Быстрее молнии. Моя автобиография Болт Усэйн

Глава 14. Мое время пришло

Тренеру очень не нравилось, когда я обсуждал свои травмы с журналистами. Он говорил, что мои жалобы только акцентируют внимание репортеров на боли. С психологической точки зрения это было плохо, потому что передо мной стояла задача искоренить боль, и разговоры о ней только усложняли проблему. Кроме того, это выглядело так, будто я находил себе оправдания, когда жаловался всему миру на травмы и нагрузки.

Но, черт возьми, мне надо было начинать подготовку к соревнованиям 2012 года, а я все продолжал хватать досадные травмы, спину сводил сколиоз, ахилловы сухожилия были слабыми. Утро после напряженной тренировочной серии было тяжелым: когда я вставал с постели, связки напоминали ржавую колючую проволоку, а временами казалось, будто я деревянная марионетка, но нити, управляющие мной, спутаны.

Эдди работал над ахиллами дважды в день, чтобы облегчить боль в суставах лодыжек и расслабить икры перед тренировками; он массажировал мне спину и позвоночник, убирая болевые ощущения пальцами. Я снова отправился в Мюнхен к своему врачу. Приближались Олимпийские игры в Лондоне в 2012 году, и я не мог себе позволить простоя в тренировках.

Сначала я работал усердно, выполняя каждую серию, – так усердно, что часто чувствовал головокружение и слабость после работы на дорожке. Я засовывал два пальца в рот, меня рвало, и таким образом я избавлялся от постоянной тошноты, но рвота не помогала избавиться от молочной кислоты, возникающей из-за жара в ногах. Момент Невозврата убивал меня ежедневно. Иногда я даже кричал от боли, когда Эдди разминал меня. Я падал на дорожку в изнеможении после интенсивной тренировочной серии, мышцы спины сводило ужасным спазмом. Он пытался расслабить мою окостеневшую мускулатуру и связки, и я мечтал, что когда-нибудь боль исчезнет навсегда.

«О, теперь уж я хорошенько отдохну после бега, – шутил я. – Теперь я поиграю в гольф…»

Как и большинство атлетов, я постоянно испытывал боль, каждый день – сильную, неутихающую боль. Тренажерный зал причинял боль, спринты причиняли боль, беговые упражнения тоже были болью. Боль была всегда. Хуже всего были беговые тренировки в начале сезона. Через день я должен был бегать многочисленные круги по 300 метров как можно быстрее, чтобы развить силу и выносливость организма. Мне позволялся только короткий отдых между забегами, поэтому к концу тренировочной серии я едва выползал с трека. Господи, как это было тяжело. Легенда американского спринта Джесс Овенс однажды сказал: «Иногда 10 секунд тренировки равняются целой жизни». Боль – это было худшее, что постоянно сидело у меня в голове.

По мере того как продолжалась работа, я понимал, что меня мучило не только физическое напряжение – мой мозг также не мог справиться с последствиями неудачного старта. Южная Корея расстроила меня, наверное, даже больше, чем я осознавал, и фальстарт периодически всплывал у меня в сознании. Я беспокоился, что это могло повториться в Лондоне, и меня мучило, как я там среагирую на пистолет. Работа над собой в блоках стала моей навязчивой идеей. Я сказал тренеру, что хотел бы сорваться с блоков как ракета, но эти рассуждения раздосадовали его.

– Послушай, забудь обо всем, что касается старта, – сказал он мне однажды вечером, когда мы обсуждали работу в блоках. – Ты никогда не был отличным стартером, ты всегда был хорошим стартером. В Пекине ты стартовал не очень, но все же выиграл и даже побил мировой рекорд. Поэтому перестань волноваться насчет этого и двигайся вперед.

Но его слова мало помогали. В начале сезона я бежал слишком неровно: 9,82 секунды на чемпионате Ямайки, а в мае 10,04 секунды в Остраве в Чешской республике. Моя реакция на сигнальный выстрел была недостаточно быстрой, но в той гонке все было неудачным: ноги были жесткими, и все со мной было не так. Тем не менее я старался не переживать из-за каждой неудачной гонки – в конце концов, я был просто человек и знал, что не могу устанавливать мировые рекорды на каждом соревновании.

Но я мог выигрывать большинство из них, и на следующих двух соревнованиях в Риме и Осло я победил Асафу со временем 9,76 и 9,79 соответственно. Однако на этот раз в отличие от гонки в Стокгольме четыре года назад, когда у меня было психологическое превосходство, результаты расслабили меня. Я отнесся к ним слишком легкомысленно. Мысль о том, что я снова в хорошей форме, заставила меня снизить интенсивность тренировок, и я пропадал на ночных вечеринках, так же как это было в 2007 году перед Осакой. Разумеется, я выполнял все задания, которые поручал тренер, ходил в Spartan четыре раза в неделю, но редко работал над собой в полную силу. У меня не было особой мотивации, и я вел себя так, словно 2012 год был обычным годом, в то время как он должен был стать одним из важнейших в моей карьере. Мысль о том, что я могу потерять физическую форму так же быстро, как и приобрел, не особо беспокоила меня, и, естественно, спустя какое-то время скорость и сила стали подводить меня.

Не то чтобы я не чувствовал этого с самого начала. Все уже становилось для меня опасным, потому что впереди маячили отборочные соревнования перед Олимпийскими играми, а ямайские бегуны были горячи, очень горячи. Я соревновался вместе с Йоханом Блейком и Асафой, спринтерами Нестой Картером и Михаэлем Фратером. Это были потенциальные чемпионы, и каждый обладал достаточной скоростью, чтобы победить. Считалось, что ямайские отборочные турниры – самые сложные в мире, потому что уровень наших спортсменов очень высок. Для Лондона могли квалифицироваться только три атлета на каждое из спринтерских состязаний.

