Берлускони. История человека, на двадцать лет завладевшего Италией Фридман Алан

Глава 11

Международная интрига

Саркози? Он был очень враждебно ко мне настроен”.

Берлускони сидит на своем любимом диване в гостиной, примыкающей к столовой на его вилле, и с видимым отвращением качает головой. Он воссоздает события последних нескольких месяцев своего премьерства перед отставкой осенью 2011 года. В Брюсселе сгустилась атмосфера предательства и коварства, насыщенная упреками, обвинениями и оскорблениями. Все это политическое европейское лицедейство происходило на бурном фоне финансового кризиса в Европе.

“Я никогда не забуду, как поступил со мной Саркози, – мрачно говорит Берлускони. – Это случилось в конце октября, мы тогда собирались начать саммит в Брюсселе по европейскому долговому кризису. Саркози выходил из одного из вестибюлей, где мы все общались на ходу, пока дожидались начала официального заседания. И хотя между нами были всякие трения, я в своей всегдашней дружеской манере подхожу к нему поздороваться: «Чао, Николя!» И протягиваю руку. А он смотрит на меня как-то странно и руки не подает. Мало того! Он еще и мою руку отталкивает – буквально отпихивает в сторону”.

Берлускони кривляется, передразнивая человека, который отпихивает в сторону чужую руку, а на лице у него написано недоверие с насмешкой пополам.

“Тут я думаю про себя: вот подонок! Какая наглость! Со мной еще никто никогда так себя не вел. Саркози – единственный, кто посмел не пожать мне руку, а оттолкнуть ее”, – с недоброй ухмылкой говорит Берлускони.

“Как будто этого было мало, – продолжает он, – через несколько часов мой помощник сообщил мне, что Саркози обходит всех участников саммита и каждому заявляет, что больше никогда не пожмет руку Берлускони. С ума сойти! Я, конечно, не уверен в том, что он действительно буквально всех обходил и именно это им говорил, но все равно я никогда не забуду эту сцену – как я к нему подхожу, чтобы пожать руку, а он просто разворачивается и уходит”.

Сказать, что Берлускони и Саркози находились не в лучших отношениях, – значит ничего не сказать. С того самого скандала в Париже, когда Саркози преждевременно начал бомбить Ливию, они постоянно были на ножах.

За полгода до этого, в апреле 2011 года, то есть через месяц после нелицеприятного обмена мнениями в присутствии Хиллари Клинтон, у Саркози с Берлускони состоялась еще одна встреча – на этот раз на двустороннем франко-итальянском саммите в Риме. Встреча эта прошла не очень гладко. По правде говоря, у обоих лидеров дела в целом шли не слишком хорошо. Рейтинг одобрения Саркози французскими гражданами упал до рекордно низких показателей. Французам оказалась не по душе его дутая политика балансирования на грани войны и взятая им на себя роль военачальника в ливийской операции. Ему, как и Берлускони, грозили всякого рода судебные расследования: судьи рассматривали крайне неудобные обвинения, согласно которым пиарщики из предвыборной команды Саркози получали конверты с наличностью от агентов Лилиан Бетанкур – богатейшей женщины Франции, наследницы парфюмерной империи L’Oral. Наряду с давними откровениями сына Каддафи, утверждавшего, что Ливия финансировала президентскую кампанию Саркози в 2007 году, свежее “дело Бетанкур” становилось новой проблемой, чреватой проигрышем на выборах.

Разумеется, у Берлускони имелись свои трудности. Совсем недавно предпринимались попытки сместить его правительство, а еще он находился в открытом противостоянии со своим главным политическим союзником – бывшим неофашистским политиком, который теперь являлся председателем нижней палаты парламента. Хуже того, против него завели дело по обвинению в сексуальной связи с несовершеннолетней проституткой. Пресса обрушивала на него беспощадный шквал издевок, вызванных скандалом из-за вечеринок “бунга-бунга”. Первые полосы газет, от New York Times до Le Monde, пестрели материалами о Руби – “похитительнице сердец” и слухами о том, что в Аркоре Берлускони ублажали целые гаремы женщин. Все это просто бесило медиамагната-миллиардера. Недавно он даже выступил по радио и поведал изумленным слушателям: “Я никогда в жизни не платил женщинам за секс!” Чем-то это напоминало скандал с Биллом Клинтоном, только на итальянский лад.

К тому же оба продолжали злиться друг на друга, не в силах успокоиться после той ссоры из-за войны с Каддафи. У Саркози были и другие счеты. 26 апреля французский президент явился на римский саммит и, по словам итальянских чиновников-очевидцев, почти сразу же набросился с нападками на Берлускони. Он говорил все громче и громче, один раз даже перешел на крик. Саркози возмущался негативными статьями о нем, появлявшимися в итальянской прессе, – особенно его разозлила обложка одного из принадлежавших Берлускони журналов, где его изобразили в виде Наполеона, покоряющего Ливию. Саркози был не из тех, кто хладнокровно переносит подобные насмешки.

Тем временем Берлускони пенял Саркози за тысячи нелегальных мигрантов из Ливии: они пускались в плавание по Средиземному морю, а потом их шлюпки прибивало к берегам Италии, причем многие мигранты гибли. Саркози хотел, чтобы Берлускони оказывал более существенную поддержку военным действиям союзников в Ливии. Он хотел, чтобы итальянские самолеты тоже начали бомбардировки. Берлускони же по-прежнему считал, что развязывать войну против Каддафи было колоссальной ошибкой, которая в будущем лишь породит хаос и нестабильность и усилит позиции джихадистов в Ливии. Однако в итоге он дал свое согласие на то, чтобы итальянские истребители присоединились к натовским бомбардировкам, – в обмен на содействие Саркози в разрешении миграционного кризиса.

На другом фронте Берлускони хотел, чтобы Саркози поддержал назначение итальянца на должность нового председателя Европейского центрального банка. Его кандидатом был пользовавшийся всеобщим уважением Марио Драги. Саркози сказал Берлускони, что поддержит его кандидатуру, но только при условии, что вначале уйдет в отставку другой итальянец, занимающий место в правлении ЕЦБ: он освободит свое место для француза. Как-никак человеком, которого сменит Драги на посту главы центрального банка Европы, является Жан-Клод Трише, самый настоящий француз и бывший председатель Банка Франции. Итальянца, сидевшего в правлении ЕЦБ, звали Лоренцо Бини Смаги. Берлускони пообещал, что вынудит Бини Смаги уйти, даже не подозревая о том, что сдержать свое обещание ему не удастся.

Между тем на саммите Берлускони попытался в своем фирменном стиле завязать с Саркози более непринужденные отношения: он решил рассказать Саркози непристойный анекдот, объединявший огнеопасную тему Каддафи с его, Берлускони, ролью в сексуальных скандалах, причастностью к которым его попрекали в судах и в СМИ, – а именно историю о якобы ливийском происхождении термина “бунга-бунга”. При этом он, по своему обыкновению, лучился улыбками. Саркози же явно сконфузился. Рассказывали, что находившаяся при нем министр финансов Франции и верная соратница Саркози по партии Кристин Лагард вообще отвернулась, пока Берлускони рассказывал свой анекдот.

Через две недели выяснилось, что перед Францией и Италией выросла новая проблема. Бини Смаги наотрез отказался уходить в отставку. Идея назначить итальянца Марио Драги на пост главы ЕЦБ уже получила у всех восторженные отзывы и в Европе, и на Уолл-стрит. Однако другой чиновник из Италии, уже входивший в исполнительный комитет Центробанка, чопорный итальянский арисократ Лоренцо Бини Смаги, неожиданно заявил, что не собирается никуда уходить. Пресса пустилась в домыслы: наверное, он просто напрашивается на “утешительный приз”. Может быть, он надеется получить назначение на должность председателя Банка Италии – место, которое теперь освобождает Драги? Поскольку Бини Смаги твердо стоял на своем, Саркози в очередной раз разозлился на Берлускони.

Саркози отправил в бой свою седовласую соратницу Кристин Лагард. Франция желала получить кресло за столом ЕЦБ.

Лагард встретилась с журналистами и рассказала им об обещании Берлускони разрешить неувязку с Бини Смаги, процитировав некоторые замечания, сделанные им во время римского саммита двумя неделями ранее. “Тогда, – сказала Лагард, – мы договорились о французском участии в правлении банка – возможно, о замене итальянского сотрудника. Нелогично, если одна страна будет занимать сразу два кресла”.

На тот случай, если до кого-то ее мысль все еще не дошла, Лагард выразилась еще яснее. “Логично будет, – объяснила она, – если один из итальянских членов правления, но не новоназначенный председатель, оставит свой пост с достоинством”.

Несмотря на прозвучавшее предупреждение, Берлускони ничего не мог поделать с упрямцем Бини Смаги: тот еще много месяцев отказывался уходить, дожидаясь, когда в ЕЦБ появится Драги. В свою защиту Бини Смаги говорил, что не уходит из принципа. “Если итальянский член правления уйдет в отставку просто потому, что об этом его попросил итальянский премьер-министр, это означало бы, что итальянцы, сидящие в Центробанке, лишены независимости”, – заявлял позднее Бини Смаги.

Берлускони вспоминает об этом несколько иначе.

“Бини Смаги пришел ко мне, – говорит Берлускони. – До этого он всем твердил о своем независимом положении и о том, что его нельзя силой сместить. А у меня в кабинете он заявил, что согласен уйти из Центробанка, но только если я назначу его председателем Банка Италии. Я, конечно, сразу решил, что не стану этого делать, потому что поддаваться на шантаж – это неправильно. Я сказал ему: «Вы что, не понимаете, что вредите дружбе между Италией и Францией? Успокойтесь, и мы найдем решение, которое вас устроит». Нет, Бини Смаги поступил очень некрасиво, – говорит Берлускони и снова качает головой. – Ну а реакция Саркози на всю эту историю оказалась чрезмерной – мягко выражаясь”.

