Огнерожденный Афанасьев Роман
– Видишь ли, мой мальчик, все не так просто. – Мягко сказал он. – Ты ведь не помнишь родителей?
– Нет, – коротко ответил Фарах и поджал губы.
– Увы. Очень жаль. Я уверен, что это были достойные люди. В твоем прошлом я вижу большую власть и большую беду. Не исключено, что твои родители были богатыми и знатными людьми. Очень знатными. Линия власти идет так резко вверх, что может статься, у тебя есть капля королевской крови…
Фарах насмешливо фыркнул. Сирота – принц. О, за свою жизнь он слышал множество подобных сказок. Особенно в приюте, где чуть ли не каждый сирота считал себя отпрыском королевской крови, родившимся в рубашке. Только вот в колыбели их с кем-то перепутали, случайно. Или не случайно. Когда-то давно, в детстве, Фарах и сам верил в нечто подобное. Не зная, кто его родители, он мечтал о том, что они – король и королева. И что однажды они придут за ним. Он поделился своими размышлениями с дедом. Тот, вопреки обыкновению, высмеял внука. Тейрат довольно жестко объяснил ему, что в роду Фараха не было особ королевской крови. А про отца и мать, он расскажет ему только тогда, когда Фарах подрастет. Тот разговор, резкий и обидный, мальчишка запомнил на всю жизнь.
– Сомневаешься? – спросил Ламеранос. – В общем-то, правильно делаешь. Если в Таграме и могло произойти нечто подобное, учитывая наши весьма фривольные нравы, то уж в саддинате Каван-сар вряд ли.
– Я точно знаю, что у меня в роду не было королей.
– Откуда?
– Мне рассказал дед. Он воспитывал меня, ничего не говоря про родителей.
– О! Ты не говорил, что у тебя есть дед! Где же этот достойный человек, воспитавший такого способного внука! Я бы хотел встретиться с ним и…
– Он умер. Я действительно сирота.
Ламеранос замялся и проглотил окончание фразы. Поднялся, сходил в спальню и вернулся с бутылкой вина. Наполнил свой стакан и предложил Фараху. Тот отказался и ученый отсалютовал ему полным стаканом.
– Прости, – сказал он. – Действительно очень жаль. У тебя очень интересный гороскоп. Мне бы хотелось больше о тебе узнать. Кем был твой дед?
– Простым деревенским учителем, – быстро ответил Фарах, не собираясь посвящать Ламераноса в тайны своей семьи.
– О! Полагаю, он занимался с тобой? Так вот почему ты сообразительней сверстников. Если тренировать ум с самого детства, так же как и мышцы, он обретает силу и гибкость. Теперь мне понятно, откуда у тебя тяга к знаниям.
– Так что там с гороскопом? – напомнил Фарах, стараясь увести разговор подальше от опасной темы. Хоть он и доверял Ламераносу, но вовсе не хотел, чтобы имя Тейрата всплыло в разговоре. Ученый хорошо знал историю трех государств и вполне мог слышать о жреце-изменнике из Хазира.
– Да. Гороскоп. Так вот, в прошлом тебя преследовали беды и лишения, не смотря на линию власти и силы. Увы, мы и так знаем что это правда. Примерно полгода назад твоя жизнь круто изменилась.
Перед глазами Фараха мелькнул образ деда, умирающего на полу скромной деревенской лачуги. Подмастерье тотчас отогнал от себя печальное видение и сдержано кивнул.
– Да. Таким образом, мы переходим к настоящему. Тут тебя ждут не только приятные моменты, смею надеяться один из них это наша встреча, но и разочарования. Боюсь, "Климат" уже сыграл в этом свою роль. Так же, ты на пороге больших перемен в своей жизни. Увы, это одинаково верно и для всех нас. Со дня на день начнется война, и привычная жизнь отступит в прошлое. Что будет с нами известно лишь Всеблагому. Да и то – не наверняка.
Воспитанник снова кивнул. В самом деле, такое "предсказание" он мог сделать и сам, без всякого гороскопа. Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться – война изменит твою жизнь.
– Но поговорим о будущем, – сказал Ламеранос и вновь приложился к бокалу. – О, это уже интересно. Линия силы вновь идет вверх. Ты возвысишься над остальными, как сосна возвышается над пологим холмом. Ты станешь значимым человеком, наделенным огромной властью…
– Королем? – недоверчиво спросил Фарах. – Это все сказки.
– Отнюдь, – заметил ученый. – Здесь идет вверх линия силы духовной. Думаю, что ты продвинешься среди жрецов, это как раз похоже на правду. Если ты уцелеешь на войне, то у тебя будет хороший шанс чтобы занять высокое положение. Погибнет много жрецов, у тебя появится возможность занять достойное положение. Если ты должным образом проявишь себя, то можешь получить неплохой пост в столичном храме. Ты парень способный, сообразительный. Не сомневаюсь, что вскоре ты дослужишься минимум до настоятеля одного из Храмов Таграма. А там, быть может, доберешься и до места жреца при Великом Храме Энканаса и займешь место, принадлежащее сейчас Эшмару Каван-сарскому. Почему нет? Он тоже когда-то приехал в Таграм из Каван-сара.
Ламеранос ухмыльнулся и погрозил Фараху длинным сухим пальцем.
– Обещай мне, – сказал он, – что если ты возвысишься настолько, то не будешь подвергать гонениям ученое сословие. И будешь помнить о том, что знания несут свет.
– Обещаю, – с чистым сердцем ответил Фарах. Он не верил в это предсказание, хотя выглядело оно довольно правдоподобно. Подмастерье уже сообразил, что составить подобный гороскоп, можно и без всяких звезд. Достаточно хоть немного знать того человека, для которого он составляется. Конечно, подмастерье не думал, что Ламеранос его обманывает, наверняка ученый действительно что-то там рассчитывал на основе наблюдений за звездами. Но скорее всего, он выдает желаемое за действительное. Он просто перенес на пергамент все, что знал о Фарахе и, получив общую картину, сделал из нее выводы.
– Но, увы! – произнес Ламеранос, покачивая бокалом. – Вынужден тебе сказать, что сей труд, – я имею в виду гороскоп – это полная ерунда.
– В самом деле? – искрение удивился Фарах. Он не рассчитывал, что Ламеранос сам признает это.
– Да, это так. Я не знаю точного времени твоего рождения, а без этого не могу вычислить точного влияния невидимых домов Энкаса на твою судьбу. Если бы знать, тогда уже можно будет говорить о деталях. А сейчас это всего лишь общие слова. Вот если бы ты родился, например, точно в полдень, я бы мог рассказать тебе что-то конкретное. Но это к примеру. Лучше, конечно, не в полдень.
– Почему? – заинтересовался Фарах.
– Как, ты не знаешь предсказания о Хазирском Полдне? – удивился ученый.
– Никогда не слышал, – признался воспитанник.
– Быть не может! – Ламеранос всплеснул руками и разлил вино на халат. Выругавшись, он подхватил со стола лист пергамента и приложил его к пятну на обшлаге рукава.
– Знаешь, мой мальчик, – сказал он, комкая лист, пропитавшийся вином, – пергамент плохо впитывает. А вот если когда-нибудь бумага станет дешевой, то из нее выйдут прекрасные салфетки. Но боюсь, это будет очень не скоро.
– Так что там с предсказанием? – напомнил Фарах.
– Ах да. Двести лет назад, один из настоятелей Западного Хазирского Храма, а точнее Кехрем Таси, записал в дневниках свое видение. Явилось ему, что вскоре родится в Хазире необычный ребенок. Он будет наделен великою силою. И что будет он противником Энканаса и разрушит наш мир, перевернув все с ног на голову. То предсказание толковали множество жрецов и, в конце концов, было объявлено, что Кехрем предсказал явление в мир нового воплощения Тайгрена. С тех пор, всех кто рождался в Хазире ровно в полдень, отдавали жрецам. А что они делали с бедными малышами, мне не ведомо. Боюсь, что ничего хорошего. Но, так или иначе, наш мир до сих пор цел, и, похоже, что воплощение Тайгрена так и не появилось на свет.
Фарах почувствовал, как у него перехватило дыхание. Пальцы задрожали. Чтобы не выдать своего волнения он сцепил руки в замок – под столом.
Хазирский Полдень? Может быть он и в самом деле… Тогда многое становится понятно. Наверняка его – только что родившегося – хотели забрать жрецы, родители воспротивились и приняли огненную смерть. Тейрат пожалел малыша, спрятал а потом увез его на юг… Поэтому жрецы так настойчиво искали его и Фараха. Но ведь тогда Тейрат был Темным Жрецом, если верить рассказам Танвара! Почему он сбежал и от своих новых братьев?
– Многие предсказания Кехрема сбывались, – продолжал Ламеранос, задумчиво глядя в бокал. – Поэтому жрецы серьезно отнеслись к его словам. В течение полувека после предсказания, множество таких "опасных" детей сгинуло в Храмах. Роженицы, близкие к разрешению от бремени, специально уезжали из Хазира в ближайшие деревни и даже в другие города, чтобы их дети случайно не родились в полдень. Многие, но не все. Правда, через сто лет жрецы ослабили свой контроль. В наше время, предсказание Кехрема, прозванное в народе Хазирским Полуднем, воспринимается уже как легенда, как сказка. Хотя, наверняка жрецы из храмов Хазира думают по-другому. Но в последнее время я ничего не слышал о Детях Полудня.
Сердце Фараха билось сильно и часто. Он боялся даже пошевелиться, чтобы ненароком не выдать своего волнения. Неужели – он и есть дитя Хазирского Полдня? Ах, Тейрат, мудрый дед! Как ты мог умолчать об этом? Почему же ты ушел на небо, так и не предупредив внука о грозящей опасности? Не успел? Все сходиться. Дед говорил, что в день восемнадцатилетия он откроет внуку тайну его рождения. Наверно, именно об этом он и хотел поговорить. Фарах сжал зубы и едва не застонал. Вот значит, какова его тайна.
– Кстати, мой мальчик, а ты точно не родился в полдень? – спросил Ламеранос.
– Нет, – коротко ответил Фарах, прилагая все усилия, чтобы голос его не дрогнул. – Я не знаю, когда именно появился на свет, но после полудня, это точно.
– Ну и хорошо. Да пребудет с тобой милость Всеблагого. Не знаю, верно ли предсказание Кехрема, но одно можно утверждать с уверенностью: если бы ты родился в полдень, то проблем бы у тебя было великое множество.
– Учитель, уже поздно, – сказал Фарах, стараясь увести разговор в сторону от опасной темы. – Мне скоро возвращаться в приют. Можно попросить вас об одной услуге?
– Конечно мой мальчик! Все что в моих силах!
– Я смог вырваться к вам, только пообещав Састиону скопировать несколько страниц "Глупости". Простите меня, но другого выхода не было, иначе он бы меня не отпустил.
Ламеранос шумно рассмеялся. Взмахнул руками и снова расплескал вино, – на этот раз на старый хазирский ковер, прикрывавший истертые доски пола.
– Конечно, конечно! Пройдоха клюнул на нашу наживку! В самом деле, нельзя его разочаровывать! Погоди минутку…
Ученый поднялся со стула, и, оставив бокал на столе, подошел к шкафу. Вскоре он вернулся, неся в руках тоненькую книжицу.
– Вот, – сказал он. – Это "Глупость". Бери любой чистый лист пергамента, и перепиши на него пару историй. Пусть Састион знает, что книга у меня есть.
Фарах не замедлил воспользоваться советом Ламераноса. Взял один из листов – выскобленный едва ли не до дыр, и вытащил припасенный заранее свинцовый карандашик. Чернилами бы вышло лучше, но с ними было много возни.
– Чтобы дело шло быстрее, я тебе продиктую, – сказал Ламеранос и раскрыл книгу.
Все устроилось как нельзя лучше. Ученый читал, воспитанник водил карандашиком по пергаменту и вскоре исписал лист с обеих сторон. На него поместились две короткие истории, – ученый специально выбрал такие, чтобы влезли на один лист. Пока Фарах их переписывал то пару раз улыбнулся. Они действительно были смешными.
– Вот и все, – сказал Ламеранос, захлопывая книгу. – Остальное потом. Воспользуемся слабостью старшего настоятеля, чтобы встретиться еще раз. Ведь ты придешь ко мне в гости?
– Конечно учитель, – ответил Фарах бережно складывая листок и пряча его в сумку. – Мне очень интересно с вами говорить. Очень жаль, что я не могу стать вашим учеником.
– Ну, ну! Не унывай. Кто знает, как сложится судьба. На все воля Всеблагого. Хочу тебе сказать, что ты уже стал моим учеником. Среди тех юнцов, что ходят в университет и числятся моими учениками, полно глупцов и бездельников. Они не хотят учиться. Даже не стараются понять того, что я пытаюсь до них донести. Хотя они слушают меня часами, я не могу назвать их своими учениками. Они не перенимают у меня знания, лишь повторяют слова, для порядка, совершенно не вникая в смысл. А наши с тобой беседы и есть лучшая учеба.
– Спасибо, – серьезно ответил Фарах. – Это большая честь – учиться у вас. Ведь мы еще встретимся?
– Конечно! В следующий раз, мы с тобой все же обсудим подробней феномен ценности изобретений для прогресса цивилизации. О! Я упомяну об этом в воскресенье, на занятиях. И кстати, к следующей нашей встрече, я, возможно, все-таки уточню твой гороскоп. Признаться он меня заинтересовал.
Фарах стал собираться в дорогу. Закинул на плечо сумку, поправил одежду, еще раз поблагодарил Ламераноса и покинул гостеприимный дом. На этот раз – вполне обычным путем. Ученый оказал ему большую любезность: несмотря на поздний час, спустился во двор и велел стражу пропускать к нему Фараха в любое время.
Потом учитель и ученик простились, и подмастерье едва ли не бегом направился в приют, не забывая поглядывать по сторонам. Но на этот раз он не заметил ничего подозрительного.
В приюте, отдав Састиону лист с историями, он выслушал благодарности воспитателя, и со спокойной душой отправился спать. Но уснул не скоро.
Лежа в постели, он пытался разобраться в хитросплетениях своей судьбы. Теперь, после разговора с ученым, много стало понятно. Фарах был твердо был уверен в том, что родился именно в Хазирский Полдень. И что жрецы преследовали его и Тейрата именно из-за этого. Правда, предсказание Кехрема настораживало, но Фарах не чувствовал в себе никакой разрушительной силы. Он не мог быть воплощением Тайгрена, уж это наверняка. Ведь он обращался к Энканасу во время молитвы, и получал ответ. Пусть это было всего лишь касание великой силы Огня, но и это – благо, ответ божества. А уж Бог Огня наверняка бы разобрал в молящимся черты врага своего, и не замедлил бы покарать наглеца. Раз подмастерье до сих пор жив, то значит не враг Энканасу. Это радовало. С другой стороны, Фарах мог родиться и не в полдень, но в таком случае, история его жизни вновь становилась донельзя запутанной.
Подмастерье размышлял о своей судьбе едва ли не до утра. Теперь даже идеи Лартасуса отступили на второй план. Воспитанника больше занимали собственные проблемы, чем безумно далекий конец света. Он может так и не наступить, а вот предсказание о Хазирском Полудне – реальность, готовая вот-вот ухватить за шиворот самого Фараха.
В конце концов, у него разболелась голова, и подмастерье почел за лучшее оставить все размышления на "потом" и уснуть. Но все же пообещал себе, что при случае прочешет все известные ему библиотеки и книжные лавки в поисках историй о Хазирском Полудне.
8
Утром оказалось, что ночью холод отступил и в Таграме снова потепление. Снег на улицах таял; ноздреватые сугробы превращались в рыхлые кучи грязи. Проседали, проваливались сами в себя и исчезали на глазах, исходя мутной водой, словно кровью. С крыш струились потоки талой воды, пятная стены подтеками и обдавая неосторожных прохожих холодными брызгами.
На утренней молитве во славу Энканаса, воспитатели приюта нежились в лучах солнца, что пробивались сквозь мутные стекла и довольно улыбались. Даже Састион, в последнее время ходивший по приюту мрачнее тучи, соизволил улыбнуться. Восхвалив доброту Бога Огня и отметив усердие жрецов Великого Храма Таграма, вымоливших хорошую погоду, воспитанники разошлись на работы.
Веселая Троица перестилал полы в большой комнате, продолжая ремонт начатый на неделе. Грендир и Килрас весело переговаривались, подшучивали друг над другом. Настроение было хорошим – на улице светило солнышко, в комнатах потеплело и работа была не в тягость, шла споро и без задержек.
Фарах, несмотря на погожий день, оставался хмурым и неразговорчивым. Он не выспался, и настроение у него было хуже некуда. Мысли о том, что он один из тех, кто имел несчастье родится в Хазирский Полдень, не давали ему покоя. Надеясь отвлечься от грустных размышлений, подмастерье трудился в полную силу, без остатка отдаваясь тяжелой работе.
Друзья, конечно, заметили, что Фарах не в духе. Сначала они пытались расспросить Фараха о его визите к ученому, но подмастерье отвечал коротко и сухо. Тогда Грендир попытался развеселить его, отпустив пару сальных шуточек, но Фарах лишь нахмурился. Килрас, видя, что дело серьезное, напрямую спросил друга, что случилось. Подмастерье, конечно, не мог рассказать друзьям о том, что его беспокоило. Пришлось соврать, что Састион им недоволен и, наверно, больше не отпустит к Ламераносу. Килрас удовлетворился этим объяснением и сочувственно цокнул языком. А вот Грендир сразу смекнул, что это лишь отговорка, и Фарах расстроен вовсе не из-за этого. Но он, как настоящий друг, не стал продолжать расспросы и сделал вид, что поверил словам подмастерья.
Фарах работал не останавливаясь, едва заканчивал одно дело как тут же брался за другое, не давая себе отдыха. Так было легче. Сосредотачиваясь на работе, он забывал о проблемах, и не ломал голову над тем, когда именно родился – в полдень или нет.
Во время обеденной молитвы, повторяя слова за Састионом, он как все молился о ниспослании мира на земли Таграма. Но про себя, в мыслях, подмастерье молил Энканаса даровать ему спокойствие и утешение. Он не хотел такой судьбы. Не желал быть одним из тех, кто родился в Хазирский Полдень. Фарах не чувствовал себя воплощением Тайгрена, знал, что это не так. Ведь он воспитанник жрецов, благочестивый и набожный, восхвалявший Бога Огня и надеющийся на его прощение… И тем не менее, если его тайна раскроется, ему придет конец. Люди не боги, они не умеют прощать. Люди преследуют всех, кто хоть чем-то отличается от них. В деяниях своих они безжалостны, особенно когда распалены слухами или даже простым подозрением. И разжалобить Бога проще, чем толпу людей, уверенных в том, что ты – воплощение зла.
Во время занятий с Састионом, Фарах оставался рассеян и никак не мог запомнить слова нового моления. Не мог петь в унисон с другими воспитанниками, не держал ритм и ошибался в интонациях. Састион даже отругал его, при всех, ничуть не стесняясь в выражениях. Килрас смотрел на Фараха с сочувствием, а Грендир с подозрением. Он догадывался, что не все так просто, но лезть в душу к товарищу не стал. Фарах это заметил и мысленно поблагодарил Грендира за выдержанность и дружбу.
До позднего вечера Фарах работал как проклятый. Даже когда Килрас и Грендир ушли спать, закончив перестилать полы в новой комнате, подмастерье остался, чтобы убрать мусор скопившийся в комнате после ремонта. Только в полночь, измученный и уставший так, что путались мысли, он добрел до своей каморки и без сил рухнул на топчан. Все тело болело, руки ломило, а во рту было сухо, как в пустыне. Фарах поднялся, глотнул воды из кувшина стоящего на столе и вновь повалился на кровать, с удовольствием вытянув ноги. Ему казалось, что мир вокруг него медленно вращается, и что-то шепчет. Что-то неразборчивое, но успокаивающее. Усталость брала свое. Хазирский Полдень, гороскоп, Тайгрен и Энканас отступили на второй план. Фарах так устал, что уснул стразу, даже не раздевшись, с радостью отметив, что у него нет сил на размышления о превратностях своей судьбы.
В последний день недели, с самого утра, опять ударил мороз. Слякоть подмерзла, и улицы затянуло льдом. Окна покрылись белыми узорами, с неба повалили крупные хлопья снега. В Таграм снова пришла зима.
В приюте царило унынье. И воспитанники, и воспитатели стали мрачными, неразговорчивыми. Настроение было испорчено. После вчерашнего теплого денька, когда появилась надежда на то, что холода отступили навсегда, сегодняшний казался на редкость печальным. Казалось, из города ушла надежда. Это лишало сил, не хотелось ни работать, ни учиться. Было желание только забиться в дальний угол и уснуть, впасть в спячку, как медведь. Чтобы ничего не видеть, не слышать, не чувствовать. И не думать. Во всяком случае, именно этого хотелось Фараху.
Но дела не ждали. Састион, считавший долгий сон непозволительной роскошью, не давал поблажек воспитанникам.
Все утро Веселая Троица таскала уголь. От ворот, где его сгрузили с подводы, в подвал, к печам. Уголь прислала Гильдия Рудокопов: предусмотрительный Састион заказал топливо еще неделю назад. Оно пришлось как нельзя кстати. В приюте все отчаянно мерзли, казалось, что стало еще холоднее, чем на прошлой неделе.
Друзьям было не до разговоров – мешки оказались тяжелыми, таскать их приходилось по обледенелым дорожкам приютского двора, а Таг, отвечавший за отопление, отчаянно бранился и требовал, чтобы к обеду все мешки были уже в подвале.
Пришлось поднажать и к тому времени, когда настала пора садиться за стол, работа была выполнена. Проголодавшись на свежем воздухе ели жадно, в охотку. Ни о чем не говорили: молча давились кашей, хрустели луковицами и месили зубами вязкий недопеченный хлеб.
После обеда пришел Ламеранос. Старшие воспитанники как всегда собрались в одном из классов и ученый начал урок. Дело шло плохо. После работы и сытной еды, воспитанники разомлели, и их неудержимо клонило в сон. Килрас постоянно засыпал. Фарах, заметив укоризненные взгляды Ламераноса, что тот кидал на воспитанника, будил друга. Но в очередной раз, когда подмастерье собрался пнуть задремавшего Килраса по коленке, учитель его остановил.
– Пусть выспится, – сказал он. – Все равно от такого учения, в полусне, толка не будет.
Урок, как назло, оказался очень интересным. Ламеранос рассказывал об изобретениях и изобретателях, принесших немалую пользу Сальстану. Речь шла об оружейниках, усовершенствовавших арбалеты, о механиках, конструировавшие новые подводы, и о строителях, научившихся возводить высокие дома. Все рассказы Ламеранос сводил к одному: человечество должно развиваться. Оно обязано продвигаться вперед, создавая новое, а не топтаться на месте, живя умом предков.
Не смотря на то, что тема была занимательная, Фарах слушал урок в пол уха. Он с нетерпением ждал окончания занятий, чтобы поговорить с ученым. Воспитанник боялся, что Ламеранос будет торопиться, как в прошлый раз, и им не удастся толком пообщаться.
Но вышло иначе. Когда занятие закончились, и проснувшийся Килрас извинился перед учителем, тот улыбнулся и сказал, что все могут быть свободны. А потом произнес.
– Фарах, останься.
Подмастерье обрадовался. Он подошел к учителю и подождал, пока воспитанники выйдут. Васка, шедший последним, бросил на подмастерье завистливый взгляд.
Когда он вышел, Ламеранос подошел к двери и плотно ее прикрыл. Потом обернулся и тихо сказал.
– Фарах, нам надо поговорить.
– Да учитель, – отозвался подмастерье.
Ламеранос сел за один из ученических столов и похлопал ладонью по скамье рядом с собой.
– Садись, – велел он. – Не будем кричать на весь приют.
Он был серьезен и собран. Под покрасневшими глазами появились темные круги и Фарах подумал, что ученый не высыпается. Наверное, работает по ночам, ведь днем он преподает в университете, а по выходным ходит в приют.
Подмастерье устроился рядом с учителем, недоумевая, что же случилось. Он всего лишь хотел договориться о новой встрече, и только.
– Фарах, – тихо сказал Ламеранос. – Ты мне солгал?
– В чем? – удивился Фарах.
– Ты родился в полдень?
Подмастерье отвел глаза и тихо ответил:
– Я не знаю.
– Мальчик мой, это важно. Пожалуйста, не бойся меня. Скажи только, ты действительно родился в полдень?
Фарах вскинул глаза и наткнулся на неожиданно жесткий и суровый взгляд ученого. Сейчас он вовсе не напоминал доброго старца-учителя. Скорее уж – стражника ведущего допрос.
– Я не знаю. – Твердо, ответил Фарах. – Я действительно не знаю времени своего рождения. Но я родился в Хазире, почти в полдень: так говорил мой дед. После этого мои родители умерли. Дед забрал меня к себе. Его преследовали жрецы. Он увез меня на юг, в глухую деревушку на самом краю Каван-Сара и воспитывал меня там. Вот и все, что я знаю о своем прошлом.
Ламеранос моргнул, пригладил ладонью бороду и вздохнул. Его взгляд смягчился, морщины вокруг глаз разгладились. Он ласково взял Фараха за плечо и пожал его, словно извиняясь.
– Мой мальчик, – сказал он. – Что ж, есть все основания полагать, что ты родился именно в Хазирский Полдень. Не знаю, так ли это или нет, но я должен предупредить тебя.
– О чем?
– Помнишь тот гороскоп, что я составил для тебя? Тот, что предрекает тебе великое будущее?
– Да, конечно!
– Так вот, это гороскоп для того, кто родился в половину первого. Я сделал кое-какие поправки… Подумал, что ты все-таки родился в полдень.
– И что?
– Новый гороскоп предвещает тебе скорую смерть.
Фарах невольно вздрогнул и вцепился руками в край стола.
– Да, мой мальчик, – печально сказал Ламеранос, – так и есть. Мои вычисления верны. Знаки настолько ясны, что ошибиться в их толковании невозможно. Темные дома Энканаса и далекие светила говорят, что ты скоро умрешь.
– Нет, – выдохнул Фарах и вскочил на ноги. – Нет!
– Послушай меня, – зашептал Ламеранос. – Не воспринимай это как приговор! Я мог ошибиться, мог ошибиться и ты. Возможно, ты все-таки родился не в полдень.
– Но гороскоп…
– Да. Мои гороскопы никогда еще не лгали. И, тем не менее… Ты не похож на новое воплощение Тайгрена. Вряд ли ты соперник Энканасу. Прости, но ты всего лишь мальчишка-сирота, приемыш жрецов. Вряд ли ты сможешь, как сказано в пророчестве, уничтожить наш мир. Я думаю, что ты родился где-то между полуднем и половиной первого. Этого достаточно, чтобы жрецы попытались отобрать тебя у родителей. Но не достаточно для исполнения предсказания и гороскопа, составленного для того, кто родился в полдень.
– Это судьба, – прошептал Фарах, сжимая кулаки. – Я чувствовал это. Дыхание смерти… Мне все время кажется, что я бреду запутанными тропами. То одна, то другая выводит меня к пропасти, и меня спасает только чудо. Везение. Я должен был умереть много раз. Тогда, в Эшмине, когда за дедом пришел наемный убийца. Потом – когда напали на караван. Потом я заболел и меня спас друг, вылечивший меня. А в Таграме на нас напали Жрецы Темного Пламени. Они пришли за мной, я точно знаю. И Танвар отдал жизнь за меня. Но этого оказалось мало, я бы все рано погиб, мне повезло, жутко повезло, что рядом оказались жрецы Энканаса.
– Так вот как ты попал в приют, – сказал ученый. – Извини. Я вовсе не хотел расспрашивать тебя о прошлом. Если не хочешь, – не рассказывай.
– Пустое. – Глухо отозвался Фарах. – Чего уж теперь.
– Я не хотел тебя пугать, – сказал Ламеранос. – Не принимай предсказание так близко к сердцу. Я просто хотел тебя предупредить. Ведь ты – не разрушитель. Я вижу это.
– Как и сотни тех детей, что родились в Хазирский Полдень, – с горечью заметил Фарах. – Ведь гороскоп не для воплощения Тайгрена?
– Ну…
– Он просто для того, кто родился в полдень. Будет ли он воплощением бога Тьмы или нет – неважно.
– Может быть. А может, и нет. Мне жаль, – Ламеранос поднялся на ноги и подошел к Фараху. – Мне очень жаль. Я должен был тебе это рассказать, просто обязан. Понимаешь, мои гороскопы всегда сбываются. Но тот, кто предупрежден, тот может попытаться что-то изменить…
– Обмануть судьбу? – вскинулся Фарах. – Судьбу нельзя обмануть. Ей не стоит перечить, иначе она отомстит. Жестоко и быстро.
– Куда уж больше, – мягко заметил Ламеранос. – Сейчас все средства хороши.
Фарах закрыл глаза и сжал кулаки. Нет. Только не это. Он столько раз выходил сухим из воды, неужели на этот раз ничего нельзя изменить? Глупости! Почему он поверил этому глупому гороскопу? Почему дал себя запугать? Нет. Нельзя верить дурным предсказаниям. Нельзя сдаваться!
– Послушай, – сказал Ламеранос, нервно теребя кончик бороды длинными пальцами, испачканными в чернилах. – Вот что. Я снова сяду за гороскоп. Я пересчитаю его еще раз. Теперь уже без всяких поправок, точно для рожденного в полдень. Быть может, я что-то упустил.
– Зачем? – резко ответил Фарах. – Какой смысл?
– Послушай! Я найду точку перелома. Найду слабое место в предсказании, тот момент, когда судьба разветвляется и можно что-то изменить! Я сделаю детальный гороскоп – более подробный, точный. По дням, по часам. И я найду, слышишь, найду тот момент, когда ты сможешь шагнуть в сторону, избегая пропасти…
– Сколько?
– Что?
– Сколько мне осталось?
– По этому гороскопу нельзя сказать точно. Но приблизительно пара месяцев, не больше.
– Ладно.
Воспитанник закрыл глаза, стараясь взять себя в руки. Пара месяцев – это хорошо. Быть может у Ламераноса и в самом деле что-нибудь получится. Вдруг ему удастся придумать, – как избежать судьбы. Ведь если бы знать заранее, что в ту ночь его и Танвара подстерегает опасность… Они никуда не пошли бы. Остались в Волчьей Заставе, пересидели опасный день в кругу друзей, под защитой лихого люда. И северянин, может быть, остался жив.
– Фарах, – сказал Ламеранос и взял его за руку. – Друг мой, мне пора. Обещаю, я немедленно сяду за твой гороскоп. Если мне удастся узнать что-то новое, я приду. Днем ли, ночью – приду обязательно.
Подмастерье открыл глаза и печально улыбнулся. Потом коротко поклонился и тихо сказал:
– Спасибо учитель. Спасибо.
– Спасибо тебе, Фарах. – Ответил Ламеранос. – Ты позволил мне по иному взглянуть на свою собственную судьбу. Я и безо всяких гороскопов вижу, что ты станешь великим человеком. Я еще буду гордиться тем, что был твоим учителем. До встречи.
– До встречи, учитель.
Ламеранос коротко кивнул и пошел к выходу. Фарах проводил ученого долгим взглядом, стараясь понять, – принесет ли ученый ему надежду, или только подтвердит приговор. Но он видел только сгорбленную спину пожилого и усталого человека. Больше ничего.
Ученый подошел к двери, улыбнулся воспитаннику и вышел. Дверь за ним закрылась, и тогда подмастерье тихонько вздохнул. Он не знал чему верить – гороскопу ли, судьбе, чувствам. Выходило – ничему. Ничему и никому нельзя верить. Даже самому себе.
9
После занятий, Веселая Троица вновь вернулась в комнату и занялась покраской стен. Краска, густая и маслянистая, пахнущая жженым деревом, ложилась на стены неровно. Сгустками. Их приходилось размазывать большими кистями с жестким ворсом. Возя по стенам темно-желтую краску, похожую на вареный яичный желток, друзья сосредоточено сопели. Пахло одуряющее, так сильно, что кружилась голова. Пришлось, несмотря на мороз, расконопатить одно из окон и открыть его. Тепло из комнаты моментально улетучилось на улицу, прихватив с собой и тяжелый дух краски. Стало намного лучше и работа пошла быстрее. Правда, пришлось одеться.
Сначала молчали. Но потом, через полчаса однообразной и нудной работы Грендир не удержался. Выругался, бросил кисть и подошел к окну. Опершись локтями о подоконник, он выглянул на улицу, обозрел задний двор засыпный снегом и тихо сказал:
– Фарах, так что случилось?
Подмастерье дернулся, и жирный кусок краски шлепнулся на новые, еще исходящие смоляным духом, доски пола.
– Да ничего, – отозвался он. – Все нормально.
– Брось. Видно же, с тобой что-то творится. Ты в последние дни сам не свой. Озираешься по сторонам, вздрагиваешь при каждом резком звуке, словно чего-то боишься. Что стряслось?
– Тебе показалось, – отозвался Фарах, продолжая сосредоточено мазать стену огромной мохнатой кистью, напоминавшей лапу диковинного зверя.
– Нет. – Вступил в разговор Килрас. – Я заметил. Тебе плохо.
Подмастерье недовольно поморщился. Уж если Килрас заметил! Как нехорошо. Не нужно сейчас лишних вопросов. Ой, не нужно. Как бы не сболтнуть чего ненароком.
– Фарах!
Он резко обернулся. Грендир сидел на подоконнике, скрестив руки на груди. Глаза его горели. Сейчас бывший воришка был похож на небольшую птицу. Хищную птицу. С виду кажется – легкий, тощий, в чем только душа держится. Кожа и кости. Но, попробуй, тронь, – вмиг раздерет в кровавые клочья.
– Говори! – потребовал Грендир. – Говори. Тебе станет легче.
"Как бы не так" – подумал Фарах. И все же, вздохнув, начал рассказ. Обычно про свое прошлое он говорил мало и неохотно, – как и остальные воспитанники. Друзья все понимали и особо не настаивали. В приюте так принято: не важно кем ты был в прошлой жизни, главное то, кто ты сейчас. Никто не расспрашивал друзей о прошлом. У каждого есть свои секреты, и не обязательно делиться ими с остальными. Но сейчас для Фараха настала пора, когда он больше не мог терпеть. Ему необходимо было хоть с кем-то поделиться своими проблемами.
И все же, он рассказал немного. Начал с того момента, когда умер дед. Потом про встречу с Танваром, про дорогу в Сальстан… И как напоролся на Темных Жрецов. Рассказал про нападение, смерть друга и чудесное спасение. Про Хазирский Полдень молчал. Стискивая зубы, загоняя язык в ловушку зубов, запрещая себе даже думать об этом – молчал. Это не для них. Не для друзей. Кто знает, как сложится жизнь? Быть может, подмастерью, за свои грехи, придется взойти на костер. Лучше друзьям поменьше знать о его делах – неосторожное слово может убить вернее стали.
Грендир слушал внимательно, но с сомнением, иногда недоверчиво хмыкая. Килрас же жадно впитывал каждое слово. Даже рот приоткрыл, – наверно чтоб ничего не упустить. Но к концу рассказа проняло обоих. Когда Фарах закончил, – на том, что когда возвращался от Ламераноса, то видел тень следящую за ним, Грендир слез с подоконника и подошел ближе а Килрас захлопнул рот.
– Почему? – спросил бывший воришка. – Почему ты им нужен?
Фарах мысленно сплюнул. Ну конечно, этот тощий проныра зрит в корень. Килрас, наверно, и не подумал – почему. Просто принял на веру, заинтересовался приключениями, пожалел.
– Не знаю, – ответил Фарах и по большому счету не соврал. – Быть может, из-за прошлого.
Действительно, он и в самом деле не знал, зачем понадобился Жрецам Темного Пламени. Дед – понятно. Для темных он предатель, его следовало наказать. Но зачем им внук? Разве что для устрашения, – весь род – под корень. А еще за ним, за Фарахом могли охотиться Жрецы Энканаса. Но они, конечно, не скрывались бы в ночи. У их с еретиками разговор короткий: вспышка пламени и – нет еретика.
– Повезло тебе, – буркнул Килрас. – Жив остался. Ты осторожней там. Сходи к Састиону, расскажи. Пусть прочешут улицы.
Грендир же глянул косо, но ничего не сказал. Задумался, – расспрашивать ли дальше или нет. Фарах видел, что друг ему поверил, но не удовлетворился ответом. Чувствовал – что это еще не все. И теперь в нерешительности – лезть в душу к товарищу или не стоит.
В повисшей тишине неожиданно громко скрипнула дверь, и в комнату заглянул Састион. Тощий как жердь, с непокрытой бритой головой, он был похож на рассерженное огородное пугало.
– Так. – Сказал он, обводя тяжелым взглядом комнату. – Бездельничаем?
Килрас выразительно посмотрел на Фараха – вот мол, удобный случай, давай рассказывай. Но подмастерье смолчал. Отвел взгляд, делая вид, что ему нечего сказать и взмолился о том, чтобы Килрас держал язык за зубами.
– Мы работаем, работаем, – забормотал Грендир, решивший, что пора вмешаться. – Краска густая, в комнате сыро не сохнет совсем. Ложится плохо, комками, не размешали, как следует. Не мы – торговцы, у них совести – ни на марку…
– Пока не выкрасите стены, – сказал Састион, – спать не пойдете. Даже не думайте об отдыхе.
На прощанье глянул строго, с угрозой, и захлопнул за собой дверь. Так что чуть свежая краска со стен не осыпалась.
– Сын селедки, – буркнул Килрас. – Тут работы на два дня!
– Вперед, – скомандовал Грендир. – Приступаем. Раньше начнем – раньше закончим.
И они взялись за работу. Говорили теперь много, вдосталь. Друзья спрашивали Фараха, – от чего не пожаловался воспитателю. Тот отвечал что не уверен, может, показалось, а выглядеть дурнем не хочется. Грендир соглашался, – и в самом деле, мало ли кто за кем следил. Килрас ворчал – поймать бы того "полуночника" да выбить бы из него – кто, когда и как. Фарах возражал: опасно. Можно напороться и на молодцов с Волчьей Заставы. Они сначала из мелкого арбалета пульнут в живот, а потом уже будут разбираться, кто это был. Не говоря уж о том, что если это были действительно Темные… Коль так, то им – что один, что трое – без разницы. Всех пожгут и не заметят.
Работали быстро, при том старались, но выходило все одно плохо. Краска не хотела ложиться на стены, в комнате было сыро и холодно, – самое дурное время для покраски. Ребятам стало ясно, что это все пустой труд. Не ляжет краска, не высохнет. Вытянется подтеками, темными пятнами, покроется плесенью, – а там и отскребать придется. Но задание есть задание, его надо выполнять.
Прервались лишь на вечернюю молитву. В главном холле собрались все – и малышня и старшие. Молились о ниспослании тепла и как всегда – за мир на землях Сальстана. Младшие воспитанники, уставшие и сонные, висли на соседях, засыпая прямо на полуслове. Да и ребята постарше еле двигали растрескавшимися губами и терли рукавами слезящиеся глаза. Было холодно и тоскливо.
Састион ограничился обычным набором молитв. Не стал ничего добавлять. Полчаса – не больше, как в старые вольные времена. После молитвы отправил всю малышню спать. А старшим велел закончить работу.
Пришлось возвращаться в опостылевшую комнату и продолжать мазать стены краской, замерзающей на глазах. От злости работали быстро, хотя очень хотелось спать.
Старания пошли впрок – ближе к полуночи работа была почти закончена. Но к тому времени сил на разговоры уже не осталось. Младшие давно спали, воспитатели тоже, так что в приюте царила тишина. Друзья работали молча, дружно, спеша замазать последнюю стену.
Им оставалось только закрасить узкую полоску под потолком, когда дверь распахнулась, и в комнату заглянул недовольный Васка. И он, и его брат тоже трудились допоздна – переписывали молитвенники. Но им случалось подремать за работой часок другой, – пока не будил бдительный Састион. Сейчас, верно, так и вышло. Васка выглядел так, словно его только что разбудили: глаза почти закрыты, движения вялые, неуверенные.
– Фарах! – позвал он. – Тебя Таг кличет. Говорит, к тебе кто-то пришел.
Подмастерье удивленно поднял брови. Что за чушь? Кто может прийти к воспитаннику посреди ночи? Потом сердце стукнуло – Ламеранос!
– Я сейчас, – засуетился подмастерье, – сейчас!
Он наскоро вытер руки тряпкой, кинул ее на пол и бросился в коридор, оттолкнув с пути замешкавшегося Васку.
– Эй! – донеслось в спину.
Таг ждал его в холле, в руках он держал стеклянный фонарь и покачивал им, словно разгонял темноту. Внутри фонаря ровно и ярко горела толстая свеча.
– Там он, – сказал привратник, завидев торопящегося воспитанника. – У ворот.
– Пойдем скорей, – выдохнул Фарах. – Скорей!
Не дожидаясь привратника, он распахнул дверь и бросился к воротам, утопая по колено в нанесенных за вечер сугробах. На ходу порадовался, что одет, – работали ведь в комнате с распахнутыми окнами, мерзли. Пришлось одеться, полностью, даже шапки натянули. Теперь пригодилось.
У калитки Фарах остановился, оттянул в сторону тяжелый засов и распахнул дверцу.
Прямо перед ним стоял тощий школяр, кутавшийся в старенький шерстяной плащ, усеянный сальными пятнами. Он прятал подбородок в длинный университетский шарф, черный с белым. Обычный парень, на вид еще моложе Фараха.
– Доброй ночи, храни нас Энканас, – хрипло сказал он, и смерил подмастерье недоверчивым взглядом. – Ты Фарах? Ламеранос велел передать, что срочно ждет тебя. Идем, я провожу.
Не раздумывая ни секунды, подмастерье шагнул на улицу, – он готов был бежать к ученому в любое время дня и ночи. Школяр шмыгнул носом, развернулся и пошел прочь. Фарах, не чинясь, двинулся следом.
– Куда! – донеслось из-за спины. – Ты куда?
Воспитанник досадливо дернул плечом и обернулся. Из калитки выглядывал запыхавшись Таг. Он тяжело дышал, изо рта вырывались облачка пара, на шикарных седых усах осел иней. Видно, привратник запыхался, пытаясь догнать шустрого воспитанника.
– Куда собрался? – выдохнул он.
– Я сейчас, – отмахнулся Фарах. – Только сбегаю к ученому.
– К Састиону загляни, – велел Таг. – Потом пойдешь.
Подмастерье оглянулся. Школяр словно ничего не замечая, брел по улице. В ночной темноте его спину было едва видно – так колышущийся силуэт, не более того.
– Потом, – бросил Фарах. – Все потом.
И он припустился вдогонку за школяром, не слушая забористых ругательств привратника. Сейчас не время было объясняться с Састионом. Да и не отпустит он его к ученому, как пить дать.
Читать бесплатно другие книги:
