Мoя нечестивая жизнь Мэннинг Кейт

Глава третья

Беда по имени Сьюзен

Для человека, намеревавшегося получить доказательства моей порочности и толкнуть в лапы моего Врага, она была слишком уж неприметная – этакая мышка с прозрачными глазами и светлыми ресницами.

– Ваше имя? – спросила ее Грета.

– Сьюзен Эпплгейт.

Пока девушка ждала, Грета вручила ей нашу новую брошюру «Практические советы для новобрачных», сочинение доктора Жерара Десомье, он же Чарлз Г Джонс, мой муж. Чарли особенно гордился философией, которую он продвигал в брошюре. Он назвал ее «французский здравый смысл». И философия, и все прочие положения выражали сугубо мужскую точку зрения.

Хорошо известно, что у французов между рождениями детей обязательно проходит три-четыре года, а то и больше. Происходит это потому, что французы охотно используют «Средство Десомье» для предупреждения беременности, которое гарантирует тот же результат, что и при своевременном прерывании акта, до эякуляции. Но прием прерывания сопряжен с непреодолимыми сложностями: немногие мужчины способны контролировать себя в этом отношении. А потому «Средство Десомье» – наилучший путь разрешить деликатную ситуацию.

Полная инструкция по применению средства внутри каждой коробки. Цена за дюжину $1, по почте, доктор Жерар Десомье, Либерти-стрит, 148, Нью-Йорк. В Бостоне контора располагается на Чарлз-стрит, 7.

Сьюзен Эпплгейт читала, энергично растирая руки, после чего отбросила брошюру; на лице ее было написано крайнее отвращение. Грета уже решила, что пациентки мы лишились, – и уж лучше бы так и случилось. Вскоре девушка вошла в мой кабинет. По размеру и форме ее живота я определила, что она никак не меньше чем на восьмом месяце и ожидает мальчика. Личико у нее было бы прехорошенькое, если бы поочередно не подергивалась то левая щека, то правая, словно она кусала их изнутри. Ее явно что-то тревожило.

Личность, толкнувшая ее в беду, прозывалась Адольфус Эдвардс, и девушка знала его с детства, это был соседский мальчик. Отец Сьюзен был личным врачом этой семьи, а сама девушка, повзрослев, сделалась личной игрушкой юного Адольфуса. Он обещал жениться, но теперь нарушил свои клятвы, разбив бедной Сьюзен сердце. Адольфус был обручен, только не с ней, и как раз сейчас отправлялся на Антильские острова, сколачивать состояние на сахаре. Сьюзен осталась с проблемой, с каждым днем все более очевидной.

– Не могли бы вы мне сделать… операцию? – попросила она. Румянец смущения разлился по чудесной юной коже. – Или что вы мне посоветуете?

– Ваш ребенок родится совсем скоро, – сказала я мягко. – У вас большой срок, и вы сами об этом знаете.

– Но мне только сейчас удалось…

– Мисс Эпплгейт, срок ваш совершено очевидно перевалил за седьмой месяц. У вас нет выбора, остается только рожать.

– Я не могу! – вскричала она. – Прошу вас, сжальтесь, помогите мне.

– Если бы вы пришли раньше, думаю, я смогла бы что-нибудь сделать.

– Я собиралась сразу к вам прийти, но отец не позволил. Сказал: я знаю, что с тобой приключилось. Меня тошнило по утрам и кружилась голова, и он заметил.

– Ваш отец доктор?

– Доктор Сэмюэл Эпплгейт, президент медицинского факультета Колумбийского университета.

– Вот как? – слегка удивилась я, не увидев в этом никакого предупреждения свыше.

– Я просила его помочь мне, – рассказывала Сьюзен, – но он просто закричал, что моя жизнь не удалась, ударил меня, напрасно мама молила его сжалиться. Потом он запер меня и объявил, что есть только один выход – выйти за его старого друга, противного доктора Бенджамена, который признает ребенка. Ох, этот доктор Бенджамен такой гадкий.

Бедняжка Сьюзен. Она рассказала, что доктор Бенджамен – мерзкий старикашка с водянистыми глазами навыкате и живет в доме, провонявшем кошками. Он нагонял на нее тоску, руки у него были в бурых пятнах. Говорил он только о своих болезнях.

– Я сказала маме, что если она мне не поможет, то я сама решу проблему. Я била себя совком для мусора. Пила уксус! Прыгала с лестницы.

– Бедный ягненочек, – пробормотала я и не стала ей рассказывать ни про женщину, которая сломала себе шею, упав с лестницы, ни про другую женщину, которая запихала в себя щелок, ни еще про одну, что выпила перекись.

– У меня с собой пятьсот долларов, мне мама дала, чтобы я расплатилась, если вы мне поможете.

– На таком позднем сроке я могу только принять у вас ребенка.

– Я не могу родить! Я не выйду за этого доктора, но если у меня будет это… это… кому я буду нужна? Никому. Лучше я убью и себя, и…

Она не закончила, но не сказанное слово повисло в воздухе.

– Существует другая возможность, – заговорила я после продолжительного молчания, и бедная Сьюзен тотчас потянулась ко мне, с надеждой во взгляде. – Я могу вам помочь найти приют для малыша. Я знаю кормилицу, которая вырастит ваше дитя и будет ему вместо матери. И вы больше никогда его не увидите.

Не успела я выговорить эти слова, как ощутила, насколько они тяжелы и какую боль они ей причинили. Я еще ни одной пациентке не предлагала забрать у нее ребенка. Мне тотчас вспомнился мистер Брейс. Как он отправил нас в приют и умыл руки. Сейчас-то я понимала, что он выбрал наименьшее зло. Что он видел всю сложность и несправедливость жизни, как вижу теперь их я.

Признаюсь, мелькнула у меня и мысль, а не усыновить ли нам ее малыша.

– Мне лучше вообще не иметь детей, чем отдавать ребенка постороннему человеку, – всхлипнула она.

Но другого выхода у бедняжки не было. В конце концов мы в муках пришли к согласию, что ей придется отдать младенца. Я отвела Сьюзен наверх, в самую солнечную комнату, рассказала об условиях – стоимость комнаты, услуг акушерки, услуг кормилицы. И ни слова о том, как у меня самой забилось сердце, как я размечталась о малютке. Этой мыслью я даже с Чарли не поделилась. Но вдруг это наш шанс?

В палате Сьюзен провела немало дней и плакала почти не переставая. За завтраками, обедами и ужинами она держалась особняком, с другими пациентками в беседы не вступала, от газет и книг отказалась, даже Библию отвергла. Я попыталась увлечь ее поэзией Элизабет Браунинг, но Сьюзен осталась равнодушной. И одинокой. Хоть она и была из богатой семьи и напоминала фарфоровую статуэтку, ее несчастья были не менее тяжелы, чем несчастья какой-нибудь уборщицы из паба.

Пока Сьюзен ждала своего срока, я договорилась с кормилицей по имени Кэтрин Райдер, молодой женой лоточника, у которой я недавно приняла роды – прямо на рынке позади ее овощного лотка. Она родила девочку и назвала ее Энни в честь меня. Я отправилась на рынок и разыскала миссис Райдер. Моя юная тезка сидела в корзине с капустой и, увидев меня, разулыбалась и сунула мне клубень пастернака.

– Как у вас с молоком? – спросила я у миссис Райдер. – Кормите нормально?

– Да, мадам, – ответила она и подхватила на руки дочку. Я объяснила ей суть своего предложения: она примет к себе младенца Сьюзен Эпплгейт и выкормит за четыреста долларов.

– Четыреста долларов! – поразилась она. – Четыреста долларов? Такая куча денег!

Для нее эта сумма равнялась полугодовому заработку.

– Только вот что, миссис Райдер. Когда вы отнимете ребенка от груди, его, возможно, у вас заберут. Вы согласны?

Она ответила, что согласна – ясное дело. Все, что попросите.

В подробности я не вдавалась, но решила наконец поделиться с Чарли. Вскоре. При подходящем случае.

Кэтрин Райдер долго благодарила меня, целовала руку.

– Хорошо бы мальчика!

Да, это был мальчик.

– Я не хочу его видеть. – Бедная Сьюзен, и родив, продолжала заливаться слезами. – Не показывайте мне его.

Я сама едва осмеливалась смотреть на крошку из-за греховных своих желаний. Но уже через час Сьюзен изменила решение. Она хотела его подержать.

– О, пожалуйста, принесите моего сына, прошу вас, мадам.

Я принесла ребенка, она взяла его на руки, прижала к груди – вылитая Мадонна, в мокрых глазах восхищение и нежность. Просто сердце разрывалось, я ведь знала, что она его отдаст. Отбросив все свои прежние фантазии, я мечтала только об одном: чтобы Сьюзен оставила малыша.

– Вы по-прежнему хотите отдать его?

– Разрешите мне побыть с ним два дня. Пожалуйста. Всего два дня.

Я смотрела на маленького человечка у нее на руках, и сердце у меня было не на месте.

– Хорошо, – согласилась я, – пусть проведет пару дней с матерью.

И послала посудомойку к Кэтрин Райдер с сообщением, что раньше четверга приходить нужды нет. Но всем будет только хуже, если ребенок останется со Сьюзен на срок подольше.

Целую неделю Сьюзен Эпплгейт отказывалась разлучаться с сыном, которого назвали Дэйви. Она баюкала его, мурлыкала песенки. Она спала с ним. Она подносила его к окну и смотрела, как он щурится от солнечного света.

Разве я гнала ее? Разве я настаивала, чтобы она отдала ребенка? Разве я хотела дополнительную оплату за услуги? Нет.

Разве Я ВЫРВАЛА РЕБЕНКА ИЗ РУК МАТЕРИ, как обвинил меня «Гералд»?

Нет. Я гладила ее по голове, и успокаивала, и плакала вместе с ней. И разрешила нашей дочери Аннабелль навещать Сьюзен. Она считала крошечные пальчики Дэйви и напевала:

– Раз, два, три, четыре, ПЯТЬ! А можно он будет моим братиком?

Меня терзали печаль, эгоистичное желание и совесть. Я ничего не ответила на вопрос Белль. Каждый день я спрашивала Сьюзен: «Вы уверены?» И каждый день получала один и тот же утвердительный ответ.

В конце недели она мне его передаст. Я стала плохо спать. Каждую ночь ко мне являлся маленький Джонни.

– Ты скрипишь зубами во сне, – как-то сказал Чарли встревоженно.

Когда настал день, Сьюзен Эпплгейт передала мне тысячу долларов – четыреста для миссис Райдер, остальное за палату, питание и услуги. Она сунула деньги резким движением, чуть ли не швырнула в ярости.

– Примите это от моей дорогой мамочки, здесь также кровавые деньги от этого поганца Адольфуса! Знали бы вы, как я его ненавижу! Ненавижу! Для него это всего лишь деньги. Он расплачивается только долларами, а я расплачиваюсь…

Она смолкла, отвернулась.

– Бедное дитя. – Я обняла ее. – Миссис Райдер придет завтра, если вы не передумали. После этого мы перекроем вам молоко.

В эту ночь я не спала совсем. Кэтрин Райдер пришла в шесть утра. Пуговицы на груди, казалось, вот-вот отлетят. Приятно было думать, что у Дэйви еды будет в изобилии. Мы поднялись по лестнице, где на площадке стояла Сьюзен, прижимавшая к себе ребенка.

– Сыночек мой, – шептала она, и слезы текли по ее щекам. Она сняла с шеи серебряную цепочку, повесила малышу. – Помни, я твоя мама и я люблю тебя.

– Вы уверены? – в который раз спросила я.

– Берите его. Забирайте сейчас же! Быстро. Пока у меня не разорвалось сердце. Унесите его, умоляю вас.

Она почти кинула мне ребенка и быстро отвернулась. Я отнимала ребенка у матери, и меня била такая же дрожь, как и ее, кружилась голова, тошнило. Она сама этого хотела. Я не вырывала дитя из ее рук. Я не отнимала его. Я передала младенца Кэтрин, которая приняла его так же естественно, как если бы он был ее собственный, приласкала, заворковала – ведь правда же, какие мы красавчики?

– Не печальтесь, мэм, – сказала она Сьюзен, – я буду любить Дэйви как собственного сына.

После того как Кэтрин исчезла за поворотом лестницы, я хотела перевязать Сьюзен грудь, но она столь бурно рыдала, что я решила отложить процедуру.

Наутро юная мисс Эпплгейт поцеловала меня на прощанье. Лицо у нее было мрачное, но она больше не плакала.

– Благодарю вас, мадам. За все. За вашу доброту.

– Куда вы сейчас, дитя мое?

Она возвращалась домой. Мать с отцом примут ее обратно. Никто ничего не узнает, только родители и негодяй доктор Бенджамен. Она так рада, что не придется за него выходить. Я обняла ее и пожелала всего наилучшего. И Сьюзен Эпплгейт удалилась. Я смотрела ей вслед и никак не могла решить, рассказывать ли Чарли про миссис Райдер и маленького Дэйви. Когда его отлучат от груди? И возьмем ли мы его? По правде говоря, мне уже почти расхотелось: я отчетливо представила, как младенца опять отрывают от материнской груди, и эта картина меня расстроила.

После той истории я в новом свете увидела мамино горе, и смогла наконец понять мистера Брейса. Как и он, я забрала у матери ребенка, я ощущала горечь матери. В голове у меня снова зазвучал голос мистера Брейса: все, что я делаю, во благо. Мне вздумалось опять написать ему.

Уважаемый мистер Брейс, есть ли у вас новая информация о моем брате Джозефе Малдуне? Ему сейчас 17 лет, и, вопреки вашим добрым намерениям, он был разлучен со своими сестрами и потерял нашу фамилию. Я теперь обеспеченная женщина, и можете быть уверены, что я заплачу любую сумму за розыск.

Я отправила письмо, но надежды у меня было мало, и на следующий день я попросила Чарли нанять нового частного детектива.

– Сноп оказался прохиндеем, – сказала я.

Чарли согласился и предложил обратиться за рекомендациями в полицию, там наверняка знают надежных сыщиков, и на сей раз мы назначим награду за результат. В эту ночь мне пригрезилось, что сам мистер Брейс явился к нашей двери. Вот он, ваш маленький странник, сказал благодетель, держа за руку моего братца.

Через четыре месяца вовсе не мистер Брейс явился к моей двери, а Сьюзен Эпплгейт. Она поднялась на крыльцо, а двое сопровождавших ее мужчин ждали в экипаже.

– Я пришла за своим мальчиком.

Я пригласила ее войти, отметив про себя, что лицо у нее теперь не такое бледное, а на пальце искрится бриллиант. Она поведала мне, что отец заставил негодяя Адольфуса Эдвардса вернуться и принять на себя ответственность. Та к что она теперь миссис Эдвардс.

– Мы сами вырастим нашего сына, – дрожащим голосом произнесла она, – нашего маленького Адольфуса.

– Вот и чудесно, – сказала я, улыбаясь.

Не стать мне матерью крошке Дэйви. Разочарование мешалось с облегчением, что не мне придется расставаться с малышом, испытание это достанется Кэтлин Райдер.

Я вручила Сьюзен адрес миссис Райдер, и она поспешно удалилась. Глядя в окно, как они отъезжают, я представила воссоединение семьи. Вообразите себе мое смятение, когда Сьюзен с двумя джентльменами примерно через час вернулись – и все чрезвычайно рассерженные.

– Похитительницу Кэтрин Райдер не найти, – объявил мужчина постарше, – точно так же, как не найти и ребенка.

Отец Сьюзен, доктор Сэмуэл Эпплгейт, крепкий старик с красными щеками, размахивал у меня перед носом указательным пальцем, Сьюзен плакала, а другой джентльмен, которого я определила как негодяя Адольфуса Эдвардса, теребил рукава.

– Итак, мадам, – разорялся доктор Эпплгейт, – предъявите нам ребенка.

– Не я его родила, не мне его предъявлять, – ответила я, – виноваты эти двое.

– Я хочу получить обратно своего сына, – квакнул Адольфус. – Если вы немедленно его не вернете, я вас отволоку в участок, а оттуда вы попадете в тюрьму.

Первый раз в жизни меня пугали тюрьмой. Как оказалось, не последний.

– Ребенка у меня нет, но я его найду. – Я шагнула к Сьюзен, желая ее успокоить.

– Не приближайтесь к ней, чудовище! – И папаша оттолкнул от меня дочь. – Мне все про вас известно. Про ваши жуткие сатанинские обряды. Про вашу преступную жизнь. Хорошо известно, что вы продаете трупы некрофилам! Для всех медиков вы – воплощенный ужас.

– Ого, – сказала я. – Вы это всерьез, мистер? У меня уважаемая клиника.

– У вас не хватит образования, чтобы курятником заведовать, мадам! – рявкнул Эпплгейт. – Если вы не отыщете моего внука, то пожалеете, что сами родились на свет.

Надо сказать, что мое желание вернуть ребенка в родную семью было столь же сильным, как и у Сьюзен. Я прошла через муки совести, бессонницу, кошмары. Немало дней провела, анализируя свои мотивы, пытаясь разобраться, насколько они эгоистичны. К угрозе доктора я отнеслась серьезно, но куда важнее были слезы Сьюзен. Я еще не ведала, что она попала в когти горгулий, готовых слететь с карниза величественного здания и начать охоту на меня. Мы приступили к поискам, первым делом опросив соседей Райдеров на Дэланси-стрит, и выяснили, что семейство переехало в местечко, именуемое Сонная Лощина, это где-то на Гудзоне, но адрес они не оставили. Чарли отправился искать. Пропадал он пару недель.

– Где папа? – спрашивала Аннабелль. – Он привезет нам мальчика?

Пришлось объяснять, что мальчика наш папа ищет для другой мамы, и я с особой остротой ощутила, насколько мне не хватает детей. Чарли не только разыскивал Райдеров, но попутно присматривал дом в сельской местности. Большинство обеспеченных людей давно уже обзавелись загородными виллами. Чарли побывал в резиденции барона-разбойника Джея Гулда[79] и в голландском доме Вашингтона Ирвинга[80] под названием Саннисайд. Ни Дэйви, ни миссис Райдер он не нашел. Но что, если он с большим усердием искал дом, нежели ребенка?

– На что ты потратил две недели?

– Энни, говорю тебе, мы построим замок над Гудзоном не хуже, чем Линдхерст[81]. Башни. Арки. Стоянки для экипажей.

Однажды мы переедем в Сонную Лощину и заделаемся сельскими жителями. Видела бы ты сады в этом Саннисайде.

– Как насчет миссис Райдер?

– Я прочесал всю местность. Райдеров никто не знает. Никто никогда не слышал об этой кормилице. Она исчезла.

– След остыл, – сказала я Сьюзен Эпплгейт.

Бедная девушка лишилась чувств. И я ее за это не виню.

Винить ее можно только за то, что уж очень быстро она переметнулась на сторону отца. Еще и наврала ему с три короба.

– Мадам Де Босак украла моего ребенка! Она забрала его против моей воли! Она заперла меня в палате! Ох, папа, я слышала, как он плачет от того, что его со мной разлучили, это было ужасно. Там женщины истекают кровью, молят о пощаде. А эта дама, Мадам то есть, не обращает внимания на их мольбы.

– Сьюзен, – с упреком сказала я, – вы же знаете, что это неправда.

– Она перевязала мне груди, – рыдала Сьюзен, – и смотрела, как мой сын плачет от голода. Она продала его сатанистам, папа, как ты и боялся!

Доктор Эпплгейт содрогнулся и с такой яростью сцепил руки, будто уже душил меня.

– Сьюзен, у меня сердце разрывается, глядя на ваши страдания, но вам следовало подумать, прежде чем вываливать столь невообразимую ложь.

Трагедия заключалась в том, что отец и дочь Эпплгейт предпочитали ложь правде, и после того, как я вернула им все их деньги, да еще присовокупила компенсацию в тысячу долларов, отец с дочкой и не подумали успокоиться. Они отправились прямиком в газеты и выложили все свои фантазии. Для меня начались окаянные дни.

Глава четвертая

Клевета

ПОХИЩЕНИЕ МЛАДЕНЦА

Мадам Де Б., дьяволица, хозяйка богатого дома, где вершатся убийства невинных агнцев, отняла младенца от груди матери и похитила бедную крошку, по-видимому, с целью продажи, а может быть, намереваясь бросить дитя в Гудзон возле доков. Сьюзен Эпплгейт, слабая после рождения ребенка, вцепилась в малыша, но преступница вырвала сына у нее из рук и осталась глуха ко всем крикам и мольбам несчастной матери. Мадам не говорит, куда дела ребенка. Общество будет протестовать, на Либерти-стрит станет жарко, и злодейке придется нелегко, пока она не вернет ребенка.

– Сьюзен! – вскрикнула я, прочтя эту чудовищную чушь в «Гералд». – Как вы могли?

Она сразила меня. А ведь я ей помогла. Я сделала для нее все, о чем она просила, утешала ее, плакала с ней, а она мне отплатила клеветой и публичным позором. Слова, которые мне хотелось бы написать ей в ответ, были непечатные. Чарли учил меня, как ответить вежливо, как противопоставить вымыслам разум и науку. Но он не предупредил меня, что газетные шавки сделают из моего письма кричащий заголовок и прилепят на меня ярлык монстра.

От Мадам Де Босак,

самой преступной женщины в Нью-Йорке

Издателю.

Правда заключается в том, что мисс Эпплгейт обратилась ко мне за помощью в трудную минуту, а я, будучи опытной акушеркой, предоставила ей крышу над головой, питание, и она успешно родила здорового ребенка.

Новоиспеченная мать попросила меня найти место, куда можно было бы пристроить ее сына, поскольку сама она не сможет вырастить ребенка. Я нашла кормилицу, готовую выкормить и вырастить мальчика, и мисс Эпплгейт передала ей ребенка по собственной доброй воле. Условия были обговорены между кормилицей и матерью, потому считаю абсурдным возлагать ответственность за пропажу ребенка еще на кого-то.

Искренне ваша, Мадам Ж. Э. Де Босак, акушерка

Правду газеты игнорировали. Они настаивали, что ребенка Эпплгейт я выхватила из объятий матери и бросила в воду с доков на Саут-стрит. А также убила еще одну мать и держу останки в тайном резервуаре. От моего дома до Гудзона идет специальная канализационная труба, потому с избавлением от трупов у меня никаких проблем. Написали, что я продаю детей ведьмам для совершения сатанинских обрядов. Это были в точности слова отца Сьюзен. «Вестник» объявил, что в моей клинике замечен некрофил с большими саквояжами! Меня уличили в близости с осквернителями могил. История Эпплгейтов была для газетчиков бомбой, и писаки лезли из кожи вон.

– Собака лает, ветер носит, – сказал Чарли. – Что они тебе могут сделать? Руки коротки.

Меня поразили его пренебрежительные слова о журналистской честности. О том, что пресса – пустое место. Кто-кто, а Чарли знал изнанку газетного дела. Но мне все равно не нравилось, что полощут и чернят мое имя. Может, я и была Миссис Энн Малдун-Джонс, но в то же самое время я была Мадам Ж. А. Де Босак и гордилась своими успехами.

Так что я очень огорчилась, когда открыла «Санди морнинг ньюс» и обнаружила статью доктора Б. С. Ганнинга. Оказалось, знаменитый доктор тоже взъелся на меня.

О НЕВЕЖЕСТВЕ АКУШЕРОК

Доктор Бенджамен С. Ганнинг

В свете недавних сообщений о трагическом исчезновении младенца по вине некоей Мадам Ж. Де Босак, акушерки-самозванки, медицинскому сообществу следует высказаться категорически против пагубной практики, чересчур распространившейся в наших метрополиях. Несомненно, невежество этих шарлатанок подвергает опасности жен и дочерей представителей высших классов в самый деликатный период их жизни – во время беременности.

Ганнинг настаивал, что только доктор с дипломом вправе быть акушером. Под «доктором» он подразумевал исключительно мужчину.

Это мы, джентльмены с высшим медицинским образованием, должны всем доказать, что жизнь человеческая слишком ценна, чтобы вверять ее необразованной повитухе, которой нельзя позволить даже управлять курятником. Между тем стало известно о некрофилах, выходящих из дверей конторы, в которой хозяйничает это исчадие ада. Осмелюсь предположить, что торговля покойниками из беднейшего класса процветает.

Курятник. Некрофил. Где-то я об этом слышала, причем недавно. Ну конечно. Все тот же доктор Эпплгейт. Не он ли орал мне в лицо, что мне впору курятником заведовать? Не он ли обвинял меня в сговоре с гробокопателями?

– Ганнинг, – бормотала я. – Ганнинг. Ганнинг.

– Ты здорова, моя дорогая? – спросил Чарли, с аппетитом поедая яйцо.

– Послушай, Сьюзен Эпплгейт собирались против ее воли выдать за доктора Бенджамена и записать сына на нового мужа. Она не соглашалась. А не упоминала ли она доктора Бенджамена Ганнинга? Похоже, это один и тот же человек. Это и был один и тот же. Я навела справки. Ганнинг оказался другом Эпплгейта и действительным членом Медицинского госпиталя Колумбийского университета. И это был ТОТ САМЫЙ доктор Ганнинг, чью книгу я штудировала в бытность у Эвансов, тот самый, что рекомендовал горчичную ванну и кровопускание для «возобновления менструальных выделений» и овощную диету «для облегчения симптомов подавления». Одного этого было бы достаточно, чтобы выставить его глубоким невеждой, не знающим разницы между гриппом и триппером, даром что считался широко и глубоко образованным человеком. Он читал лекции в Нью-Йоркском университете. Он был президентом Американского медицинского колледжа. Он писал книги. А сейчас пишет статьи, клеймящие меня. Кто я такая, сиротка с Черри-стрит, чтобы бороться с ним?

– А ведь Ганнинг прав, – сказала я. – Доктор с медицинским образованием предпочтительнее.

– Глупости! – возмутился Чарли. – Сам-то он женщина, что ли? Да он в этом женском лабиринте и полипа не углядит! Способен ли он вернуть ребенка к жизни мановением руки, как ты? Что он умеет делать, чего не умеешь ты?

– Чарли, Ганнинг – эксперт, автор книг. Да ты сам читал его книгу.

– Ну и что? Пусть он мою почитает, – пожал плечами Чарли. – Не расстраивайся ты из-за доктора Ганнинга. Ничего из его суеты да болтовни не выйдет. Конечно, он злится, что красотка Сьюзен ему не досталась. Он просто хочет отобрать у тебя бизнес и разогнать всех акушерок к едреной матери.

– Зачем им наш бизнес? Дама всегда предпочтет врача-женщину.

Доктор Ганнинг моим заработкам не угрожает, решили мы. Но мы не приняли в расчет силу его личной неприязни. Доктор Ганнинг был зол, ибо потерял свою «яблоню в цвету», а доктор Эпплгейт был зол, так как пропал его внук, малыш Адольфус. И оба винили в том меня. Эта парочка настроила против меня всех своих усатых друзей в белых халатах, призвала под свои знамена целую толпу писак с Принтинг-Хаус-сквер. Теперь-то я знаю, что они с самого начала были в сговоре – все эти престарелые козлы, не способные совладать со своей похотью.

Газеты объявили мне настоящую войну. «Полицейский вестник» растолковал публике, что означает слово «мадам». Отныне меня звали «Детоубийца, способная на все». Ее лекарства, заявляла газета, это в лучшем случае сладкая водичка, а в худшем – смертельная отрава. Что касается моих операций, то они не просто опасны, они аморальны.

Оскорбления вывели меня из себя.

– В порошки и таблетки Мадам Де Босак идет лучшая спорынья и самое чистое пижмовое масло, какие только можно сыскать в продаже! – кричала я Чарли. – И при правильной дозировке моя смесь снимает у женщины большую часть обструкций. Все эти ингредиенты можно купить в любой аптеке, у того же Хегеманна!

– Составь ответ, – посоветовал Чарли, – обоснованный с научной и правовой точки зрения.

Бумагу мы сочинили вдвоем: я говорила, он писал. Тем же манером мы много лет назад писали послания Датч. В глазах Чарли опять вспыхнул знакомый огонек, он снова стал вольнодумцем, о стезе которого мечтал в юности. Хотя моя грамматика ненамного улучшилась со времен Чатем-сквер, излагать мысли Чарли меня научил. Я взяла в руки письмо, написанное его прекрасным почерком.

Издатели!

У вас имеются доказательства моих преступлений? Что дает вам право публично порочить мое доброе имя? Такого права у вас нет. Я чиста перед законом. Мои лекарства – известные очищающие средства, продающиеся во всех солидных аптеках. Впрочем, если кто-нибудь из моих многочисленных пациенток скажет, что применяемые мной препараты, методы лечения или ухода за больными нанесли вред ее здоровью, то я выплачу вам и ей по сто долларов каждому.

Мадам Ж. А. Де Босак

– Мы собираемся им платить? – поразилась я. – Ты же приглашаешь их судиться со мной!

– Никто не подаст иск, ни одна живая душа, – отмахнулся Чарли, очень довольный собой. – Если даже даме не по вкусу твои таблетки, разве она признается, что пользовалась твоими услугами? Или покупала твое снадобье?

– А как же Сьюзен Эпплгейт?

– Одна-единственная за столько лет. К тому же ее отец заставил. Что она может доказать? Не нравится тебе газета – просто не читай ее. Пусть щелкоперы болтают что хотят. Либо ты последняя трусишка, либо втолкуй им, что есть что.

Всякий раз, когда Чарли называл меня трусишкой, мне хотелось немедля доказать обратное. Не намерена я отступать, особенно перед такими слизняками. Ни за что. И я отправила письмо.

Не буди лихо, пока оно тихо, любила повторять мама. Ха! Ну почему всякий раз, когда девушка попадает в беду, она сама виновата? Я уже достаточно натерпелась в жизни. Зачем мне новые испытания? У меня есть ребенок, о котором надо заботиться, ангел пяти лет от роду с шелковистыми локонами, обожающая вышивать и ходить со мной по магазинам.

– О, мама, ты такая красивая! – вздыхает моя девочка, кладя в экипаже мне на плечо свою кудрявую головку.

Стоит ли рисковать таким счастьем? Вряд ли. Но это же были всего-навсего письма. Я просто оборонялась.

Я разослала письма в редакции, но газеты и не подумали прекратить яростную кампанию против меня, напротив, казалось, что этим шагом я даже подбросила дров в огонь. Тем летом ложь громоздилась на ложь, смердела на жарком солнце, обращаясь в истинный навоз, но невежественная публика жадно проглатывала и его. «Полицейский вестник» дописался до того, что обвинил меня в убийстве.

А не приходило ли в голову почтенным законникам нашего города, что несчастная Мэри Роджерс, убитая в прошлом году[82], также пала жертвой злокозненной Мадам Де Босак? Причины остались невыясненными, тем не менее хорошо известно, что мисс Роджерс была продавщицей сигар в табачном магазине Андерсона, расположенном в трех кварталах от дома Мадам Смерть. Вполне вероятно, что она скончалась от рук этого воплощения зла, а та потом спустила тело в Гудзон.

Мэри Роджерс! Никогда в глаза тебя не видела. Одна из самых знаменитых жертв в истории Нью-Йорка. Редкой красоты продавщица табака. Ее тело нашли плавающим в реке подле Хобокена, лицо изъедено, на шее след от веревки. «Вестник» заявлял, что убийца – Мадам Де Босак, что это я убила бедное дитя на Либерти-стрит. Дескать, мертвое тело Мэри переплыло через реку в Нью-Джерси, а ее одежду я закопала под деревом в хобокенской лавровой аллее, где вещи и нашли. Впрочем, возможно, я кого-то наняла.

Ну разумеется. Еще я летаю на метле и отлавливаю людские души. Что до этого Хобокена, так я там В ЖИЗНИ НЕ БЫЛА. Очередная клевета. Газеты превратили меня в злобную осу. Чего ради мне душить женщину, если я каждый день оказываю помощь нежному полу, и действовать приходится и впрямь очень нежно. Взбивать подушки. Вытирать слезы. Останавливать кровь. Для Либерти-стрит я была СВЯТАЯ. Да и для всего Нью-Йорка. «Полицейский вестник» окрестил меня Доктор Зло и предложил окружить мой дом полицейским кордоном, дабы перекрыть доступ незадачливым беспутницам, которые, по определению писак, «отчаянно жаждут скрыть свой позор».

А вот силу женского отчаяния борзописцы недооценили. Кажется, ничто не могло остановить моих дам в их стремлении попасть ко мне на прием. Никакие полицейские кордоны. Никакие сторожевые псы. Хотя и те и другие были на страже – спасибо шефу «Полицейского вестника» Матселлу и его писучим парнишкам, спасибо их консультантам, уважаемым представителям медицинского сообщества, доктору Эпплгейту и доктору Ганнингу. Меня запугали, меня отслеживали и травили, возле здания регулярно дежурил полицейский, и все-таки мои женщины шли ко мне и шли.

– Что, если меня арестуют? – спросила я у Чарли.

– Выкупим тебя и понизим цены, – заявил мой оптимист.

– И как ты это сделаешь? Магическим трюком?

– Друзья из высших сфер. Судьи. Полицейское начальство. Деньги. Так это и делается, ясно? Еще твоя миссис Эванс рассказывала об этом, помнишь?

– А если не получится?

– Наймем адвоката. Только я не верю, что хоть одна пациентка подаст жалобу.

– Но если ты ошибаешься, мне грозит арест! Думаешь, нашей дочери понравится, что мать у нее в тюрьме?

– Милая моя, они все только болтают. Действий никаких. Что они докажут?

– Ничего, – был мой ответ.

Чарли был хороший продавец. Продал мне свою точку зрения, и она меня убедила. Я доверяла своим пациенткам. У них имелась основательная причина держать язык за зубами, и это являлось моей наилучшей страховкой.

У полисмена была цыплячья шея, поросшая пушком. Он прохаживался по Либерти-стрит от моей клиники до нашего дома и обратно, вертя в руках дубинку и насвистывая «ТураЛо». Как-то утром я вышла из дома с корзиной, собираясь прогуляться по ближайшим лавкам.

– Доброе утро, офицер, – широко улыбнулась я ему. Он холодно смотрел на меня.

– Чудесная погода, – продолжала я.

Ну уж никак не чудесная. Бедный фараон дышал на красные от холода руки, переминался с ноги на ногу, нос у него был тоже красный, так что, вернувшись из магазина, я отправила к нему Мэгги Макграт с кружкой теплого сидра, наказав как можно энергичнее пускать в ход свои прелестные ресницы.

– Мадам Де Босак шлет вам в благодарность за то, что охраняете наши владения, – сказала Мэгги безо всякого сарказма.

Когда температура упала ниже некуда, отвага полисмена Корригана последовала за ней. Правда, холод быстро отступил перед натиском горячего супа и теплых улыбок Мэгги. И вскоре полисмен уже заходил через черный вход – погреть у огня руки, а мои помощницы заливали в него пинты эля, снабжали лекарствами для чахоточной матушки и просили внести взносы на благотворительность, исключительно по его выбору (само собой, он выбирал свой карман). Таким образом бедняга был приручен и перешел из стана врагов в наш стан.

Но полицейские, они как крысы. Там, где один, тут же целый выводок. Мы советовали посетительницам прикрывать лицо вуалькой, а домой направляться не прямиком, а только убедившись, что за ними не следят. У нас был общий интерес: не позволить волосатой лапе закона проникнуть в нашу жизнь.

Никто из них ничего не скажет. И хотя поток женщин не иссякал, в клинику зачастили представители и сильного пола – мужья, возлюбленные, а то и братья. Влетает такой, руки в карманах, и, запинаясь-заикаясь, интересуется, не найдется ли лекарства для его милой Марты, Дженни, его миссис? Можно ли заплатить за вызов на дом к Маргарет? Быстрее бегите к миссис Ропер! Их волнение, озабоченность были так же трогательны, как и облегчение после того, как они получали пакеты со склянками и брошюрками. Бывало, тороплюсь я к пациентке по темным улицам, а муж меня еще подгоняет. Особенно мне запомнился мистер Бивенс, добродушный парень, заложник своих мужских потребностей. Он прибыл к нам прямо из церкви, где молился, прося о помощи.

– Говорю я, Господи, моя Руби снова с семьей, – рассказывал мистер Бивенс, – а если она понесет еще одного, это точно ее убьет. Хотя наверняка ведь никогда не знаешь. И Господь услышал меня, ответил, что нет греха в том, чтобы пойти и спросить. И вот я прошу помощи как у Него, так и у вас.

Позже Руби пришла уже сама и стала меня горячо благодарить за улучшение здоровья и за прочие улучшения, как она выразилась. Ее муж проштудировал все Чарлзовы брошюры.

– Мы пойдем по французскому пути! – возгласил он. – Нам хорошо с нашими четырьмя, и мы не хотим, чтобы их стало больше.

Если бы такие счастливые финалы ждали каждую женщину, переступавшую наш порог! Так нет ведь, одна-две из них кончили жизнь точно так же, как бедная Корделия Парди, но у меня нет сил вспоминать эти истории.

Глава пятая

Опекун

Корделия была маленькая и худенькая, с гривой густых черных волос, торчавших из-под шляпки. Я бы дала ей лет шестнадцать, не больше. Когда я провела ее в свой кабинет, она даже не глядела на меня, нервная и пугливая, будто птичка.

– Все, что я скажу, останется между нами? – чуть слышно спросила она.

– Моя дорогая миссис Парди, вашу тайну похоронят вместе со мной.

Она вздохнула и передернула плечами каким-то детским движением.

– Мой муж отправил меня сюда из Нью-Хейвена… чтобы сделать… аборт.

Это слово она произнесла до того тихо, что я еле расслышала.