Конфликт из-за назначений в Центробанке стал лишь одним из многих факторов, из-за которых в мае того года положение на мировых финансовых рынках ухудшалось. Кредитоспособность США впервые рисковала получить более низкую оценку. Французская экономика балансировала на грани падения. Долговой кризис Греции обострялся, и уже пошли разговоры о том, что Афины могут вообще выдавить из еврозоны. Италия тоже погрязла в долгах. Ходили слухи, будто долг Италии могут снизить из-за опасений, что греческий кризис поползет дальше и вызовет эффект “домино”. Над Европой сгущались грозовые тучи. Все ждали, что над мировыми финансовыми рынками вот-вот пронесется ураган небывалой мощи.

Тем временем в Италии продолжалось следствие по делу “бунга-бунга”, и всплывали все более неприглядные подробности. Берлускони становился предметом глумления не только в СМИ, но и в правительственных кругах в половине Европе. И сам он нисколько не улучшал положения, рассказывая на публичных встречах в верхах скабрезные анекдоты про “бунга-бунга”.

Пока Берлускони оставался в центре скандалов, на Николя Саркози и Кристин Лагард тоже посыпались обвинения в коррупции.

11 мая имя Лагард прозвучало из уст парижских следователей, занимавшихся так называемым “делом Тапи”. Речь шла о типично французском скандале, где финансы тесно переплетались с политикой. В дело были замешаны банки вроде Crdit Lyonnais, политики, близкие к Саркози, якобы незаконные взносы в пользу избирательной кампании и продажа акций спортивного концерна Adidas Бернаром Тапи – бизнесменом-миллиардером, поддерживавшим Саркози в ходе президентской гонки 2007 года. Лагард обвиняли в том, что она, будучи членом кабинета министров, незаконно вмешалась в судебный процесс и приказала комитету арбитражных судей вынести постановление, по которому Тапи получил 285 миллионов евро в качестве компенсации.

В Париже прокурор предлагал провести полное судебное расследование той роли, которую сыграла Лагард: по его словам, существовало “несколько оснований усомниться в правомерности и даже законности” решения о выплате компенсации и речь могла идти о “злоупотреблении властью”.

Лагард опровергла все обвинения, заявив в интервью Le Figaro: “Это попытка меня очернить”. Еще она сказала, что не волнуется, чувствует себя “спокойной, как всегда”, и добавила, что у нее имеется “полная поддержка правительства”.

Эта “полная поддержка правительства” могла означать только одно: Николя Саркози. Бывший судья из антикоррупционного комитета заявил, что Лагард получала “инструкции” по делу Тапи прямо из Елисейского дворца. Другие политики задавали вопросы о дружбе Саркози с Тапи.

Даниэль Кон-Бендит – легендарный бунтарь 1970-х, а теперь депутат парламента от Партии зеленых – сказал французскому телевидению: “Я знаю, что действиями Лагард руководил Николя Саркози. Поэтому ответственность лежит на Саркози, и здесь возникает вопрос о его дружбе с Бернаром Тапи”.

В мае 2011 года “дело Лагард” было не единственной головной болью Саркози. Он изо всех сил пытался поднять свой рейтинг ввиду предстоящих президентских выборов. По счастью, во Франции должны были состояться два крупнейших мировых саммита того года – встречи “Большой восьмерки” и “Большой двадцатки”. Безусловно, это была большая удача: Саркози получал возможность показать себя во всей президентской мощи и собирался блеснуть на мировой сцене. Саммит “Большой восьмерки” намечался на конец мая в Довиле – симпатичном французском курортном городке на берегу моря. А пышную встречу лидеров “Большой двадцатки” Саркози планировал провести ближе к концу года в Каннах, причем в том же дворцовом здании, где традиционно проходит ежегодный Каннский кинофестиваль. Саркози жил этими большими планами, ему уже рисовались сцены предстоящего триумфа.

После мартовских пререканий из-за Ливии и апрельских трений из-за Европейского центрального банка Довильский саммит мог бы стать подходящим моментом для примирения итальянского и французского лидеров. Но надежда на это не сбылась. Разногласия из-за агрессивного ведения Саркози войны в Ливии никуда не делись, как и неразрешенный вопрос о французских притязаниях на кресло в правлении ЕЦБ. Все эти взаимные обиды остались за кадром, и в ходе пресс-конференций камеры засняли улыбчивого Берлускони, который обменивался дежурными любезностями с Саркози. Но некоторые эмоции невозможно утаить.

На открытии саммита “Большой восьмерки” бывшая топ-модель Карла Бруни и ее супруг Николя Саркози приветствовали гостей, прибывавших на рабочий ужин в модный довильский ресторан Le Ciro’s Barrirre. Жена Саркози, профессиональная модель, актриса и певица, уже три года исполняла звездную роль первой леди Франции, хотя французская публика взирала на нее скорее с сарказмом, чем с восхищением. Похоже, она не меньше самого Саркози любила погреться в лучах славы: она только что вернулась с Каннского кинофестиваля, где появилась лишь на премьере нового фильма Вуди Аллена “Полночь в Париже”, в котором сама же сыграла эпизодическую роль. Еще она готовилась выпустить новый альбом, куда вошла посвященная Саркози песня (не вызвавшая особого восторга у французов). В эту пору Карла была беременна. Хотя она и не спешила прилюдно объявлять, что у них с Саркози будет ребенок, когда элегантно одетая первая леди стояла рядом с мужем, принимая званных к ужину гостей, под ее просторным черным платьем явно обозначался животик.

В числе первых в ресторан пришел Барак Обама. Саркози широко улыбался, глядя, как Карла Бруни по-дружески поцеловала президента США в щеку, а потом еще и крепко обняла его. Дэвид Кэмерон удостоился двойного – по французскому обычаю – быстрого поцелуяв обе щеки; то же самое ожидало Ангелу Меркель и российского президента Дмитрия Медведева. Так продолжалось и дальше – все прибывавшие лидеры получали теплый прием. Все – кроме Сильвио Берлускони. Снимки, сделанные в тот вечер в Довиле, запечатлели застывший на лице Карлы Бруни оскал вежливости и сконфуженное лицо стоящего рядом Саркози. Она подала Берлускони руку – и только. По сути, она как бы отгородилась воображаемой стеной, создала невидимое противоберлускониевское силовое поле. Бросалось в глаза, что, приветствуя итальянского премьера-миллиардера, она держит огромную дистанцию.

На самом деле Бруни уже давно питала к Сильвио Берлускони неприязнь. Она не провела в Елисейском дворце и года, когда впервые выступила с публичной критикой в его адрес. Это случилось в ноябре 2008 года, когда Барака Обаму только-только избрали президентом. Берлускони совершил тогда одну из своих характерных оплошностей – на сей раз довольно оскорбительную для американцев, потому что в его словах усмотрели расистский выпад в сторону Обамы. “Новый американский президент – молодой, симпатичный и вечно загорелый”, – пошутил Берлускони на пресс-конференции в Москве. После того как Берлускони осыпали градом упреков, он заявил, что отпустил “большой комплимент” и, вообще, просто пошутил. Разумеется, можно поверить в искренность такого объяснения: пожалуй, ему самому и впрямь такая шутка показалась остроумной. Беда в том, что все остальные его юмора не оценили.

Бруни, как первой леди Франции, не полагалось обрушиваться с нападками на лидеров других европейских правительств. Однако она, отбросив дипломатическую учтивость, открыто обратила гнев на Берлускони. “Когда я слышу, как Сильвио называет Обаму «вечно загорелым», мне кажется это очень странным”, – заявила она французским журналистам. Бруни, уроженка Северной Италии, добавила, что очень рада тому, что теперь она гражданка Франции, а не Италии. Тут уже обиделись итальянцы – даже те, кто был настроен против Берлускони. Бывший президент Италии заявил, что рад тому, что Карла Бруни – уже не итальянская гражданка, и добавил: “Пускай там, во Франции, и остается”. Итальянская пресса тоже подключилась к делу и принялась смаковать хорошо известные сведения о том, как Бруни оказывала поддержку террористке из итальянских “Красных бригад”, которой Франция много лет предоставляла убежище – несмотря на то, что в Италии ее разыскивали по обвинению в многочисленных убийствах.

Еще через несколько месяцев, на очередном саммите в начале 2009 года, объектом очередной бестактности Берлускони стала сама Бруни: на этот раз Берлускони шепнул Саркози, что это он “подарил” ему жену-итальянку. Таким образом, он шутливо намекал на то, что мадам Саркози родилась в Италии. Но его юмор опять не оценили, и на пресс-конференции Саркози сидел с кислой физиономией. Прознав о новом промахе Берлускони, французские журналисты “премировали” его “«Оскаром» за самую плоскую шутку”.

После такой предыстории уже неудивительно, что Карла Бруни демонстративно отказалась целовать Берлускони, когда тот явился в ресторан в Довиле. Первая леди Франции испытывала явную неприязнь к Сильвио Берлускони, и в ближайшее время вряд ли что-то могло заставить ее переменить свое отношение. Возможно, антипатия была взаимной.

Берлускони понимал, что это еще не все. “Саркози был крайне враждебно ко мне настроен в силу самых разных причин, – говорит он. – Одна из причин – это его зацикленность на богатстве. Он был просто помешан на этом и вечно завидовал людям с деньгами. Он завидовал мне, потому что я богат, а он – нет”.

Он вспоминает одну встречу с Саркози вскоре после его женитьбы на Бруни: “Саркози тогда заявил мне: «Ну вот, Сильвио! Теперь я тоже богач, как и ты!»”

И при этом воспоминании Берлускони разражается хохотом.

Впрочем, на довильском саммите “Большой восьмерки” Берлускони не выиграл никаких призов – ни за дипломатию, ни за элегантность и стиль. На этой встрече Берлускони показался Бараку Обаме какой-то загадкой. Президент США был явно озадачен, даже ошарашен нелепыми выходками Берлускони.

В ходе первого рабочего заседания саммита, когда все лидеры уселись за стол и приготовились взяться за дело, а фотографы и операторы уже вошли в зал, у Обамы вытянулось лицо от растерянности, когда Берлускони что-то прошептал итальянскому телеоператору, а потом приблизился к Обаме, положил руку ему на плечо и поздоровался. “Как поживаете?” – машинально отозвался вежливый Обама. “Спасибо, отлично”, – ответил Берлускони, а потом принялся пространно рассказывать сконфуженному Обаме о том, как его преследуют в Италии. Президент даже встал из-за стола, чтобы оказаться лицом к лицу с Берлускони, и к ним подвели переводчика, потому что Берлускони все говорил и говорил. В течение двух минут, пока Ангела Меркель и Саркози возмущенно сверлили его глазами, Берлускони жаловался Обаме на “диктатуру левых судей” в Италии и объяснял, почему он хочет реформировать судебную систему в своей стране. Обама все это вежливо выслушивал, но по другую сторону стола Меркель выказывала все большее нетерпение и раздражение, а Саркози строил недовольные гримасы. Неужели все это настолько важно, что Берлускони понадобилось нарушать протокол и устраивать у всех на глазах этот личный “междусобойчик” с американским президентом? Наконец, Саркози не выдержал и призвал участников саммита к порядку. Берлускони пришлось завершить свою маленькую обличительную речь.

Рядом с Саркози оставалась его верная соратница Кристин Лагард. Она все еще занимала пост министра финансов, но за день до саммита с подачи Саркози уже объявила о том, что выставляет свою кандидатуру на пост главы Международного валютного фонда (МВФ) в Вашингтоне. Это заявление последовало за отставкой другого французского политика – предыдущего главы МВФ Доминика Стросс-Кана, чрезмерно сексуально озабоченного мужчины, недавно арестованного в Нью-Йорке. В то время социалист Стросс-Кан являлся единственным серьезным соперником Саркози в борьбе за президентское кресло. Его рейтинги были даже выше, чем у Саркози, – но внезапно его карьера потерпела крушение, достойное трагического пера Шекспира. Две недели назад, когда он собирался вылететь в Париж из аэропорта имени Кеннеди, его сняли с самолета. Теперь его обвиняли в попытке изнасилования и сексуальных домогательствах в отношении горничной в номере отеля. Любители теорий заговора, пожалуй, могли бы заявить, что это Саркози каким-то образом устроил провокацию, подослав соблазнительницу к своему политическому сопернику, которого часто называли просто инициалами – ДСК. Но такое обвинение – как и утверждение, будто предвыборную кампанию Саркози финансировал Каддафи, – доказать невозможно.

Несмотря на то, что в Париже саму Лагард допекали судебными расследованиями, международное сообщество сочло ее безупречным кандидатом на освободившийся после отставки ДСК пост главы МВФ. Она подходила по всем параметрам. Лагард пользовалась уважением как французская феминистка и полиглот, как бывшая чемпионка по синхронному плаванию, как успешный юрист. Она успешно пробивала тот “стеклянный потолок”, что мешал женщинам подниматься слишком высоко по карьерной лестнице, и в светских гостиных Джорджтауна и Парк-авеню чувствовала себя так же уверенно, как у себя дома в Париже. Она подолгу жила и работала в США и прекрасно понимала обычаи и устройство этой страны, так что о лучшем главе МВФ Вашингтону даже мечтать не приходилось. Кроме того, она была в прекрасных отношениях с госсекретарем США Хиллари Клинтон, а также не раз появлялась в качестве почетной и обаятельной гостьи на телевидении, в непринужденной обстановке давая интервью ведущей CNN Кристиан Аманпур.

По части таланта и опыта Лагард оказалась отличной заменой ДСК. Во Франции ее назначение стало большим политическим плюсом для Саркози. Его соперник-социалист ДСК исчез с поля зрения, а его правая рука и бывший министр финансов возглавила МВФ. Председателем “Большой восьмерки” и “Большой двадцатки” в течение этого года оставалась Франция, и Саркози был этим очень доволен; ему казалось, что, пожалуй, он сумеет реализовать свой истинный потенциал и сделаться настоящим лидером всей Европы. Как отмечала Хиллари Клинтон, он “обожал находиться в центре действия”. Всем, кто встречался в тот год с Саркози, становилось ясно, что ему непременно хочется самолично разделаться с рыночными спекулянтами, повысить кредитоспособность Франции, подняв ее до рейтинга “трех А”, разрешить греческий долговой кризис, спасти евро, возглавить войну против Каддафи, посодействовать “арабской весне” и, наконец, добиться собственного переизбрания в 2012 году. По словам одного бывшего европейского премьер-министра, встречавшегося с Саркози более десяти раз в течение года, Саркози “опьянел от амбиций и власти, а потому видел себя в роли абсолютной звезды на мировой арене”. Почти весь год, говорил этот бывший премьер, Саркози развивал лихорадочную деятельность: “Он всех подавлял, всех запугивал, он делал что хотел”.

К июню кризис еврозоны начал расшатывать финансовую систему Европы. Это было расценено как угроза для мировой экономики. Белый дом выразил обеспокоенность по поводу падения евро – единой европейской валюты. Европейцы и МВФ готовили новый спасительный заем для Греции в размере 110–120 миллиардов евро. Португальцы только что согласились на заем в 78 миллиардов евро. Примерно такую же финансовую помощь уже получила Ирландия. Газета Financial Times запустила в обиход новый термин – PIGS (англ. “свиньи”) – для обозначения ряда стран (Portugal, Ireland, Greece, Spain – Португалия, Ирландия, Греция и Испания), глубже всего увязших в долговом кризисе и привлекавших рыночных спекулянтов. Правда, вскоре эта аббревиатура претерпела изменения, превратившись в PIIGS: в зону риска входила теперь и Италия. В конце июня Берлускони и Саркози встретятся на очередном европейском саммите, чтобы вновь вступить в перепалку: Берлускони по-прежнему ничего не мог поделать с Бини Смаги, упорно не желавшим покидать свой пост в ЕЦБ. Тем не менее европейцам удалось официально назначить Драги новым главой Центробанка. Между тем в Вашингтоне назначение Лагард на пост директора-распорядителя МВФ тоже получило одобрение. Саркози немедленно объявил это “победой Франции”.

МВФ, который Лагард унаследовала от ДСК, поучал теперь подавленных кризисом европейцев, что жить следует как можно скромнее. В июне того года Греция получила предписание выработать новые меры строгой экономии: в противном случае страна может больше не рассчитывать на спасительные займы от валютного фонда. Биржевые игроки заговорили о “риске заражения” и поэтому бросились избавляться от итальянских (и прочих) долговых обязательств. Это обернулось ростом прибыли, а заодно – повышением стоимости кредитов для правительства Берлускони.

Берлускони оказался лицом к лицу с враждебно настроенной коалицией и ослабленным правительством, которое к тому же раздирали внутренние склоки. Он практически перестал разговаривать с собственным министром финансов. На него каждый день обрушивалась с упреками оппозиция. На него сыпалось все больше новых обвинений из-за скандала “бунга-бунга”. И все же он оставался действующим премьер-министром, законно избранным главой правительства. Его позиции ослабли, но он все еще оставался на посту.

Пока что, в середине 2011 года, еще рано было говорить о международном заговоре с целью сместить Берлускони. Заговор сложился позже – уже осенью. Но можно не сомневаться в том, что некие мощные силы на внутреннем фронте уже готовили почву для досрочного ухода Берлускони. Именно в том роковом месяце – июне 2011 года – в Риме и Милане произошел ряд событий, которым суждено было изменить ход итальянской истории и едва не попрать Конституцию страны. Президент Италии, Джорджо Наполитано, вступил в тайный контакт с человеком, чью кандидатуру он позже выдвинет на пост премьер-министра взамен Берлускони. Это был Марио Монти, человек с учтивыми манерами из академической среды, бывший европейский комиссар.

Монти был технократом до мозга костей. Амбициозный экономист, проложивший себе путь наверх из провинциального Туринского университета до поста главы престижной бизнес-школы при университете Боккони в Милане, Монти поначалу воспринимался миланским обществом как типичный выскочка. По-видимому, социальная роль представителя истеблишмента чрезвычайно привлекала Монти, как и его не менее честолюбивую жену. Вскоре его послужной список расширился: он вошел в совет директоров престижных корпораций и банков, например “Фиата” и Итальянского коммерческого банка. В 1994 году Берлускони направил его в Европейскую комиссию на должность комиссара по вопросам конкуренции. Там его прозвали “Супер-Марио”: он отличился тем, что бросил вызов компании Microsoft и взыскал с Билла Гейтса штраф в размере 500 миллионов евро за монополистическую практику в Европе.

К 2011 году Монти вернулся в свою альма-матер, университет Боккони, – но уже в качестве президента бизнес-школы. И вот тогда президент Италии Джорджо Наполитано впервые вышел с ним на связь, чтобы узнать, не согласится ли он (если потребуется) занять премьерское кресло вместо Берлускони. Монти, услышав такой вопрос, конечно, затрепетал от возбуждения. Он принялся выбалтывать секрет направо и налево, делясь им с самыми влиятельными друзьями. К их числу принадлежали бывший глава Olivetti и заклятый враг Берлускони Карло Бенедетти и бывший премьер-министр Романо Проди, когда-то выступавший главным политическим противником Берлускони. По словам обоих, в то лето Монти обратился к ним за советом. И оба, по их словам, сказали Монти ровно то, что он сам желал услышать: а именно, что раз президент республики предлагает ему пост премьер-министра, ему следует соглашаться, причем как можно скорее.

Сам Монти долгое время не заводил разговоров обо всей этой истории, но когда все-таки заговорил, то в итальянском парламенте она вызвала громкий скандал. Раздавались даже призывы устроить президенту Наполитано импичмент. 86-летнего политика, бывшего коммуниста, обвиняли в попрании итальянской Конституции, которая позволяла ему назначать нового премьер-министра только после роспуска правительства или потери им большинства в парламенте. В Конституции ни слова не было сказано о том, допустимо ли втайне предлагать премьерское кресло неизбранному гражданину, пока Берлускони еще остается законным главой демократически избранного правительства.

Но Берлускони и итальянское общество еще ничего об этом не знали. Не знал Берлускони и о том, что Наполитано вовсю разрабатывает с исполнительным директором ведущего банка Италии полномасштабный план экономической политики для постберлускониевского правительства. На протяжении нескольких месяцев Коррадо Пассера, бывший консультант компании McKinsey, ныне управлявший группой Banca Intesa в Милане, разработал четыре черновых проекта документа, готовивших всеохватную “шоковую терапию” для итальянской экономики.

В дальнейшем Монти сознался в секретных встречах с президентом. Он подтвердил, что в июне 2011 года Наполитано связался с ним и спросил, готов ли он занять должность премьера. Он также подтвердил, что ему известно о существовании документа Пассеры и что он сам обсуждал с Наполитано этот черновик плана экономического развития. Но тогда, в знойное лето 2011 года, ни Берлускони, ни кто-либо ничего об этом не знал. Зато всем было известно, что игроки на финансовых рынках теряют веру в способность Италии противостоять кризису евро и боятся эффекта “заражения” в связи с греческим кризисом, который уже начал возмущать обстановку на рынках по всему миру.

В конце июля, после того как на очередном европейском саммите, посвященном долговому кризису, был решен вопрос о кредите для Греции, выяснилось, что Deutsche Bank избавился от 88 % итальянских облигаций: если ранее он вложил в них 8 миллиардов евро, то теперь их осталось меньше чем на 1 миллиард евро. Многие расценили это как вотум недоверия правительству Берлускони. В действительности крупнейший германский банк просто снижал риски, грозившие ему со стороны всех стран группы PIIGS – от Ирландии до обремененных тяжелыми долгами южноевропейских стран еврозоны.

В начале августа на финансовых рынках уже бушевала буря. Разница между спросом на итальянские долговые обязательства и предложением стремительно выросла, когда хедж-фонды и другие спекулянты, поглядев на долг Италии в 2 триллиона евро, решили, что пришел подходящий момент для продажи фьючерсных контрактов, то есть для спекуляции на итальянской задолженности. Даже рядовые читатели газет внезапно узнали об этой новой степени риска для Италии, Испании и Греции, о разнице между процентами, которые выплачивают за долгосрочные казначейские облигации Германии, и процентными ставками для всех остальных стран. В июне 2011 года Италия выплачивала на 1,5 % больше, чем Германия, то есть спред составлял 150 пунктов. К началу августа спред для Италии подскочил уже до 500 пунктов с лишним (выше 5 %), и сигнал тревоги разнесся по всей еврозоне.

Европейский центральный банк начал скупать итальянские и испанские казначейские обязательства, пытаясь прекратить распродажу этих ценных бумаг, тем самым показав, что эти страны вовсе не следует отсекать от финансовых рынков. Именно в этот момент ЕЦБ начал использовать свое право скупать долговые обязательства как оружие, нацеленное против правительства Берлускони.

Пока на рынке царил хаос, Наполитано продолжал тайные встречи с Монти, расширив предмет разговоров до обсуждения возможных вариантов экономической политики; в частности, они вместе с Монти рассматривали проекты, подготовленные в тайном документе банкиром Коррадо Пассерой. Затем, 5 августа, Берлускони подвергся новому унижению. Глава ЕЦБ Жан-Клод Трише отправил конфиденциальные письма Берлускони и премьер-министру Испании Хосе Луису Родригесу Сапатеро. Под письмом из ЕЦБ стояла еще вторая подпись – Марио Драги, который все еще оставался председателем Банка Италии, но уже был утвержден в должности следующего главы ЕЦБ. Содержание письма было суровым: оно призывало немедленно принять в Италии целый ряд экономических мер и провести множество реформ. Большинство требований представляли собой почти буквальный пересмотр тех мер, которые совсем недавно анонсировал сам Берлускони. Это наводило на мысль, что тайными авторами этого письма были его политические соперники, сидевшие в Риме. Подозрение Берлускони пало на его собственного министра финансов Джулио Тремонти, а позднее в разговоре с друзьями он высказал догадку о том, что идею письма подбросил ЕЦБ не кто иной, как сам Наполитано.

От Берлускони требовали добиться сбалансированного бюджета за двадцать четыре месяца. Ни один человек в здравом рассудке не поверил бы в возможность подобного подвига.

Письмо из ЕЦБ было выдержано в непривычно грубом тоне. Там даже обозначался крайний срок (конец сентября), к которому Берлускони должен был провести через парламент новые законы. Трише и Драги заканчивали письмо угрожающей фразой: “Надеемся, что правительство предпримет все надлежащие действия”.

Хотя в письме и не говорилось этого явно, тем не менее нетрудно было понять: ЕЦБ велел Берлускони неукоснительно выполнить предписанные требования, если он хочет, чтобы Центробанк продолжал покупать итальянские долговые обязательства.

В Мадриде испанский премьер-министр Сапатеро никому не рассказывал о полученном письме и вообще вел себя тихо; все раскрылось лишь несколько лет спустя. В Риме же не прошло и суток, как информация о письме утекла в прессу.

Берлускони назвал это письмо началом переворота, затеянного против его правительства. Было ясно как день, что нынешний и будущий главы ЕЦБ, по сути, диктуют детально разработанный план экономической политики премьер-министру Италии. Посыл был прозрачен: делай, как мы велим, иначе Европейский центробанк перестанет покупать итальянские казначейские обязательства и цена кредитов для вашей страны пойдет вверх. Вот какой звериный оскал капитализма все увидели, когда разразился долговой кризис и застиг врасплох европейский континент. На фондовой бирже наблюдалось падение, еврозона погружалась в хаос. Похоже, европейские лидеры еще не видели необходимости в неотложных мерах, несмотря на панику на рынках. Призывы создать большой денежный резерв звучали напрасно – в прижимистом Берлине их как будто никто не слышал. Ангела Меркель была крупнейшим сторонником жесткого курса и твердо противилась идее увеличивать фонды для спасения Европы. Саркози пытался убедить ее в том, что фонды ЕЦБ следует использовать для борьбы с кризисом суверенного долга еврозоны, приобретавшего огромные масштабы. Но она даже слышать не желала об этом. К делу подключился Белый дом, обеспокоенный тем, что Европа почти бездействует. Европейцы ошибочно сочли, что у них хватает денег, чтобы справиться с кризисом в Греции, но кризис только обострялся. Чиновники проводили бесконечные заседания, но Меркель упорно продолжала твердить об одном – о необходимости строгой экономии. Для Греции нашлось частичное решение проблемы, но факт оставался фактом: Греция фактически сделалась банкротом, но Европа не хотела объявлять об этом официально, иначе пришлось бы просто списать сотни миллиардов долларов греческого долга. Меркель хотела защитить немецкие банки, которые выступали крупными кредиторами Греции, и спасти евро, а заодно преподать Греции урок. Пускай в европейской кубышке и оставалось достаточно, чтобы ссудить деньгами и Грецию, и небольшие страны вроде Португалии и Ирландии, но не было никакой гарантии от потерь, если вдруг что-то пойдет не так в Италии и Испании. Бескомпромиссность Меркель и сбивчивая, меняющаяся по ходу дела политика Саркози практически парализовали еврозону – причем в самый разгар финансового кризиса. Все это уже сейчас ясно говорило о том, что евро, единая валюта Европы, плохо подходит южноевропейским странам с их более слабой экономикой.

На фоне обострения долгового кризиса в то лето председатель Европейской комиссии, бодрый бывший премьер-министр Португалии Жозе Мануэл Баррозу, публично выразил озабоченность тем, что лидерам Европы не удается справиться с кризисом суверенного долга и помешать ему расползтись дальше. Такое заявление не способствовало разрешению кризиса, зато ясно давало понять, что у многих в Европе вызывает досаду взятая Меркель линия на меры жесткой экономии. Саркози, у которого и без того хватало проблем из-за слабеющей экономики Франции, при любом удобном случае был рад выступать верным партнером Меркель. Как-никак он играл роль второй скрипки в этом партнерстве. Приверженность Меркель курсу жесткой экономии и позиция суровой учительницы, которую она заняла по отношению к Греции, в итоге приведут лишь к обострению кризиса евро и обрекут Европу на долгие годы неуверенности и более глубоких политических разногласий из-за болезненной задолженности Греции.

16 августа Меркель встретилась с Саркози в Париже на очередном заседании по поводу кризиса евро. На этот раз встреча была двусторонней, и в течение двух часов они беседовали в Елисейском дворце с глазу на глаз. Мировые финансовые рынки замерли в надежде на то, что Меркель с Саркози наконец-то согласятся на выделение более крупного займа для спасения еврозоны. Но эти надежды не оправдались.

Меркель, горевшая какой-то прусской верой в эффективность строгой дисциплины, отказывалась даже думать о том, чтобы увеличить фонд срочной помощи. Биржевые игроки отреагировали на эту новость раздражением, и рынки снова рухнули, когда Меркель и Саркози вышли со своего совещания. Они говорили всякие правильные слова об “абсолютной готовности защищать евро”, однако отказывались поддерживать подорванную валюту при помощи серьезных финансовых ресурсов.

Стало совершенно ясно: надвигается буря, а Европа выпускает из рук руль.

Вместо того чтобы принять конкретные меры, Меркель с Саркози придумывали амбициозные планы о более тесной интеграции стран еврозоны и предлагали создать новое экономическое правительство в Европе. Они снова читали наставления о необходимости строжайших мер экономии и предупреждали, что никто больше не будет мириться с отступлениями от стандартов и финансовых задач еврозоны. Они проповедовали пресловутую “суровую любовь” – принцип, применяемый для излечения наркоманов от зависимости. Пожалуй, самым опрометчивым их шагом стало требование к каждой из 17 стран еврозоны внести поправку о сбалансированном бюджете в конституцию, причем как можно быстрее. Они провозгласили, что это станет частью нового “золотого правила”, которое еще сильнее сплотит Европу.

Берлускони начал бороться за внедрение мер экономии и обещал следовать “золотому правилу”. Его коалиционное правительство отреагировало яростными спорами и раздорами. Тем временем в другой части Рима, в Квиринальском дворце, президент Наполитано продолжал тайком совещаться с Монти и Пассерой.

К середине сентября, то есть в рекордные сроки, Италия и Испания внесли в свои конституции требуемые поправки о сбалансированном бюджете, хотя окончательная итальянская формулировка – в лучших итальянских традициях – все же оставляла некоторую свободу для интерпретации.

Теперь Берлускони ждали массовые протесты: люди выходили на улицы Рима, выступая против мер экономии. Ситуация в Греции продолжала ухудшаться, и итальянские долговые обязательства снова попали под удар. К середине месяца, когда кредитный рейтинг Италии снизился, биржевые игроки вновь пошли в атаку. МФВ объявил о том, что мировая экономика вступила “в новый опасный этап” резко замедлившегося роста. Вялая реакция Европы, неспособной совладать с кризисом, стала ключевым фактором неутихающей неразберихи на рынках.

Казалось, Меркель и Саркози еле волокут ноги, не в силах сделать никаких смелых шагов.

В публичных заявлениях главного экономиста МВФ Оливье Бланшара слышались все более отчаянные нотки. “Широко распространено мнение, что люди, определяющие политику, не поспевают за происходящей ситуацией. Европа должна сообща выработать план действий”, – говорил Бланшар.

Тимоти Гайтнер, министр финансов США, вскоре тоже примкнул к хору голосов, призывавших Меркель и Саркози действовать быстро и доказать, что у них действительно имеется стратегия урегулирования долгового кризиса. Он призывал европейцев создать “противопожарную стену” резервных денежных фондов и ни в коем случае не дожидаться, “когда кризис примет более тяжелую форму”. Вскоре Белый дом дал понять, что президент Обама тоже выступает за создание “противопожарной стены”. Но Меркель не желала прислушиваться к таким советам.

Вместо того чтобы выводить Европу из штормовой зоны, Меркель, похоже, решила разбить ее о твердые скалы собственной веры в успех “экономной экономики” и дисциплины. Саркози же по-прежнему стремился выглядеть лидером – ну, или хотя бы первым соратником лидера всей Европы. У него бывали разногласия с Меркель, его бесило то, что она почти всегда выходила победительницей из любых споров. Саркози, конечно, была невыносима мысль о том, что он – всего лишь младший партнер Меркель, но – что делать! – его радовала уже сама возможность купаться в лучах ее славы. Для Саркози было очень важно все время оставаться на виду. Любой ценой нужно было торчать перед камерами – рядом с канцлером Германии. Сама же фрау канцлер, дама прагматичная и привыкшая говорить без обиняков, наверняка находила Саркози назойливым: ведь он часто пытался перетянуть все внимание на себя. Ну что ж, зато с этим человеком можно иметь дело.

Чего никак нельзя было сказать о ее отношениях с Сильвио Берлускони.

“Думаю, все мои беды с Меркель начались с публикации тех слов, которые я якобы сказал о ней. Меня обвиняли в том, что я обозвал ее «жирножопой стервой» [una culona inchiavabile]”.

Сильвио Берлускони не выказывает никаких эмоций, рассказывая о своем разладе в отношениях с канцлером Германии во время той кризисной осени. Пока Меркель с Саркози носились по всем европейским столицам, как Бэтмен и Робин, одна итальянская газета опубликовала цитату из якобы подслушанного телефонного разговора между Берлускони и человеком, находившимся под следствием по обвинению в том, что он поставлял проституток для вечеринок “бунга-бунга” у Берлускони. Именно в этом разговоре Берлускони как будто и употребил нелицеприятную характеристику Меркель. Германская пресса быстро откликнулась, и Der Spiegel назвал Берлускони “хамом и мужланом”.

Берлускони немедленно выступил с опровержением, но удар по его репутации был уже нанесен. Меркель решила, что на одной рождественской открытке она теперь точно сэкономит.

“У нас были и другие трения, но обычно мы ладили, – с улыбкой вспоминает Берлускони. – Наверное, единственный раз она не на шутку рассердилась из-за той якобы цитаты. Но я-то никогда такого не говорил! Все от начала до конца сфабриковала итальянская газетенка – просто кто-то захотел сделать мне гадость и рассорить меня с Ангелой”.

Возможно, одиозная цитата и была фальшивкой, сфабрикованной журналистами, но все же она вызвала целый шквал насмешек и издевок в остальных странах Европы. Берлускони за много лет успел наговорить столько возмутительных вещей, что на сей раз кое-кто из мировых лидеров даже готов был поверить, что это правда. Позже он рассказывал друзьям об одной сценке, которая произошла в начале октября на дне рождения у кого-то из друзей, через несколько недель после того, как та фраза про Меркель ушла в народ. Войдя в комнату, Берлускони заметил бывшего канцлера Германии Герхарда Шредера с бокалом в руке. “Сильвиооооо!” – приветственно прокричал он приближавшемуся Берлускони, а тот завопил в ответ Шредеру: “Я этого не говорил!” На что Шредер будто бы ответил: “Отлично сказано! Это чистая правда”.

Сегодня Берлускони признает, что та история сильно ему повредила.

“Думаю, она страшно разозлилась на меня, – говорит Берлускони. – Она очень обиделась”.

Меркель затаила обиду на Берлускони. Об этом ясно говорил и ее язык жестов, и ее риторика. Впрочем, она, как и Саркози, испытывала жесткое давление, пытаясь найти решение для кризиса евро, который в конце октября входил в самую опасную фазу. Европейские чиновники уже открыто высказывали опасения, что за Грецией может последовать Италия, погрязшая в собственном долговом кризисе. Громадный долг Италии – 2 триллиона долларов – внезапно оказался в фокусе внимания беспощадных рыночных спекулянтов и обернулся той дубинкой, которой Саркози с Меркель принялись колотить Берлускони.

23 октября, на саммите Евросоюза в Брюсселе, они подвергли его очередному унижению. А до саммита Меркель произнесла в Германии речь, где отдельно попрекнула Италию ее долговым бременем и сказала, что инвесторы правы в том, что требуют от правительства Берлускони более высокой процентной ставки по долгам. На финансовые рынки подобная риторика оказала предсказуемое действие: с таким же успехом можно было бы плеснуть бензина в огонь. Саркози тоже усилил давление, потребовав ответа на вопрос: почему Берлускони так и не заставил Лоренцо Бини Смаги уйти в отставку и освободить место для француза в правлении Европейского центрального банка? Рассказывают, что Берлускони ответил Саркози вопросом: “Мне что – убить его, что ли?”

Теперь уже и Меркель, и Саркози поняли, что ответственность за всю еврозону можно взвалить на Берлускони. В то долгое воскресенье в Брюсселе они принялись читать ему нотации. По свидетельствам очевидцев, выглядело это так, словно отчитывали провинившегося школьника. Ему велели немедленно приступать к проведению экономических реформ, чтобы что-то сделать с итальянским долгом. Ему велели явиться на следующий антикризисный саммит, намеченный на ближайшую среду, с документом, где будет изложен план: как урезать расходы и провести реформы. Они буквально насели на Берлускони, однако под конец этого беспокойного саммита никто так и не пришел к соглашению о том, как же разрешить растущий долговой кризис и вернуть доверие рынков. А рынки снова “проголосовали ногами”. И снова из Вашингтона прозвучали жалобы на то, что Европа никак не может разработать убедительный план, который покончит с кризисом.

Сегодня Берлускони говорит, что не помнит, как Меркель с Саркози распекали его на брюссельском саммите 23 октября, хотя в прессе тогда писали о том, какую ему задали взбучку. Зато он припоминает, как сам однажды заявил на собственной пресс-конференции, что “никто в Европейском союзе не имеет права назначать себя комиссаром и учить другие правительства, что им делать”. Однако лидеры Франции и Германии еще не до конца разделались с Берлускони. Только в следующий раз они унизили его на телевидении, в прямом эфире.

В тот же день, строго наказав Берлускони навести у себя дома порядок, Саркози и Меркель провели совместную пресс-конференцию, на которой опозорили и высмеяли Берлускони перед всем миром. Французский репортер спросил Меркель и Саркози, есть ли у них уверенность в том, что Берлускони действительно проведет обещанные реформы. В ответ оба как-то многозначительно промолчали. Саркози повернулся к Меркель, они переглянулись с понимающей улыбочкой, которая затем превратилась в хулиганскую усмешку. Потом фрау канцлер позволила себе тихонько хихикнуть, а французский президент многозначительно покачал головой. Когда пресс-конференция закончилась и лидеры покинули сцену, Меркель повернулась к Саркози, и все услышали ее язвительное замечание. “Впервые мы добились такого успеха, всего-то лишь разыграв немое кино!” – сказала канцлер Германии.

Для Берлускони эта усмешка стала сокрушительным ударом. Отныне он стал официальным посмешищем для европейских лидеров: ведь Саркози с Меркель публично унизили его, и теперь эти позорные кадры крутили снова и снова.

По словам Берлускони, тот саммит в Брюсселе походил на какой-то кошмар.

“Они посмеялись надо мной на пресс-конференции в тот же день, когда Саркози отказался пожать мне руку. Он очень злился на меня, – вспоминает Берлускони и подается вперед, чтобы поделиться еще одним воспоминанием. – После той пресс-конференции, в тот же вечер, мы с Ангелой Меркель опять увиделись. И знаете, она подошла ко мне и извинилась. «Прошу прощения, – сказала она. – Теперь, наверное, вы даже разговаривать со мной не захотите». Я сказал ей, что не стоит беспокоиться. Попытался изобразить добродушие. Я сказал ей: «Ну, видите, я же все-таки с вами разговариваю. Прямо сейчас». Вот и все. Это я очень хорошо помню”.

Несмотря на всю эту историю, Берлускони явно грустит, когда вспоминает, что когда-то его отношения с Меркель складывались совсем иначе.

“Я всегда дарил Меркель кучу подарков, – говорит он. – Всякий раз, приезжая в Германию, я привозил ей дорогие ожерелья и браслеты. Я просто не мог дарить ей какую-нибудь дешевку! И я всегда сам платил за все эти подарки, из собственного кармана! А она принимала все мои подарки, причем с большим удовольствием”.

К тому же Берлускони знает, что Меркель поддерживала связь с президентом Джорджо Наполитано в те роковые дни в конце октября 2011 года. “Наполитано регулярно названивал Меркель”, – говорит он и слегка кривится, произнося имя итальянского президента.

На самом деле, Берлускони – не единственный, кто подозревал, что Ангела Меркель участвует в каком-то заговоре против него.

“Меркель и Наполитано часто общались в ту осень, но я точно не знаю, о чем у них шла речь”, – говорил Жозе Мануэл Баррозу, который в 2011 году, занимая пост председателя Европейской комиссии, присутствовал на всех саммитах Евросоюза.

Если верить The Wall Street Journal, особенно важный звонок Наполитано Меркель сделала вечером 20 октября. Ей не давал покоя кризис еврозоны, и в частности, она сомневалась в способности Берлускони совладать с итальянской экономикой и провести обещанные реформы. Наполитано от имени Италии заверил Меркель в том, что все будет сделано как надо, и канцлер Германии заранее поблагодарила итальянского президента за содействие продвижению реформ. Впоследствии команда Наполитано отрицала, что он обсуждал с Меркель смещение Берлускони, однако не отрицала самого факта того телефонного разговора.

Пока мир Берлускони медленно рушился, а сам он носился с одного европейского саммита на другой, получая сыпавшиеся на него удары, будто оглушенный боксер, в Вашингтоне усиливались опасения, что кризис евро вызовет еще большее экономическое потрясение и в Европе может начаться депрессия, которая навредит экспорту США и нанесет урон всей мировой экономике. А главное, все это происходило в преддверии 2012 года – года, когда Бараку Обаме необходимо было переизбираться на новый срок.

Администрация Обамы наблюдала за европейским кризисом, разворачивавшимся уже много месяцев. И в Белом доме, и в министерстве финансов многие ужасались тому, что видели. Тим Гайтнер, министр финансов США, громче других высказывался за создание “противопожарной стены” – резервного фонда в 1–2 триллиона долларов, который позволил бы Европе защитить и себя, и свою единую валюту. В течение всей осени 2011 года он поддерживал тесную связь с главой МВФ Лагард, с Европейской комиссией, со своими коллегами – министрами финансов из главных европейских столиц и с большинством европейских лидеров. Про саму же Меркель говорили, что она всегда недолюбливала Гайтнера. Ей очень не нравилось, что он призывает использовать Европейский центральный банк как печатный станок для денег и настойчиво советует европейским правительствам вносить колоссальные взносы в резервный фонд, чтобы создать мощный заслон для европейской экономики.

Неприязнь Меркель к Гайтнеру не предотвратила очень странных событий, которые произошли осенью 2011 года. События эти куда больше подходили для сюжета какого-нибудь триллера, чем для скучноватой истории политических или экономических отношений между США и Евросоюзом. Речь идет о крайне провокационном предложении, с которым Франция и Германия обратились к Гайтнеру и к Белому дому. Все это началось накануне саммита “Большой двадцатки”, который должен был состояться в начале ноября в Каннах. Вот что рассказывал сам Гайтнер команде литераторов, помогавших ему готовить к печати мемуары: “Готовится встреча «Большой двадцатки», хозяин саммита – Саркози. Все это невероятно интересно, захватывающе – и для нас, и для президента. И вот перед началом саммита к нам подходят европейцы и как-то деликатно, намеками, говорят: «Нам бы, в общем, хотелось, чтобы вы помогли нам прогнать Берлускони». В общем, они хотели, чтобы мы сказали, что не станем выделять деньги МВФ или оказывать еще какую-то помощь Италии, если она в ней нуждается, пока премьер-министром остается Берлускони. Вот какое интересное предложение мне поступило. Но я ответил отказом”, – рассказывал Гайтнер.

“Мне показалось, что Саркози с Меркель, в общем-то, правы: все это не даст результатов. Германия, граждане Германии не собирались поддерживать идею большой противопожарной стены, выделять больше денег для Европы, если премьером Италии по-прежнему будет Берлускони. В тот момент он оставался в центре скандалов – его судили за секс с несовершеннолетними и тому подобное”.

План сместить Берлускони, возможно, и показался Гайтнеру привлекательным (на первый взгляд), однако сигнализировал сразу о многом. Пускай Гайтнеру как американцу и понравились эти европейские происки, все же речь шла о самой настоящей международной интриге, нацеленной на свержение правительства в Италии. К тому же в случае успеха фактически произошло бы принижение роли МВФ: ведь фонд собирались использовать просто как политическое орудие для свержения Берлускони. Гайтнер решил информировать обо всем Обаму.

Позднее Гайтнер рассказывал в своих мемуарах: “Мы сообщили президенту о поступившем удивительном предложении и добавили, что, хотя такой план и помог бы руководству Европы получить нового лидера, получше, нам все-таки нельзя ввязываться в подобные происки. «Нельзя пятнать руки в его крови», – сказал я”.

“Европейцы успели намучиться с Берлускони, – говорил один американский чиновник, входивший в состав делегации США на том каннском саммите. – Они пытались придумать какой-нибудь план, чтобы он перестал быть главой государства. Поэтому они носились с кучей разных идей. А что, если заставить его взять кредит у МВФ? Может, втянуть его в какую-нибудь программу МВФ?”

Логика за этим стояла такая: как только Берлускони заставят взять кредит у МВФ или присоединиться к какой-либо другой программе помощи МВФ, он лишится политического доверия и будет вынужден уйти в отставку.

Другие вашингтонские чиновники на условиях анонимности тоже подтвердили слухи об этой интриге. Бывший чиновник Белого дома, работавший бок о бок с Гайтнером, сообщил, что схема по выдавливанию Берлускони обсуждалась “на самом высшем уровне”. “Меркель терпеть не могла Берлускони, – сказал этот чиновник. – Да, они разработали эту безумную схему. Но президент решил не вмешиваться. Для европейцев с их политическими междоусобицами это обычное дело”.

На вопрос о так называемой “превентивной” программе помощи МВФ, которую предполагали навязать Берлускони, чиновник из администрации Обамы ответил без околичностей: “Саркози и Меркель не нужна была никакая превентивная программа. Они просто хотели избавиться от Берлускони”.

Конечно, не одни только американцы были осведомлены о том, что затевалось. Бывший председатель Европейской комиссии Жозе Мануэл Баррозу вспоминал в одном интервью: “Мне было ясно, что Саркози жаждет крови. Он мечтал снять скальп с Италии”.

Внутри подчиненного Лагард МВФ высшие чиновники тоже прекрасно понимали (в чем сами позднее признавались), что Берлускони станет политическим трупом, если подпишет программу МВФ. “По-моему, все это было очень неделикатно, – сказал один человек, близкий к МВФ. – Можно назвать это заговором или как-то иначе. Но мне кажется, люди видели, что Берлускони уже потерял всякое доверие – и внутри страны, и за ее пределами. А значит, оставался единственный способ вернуть себе доверие – присоединиться к какой-нибудь программе МВФ. Ну, и не нужно быть нобелевским лауреатом, чтобы догадаться, что все в итоге сорвется. Его европейские партнеры были бы безмерно счастливы, если бы Берлускони вдруг куда-нибудь испарился”.

Вот на каком фоне разворачивался один из самых драматичных мировых саммитов в недавней истории – встреча лидеров “Большой двадцатки” в Каннах 3 и 4 ноября 2011 года.

Проснувшись утром 2 ноября, еще в Париже, Саркози прочел полные паники заголовки на первых полосах французских газет. “Евро в опасности!” – кричал один заголовок. “Раскат грома доносится из Греции” – оповещал другой. Имелся в виду эпизод, который ранее вызвал приступ злости у Саркози и Меркель: несколько дней назад они завершили тянувшиеся много месяцев мучительные переговоры и выработали очередное решение греческого долгового кризиса – а именно согласились предоставить Греции колоссальный заем в размере 130 миллиардов евро. И вот теперь премьер-министр Йоргос Папандреу выбил почву у них из-под ног: внезапно он объявил, что собирается устроить всенародный референдум по новому европейскому плану помощи Греции. Если греки проголосуют против кредита и жестко привязанного к нему плана экономии, тогда Греция выйдет из зоны евро. Возможную грядущую катастрофу уже окрестили словцом Grexit – от английских Greece и exit, “Греция” и “выход”. Такой исход был чреват финансовыми катаклизмами – глубокой рецессией по всей Европе и большой угрозой для мировой экономики.

В тот же день измотанного греческого премьера срочно вызвали в Канны, на ужин с Меркель и Саркози. В итоге ужин вылился в показательную порку. Лидеры Германии и Франции прибыли в Канны для предварительной встречи в половине шестого вечера. Меркель хотелось ясности, а Саркози хотелось уладить греческую проблему до начала завтрашнего саммита “Большой двадцатки”. К заседанию, устроенному Меркель и Саркози, присоединились Лагард, Баррозу и другие чиновники Евросоюза, а также представитель ЕЦБ.

“Они все страшно разозлились на Папандреу – ведь он объявил о референдуме, ни с кем не проконсультировавшись, – вспоминает Баррозу. – Наша задача заключалась в том, чтобы проявить твердость и дать ему понять: до этого референдума Греция не получит ни цента”.

Новость о референдуме привела Саркози и Меркель в ярость. Канцлер Германии решила, что если и нужен референдум, так только по вопросу о том, останется ли Греция в еврозоне или покинет ее. Она заняла самую воинственную позицию, и под конец этого долгого дня она выскажет ее вслух.

В тот вечер, по воспоминаниям разных участников встречи, Саркози держался агрессивнее обычного. Он прибыл в зал заседаний Дворца фестивалей – того самого, где всегда проводится Каннский кинофестиваль. Современный конференц-центр, торчащий на знаменитой набережной Круазет, представляет собой уродливое здание из бетона, стекла и стали, типичный образец дрянной французской архитектуры 1970-х. За окном моросил холодный дождик.

Выбрав местом проведения саммита Канны, Саркози в очередной раз попытался поразить публику элегантностью и пышностью фона. Но для встречи “Большой двадцатки” этот фон не очень-то подходил: здесь гораздо привычнее смотрелись Николь Кидман или Джордж Клуни, позирующие на красной дорожке перед папарацци.

В половине девятого вечера 2 ноября, завершив официальную встречу с президентом Китая Ху Цзиньтао, Саркози отправился на ужин с Меркель и другими. Что было довольно неприятно для Саркози, в это же самое время китайцы объявили, что отклоняют просьбу европейцев о том, чтобы Пекин помог инвестициями новому европейскому денежному резерву. Словом, китайцы не собирались помогать Европе разрешить долговой кризис. Пусть Европа сама решает свою проблему.

Первым в зал вошел Баррозу, а за ним последовала команда из Европейской комиссии. Папандреу, с папкой под мышкой, входил во дворец в полном одиночестве. Лагард, как всегда, была образцом элегантности и спокойствия.

Стол был накрыт для ужина, но в тот вечер еда мало кого интересовала. Сидя перед хрустальными бокалами, над изящным французским фарфором, Меркель и Саркози сверлили глазами двух гостей, сидевших по другую сторону стола, – греческого премьера и его министра финансов, Эвангелоса Венизелоса.

Саркози не стал долго ждать. Он с ходу набросился на Папандреу, а Меркель одобрительно поглядывала. По словам участников встречи, Саркози буквально орал и бесновался. Один из очевидцев назвал это представление “Саркози во всей своей красе”.

“За все годы моей службы я ни разу не видел такого недипломатичного поведения, – вспоминал позднее Венизелос. – Саркози был крайне раздражен. Никто не мог даже слова вставить – он говорил безостановочно. Меркель держала себя спокойнее, но ее позиция тоже была ясна: или вы отказываетесь от идеи референдума, или проводите, но по другому вопросу – «за или против евро»”.

“Встреча прошла напряженно, президент Саркози очень давил на Папандреу, – вспоминает Баррозу. – По сути, он говорил ему вот что: «Ты нас предал, но мы хотим тебе помочь». Так что на референдуме должен стоять такой вопрос – за или против того, чтобы остаться в зоне евро”.

“Меркель сказала, что, если Греция выйдет из Евросоюза, нам придется отнестись с уважением к такому решению. В будущем – скажем, лет через десять – Греция может вернуться”.

Папандреу оказался загнан в угол. Если раньше тема выхода Греции из еврозоны оставалась табу, теперь об этом заговорили прямо. Греческий премьер упорно твердил о референдуме, но складывалось ощущение, что время истекает.

Однако ни Папандреу, ни другие еще не знали о том, что председатель Европейской комиссии сегодня уже успел поговорить по телефону с лидером греческой оппозиции. Разговор у них шел о том, как воспрепятствовать проведению референдума и, возможно, сформировать правительство национального единства. А сейчас, пока Саркози и Меркель с каменными лицами сидели за столом, а Лагард периодически поддерживала их доводы недовольными замечаниями и упреками, греческий премьер-министр, казалось, готов был вот-вот рухнуть под стол от усталости. Застоявшийся воздух. Столько хмурых физиономий. Тогда Баррозу подошел к Венизелосу, греческому министру финансов, и что-то шепнул ему. Папандреу не слышал – что именно.

“Я сказал ему, что нужно отменить этот референдум, иначе Грецию действительно вышвырнут из еврозоны”, – вспоминает Баррозу.

Через несколько часов – после того как греческий премьер-министр и его представитель приземлились в Афинах без четверти пять утра – Венизелос выступил с кратким заявлением, в котором отверг идею референдума и вступил в публичное противостояние с премьер-министром. Через несколько часов Папандреу покинет свой пост. Между тем Баррозу и его советники в Каннах уже вовсю обсуждали кандидатуру его преемника – технократа Лукаса Пападимоса, бывшего сотрудника ЕЦБ.

В разгар кризиса евро в Каннах узкий круг европейских лидеров – при одобрительной поддержке МВФ во главе с Кристин Лагард – предпочел временно забыть о некоторых широко распространенных принципах демократии, чтобы предпринять для спасения евро те меры, которые они сами считали наилучшими. История не оправдала их действий.

В ту же среду вечером, пока Меркель и Саркози наседали на греков в Каннах, в Риме обессиленный Сильвио Берлускони уже глядел в глаза собственной беде. Его неуправляемая правоцентристская коалиция разваливалась на глазах, и в тот вечер он проводил срочное заседание своего кабинета. Беда в том, что ему никак не удавалось получить одобрение того проекта экономических реформ, который он хотел завтра же представить на саммите “Большой двадцатки”. Берлускони надеялся приехать в Канны уже с готовым законом, чтобы, объявив о нем, успокоить рынки и умиротворить Меркель с Саркози. Однако он не мог добиться от собственного кабинета одобрения предлагаемых мер – главным образом по причине разногласий с министром финансов Джулио Тремонти, который (точь-в-точь как его афинский коллега) решил восстать против своего босса. Тремонти превратился в министра-бунтаря, в потенциального соперника или даже в вероятного преемника на посту премьера.

Утром 3 ноября Берлускони и Тремонти взошли на борт правительственного самолета, чтобы совершить короткий перелет из Рима на юг Франции. Только тогда Берлускони услышал о некоторых вчерашних событиях и узнал, какую трепку Саркози задал Папандреу. Впрочем, его больше занимали собственные проблемы. Неудачная попытка протолкнуть пакет реформ и трения с Тремонти существенно подрывали его доверие в глазах игроков на финансовых рынках, а также в глазах Саркози и Меркель. В довершение неприятностей, накануне каннского саммита европейские СМИ все еще пестрели материалами о вечеринках “бунга-бунга” и скабрезными фотографиями южноамериканских моделей, которые входили в якобы созданный “клуб проституток”. Пресса и социальные сети полоскали слухи о том, будто бы Берлускони собрал фактически гарем из тридцати с лишним таких женщин, поселил их у себя и полностью содержал.

Когда Берлускони прилетел в Канны, у него был вид совершенно измученного человека.

“Я увидел страшно измотанного Берлускони, – вспоминает Баррозу. – Он как будто потух”.

“Выглядел он ужасно, – говорил один высокопоставленный европейский чиновник, присутствовавший тогда в Каннах. – Он отказывался проводить какие-либо структурные реформы. Вдобавок вокруг его персоны не утихали все эти грязные скандалы. Я бы сказал, что в те дни в Каннах он произвел на меня впечатление очень старого и усталого человека. Он потерял и энергию, и всякое доверие в глазах остальных лидеров”.

Один из главных помощников самого 75-летнего Берлускони тоже отмечал, что на саммит “Большой двадцатки” премьер прибыл “усталым и подавленным”.

Эта подавленность только росла. Берлускони оказался застигнут врасплох, когда другие премьер-министры начали задавать ему неудобные вопросы. “Там, в Каннах, ко мне подходили мои друзья из разных стран и спрашивали, решил ли я уходить. Оказывается, все они уже слышали в течение недели, будто готовится новое правительство во главе с Монти, – вспоминает Берлускони и добавляет: – Я понял, что что-то затевается”.

Среди тех, до кого дошли слухи о Монти, был и испанский премьер-министр Хосе Луис Родригес Сапатеро, приглашенный в то утро на особое заседание, хотя Испания и не входила в число стран “Большой двадцатки”. Саркози созвал это заседание до официального начала саммита, чтобы уделить специальное внимание Италии и Испании, и Сапатеро явился туда с некоторым трепетом.

“Когда я приехал в Канны, положение было нестабильное, очень нестабильное, – вспоминает Сапатеро. – Мы уже приступили к реформам в Испании, мы начали лучше контролировать дефицит, более эффективно, более надежно. В Каннах же звучала главная мысль – что Италии доверять нельзя. И что реформы, которые обещает провести Берлускони, не сработают: ему не удастся уменьшить дефицит. Вот эта мысль преобладала. И я наблюдал это в течение всего кризиса – постоянно. Когда рынки падали, какой-то стране нужно было за это отвечать. И вот тогда этой виновной страной была назначена Италия”.

Сапатеро с самого утра, как только он прилетел в Канны, слышал разговоры о том, будто место Берлускони скоро займет Монти, но самый большой сюрприз преподнесла ему Ангела Меркель. Поздоровавшись с испанским премьером, она сразу же спросила его, не желает ли он присоединиться к программе превентивного кредитования МВФ – то есть принять финансовую помощь для Испании в виде займа в размере 50 миллиардов евро, которые предоставит МВФ. Меркель поспешно добавила, что Италия, конечно же, тоже получит деньги: ей МВФ выделит 85 миллиардов. Сапатеро догадался, что Меркель что-то задумала, но ему совсем не хотелось ввязываться в чужие планы. Поэтому Сапатеро вежливо отклонил ее предложение, сказав, что Испания не нуждается ни в каких “превентивных” займах от МВФ.

“У Испании тогда не было проблем, – вспоминает Сапатеро. – Нет, конечно, у нас были проблемы, но не такие серьезные. Когда Меркель задала мне тот вопрос, я сразу вспомнил, чт мне говорили мои помощники про Марио Монти. И когда Меркель заговорила о кредитной помощи для Испании и Италии, я понял, что на самом деле ее интересует исключительно Италия. Такой вывод я сделал – тем более что после моего отказа Ангела Меркель не пыталась настаивать. Поэтому я сразу же решил, что их интересует прежде всего Италия. И то, что я потом увидел на заседаниях, подтвердило мою догадку”.

3 ноября в половине одиннадцатого утра, до начала основного саммита, Саркози созвал особое заседание для лидеров Франции, Германии, Италии, Испании и представителей МВФ и некоторых чиновников Евросоюза. Войдя в умиротворяющий конференц-зал Дворца фестивалей, Берлускони оказался за столом прямо напротив Шойбле и Саркози – бойкой парочки, которая считаные часы назад свела Йоргоса Папандреу в политическую могилу.

Для Саркози рабочий день начался на час раньше: он приветствовал Барака Обаму в конференц-центре и улыбался на фотокамеры. Затем Обама, сказав, что Соединенные Штаты хотят помочь Европе в разрешении кризиса евро, отправился в отель “Карлтон” – встретиться с глазу на глаз с Ангелой Меркель. А та, в свою очередь, отправила своего верного министра финансов Вольфганга Шойбле на заседание с Саркози и другими, сидевшими теперь перед Берлускони в конференц-зале. Шойбле был прикован к инвалидному креслу и очень сварлив. Много лет назад германский министр пережил покушение на свою жизнь, а сейчас его знали во всей Европе как “ястреба из ястребов”: он только и ждал, когда же Греция выйдет из еврозоны, и со средневековым пылом религиозного фанатика верил в целительную силу строгой экономии.

Шойбле сидел рядом с Саркози, недалеко от Кристин Лагард с ее стальными глазами, а Берлускони сидел прямо напротив них.

Саркози с ходу бросился в атаку.

“Со стороны Саркози шло огромное давление при активной поддержке Шойбле, – вспоминает Баррозу. – Он заявил Берлускони следующее: «Италия должна попросить МВФ о выделении превентивного кредита. Иначе случится трагедия, потому что на рынках грянет буря. Необходимо, чтобы Италия действовала немедленно». А Берлускони ответил: «Нет,в Италии неплохая экономическая ситуация. Не существует никакой итальянской проблемы. Мы уже посылали на европейский саммит в октябре документ с перечнем мер, которые мы собираемся принять по рекомендации Еврокомиссии». Но Шойбле продолжал напирать. Он сказал, что итальянцы должны принять меры, в противном случае им грозит катастрофа”.

Баррозу вспоминает следующий шаг Николя Саркози. “В своей очень настойчивой и даже назойливой манере он почти прокричал Берлускони: «Сильвио! До встречи «Большой двадцатки» осталось только два часа. Пожалуйста, попросите МВФ о займе! Иначе случится беда!» Он вел себя очень эмоционально, изо всех сил драматизировал положение дел”.

Берлускони, совсем измотанный после такой массированной атаки на него, пытался сохранить хотя бы остатки достоинства. Он повторял, что Италия и так уже согласилась с планом Европейской комиссии о внедрении целого ряда реформ. Он обещал, что его кабинет быстро одобрит все необходимые решения. Он даже сказал, что готов работать с МВФ над совместным мониторингом программы Европейской комиссии, но ни в коем случае он не станет просить о займе в 80 миллиардов евро, который будет выглядеть как помощь. Это только напугает рынки, а главное, взяв эти деньги, Италия лишится суверенитета.

“Когда мне предложили взять кредит у МВФ, я очень твердо сказал, что понятия не имею, о чем идет речь. Сказал, что мы не нуждаемся в помощи, – словом, «Спасибо, не надо!» – вспоминает Берлускони. – Все это кончилось бы колонизацией Италии. Нам, суверенной стране, просто навязали бы тройку кредиторов [МВФ, ЕЦБ и ЕК], как уже случилось с Грецией. В общем, я ответил очень твердым отказом”.

Но Саркози тоже не сдавался.

“Саркози изо всех сил давил на Берлускони, а когда Саркози на кого-нибудь давит, он не просто давит – он прет напролом!” – рассказывал Баррозу.

Тем временем, поскольку всеобщее внимание сосредоточилось на Италии, испанский премьер-министр старался держаться тише воды ниже травы. “А Сапатеро даже рта не раскрывал, – говорит Баррозу. – Ни единого слова не произнес”.

Во время своего выступления Саркози то и дело посматривал на Кристин Лагард, которая, едва прибыв в Канны, с ходу объявила: “Италия вышла из доверия”. По воспоминаниям Баррозу, Лагард и здесь, прямо перед Сильвио Берлускони, повторяла свою смертоубийственную оценку.

“Кристин Лагард была беспощадна. Она сказала, что никто больше не доверяет Италии”, – вспоминает Баррозу. Зато она разглагольствовала о том, как все будет чудесно, если Италия попросит у МВФ предварительную финансовую помощь, и уверяла, что это сразу же успокоит рынки.

Баррозу вспоминает, что и он сам, и председатель Европейского совета Херман ван Ромпей предупреждали на том утреннем заседании 3 ноября, что план МВФ о предоставлении Италии кредита в 80 миллиардов евро вызовет совсем не ту реакцию, о которой говорили лидеры двух стран, а ровно противоположную. А именно, для финансовых рынков такая новость сработает как сигнал тревоги, а вовсе не успокоит их. Поскольку у Италии и так имелось долгов на 2 триллиона долларов, выделение ей каких-то 80 миллиардов евро будет просто каплей в море, пояснял Баррозу.

Сапатеро, набравший в рот воды и буквально загипнотизированный драмой, которая разворачивалась у него на глазах, с облегчением понял, что на Испанию сейчас никто набрасываться не собирается. Позже в тот же день он пил кофе с итальянским министром финансов Джулио Тремонти и рассказал ему о том, какой жесткий прессинг устроили Берлускони лидеры Франции и Германии, вынуждая его взять кредит у МВФ.

“У нас был перерыв. И наши две команды, итальянская и испанская, вместе с дипработниками, с помощниками, – мы все вместе пили кофе в кафе. Берлускони с нами не было. Но я помню, как Тремонти сказал: «Я знаю более красивые способы покончить с собой, чем попросить о помощи МВФ». Наверное, в тот день он повторил эту самую фразу раз двадцать – с типично итальянским юмором. Он был человек умный и тонкий”.

После того утреннего заседания внимание участников саммита снова переключилось на греческий кризис и на всеобщие опасения – как отреагируют рынки на итоги саммита. Саркози был, пожалуй, слишком зациклен на финансовых рынках и на СМИ, но для крупнейших мировых лидеров это не было чем-то необычным.

“Публика всегда видит лидеров, которые все решают, со стороны. Но когда ты внутри этой кухни, ты видишь, как все происходит на самом деле, – задумчиво говорит Сапатеро, размышляя о бункерном менталитете, который преобладал в тот день во Дворце фестивалей в Каннах, и вообще о поведении премьер-министров и президентов, вознесенных на вершину мировой власти. – Да, лидеры принимают решения, – продолжает бывший премьер-министр Испании, – но они всегда действуют с оглядкой на то, что напишут в Financial Times и как поведет себя рынок. Вот так все обстоит на деле. Политика – это продолжение жизни. Со стороны кажется, что правительства наделены особой властью, но в нашем глобальном мире это уже не так. И политические лидеры, и ведущие рыночные игроки, и самые важные чиновники – все они читают Financial Times. Главная беда Financial Times – в том, что она похожа на Библию. А Библия, хоть и великая книга, допускает только одно толкование”.

В тот вечер, пока давление на Берлускони возрастало, а кризис евро продолжал бушевать, после официального ужина для представителей “Большой двадцатки” собралась еще одна встреча на высшем уровне. Позже Баррозу назовет тот вечер “кратким курсом европейской политики для Барака Обамы”.

В маленький конференц-зал набились все те же игроки с утреннего заседания – Саркози, Лагард, Шойбле, только на этот раз явилась еще и Меркель. Еще в зале присутствовали Баррозу и ван Ромпей, а также Марио Драги, впервые публично показавшийся в должности главы Европейского центрального банка. Еще за стол сели Сапатеро со своим министром финансов и Берлускони с Тремонти. Но на этот раз, когда Саркози готовился приступить к очередному раунду переговоров о кризисе, к европейцам присоединился президент США.

“В присутствии Барака Обамы все слушали очень внимательно”, – вспоминал один из европейских участников того заседания.

Обама, рядом с которым сидел Тимоти Гайтнер, хотел поговорить о том, как положить конец хаосу на финансовых рынках. Президент США, обдумав то, что посоветовал ему Гайтнер, решил нейтрализовать спекулянтов на финансовых рынках, создав достаточно крепкую “противопожарную стену” для защиты европейцев от долгового кризиса и обезопасив всю мировую финансовую систему от угрозы. Для создания такой стены он просил Германию сделать колоссальные денежные взносы, а это явно огорчало Меркель. Саркози идея “противопожарной стены” пришлась по душе, но он по-прежнему думал лишь о том, как до окончания саммита всучить Италии пакет помощи от МВФ: так будет достигнут хотя бы один видимый результат.