Быстрее молнии. Моя автобиография Болт Усэйн
Но черт! Моя травмированная связка поставила точку в этом маленьком состязании. Когда тренер снял меня с соревнования, я был рассержен, но когда увидел газетные заголовки из Гроссето после окончания Международного юниорского чемпионата, то совсем помрачнел. Хове победил на 200 метрах со временем 20,28 секунды. Хоть это и был его личный рекорд и время, которое ему не удалось улучшить за всю дальнейшую карьеру, мне было больно признать, что я с легкостью превзошел бы этот результат. А он и в интервью продолжал высмеивать меня.
– Хотел бы я, чтобы Усэйн был здесь, – говорил он. – Я смог бы побороть его лично.
«О господи, – подумал я, когда прочитал эту цитату, – он показывает время 20,28 и еще что-то там говорит? Какой ужас!»
Однако на этом Хове не остановился и продолжал вести себя крайне несдержанно. Через несколько лет, во время соревнований по прыжкам в длину на Чемпионате мира в Осаке в 2007 году, он тоже бросался громкими словами. В тот год соревнование было непростое. За золото боролись Хове и Ирвинг Саладино из Панамы, который потом выиграет первую золотую медаль для своей страны на Олимпийских играх в 2008 году. Все в Осаке знали, что Саладино был профессионалом в прыжках в длину, но Хове прыгал первым, и его последняя попытка вывела его в лидеры, при этом он побил итальянский национальный рекорд. И тут парень слетел с катушек. Он начал кричать, рвать на себе одежду и бить себя в грудь, а потом побежал к трибунам. Даже его мама на трибунах бушевала по поводу успеха сына.
Я молча наблюдал эту картину. «Да что с этим парнем? – думал я. – Расслабься, чувак…»
А затем случилась забавнейшая вещь. Пока Хове безумствовал, Саладино снял с себя спортивный костюм и направился к треку. Он ни разу не свернул с беговой дорожки, пока бежал к прыжковому старту, двигался красиво, гладко, в панамском стиле. Его последний прыжок в Осаке побил рекорд Хове на 10 сантиметров. Толпа ликовала, а Саладино даже бровью не повел. Он не прыгал и не бил себя в грудь, а просто стряхнул песок с плеч и неспешно удалился.
Все это сказало Хове: «Да успокойся уже. Я – лидер».
Это была одна из лучших сцен, которые я наблюдал на чемпионатах. Я только был раздосадован тем, что самому мне так и не удалось совершить подобное.
Лето прошло без особого удовольствия. Несмотря на боль в спине и проблемы с подколенными сухожилиями, было решено, что я отправлюсь в Афины, хочу я этого или нет. Поверьте, я не был от этого в восторге. Я не мог радоваться участию в соревновании, когда был в плохой физической форме. Олимпийские игры были кульминацией беговой карьеры начинающих спортсменов, но я не был готов и не мог избавиться от разочарования, что пропустил Международный юниорский чемпионат. Я почти не участвовал в соревнованиях на протяжении сезона, и слабая физическая подготовка была серьезной проблемой.
Мой первый сезон в качестве профессионального спортсмена оказался неудачным. Из-за травмы я пропустил большинство европейских соревнований в 2004 году и несколько назначенных на начало сезона. Поездка в Грецию стала больной темой.
Тренер Колеман беспокоился, что не может разобраться в причинах моих болей, поэтому отправил меня на прием к доктору Гансу Мюллеру-Вольфарту, немецкому специалисту, излечившему травму спины звезде тенниса Борису Беккеру и работавшему с мюнхенской футбольной командой. Очевидно, что доктор Мюллер-Вольфарт был гением, поэтому именно ему было поручено провести полное медицинское обследование.
Когда я приехал в Германию, стало ясно, что этот врач – неординарный специалист. Меня положили на плоскую кровать, а он пальцами прощупывал изгибы и углубления моего позвоночника и надавливал на подколенные сухожилия. Когда я посмотрел на него, то заметил, что его глаза закрыты. Этот человек чувствовал и прощупывал мои травмы без слов. Он напряженно работал, когда взял мою ногу в руки и стал вращать голеностопный сустав, а в это время медсестра что-то произнесла с противоположного конца кабинета. Глаза доктора открылись, он выглядел озадаченным.
«Тш-ш-ш!» – крикнул он, а потом произнес что-то по-немецки. Я понятия не имел, что он сказал, но чувствовал, что это было неодобрением. Медсестра выглядела смущенной.
Меня отправили на рентген, взяли анализы, и когда все было готово, доктор Мюллер-Вольфарт взял снимок моего позвоночника – и, знаете, меня ждали плохие новости.
– Болт, у Вас сколиоз, – сказал он.
«Что за черт?» – подумал я. Я никогда раньше не слышал этого слова.
– Это искривление позвоночника, достаточно распространенное заболевание, – продолжал он с серьезным видом. – У большинства людей эта дисфункция организма излечима при помощи корректирующей физиотерапии, но я опасаюсь, что у вас серьезный случай. Искривление вашего позвоночника очень сильное.
Он пояснил, что это заболевание протекает у людей по-разному и что у меня, например, с возрастом все ухудшится. В самых тяжелых случаях болезнь может отразиться на легких и сердце, а может поразить нервную систему. В моем случае позвоночник был искривлен, поэтому правая нога была на полдюйма короче левой. Боль в спине, которую я испытывал, была лишь первичным симптомом. Болезнь стала причиной травмы подколенного сухожилия и постоянного дискомфорта в ногах. Это случилось потому, что тело было перенапряжено за счет S-образной формы позвоночника, а я еще каждый день растягивал мышцы до предела тренировками. Соревнования на 200 метрах тоже не приносили пользы, так как при прохождении поворота более длинная левая нога находилась над правой, особенно когда я бежал на средней беговой дорожке, зажатый между другими бегунами, и угол поворота был резче.
У меня голова пошла кругом от всего этого. Моим первым порывом было не верить диагнозу. Я говорил себе, что травмы, которые я получил, случились из-за неподходящей тренировочной программы, а не из-за проблем со спиной. Возможно, я намеренно не хотел слышать правду, но мне было проще винить во всем расписание тренировок, чем смириться с давней болезнью позвоночника.
«Как бы то ни было, – думал я, – раньше ведь я был в порядке. Если мне назначат другую тренировочную программу, у меня все будет хорошо».
Но мне пришлось избавиться от этих мыслей. Упрямство не поможет. Врачу нужно было работать со мной, если я хотел снова вернуться на беговую дорожку в ближайшее время. Мне была назначена физиотерапия для облегчения мускульной боли, а следующим этапом лечения была гомеопатия. Я слышал, что введение инъекций в икроножные мышцы – достаточно распространенное явление, но тогда это казалось мне странным методом. Так или иначе, все, чем меня лечили, было в рамках официальной медицины – ничего сомнительного мне не вводили, – и благодаря шприцам доктора Мюллера-Вольфарта боль в моей спине ушла.
Несмотря на тревожный диагноз, все по-прежнему хотели, чтобы я принял участие в Играх в Афинах. Факт того, что я был самым быстрым человеком года на 200-метровке (и находился в топе мировых рейтингов), означал, что мне не нужно будет даже проходить национальные отборочные туры на Олимпийские игры. Попадание в Топ-200 спринтеров всегда автоматически включало спортсмена в национальную команду. Последнее место в команде занимали по принципу «бери, кто хочет», и так как я стоял в рейтинге выше, чем парень, финишировавший третьим на отборочных турнирах, я воспользовался этой возможностью, хоть и был травмирован. Когда я осознал, что присоединюсь к спринтеру на 100 метрах – Асафе Поуэллу и всей национальной команде Ямайки, травмы придавили меня, как груда камней. Меня считали сенсацией, и никому и дела не было до моих травм. Фанаты смотрели на меня как на звезду, особенно после успеха на Международном юниорском чемпионате в 2002 году. В средствах массовой информации писали: «Усэйн побил рекорд взрослых атлетов своим временем на CARIFTA и может рассчитывать на такой же успех на молодежном уровне. Он может сделать невозможное».
