Р.А.Б. Минаев Сергей
– Я хочу уволиться, – прошептал я, закрыв лицо руками. – Я хочу отвалить…
– Do it for your country, baby, – рассмеялся Загорецкий. – Ширинку застегни для начала.
Покраснев, я дернул молнию на брюках и направился к выходу.
– Послушай, ты сказал, что вместо нас придут худшие. А мы, выходит, лучшие?
– Не уверен.
– Ты домой, что ли, собрался?
– Угу.
– Зачем?
– Не уверен, что смогу ответить на твой вопрос…
Пауза.
– Как ты думаешь, нам назначат Нестерова?
– Если мы с тобой не уберем его раньше. Или не уберемся отсюда сами.
– Что думаешь выбрать?
Пауза.
– А ты?
– Я хочу свалить.
Пауза.
– Подожди пока. Просто не горячись.
Вернувшись к дверям пенала, я понял, что коллеги допились до коллективного прослушивания группы «Ленинград».
– «А я свой день рождения не буду справлять!» – неслось из колонок.
На припеве музыку приглушали и допевали за Шнура шепотом:
– «Все заебало – пиздец, нахуй, блядь!!!»
Шепот при этом был такой, что охранники на первом этаже наверняка краснели.
– Таратарара-тарара-тарарара, Таратарара-тарара-тарарара!!! – подпевал пьяный хор.
Возвращаться желания не было. Похлопав себя по карманам, я убедился в наличии ключей от квартиры и уверенно зашагал к лифтам.
«Свиньи, свиньи, свиньи», – пульсировало в висках. Доехав до первого этажа, я подумал, что уважаемым представителям андеграунда следует законодательно запретить писать протестные тексты, ибо они становятся гимнами менеджеров среднего звена.
– А что там происходит-то наверху? Музыка орет нереально. – Поинтересовался у меня охранник на выходе.
– Там крепят командный дух, – бросил я и вышел из здания. Темнело. Казалось, даже эти осенние московские сумерки отдают перегаром.
Настоящее празднование дня рождения состоялось часом позже, в Аниной квартире. Мы отмечали его вдвоем, устроившись на кухне. Впервые за многие годы у меня был настоящий торт с настоящими свечами, которые я задул с первого раза. Аня подарила мне нарциссы в маленьком глиняном горшке. Открывая шампанское, я не справился с пробкой и добрая его часть пролилась на цветы, вызвав у нас безудержный смех. На кухне было так тепло, что, казалось, снег за окном идет в каком-то другом городе. И фоном играла старая песня Duran Duran, а я видел только ее глаза, и каждую минуту смотрел на часы, кусая губы от бессильной злобы. Оттого, что я не могу продлить эту ночь еще на двадцать четыре часа, а потом еще на тридцать шесть. И так до бесконечности.
Потом мы пошли в комнату, включили телевизор, который показывал совершенно идиотский сериал, и я подумал о том, что из моей жизни давно исчезло это чувство домашней безмятежности. Я положил голову Ане на колени, и как только ее пальцы коснулись моих волос, совершенно необъяснимым для себя образом заснул. Крепко-крепко. Мне ничего не снилось. Мне абсолютно ничего не снилось.
Домой я приехал за час до того, когда приличные люди собираются на работу. В ближайшем супермаркете я купил бутылку виски и высосал из нее грамм четыреста для имитации алкогольного опьянения. Это слабо помогло. Я по-прежнему был абсолютно трезв.
Увидев у меня в руках горшок, Света спросила:
– Это все, что подарили коллеги?
– Пожалуй, да, – ответил я после долгой паузы.
– Стоило пить с ними до шести утра, – пожала она плечами.
– Пожалуй, не стоило, – согласился я и, почти натурально шатаясь, поплелся в душ, где провел следующие полчаса, старательно доказывая самому себе, что я не плачу. Просто из душа льется такая вода, которая, скатившись по волосам и достигнув переносицы, сразу становится соленой…
Нестерова необходимо было устранить, и тому было несколько причин. Моя давешняя мечта о кресле руководителя департамента, однажды растаяв на коллективной сходке в кафе, более ко мне не возвращалась. Но оказаться в ситуации, когда моим начальником станет бывший сапог, мне не хотелось. Однако все шло к тому. После инцидента с Керимовым и смерти Евдокимова лучшие торговые представители их отделов почему-то оказались у Нестерова. Уболтал ли он Юсупова или договорился с забитыми торгашами самостоятельно, или причиной тому «ошибки в базе», я не знал. Впрочем, для всех нас это не имело значения. Факты были налицо: после распределения между нами клиентской базы выбывших, отделу Нестерова принадлежало тридцать процентов оборота, отделу Загорецкого – двадцать четыре, двадцать процентов приходилось на меня, шестнадцать на Захарову и замыкал список Старостин. Декабрьские продажи обещали этот разрыв существенно увеличить…
Внутренне я был согласен с тем, чтобы моим новым начальником стал Загорецкий. Он был единственным коллегой, общение с которым выходило за рамки офиса, человеком, чьи взгляды на жизнь мне импонировали, а главное – он был совершенно самодостаточным. Из тех, чья самооценка не меняется в зависимости от надписи на визитке. Конечно, у него были свои тараканы: интеллектуальные понты, заносчивость, снобизм, но главным для меня было то, что с ним можно было общаться. В конце концов если уж говорить о тараканах, начать следовало с меня. Любой разговор, независимо от того, на какую тему он велся, неизменно сводился мной к личной жизни. Своей или собеседника. И Загорецкий со временем стал тем человеком, который выслушивал мои терзания, «аналитические выкладки», «рассмотрение возможных вариантов» и прочее, что обычно бурлит в головах у мужиков, имеющих любовницу. Выслушивал и, самое главное, поддерживал эти разговоры многочисленными примерами или пространными рассуждениями, не давая советов. Даже несмотря на эту чертову гонку за кресло, которая, кажется, имела для него значение, он находил время для таких разговоров. Это дорогого стоило.
Говорить о моральной стороне вопроса также не приходилось. Нестеров был одним из тех, кому удается тщательно маскировать свою сущность подлеца под маской простоватого рубахи-парня. Именно такие люди в основном и встречались мне на офисных дорожках. Они были моими супервайзерами, начальниками HR-отделов, руководителями направлений. Только из таких корпорациям удается отливать молотки, стучащие по менеджерским головам. Другие просто не пробиваются. Решив убрать Нестерова, я таким образом давал пинок всем этим уродам. По сильной обкурке я как-то сказал Загорецкому, что нашей подставой мы фактически исполняем коллективную мечту задавленного офисного планктона. На что тот ответил, что коллективная мечта планктона – это корпоратив в Анталии длиною в жизнь, по окончании которого всем, кто танцевал и прыгал в мешках, выдают бонусы.
К сливу Нестерова готовились тщательно. Прорабатывали несколько сценариев, но каждый из них, чем более сложным и хитроумным он казался, тем скорее лопался, сталкиваясь с реальностью. Сначала Загорецкий предложил купить подчиненных Нестерова, чтобы те написали коллективное письмо, отказываясь работать под его руководством. Но встретившись как бы случайно в столовой с одним из его торговых представителей и разговорившись, мы пришли к выводу, что эти люди слишком аморфны, чтобы сделать хоть какое-то коллективное движение, и слишком забиты, чтобы хотя бы позволить себе подумать о возможном улучшении атмосферы в отделе в случае смены непосредственного начальника. На подготовку такого коллективного письма ушли бы месяцы, в последний момент самые активные бы соскочили, а полученные деньги прогуляли. В общем, апелляции к гражданскому самосознанию были делом пустым.
Второй идей было организовать слив информации конкурентам по электронной почте с компьютера Нестерова. Но оказалось, что герой почтой практически не пользуется, предпочитая телефон и личные встречи, а окажись наше предприятие удачным – ему всегда удастся отмазаться. В самом деле, пароли от чужих компьютеров, вследствие всеобщего раздолбайства, гуляли по рукам.
Моим предложением было организовать покупку рекламных материалов «для Минска», сложить их в «Газель» и припарковать у дома Нестерова, о чем своевременно проинформировать СБ. Но это уже было из разряда отечественных криминальных сериалов, и подразумевало множество технических сложностей: покупку «Газели» на подставное лицо, погрузку-разгрузку, вовлечение в дело складских работников. И опять же, мало ли кто припарковал «Газель» у его дома? У некоторых домов паркуются машины с украденным оружием. Не сажают же из-за этого всех проживающих в доме ментов!
Проходили дни, росли декабрьские отгрузки, и лицо Нестерова приобретало все более начальственные черты. Какое-то время мы опасались с его стороны подставы, но ему этого и не требовалось. Результаты продаж на конец года делали его лидером вчистую. Однажды, столкнувшись со мной в дверях туалета, он позволил себе намекнуть на давешний разговор:
– Зря ты, Исаев, тогда со мной не договорился. Не жалеешь теперь?
Я ответил бы ему фразой Эдит Пиаф: «Я ни о чем не жалею», но не знал французского. Я знал другое: он уже чувствовал себя хозяином пенала.
Идея, как водится, оказалась самой простой и гениально-дерзкой. В среду после обеда ко мне подбежал взъерошенный Загорецкий, толкнул в бок и пригласил в курилку:
– Я все придумал, – заговорщицким шепотом начал он. – Единственное, на чем его можно спалить, – наличные бабки. Наши откаты.
– Ты сдурел?! – Я покрутил пальцем у виска. – А мы не участвуем, что ли?
– Короче говоря, ты сколько наличных сможешь собрать?
– Ну… тыщ пятьдесят-шестьдесят.
– Пятьдесят, – Загорецкий поднял глаза к потолку, рассчитывая, – плюс еще полтос. В общем, нужно тысяч сто двадцать. Для убедительности. Список его клиентов, получающих откаты, у меня есть…
– Старичок, я ни черта не понимаю!
– Напрягись. Буду объяснять по пунктам…
Нестерова уволили девятого декабря. Кажется, это был вторник. Трое сотрудников эсбэ зашли к нам в кабинет в одиннадцать утра, попросили его подняться и отойти к окну. Пока один из них стоял рядом с Нестеровым, двое других методично вытаскивали все из его стола. Ящик за ящиком. Визитницы, папки с документами, журналы, письменные принадлежности, компакт-диски. Все это раскладывалось на столе, с одним и тем же вопросом:
– Это ваши вещи?
Нестеров стоял с выпученными глазами и тряс головой. Мы сидели, оцепенев. Я сжал подлокотники кресла так сильно, что побелели костяшки пальцев. Загорецкий напряженно следил за процедурой обыска, будто боясь пропустить что-то важное. Захарова смотрела то на Нестерова, то на эсбэшника. Старостин до такой степени потерял над собой контроль, что не стесняясь ковырял в носу, засовывая палец в ноздрю чуть ли не наполовину. Мне стало страшно. Я моментально покрылся испариной. Казалось, эсбэшники роются не у Нестерова, а в моем столе. И вот-вот найдут что-то противозаконное, преступное, то, что выдаст меня с головой. Хотя я ничего не замышлял и ящики моего стола были наполовину пусты.
Старший эсбэшник взял подарочную коробку с тремя компактами Земфиры, открыл ее и сухо сказал:
– Я прошу всех присутствующих подойти сюда. И вас, – обернулся он к Нестерову, – особенно.
У Нестерова затряслись губы. Второй эсбэшник поднял трубку, набрал внутренний номер и сказал, почти не разжимая губ:
– Заходите.
Мы медленно, как парализованные членистоногие, стали подползать к его столу. Эсбэшник развернулся к нам, вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и пояснил:
– Вчера в эсбэ поступило анонимное электронное сообщение о том, что сотрудник вашего департамента Нестеров систематически присваивает себе наличные деньги, получаемые им в бухгалтерии для, – он понизил голос, – мотивации клиентов.
В этот момент в нашу комнату зашел Юсупов, кивнул и встал в угол, скрестив руки на груди.
– Руководство компании распорядилось назначить внутреннее расследование по факту кражи наличных средств. Это ваши вещи, Нестеров?
– Нет! Это… это я впервые вижу! – срывающимся голосом затараторил Нестеров. – Это какое-то… глупость! Недоразумение! Меня пытаются оговорить!!!
Эсбэшник открыл коробку с дисками и продемонстрировал нам ее содержимое. В коробке лежали сложенные пополам конверты.
– ООО «Гэндальф», июль, – читал эсбешник надписи на конвертах, – ООО «Гэндальф», август.
Он распечатывал конверты, бросая на стол тонкие пачки денег, перевязанные резинкой. Каждый раз когда пачка шлепалась на стол, Захарова провожала ее полными ужаса глазами и икала.
Второй сотрудник открыл папку, на которой значилось «Отчеты (старые)», и зашелестел подколотыми документами. Ближе к концу стали появляться конверты:
– «Фирма Китеж», март, «Фирма Китеж», апрель, – монотонно читал он надписи, распечатывал конверты и демонстрировал окружающим пачки денег.
– Пересчитывайте, – сказал Юсупов.
В кабинет вошла секретарша, передав ему таблицу.
– Мне это подбросили!
Нестеров попытался рвануть к столу, но эсбэшник схватил его за бицепс, прошипев:
– Стоять!
– ООО «Гендальф», июль, восемь тысяч пятьсот. То же, август, семь тысяч двести пятьдесят, – озвучивал старший, в то время как Юсупов сверялся с таблицей выданных клиентам Нестерова «откатов» и кивал.
У меня зазвенело в ушах. Я перестал слышать слова эсбэшников. Страх размывал картинку перед глазами. Захотелось выбежать в туалет, но я лишь крепче вцепился в кресло, боясь, что сейчас Нестеров опомнится, поймет в чем дело, и нервозное состояние выдаст нас с головой. Хотя было очевидно, что суммы, найденные в его столе, соответствовали списку «мотиваций» и никто, кроме него, не мог их туда положить.
– Итого сто восемь тысяч четыреста пятьдесят рублей в десяти конвертах, подписанных… – чеканил каждое слово старший группы.
Двое сотрудников под руки увели Нестерова.
– Анатолий Владимирович, но вы же знаете! – кричал он уже из коридора. – Я семь лет у вас работаю!
Меня подставили! Это не мое! Не мое! – последние слова звучали уже как истерика. Кажется, Нестеров начал плакать.
Старший приказал нам оставаться на местах. Обыск начали со стола Захаровой. Я снова вспотел. В этот раз уже основательно. Так, что рубаха прилипла к спине.
Через полтора часа мы встретились с Загорецким у метро «Кропоткинская» и пошли вверх по Гоголевскому бульвару, ведя бессмысленные разговоры. Я зачем-то говорил о вытащенной из ящиков и шкафов куче барахла, оставленной эсбешниками у каждого на столе, и о том, что теперь в нашем пенале жуткий бардак.
А Загорецкий сетовал на то, что при обыске повредили его iPod. Он сказал это таким будничным тоном, будто обыски проходят у нас каждый день. Мне внезапно приспичило в туалет, и я начал расспрашивать, знает ли он, где находятся синие кабинки, которые обычно стерегут вечно лузгающие семечки тетки. Загорецкий предложил мне зайти в ближайшее кафе, выпить кофе и воспользоваться там заведением, а я глупо заметил, что это дороже выйдет. Загорецкий рассмеялся и сказал, что метания лирического героя в поисках туалета и его мучительный выбор между чашкой кофе за семьдесят рублей в городском кафе и десятью рублями за использование заплеванного общественного туалета могли бы стать темой для двадцатистраничного интеллигентского монолога в книге Гришковца. Но я не читал ни одной его книги и не произносил долгих монологов. Я глядел на Загорецкого и чувствовал, что меня отпускает, и в этот момент он произнес:
– Расслабься, старичок. Все уже закончилось. Понимаешь? Все закончилось…
А утром я обнаружил у себя на столе аккуратный фирменный бланк, лежащий поверх куч, которые эсбэшники вытащили накануне из наших ящиков. На бланке значилось, что каждый из нас оштрафован на две тысячи шестьсот рублей за «несоблюдение порядка на рабочем месте» и «халатность, вследствие которой третьи лица могли получить доступ к закрытой информации о работе Корпорации». Ниже стояла ссылка на статью внутреннего положения и личный контракт. Такой бланк лежал на каждом столе. Даже на столе Нестерова…
18
Началась последняя предновогодняя неделя. Несмотря на то что газеты уже тихо подвизгивали о грядущем падении рубля, основной новостью для офисных жителей были сообщения на «Одноклассниках», типа: «Максим Лейкин и Екатерина Фадеева больше не друзья» или: «Иван Мохов вступил в сообщество “Антилузер”, теперь в нем 87 342 члена». Или обсуждение новогодних подарков, или «горячих» туров куда угодно. «Колхозники», отложившие «подарочные» поездки в Москву на последние дни, заполонили улицы. Пробки стали просто невыносимыми.
Сквозь шум распродаж потихоньку стали просачиваться слухи о всеобщем кризисе, который ухнет в январе. Клерки в курилках многозначительно морщили лбы, проводя аналогии со Штатами и Европой и рассуждая о проблемах нашей банковской системы. Но единственный кризис, интересовавший меня, был личного характера.
Мы с Аней начали методично планировать будущее. Обсуждать мой уход из дома, детали быта, разговоры на работе, которые непременно возникнут, благо моя жена знакома с одной из офисных секретарш, так некстати переехавшей в наш дом, возможные последствия.
Я собирал дополнительную информацию. Разговоры с друзьями, как правило, ни черта не дают. Их советы сводятся к «забей, все так живут!» или историям вроде: «у меня дядя прожил с женой сорок лет, имея двух постоянных любовниц» или философскому: «и с этой будет то же самое». Постепенно ты приходишь к выводу, что страна живет быдло-формулой: «Хороший левак – укрепляет брак», и начинаешь двигаться дальше. Потому что не хочешь стать одним из всех – пузатым Васей, вечным соседом с одутловатым лицом и похотливыми глазами.
Когда хочешь уйти из дома, ты вдруг обращаешь особое внимание на семейное положение коллег, клиентов и просто знакомых. Ты жадно цепляешься за разговоры разведенных о том, как это происходило. По дням (если можно, по минутам). Ты негласно приветствуешь всех имеющих любовниц или готовящихся расстаться с женой. Ты ищешь союзников. Ты вербуешь в свои ряды единомышленников. Ты вливаешься в новую социальную группу.
В тот день я ехал со встречи с директором магазина, моим старым приятелем. Из тех, с кем уже почти не общался, но неожиданное изменение твоих обстоятельств вдруг делает такое общение особенно ценным. Прослушав его подробный рассказ о трехлетнем романе, закончившемся уходом из семьи, где было двое детей, я малодушно обрадовался, что у других это бывает еще сложнее, а вслух восхитился твердостью его духа и героизмом, проявленным на романтическом пути, и, ободренный, отбыл восвояси.
Я очень быстро долетел от «Динамо» до Нового Арбата, попав в ничем не объяснимый отрезок времени, когда машин по маршруту моего следования практически не было. Этакая коллективная дыра в массовом сознании, когда все синхронно решают «не ехать по Тверской, потому что там глушняк», и улица магическим образом пустеет. А Новый Арбат был совершенно свободным, возможно, после очередного «перекрытия», и на долю секунды мне показалось, что Москва замерла: завтра начнется метель, потом – Новый год. И еще многое другое…
Первым встреченным мной в коридоре был Загорецкий, вышагивавший с сияющим видом из кабинета Юсупова.
– That’s how people grow up, aaah, that’s how people grow up, – напевал Загорецкий, направляясь ко мне.
– Типа поздравляю и все такое! – Я протянул ему руку. Честно говоря, я был несказанно рад, что все так закончилось. – Наливаешь?
– Сам нальешь. – Загорецкий улыбнулся.
– Ну вот, не успел пост получить, как уже начался тоталитаризм. Тебя назначили, а наливать должны подчиненные? – Я приставил руку к виску. – Когда бежать за бутылкой, ваше благородие?
– Ты к Юсупову зайди сначала, – Загорецкий показал большим пальцем себе за спину, – вызывает.
– Зачем?
– Я отказался, Саш, – развел руками Загорецкий. – Такие дела!
– Как? Ты чо, дурак? – непонимающе вылупился я на него.
– Let me live before I die, – снова пропел он. – Не хочу. Я сказал Юсупову, что лучшего кандидата, чем ты, в департаменте нет. Так будет лучше. Для всех.
– Ты? Ты… правда, что ли?
– Нет, пошутил. Все, хватит мусолить, иди к Юсупову, пока он не передумал.
– Не пойду! – Я замотал головой.
– Мне тебя донести? – Загорецкий припал на одно колено. – Боюсь, не дотащу, ты толстый. Все, Саш, хватит комедию ломать, ступай к Юсупову.
Дальше все было как в тумане. Скользкая ручка двери кабинета коммерческого директора, его располагающее рукопожатие, доверительный тон беседы, дежурные фразы о том, как меня ценит компания, и какая на мне теперь ответственность. Было еще что-то про «стараться не допускать ошибок прежнего руководства», «жестче контролировать коллектив», «стратегические цели и задачи», «первая ступень в карьере топ-менеджера», «полномочия», «представительские расходы», «доклады на совете директоров» и… я не разбирал и половины сказанного. Просто не мог сосредоточиться. Я сидел и спрашивал себя: почему? Почему именно теперь?
У меня была четкая цель: обеспечить себе комфортное существование на ближайшие полгода, пока я не подыщу новую работу, не разведусь с женой, не налажу новый быт. И вот теперь выходило так, что я становлюсь ответственным за тех, с кем был вчера на равных. Я многому научился за этот год. Я стал настоящим офисным бульдогом. Ошибки «прежнего руководства» были для меня ясны как день. Мои коллеги были хорошими людьми, но «жестче контролировать» их у меня никогда не получится, равно как и выполнять с ними «стратегические цели и задачи». Их придется менять, если я действительно хочу чего-то добиться. Выгонять к чертовой матери и набирать молодых, двадцатипятилетних. Но я не хочу чего-то добиваться. Не хочу устраивать соковыжималку. Не так ли думал Загорецкий, когда отказывался от поста в мою пользу?
Потом были хилые аплодисменты в пенале. Поцелуй Захаровой, объятия Старостина. Все хотели куда-то сорваться и немедленно отметить «это дело». И Старостин сказал, что завтра нужно собрать всех «торгашей» и объявить им о моем новом назначении, а Захарова настаивала, что официальное объявление должен сделать сам Юсупов, и у них завязался спор, а из колонок компьютера Загорецкого заиграла «God Save the Queen», и я подошел к его столу, чтобы задать всего один вопрос: зачем? Но мой взгляд упал на коробку из-под компакт-диска, на которой был изображен лежащий навзничь человек с восковым лицом и сложенными на груди руками, а на диске значилось:
«THE SMITHS. The Queen Is Dead».
Все происходящее настолько диссонировало с моими чувствами, что я просто развернулся и вышел. Прочь от этих идиотских постов, хлопающих коллег, «торгашей», которым кто-то должен сделать официальное заявление, от мертвых и живых королев, от поцелуев. От всего.
Приехав домой, я тихо разделся, прошел в ванную, включил оба крана и уставился на себя в зеркало:
– Ты чего так рано? – увидел я в зеркале озабоченное лицо жены.
– Так вышло.
– А что с лицом? Тебя уволили? – Впервые за многие месяцы это была искренняя заинтересованность моими делами. Вероятно, из-за незаконченного ремонта.
– Нет, начальником сделали.
– Все шутишь, – скривилась она и исчезла из зеркала.
– К сожалению, это не шутка, – тихо произнес я.
– Мы на Новый год приглашены к Даевым, – донеслось из кухни. – Ты, надеюсь, еще не всю память прогулял?
Я схватил стоящий на раковине тюбик с гелем для бритья и швырнул его в кафельную стенку. Зеленая крышка отскочила и начала крутиться по стенкам ванны, как шар по бортам лузы. Раздалось едва слышное шипение. Этот год должен был закончиться через два дня. Наконец-то закончиться…
В тот момент я еще не знал, что завтра на столе у каждого менеджера будет лежать фирменный бланк компании «Республика Детства». И бланк будет кричать каждой загогулиной своего логотипа, каждой точкой в конце строки, каждым восклицательным знаком:
«…в 18:00 в Большом Зале состоится общее собрание коллектива “Республика Детства”, посвященное знаменательному событию – слиянию нашей компании с корпорацией “Крахт Тойз”. Мы расскажем вам о новых горизонтах, открывающихся перед всеми членами нашей команды в результате этой блестящей синергии. Господин Фрезер, вице-президент российского отделения “Крахт Тойз” расскажет о новой структуре, вступающей в действие с первого января, и вашей роли в ней. Господин Врубель, президент “Республики Детства” осветит некоторые моменты…»
Оказалось, что наша борьба не закончилась. Она только начиналась. И последние события, все эти подставы и интриги, не имели никакого смысла. Новая жизнь действительно наступит. Как обычно, она будет в корне отличаться от того, как ты ее себе представлял, но наступит непременно. И это будет уже совсем другая война…
– Группа из пяти подростков за полгода ограбила и убила десятерых учащихся своей школы! Нет, ну вы подумайте! Расстреливали и закапывали в лесу! – распалялся сидящий напротив меня парень в синем в тонкую полоску костюме – хозяин дома Вадим. И это они выдают за шокирующие новости!
– Это уже двадцатый случай в Подмосковье за последний год, – напомнила с телеэкрана ведущая.
– Вот именно! Двадцатый! – кивнул он.
– Этих маньяков нужно судить дважды, – зевая, добавила его супруга Катя, тридцатилетняя обладательница необъятной груди, свисающего живота и ярко-оранжевой кофты с разводами. «Это Александр Макуинн», – сказала она моей жене, поправляя кофту, когда мы стояли в прихожей. Что сделал этот Макуин, я так и не понял. То ли кофту, то ли грудь. – Дважды! Первый раз – за убийство, второй – за оскорбление телезрителей пошлостью поступка.
– Ну скажите, кого сейчас, в двадцать первом веке удивишь расстрелянными людьми? – Вадим развел руками и обвел присутствующих разочарованным взглядом. – Это так банально! Хочешь стать знаменитым, придумай что-то особенное. То, что сделает тебя stand apart from the mass! Бензопилой порежь, что ли! И подача, конечно, омерзительная. Наезд камеры не тот, свет неправильный, крупные планы всех размазали, как блины. Где фактура? Раньше так не работали…
– О да, милый, когда вы работали, на воздух взлетали павильоны метро! – расхохоталась Катя.
– Я бы не хотел подробностей, все-таки это еще закрытая информация, без срока давности, – резко посерьезнел Вадим.
Собравшиеся дружно закивали, соглашаясь, что, в общем, телевидение теперь не то, что раньше, и кто это продюсирует, и как бездарно снимают, и где берут таких ньюсмейкеров, и всякое такое, от чего даже салат «Оливье» на праздничном столе начал прокисать.
Кажется, ведущая это тоже понимала. Еще какое-то время она что-то чеканила трагическим голосом (милиция, слезы, преступники, сошедшие с ума родители, фотографии детей), затем, должно быть осознав затянутость сюжета, резко сменила тональность и энергично переключилась на тему удачного для российского спорта года.
– Нет, ну кто так «прокладывает», кто так «прокладывает»! – Вадим встал и картинно щелкнул пультом. – Градус надо менять плавно. Ты покажи крупно друзей убитых, испуганных восьмилетних детей, «нарежь» родителей, потом переходи к сюжету о раскрытии другого преступления доблестными ментами, и только после ментов давай триумф советского спорта. Дроздикова на вас нет! Ушли, ушли профи. Ладно, граждане, до поздравления президента двадцать минут, предлагаю выпить, а то сконцентрироваться не успеем.
Бокалы наполнились шампанским, все чокнулись, произнесли дежурные слова и приборы синхронно застучали по тарелкам, обозначая начало всеобщего веселья. Собравшиеся, семь пар, представители моего поколения, но разных степеней жизненного везения, пустились в традиционные для подобного застолья разговоры, из тех, что начинаются обсуждением серьезных вещей – улыбкой и отсутствующим лицом, а заканчиваются обменом глупыми, высосанными их пальца слухами, сообщаемыми доверительным шепотом.
Вадим Даев был продюсером самого успешного в этом году реалити-шоу «Реальный мессия». Актер, изображавший мессию, ходил по улицам Москвы, отбирая претендентов на роль апостолов, за которых потом телезрители голосовали с помощью эсэмсс или звонками. Таким образом в конце каждого месяца выбирался один апостол, которых к декабрю должно было стать двенадцать. При этом «Реальный мессия» претворял в жизнь чудеса Господни, тестируя жителей Москвы на веру в волшебство. Превращение воды в вино на армянской свадьбе, хождение по поверхности Чистых прудов, кормление пятью хлебами тысячи клерков и проч. – все эти чудеса обработаны цифровыми технологиями, с выверенными спецэффектами и постановочными трюками, перемежаемыми рекламными вставками и перечислением спонсоров. Шоу имело невероятную популярность, особенно среди офисных жителей, которых в основном и испытывали на веру. Те, кто не успевал посмотреть его по каким-то причинам дома, качали сериал из сети, обсуждали его на работе, в гостях, форумах и чатах. В общем, «Реальный мессия» был горячим трендом сезона.
Это был поход в очень серьезные «гости». В таких гостях полагалось выглядеть достойно и быть преднамеренно счастливым. Не хуже, чем другие. Нужно было источать радость, веселье, дарить всем лучезарные улыбки и выказывать неподдельный интерес к происходящему. У Светы это получалось, кажется, совершенно искренне, мне же приходилось исполнять. Исполнять картинно, два раза в году – на ее день рождения, который отмечался у ее родителей, и Новый год. Именно поэтому я люто возненавидел праздники. Детский запах мандаринов сменился ароматами мещанского застолья. Каждый раз одинакового. Без сюрпризов, без неожиданностей, по сценарию. Кажется, даже подарки все дарили друг другу одни и те же каждый Новый год.
– Нет, честное слово, так он и сказал! – развлекал публику Вадим. – Слюшай, а можэшь воду прэвратить нэ в вино, а в шампаньское? У меня дэвушк любит. Клянусь!
– Слушай, а если апостолов выбрали, то скоро финал? – спросил кто-то.
– Какой финал? У нас два сезона продано. – Вадим прищурился. – Покопаемся в Библии, еще чего нароем. На сценаристах экономия, опять же!
Гости отозвались подобострастным хохотом. Прозвучала еще одна реприза, потом еще, и я отвернулся, стараясь отключиться и придать своему лицу наиболее светское выражение. Но отключиться не получалось, потому что со всех сторон неслись чужие реплики, которые, кажется, говорились нарочито громко, чтобы не дать мне выпасть из этой тусовки хотя бы мысленно.
– Они в этом году совсем оборзели! Я ждала пятидесятипроцентного дисконта, потом плюнула и пошла покупать с тридцатипроцентным! – возмущалась Катя.
– По-любому выше двадцати шести доллар не вскочит. Не дадут, – вещали парни слева. – Да какой там кризис! Ничего не будет, цены на нефть еще поднимутся!
– Я в этом году нормально так на акциях подзаработал, – доверительно сообщал друг Вадима. – Почти удвоился.
Потом кто-то заговорил о смертной тоске в офисе, о рутине рабочего процесса и тупости начальников («хотя, как вы знаете, я сам топ-менеджер»), а девушка Даша, которую жена Вадима представила как арт(не уверен) – дилера, принялась щебетать о том, как ей повезло: у нее отличный коллектив и потрясающие руководители, «почти партнеры», и вообще у них на работе все «очень креативно». Именно так и сказала – «креативно».
Меня раздражало чувство самодовольного превосходства, исходившее от присутствующих. Я почти не помнил, кого из них как зовут, хотя нас познакомили всего полчаса назад. Я был весьма далек от профессиональной тематики их разговоров, а тон, которым они велись, заставлял меня делать неимоверные усилия, чтобы не зевать. Я обратил свой взор к Свете, словно ожидая увидеть на ее лице сходные с моими эмоции, но обнаружил, что она парадоксальным образом успевает вести три или четыре беседы одновременно, обсуждая проблемы детей (которых у нее не было) и плохо кондиционируемого офисного пространства (в котором никогда не была). Еще с ее стороны стола говорили про ипотеку, повышение ставок рефинансирования и трудности воспитания ротвейлеров, а я думал о том, что еще год беспрерывного просмотра реалити– и ток-шоу, и из нее мог бы получиться новый министр. По общим вопросам.
Потом пошли обсуждения цен на автомобили, разговоры о внешней политике, от которых я начал зевать, разговоры о политике внутренней, от которых хотелось съежиться, проблемах слияния международных корпораций, проблемах правильности битья детей, проблемах… одним словом каких-то еще проблемах. Я было воспрял духом, когда моя соседка завела разговор о прочитанной книге, но оказалось, речь шла о фотоальбоме «Едим дома», и я опять оказался аутсайдером. От всего этого душного трепа веяло лавочкой у подъезда, комнатой водителей и домом престарелых одновременно. Между моими интересами и их проблемами разверзлась пропасть. В это трудно было поверить, но за столом сидели мои сверстники. Может, всему виной то, что я неожиданно помолодел?
Какая-то девушка схватила меня за руку, интересуясь моим мнением по вопросу, который я, как обычно, не расслышал, увлеченный эсэмэс-чатом под столом, и я, памятуя, что речь как будто шла о детях, рискнул пуститься в пространный разговор о проблемах игрушек (обсуждение «Едим дома» грозило еще большим фиаско), но мое выступление никого не заинтересовало.
Меня спас президент и кремлевские куранты. Два этих государственных символа пришли на помощь рядовому менеджеру, заставив всех наконец заткнуться и встать, наполнив бокалы. Я смотрел в лицо Дмитрия Анатольевича Медведева и говорил про себя: «Спасибо вам, господин президент. Еще сделайте так, чтобы к нам сейчас пришла милиция и забрала всех в тюрьму. Тут наверняка есть злостные неплательщики налогов, люди, занимающиеся финансовыми махинациями, наркоманы и просто идиоты. А я поеду домой. Я плачу налоги и не употребляю наркотиков. Пожалуйста!» Но Президент меня не слышал, впрочем, я и не расстраивался. Пользуясь тем, что все уткнулись в экран, я лихорадочно строчил поздравления Ане. С последним боем часов присутствующие заверещали: «С Новым годом!» – и стали обниматься. За окном вспыхнули фейрверки, раздались взрывы петард. «С Новым годом!» – неслось отовсюду. «Я люблю тебя», – писал я.
Еще минут через десять, раздавленный тоской и невозможностью быть рядом с Аней, я бежал. Я тихонько встал, бочком протиснулся за спинами празднующих и почти уполз на кухню, сделав вид, что пошел курить. Но набежавшая массовка выдавила меня и оттуда. Лучшим вариантом уединения мне показался туалет. Я сел на унитазе и начал лихорадочно строчить эсэмэски, одну за другой. Постепенно отпускало. В какой-то момент показалось, что мы сидим рядом и неспешно разговариваем. Но новогодняя мобильная связь – самая изощренная пытка для людей, нуждающихся друг в друге. Между отправлением каждой записки и ожиданием ответа проходит целая вечность. Это раздражает до такой степени, что хочется расколотить телефон о стену. Но у тебя нет выбора, это твоя единственная ниточка. Твой шанс не сдохнуть от одиночества.
Тем временем вечеринка продолжала набирать обороты. Забухал «Satisfaction» Benny Benassy, послышался звон битой посуды, вызвавший взрыв хохота, шум переставляемой мебели, потом пару раз кто-то дернул за ручку. Салюты за стенами квартиры не стихали, взрывы петард превратились в артиллерийскую канонаду. Паузы между записками стали все дольше, и наконец связь перестала работать. Убитый собственной беспомощностью, незаметно для себя я провалился в сон.
Мне снился парк, и утки на воде, и ее глаза. Изредка в сон влетали какие-то люди с ошалевшими глазами, бывшие по сценарию моими коллегами, но совсем на них не похожие. Еще приходил Нестеров и грозил вывести всех на чистую воду, и жена, выговаривавшая за позднее возвращение. Но последние два факта даже во сне я тут же списал на состояние рассудка, который не может отключиться от реальности. Утки моментально вернулись…
Очнувшись, я первым делом посмотрел на часы – половина третьего. Выходило, что я проспал часа полтора. Я представил себе глаза Светы, гостей, которые презрительно глянут на меня и картинно отвернутся, продолжая свои беседы. Конфуз вышел дикий, особенно если учесть серьезность компании. Выйти незамеченным, пожалуй, не получится. Потупив глаза, с порога рассказать про стрессы на работе? Изобразить пошедшую носом кровь? Чистосердечно раскаяться в том, что заснул, положив начало бракоразводному процессу?
Положение было, мягко говоря, смешным. Снова заиграл «Satisfaction», а через несколько секунд что-то большое, шумное и звенящее (возможно, елка) грохнулось об пол, и все опять дружно захохотали, а музыка зазвучала громче. Во рту стоял привкус горечи, и я было начал всерьез переживать, но на дисплее телефона оказалось четыре неотвеченных записки от Ани, и, честное слово, это волновало меня гораздо больше.
Выйдя из туалета, я нашел гостей истово топчущими паркет в гостиной. Компания образовала некое подобие круга и отвязно танцевала. Им бы в середину положить женские сумки, прикрывающие бутылку водки, вышла бы натуральная сельская дискотека. Чуть постояв в стороне, я сделал несколько робких шагов и влился в ряды танцующих. Вклинившись между хозяйкой дома и девушкой, рассказывавшей про «креативную работу», я попытался понять реакцию на свой come back. Но публика, как оказалось, была столь интеллигентна, что никто из присутствующих, встречаясь со мной глазами, не задавал вопросов, хотя количество пустых бутылок на подоконнике свидетельствовало о том, что период светской скованности давно миновал. Я не вызвал ни малейшего интереса, если не считать его проявлением девушку Катю, заехавшую мне локтем в нос в приступе танцевального экстаза. Потом заиграл «Purple Rain» Принса, и все разбились на пары, причем Света совершенно органично положила руки на плечи другу Вадима, а меня пригласила Катина подружка, арт(?) – дилер Даша. И мы с ней начали странными зигзагами двигаться по комнате, а Даша пьяно шептала рядом с моим ухом, интересуясь, какой у меня бизнес, и я ответил: «Ну, занимаюсь продажами». Даша не унималась и спросила, что конкретно продаю, и я ответил: «Ну, всякое такое», что ее вполне удовлетворило. На одном из зигзагов я слегка задел плечом свою жену, а она повернула голову в мою сторону, и увидев, кто ее толкнул… помахала рукой. Потом мы встретились в танце еще пару раз, и она захихикала и даже дотронулась до меня. Меня охватила растерянность, я не понимал, как реагировать и даже запаниковал, подумав, что Света, вероятно, копит гнев, чтобы выплеснуть его дома. Но в этот момент телефон во внутреннем кармане завибрировал, прожигая подкладку, а Даша стала изгибаться, падая спиной на мои руки, наверное, намекая на то что, смотрела в юности кино «Грязные танцы» или училась шестовому стриптизу. Я сделал попытку повернуться, чтобы украдкой еще раз взглянуть на Свету, но в этот момент Даша вздрогнула всем телом, резко откинулась назад, приложилась головой о дверной косяк, и этот «суицидальный медляк» наконец кончился…
Двое или трое, включая Дашиного парня, начали суетиться вокруг ее тела, потом набежали женщины с мокрыми полотенцами, но танцовщица уверенно поднялась сама, а незадействованные в реанимации мужчины, улучив момент, двинули на кухню, куда, выждав пару минут, предпочел свалить и я.
На кухне Вадим сосредоточенно нарезал кокаиновые нити, а еще пятеро увлеченно наблюдали за этой процедурой. Гвоздем программы было то, что среди присутствующих (звучит музыка из кинофильма «Бригада»), вытянув руку со свернутой банкнотой, будто предъявляя контролеру проездной, с совершенно идиотским лицом стояла моя жена. Встретившись с ней взглядом, я показал глазами на кокаин, потом на нее, потом открыл рот, собираясь поинтересоваться давно ли эта представительница фокус-группы для стирального порошка «Тайд» стала клубной дивой, но Света опередила меня, брякнув совершенно блядским голосом:
– Чо, думаешь, я не пробовала, что ль? – и пьяно расхохоталась. Видимо, ей было здесь по-настоящему прикольно… круто… и позитивно.
– О! – оторвался от стола Вадим. – Будешь?
– Теперь, пожалуй, нет, – обронил я и вышел в прихожую, доставая телефон.
Минут пятнадцать я ждал, пока Аня ответит, но, видимо, она уже легла спать или надулась, сразу не получив ответа, а теперь сидит, читая мои послания и собирается уморить меня ожиданием до утра, одновременно борясь с желанием настучать ответ. На полке рядом с зеркалом стоял чей-то бокал с шампанским. Я внимательно посмотрел на свое отражение. Мое измученное лицо очаровывало безысходностью. Если бы не горящие после прочтения записок глаза, можно было бы подумать, что оно восковое. Вспомнилась обложка диска со стола Загорецкого. Я взял бокал, чокнулся с зеркалом и тихо произнес:
– Надеюсь, этот год действительно будет новым, старик!
Я стоял, прислонившись лбом к прохладной поверхности стекла, а из кухни периодически слышались взрывы хохота и хлопки в ладоши. Вероятно, там рассказывали анекдоты или просто у собравшихся спонтанно наладилась жизнь.
К началу шестого гости – те, кто не успел нелепо раскинуться в креслах, – стали собираться домой. Мы уезжали одними из последних, и Вадим на прощанье лихо хлопнул меня по протянутой руке, тряхнул головой, с шумом втянул ноздрями воздух и изрек:
– Заезжайте еще! Вы классные!
«Я смотрю, ты уже заехал», – подумал я, сказав вслух:
– Обязательно!
Света принялась долго и страстно расцеловываться с его другом, а я смотрел на это и с надеждой думал о том, что они любовники. Я попытался прочитать страсть в мутных глазах этого парня, но, как ни старался, у меня не получилось.
В лифте я мысленно хохотал над тем, что, возможно, являюсь одним из немногих мужей в городе, страстно желающих, чтобы жена наставила ему рога. Чего не сделаешь ради того, чтобы расстаться наиболее комфортно для социума…
А потом, в такси, Света долго оживляла вслух картины прошедшей вечеринки, то разражаясь смехом, то погружаясь в серьезность. «А здорово Степа…», «А ты видел, когда его жена разбила…», «А помнишь как?» – пуляла она в меня сценами, которые, видимо, произошли в мое отсутствие. Главное в этой вечеринке было то, что сама она не помнила лишь одного: как я уходил. Убедившись в этом, впору было вслед за Бивисом сказать «Типа круто, чувак, и все такое».
А из динамиков неслось «Life is a beautiful thing, life is miracle», и мне вдруг вспомнилась услышанная когда-то фраза: «Жизнь, она такая штука, не дай бог никому». У меня было ощущение, что вот-вот наступит какой-то необратимый, катастрофический, глобальный пиздец.
– С наступившим вас! – сказал таксист в ответ на протянутые ему деньги.
«Что, уже?» – подумал я, посмотрел на спящую, в дребезги пьяную жену, потом на припорошенную чистым белым снегом дорогу, на которой я через минуту оставлю свои первые в новом году следы. Было бы здорово дать водиле еще некоторое количество денег, открыть дверь и уйти в ночь, в известном мне направлении. Будто бы ничего и не было все эти годы. Просто хлопнуть дверью и начать все заново. Но таксист, словно прочитав мои мысли, лишь понуро поинтересовался:
– Вам с супругой помочь?
– Спасибо, не надо. Я сам справлюсь, – ответил я, тряся ее за плечо.
«Я справлюсь. Обязательно справлюсь. Наверное».
Бунт обреченных
Идеализм любви – это новый реализм делового мира.
Бизнес, который строится на уважении и любви, способен изменить мир.
Кевин Робертс, генеральный директор рекламного агентства Saatchi & Saatchi
Написанное ниже – самое мерзкое, циничное и лицемерное вранье, какое я слышал за последние 27 лет своей жизни.
Сергей Минаев, просто хороший чувак
Это было похоже на мифологическую оперу, поставленную с техническим размахом, где герои-террористы превращались то в лис, чтобы поймать свою добычу, то во львов, чтобы никого не бояться, пока жертва находится у них в лапах, то в баранов, чтобы все это не причинило ни малейшего вреда режиму, с которым им предстоит померяться силами.
Ги Дебор
19
– Какое достижение вы считаете главным в своей жизни за последний год?
– Календарный или финансовый?
Она задумалась:
– Календарный.
«Достижение… Трахнул двух хохлушек одновременно? Не развелся? Сменил машину? Научился воровать деньги? Точно!»
– Удачно провел испытательный срок и был назначен начальником департамента прямых продаж! – отрапортовал я.
– Что ж… прекрасно, – изрекла сучка в черном деловом костюме, наш новый HR-менеджер, которая допрашивала меня уже битый час. – Прекрасно! – и сделала пометку в блокноте.
Через сорок минут я прошел еще одно собеседование. На этот раз с «полиграфом». Вопросы о моей работе в компании, которые задавала сучка, чередовались с ничего не значащими, типа «любите ли вы романтическое кино?». Детектор фиксировал мою реакцию вместе с двумя типами в серых костюмах. «Психологами», как нам их представили. Поголовная проверка менеджеров и начальников департаментов на «полиграфе» была абсолютным нарушением трудового законодательства и гражданских прав, однако никто из нас и пикнуть не посмел после того, как на общем собрании, посвященном слиянию, нам объявили, что лишь двадцать процентов сотрудников нашей бывшей компании останутся работать в объединенной корпорации.
На самом деле никакого слияния, о котором с извиняющимися улыбками твердило прежнее руководство, не было. Это было поглощение. «Республика Детства» была банально съедена мультинациональным монстром по имени «Крахт Тойз». Куплена со всеми долговыми обязательствами, складами, никчемным персоналом и офисной мебелью (неизвестно, что из двух последних оценивалось выше). С констатации этого факта и началось собрание «объединенной корпорации», состоявшееся 25 января. Ровно через неделю после того, как последний представитель акционеров «Республики Детства» собрал со своего рабочего стола цвета дерева «венге» серебряные рамочки «Tiffany» с фотографиями жабообразной супруги и отвалил из офиса проверять счет, на который вот-вот должен был упасть бонус от сделки.
«Крахтовцы» заезжали в офис основательно. Сначала приехали хозушники, которые самым тщательным образом прошлись по этажам. Они деловито переворачивали мониторы, системные блоки и кресла, смотрели инвентарные номера, сверяясь с ведомостью. Мне казалось, еще чуть-чуть и они попросят нас закатать рукава рубашек, с удивлением отмечая:
– У меня здесь с грифом 44–32/м значится «менеджер среднего звена, одна штука». У кого такой номер? Как это ни у кого? Почему без номеров?
Из коридоров и со стен пеналов попросили снять вымпелы, грамоты и фотографии прежнего руководства. На ресепшн-десках сменились секретарши и полностью поменялась охрана, которой теперь стало вдвое больше. Новые айтишники за четверо суток переустановили все программное обеспечение и сменили все пароли компьютеров.
После этого сотрудники новой службы безопасности проверили все помещения на предмет прослушивающих устройств, сообщив сотрудникам о недопустимости наличия на рабочих местах фотоаппаратов и диктофонов.
Видимо, так в годы оккупации производилась зачистка помещений райкомов отрядами гестапо и СС. С обысками, допросами, срыванием знамен и портретов вождей. Я удивился тому, что после тотальной проверки на «полиграфе» некоторых из нас не повесили во внутреннем дворе «за сопротивление новому топ-менеджменту», или «за мысли о сокрытии секретной информации», или «за отсутствие радости по поводу слияния». Так и вижу раскачивающиеся на виселицах тела менеджеров в деловых костюмах, с табличками на груди:
ОН СОТРУДНИЧАЛ С ПАРТИЗАНАМИ (зачеркнуто)ПРЕЖНИМ РУКОВОДСТВОМ!
На самом деле «детектору лжи» для упрощения задачи и сокращения временных затрат следовало бы задать всего два вопроса:
– Правда ли, что вы бездельничали на работе все время с момента поступления на нее?
– Правда ли, что кроме нанесения этим компании косвенных убытков, вы занимались прямым воровством?
Читать бесплатно другие книги:
