Треугольная жизнь (сборник) Поляков Юрий

12

Эскейпер взглянул на часы: с минуты на минуту должна позвонить Вета и сообщить результат экспресс-анализа. Он встал и подошел к окну. Анатолич вернулся на рабочее место и ковырялся в железных внутренностях «Форда». В халате он походил на хирурга, склонившегося над кишечными хитросплетениями огромного вскрытого тела. Олег Трудович вдруг почувствовал себя студентом, с высоченных застекленных антресолей наблюдающим за тем, как медицинское светило делает уникальную операцию.

Сам Башмаков к автомобилям был прежде совершенно равнодушен. А вот Катя всегда мечтала о колесах и даже иногда утром, проснувшись и потягиваясь, сообщала:

– Тапочкин, а мне снова снилось, как я вела машину. Почему-то по горной дороге… Душа на поворотах знаешь куда уходила?

– Знаю. – Башмаков с хозяйским равнодушием ерошил то место, куда на поворотах уходила Катина душа.

Расчетливая жена давно уже начала копить на автомобиль, заведя специальную сберкнижку. Для начала она перестала выбрасывать пустые бутылки и по выходным высматривала из окна грузовик, собиравший у жителей стеклотару. Сумки с бутылками стояли в прихожей уже наготове, и едва во дворе показывался передвижной посудосборный пункт, они мчались к лифту, гремя емкостями, которые Каракозин однажды поэтично назвал «скорлупой от удовольствия». Потом, пересчитывая мятые и почему-то всегда влажные рублевки, Катя мечтательно спрашивала:

– Ты какого цвета хочешь?

– Все равно.

– Все равно не бывает.

– Бывает.

– Ну в чем дело? – начинала сердиться жена. – Тебе задали простой вопрос: какого цвета ты хочешь машину? Напрягись!

– Черного, – напрягался Башмаков.

– А я – цвета мокрого асфальта…

Катя даже окончила заранее курсы вождения, хотя прекрасно понимала, что на сданные бутылки машину не купишь – копить предстоит долго и упорно. Она однажды самоотверженно отказалась от нутриевого полушубка – его продавала знакомая учительница младших классов. Муж учительницы руководил камерным хором слепых и плохо видящих и благодаря таинственной солидарности незрячих мотался по всему миру. Катя принесла полушубок домой и разложила на диване.

– Нравится? – спросила она Башмакова, едва он вошел в квартиру.

– Ничего, – вяло кивнул Олег Трудович, все еще мысленно пребывая в жарких объятиях Нины Андреевны.

– А мне цвет не нравится.

– Да? Ты какой хочешь?

– Мокрый асфальт, – вздохнула Катя.

Ожидание машины со временем стало неотъемлемой частью их семейной жизни. Вечной светлой мечтой. И вдруг Докукин, встретив Башмакова в коридоре, cпpoсил:

– А деньги-то у тебя есть?

– А сколько вам нужно? – осторожно поинтересовался Олег Трудович, с возрастом все неохотнее дававший в долг.

– Мне? Мне ничего не нужно. Машину-то ты собираешься покупать?

– А что – скоро?

– На прошлой неделе отправил списки в магазин. Жди открытку! Кстати, хочу задать тебе вопрос…

– Весь внимание! – подобрался Башмаков.

– Сам будешь ездить или на продажу берешь? Если на продажу – есть хороший человек.

– Жена будет водить.

– Смотри! Женщин к рулю подпускать нельзя. Нельзя! Предупреждаю тебя как коммунист коммуниста…

Докукин хлопнул младшего товарища по представительному животу и улыбнулся. В последнее время свое любимое присловье он стал произносить не то что в насмешку, а скорее с оттенком уважительной самоиронии.

Башмаков наврал Нине Андреевне, ждавшей его в тот вечер на борщ, разумеется, с пампушками, что ему нужно идти в школу на родительское собрание. Олегу Трудовичу хотелось как можно скорее сообщить радостное известие Кате.

– У тебя жена в этой школе работает! – тихо удивилась любовница.

– Именно поэтому я и иду на собрание! – совершенно искренне обиделся на такое недоверие Башмаков.

– Ты не обманываешь?

– Не приучен.

– Жаль. Рома сегодня вечером на занятиях…

Катя, подавленная, сидела на диване, а перед ней на плечиках, прицепленных к открытой дверце гардероба, висел мужнин пиджак.

– Имею сообщить тебе стратегическую информацию… – многозначительно начал Олег Трудович.