Тогда-то я и стал волноваться. Я думал: «Но я же не в форме, как я смогу показать высший класс?»
Все это приводило меня в замешательство. Ямайцы были без ума от бегового спорта, и я не хотел лишать их еще одного повода для ликования. Мне не хотелось их разочаровывать. Меня одолевало еще больше сомнений, возникало еще больше вопросов, совсем как перед Кингстоном. Только на этот раз меня тревожили не ожидания толпы, а то, как мое тело отреагирует на такую нагрузку.
К тому времени как ямайская команда прибыла в Грецию, я оправился от травм настолько, что стал смотреть на мир оптимистически, и все благодаря физиотерапии и заботам врача, но все равно не был готов на 100 процентов. Я совершенно не рассчитывал, что вернусь домой с медалью, поэтому только надеялся на шанс дойти до финала. Это было бы очень серьезным достижением, потому что в тот год на беговой дорожке соревновались несколько самых лучших в мире атлетов. Американцы Шон Корфорд, Джастин Гатлин и Бернард Вилльямс, а также серебряный олимпийский медалист 1992 и 1996 годов Френки Фредерикс из Намибии. Побороть этих парней в финале Олимпийских игр будет непростой задачей.
По мере того как я тренировался в Афинах, мой организм крепнул. Но всякий раз, когда я чувствовал, что становлюсь сильнее, появлялась новая микротравма. За несколько дней до первой гонки во время тренировочного забега на моем пути вдруг оказался другой спринтер, и я сместился в сторону, чтобы избежать болезненного столкновения, в этот момент что-то хрустнуло в лодыжке. Резкого движения было достаточно, чтобы травмировать ахиллово сухожилие, и я снова оказался за бортом. Я уже со стопроцентной уверенностью не мог участвовать в забеге[6], и даже встал вопрос, смогу ли я вообще когда-либо соревноваться. Только за ночь до первой гонки было решено, что я смогу справиться с болью.
Но в день первого забега все пошло не так. Солнце сильно припекало над Олимпийским стадионом, и было слишком жарко даже для ямайцев. Я ощущал вялость. Трибуны были наполовину пустые, народу мало – ничего не придавало мне сил, не давало той психологической поддержки, которую я когда-то получил на Международном юниорском чемпионате. Я вышел на стартовую линию с целью занять первое или второе место, но когда прозвучал выстрел пистолета, я стартовал слишком медленно.
«О боже, – подумал я при первом же шаге, – это будет сложно».
Ноги были тяжелыми, каждый шаг давался с трудом. У меня не было энергии, и силы подевались непонятно куда. В поворот я вошел вместе с остальной группой, но затем несколько парней слегка ускорились, у них было явно больше мощи. Я гнал изо всех сил, отталкиваясь ногами в отчаянной попытке не отстать от группы, но скорости не было. Я был изнеможен.
Я приблизился к финишу четвертым, что было достаточным для попадания в следующий тур.
Но парень, который всю дистанцию висел у меня на хвосте, начал настигать меня. Он хотел занять четвертое место намного больше, чем я. Я слышал его тяжелое дыхание и звук шиповок по дорожке, а когда обернулся, то увидел, что его челюсти плотно сжаты, а на шее вздулись вены. Я подумал, что в обычный день, если бы я был полностью в форме, то оставил бы его далеко позади. И тогда сомнения обрушились на меня снова.
«Мне не следовало приезжать сюда…»
«Чертовы травмы…»
«Тренировочная программа была слишком сложной, я не смог выложиться на 100 процентов…»
Квалифицироваться на дальнейшие забеги не было смысла. Действительно, зачем? За эти доли секунды я потратил все свои силы и был очень слаб, даже дневной отдых не помог бы мне восстановиться к следующему туру. Мысль о том, что я собирался победить, а не смог даже дойти до полуфинала, уязвляла меня, но я выбыл из борьбы. Афины оказались для меня слишком большим стрессом, поэтому я принял решение отдать четвертое место тому атлету.
«На, брат, забери его, – подумал я. – Оно твое».
Я пересек финишную черту пятым, и это стало для меня большим облегчением. Мое время в Афинах закончилось, и я надеялся, что напряжение спадет, когда я уеду домой. Но я должен был знать ямайских фанатов лучше. Когда на родине узнали о моем провале в квалификации, все как будто сошли с ума, они совершенно не учитывали те травмы, с которыми я боролся весь сезон. Негативные заголовки тут же появились во всех национальных газетах. Общественность хотела знать, почему я уехал из Афин, хотя был в форме; фанаты не могли понять, как я вдруг оказался тенью того спринтера-рекордсмена игр CARIFTA, которым был.
Когда я вернулся в Кингстон несколько недель спустя, повсюду распространялись слухи и возникали теории, объясняющие мой проигрыш. То меня называли «малышом» – припомнили, что я не поехал на чемпионат мира в Париж из-за «розового глаза», посчитали это признаком того, что я не смог справиться с напряжением крупного соревнования, а Афины это подтвердили. То осуждали привычку носить распятие во время забегов на Олимпийском стадионе. Крест был маминым подарком[7], он был слишком большим и прыгал на моей груди вверх и вниз во время бега, поэтому я часто зажимал его в зубах. В одной газете была написана целая статья, критикующая цепочку.
Когда фанаты и СМИ не обсуждали мои травмы и распятие на шее, то критиковали мой образ жизни. Они говорили, что я ленив и что мне бы только ходить по вечеринкам. Если кто-то из журналистов замечал, что я иду в KFC или Burger King в Кингстоне, меня немедленно в этом обвиняли. Если один или два раза я заходил в Quad, про меня писали, что я провел там всю неделю. Я знал, что были атлеты, которые тоже развлекались по вечерам, но о тех парнях никто не писал, никому не было до этого дела. Я мог пойти на вечеринку с другим спортсменом, нас даже могли сфотографировать вместе, но на меня при этом сыпались проклятия ямайской прессы, а его даже никто словом не упоминал. Это было безумие.
Для них я был падшей звездой, еще одним одаренным атлетом, который растратил свой талант понапрасну. Однако они могли думать, что хотели. Я был в порядке. Самой большой проблемой было то, что тренировки стали тяжелой ношей, физической и моральной.
Я знаю, что фанаты и пресса были правы в одном: мне нравится есть фастфуд, и я люблю вечеринки. Часто я тренировался всю неделю, а затем наступали выходные. Я проводил их так, что имел единственную возможность поесть как следует один раз за двое суток. Выходные начинались в клубе в пятницу вечером (на всю ночь), где мы танцевали, кружились, болтали. А проснувшись в полдень на следующий день, я часами играл в видеоигры до тех пор, пока не начинало сводить живот вечером. И тогда я ехал в Нью-Кингстон со своим братом Садики, где мы покупали куриные крылышки и бургеры. Обычно за выходные это была единственная еда посреди целого потока танцев и игр. Я не знаю, как вообще выжил.
К концу сезона 2004 года мне исполнилось 18 лет: я был еще совсем незрелым, учился, и никто не принимал во внимание мои нарастающие боли. Ямайские фанаты так и не разгадали меня – они не поняли, как мне нравится работать и играть. Для них я был падшей звездой, еще одним одаренным атлетом, который растратил свой талант понапрасну. Однако они могли думать, что хотели. Я был в порядке. Самой большой проблемой было то, что тренировки стали тяжелой ношей, физической и моральной.
Афины заставили меня принять решение. После этих Игр настало время, когда появился тренер Глен Миллс. Я был сыт по горло тренировками, которые навязывал мне тренер Колеман. Несомненно, он был отличным тренером по бегу с препятствиями и с успехом работал со многими другими атлетами, но его методы работы не подходили мне ни как спортсмену, ни как человеку. Как он ни старался, мы не сошлись – это была не его вина, просто так иногда случается в спорте.