Мне не стоило обольщаться, соревнования обещали быть непростыми, но за пару недель до этого события я растянул подколенные сухожилия на обеих ногах. Эдди часами работал, разминая мне ноги, и, хотя я прошел все отборочные туры и полуфиналы на Национальном стадионе в Кингстоне, что-то по-прежнему было не в порядке. Я не чувствовал себя в своем обычном нормальном состоянии. Ноги были деревянными, подколенные сухожилия – напряженными, и я не мчался по треку со своей обычной скоростью и энергией.

«Не паникуй, – думал я, готовясь к финалу, – ты сможешь показать себя в полную силу».

Моя уверенность начала расти на самом стадионе: рокот толпы действовал на меня благоприятно. Билеты на все отборочные туры были проданы, и стадион переполняла энергия. Я, конечно, предполагал, что большинство фанатов все-таки поддерживают Асафу, а не Блейка или меня. Кингстон был его родным городом, где болельщики всегда поддерживали выступления Асафы на крупных состязаниях.

Этот спортсмен был сенсационно популярен, я впервые осознал это несколько лет назад на национальных чемпионатах. Тот прием, который ему оказывали, немного меня огорчил, потому что последнее время я побеждал Асафу и ожидал, что меня поддержат больше, но когда мы стояли с ним рядом, толпа выражала свою любовь именно ему. Я не мог с этим смириться и терял концентрацию во время гонки, пытаясь понять, чем же огорчил ямайскую публику.

«Я всегда бегал хорошо, – думал я. – По крайней мере я так считаю… Разве Асафа хоть раз поборол меня на Олимпийских играх?»

В тот день я позабыл свое собственное правило (Прежде всего делай это для себя, а уже потом для Ямайки) и тем самым поставил себя в опасное положение, что чуть не стоило мне первого места.

В этот раз на отборочных турнирах я был готов к такому приему Асафы, и когда разминался с Блейком, то сделал ему дружеское предупреждение.

– Послушай, когда мы туда пойдем, пусть тебя не смущает та любовь, которой они одаривают Асафу, – сказал я. – Это его город. Помни об этом. Как бы плохо ни бегал Асафа, люди всегда будут любить его, поэтому не стоит обольщаться, что все эти люди – твои фанаты.

И я был прав. Когда нас выстроили на старте, мы втроем оказались рядом – плечо к плечу, а Асафа стоял посередине. Спортивный комментатор объявил мое имя, и ликование прокатилось по всем трибунам. Звук приветствий был громким, но не беспредельным. А затем назвали Асафу, и весь стадион словно взорвался от гула. Это было громче, чем все, что я когда-либо слышал до этого. Блейк отклонился назад и встретился со мной глазами. Он осознал реальность популярности Асафы, и мы оба улыбнулись. Мы усвоили этот урок.

Однако как бы я себя ни настраивал и ни заставлял сконцентрироваться, уверенности мне это не прибавило. Когда всех атлетов позвали на свои позиции, Неста Картер оказался слева от меня.

Приготовиться…

Пистолет выстрелил, и Картер немножко выпрыгнул за линии, но быстро отскочил обратно, прежде чем сорваться и побежать. Но одного этого маленького движения было достаточно, чтобы выбить меня из колеи, и я вырвался из блоков последним. Мой старт был таким же плохим, как и во многих других забегах. У меня практически не было сил, и через 50 метров я понял, что победа будет для меня борьбой. Блейк уже вырывался в лидеры.

«Черт, я не догоню Блейка. Я не догоню Блейка…»

Я наблюдал, как этот парень стал мощным топовым бегуном в клубе Racers. Он всегда был хорош на последних 30 метрах сто– и двухсотметровок, практически, как я. Если на тренировках я позволял ему вырваться слишком сильно вперед, то потом мне уже было сложно его догнать. И вот промелькнули 60 метров, и я понял, что первого места мне не видать: он был на три или даже четыре метра впереди, и я еще мог бы как-то побороться, если бы был в отличной форме. Но с Асафой было совсем другое дело.

Я не могу позволить Асафе победить меня!

Я выталкивал себя из последних сил, напрягая каждый мускул на последних 20 метрах, чтобы финишировать перед Асафой, и все-таки занял второе место. Я посмотрел на часы – Блейк финишировал со временем 9,75 секунды – самое лучшее его время, он ликовал. Это был самый быстрый результат за весь текущий сезон. Я понял, что мое расслабленное отношение к тренировкам чуть не стоило мне поездки в Лондон в 2012 году. Я был в ужасе.

«Я должен встряхнуться и, наконец, поднять свою задницу с места, – думал я, когда ехал домой в тот вечер. – Я не могу позволить Блейку обогнать меня и на 200 метрах. Это моя дистанция».

На следующий день, когда пришло время финала, я выложился по полной программе при прохождении поворота, но все равно этого было недостаточно. Блейк хорошо разогнался на прямой, моя же скорость явно упала. Силы были на исходе, и как бы усердно я ни старался, как сильно ни отталкивался, тело меня не слушалось. Я был безнадежно слаб, и та сверхсила, которая сделала меня мировым рекордсменом в Нью-Йорке, Пекине и Берлине, покинула меня.

Как и в предыдущий вечер, я финишировал вторым, что было достаточно для квалификации на Олимпиаду в Лондоне, но для меня лично этого было совсем не достаточно. Испытывая бесконечную досаду, я сел на дорожку. Я не чувствовал ступни, подколенные сухожилия болели, а ноги устали; я был очень измотан, но все-таки нашел в себе достаточно сил, чтобы сообщить нечто важное моему сопернику. Я собрался, пробежал вокруг трека и, встретив Блейка, мягко обхватил его за голову. Для всего мира эта картина выглядела, словно я его поздравляю. Люди, должно быть, подумали, что я говорю нечто приятное и дружелюбно, типа: «Это была отличная гонка. Я очень рад за тебя!»

Но забудьте об этом: я был расстроен, и пришло время поставить парня на место.

– Эй, Блейк, это больше никогда не повторится, – сказал я. Я смеялся и был дружелюбен, но то, что я имел в виду, было серьезно. «Никогда».

И я действительно был в этом уверен.

После того как я два раза пришел вторым, ямайцы списали меня со счетов. Все говорили, что пришло время Блейку оказаться в центре внимания Олимпийских игр, тем более что он уже был чемпионом мира. Со мной было покончено, и восторги, которые обрушились на меня после Пекина и Берлина, испарились.

Но я был в порядке – по крайней мере понимал, почему это произошло. Я убедил себя, что у меня еще полно энергии, чтобы побеждать в отборочных турнирах, не особо напрягаясь и не стискивая зубы, хотя сила, которая была еще в начале сезона, ушла. Я знал, что это была моя собственная вина и что я стану сильнее к Лондону, но это никак не оправдывало того, как сенсационно я уступил Блейку.

В дальнейшем я научился сердиться на себя. Я стал очень самокритичен и каждый раз, когда что-нибудь вытворял – будь то гонка или футбольная игра, – я называл себя идиотом или как-то еще хуже. Я всегда ругал себя за ошибки и примерно через неделю пересмотрел ямайские отборочные турниры. Конечно, об этом нужно было думать раньше, и сейчас мне оставалось лишь сыпать соль на раны, но я должен был пережить этот момент заново, испытать боль и всыпать себе еще раз.

Я развалился на диване, пересматривал свои слабые старты на стометровках и видел, как Неста откидывался назад, стоя в блоках. Я видел напряжение на своем лице, когда пытался догнать Блейка на последних 30 метрах на дистанции в 200 метров. Это было ужасно. Но затем произошло нечто, что заставило меня вздрогнуть. На экране я увидел, как Блейк пересек финишную черту и бросился к толпе. Я не мог этого видеть в тот вечер, потому что упал на трек в изнеможении, но то, что я пропустил, привело меня в ярость. Парень подбежал к открытым трибунам и отпраздновал перед всеми свою победу, прижав палец к своим губам.

Тш-ш-ш-ш-ш!

Казалось, он призывает всех остальных молчать, и меня в том числе.

Я пересмотрел этот эпизод заново. А затем еще раз.

Тш-ш-ш-ш-ш!

«Да брось… Что это?! – подумал я. – Ты серьезно? Да перестань, приятель, что происходит?»

Я смотрел снова и снова. Я не мог поверить в то, что видел. Я был расстроен этим проигрышем в любом случае, но теперь, когда увидел в поведении Блейка хвастовство, пришел в негодование. Последние два года Блейк, начавший выступления на высшем уровне, не получал от меня ничего, кроме поддержки. Когда он только начал тренироваться с нами на треке в Racers, я много хвалил его. В интервью журналистам я часто говорил: «На этого парня стоит обратить внимание. В нем есть нечто особенное».

Кроме того, я считал его своим другом и товарищем по команде; я много рассказывал ему о спорте и обо всем, что с этим связано. Я давал ему небольшие советы во время соревнований, например, когда предупредил, что не стоит бояться популярности Асафы во время ямайских отборочных турниров перед Олимпиадой. Даже его прозвище придумал я. Я сказал кому-то из репортеров, что он тренируется, как зверь, и это сравнение запомнили.

Зверь – это было классное прозвище.

И теперь этот Зверь начал на меня охоту.

С одной стороны, это было хорошо – я считал, что каждый должен обладать уверенностью и стремиться стать лучшим, атлет должен всегда выставлять себя в более выгодном свете перед публикой, чтобы доказать своим соперникам, что сделан из стали. Но, с другой стороны, как можно это делать в неуважительной для соперника форме? Я всегда уважал других и требовал такого же отношения к себе.

Например, я знал, что Тайсону Гэю не нравилось, когда я его побеждал, но он никогда не оскорблял меня публично. Асафа Пауэлл позволял себе говорить неприятные вещи обо мне, но мне на это было наплевать, потому что он был в другом тренировочном лагере, не был мне другом. Кто знает, что его тренер просил говорить или делать?

С Блейком же все было иначе. На родине он был со мной в одной команде, знал, как напряженно я работал последние несколько лет, и видел, насколько силен во мне дух соперничества. Да это все знали. У меня была репутация борца, которую не хотелось терять. Недавно я рассказывал ребятам из Racers про те времена, когда я играл в гольф с ЭнДжеем, и они хохотали, когда я объяснял, как меня бесило проигрывать[16].

Блейк знал эту мою особенность, вероятно, он был там, когда я рассказывал эту историю. Если я мог рассвирепеть из-за проигрыша в гольфе, хотя этот вид спорта не был делом всей моей жизни, то как же я должен был реагировать на то, что меня победили на 200 метрах – моей дистанции? Меня это совершенно не радовало. Блейк должен был знать, что можно говорить обо мне, а что нельзя, должен был понять, что заявлением о том, что меня так просто побороть, он показывает красную тряпку быку.

Это был вызов. А когда мне бросали вызов – неважно кто: Кейс Спенс или Тайсон, – я уже не мог оставить это просто так.

После просмотра повтора гонки у меня сильно испортилось настроение, и я не разговаривал с Блейком несколько дней. Я догадывался, что немного перебарщивал, но вскоре успокоился и возобновил общение. Однажды вечером я даже поздравил его с хорошим результатом. Я знал, что мне следовало смириться с фактом, что мы друзья на тренировках и враги на соревнованиях.

Обдумывая это, я пришел к выводу, что должен быть благодарен Блейку за то, что он заставил меня ожить и начать работать. Одного его жеста было достаточно, чтобы я завелся. И каждый шаг, который я совершил на треке после знаменательного вечера, я делал не только ради защиты своего олимпийского титула, но и для желаемого торжества над Блейком. Я хотел появиться в Лондоне и доказать ему и всему миру, что именно я – чемпион.

Но я не дал парню понять, что чувствовал, и не хотел, чтобы он узнал о моем разочаровании, но для себя я четко определил, что пришло время усердно трудиться. Ставки были высоки.

Теперь о безумном Лондоне 2012 года.

С первой минуты, как я приехал в столицу Англии, я почувствовал, насколько серьезно город подготовился к этому событию. Везде царила атмосфера праздника, на улицах пестрели разноцветные флаги. Повсюду были рекламные щиты и растяжки, сообщающие об Играх, и практически на всех я видел себя. Даже какой-то граффити-художник изобразил меня на одном из зданий в Восточной части города – это выглядело классно.

Печально было только то, что все это я видел в основном в Интернете, потому что у меня не было времени просто пройти по улицам и осмотреться. В отличие от Пекина, здесь не было ни минуты затишья перед штормом, и, как только я сюда прилетел, Олимпийская деревня стала моим домом, где я должен был оставаться вдали от глаз фанатов и охотников за автографами. Это было сурово. У Олимпийского парка был торговый центр, и мои друзья постоянно заглядывали ко мне, чтобы сообщить, как много там гуляет красивых девушек.

Однако мне не стоило ни на что отвлекаться. У меня ушло четыре года на подготовку, чтобы появиться здесь и наконец доказать всем, что я – самый великий атлет в мире. После Пекина многие люди называли меня легендой, спортивным феноменом целого поколения, как раньше считали Мохаммеда Али, Пеле и Джесса Овенса. Сам я так не считал. Я думал о себе как о простом олимпийском чемпионе, которых было много вокруг меня. Да, в последний раз я выиграл три золотые медали, и это выглядело впечатляюще по всем параметрам, но я считал, что должен сделать это дважды. Если я смогу повторить свое достижение в Лондоне, то тогда это будет великим делом.

Мне было 25 лет, и я считал Лондон лучшим местом для подтверждения статуса легенды. Рио-де-Жанейро будет только через четыре года, а за это время может многое произойти. В 2016 году мне будет уже 29, и если сейчас я еще могу выиграть три медали подряд, то тогда это будет задачей посложнее. Поэтому я был серьезен и до черта сконцентрирован. Я говорил друзьям: «Эй, хватит говорить мне о девушках, я приехал сюда работать».

Однако в прессе стали распространяться самые разные сплетни. Английские журналисты иногда становились просто сумасшедшими: в газетах появились сообщения, что в Олимпийскую деревню завезли 150 000 презервативов. По всей видимости, каждому атлету было выдано по 15 штук – помочь лучше справиться на состязаниях, хотя я лично не видел ни одного. Вратарь из американской команды по женскому футболу подлила масла в огонь, сообщив, что видела несколько парочек, занимающихся любовью недалеко от атлетического жилого комплекса.

У меня ушло четыре года на подготовку, чтобы появиться здесь и наконец доказать всем, что я – самый великий атлет в мире. После Пекина многие люди называли меня легендой, спортивным феноменом целого поколения, как раньше называли Мохаммеда Али, Пеле и Джесса Овенса. Сам я так не считал.

Все эти сказки о диких оргиях за закрытыми дверями звучали крайне заманчиво и возбуждающе для внешнего мира, но я не встречался ни с чем подобным за все время Игр. Никто из ямайской команды этим не занимался (по крайней мере по моим сведениям), но это не остановило распространение сплетен. Я догадывался, что это происходило в рамках довольно популярного мифа об олимпийских атлетах: что якобы мы набрасываемся друг на друга, как только самолеты приземляются в Олимпийской столице. Он был порожден сведениями о нашем физическом превосходстве и представлениями о том, что уровень тестостерона в нашем организме зашкаливает так, что мы не можем контролировать свои порывы.

Возможно, так оно и было с ребятами, завоевавшими медали в первый день, – лучниками или спортивными стрелками, которые закончили свой соревновательный этап на Олимпиаде рано, но беговые состязания должны были начаться только во вторую неделю Игр, и кроме того, мы усиленно соревновались каждый день. Развлечения с противоположным полом было последним, о чем я тогда думал, по крайней мере до тех пор, пока не кончились мои забеги.

Но подобные разговоры не прекращались, и вскоре после прибытия в Лондон меня вместе с Асафой пригласили на пресс-конференцию. Интервьюер задал нам вопрос об этой истории с контрацептивами. Мы переглянулись и рассмеялись. Мы оба не поняли, что за чертовщину он несет.

– Я ни разу не видел презервативы в Олимпийской деревне, – сказал я. – Уж поверьте. Ни разу.

Я был смущен, и по дороге в ямайский корпус в служебном автомобиле мы с Асафой пытались понять, как возникли эти слухи.

– И откуда они вообще берутся? – сказал я.

Асафа пожал плечами.

– И кто получает презервативы, если это правда? Нам же они их не дают. Возможно, они отдают их федерации, а федерация не хочет поощрять никого из атлетов, раздавая их?

Мы, конечно, не говорим, что жили, как монахи. Через несколько дней я все-таки увидел нескольких ямайских атлетов, которые развлекались. Их этап соревнований был окончен, и они отправились в Лондон на ночные вечеринки. А когда я их увидел на следующее утро, они выглядели ужасно помято, неопрятно, а глаза были налиты кровью. Сначала я посмеялся над ними, а затем подумал: «Боже мой, я приехал сюда, чтобы выступить на 100, 200 метрах и эстафете 4х100… И я не собираюсь играть в эти дурацкие игры. Мне нужно работать».

Работа доставляла радость. Погода была отличная, а стадион просто великолепным, и как только я вышел на трек для первого тура стометровки, трибуны начали бушевать. Это придало мне сил и уверенности. Чем дальше я продвигался по треку, тем сильнее нарастал шум, а чем громче, тем лучше для меня.

Олимпийский стадион был переполнен в первое же утро начавшегося бегового тура. Все лондонцы были без ума от этих соревнований. Атмосфера была накалена, я никогда раньше не чувствовал такой энергетики – ни в Афинах, ни в Пекине. Я оглядывался по сторонам, впитывая атмосферу и размышляя: «Почему же здесь так много людей?» Обычно стадионы по утрам бывали полупустые, даже во время крупных соревнований, при этом людьми заполнялась одна секция, а другая часть арены была пустая.

На Олимпийском стадионе в Лондоне все было по-другому. Он весь гудел от фанатов, среди которых было много ямайцев. Лондон всегда пользовался популярностью у населения Карибов, и многие приехали сюда и сейчас, чтобы насладиться спортивным зрелищем. Люди поддерживали наших атлетов, что не только добавляло мне энергии и сил, но и взваливало груз напряжения. Благодаря успеху Ямайки на Олимпийских играх в 2008 году мы считались фаворитами в спринтерских состязаниях. На нас возлагали большие надежды и ожидали медалей: от меня требовали повторения пекинской золотоносной победы, Шелли-Энн Фрейзер видели чемпионом в женской стометровке, Мелани Уокер должна была победить в дисциплине женский бег на 400 метров с препятствиями, надеялись на успех Вероники Кэмпбелл-Браун и мужской эстафетной команды на дистанции 4х100 метров.

Да, мы наделали много шума, и многим было интересно, каким образом наш маленький остров в Карибском бассейне смог породить столько великих спринтеров. В газетных заметках и документальных фильмах рассматривались различные теории на этот счет. Многие люди, в том числе и мой отец, полагали, что мы обязаны всем нашему ямсу – сладкому картофелю, который является традиционным рационом ямайцев. Другие склонялись к мнению, что ямайские спринтеры начинают изначально тренироваться на газонном треке, как я в школе. Поверхность такого трека улучшает нашу беговую технику, и есть ощущение, что атлет, который может быстро бегать по дерну, может быстро бегать везде.

Майкл Джонсон снялся в документальном фильме, в котором предположил, что успех большинства американских атлетов происходит оттого, что все мы были потомками западноафриканских рабов. По всей видимости, те парни подвергались жесткому процессу отбора, прежде чем их доставляли в Америку и на Карибы. Для вывоза отбирали сильнейших, а из тех, в свою очередь, только самые выносливые и крепкие доживали до ямайских и американских берегов. Плавание было сложным, и многие погибали в пути.

Джонсон полагал, что именно «ген раба» передался звездам беговой дорожки: ему, мне, Блейку и другим, и именно это придавало нам физическое превосходство над нашими соперниками. Мы от природы сильнее, крепче и быстрее. Но у меня была другая теория. Я считал, что основной причиной того, что Ямайка подарила миру столько элитных спринтеров, были наши бесконечные внутренние чемпионаты.

В то время ямайцы смотрели на спринтерский спорт так же, как бразильцы смотрели на футбол – они были на этом помешаны. В Бразилии дети повсюду пинают мяч: на улице, на траве, даже на пляже Копакабаны, где они делают футбольные площадки из песка и играют при прожекторном освещении. И естественно, что в Бразилии появилось столько серьезных футбольных игроков, типа Неймара, Рональдо и Рональдиньо. На Ямайке же каждый молодой парень думает о легкой атлетике, и участие в чемпионате – мечта любого амбициозного юного атлета.

Но не только дети из Кингстона и других крупных городов занимались этим спортом. Были известные атлеты и из отдаленных областей, как я, например. По словам моего наставника, наши национальные тренеры стали слишком привередливыми, отбирая атлетов на соревнованиях. Они приходили на Национальный стадион в Кингстоне и выбирали лучших и талантливых после забегов, как отбирают породистых скаковых лошадей.

«У этого парня есть потенциал», – говорили они о чемпионе на 200 метрах. Или же: «Этот и года не протянет – быстрее он уже точно не побежит».

При этом надо не забывать, что может так случиться, что молодой парень, который финишировал четвертым на соревнованиях, вполне мог обладать большим талантом, нежели старший атлет, пришедший первым. В этом случае мудрый тренер именно его возьмет под свою опеку и начнет воспитывать будущего олимпийского чемпиона.

Я понимал, откуда идет мощь ямайских спортсменов, и если ребята – победители наших внутренних чемпионатов встанут на верный путь, то отборочные турниры к Олимпийским играм 2016 года станут чертовски сложными для меня. Мое поражение Блейку уже доказало, что они будут напряженнее, чем все остальные. Мне казалось, что ямайская страсть к легкой атлетике подняла национальные стандарты до очень высокой метки, так как все эти подающие надежды молодые атлеты были невероятно сильны.

У них была уверенность в себе. Я помню одного школьника, появившегося на нашем треке за несколько месяцев до Олимпиады в Лондоне. Он был спринтером на 200 метрах, и я помню, как он болтал всякую чепуху, что собирается в этом году побить рекорд моих внутренних чемпионатов. Я недовольно посмотрел на него.

– Эй, ты серьезно? – сказал я. – Да что ты говоришь? Отправляйся и побей юниорский мировой рекорд на 200 метрах на Международном юниорском чемпионате, а затем уже что-то утверждай.

Но этот парень провалил чемпионат, и когда он снова появился у нас на тренировочном треке, то выглядел подавленным. Мы с Блейком прошли сзади него, намеренно громко разговаривая между собой, чтобы он мог нас слышать.

– Эти молодые паршивцы каждый день болтают о том, что собираются побить мои рекорды и всякую подобную чушь. Теперь-то они будут знать…

Парень промолчал, покачав головой. Тренер наклонился к нему.

– Я говорил, что лучше не появляться здесь, – сказал он. – Они же порвут тебя на части за твои самоуверенные высказывания.

Я только подтрунивал над ним, но в то же время хотел преподать урок, что не стоит замахиваться на результаты атлета номер один, когда ты еще так молод. Вместо этого нужно много и усердно работать, чтобы проложить себе путь наверх. Но ребята не осознают этого в самом начале. Напротив, они смотрят на меня и думают: «Я поборю Усэйна Болта». Они не понимают, что сначала должны побороть Тайсона, Асафу, Блейка, Уоллеса Спирмона, а затем, может быть, они смогут посостязаться со мной.

Я говорил этим детям: «Эй, очередь-то длинная. Сначала займитесь ими. Вам не прыгнуть выше головы, и не стоит даже пугать меня».

Но так как внутренние чемпионаты набирали обороты, вероятность того, что у меня скоро появится новый серьезный соперник, увеличивалась, но на это должны были уйти еще годы. Теперь же, в Лондоне 2012 года, должен был пробить мой звездный час, и всей Ямайки тоже.

Был один человек, которого я очень ждал на отборочных соревнованиях на 100 метрах, – это был Джастин Гэтлин. Этого американского спринтера дисквалифицировали в 2006 году, потому что в его допинг-тестах был обнаружен высокий уровень тестостерона, за что он был отстранен от соревнований на четыре года, но не это было причиной моего беспокойства[17]. Я жаждал побороть его, потому что Гэтлин всегда много болтал перед забегами, ему нравилось запугивать других атлетов на старте, что казалось мне глупым.

Друзья всегда говорили мне: «Что, если тот, кто обогнал тебя, принимал стимуляторы?»

Я отвечал, что мне все равно. Если я когда-нибудь кому-нибудь проигрывал, то начинал тренироваться усерднее, чтобы в следующий раз победить. Если я узнавал, что этот человек принимал препараты, то, полагаю, в глубине души он все-таки осознавал, что Усэйн Болт лучше. Я так смотрю на эти вещи. Я был счастлив, что никогда не принимал ничего подобного, и у меня была чистая совесть. Но на его месте я бы никогда не решился болтать лишнее.

Я видел, как это происходило на гонке в Дохе. Все знали, что он очень гордится своим хорошим временем и хочет произвести впечатление, но Асафа был единственным ямайцем на старте в тот день, и ставки были достаточно высоки. Я даже предупредил его:

– Эй, Асафа! Ты не должен дать ему выиграть. Не стоит рассчитывать, что после стольких лет он вернулся, чтобы проиграть.

И когда они вдвоем находились на стартовой линии, Гэтлин как раз и начал выступать. Перед забегами он вел себя точно так же, как другой американский спринтер Морис Грин – известный малый в то время. Морис был золотым олимпийским медалистом на стометровке на Играх в Сиднее в 2000 году и бывшим рекордсменом мира со временем 9,79 секунды. Он был очень упорным парнем. В раздевалке перед соревнованиями Морис обычно строил рожи и смущал людей, а иногда запугивал одним взглядом, потому что был рослым парнем с большими мускулами. Он знал, что если кто-то из соперников пугался производимого эффекта, то уже не мог сконцентрироваться на гонке, что давало Морису преимущество.

С тех пор многое изменилось: когда уже я начинал профессиональную карьеру, между атлетами царило взаимоуважение – но Гэтлин никогда не играл по правилам, он считал, что пришел на боксерский матч и может вести себя, как Морис. В Дохе он слишком пялился на Асафу, чем, казалось, смутил его. Это все происходило на стартовой линии и выглядело очень смешно. Когда же он все-таки пришел первым, то выхватил стартовый пистолет и произвел шесть воображаемых выстрелов в воздух. Но его вызывающее поведение этим не закончилось, и на пресс-конференции он начал молоть журналистам всякую чушь.

– Один готов, – сказал он. – Впереди еще двое.

Поскольку это относилось к ямайским спринтерам, очевидно, что Блейк и я были следующими целями.

«Боже мой, – подумал я. – И как ему не стыдно…»

Когда я смотрел повтор этой сцены по телевизору, мне хотелось схватить Асафу и сжать его шею: никому не понравился результат той гонки. Я был разочарован, Блейк был разочарован, и на следующий день на тренировке мы задали ему один и тот же вопрос: «Асафа, как ты позволил ему посчитать, что он лучше тебя?»

То же самое он пытался проделать со мной, когда мы встретились на турнире IAAF World Challenge в Загребе. Я думаю, он считал, что сможет запугать меня, как запугал Асафу, потому что пока мы делали разминку и тренировали старты, он строил мне страшные глаза и пытался вступить в перебранку. Слюна брызгала у него изо рта и попадала на дорожку прямо передо мной. Я не мог в это поверить и хохотал от души – так это было забавно.

Я знал – чтобы меня рассердить, нужно очень сильно постараться. Возможно, это связано с дисциплиной, в которой воспитывал меня отец, а еще потому что я не боялся таких людей, как Гэтлин. Он же не вцеплялся мне в лицо и не угрожал, а был только досадной помехой. К тому же человек должен сделать что-то действительно плохое, чтобы перейти мне дорогу, я редко сердился по пустякам – хорошие манеры важнее. В результате мое спокойствие, несмотря на все эти провокации, расстроило Гэтлина, и он обрушил на меня новую порцию насмешек.

Вторая словесная атака задела меня чуть больше. Я быстро произвел в уме подсчеты: «В этом году его лучший результат – 10,10 секунды, я же бегаю за 9,60, и он думает, что может запугать меня, потому что плюет на мою дорожку? Возможно, он самый тупой парень в мире».

Тогда я знал, что не собираюсь проигрывать. Единственные вопросы, которые крутились у меня в голове, были: «Как быстро я смогу пробежать? И с каким отрывом я смогу выиграть этот забег?»

В следующий раз я встретился с Гэтлином взглядом, когда гонка была уже окончена. Я финишировал первым, и когда обернулся, то увидел, что он был в пяти метрах позади. И тут уже было нечего сказать: со слюной и гримасами было покончено. Таким образом, я ему тоже наподдал – в стиле моего отца. И все же это не остановило его от бахвальства и наглых заявлений: прямо перед Лондоном-2012 Гэтлин опять начал говорить журналистам всякую ерунду:

– Все уже налюбовались представлениями Болта за последние несколько лет, людям хочется увидеть других на сцене. Я буду рад выступить, побороться и исправить эту ситуацию.

Возможно, ему казалось, что я немного не в форме, особенно после отборочных турниров на Ямайке и Остравы. Гэтлин был немного похож на меня бойцовским духом. Так считал тренер.

– Вы – два человека, которые созданы для Большого Случая, – говорил он.

Какая разница! Для меня Гэтлин был лишь небольшим неудобством перед Олимпиадой, и я собирался победить его.

Для меня было важно самочувствие: я проходил каждый забег без страха получить травмы, и был очень быстр на первых 60 метрах. Без особых усилий я обходил остальных на 100 и 200 метрах. И что особенно важно, я перестал переживать по поводу своих стартов. Моя уверенность в себе была на пределе.

Блейк тоже был уверен в себе, возможно, даже слишком. В первый день забегов я легко подтвердил квалификацию на стометровке. Несколькими минутами ранее Блейк выиграл свой забег, и когда я выходил на стадион, то увидел его, окруженного толпой людей. Журналисты и телевизионщики собрались в специальной зоне, где можно задавать вопросы атлетам. Ко мне тоже подходили люди с камерами и микрофонами наготове.

Пока я беседовал, до меня стали доноситься самоуверенные слова Блейка, который находился неподалеку. Он давал интервью и, похоже, уже начинал говорить лишнее.

Эй, Йохан Блейк! – мой голос прогремел по всей пресс-зоне. Он обернулся, я посмотрел ему в глаза и рассмеялся. Йохан Блейк, – повторил я. – Ты не победишь меня на 200 метрах.

Тут диктофон направили в мою сторону.

– Усэйн, Йохан только что сказал, что немного нервничает по поводу забегов на 100 метров, – прокричал журналист. – Но он считает, что на 200 метрах – совсем другое дело.

Что, серьезно? Для меня это прозвучало как вызов, как будто он только что сказал, что собирается выиграть в финале на 200 метрах. Однако я не придал этому слишком большого значения. Блейка могли неправильно процитировать, поэтому я выкинул это из головы. Я знал, что он был уверен в себе, но в силу своего возраста не всегда правильно преподносил эту уверенность. Но я услышал эти слова еще раз. А затем еще раз.

А затем кто-то буквально по буквам произнес мне на чистом английском языке.

– Он сказал, что вы не победите на 200 метрах, а он победит.

Я улыбнулся сам себе. «Почему люди постоянно это делают? – подумал я. – Почему люди недооценивают меня, как будто я просто какой-то атлет, как будто я – никто? Я всегда со всеми уважителен. Но я что, единственный, кто соблюдает правила приличия? Сначала Гэтлин, теперь еще и этот… Все движется от плохого к худшему…»

Я решил постоять за себя и поставить Блейка на место. Олимпийский волонтер стоял сзади меня с микрофоном, который, как я знал, был подключен к нескольким громкоговорителям. Такие микрофоны всегда используют во время общения спортсменов с прессой. Воспользовавшись этим шансом, я схватил микрофон.

– Эй, Йохан Блейк! – мой голос прогремел по всей пресс-зоне.

Он обернулся, я посмотрел ему в глаза и рассмеялся.

– Йохан Блейк, – повторил я. – Ты не победишь меня на 200 метрах.

Блейк нервно улыбнулся. Он видел, что я был немного расстроен, несмотря на улыбки. Я не хотел спорить с Блейком, потому что он был членом моей команды и отличным парнем, поэтому я сохранял дружелюбие. Мне была ненавистна идея ввязываться в неприятности с приятелями-ямайцами, с ним уж точно, но тогда я все-таки проявил решительность.

Как бы ни было, Блейк, а я тебя обойду…

Глава 15. Я – легенда

Я научился считывать эмоции своих противников. В спорте это был такой же важный навык, как и в карточной игре: всегда полезно знать, честно играет противник по карточной игре или блефует. В долю секунды я мог подметить вспышку страха, беспокойства или напряжения. Обычно это читалось в глазах. Но иногда я понимал, стоит ли мне беспокоиться насчет того или иного атлета, просто взглянув на то, как он шагает по раздевалке или готовится на стартовой линии.

Когда я вышел на трек перед финалом на 100 метрах, я быстро оглядел всех атлетов, стоящих на дорожке. Повсюду мелькали вспышки камер, весь стадион гудел от возбуждения в ожидания выстрела стартового пистолета. Казалось, воздух искрится от переполнявшей людей энергии. Я чувствовал, как мои мускулы напряглись.

Я посмотрел налево и направо. Все выстраивались на своих позициях – Гэтлин и Тайсон, Асафа и Блейк, – и я мог видеть, кто волновался, а кто нет. Тайсон и Гэтлин были в порядке, но я знал, что нервозностью Гэтлин не отличается; Тайсон же был в отличной форме во время подготовки к Олимпиаде и, должно быть, испытывал уверенность.

Неуверенными казались ямайцы: Асафа выглядел немного нервным, но это уже старая история; Блейк тоже был напряжен, а вот это было очень странно для меня. Уверенность, которую он демонстрировал во время интервью, испарилась. Первый раз я заметил изменение в его настроении, когда мы вместе разминались на тренировке. Он присаживался и расслаблялся, пожалуй, слишком часто. Он не готовился так интенсивно, как следовало бы, а я знал, что если бегун прекращает бегать перед крупным финалом, то у него включается нервозность и начинают трястись ноги. Слишком частые мысли о призе и о том, как пройдут соревнования, действуют на атлета губительно.

Я не хотел причинять Блейку никакого вреда. Несмотря на то что мы были противниками на дорожке, мы оставались друзьями и членами одной и той же команды в Racers. Я хотел обыграть его, но мне хотелось, чтобы он был при этом в своей лучшей форме. Я хотел как-то взбодрить его.

– Эй, тебе следует выполнить больше разминочных спринтов, – прокричал я, пока Эдди разминал меня.

Он присел на край трека и покачал головой.

– Я в порядке, – сказал Блейк.

Но я не был в этом уверен: «Правда?»

– Да!

«Ну, хорошо, приятель, – подумал я. – Пусть это будет на твоей совести. Если ты в порядке, ты в порядке…»

Я видел, что он просто не хотел меня больше слушать. Возможно, он даже думал «Какого черта? Зачем этот парень помогает мне?» Наверное, он не верил в мою искренность. Но все же ему стоило знать меня лучше. Я был гением и хотел осчастливить весь мир. Точно так же как я придал уверенности Асафе перед Олимпийскими играми в Пекине, я пытался помочь и Блейку.

Я знал, что он нервничал: размах Олимпийских игр был велик. Конечно, победа на чемпионате мира была очень значима, но соревнования в Лондоне были на ступень выше, а масштабность мероприятия часто сказывалась на сознании атлета. Я постоянно говорил людям: «Да, легко соревноваться самому с собой, но когда ты выходишь на стартовую линию с лучшими спринтерами мира, жизнь уже кажется не такой простой. На Олимпиадах собираются лучшие атлеты, и малейшая ошибка может стоить тебе медали. Если не соберешься как следует, отправишься домой с пустыми руками».

Я чувствовал, что именно это осознавал сейчас Блейк, но если парень отвергал мою помощь, то пусть так и будет. И я предоставил ему пройти через это самому.

Независимо от того, кто был морально готов, а кто не был, я радовался, что на старте собрались сильные противники. И сейчас уже не должна была повториться ситуация 2008 года, когда все считали отсутствие Тайсона причиной моих побед. И в этот раз уже не будет всяких «но» или «возможно». Сейчас, когда я смотрел на дорожки, каждый, стоящий там, что-то представлял собой в спринте. Я сражался с лучшими, и победа над ними уничтожила бы все сомнения насчет моих возможностей, я мог доказать, что я – Герой и Номер Один в легкой атлетике.

Но вдруг все-таки и меня настигло небольшое волнение. Оно пришло внезапно: три глупых слова, которые, как я думал, забылись навсегда, вспыхнули у меня в голове – опасное напоминание о том, что когда-то уже происходило.

«Только не фальстарт… – звучало в голове. – Только не фальстарт…»

Это было безумием. Оказывается, стресс до сих пор был жив. Воспоминания о Даегу привели меня в ярость в самый неподходящий момент.

«О боже, ну почему ты думаешь об этом сейчас? Брось, приятель, ну-ка соберись!»