Очертания последнего берега. Стихи Уэльбек Мишель

“Дети Ночи – звёзды…”[170]

Дети Ночи – звёзды…

Круглые и тяжелые утренние звезды;

Словно капельки, полные мудрости,

они медленно кружатся вокруг собственной оси,

издавая легкий, вибрирующий звук.

Они никогда не любили.

“В первый день второй недели…”[171]

В первый день второй недели на горизонте появилась пирамида. Ее черная базальтовая поверхность поначалу показалась нам совершенно гладкой; но после нескольких часов ходьбы мы стали различать тонкие, закругленные прожилки, напоминающие мозговые извилины. Мы остановились передохнуть в тени фикусовой рощи. Жеффрие медленно поводил плечами, словно сгоняя насекомых. Его удлиненное, нервное лицо каждый день все больше покрывалось морщинами; теперь оно постоянно выражало тревогу. Жара становилась нестерпимой.

“Однорукий или одноглазый калека с кровоточащей раной…”[172]

Однорукий или одноглазый калека

с кровоточащей раной,

Напудрен и в парике, как положено

при дворе Людовика XIV.

На войне он бесстрашен.

А господин Вилькье продолжает

свои маленькие опыты на насекомых.

“Быть может, я сам проводник Бога…”[173]

Быть может, я сам проводник Бога,

Но это не вполне осознаю

И пишу эту фразу “в качестве эксперимента”.

Кто я?

Похоже на игру в угадайку.

“Убираю свой карандаш…”[174]

Убираю свой карандаш.

Получилась ли фраза?

Карандаш мой, напрасно ты входишь в раж —

Мне куда милее табула раза.

Поглядеть на меня – вот писатель сидит за столом:

Зрелище малоприятное, говоря между нами.

Непонятно, чего сидеть за столом,

               если все перевернуто кверху дном,

Нечисть воет, поклацывая зубами.

И ты, карандаш, предашь?

Карандаш, извергающий рвоту

Полуправд, негодяй и шут,

Сам теперь отвечай за эту блевоту:

“Я ищу, где люди живут”.

“Писать…”[175]

Писать:

Как людей ни зови —

Все в таком далеке!

Себя ублажать

(И опять не забыть о руке):

Запах яблока и чуть-чуть любви.

Уезжать

(Далеко-далеко. Оказаться совсем вдалеке).

Есть то пространство, где все цельно, все – весна,

Где и несходство не испортит нам соседства;

Есть то пространство, где покой и тишина, —

Потустороннее: вне и помимо детства.

Ночь, облака[176]

В испарине я пробудился,

Толпа видений все мелькала

Под веками. Свет чуть струился,

Тяжелым было одеяло.

Конечно, надо жизнь свою

Переменить, как ни крути.

Уже два года, как я пью,

Да и любовник – не ахти.

Должны мы ночи напролет

Ждать, словно в глубине колодца,

Когда неслышно подойдет

К нам смерть и наших глаз коснется.

Тяжелых век нам не поднять,

Ведь смерть сама взялась за дело.

Тогда пора богов искать

Утраченных. Ликует тело.

“Между собой не параллель – диагональ…”[177]

Между собой не параллель – диагональ

Мы провели меж зыбких в сумерках берез,

В чьем круге тишины порочной вертикаль

Крещенскою водой стояла, слёз

Прозрачней.

Желанье облекло нас, пламени подобно.

Две жизни мы свои швырнули в это пламя;

Я и не знал, какой быть женщина способна.

Рот делался сухим с твоими врозь устами

И мертвым.

Лежу один без сна, ночь давит, как оковы.

Мне кажется, теперь темней, чем прежде, ночи.

Я спичкой чиркаю: дрожащий огонечек

Приводит тень в углах и образы былого

В движенье.

И зыбь берез – среди

Других картин.

Пью воду. Ком в груди.

Темно, и я один.

Парад[178]

Заложник твоих слов,

Я шел наобум поневоле.

Небеса разверзлись; я был готов

К неведомой роли.

На случайной площади мертвый каскад

Рассыпл ледяную крошку,

Забивая аорту мою наугад,

Пока я дышал понемножку.

Пока я дышал, от натуги сипя,

От слов, ненужных и тленных,

Мир, убивающий сам себя,

В моих просыпался венах.

Легко в этом мире прожить без забот,

Не ведая смысла и сути.

Самое главное слово придет

На самой последней минуте

И явит во всей подноготной судьбу

В последнем спокойствии плоти,

Когда возлежишь в деревянном гробу

На бархате и позолоте.

Бархат шуршит, как шуршит вода

По коже, изрытой годами,

Покуда кочующие года

Срывают ее лоскутами.

Идет во всей красоте

Прекраснодушных слов,

Идет во всей красоте

Пышный парад лоскутов.

Паскаль[179]

Она дрожала напротив меня, и мне казалось, что дрожит весь мир.

(Эмоциональная фикция, еще одна.)

“Жизнь без роду подобна исходу…”[180]

Жизнь без роду подобна исходу,

С каждым днем все прозрачнее дни.

Я один: ни друзей, ни родни —

Ухожу, словно остров под воду.

“Нам жить, любимая, осталось…”[181]

Нам жить, любимая, осталось

Чуть-чуть всего.

Так выключь радио совсем,

А ну его.

От жизни ты всегда умела увильнуть,

Как шелк скользнуть

Из рук умела,

А жизнь уходит, и соскальзывает тело

В безвестность – вот

И весь исход.

Попробуем забыть нам вбитую в умы

Отживших формул опись;

Жизнь недостаточно изучена, и мы

Лишь пленники гипотез.

“Туч над Венецией гряда…”[182]

Туч над Венецией гряда.

Ты что-то нервная, не стит,

Любовь моя. Иди сюда,

Тебя язык мой успокоит.

Давай мы паиньками будем,

Чтоб вместе жизнь прожить большую.

Про книжки мы не позабудем.

Любовь моя, гроза бушует.

Люблю я влагу пить твою,

На вкус соленую слегка.

Себе я волю вновь даю.

Любовь моя, как смерть близка…

Сумерки[183]

Дубы давали тень, от ветра не спасая.

И, словно бы дитя на свет производя,

Дышала женщина и, вся в песке, нагая,

Опять звала меня, колени разведя.

На влажной полосе, надеждами богатой,

В часы, когда отлив являет суть земного,

Я все рассвета ждал, чудес и тайн возврата,

С моих открытых губ срывался крик немого.

И ты одна в ночи была мне маяком.

В нас память утренней зари неистребима.

Тела сливая, мы пересекли тишком

Края, где божество присутствует незримо.

А после вышли на бескрайнюю равнину,

Где коченели позабытые тела.

С тобой мы рядом шли дорогой узкой, длинной,

Нас беспричинная любовь на миг свела.

IV