Я думаю, что многие люди не понимают одну из ключевых вещей относительно беговых видов спорта: взаимоотношения между тренером и бегуном так же важны, как и отношения между футбольным тренером и его командой. И, как, например, сэр Алекс Фергюсон изучал своих игроков и их настроения, тренер по атлетике должен иметь к каждому спортсмену индивидуальный подход. Некоторым спринтерам подходят усиленные тренировки, другим подходит облегченный вариант, нельзя подгонять всех под одну гребенку. Атлеты, которые не могут тяжело тренироваться, быстро «сгорят», сломаются быстрее, чем физически более крепкие атлеты, и именно это произошло со мной. Мистер Колеман не проанализировал, что я за спринтер. Он не знал, как со мной работать. Он назначил мне такую же тренировочную программу, что и всем остальным атлетам, и это плохо кончилось.
Великие тренеры стоят особняком. Они знают, как быть другом и наставником для своих атлетов, а также как быть руководителем. Они прислушиваются. Они проводят своих атлетов через всякого рода испытания на беговой дорожке и вне ее. Работают с травмами, личной жизнью спортсменов, их психологическим состоянием. В моем представлении, тренер Миллс был как раз из таких парней. Во время Олимпийских игр я наблюдал за тем, как он работает со спринтерами. Я видел, что он всегда считается с индивидуальными потребностями атлета и его личностью, что было эталоном тех рабочих взаимоотношений, какие я хотел.
Я понимал, что, поскольку программа тренера Колемана часто срабатывала с атлетами в прошлом, он не будет ее менять, сколько бы я ни говорил ему про боль в спине и в подколенных сухожилиях. Результаты этой программы я получил в Афинах – катастрофу. Обдумав эту ситуацию, я поговорил с директором о смене тренера. Я был в щекотливом положении, но не я нанимал Колемана, и не я должен был сообщать ему такие новости. Я так никогда и не узнал, как он это воспринял – я никогда не спрашивал об этом. Но всякий раз, когда я встречал тренера Колемана в Центре высокой эффективности, атмосфера становилась накаленной. К счастью, вскоре тренер Миллс согласился со мной работать.
Как же все изменилось! Практически сразу занятия стали другими. Тренер заехал ко мне домой в Кингстон, чтобы узнать меня поближе и выяснить дальнейшие цели. Он хотел узнать, как я занимался в средней школе и что за история вышла с моей предыдущей тренировочной программой. У нас наладился диалог, и мне понравился его стиль. Он был дружелюбен, умен и открыт. Тренер внимательно слушал и во время разговора объяснял мне все спокойно и подробно, использовал необычные фразы, чтобы пояснить свою точку зрения. Например, мой мозг он называл «штабом» («Ты должен принять все, о чем я говорю, в свой штаб, Болт»), и было ясно, что у него разработан мастерский план моей дальнейшей карьеры.
– Болт, у тебя огромный талант, – сказал он. – Но нам придется работать медленно, чтобы ты был готов через три года…
Великие тренеры стоят особняком. Они знают, как быть другом и наставником для своих атлетов. Они прислушиваются. Они проводят своих атлетов через всякого рода испытания на беговой дорожке и за ее пределами.
Это стало для меня первым шоком.
– Да ладно, тренер, три года? – сказал я. – Так это же будет 2007 или даже 2008 год. О чем вы говорите?
Я был нетерпелив, я хотел начать работать. Я уже провалил одни Олимпийские игры из-за травмы, а чемпионат мира из-за болезни. Мне нужно было срочно вернуться к делу. Но тренер был непреклонен. Он объяснил, что мы должны набраться терпения, чтобы я вошел в прекрасную форму к следующему олимпийскому сезону. Если мы ускорим эту программу или что-то сократим, у меня опять могут возникнуть серьезные проблемы со здоровьем.
Тренер упирал на то, что мое тело было слишком нагружено, потому что я сильно напрягался во время тренировок. Сколиоз был проблемой, с которой можно справиться, но разрыв связок и мелкие травмы беспокоили его больше. Он обещал все взять в свои руки, поднять медицинские заключения, оставленные доктором Мюллером-Вольфартом. Тренер сказал, что диагноз был только началом, а надо найти решение проблемы, пообещал изучить исследования, написанные о сколиозе. Когда через несколько недель мы вернулись к тренировкам, он даже собрал медицинских экспертов, чтобы они посоветовали лучшие формы лечения. Он изучал различные физиотерапевтические методы укрепления моего позвоночника. Он очень усердно работал.
– Ты будешь жить с этими проблемами, Болт, – сказал он мне, когда закончил свое исчерпывающее исследование. – Мышцы спины и брюшного пресса слабы, и это отражается на работе бедра. Когда ты бежишь с искривленным позвоночником, бедро натягивает подколенное сухожилие, вызывая растяжение или разрыв. Но если мы укрепим твою спину и абдоминальные мышцы упражнениями, они помогут перебороть любую дисфункцию.
Будучи спринтером, я привык к работе в тренажерном зале. Часть моих тренировок с тренером Колеманом включала подъем гантелей для укрепления основных групп мышц – нижней части спины, брюшных мышц, подколенных сухожилий и четырехглавой мышцы. Мои голеностопные и коленные связки тоже работали. Они были очень важным инструментом для получения взрывной силы во время забега на 200 метров. Тренер Миллс сказал мне, что работа в тренажерном зале останется жизненно необходимой частью тренировочной программы, а также будут добавлены упражнения для укрепления спины и пресса. Он знал, что мне придется выполнять огромное количество упражнений каждый день, по крайней мере в течение часа, если я хочу прийти в норму и побеждать на чемпионатах.
Упражнения на пресс в упоре лежа, всевозможные базовые задания, растяжка. Когда я впервые увидел программу на листе бумаги, я был потрясен. Она показалась слишком интенсивной. Каждое упражнение было направлено на увеличение моей силы и укрепление мышц для поддержания позвоночника, но я все равно ворчал. Честно говоря, я ненавидел дополнительную работу. Упражнения должны были выполняться дома, и так как тренер знал, что я склонен к лени, то стал пристальнее отслеживать прогресс в занятиях. Каждый вечер он следил за тем, как я растягиваюсь или напрягаюсь. В большинстве случаев меня это выводило из себя. Я и так уставал от тренировок на беговой дорожке и уже жаждал поиграть в видеоигры, но Миллс следил, чтобы я следовал каждой букве в чертовом плане.
Но и это было не все. Я стал чаще посещать врача, где мне делали уколы для облегчения боли в спине, а еще ходил к массажисту, который работал со мной перед тренировками и после забегов. Я ходил в клуб тренера Миллса Racers Track Club при Университете вест-индийской культуры недалеко от Кингстона. Там перед любой пробежкой мою спину и основные группы мышц разминали на массажном столе во время физиотерапевтического сеанса. Мне тянули ноги, и мои подколенные сухожилия, икроножные и ягодичные мышцы становились гибкими. Каждая мышца разогревалась, чтобы предотвратить ее повреждение при нагрузке.
У меня началась новая жизнь, и тренер отслеживал каждый ее этап. Он понял самое главное: мне необходимы забота и общение. Если я был подавлен и переживал о своих травмах, он обсуждал со мной эти проблемы. Бывало, что я приходил на трек раздосадованным и замыкался в себе. На следующее же утро тренер заходил ко мне домой поболтать.
– Что не так, Болт? – говорил он.
Я пожимал плечами:
– Да ничего, тренер.
– Перестань, Болт, что происходит?
Он умел расшевелить меня и добиться признания, что стало причиной проблемы: или тренировки, или ноющая боль, или сильная усталость. Тренер Миллс всегда находил разумное объяснение, иногда за игрой в домино. Обычно его советы побуждали меня работать усерднее, гораздо усерднее.
Будучи молодым человеком, я до конца не осознавал глубины своего таланта, потому что не мог посмотреть на себя со стороны, хоть и побил мировой рекорд среди юниоров и участвовал в Олимпийских играх. Но тренер все видел ясно.
