Наследие греха Ренделл Рут

Глава 3

Восстали против меня лжесвидетели и неистинно говорящие.

Псалом 27, предназначенный для пятого дня

В целом Вексфорд недолюбливал духовенство. Стоячий воротничок пастора был для него как нимб, соскользнувший на шею: он обличал в его носителе святошу, причем сплошь и рядом двуличного и себялюбивого. В общем, служители Господа не имели в его глазах ничего общего с самим Господом, хотя почтения к себе требовали не меньшего, а то и большего, чем сам Создатель.

Также церковь никогда не ассоциировалась у старшего инспектора с приятным внешним видом и светскими манерами. Вот почему явление Генри Арчери его слегка шокировало. Почти по-юношески стройный и невероятно привлекательный, он был одет в обычный, довольно светлый костюм с обычной рубашкой и галстуком. В его волосах, густых и светлых, почти не заметно было седины, а загорелое лицо поражало чистой правильностью черт.

С первых же незначительных реплик вроде приветствий и замечаний о погоде Вексфорд отметил, что у священника на редкость красивый голос. Сразу чувствовалось, что слушать, как он читает с кафедры, истинное удовольствие. Усмехаясь про себя, полицейский указал гостю на стул и сам сел напротив. Он так и видел, как суетятся вокруг его посетителя пожилые прихожанки, как они сбиваются с ног, угождая его преподобию, и все ради одной-единственной награды – его улыбки. Однако сам Арчери, сидя перед ним, совсем не улыбался и вообще выглядел довольно напряженно.

– Я знаком с делом, старший инспектор, – начал он. – Я читал официальную стенограмму процесса и обсудил все с полковником Гризволдом.

– Что же вас тогда еще интересует? – как обычно без обиняков, спросил Вексфорд.

Генри собрался с духом и немного поспешно сказал:

– Я хочу услышать от вас, что где-то в глубине души у вас есть пусть крохотное, но все же сомнение в вине Пейнтера.

Вот, значит, в чем дело, или, по крайней мере, часть дела… Берден со своими догадками о том, что Арчери может оказаться родственником Примеро или потенциальным покупателем дома на стовертонской дороге, попал пальцем в небо. Оказывается, священник вознамерился – непонятно, правда, с какой целью – обелить Пейнтера посмертно, не больше и не меньше.

Вексфорд нахмурился и минуту спустя выдал:

– Невозможно. Это сделал Пейнтер. – Он, упрямо выставив вперед подбородок, добавил: – Хотите процитировать меня в своей книге – пожалуйста. Так и пишите – шестнадцать лет спустя Вексфорд по-прежнему уверен в том, что убийство совершил Пейнтер, и у него нет никаких сомнений.

– О какой книге вы говорите? – Арчери учтиво наклонил свою красивую голову.

Его карие глаза глядели озадаченно. И вдруг он рассмеялся. Смех у него был очень приятным, и хозяин кабинета услышал его впервые.

– Я не пишу книг, – сказал Генри. – Правда, однажды я действительно написал главу для книги об абиссинских кошках, но это же совсем другое…

«Абиссинские кошки, значит. Здоровые такие рыжие твари, – подумал Вексфорд. – Так-так, интересно, что он еще скажет?»

– А почему вас так интересует Пейнтер, мистер Арчери? – спросил он с подозрением.

Священник замешкался. Солнце высветило на его лице морщинки, которых Вексфорд не замечал раньше. «Странно, – сочувственно подумал он, – у женщин блондинки старятся раньше брюнеток, а у мужчин почему-то наоборот».

– По личным причинам, старший инспектор, – ответил его посетитель. – Не думаю, что они могут представлять для вас интерес. Однако заверяю вас, у меня нет ни малейшего намерения предавать огласке любую информацию, которую я получу от вас сегодня.

Что ж, все равно он обещал Гризволду, так что какой теперь у него выбор? Да и вообще, зачем ему планировать на сегодня еще что-то, кроме этой встречи со священником? Усталость после бессонной ночи начинала сказываться. Предаваться воспоминаниям, перебирать в памяти слова и подробности минувшего – это еще куда ни шло, на это он способен, но заниматься в такую жару конкретным делом – увольте. К тому же, глядишь, да и выяснится за разговором, что это за личные причины такие – Вексфорду, по правде сказать, было до смерти любопытно. Мальчишески искреннее выражение лица его нового собеседника подсказывало многоопытному сыщику, что вряд ли тот будет долго запираться.

– А что именно вы хотите от меня услышать? – спросил старший инспектор.

– Почему вы так решительно считаете Пейнтера виновным. Я, конечно, профан в полицейских расследованиях, но мне, когда я прочитал стенограмму, показалось, что в этом деле полно неувязок. К примеру, в нем задействованы люди, которые могли быть лично заинтересованы в смерти миссис Примеро.

Вексфорд холодно пожал плечами:

– Я готов обсудить с вами любые детали этого дела, сэр.

– Сейчас?

– Конечно, сейчас. Вы принесли стенограмму?

Арчери извлек из потрепанного кожаного портфеля стопку бумаги. У него были тонкие руки с длинными изящными пальцами, но они почему-то совсем не производили впечатления женственных. Скорее они напомнили Вексфорду руки святых с картин, которые он сам презрительно именовал «церковной мазней». Минут пять он молча переворачивал страницы, освежая в памяти мельчайшие обстоятельства старого дела, а затем, отложив бумаги в сторону, поднял глаза на Генри.

– Вернемся на некоторое время назад, в субботу двадцать третьего сентября, – сказал он, – в день перед убийством. В тот вечер Пейнтер не принес уголь. Две старые женщины ждали почти до восьми часов, а когда огонь в камине прогорел, миссис Примеро сказала, что пойдет спать. Элис Флауэр была в гневе и вышла, чтобы, по ее выражению, «подобрать пару кусков».

– Именно тогда она повредила ногу, – тут же подхватил Арчери.

– Да, травма была пустячной, но миссис Примеро сильно рассердилась и во всем обвинила Пейнтера. Наутро, часов в десять, она послала Элис в каретный сарай передать Пейнтеру, что ждет его ровно в одиннадцать тридцать. Он пришел, опоздав на десять минут, служанка провела его в гостиную и позже услышала, как они там ссорились.

– Что сразу заставляет меня задать следующий вопрос, – сказал священник. Он пролистал стенограмму и, положив палец на начало какого-то абзаца, показал его Вексфорду. – Это, как вам известно, показания самого Пейнтера. Он не отрицает, что ссора была. Говорит, что миссис Примеро говорила с ним пренебрежительно. Но еще он говорит, что в конце концов она согласилась с его точкой зрения. Она отказалась повысить ему жалованье под тем предлогом, что он возомнит о себе невесть что и через два-три месяца снова потребует прибавки, но решила выдать ему, так сказать, премию.

– Я все прекрасно помню, – возразил Вексфорд нетерпеливо. – Он сказал, что она велела ему подняться наверх, в ее спальню, где в гардеробе он найдет сумку. Эту сумку она велела ему принести вниз, что он, по его словам, и сделал. В сумке лежали двести фунтов, которые она отдала ему вместе с самой сумкой при условии, что с этих пор он будет неукоснительно приносить уголь в семь. – Он кашлянул. – Я не поверил тогда ни единому его слову, и присяжные тоже.

– Почему же нет? – спросил негромко Арчери.

«Господи, – подумал старший инспектор, – похоже, разговор затянется надолго».

– Во-первых, потому, что лестница на второй этаж в «Приюте Победителя» расположена как раз между гостиной и кухней. Элис Флауэр была в кухне, готовила ланч. Она не страдала глухотой, несмотря на возраст, у нее был прекрасный слух, но она не слышала, чтобы Пейнтер поднимался наверх. А он, уж можете мне поверить, был здоровый бугай. – При этих словах Арчери чуть заметно поморщился, но Вексфорд продолжал: – Во-вторых, миссис Примеро никогда не послала бы садовника к себе в спальню, рыться в ее вещах. Или я сильно ошибаюсь насчет ее характера. Скорее она послала бы Элис и велела ей под тем или иным предлогом принести сумку.

– Но она могла не хотеть, чтобы Элис об этом узнала.

– И могла, и не хотела, – резко отпарировал Вексфорд. – Но та бы и не узнала. Я ведь сказал, под предлогом. – Такая отповедь заставила преподобного умерить пыл, а полицейский продолжил чуть более конфиденциальным тоном: – В-третьих, миссис Примеро пользовалась репутацией довольно скупой натуры. Элис прослужила у нее всю жизнь и ни разу не видела от хозяйки ничего, кроме своего обычного жалованья да лишнего фунта на Рождество. – Он ткнул пальцем в страницу. – Вот, смотрите, здесь так и написано с ее слов, черным по белому. Мы знаем, что Пейнтеру были нужны деньги. Накануне вечером, когда он не принес уголь, он пьянствовал в «Драконе» со своим дружком из Стовертона. Тот продавал мотоцикл и предложил его Пейнтеру за сто фунтов с лишним. Пейнтеру неоткуда было взять такие деньги, но он все же предложил другу подождать пару дней – он-де позвонит ему, как только что-нибудь подвернется. Вы говорите, он раздобыл деньги до полудня в воскресенье. А я скажу, что он их украл вечером у зверски убитой им хозяйки. Если правы вы, то почему он не позвонил другу в воскресенье днем? На дороге к дому есть телефонная будка. Мы проверяли, друг не выходил из дома целый день, но ему так никто и не позвонил.

Ошарашенный таким напором фактов, Арчери сдался, или, по крайней мере, сделал вид, будто сдается. Однако он добавил:

– Насколько я понял, вы хотите сказать, что вечером, после убийства миссис Примеро, Пейнтер пошел наверх, к ее гардеробу. Но на дверце не было следов крови, ни внутри, ни снаружи.

– Во-первых, в момент убийства на нем были резиновые перчатки. Кроме того, прокурор утверждал, что он сначала оглушил ее обухом по голове, потом пошел наверх, взял деньги и только после этого, вернувшись, в панике прикончил старуху.

Священник чуть заметно вздрогнул.

– А вам не кажется странным, – сказал он после, – что Пейнтер сделал все так открыто, даже не попытавшись замести следы?

– Есть такие убийцы. Им просто не хватает ума, – презрительно бросил Вексфорд, брезгливо приподняв верхнюю губу. Он все еще не понимал, что за интерес может быть у пастора к Пейнтеру, но то, что тот стоял на стороне осужденного, было очевидно. – Он был глуп, – повторил полицейский, стараясь побольнее задеть гостя за живое, и добился желаемого – Арчери снова болезненно моргнул. – Он был из тех, кто считает, что им поверят. Стоит только сказать, что мимо проходил бродяга или в доме побывал взломщик, и полиция сразу отстанет от них и побежит искать в другое место. Пейнтер тоже так думал. И разыграл карту бродяги, – сказал он. – Да когда его в последний раз видели, бродягу-то этого? Уж точно не шестнадцать лет назад!

– Давайте вернемся к убийству, – спокойно попросил Генри.

– Разумеется. – Его собеседник снова взялся за стенограмму, пробегая ее одним глазом в поисках нужной ему информации. – Значит, так, – начал он, – Пейнтер сказал, что принес уголь в полседьмого. Он запомнил время, потому что, когда выходил из каретного сарая, его жена говорила, что через пять минут будет укладывать дочку спать, – значит, было двадцать пять минут седьмого. Хотя его показания не так важны. Мы ведь знаем, что убийство было совершено между шестью двадцатью и семью часами. Пейнтер пошел, наколол дров и порезал палец. Так он, по крайней мере, говорит. Хотя палец он действительно порезал, причем нарочно.

Последнее замечание Арчери принял не моргнув глазом.

– У него и у миссис Примеро была одна группа крови, – сказал он.

– Да, нулевая группа. Шестнадцать лет назад группу крови определяли еще не так точно, как в наше время. Пейнтеру это было на руку. Хотя все равно не помогло.

Священник положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула. Вексфорд видел, что тот всеми силами старался казаться спокойным, но это плохо у него получалось.

– Полагаю, вы лично допрашивали Пейнтера после того, как было обнаружено тело? – спросил Генри.

– Мы пришли в каретный сарай без четверти восемь. Пейнтера не было. Я спросил миссис Пейнтер, где он, и она сказала, что он вернулся из большого дома вскоре после половины седьмого, вымыл руки и снова вышел. Сказал, что идет в Стовертон к другу. Мы пробыли там минут десять, пока он не вернулся. Он плел что-то несусветное, а на стене возле умывальника была кровь – многовато для простого пореза на пальце, – ну, остальное вы знаете. В протоколе все записано. Я предъявил ему обвинение на месте.

Печатные страницы дрогнули в руке Арчери. Его пальцы дрожали, и он ничего не мог с ними поделать.

– В своих показаниях, – размеренно и неторопливо произнес он, – Пейнтер сказал, что не был в Стовертоне. «Я ждал автобус на остановке у выезда на шоссе, но его все не было. Потом я увидел на шоссе полицейские машины, они свернули на наш проселок, и я удивился – что у нас случилось? Тут у меня стала кружиться голова – сильно кровил порез на пальце. Я пошел домой. Подумал, может, жена знает, в чем дело». – Помолчав немного, Генри почти с мольбой в голосе добавил: – Это совсем не похоже на показания полного кретина, каким вы пытаетесь его выставить.

Вексфорд ответил терпеливо, словно не по годам развитому подростку:

– Протоколы допросов редактируют, мистер Арчери. Придают показаниям связность, осмысленность. Поверьте мне. Вы не были в суде, а я был. А что до самих показаний, то в одной из тех полицейских машин, о которых он говорит, сидел я, и глаза у меня были открыты. Мы обогнали автобус на Стовертон и повернули на проселок. На остановке никого не было.

– Наверное, вы хотите сказать, что в то время, когда он, по его словам, стоял на остановке и ждал автобус, его не было там потому, что на самом деле он прятал в это время окровавленную одежду.

– Ну конечно! Работая, он обычно надевал дождевик. Вы читали об этом в показаниях миссис Криллинг и Элис. Иногда он приходил в нем домой, в каретный сарай, а иногда вешал его на крюк у задней двери «Приюта Победителя». Пейнтер показал, что надевал его в тот вечер и повесил потом на заднюю дверь. Но плаща так и не нашли. И Элис, и Роджер Примеро подтверждали, что видели его в тот день на стене у задней двери, но миссис Криллинг уверена, что, когда она привела Элизабет в семь, никакого плаща там не было.

– А потом вы нашли его свернутым в комок под живой изгородью в двух полях от автобусной остановки.

– Дождевик и пуловер вместе, – подтвердил Вексфорд, – а еще пару резиновых перчаток. Все было в крови.

– Но его плащ мог надеть кто-то другой, а пуловер вы так и не опознали.

– Элис Флауэр показала, что он похож на тот, который иногда надевал Пейнтер.

Арчери глубоко вздохнул. Некоторое время он еще продолжал засыпать старшего инспектора вопросами и возражениями, но потом вдруг смолк. Его лицо выражало нечто большее, чем просто нерешительность. Вексфорд ждал. «Уж теперь-то, – думал он, – ему придется либо выложить этот свой «личный интерес», либо откланяться!»

После некоторой внутренней борьбы пастор нерешительно спросил:

– А жена Пейнтера, что она говорила?

– Жену нельзя заставлять свидетельствовать против мужа. Как вам известно, ее не было на суде. Она уехала куда-то с ребенком, а через пару лет, я слышал, снова вышла замуж.

Полицейский смотрел на Генри, приподняв брови, и что-то в его словах заставило священника решиться. Его ровный загар окрасился румянцем, а карие глаза сверкнули, когда он, снова напрягшись, подался вперед.

– Их дочь…

– А что дочь? – пожал плечами старший инспектор. – Девочка спала в своей кроватке, когда мы обыскивали спальню Пейнтера, и это был единственный раз, когда я ее видел. Ей было тогда не больше пяти лет.

Голос Арчери зазвучал отрывисто:

– Сейчас ей двадцать один, и это очень красивая молодая женщина.

– Ничего удивительного. Пейнтер и сам был хорош собой в своем роде, а миссис Пейнтер так просто красотка, – усмехнулся Вексфорд и вдруг умолк. Арчери ведь священник. Может, дочь Пейнтера пошла по стопам папаши и тоже натворила дел, почему и попала к священнику под опеку? Генри может оказаться из тех служителей церкви, которые посещают тюрьмы. «С него станется», – злобно подумал полицейский и ощутил приступ гнева при мысли о том, что вся эта длительная дискуссия с вопросами и ответами могла быть хитро подстроена с одной-единственной целью – дополнить психологический портрет какой-нибудь воровки или женщины по вызову. – А что она натворила? – не выдержал он. К черту Гризволда! – Уж расскажите мне, сэр, сделайте милость, и покончим с этим!

– У меня есть сын, главный инспектор, единственный ребенок. Ему тоже двадцать один…

– Ну?

Священнику явно не хватало слов для ответа. Он мешкал, сплетая и расплетая пальцы, но потом наконец тихо и как-то робко признался:

– Он хочет жениться на мисс Пейнтер. – Увидев, как вздрогнул и выпучил на него глаза собеседник, Генри поспешно добавил: – …То есть на мисс Кершо, такая у нее теперь фамилия.

Вексфорд растерялся. Настолько, что даже не знал, как ответить, – редчайший случай в его практике. Он чувствовал, как внутри у него все прямо закипает от волнения, однако позволил себе проявить его лишь настолько, насколько это было совместимо с вежливостью, а затем сдержанно продолжил:

– Прошу меня извинить, мистер Арчери, но я не понимаю, где мог ваш сын, порядочный юноша из семьи служителя церкви Англии, познакомиться с девушкой в положении мисс Пейнтер… э-э-э, то есть мисс Кершо.

– Они познакомились в Оксфорде, – ответил священник как ни в чем не бывало.

– То есть в университете?

– Вот именно. Мисс Кершо – чрезвычайно способная молодая женщина. – Генри позволил себе слегка улыбнуться. – Читает современных классиков. Я слышал, ее выдвигают на первую премию.

Глава 4

Если кому-либо из вас ведома причина или справедливое препятствие, мешающее сочетать этих двоих законным браком, встаньте и сообщите о ней.

Брачные обеты

Если бы его попросили предсказать будущее девушки вроде Терезы Пейнтер, что бы он напророчил ей? Дети вроде нее, размышлял Вексфорд, оправляясь от шока, дети вроде малышки Пейнтера начинают жизнь с клеймом предрасположенности к убийству. А второй родитель, родичи-доброхоты и жестокие одноклассники часто только усугубляют дело. Однако до сегодняшнего дня полицейскому и в голову не приходило задумываться о судьбе этого ребенка. Теперь же, проследив события шестнадцатилетней давности, он понял, что счел бы эту девушку счастливой, если бы ее ждала судьба безвестной фабричной работницы, не исключено, что и с парой приводов за мелкие провинности.

А вместо этого Тереза Пейнтер, очевидно, получила все высшие блага цивилизованного общества: отменные мозги, отличное образование, красоту, дружбу людей вроде викария и любовь его сына.

Вексфорд воскресил в памяти первый из трех раз, когда ему довелось видеть миссис Пейнтер. Было это без четверти восемь вечера того самого сентябрьского воскресенья. Он и его сержант постучали в дверь внизу лестницы, ведущей на второй этаж каретного сарая, и миссис Пейнтер спустилась, чтобы открыть им. Какая бы ни была тогда мода в Лондоне, молодые женщины Кингзмаркхема продолжали сворачивать волосы в толстый валик надо лбом, выпуская на плечи туго закрученные кудряшки. Не была исключением и супруга Пейнтера, натуральная блондинка с напудренным личиком и губками, едва тронутыми красной помадой. Респектабельные провинциальные матроны не пользовались тушью и тенями для век в пятидесятые годы, а миссис Пейнтер была исключительно респектабельна. Кажется, респектабельность вообще была единственной чертой ее характера. На сухой тонкой коже уже начали образовываться морщинки, выдававшие привычку неодобрительно поджимать губы, а подбородок был всегда приподнят, точно голова ее вскинулась в негодовании, да так и застыла.

К полицейским эта женщина относилась примерно так, как другие относятся к мышам или тараканам. Когда они поднялись наверх, ответы на их вопросы она перемежала сетованиями на то, какой это позор – полиция в доме. А таких пустых, невыразительных голубых глаз, как у нее, Вексфорд не видел больше ни у кого в жизни. И ни разу, даже когда Пейнтера уже уводили, она не выразила ни малейшей жалости или сострадания – лишь неизбывный ужас перед тем, что скажут люди, когда узнают, что ее мужа забрали на допрос в полицию.

Значит, она все же не так тупа, как он тогда подумал. Где-то в этой хорошенькой респектабельной мышке и ее похожем на гориллу муже таился тот источник, из которого почерпнула свои таланты их дочка. «Очень способная девушка», сказал о ней Арчери так спокойно, точно это было в порядке вещей. «Господи боже мой, – подумал Вексфорд, – а я-то как хвастал, когда моя собственная дочь получила восемь «О» по всем экзаменам… Бог ты мой! И что это еще за современные классики такие? Писатели, что ли?» Однако его не оставляло сомнение, что под таким замысловатым и нарочито обманчивым именем может укрываться философия или даже политическая экономия. Нет, нельзя обнаруживать свое невежество перед Арчери! Философия, надо же! Он едва удержался, чтобы не присвистнуть. Дочка Пейнтера читает – ишь ты, словечко-то какое подобрали – философию! Поневоле задумаешься. Да нет, скорее даже усомнишься…

– Мистер Арчери, – сказал полицейский вслух, – а вы вполне уверены, что это дочь того самого Герберта Артура Пейнтера?

– Конечно, уверен, старший инспектор. Она сама мне сказала. – И священник едва ли не с вызовом посмотрел на Вексфорда. Возможно, он думал, что тот засмеется, услышав его следующие слова. – Она не только красивая, она хорошая, – вот что он сказал, но его собеседник и бровью не повел. – Она приезжала к нам на Троицу. Это была наша первая с ней встреча, хотя наш сын, разумеется, много писал о ней. Нам она сразу понравилась… Старший инспектор, времена сильно изменились с тех пор, когда я учился в колледже. Мне пришлось смириться с тем, что мой сын, поступив в Оксфорд, возможно, встретит там девушку, на которой захочет жениться в том возрасте, когда я сам считал себя еще мальчишкой, а рукоположение казалось мне далеким, как звезды. Дети моих друзей женились и выходили замуж в двадцать один, и я был готов к тому, что мне придется поступиться своими правилами, чтобы позволить сыну начать свою жизнь так, как он считает нужным. Оставалось только надеяться, что он изберет такую девушку, которую мы сможем понять и полюбить.

Вздохнув, пастор принялся рассказывать о Терезе более подробно:

– Мисс Кершо – с вашего разрешения, я буду называть ее тем именем, к которому привык, – именно такая, какую я выбрал бы своему сыну сам: красивая, изящная, воспитанная, общительная… Нет, она, конечно, старательно уродует себя этой их сегодняшней униформой: длинные распущенные патлы, штаны, бесформенное пальто черного цвета… Но они все сейчас так одеваются. К тому же у нее все равно не получается скрыть свою красоту. Моя жена немного импульсивная женщина. Тереза не провела с нами и суток, как она уже начала намекать на свадьбу. Да и мне было непонятно, отчего это молодые сами молчат на эту тему. Письма Чарльза к нам были полны дифирамбов этой девушке, да и невооруженным глазом было видно, что он в ней души не чает. Тут-то она нам все и рассказала. Прямо, без утайки. Я помню каждое слово: «Думаю, вам надо кое-что знать обо мне, миссис Арчери. Фамилия моего отца была Пейнтер, и его казнили за убийство пожилой женщины». Сначала моя жена ей не поверила. Решила, что ее разыгрывают. Но Чарльз подтвердил: «Да, это правда. Но это не имеет значения. Человека делает он сам, а не то, что натворили его или ее родители». И тогда Тесс – так мы ее зовем – сказала: «Это имело бы значение, если бы он действительно убил, но он никого не убивал». И она заплакала.

– Почему она называет себя Кершо? – спросил полицейский.

– Это фамилия ее приемного отца. Должно быть, он просто замечательный человек, старший инспектор. По профессии он инженер-электрик, но…

«Сейчас начнет пудрить мне мозги всякой механической всячиной», – подумал Вексфорд сердито.

– …Но при этом добрейший, умнейший и, несомненно, очень чуткий человек, – закончил Генри. – У супругов Кершо есть двое общих детей, но, насколько я мог понять, мистер Кершо никогда не делал разницы между своими детьми и Тесс – он относился к ней как к дочери. По ее словам, лишь его любовь помогла ей вынести каинову печать отцовского преступления – не могу сказать иначе – и не сломаться, когда она узнала обо всем в возрасте двенадцати лет. Он внимательно следил за ее успехами в школе, всеми возможными способами поощрял ее тягу к учебе и, наконец, взлелеял в ней мечту получить стипендию графства.

– Вы сказали «каинова печать отцовского преступления». Но ведь она, кажется, считает, что он не совершал его?

– Мой дорогой старший инспектор, она знает, что он его не совершал.

Вздохнув, Вексфорд заговорил медленно, с расстановкой:

– Мистер Арчери, я уверен, мне нет нужды объяснять вам значение слова «знает». Когда говорят, что человек знает то-то и то-то, имеется в виду некий факт, объективно верный и не подлежащий никакому обоснованному сомнению. А также известный подавляющему большинству других людей. Иными словами, этот факт – часть истории, он записан на бумаге и всякий, кто пожелает, может с ним ознакомиться. – Полицейский сделал паузу. – Так вот, и я, и те, кто пишет в этой стране законы, и те, кого ваш сын клеймит модным сейчас словечком «истеблишмент», знают, что Пейнтер убил миссис Роуз Примеро – это записано в официальном протоколе и сомнению не подлежит.

– Так ей сказала мать, – возразил Генри. – Она говорила ей, что знает доподлинно и не сомневается ни секунды – отец Тесс не убивал миссис Примеро.

Вексфорд пожал плечами и улыбнулся.

– Люди верят в то, во что они хотят верить. Просто мать считала, что так будет лучше для ее дочери. Будь я на ее месте, я бы, наверное, поступил точно так же.

– Не думаю, что дело обстоит именно так, как вы говорите, – возразил Арчери упрямо. – Тесс говорит, что ее мать – очень уравновешенная женщина. Она никогда не обсуждает Пейнтера, даже не вспоминает о нем без надобности. Но при случае всегда ровно и спокойно говорит: «Твой отец никого не убивал» – и все.

– Правильно, потому что больше сказать ей нечего. Послушайте, сэр, думаю, вы смотрите на эту историю с романтической точки зрения. Вы видите в Пейнтерах этаких голубков, образцовое провинциальное семейство, рай в шалаше и все такое прочее. Однако все было совсем не так. Поверьте мне, Пейнтер для нее – не потеря. Сам я практически уверен в том, что он ее и поколачивал, когда охота бывала. С его точки зрения, она была просто его женщина – та, кто готовит ему еду, стирает рубашки и… в общем, – добавил полицейский жестко, – делит с ним постель.

– Не думаю, чтобы это имело какое-то значение, – сухо ответил священник.

– Вот как? Вы, наверное, считаете, что этот тип вручил своей жене – единственному человеку, который его любил и верил в него, – декларацию своей невиновности вкупе с неопровержимыми доказательствами последней? Простите меня, но все это полная чепуха. Не считая тех нескольких минут, которые он провел у себя дома, когда зашел вымыть руки – а заодно и спрятать деньги, – он даже не оставался с ней наедине. А тогда он ничего сказать ей не мог. Ведь надо было делать вид, что он ничего не знает. Вы меня понимаете? До нашего прихода он мог лишь сознаться в убийстве, а не отрицать свою вину. А потом появились мы. Нашли капли крови в раковине и едва заметные следы на стене кухни, там, где он снимал свой пуловер. Когда он вернулся, то сразу снял повязку, чтобы показать нам свой палец, а повязку отдал жене. Но он не сказал ей ни слова, не просил у нее поддержки. Только раз он вообще сослался на нее…

– Да?

– Мы нашли сумочку с деньгами под матрасом их большой двуспальной кровати. Почему Пейнтер ничего не сказал жене, если ему дали денег в то утро? Вот он, ответ, смотрите, в стенограмме. «Я знал, что жена сразу запустит в них когти. Она уже давно ныла, просила меня купить то одно, то другое для дома». Вот и все, что он сказал о ней, даже не взглянув в ее сторону при этом. Мы предъявили ему обвинение, а он ответил: «Ясно, только вы делаете большую ошибку. Ее убил бродяга». Тут же повернулся и пошел вместе с нами вниз по лестнице. Не остановился, чтобы поцеловать жену, не просил дать ему зайти в детскую, посмотреть на ребенка.

– Она навещала его в тюрьме?

– Все свидания проходят в присутствии офицера тюремной охраны. Послушайте, сэр, я ответил на все ваши вопросы, так что все заинтересованные стороны довольны. Разве это не главное? Простите меня, но я не согласен с вашей точкой зрения.

Священник молча вынул из бумажника фотографию и положил ее перед Вексфордом на стол. Старший инспектор взял ее в руки. Похоже, этот снимок сделали в саду пасторского дома. На заднем плане была громадная магнолия – высотой почти с дом, который она частично скрывала. Вся крона была полна белыми восковыми цветами. Под ней, обнявшись, стояли молодой человек и девушка. Парень был светловолосым и высоким. Он улыбался, и было сразу видно, что это сын Арчери. Но Вексфорда интересовал не он.

Лицо девушки было уверенным и печальным. Большие глаза спокойно и серьезно смотрели прямо в объектив. Светлая челка свисала на лоб, волосы падали на плечи, покрытые типичной студенческой рубашкой – линялой, заправленной в мятую юбку, перехваченную в талии широким поясом. Талия у нее была крохотная, а над ней круглилась пышная грудь. Вексфорд тут же вспомнил мать девушки – только та сжимала не руку молодого человека, а окровавленную тряпку.

– Очень мила, – сказал он сухо. – Надеюсь, ваш сын будет с ней счастлив. – И он вернул фото владельцу. – Скорее всего, так оно и будет.

Целая буря эмоций – обида, боль, гнев – пронеслась в глазах пастора. Вексфорд продолжал смотреть на него с интересом.

– Я не знаю, кому или чему верить, старший инспектор, – заговорил Арчери печально, – а пока я нахожусь в состоянии неуверенности, я не могу одобрить их брак. Нет, это еще мягко сказано. – И он ожесточенно тряхнул головой. – Я абсолютно, решительно против него, – сказал он.

– А эта девушка, дочь Пейнтера?

– Она верит – точнее, принимает на веру – невиновность отца, но осознает, что другие вряд ли будут поступать так же. Честно говоря, я не думаю, что она согласится выйти за нашего сына, пока я и его мать настроены так, как сейчас.

– Чего вы боитесь, мистер Арчери?

– Наследственности.

– Ну, это такая непредсказуемая штука!

– У вас есть дети, старший инспектор?

– Дочери, две.

– И они замужем?

– Одна да.

– А кто ее тесть?

Впервые за все время разговора Вексфорд почувствовал некоторое превосходство над беднягой священником. И даже испытал род злорадства, или, как говорят немцы, Schadenfreude.

– Вообще-то он архитектор, член совета Нортварда от партии тори, – ответил старший инспектор.

– Понятно. – Генри склонил голову. – А ваши внуки уже складывают из деревянных кубиков домики, мистер Вексфорд?

Полицейский не ответил. Единственный признак жизни, который пока подавал его первый внук, проявлялся в приступах тошноты, одолевавших утрами его мать.

– А я обречен с самой колыбели следить за тем, не испытывают ли мои внуки влечения к острым предметам, – вздохнул священник.

– Вы же сказали, что она не выйдет за него без вашей воли.

– Они же влюблены! Как я могу…

– А кто узнает? Скажите всем, что Кершо – ее настоящий отец, и все.

– Я буду знать, – сказал Арчери. – Я уже вижу лицо Пейнтера, стоит мне только взглянуть на нее. Вместо ее рта я вижу его толстые губы, вместо ее голубых глаз – его кровожадный взгляд. В ее жилах – та же кровь, старший инспектор, та, что смешалась с кровью миссис Примеро на полу ее дома, на его одежде, в трубах канализации… Та же кровь будет течь и в моих внуках. – Тут он понял, что, кажется, увлекся, и, прервавшись, покраснел и закрыл на минутку глаза, словно ужаснувшись нарисованной им самим картине.

Вексфорд постарался говорить мягко:

– Мне жаль, но я ничем не могу помочь вам, мистер Арчери, дело закрыто. Оно исчерпано, и время нельзя повернуть вспять. Я ничего не могу для вас сделать.

Генри пожал плечами и тихо, словно в забытьи, проговорил:

– Он взял воду и мыл руки свои перед толпой, говоря: «Не я повинен в крови этого праведника…» – И тут же подпрыгнул с перекошенным лицом. – Простите, старший инспектор. Я не должен был этого говорить, это ужасно. Могу я сообщить вам, как намерен поступить дальше?

– Разрешите представиться, Понтий Пилат, – сказал Вексфорд своему помощнику. – Это ведь он про меня. Так что смотри, не забывай впредь, с кем говоришь.

Берден хмыкнул.

– Так что он хотел, сэр?

– Во-первых, услышать, что Пейнтер был осужден невинно, чего я ему сообщить, разумеется, не мог. Черт побери, да это все равно что признаться в том, что я ни черта не смыслю в своей работе! А ведь это было мое первое самостоятельное дело, Майк, и мне еще повезло, что в нем не было ничего сложного. Теперь Арчери намерен заняться расследованием сам. Безнадежное занятие, через шестнадцать-то лет, но поди докажи ему… Во-вторых, он просил меня разрешить ему говорить со свидетелями. Желал заручиться моей поддержкой на тот случай, если они явятся сюда и, кипя праведным негодованием, будут с пеной у рта доискиваться справедливости.

– И все его усилия, – сказал Берден задумчиво, – основаны лишь на сентиментальной вере миссис Пейнтер в невиновности ее первого мужа?

– Конечно, все это чушь собачья! Ну, подумай, если на то пошло, разве твоя Джин не сказала бы про тебя то же самое Джону с Пэтом? Разве моя жена поступила бы иначе? Это же естественно! Нет, никаких запоздалых признаний Пейнтер не делал – ты ведь знаешь, как зорко тюремная администрация следит за подобными вещами. Просто его жена все придумала и сама себя убедила в том, что это правда.

– А сам Арчери ее когда-нибудь видел?

– Пока нет, но собирается. Она и ее второй муж живут в Пурли, и он напросился к ним на чай.

– Вы говорили, что девушка рассказала ему обо всем на Троицу. Чего же он тянул так долго? Прошло ведь уже пару месяцев, не меньше!

– Я задавал ему этот вопрос. Он сказал, что первые две недели они с женой старались не вмешиваться. Надеялись, что сын образумится. Но не тут-то было. Это ведь сын вынудил отца разориться на стенограмму процесса, и он же заставил его поговорить с Гризволдом. Ну, ясно, единственный ребенок, отказать ему никто не может, и все такое прочее. Короче, закончилось все тем, что отец дал сыну обещание начать совать нос не в свое дело, как только получит отпуск на две недели.

– Значит, он еще вернется?

– Зависит от миссис Пейнтер, – сказал Вексфорд.

Глава 5

…Дабы увидели своих детей воспитанными по-христиански и добродетельно.

Церемония бракосочетания

Дом Кершо находился примерно в миле от центра города. От магазинов, станции, кинотеатра и церкви его отделяли тысячи других пригородных вилл. Ибо дом номер двадцать по Крэйг-хилл оказался не чем иным, как большим, отчасти георгианским особняком из кирпича цвета малины. Сад перед ним пестрел однолетними цветами, на газоне совсем не было клевера, а на одинаковых розовых кустах – увядших бутонов. На бетонной подъездной дорожке парнишка лет двенадцати мыл большой белый «Форд».

Арчери поставил свой автомобиль у обочины. В отличие от Вексфорда он не видел домика над гаражом в «Приюте Победителя», но читал о нем в отчете по делу и сразу подумал, что миссис Кершо забралась высоко. Пот мелкими капельками выступил у него на лбу и на верхней губе, как только он вышел из машины. Генри сказал себе, что день сегодня необычайно жаркий, а он всегда был чувствителен к жаре.

– Это дом мистера Кершо, верно? – спросил он у мальчика.

– Правильно. – Тот ужасно походил на Тесс, только волосы у него были светлее, а нос в веснушках. – Идите, дверь открыта. Или, хотите, я им покричу?

– Моя фамилия Арчери, – представился священник и протянул ему руку.

Мальчик обтер пятерню о джинсы.

– Здравствуйте, – сказал он.

Между тем с высокого крыльца к ним уже спешил низенький морщинистый человек. Пелена горячего летнего воздуха колыхалась между ним и гостем. Генри при виде его пришлось бороться с разочарованием. А кого он, собственно, ожидал увидеть? Уж, по крайней мере, кого-нибудь повыше, попрезентабельнее и помоложе, чем этот сморщенный гном в старых фланелевых брюках и трикотажной рубашке без галстука! Но тут Кершо улыбнулся, и годы враз слетели с его лица. Его светло-голубые глаза сияли, а зубы, хотя и неровные, были здоровыми и белыми.

– Здравствуйте, – сказал ему пастор.

– Добрый день, мистер Арчери! – отозвался хозяин дома. – Очень рад вас видеть. А я уже давно у окна сижу, вас поджидаю.

Рядом с этим человеком невозможно было испытывать тоску и уныние. Генри тут же подметил в нем качество, которое ему редко доводилось встречать в людях, – мистера Кершо интересовало все. Он излучал энтузиазм и энергию. В зимний день он, наверное, мог обогреть целую комнату одним своим присутствием. А сегодня, в летнюю жару, его жизнерадостность просто подавляла.

– Пойдемте, я познакомлю вас с женой. – Его голос окружал собеседника, точно горячий ветер из пустыни, а его акцент урожденного кокни заставлял вспомнить о жареной рыбе с картошкой и угрях с картофельным пюре в пабах Ист-Энда. Входя вслед за хозяином в просторный, отделанный панелями холл, Арчери задумался, сколько ему могло быть лет. Возможно, не более сорока пяти. Просто бьющая через край неукротимая энергия, любовь к жизни и недостаток сна – ведь сон отнимает драгоценное время – выжгли, скорее всего, внешние проявления его молодости.

– Это наша гостиная, – сказал Кершо, толкая складную стеклянную дверь. – Вот за что я люблю деньки вроде сегодняшнего. Приходишь домой после работы, и можно посидеть минут десять у окошка, полюбоваться на сад. Тогда и понимаешь, что все зимние мучения были не напрасны.

– Нет лучше отдыха, чем посидеть жарким днем в тени и полюбоваться зеленью? – Слова сорвались с языка священника сами собой, и он тут же пожалел о сказанном. У него не было ни малейшего намерения ставить этого пригородного инженера в неловкое положение.

Кершо бросил на него быстрый взгляд, но тут же улыбнулся и беззаботно ответил:

– Мисс Остен знала, о чем говорит, верно?

Это произвело на Арчери впечатление. Он вошел в комнату и протянул руку женщине, которая встала со стула ему навстречу.

– Моя жена. А это мистер Арчери, Рини, – представил их друг другу хозяин дома.

– Здравствуйте, – сказал Генри.

Ирен Кершо ничего не ответила: она только протянула ему руку и натужно улыбнулась. У нее было лицо Тесс – такое, каким оно станет, когда время придаст его чертам законченность и четкость. В молодости эта женщина была блондинкой, но теперь ее волосы, явно уложенные – возможно даже, в честь гостя, – имели цвет пожухшей осенней листвы. Над ушами и надо лбом неестественно торчали выбившиеся из прически прядки.

– Присаживайтесь, мистер Арчери, – сказал Кершо. – Чай будет через минуту – чайник уже на плите, да, Рини?

Священник опустился в кресло у окна. Сад Кершо был весь уставлен какими-то экзотическими беседками, увитыми плетистыми розами, и причудливыми горками из диких камней, на которых полыхали герани. Быстрым взглядом охватив комнату, он отметил, что в ней нет ни пылинки, несмотря на обилие предметов, которые обладают свойством накапливать пыль. В основном это были книги: подборки «Ридерз дайджест», тома словарей и энциклопедий, работы по астрономии, глубоководной рыбалке, европейской истории… На столике в углу помещался аквариум с тропическими рыбками, на каминной полке – модели самолетов, на фортепьяно лежали альбомы с нотами, а на мольберте стоял неоконченный и, кстати, довольно неплохой масляный портрет юной девушки. Комната была просторной и, несмотря на неизбежный набор уилтонских ковров и ситцевых чехлов на мебели, все же отражала индивидуальность хозяина дома.

– Мы уже имели удовольствие познакомиться с вашим Чарли, – сказал Кершо. – Славный скромный мальчик. Мне он понравился.

Чарли! Арчери так и застыл в кресле, не зная, как реагировать на оскорбление. Хорошо, что хотя бы пригодность Чарльза как жениха не вызывает здесь сомнений!

И тут вдруг заговорила Рини Кершо.

– Он нам всем понравился, – сказала она, и акцент у нее оказался точно как у Вексфорда. – Вот только на что они собираются жить, ума не приложу: сейчас ведь все так дорого, а у Чарльза даже нет работы… – Генри изумился. Неужели ее и в самом деле волнуют такие пустяки? И он стал думать, как перевести разговор на то, что привело его в Пурли. – Я хочу сказать, где они планируют жить? – чопорно закончила миссис Кершо. – Они ведь еще совсем дети! И разве сейчас не принято сразу покупать собственный дом? Оплачивать ипотеку и…

– Кажется, чайник закипел, Рини, – сказал ее муж.

Женщина встала, добродетельно придерживая на коленях юбку. Эта юбка в точности отвечала и положению семьи в обществе, и ее образу жизни – плиссированная, в тускло-синюю с лиловато-розовым полоску, она поражала мертвящей, бесполой респектабельностью. Кроме юбки на ней был розовый джемпер с короткими рукавами, а на шее – нитка искусственного жемчуга. Арчери подумал, что если бы слово «искусственный» в данном контексте подразумевало «ухоженный» и «крупный», то он должен был бы признать, что еще никогда в жизни не видел столь искусственных жемчужин. Надо полагать, хозяйка дома каждый вечер собственноручно заворачивала их в особую бумагу и убирала в темное место до утра. Миссис Кершо источала запах пудры, некоторое количество которой задержалось в складках на ее шее.

– По-моему, нам еще далеко до ипотеки, – сказал ее муж, когда она вышла, и Генри криво улыбнулся. – Поверьте, мистер Арчери, я знаю, вы пришли сюда не для того, чтобы просто посидеть за чашкой чая с будущими родственниками.

– Я даже и не подозревал, до чего мне будет неловко, – признался гость.

Его новый знакомый усмехнулся.

– Да уж, наверное. Я ничего не могу сообщить вам об отце Тесс, кроме того, что и так уже давно все знают, потому что об этом в свое время писали в газетах. Вы это понимаете?

– А ее мать?

– Можете попробовать. В такие моменты, как сейчас, матери все видят через облако флердоранжа. Она никогда особенно не хотела, чтобы Тесс стала образованной женщиной. Больше всего на свете она хочет выдать ее замуж и сделает все возможное, чтобы на пути ее дочери к венцу не возникло никаких препятствий.

– А вы, каково ваше желание?

– Мое? Я хочу видеть ее счастливой. А счастье не всегда начинается у алтаря. – Внезапно манеры Кершо изменились, и он заговорил отрывисто и прямо: – Честно говоря, мистер Арчери, я сомневаюсь, чтобы Тесс была счастлива с мужчиной, который заподозрил в ней склонность к убийству еще до того, как она дала ему слово стать его женой.

– Дело вовсе не в этом! – Священник не ожидал, что ему придется защищаться. – В глазах моего сына ваша падчерица безупречна. Это я навожу справки, мистер Кершо. Мой сын знает о моем расследовании, и он согласился на него ради самой Тесс, но он даже не подозревает, что я сейчас здесь. Войдите в мое положение…

– Я уже был в вашем положении. Тесс было всего шесть, когда я женился на ее матери. – Бросив взгляд на дверь, хозяин придвинулся к гостю поближе. – Думаете, я не следил за ней, не караулил проявлений наследственности? Когда родилась наша с Ирен дочь, Тесс очень ревновала. Она страшно переживала, и однажды я застал ее у кроватки Джилл: она стояла и била малышку по головке целлулоидной игрушкой.

– О боже, но!.. – Арчери ощутил, как бледность волной заливает его лицо.

– А что я мог поделать? Мне надо было работать, я не мог пасти детей. Пришлось во всем положиться на жену. А потом у нас родился сын – вы его видели, он моет машину на улице, – и Джилл ревновала к нему так же сильно и так же жестоко. Это в природе у всех детей, вот в чем штука.

– И вы никогда больше не замечали за Тесс подобных… наклонностей?

– Наклонностей? Человека делает не только наследственность, мистер Арчери, но и окружение. Я всегда хотел, чтобы Тесс окружало все самое лучшее, и, не хвалясь, скажу, что, кажется, мне это удалось.

Сад плавился на солнце. Генри видел теперь в нем мелочи, которых не замечал раньше: меловые линии на газоне, который, невзирая на цветочные бордюры, был расчерчен для игры в теннис, неразбериху кроличьих садков у гаражной стены, древние качели… На каминной полке у него над головой среди моделей самолетов торчали два приглашения на вечеринки. Над ними была фотография в рамке – трое детей, в рубашках и джинсах, растянулись на стогу сена. Да, лучшего окружения для девочки, чей родной отец был казнен по обвинению в убийстве, не придумаешь…

Дверь распахнулась, и в комнату вошла девушка с портрета, толкая перед собой тележку с чайными принадлежностями. Арчери, который от жары и волнения даже думать не мог о еде, с ужасом воззрился на тарелочки с домашним печеньем, вазочки с клубникой и крошечные кексы в бумажных обертках. Девушке было на вид лет четырнадцать. Она была не так хороша, как Тесс, и одета в неуклюжую школьную блузу, однако ее лицо прямо-таки светилось отцовской жизнерадостностью.