– Я тоже.

– Хорошо. Но я первый.

– Уступи место женщине!

– Уступаю.

– Тунеядыч, – ласково спросила она, – ты что – научился пришивать пуговицы?

– Какие пуговицы?

– Вот эти! – Катя впилась в мужа взором следователя по особо важным делам.

– А в чем дело?

– А в том, что я всегда обматываю нитку под пуговицей. Эти две пуговицы не обмотаны. Может быть, ты наконец познакомишь меня со своей пассией – я научу ее пришивать пуговицы!

– Чушь! – отмел Башмаков, вспомнив, как недавно Нина Андреевна действительно что-то делала с его пиджаком, пока он належивал силы, чтобы отправиться домой. – Чушь и клевета!

– Твоя версия?

– Моя? М-м… Очень просто: у нас была немецкая делегация. Одна наша лабораторная девушка, ты ее не знаешь, заметила, что у меня пуговицы болтаются, и срочно пришила. Интересовалась, между прочим, куда смотрит моя жена.

– Врешь!

– Ваши подозрения мне странны!

– А вашу лабораторную рукодельницу зовут случайно не Нина Андреевна?

– Случайно – нет. Мы на дачу завтра едем?

– Мы едем в суд – разводиться!

– Отлично. Еще вопросы есть?

– Есть. Ты знаешь, что у тех, кто врет, вырастают рога?

– Читал! – рявкнул Башмаков, подошел к пиджаку, вырвал обе пуговицы с мясом и швырнул на пол.

В тот день Катя легла спать отдельно, на Дашкиной кровати, но сквозь сон Башмаков подглядел, как жена прокралась в комнату, шарила в поисках закатившихся пуговиц, нашла и унесла вместе с пиджаком на кухню. А утром она растолкала его:

– Тунеядыч, проснись же! Вот – открытка… Открытка пришла!

– Из суда присылают не открытки, а повестки.

– Балда! Открытка на машину!!!

– Именно эту информацию я тебе и хотел вчера сообщить. – Голос Башмакова из-за утренней хрипотцы прозвучал особенно сурово.

– А делегация была из ГДР или из ФРГ?

– А черт их разберет. Они же вроде объединяются…

– Прости! Я была вчера не права…

Дашка как раз гостила у бабушки, и они, быстро, но полноценно помирившись, помчались к Катиным родителям, суетливо заняли у тестя недостающую тысячу, а потом на такси – не дай бог хорошие цвета кончатся! – помчались на Варшавку в автомобильный магазин. Толпа в магазине была чудовищная, словно в аэропорту, из которого по метеоусловиям уже несколько дней никто не может улететь. Открытки были у всех. Велся специальный список, утром и вечером устраивали переклички. Народ периодически обмирал от слуха, будто со дня на день машины подорожают в два раза или же – а это еще хуже! – начнется обмен денег, потому что Горбачев под давлением демократов дал указание срочно убрать Ленина с купюр… Перепуганная Катя позвонила даже одному родителю, работавшему в Минфине, и тот ее успокоил. Другой родитель, большой начальник, организовал звонок директору магазина, чтобы можно было получить автомобиль, минуя дурацкий список. И вот в конце концов продавец – человек со скорбно-равнодушным лицом (будто выдает он не новенькие автомобили счастливчикам, а урны с прахом усопших) – спросил у замершей от восторга Кати:

– Цвет какой хотите?

– Мокрый асфальт! – прошептала она.

Он посмотрел на нее так, словно вместо одной урны с прахом от него потребовали к выдаче две.

– Не в европах…

– А какой есть?

– Цвета детской неожиданности и цвета блюющего кузнечика.

– Я серьезно! – взмолилась Катя.

– Разве я похож на Жванецкого? – пожал плечами продавец.

Башмаков слушал весь этот диалог, едва сдерживая вековую ненависть бесправного потребителя к обнаглевшему сатрапу прилавка. И все-таки наконец не сдержался:

– А если… э-э… поискать. Мы будем… хм… благодарны!

Продавец посмотрел на них долгим и печальным взглядом человека, причастного к сакральным тайнам советской торговли, и куда-то ушел. Вернулся он через четверть часа и сообщил угрюмо:

– «Кофе с молоком». Но без бокового зеркала и с разбитой фарой. Двести.

– Берем! Но нам надо съездить еще за деньгами. Мы скоро!

Когда они примчались к Каракозину, тот собирался на халтуру – укладывал в большой рюкзак рулон дерматина и инструменты. Принцесса, вышедшая узнать, кто пришел, была одета в шелковый китайский халат, тонко перехваченный у талии, и намакияжена как для посольского приема. Их сын, Андрон, носился по квартире, изображая, а точнее, являясь в этот момент стратегическим бомбардировщиком. Джедай подобрал с пола тапочку и бросил в мальчика, нарочно промахнувшись.

– Ракета прошла справа! – скрипучим диспетчерским голосом констатировал Андрон.

– И так целый день, – нежно сообщил Каракозин. – Приземляется, только когда «Спокойной ночи, малыши» показывают. Атомный мальчик.

– Весь в отца, – добавила Принцесса с неуловимым оттенком какой-то генетической неприязни к мужу.

Джедай не только одолжил недостающие деньги, но и вызвался поехать с ними в магазин, чтобы проверить машину и помочь отогнать ее домой: Катины водительские права были слабой гарантией того, что она благополучно дорулит с Варшавки.

Наконец выкатили новенькую «пятерку».

– «Кофе с молоком», – счастливо вымолвила Катя.

– Новая модификация базовой модели, – констатировал Каракозин, озирая разбитую фару и отсутствующее зеркало. – Называется «Адмирал Нельсон».

Хмурый продавец впервые улыбнулся и предложил еще за двести рублей тут же заменить фару и привинтить недостающее зеркало. Получив деньги, он ушел.

– Гегемоном следующей революции будет не пролетариат, а возмущенный покупатель, которому нечего терять, кроме своих рублей! – объявил Джедай.

Он обошел машину, постукал ногами по колесам, открыл-закрыл двери и багажник. Потом завел мотор и поморщился, как настоящий меломан от звуков «Машины времени».

– Автомобиль – как жена. Недостатки можно выявить только в процессе эксплуатации. – Каракозин вздохнул. – Поэтому единственное, что мы можем, – проверить, закрываются ли двери…

Вставили фару и вернули на место зеркало, а потом явно повеселевший продавец уговорил их тут же в техцентре установить сигнализацию, мерзко завывавшую от малейшего прикосновения к машине. Мастер, ставивший сигнализацию, заявил, что даже он сам, если бы захотел, не смог бы угнать «тачку» с такой «вопилкой».

Когда Каракозин аккуратно припарковал машину возле подъезда, Катя еще раз любовно оглядела свое сокровище и вдруг страшно ахнула. Башмаков метнулся к ней – она с ужасом показывала на незамеченную царапину толщиной с волос на левом заднем крыле. Каракозин и Олег успокоили ее, как могли, но Катя от подъезда вернулась к машине и тихонечко хлопнула ладонью по капоту – в ответ раздался омерзительный вой.

– А теперь – шампанского! – крикнула она.

Поздно ночью они пошли провожать до метро Каракозина, который был пьян и печален: перед выходом он, позвонив домой, выяснил, что Принцесса пошла к подруге и до сих пор не вернулась. На обратном пути Катя вдруг предложила мужу посидеть в машине. Внутри волнительно пахло новым кожзаменителем. Через стекла в свете фонарей было видно, как меж колес плотно припаркованных автомобилей мелькает юркая крысиная тень.

– А нас, между прочим, никто не видит! – мечтательно сказала Катя, включила приемник и, потрещав по диапазонам, поймала нечто брамсообразное. – Давай прямо здесь!

– Тут неудобно! – опешил Башмаков, в семейном интиме инстинктивно придерживавшийся охранительного консерватизма.

– Отчего мужья не летают? – вздохнула Катя.

– Ну почему же?

И они полетели…

На следующий день Нина Андреевна, словно уловив в лице Башмакова что-то опасно новое, спросила с очень странной усмешкой:

– Ну и как машина?

– Незабываемые ощущения!

– Тебе теперь не до меня будет…

– Как ты можешь!

– Я приготовила мясную запеканку. И Омка уйдет…

– Ладно.

После запеканки и бурного десерта Нина Андреевна лежала в нежном беспамятстве. Башмаков начал потихоньку одеваться.

– Ты не должен был покупать машину! – вдруг громко сказала она, открывая злые глаза.

– Почему?

– Потому что вещи – это цепи, которые привязывают к нелюбимому человеку.

– Я тебе никогда не говорил, что не люблю жену.

– А зачем? Ты говорил, что любишь меня. Этого довольно. Двоих сразу любить нельзя.

«Можно, но тяжело!» – подумал в ответ Башмаков. Между прочим, в этот вечер он поймал себя на том, что, обладая плакучей и крикучей Ниной Андреевной, он для остроты впервые думал о Кате, точнее, об их вчерашней автолюбви. И это было странно, потому что обычно случалось наоборот: в ненастойчивых Катиных объятьях он для радости вызывал в памяти как раз Нину Андреевну или еще кого-нибудь из мимолетных.

Придя домой с дежурства, Башмаков обнаружил жену у окна.

– Знаешь, сверху она напоминает коробочку для украшений. А недавно песик стал брызгать на колесо, а она как заревет, а собака как отскочит и убежит… Я сегодня уже тренировалась по переулкам. В субботу поедем на дачу. Только попозже, когда машин будет мало. Ты сыт?

– Голоден как волк!

– В каком смысле? – В голосе жены прозвучал томный отзвук вчерашнего приключения.

– Во всех! – проклиная себя, бодро ответил Башмаков.

Утром, измученно собираясь на работу, Олег Трудович выглянул в окошко и спросонья не узнал собственной «пятерки».

– А где машина? – испуганно вскрикнул он.

Крик вышел таким громким, что Дашка поперхнулась бутербродом, а Катя выскочила из ванной, широко раскрыв глаза и даже забыв вынуть из белого от пасты рта зубную щетку.

– Да вот же! Вот! – выдохнула она, обнаружив автомобиль под окнами. – Тунеядыч, убью!

На следующий день Дашка, собираясь в школу, уже нарочно выглянула в окно и с деланным отчаяньем закричала:

– Мама, машину свистнули!

И Катя, по интонации понимая, что ее разыгрывают, все-таки, с недокрашенными губами, метнулась к окну и потом спокойно заметила:

– Садистку растим!

Автомобиль украли в ночь с пятницы на субботу. Вечером Катя еще ездила по соседним улицам – тренировалась перед автопробегом Москва – Дача. Башмаков, накануне отмечавший в «Сирени» чей-то день рождения, встал рано утром утолить закономерную жажду, автоматически выглянул в окно и с удивлением обнаружил, что место, где вчера стояла машина в тесном ряду своих одноконвейерных сестер, теперь напоминает дырку от выбитого зуба.

– А где машина-то?

– Да ну тебя к черту – надоел! – сквозь сон ответила Катя.

– Я серьезно!

– Тунеядыч, я тебя кастрирую!

– Ты что, ночью переставила ее? – нащупал успокаивающее объяснение Башмаков.

– Ничего я не переставляла, – так же сквозь сон сказала Катя.

– А где же тогда машина?

Наверное, в голосе Башмакова мелькнуло что-то неподдельное, потому что Катя, закричав: «Ты врешь!» – бросилась к окну, несколько мгновений стояла безмолвно, а потом бесстрастно произнесла:

– Немедленно в милицию!

Зарыдала она уже в лифте.

В милиции они долго не могли выяснить, куда именно нужно обратиться. Мимо сновали озабоченные, не замечавшие их люди в форме, и Башмаков подумал: приди он сюда, неся на плече ногу от расчлененного трупа, никто бы даже не обратил внимания. Наконец их отправили в требуемый кабинет.

– У нас украли машину! – трагически заявила Катя с порога.

Милиционер, не отрываясь от трубки телефона, кивнул, словно давно уже об этом знал, и протянул им чистый лист бумаги. Пока Катя писала заявление, Башмаков прислушивался к разговору, касавшемуся какого-то убийства с поджогом.

– А что там дактилоскопировать? Одни головешки остались…

– Вы найдете нашу машину? – жалобно спросила Катя, протягивая заявление.

– Застраховались?

– Н-нет, не успели…

– Сочувствую. Если что – позвоним.

Катя пришла домой, легла на диван и горько заплакала. На памяти Башмакова так – безысходно, тоненько подвывая – она плакала еще один раз: когда ей сказали в больнице, что детей у нее больше не будет. А вот окончательно убедившись в существовании Нины Андреевны как альтернативы своему супружескому счастью, она не пролила ни слезинки.

Едва раздался тот идиотский звонок, Катя, ожидая вестей от следователя, опередила Башмакова, с утра маявшегося нехорошим предчувствием, и схватила трубку. Потом она долго слушала, блуждая взглядом по кухне, затем глаза ее нацелились на мужа и начали нехорошо темнеть.

– Спасибо, я учту вашу информацию, – холодно оборвала она чью-то неслышимую скороговорку и повесила трубку.