Время от времени мне казалось, что тренер вел себя со мной, совсем как отец, пытающийся вдолбить определенную мысль сыну. Он не уставал повторять одно и то же, чтобы вбить это мне в голову. Когда такое начинается, ребенок часто думает: «О боже, да заткнись уже!» Тренер был как раз таким отцом, а я был таким ребенком. Будучи молодым человеком, я до конца не осознавал глубины своего таланта, потому что не мог посмотреть на себя со стороны, хоть и побил мировой рекорд среди юниоров и участвовал в Олимпийских играх. Но тренер все видел ясно. Он понимал, что я должен больше работать над собой, если хочу чего-то добиться.
Он возбуждал во мне интерес к тренировкам, хотел, чтобы у меня появилось чувство голода к успеху в первый же год совместной работы. Каждый раз, когда он слышал, что я проводил время на вечеринках в Кингстоне, то подчеркивал, как важно усерднее заниматься. Он расстраивался, когда наблюдал за моими дурачествами, но при этом никогда не повышал на меня голос. Тренер не спорил, а рассказывал, через что ему пришлось пройти, чтобы стать профессионалом такого серьезного уровня. Он вспоминал работу, которую провел, и его подопечных, которые добились успеха. Я всегда его слушал, потому что знал, как много знает тренер Миллс, и в те дни мы провели встреч больше, чем Билл Гейтс и сэр Ричард Брэнсон, вместе взятые. Оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, что это было началом настоящего партнерства.
В 2005 году я начал набирать форму: в июне выиграл Гран-при в Нью-Йорке и на чемпионате Ямайки в Кингстоне, месяц спустя пришел первым на чемпионате Центральной Америки и Карибских островов в Нассау и даже пробежал 200 метров со временем 19,99 в Лондоне. Этот результат опять поднял мое имя в рейтингах, и меня снова считали одним из самых сильных соперников в спринте, вспомнили о таланте. Появилось ощущение, что я снова могу реализовать потенциал и прославить свое имя.
Сначала мы хотели участвовать в ряде соревнований сезона 2005 года и продолжать работать над физической подготовкой. Результаты оказались лучше, чем мы предполагали. Внутренне я тоже изменился, и когда в 2005 году пришло время чемпионата мира в Хельсинки, я уже чувствовал себя достаточно сильным. На тот момент тренеру удалось пробудить во мне «инстинкт убийцы». Он сказал, что я стану чемпионом на 200 метрах в этом году, только сохраняя холодный и трезвый ум.
Пока я летел через Европу в Финляндию, я чувствовал свою силу. Я много думал о проделанной моим тренером работе и о том, как это изменило мое состояние на беговой дорожке и в обычной жизни. Я был в прекрасной форме: живот хорошо накачан, на бедрах и икрах обозначились вены. Я вырос и окреп в психологическом плане без лишнего физического напряжения и интенсивных нагрузок. У меня больше не возникало ни сомнений, ни вопросов.
Были внесены технические изменения в стиль моего бега – тренер сократил шаги. Как оказалось, я слишком далеко ставил ноги, из-за чего терял контроль и соответственно скорость. Даже после всех улучшений мы с тренером продолжали искать правильный путь. На тот момент мы пытались аккуратно балансировать между работой над природным талантом и сколиозом. Тренировочная программа на выносливость была сокращена, а самая длинная дистанция, которую я бегал в Racers Track Club, не превышала 500 метров. И даже тогда я выполнял один длинный спринт за тренировку. Пока я отдыхал неподалеку от тренировочного трека, тренер выслушивал мои мысли и впечатления от тренировки. Он был механиком, который прислушивается к двигателю спортивной машины и при малейшем сбое или ворчании регулирует ее настройки.
Всех этих изменений оказалось достаточно, чтобы изменить мои результаты. Я был практически уверен, что смогу заработать медаль в Хельсинки, и СМИ восхваляли меня с прежней силой, что было весьма приятно. Но было решено, что даже если я не получу медаль, Финляндия будет возможностью набраться опыта. Это было мудрое решение. Для новичка там были совсем другие условия для соревнований: холодная и сырая погода, с чем мне приходилось все чаще сталкиваться, выступая в Северной Европе.
Когда начались соревнования, я наслаждался тем, как легко я прохожу через отборочные туры. Тело было сильным, а шаги такими, как надо.
Туры: первое место, 20,80 секунды.
Четвертьфинал: второе место, 20,87 секунды.
Полуфинал: четвертое место, 20,68 секунды.
Слабый результат в полуфинале показал, что у меня не было никаких преимуществ перед финальной гонкой. Меня поставили на первую беговую дорожку, что было большой неприятностью для всех высоких спринтеров, потому что там тело больше напрягается при прохождении поворота[8]. А еще я по-прежнему боялся, что провалюсь на всех крупных забегах с первого раза.
«Перестань, Болт, забудь об Афинах, – думал я. – Просто сделай это!»
Но я был потрясен – то, что произошло дальше, стало настоящим уроком концентрации. Как и говорил тренер, Хельсинки оказался очень холодным городом, и всю ночь лил дождь. Я был молодым и относительно неопытным спринтером из Ямайки, замерзающим в своем вымокшем спортивном костюме, и ситуацию не спасло то, что потом случилось.
Сначала американский спринтер Джон Капел не вышел на стартовую позицию. Вместо этого он присел на край трека и поднял руку, что создало паузу; затем всякий раз, когда нас звали на позиции, старт откладывался. А кроме этого, американец слегка ослабил свои шиповки на датчиках сжатия на стартовых блоках. Технология позволяла регистрировать фальстарт, и каждый атлет должен был прочно расположить свои ноги на панелях, чтобы обозначить начало забега. Судьи велели ему прекратить это. Чем дольше мы стояли под дождем, тем больше я замерзал.
Я был расстроен. «Зачем ты это делаешь? – подумал я. – Почему бы просто не стартовать?»
«Болт, я увидел совершенно другого человека на беговой дорожке. Ты бежал по первой дорожке, и большинство атлетов давно выбыли бы из соревнования, а ты показал себя соперником, настоящим зверем. В тебе забилось сердце чемпиона».
Я не понимал, что за ерунда происходит. Моя ямайская задница и так страдала под дождем, а с каждой минутой промедления я все больше и больше замерзал, но все равно был достаточно сконцентрирован, и с выстрелом пистолета сорвался и вырвался в лидеры на повороте, что было неслыханно для атлета, бегущего по первой дорожке. Когда мы прошли поворот, меня начали догонять четверо американцев – Капел, Джастин Гатлин, Уоллес Спирмон и Тайсон Гэй. Мои ноги и спина были сильными, и мощь, которой не хватало в Афинах, снова вернулась. Но когда я попытался сделать дополнительный шаг, вдруг что-то пошло не так. Словно какая-то сила схватила меня за заднюю часть ноги и вызвала судорогу. Промедление заморозило все мои мышцы, и теперь они лопались, как резиновые ленты.
«Ничего себе!» – подумал я. Надо было замедлиться.
Я стиснул зубы и пришел к финишной черте последним. Мое время было ужасным – 26,27 секунды, но даже со своей чертовой хромотой я не собирался отступать. Я должен был финишировать, но вот тут-то и произошла самая странная вещь. Когда я сходил с трека, тренер выглядел счастливым, и на его лице сияла широкая улыбка.
«Какого черта? – подумал я. – Чему он так обрадовался?»
Миллс положил руку мне на плечо.
– Болт, я увидел совершенно другого человека на беговой дорожке. Ты бежал по первой дорожке, и большинство атлетов давно выбыли бы из соревнования, а ты показал себя соперником, настоящим зверем. В тебе забилось сердце чемпиона.
Факт, что я повысил уровень в финале крупного чемпионата, доказал тренеру, что он правильно угадал во мне решительность, которую раньше не замечал. Я продемонстрировал такое твердое внутреннее намерение, которое даже он не ожидал увидеть. И тренер воспринял это как знак первоклассного потенциала. Я не знал, но чемпионат в Хельсинки стал первой подсказкой тренеру, что вместе мы можем сделать нечто великое. Я считал его план сумасшедшим. В моем представлении, абсолютно ничего хорошего в финишировании последним не было.
Глава 7. Преодоление Момента Невозврата
Говорят, что все спринтеры одинаковы. Говорят, что все мы бездельники, которые бегают за девушками, гоняют на машинах и режутся в видеоигры. А еще говорят, что мы любим поспать. Я неуверен, что эти стереотипы работают в отношении всех бегунов на короткие дистанции, но в моем случае это было стопроцентное попадание, особенно когда речь шла о лежании в кровати.
Я не любил вставать рано, несмотря на нежный рассвет над Голубыми горами в Кингстоне – горной грядой, покрытой лесами и возвышающейся над городом. Если что-то планировалось до полудня, рабочий звонок или встреча – забудьте об этом. Если кто-то хотел сфотографировать меня для журнала с утра пораньше – к черту все это. Я ненавидел ранние подъемы, и если какие-то рабочие моменты все-таки принуждали меня к ним, я в бешенстве рычал, как медведь, на протяжении многих последующих часов.
Моя лень вызывала у тренера серьезное беспокойство в течение всего 2006 года. Если предыдущий сезон был балансированием между усиленными тренировками и лечением спины, то 2006 год требовал от меня превосходной спортивной подготовки. А это означало боль, серьезную боль. Тренер увеличил основную программу упражнений, что вызывало болевые ощущения в животе, спине и связках. Работа на беговой дорожке, как обычно, ударяла по ногам и легким, но тренажерный зал был хуже всего: новые упражнения, направленные на увеличение мощности основных групп мышц, причиняли боль всему телу – с головы до ног. Дополнительная сила должна была прибавить скорости при повороте на дистанции 200 метров и позволить выложиться на последних 30 метрах.
С расписанием я справлялся, но затем было решено, что я должен тренироваться по утрам, потому что Миллс считал, что нагрузки на сердце лучше стимулируют меня вечером, а работа в тренажерном зале эффективнее развивает тело до полудня. Для меня это были плохие новости, потому что теперь нужно было вставать, скажем, в 10 часов утра, что для меня было практически невозможно.
Сначала, когда только начались дополнительные тренировки, я придерживался программы, но затем стал делать попытки улизнуть из тренажерного зала под тем или иным предлогом. Я не прикладывал достаточно усилий, когда ходил в оздоровительный клуб Spartan, где тренировался со всеми ямайскими звездами беговой дорожки, и вскоре это стало просто местом, где можно потусоваться и поболтать с друзьями.
Так я стал жертвой своего успеха. Изменения, введенные тренером, позволили мне выступать на серьезных встречах, и я больше не напрягал мышцы во время тренировок, как раньше: боль в спине была под контролем. В 2006 году я побеждал во все более серьезных соревнованиях, и их число все увеличивалось. Вместо того чтобы участвовать в рядовых беговых событиях, как, например, чемпионат Центральной Америки и Карибского бассейна в прошлом году, я сконцентрировал внимание на состязании со звездами спринта – Тайсоном Гэем, Уоллесом Спирмоном и Хавьером Картером – на Гран-при в Нью-Йорке, Лондоне, Цюрихе, Лозанне (где я поставил личный рекорд со временем 19,88) и Остраве. В конце сезона я пришел третьим в финале чемпионата мира по легкой атлетике IAAF и финишировал вторым после Уоллеса на Мировом первенстве IAAF в Афинах со временем 19,96 секунды.
Эти небольшие успехи не стали для меня стимулом работать усерднее, бороться, напротив – я рассматривал их как причину для послаблений. Я думал: «Знаете что? Мои дела идут хорошо. Можно время от времени и пропускать тренажерный зал». И иногда по утрам, вместо того чтобы идти в Spartan, я оставался в постели.
Однако время от времени промахи становились красноречивыми, как, например, в марте, во время соревнований на Национальном стадионе в Кингстоне. Тем вечером я бежал эстафету 4х400 со своим давним противником Кейсом Спенсом и чувствовал себя уверенным перед гонкой. Но когда я схватил эстафетную палочку и приближался к Спенсу на повороте, то почувствовал уже знакомую боль в задней части бедра. Пам! Подколенное сухожилие растянулось, и меня скрутила ужасная боль. На этот раз я сошел с дистанции. Я уже не стал терпеть такую же адскую боль, как в Хельсинки, возможно, потому, что ставки не были так высоки. Схватившись за заднюю часть ноги, я похромал за помощью.
Я искал тренера в толпе народа, но чем ближе я подходил к основной трибуне, тем громче были слышны возгласы. Когда я добрался до боковой линии поля, на открытых трибунах все кричали мое имя. Болельщики выглядели разгневанными. Они ругались, сквернословили и орали, что я остановился специально, потому что знал, что мне не победить. Они глумились над моей хромотой.
«Что за черт? – думал я, чувствуя сильную боль и слабость. – Откуда это все?»
Мой мир рушился, я не мог поверить, что такое происходит. Я слышал, что некоторые переживают кошмарные ощущения, сидя в комнате с людьми, сквернословящими в их адрес. Но сейчас я испытал этот ужас в реальности, только в гораздо большем масштабе. Честно говоря, я даже представить не мог, что ямайская публика – мои соотечественники, которые так восхваляли мою победу на Международном юниорском чемпионате в 2002 году, – освистает меня после схода с трека в Кингстоне.
Так у меня появилась новая мантра: Не думай о них. Просто делай. И теперь прежде всего меня интересовала беговая дорожка, а уже потом ямайские фанаты. И мне понравилось больше не волноваться об этом.
Я уже даже забыл о боли в связке, худшие страдания приносила боль другого рода. Мне было всего 19 лет, и критика сильно задела меня. Я всегда дарил ямайцам любовь, на каждом забеге. В Кингстоне же, после того как я неудачно травмировал ногу, все показалось дурным сном, и я ушел со стадиона в паршивом настроении. Дорога домой на машине была ужасной. Когда я подъехал к своей входной двери, голова была забита всяким мусором.
Прежде всего закрадывалось сомнение: «Я просто не подхожу для этого спорта…»
Я думал о своих ямайских фанатах: «Как же так, меня освистал мой собственный народ, когда я отдавал ему все самое лучшее… Я же так быстро бежал. Может быть, отныне все только так и будет?»
А затем еще хуже: «Я начал эту жизнь три года назад. Три года я получал травмы. И что вышло? Следует ли мне продолжать? Что бы я ни делал, как бы ни старался, возможно, это не для меня. Беговая дорожка – это тяжело…»
Я знал, что временно обезумел, и был уверен, что не собираюсь всерьез бросать спорт. Но на следующий день я встретился с тренером и сказал, что меня терзают сомнения насчет того, в правильном ли направлении движется моя карьера.
– Я не понимаю, что вообще происходит, – сказал я. – Почему они меня освистывают?
Тренер выглядел спокойным.
– Ты должен еще многое узнать о ямайцах, Усэйн, – сказал он. – Ты должен раскусить их. Послушай, если ты выступаешь хорошо – тебя обожают, если плохо – тебя освистывают. Такова Ямайка. Ты должен понять, что все, что ты делаешь, ты делаешь для себя, а не для кого-либо. Страна – на втором месте. Ты не можешь просто сидеть и переживать, что о тебе подумали люди. Если ты этого не понимаешь, тогда все усилия не имеют смысла.
Тренер знал все о критике, потому что испытал на себе ее атаки. СМИ не оставляли и его в покое: говорили, что я растрачиваю свой талант под его опекой, и, несмотря на мои успехи в 2005 году, утверждали, что он тренирует меня недостаточно хорошо. Журналисты даже призывали меня поменять тренера, хотя не догадывались о наших долгосрочных планах и целях. Миллс оставался равнодушным.
– Послушай, если у нас будут хорошие результаты, то это станет свидетельством того, что мы способны найти воду в пустыне.
Я шел домой и долго, тщательно обдумывал слова тренера, я размышлял, что же мне дальше делать. Я знал, что он был прав, советуя игнорировать негативную реакцию. Я решил: «Вот что! К черту всех этих фанатов. Я все равно буду делать это, но для себя». Так у меня появилась новая мантра: Не думай о них. Просто делай.
И теперь беговая дорожка касалась прежде всего меня, а уже потом ямайских фанатов. И мне понравилось больше не волноваться об этом.
Наше профессиональное общение с тренером происходило все чаще. Всякий раз, когда я пропускал тренировку, тренер заходил ко мне побеседовать. Если я бывал на вечеринке, тренер заходил побеседовать. Если пропускал тренажерный зал или вдруг впадал в отчаяние, тренер также заходил побеседовать. А иногда он и просто так заходил побеседовать.
В начале 2007 года он сказал мне, что у меня должна появиться цель, вдохновение, то, к чему я захочу стремиться всю жизнь, когда бы и где бы ни тренировался.
– Ты должен чего-то желать, – сказал он. – Ты должен поставить собственную цель, которая заставит тебя тренироваться усиленнее. Выбери ключ к своему успеху.
Это был мудрый совет. Когда я начинал бегать профессионально, то хотел иметь достаточно денег, чтобы помогать своим родителям. У мамы не было стиральной машинки, а она ненавидела делать это вручную, поэтому я хотел купить ей новейшую брендовую машинку. А папа всегда жаловался на отсутствие денег, что выводило меня из себя. Однажды, когда он начал ворчать по поводу счетов, я даже сказал ему:
– Я оплачу тебе каждые 10 центов, которые ты потратил на меня в детстве! – Я считал, что зарабатывал достаточно, чтобы даже купить ему новую машину.
Я считал, что возможно жить, ни в чем себе не отказывая, занимаясь любым видом спорта. Когда я впервые попал в профессиональный спорт в 2004 году и начал общаться с другими атлетами, то узнал, сколько зарабатывают лучшие спортсмены в Кингстоне, и эти суммы засели у меня в голове. Взять, например, Асафу Пауэлла, спринтера на 100 метров. Это была дистанция, где вращались большие деньги и престиж. В то время атлеты на стометровке получали $16000 за победу в Золотой лиге, серии ежегодных встреч, организованных IAAF, а лучшим бегунам платили просто за участие в соревнованиях, примерно $40 000–50 000 за гонку. Также заключались прибыльные контракты, если ты становился спринтером-чемпионом[9]. Асафа стал действительно великой звездой, когда побил мировой рекорд со временем 9,77 секунды в 2005 году. Он был хорошим профессионалом и много зарабатывал, производители спортивных товаров и напитков хотели стать его спонсорами. Каждый раз, когда я его видел в Кингстоне или на крупных соревнованиях, он всегда сидел в красивой спортивной машине.
«М-м-м, мне бы тоже неплохо иметь что-то похожее», – думал я.
2004 год начался неудачно. До Олимпиады я чувствовал интерес к себе. Я победил на Международном юниорском и Международном молодежном чемпионатах и побил все возможные рекорды. Фанаты хотели видеть меня на гонке. Я был нарасхват, особенно на Ямайке, и люди были готовы платить мне за участие в соревнованиях, но травмы означали, что я могу не рассчитывать ни на вознаграждения за участие, ни на призовые деньги. Первый год в профессиональном спорте не принес мне финансового благополучия.
Мистеру Пёрту удалось выбить для меня несколько беговых контрактов, которые, как я сейчас понимаю, были незначительными, хотя и подтверждали коммерческий успех 17-летнего атлета. Я подписал спонсорский контракт с супермаркетом под названием Super Plus на условиях, что моя фотография украсит их магазины, а мне ежемесячно будут предоставлять определенное количество продуктов. Затем я подписал скромный контракт со спортивным магазином Puma, что принесло мне несколько бесплатных коробок кроссовок. Тогда я этим гордился. Еще я стал представителем оператора мобильной связи под названием Digicel. У меня был собственный счет в банке, где сначала было немного денег, но они скоро закончились.
Я не зарабатывал много денег, и как только получал чек, то буквально сходил с ума и все сразу тратил. Зачастую я занимал немного денег у мистера Пёрта, чтобы дотянуть до конца месяца.
– Плохо, – говорил он всякий раз, когда я объяснял ему свое затруднительное положение. – Тебе нужно научиться экономить.
В первый год я выучил для себя несколько важных уроков. Я подписал договор с агентом по имени Рики Симмс из компании PACE Sports Management в Лондоне. Мистер Пёрт выбрал Рики в качестве моего агента, потому что его компания работала с рядом мировых рекордсменов и олимпийских чемпионов. Мы сразу же поладили. Рики был ирландцем, работал вместе с партнером Марионом Сайнингером, и с ними обоими было приятно общаться. Как и тренер, Рики Симмс нравился мне: когда-то он был хорошим бегуном на средние дистанции, поэтому он понимал напряженность работы атлета, а также необходимость финансовой составляющей успеха. Когда он прилетел в Кингстон на встречу со мной, то толково объяснил, как работает бизнес и сколько денег я мог бы получать – если бы реализовал свой потенциал.
Он сказал, что если я начну бегать быстрее, мои заработки возрастут. Мне станут платить большое вознаграждение за участие и большие призовые деньги. Если же я получу золотую или серебряную медаль, вознаграждение за участие станет больше. Стоит мне только выиграть одну медаль на таком крупном чемпионате, как Олимпийские игры или чемпионат мира, как мне начнут платить деньги спонсоры и появятся другие коммерческие возможности. Это приведет к заключению контрактов с производителями рекламы на телевидении и частым появлениям на публике. Я загорелся.
«Отлично, – подумал я. – Если мне удастся поддерживать себя в форме, все может пойти для меня очень хорошо. Я заработаю денег».
В 2004 году урок Рики наглядно показал: чтобы зарабатывать деньги и покупать машины, как у Асафы, я должен побеждать на крупных гонках. Но чтобы побеждать в крупных забегах, я должен победить Шона Крауфорда и Джастина Гатлина на 200 метрах, а сказать это было проще, чем сделать. У меня было мало забегов в 2004 году, и к 2005 году я не был уверен, что смогу обойти двух этих парней.
И вот тогда мне опять помог тренер. В середине сезона 2005 года он заметил изъян в моем беге, который надо было исправить, чтобы сделать меня серьезным соперником.
– Болт, ты смотришь по сторонам, когда бежишь на соревнованиях, – сказал он однажды после тренировки. – Ты не делаешь этого на тренировках, но делаешь во время гонок: поворачиваешь шею и смотришь на других атлетов. Это отнимает время и сокращает твой ускоряющий момент. Если бы ты был лошадью, я бы надел тебе повязку на глаза, чтобы ты не вертел головой направо-налево во время бега. Если хочешь побеждать, смотри вперед…
Я прислушался к совету, и когда в следующий раз бежал 200 метров на Гран-при Reebok в июне, то сосредоточился на том, чтобы не оглядываться на своих соперников, пока не пересеку 150-метровую отметку. И когда я наконец обернулся, все они были далеко-далеко позади.
Я напоминал себе о своей цели ежедневно. Всякий раз, когда я чувствовал позывы лени, я говорил себе: «Так чего же я хочу? Чего я хочу больше всего?» И в своем сознании я рисовал себе машину, дорогую одежду и все то, что хотел бы иметь, и так мотивировал сам себя.
«Теперь я понимаю, в чем дело!» – подумал я.
Отсутствие одного этого движения стало достаточным, чтобы улучшить мои выступления в 2005 году, а они позволяли думать о серьезном заработке. Я получал все больше и больше денег за участие в соревнованиях и призовые бонусы. Все это было незадолго до того, как я смог купить маме стиральную машинку.
Весь 2006 год и начало 2007-го я концентрировался на зарабатывании денег: хотел купить отцу автомобиль, а себе спортивную машину. В то время я ездил на «Хонде», которую очень любил, но хотелось чего-то более стильного. Эта мечта заставляла меня терпеть боль на тренировках, и оказалось, что я больше думаю о будущем, чем все те парни из клубов Spartan и Racers Track Club. Я заметил, что многие атлеты на Ямайке были довольны теми скромными суммами, которые зарабатывали. Когда мы разговаривали, они обычно говорили: «Ну, я выиграл несколько гонок, и с меня довольно». Но я определенно был не таким. Я хотел получить максимум от своего профессионализма. Я хотел реализовать свой потенциал и зарабатывать серьезные деньги. Каждый раз, когда я видел Рики, то задавал один вопрос: «Как же, черт возьми, зарабатывать много?»
Я напоминал себе о своей цели ежедневно. Всякий раз, когда я чувствовал позывы лени, я говорил себе: «Так чего же я хочу? Чего я хочу больше всего?» И в своем сознании я рисовал себе машину, дорогую одежду и все то, что хотел бы иметь, и так мотивировал сам себя.
Но это по-прежнему было тяжело. Бывали дни, когда тренер заставлял меня бегать много спринтов по 300 метров, хотя я и так скакал по беговой дорожке целый вечер. Все тело болело и горело, невозможно было пошевелиться, а мышцы кричали: «Эй, мы не будем больше этого делать!» И тогда из глубины себя я вытягивал свою мотивацию.
К счастью, тренер научил меня принимать боль. Он называл этот всеохватывающий болевой поток Моментом Невозврата, точкой чистой агонии, когда тело умоляет атлета остановиться, отдохнуть, потому что боль чертовски сильна. Это высший предел. Миллс считал, что если атлет погрузится в этот Момент, вся предыдущая боль окажется бесполезной, а мускулы не увеличат свою настоящую силу. Но если он сможет перешагнуть через этот предел, потерпеть и пробежать еще один-два-три круга, именно в тот момент его тело окрепнет, и именно тогда атлет становится сильнее.
Так я научился бегать, превозмогая приступы боли. Тренер велел бежать даже тогда, когда тело пронзала неожиданная судорога, например, от защемленного плечевого нерва или повреждения коленной чашечки. И в эти секунды мучений я должен был двигаться вперед. Испытывая новые ощущения, я пришел к пониманию того, что могу познать возможности своего тела в моменты отчаянного напряжения. Теория тренера на мне работала.
– Никогда не знаешь, Болт, когда придет боль, – сказал он мне. – Ты можешь почувствовать ее в финале Олимпийских игр, и если остановишься, то упустишь шанс на золотую медаль, возможно, навсегда. Не испытав боль во время тренировок, ты можешь остановиться, когда приступ окажется лишь временным, а не действительно опасным. Но если ты научишься бежать через боль, то сможешь понимать ее, а это означает, что у тебя всегда будет шанс.
При каждой вспышке боли я продолжал бежать. С каждой тренировкой Момент Невозврата становился болезненно знакомым ощущением.
Забавно, как одна гонка может изменить все. В августе 2007 года во время чемпионата мира в Осаке в Японии я был сильным, очень сильным. Я прошел через Момент на тренировках столько раз, что он чуть не погубил меня, а упражнения тренера я выполнял со стиснутыми зубами: каждый – божий – день. Но с тренажерным залом была другая история. Я его просто ненавидел. И иногда, когда я делал подтягивания, с трудом мог заставить себя вспомнить о своей мотивации.
Однако работа на беговой дорожке приносила свои плоды. Я продвинулся выше в профессиональных рейтингах после нескольких удачных выступлений в начале сезона. В июне я занял второе место на Гран-при Reebok в Нью-Йорке. С каждой гонкой я чувствовал, что моя техника улучшается, а личный рекорд становится все лучше и лучше. А когда я бежал быстрее, то ощущал себя счастливым. В июле я пришел вторым на Athletissima – Супер Гран-при встрече на стадионе Stade Olympique в Лозанне в Швейцарии – и стал первым в Лондоне на Гран-при Norwich Union. Я уже был серьезным противником к началу чемпионата в Осаке, но пока не был фаворитом, потому что Тайсон Гэй все еще был лучшим. Он выиграл американские забеги со временем 19,62, и все думали, что он прижмет остальных к ногтю. Это ощущение только усилилось перед соревнованием на 200 метров, потому что он победил Асафу в финале на стометровке, что стало для меня большим шоком, так как Асафа был мировым рекордсменом на этой дистанции. Эта победа делала Тайсона серьезным соперником на Олимпийских играх в Пекине в следующем году.
Но я все равно чувствовал себя хорошо. Тренер был мной доволен, но во время подготовки к забегам напомнил мне о травме в Хельсинки. Он хотел, чтобы я был более расслабленным на первых гонках.
– Не напрягайся так сильно, Болт, – повторял он. – Не старайся прыгнуть выше головы.
Он сказал, что я должен финишировать первым или вторым в полуфиналах, чтобы получить хорошую дорожку в финале, – лучше внешнюю, а не внутреннюю. Если я обеспечивал себе финишную позицию в каждом забеге, то мог продолжать. Тренер не хотел, чтобы я перенапрягся и опять травмировал подколенное сухожилие.
Бах! Первый забег дался мне легко, и я пролетел всю дорожку безо всякого напряжения. Парень рядом буквально в лепешку расшибся, чтобы обойти меня и прийти первым, но мне было достаточно второго места и сбереженных сил. Я победил во втором туре и в полуфинале, не затрачивая особых усилий и обогнав Уоллеса в обоих забегах. В результате в финале мне досталась пятая дорожка между Тайсоном и Уоллесом. Пришел мой звездный час.
Мы построились перед стартом на стадионе Нагаи, и я дал себе установку: «Эй, ты сможешь сделать это!» Я был очень в себе уверен, единственное, что меня беспокоило, – старт. Я знал, что плохая реакция на выстрел пистолета подарит Тайсону преимущество, потому что он был сильным соперником, и лишь одна оплошность с моей стороны даст ему шанс победить. Тайсону был очень важен статус соревнования, и на таком крупном забеге, как финал чемпионата мира, этот парень будет просто беспощаден. Тайсон готов ноги переломать, но получить золотую медаль.
Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что Тайсон ни на секунду не предполагал, что его могу обогнать в финале я. Мне кажется, он считал Уоллеса серьезной угрозой. Я думаю, что Тайсон не переживал насчет меня, потому что мы общались на стартовой линии. Перед гонками мы разговаривали, он всегда здоровался, когда проходил мимо меня, и всегда смеялся, когда я шутил. Его интересная особенность заключалась в том, что Тайсон никогда не разговаривал с ребятами, которых считал своими соперниками.
Таков он был. Все, кто наблюдал его на беговой дорожке, знали, что Тайсон – очень настойчивый парень. Он готовился к старту с таким видом, будто готов всех смести на своем пути. Он был весь будто наэлектризован, собран до предела, и это был его способ готовиться к старту. Он не любил позировать перед фотографами, не болтал и не дурачился с другими ребятами в раздевалке. Все это были характерные для него черты. Я не представлял для него угрозы, поэтому он был приветлив со мной. Но, черт возьми, я очень хотел стать для него главной проблемой.
Бах! После выстрела я понял, что стартовал сильно, так как догнал Уоллеса уже через 50 метров. Я обернулся. Я не видел Тайсона, но знал, что он где-то позади меня, близко. Я снова сосредоточился на дорожке перед собой. Я слышал его короткое резкое дыхание и скрежет его шиповок по дорожке. Тук! Тук! Тук! Первые 75 метров этот резкий металлический звук слышался справа от меня. И казалось, не приближался ближе.
«Тайсон не догоняет меня, – думал я. – Не догоняет».
Но я должен был учесть, что после поворота Тайсон полетит как ракета. Он унесся далеко вперед, и ничто не могло его остановить. Я не мог в это поверить – он обогнал меня на четыре-пять метров в мгновение ока. Я был в растерянности: Какого черта это происходит? Но все-таки я продолжал верить, что смогу догнать его. Я стиснул зубы и стал набирать обороты.
«Я доберусь туда, – думал я, видя, как постепенно приближается финишная черта. – Я доберусь туда».
«Забудь о первом месте, – думал я. – Больше ты его не получишь».
Уже через 20 метров эта игра закончилась. Тайсон занял первое место с рекордным временем 19,76 секунды, но я обогнал Уоллеса, и серебро досталось мне со временем 19,91 секунды, и это была моя первая медаль на крупном чемпионате. Вот что значит поставить себе большую цель.
Я смог выступить на крупном соревновании. Я смог усердно поработать и не надорвать мускулы. Я смог завоевать медаль, несмотря на сколиоз. И теперь к черту все то, что думали обо мне на родине, – я висел у Тайсона Гэя практически на хвосте.
Вопросы и разочарования остались. Я вернулся после забега на дорожку, чтобы осмотреться. Я хотел разобраться, что же произошло, потому что приложил все усилия, но не смог догнать Тайсона на повороте. В доли секунды между нами возникла пропасть в несколько метров, и он оставил меня позади.
Когда я добрался до атлетического поселка тем вечером, все бурно ликовали по поводу моего серебра, я – тоже, но был напряжен. Какого черта? Как же он меня победил? К двум часам ночи я уже чуть ли не с ума сходил, не мог успокоиться, мне требовались ответы. Я отправился по коридору в комнату тренера и постучал. Я разбудил Миллса, но даже заспанными глазами он разглядел, что со мной что-то не так.
– Усэйн, что случилось?
И я все выложил.
– Как он это сделал, тренер? Я имею в виду, серьезно? Он же был сзади меня и так вырвался вперед в повороте – как? Я реально думал, что обгоню его. Я думал, что смогу.
Была середина ночи, и большинство спортсменов спали, но я продолжал соревноваться на беговой дорожке со своим главным противником. Тренер был готов к этому разговору. Может быть, он его даже заранее обдумал, не знаю.
– Это оттого, что ты прогуливаешь тренажерный зал, – сказал он. – Ты думаешь, что работаешь, но на самом деле – нет.
Я перебил его:
– Тренер, но я…
– Ты не работаешь, – продолжал он. – Ты делаешь только часть работы. Да, это сложно, но тебе нужно выполнять все задания. Вбей себе это в голову, потому что у тебя есть скорость, но тебе нужно больше силы.
Затем он сказал, что я должен работать в клубе Spartan больше. Я должен становиться сильнее, тогда у меня укрепятся мышцы и появится дополнительная сила, чтобы выше поднимать колени на 200 метрах. Разница между мной и Тайсоном заключалась в том, что у него еще было много энергии в запасе, а мои силы уже иссякли.
Конечно, возвращение в зал будет непростым, я знал, как мне будет тяжело, но должен был работать усерднее, даже преодолевая эту чертову боль, потому что я хотел побеждать. Я был готов постараться, даже в этом проклятом зале.
– Это правда, тренер?
– Правда, Усэйн.
В тот момент будущее показалось мне ясным, и я почувствовал, как во мне зарождается дух соперничества. Я не мог позволить себе быть побежденным Тайсоном Гэем или еще кем-то, потому что знал, что у меня дар к бегу от природы. Конечно, возвращение в зал будет непростым, я знал, как мне будет тяжело, но должен был работать усерднее, даже через эту чертову боль, потому что я хотел побеждать. Я был готов постараться, даже в этом проклятом зале.
Думаю, что тот разговор с тренером наконец возымел силу. Я хотел бежать быстрее всех, я хотел быть номером один. Но больше всего я хотел стать чемпионом Олимпийских игр в Пекине в 2008 году. У меня появилась новая мотивация пройти через Момент, и это уже не была машина для отца или модные часы для себя. У меня в голове засела идея.
«Эй, Тайсон, тогда тебе просто повезло».
Вот история, подтверждающая, каким уставшим я был в конце 2007 года. Во время соревнований в Цюрихе в конце сезона американский спринтер на 200 метрах Хавьер так назойливо преследовал меня, что это просто выводило из себя, и я никогда не был так расстроен ни до, ни после соревнований.
Хавьер был отморозком с темным прошлым, от которого ему никак не удавалось избавиться, как он ни старался. Он значился в списке арестантов за кражу секретного оружия. Он получил прозвище X-Man, и каждый раз, когда пересекал финишную черту первым, самодовольно складывал руки на груди, что поначалу казалось мне даже забавным.
Соревнования в Цюрихе начались почти сразу после чемпионата мира в Осаке, и я был очень возбужден по поводу этой встречи – я чувствовал в себе силы сражаться снова. Между тем X-Man пропустил Осаку из-за травмы, поэтому он не был мне помехой. Я не ожидал от него угрозы, но когда собирал вещи в Швейцарию, получил предупреждение от Уоллеса Спирмона.
– Эй, Усэйн, не беги эти 200 метров, – сказал он.
Я не мог поверить своим ушам.
– Почему, Уоллес? – сказал я. – Ты шутишь?
Но Уоллес был серьезен.
– Нет, правда. X-Man в Цюрихе уже три недели усиленно тренируется, чтобы побороть нас обоих. Он посылает угрозы и сообщения со всяким бредом и собирается надрать нам задницы на дорожке.
У нас с Уоллесом были хорошие отношения начиная с первой встречи в Crystal Palace в Англии, где я спас его от пропуска бегового старта. В тот день я разминался перед забегом и смотрел по сторонам, кто чем занимается. Уоллес был из тех людей, которые любят приходить пораньше перед стартом для разминки и пробных стартов, но в тот раз его нигде не было видно.
«Где этот парень? – подумал я. – Я знаю, Уоллес должен быть где-то здесь – он же должен размяться».
Через 20 минут упражнений на растяжку я уже начал слегка волноваться.
«Так, что-то здесь не так. Он же должен быть здесь».
Я схватил свой комплект одежды и пошел к боковым трибунам. К своему удивлению, я увидел Уоллеса, растянувшегося на скамейке. Кепка закрывала его лицо – он спал. Я подбежал к нему и стал трясти за голову.
– Эй, Уоллес, что ты делаешь? – кричал я. – А ну, вставай!
Он вскочил со скамейки.
– Что?! Что происходит? – мямлил он с жутко заспанным видом.
– Пора разминаться, – сказал я. – Давай, старик, пора идти.
Я знал, что спас его от провала на треке. Без надлежащей разминки он вряд ли показал бы себя во всей красе, но после того случая наши отношения не стали дружескими, возможно, потому, что в тот день выиграл Тайсон, а Уоллес пришел третьим, я же лишь четвертым.
Но на этот раз все повернулось по-другому. Рассказав мне про X-Man, Уоллес тоже дал мне своего рода толчок. Но моей большой проблемой было то, что я был не в настроении это слышать.
– Эй, да я в порядке, – сказал я, когда он подчеркнул мне, насколько хорошо подготовился X-Man. – Я чувствую себя хорошо, я в отличной форме…
Но Уоллес не унимался.
– Я не собираюсь бежать, старик. Я в этом кое-что понимаю. Он ждет этого с самой Осаки. Ты уверен, что хочешь поехать туда, приятель? Уверен, что ты не устал?
Я сказал ему:
– Я не устал.
«Ты устал, – сказал он мне, – ты просто не чувствуешь, насколько твое тело истощено».
Я не собирался слушать его, X-Man меня не волновал. Конечно, он победил меня в начале сезона с поразительным временем – 19,63 секунды – второе время в мире на 200 метрах, но я был готов и жаждал поехать в Швейцарию побеждать ровно до того самого момента, когда мы выстроились на стартовой линии. Бах! И тут я вспомнил устрашающие слова Уоллеса. Сначала все было в порядке, но через несколько метров меня начало мотать – 40, 50, 60 метров, – и тут мое тело словно умерло. Через 70 метров уже ничего не осталось, вся энергия испарилась. Я обернулся и увидел, что X-Man настигает меня на повороте. Он вырывался вперед.
Читать бесплатно другие книги:
