Быстрее молнии. Моя автобиография Болт Усэйн

Глава 10. Теперь получи свое

Стадион Bird’s Nest уже затих, когда я покинул его тем вечером. Наступила полночь. Прожекторы погасили, трибуны опустели. Слышно было только, как волонтеры собирают мусор и подметают сиденья. Жужжала электрическая тележка, увозящая груду оборудования. Тишина казалась какой-то жуткой после взрыва звуков и красок еще несколько часов назад. Господи, я был опустошен. Я прошел через допинг-контроль и всех этих журналистов – и сейчас хотел поесть куриных наггетсов, повидать семью, тренера и лечь спать. Я должен был отдохнуть.

Я позвонил ЭнДжею, который работал этим летом в Америке. Пекин был так далек от наших былых стратегических совещаний в библиотеке Вильяма Нибба, но сегодняшний результат гонки снова натягивал струну между нами.

– Эй, ЭнДжей, – закричал я, и голос эхом отразился от пустых трибун. – Наконец-то мы сделали великое время!

Когда я добрался до своего дома в Олимпийской деревне, то впервые получил подтверждение тому, что теперь все изменилось, действительно все. Как только моя машина остановилась около ямайского корпуса в Олимпийской деревне, большая толпа людей окружила меня. Могло показаться, что они собрались здесь из-за пожарной тревоги или еще из-за какого-нибудь происшествия. Все стояли на улице и ждали. Я обернулся на Рики.

– Эй, что происходит?

– Я думаю, что они здесь из-за тебя, Усэйн! – сказал он.

Он был прав. Когда я вышел из машины, толпа ринулась к нам. Люди безумствовали, просили автографы, хотели сфотографироваться со мной. Волонтеры, атлеты, друзья атлетов, куча других незнакомых ребят – все они махали ручками, бумагой и кричали:

– Фото! Фото!

Я не понимал, какого черта происходит. Кто-то закричал:

– Сделай жест Молниеносного Болта!

Моя жизнь насегда преобразилась.

Я словно глотнул свободы, которую не мог получить нигде в другом месте. Это было одновременно удовольствие, восторг, чистая энергия. Это было прекрасно.

Я думал, что если выиграл олимпийское золото на стометровке, меня просто будет узнавать большее количество людей, но то, что произошло, выглядело как-то намного серьезнее, чем просто кучка дополнительных фанатов. Это было более масштабно и в то же время более нелепо, чем что-либо в моей жизни. Это была настоящая истерия.

Я нуждался в тишине своего ямайского корпуса, чтобы просто переварить все происходящее. Но когда я зашел внутрь, там меня уже ждали тренер, массажист Эдди и все наши атлеты. Все были на взводе, и атмосфера была накалена от праздничных вибраций. Морис Смит привез с собой в Китай видеокамеру и сразу испытал ее на мне.

– Эй, вот Самый Быстрый Человек на земле! – кричал он.

Я смеялся и смотрел в объектив.

– Теперь я великий чемпион, – сказал я, смакуя этот момент.

Я был рад оказаться дома, если то место можно было так назвать. Здесь я хотя бы ненадолго прятался от сумасшествия и напора Олимпиады. В команде Ямайки царила классная атмосфера, все атлеты знали и любили друг друга, и настроение там всегда было радостным. Во многом эта команда была похожа на юниорскую группу, с которой я выступал в Венгрии и Кингстоне. Тогда мы больше походили на футбольную команду, чем на группу атлетов, выступающих индивидуально, и всех ребят объединяло что-то вроде крепкого товарищества. Мы подбадривали и мотивировали друг друга перед соревнованиями, обсуждали каждого, кто побеждал на состязаниях.

Такой же дух царил и на пекинской Олимпиаде, несмотря на то что в группе было несколько талантливых и целеустремленных атлетов – например Шелли Энн Фрейзер, золотая медалистка на дистанции 100 метров; Мелани Вокер, которая победила в беге с препятствиями на 400 метров; и Вероника Кемпбелл-Браун, золотая медалистка на дистанции 200 метров. Моя медаль была лишь первой в целом ряде других ямайских олимпийских трофеев.

Тренер шутил, не переставая, – ну, или мне казалось, что он шутит.

– У меня для тебя есть несколько новых задач перед твоей следующей стометровкой.

Я пытался запомнить каждый фрагмент гонки, чтобы рассказать о ней остальным и передать то, что я чувствовал, выиграв Олимпийское золото. Эдди хотел узнать, какого рода наслаждение я испытывал, когда мчался по беговой дорожке.

– Просто радость, приятель, – сказал я. – Я испытывал удовольствие, как обычно бывает со мной на соревнованиях, но на этот раз чувство было сильнее. Я словно глотнул свободы, которую не мог получить нигде в другом месте. Это было одновременно удовольствие, восторг, чистая энергия. Это было прекрасно.

Кто-то вспомнил, что на протяжении всей гонки у меня были развязаны шнурки. Я засмеялся. Да неужели? Я даже этого не заметил, настолько был вовлечен в момент Здесь и Сейчас.

Я тяжело дышал, я был измотан. Когда я вошел в свою комнату, чтобы передохнуть, там был Морис. Мне нравилось общаться с ним. На протяжении всей поездки мы были как двое детей, впервые вырвавшихся из дома. Мы любили болтать и рассказывать истории, но больше всего шутили. Это жутко раздражало тренера, потому что его комната была как раз напротив нашей, и он просил нас прекратить шум, но при этом наши посиделки с Морисом создавали идеальную атмосферу для выигрыша. Мы дурачились вместе вдали от толпы и напряжения Олимпиады. Когда мы отрывались таким образом, мои мысли редко возвращались к стадиону Bird’s Nest, Тайсону, Асафе или гонкам. Вместо всего этого мы говорили о девушках, футболе и крикете. И никакого беспокойства.

Но той ночью все было по-другому. Морис хотел обсудить дело.

– Эй, а что ты собираешься делать с этим мировым рекордом на 200 метрах?

В мою голову полетела подушка, заглушив все мысли. Я знал, что это было практически нереально, и все это знали. Время Майкла Джонсона было 19,32 секунды, что было за пределами моих возможностей. Никто не мог побить этот рекорд на протяжении 12 лет с 1996 года на Играх в Атланте – на гонке, которая впервые зародила во мне желание стать чемпионом беговой дорожки. Даже он сам уверял, что этот рекорд больше недостижим. Недавно он даже заявил в СМИ, что у меня не хватит выносливости выдержать его скорость на этой дистанции, по крайней мере на всей дистанции.

– Я не знаю, – сказал я. – Я не уверен, что смогу это сделать. Ведь речь идет о времени 19,30 или 19,31, а я никогда даже не приближался к такому результату.

Однако Морис думал, что теперь это возможно. Он был на взводе.

– Но, Усэйн, ты только что пробежал стометровку за 9,69 секунды, подумай об этом, приятель.

– Я знаю, но 200 метров – тяжелее, – сказал я. – Я не знаю. Я просто хочу сказать…

Это была правда. Я действительно не знал. Это была моя честная реакция, и я не разыгрывал Мориса. Конечно, я был уверен в победе на 200 метрах даже больше, чем на 100 метрах, но при этом знал, что время Джонсона – серьезная задача для меня, а я чувствовал себя вялым, особенно от затраченных усилий и возбуждения от получения золотой медали.

Все же я понимал, что мне нужно взбодриться, потому что было нечто важное в 200 метрах, нечто, что другие даже не осознавали, потому что были так поглощены моим успехом на короткой дистанции. Правда была в том, что 200 метров были моей любимой дистанцией. Забудьте о 100 метрах. Да, многие думают о стометровке как о звездной дистанции и хотят, чтоб я бегал ее все быстрее и быстрее, но моей мечтой было стать чемпионом именно на 200 метрах. Это было пределом моих стремлений, и получение золота на этой дистанции было мечтой всей жизни.

Для меня 200 метров были Большим Делом, а стометровку я считал гонкой в свое удовольствие. Однако я знал, что тренер рассуждает по-другому. Он хотел, чтобы я выиграл на 100 метрах, потому что он был человеком скорости: им постоянно владело желание узнать, насколько быстро может бежать атлет. Это было классно, я это понимал, но моей целью были именно 200 метров, я хотел сконцентрироваться на этой победе.

Пока мы с Морисом болтали и громко смеялись, я вдруг услышал голоса в коридоре. В дверь постучали. Это был тренер.

– Ну хорошо, – сказал он. – Ты получил медаль на 100 метрах, теперь можешь получить то, чего действительно хочешь.

И мы оба знали, о чем идет речь.

Сначала я говорил Морису и другим ребятам, что скоро все успокоятся и ликование закончится. Я действительно полагал, что ажиотаж исчезнет, когда я вернусь на Ямайку и спрячусь от всех на несколько недель. Я не знал, что шумиха вокруг моей победы на 100 метрах продолжится. Это оказалось чем-то значимым, и, куда бы я ни пошел, люди хотели получить кусочек меня. Я не мог выйти на улицу и даже покинуть свою комнату. В Китае живут несколько миллиардов человек, и складывалось впечатление, что все они окружили Олимпийскую деревню, чтобы только взглянуть на меня.

То, как я добирался до своего корпуса в ночь после забега, было только началом, настоящий хаос начался на следующее утро, когда я сел в автобус, чтобы доехать до кафе. Как только я вышел из дверей ямайского корпуса, я был окружен и не смог добраться до автобуса. Когда я все-таки сел в него, то не смог выйти, потому что множество работников и волонтеров хотели поздравить меня. Но больше всего они хотели автографы – целые страницы автографов.

Я надеялся, что мне удастся избавиться от всех этих помех, когда я войду в кафе, но когда я попал в зал, все разом обернулись и уставились на меня. Я как будто был ходячей рекламой. Парень ростом шесть футов пять дюймов стоял в проходе, спрятаться было некуда, и я не знал, как мне быть. Есть куриные наггетсы, когда все толпятся вокруг тебя и просят автографы, – совсем не здорово, поэтому я попросил Эдди прихватить мне несколько коробок с курицей на вынос и вернулся в нашу комнату, подписывая клочки бумаги по дороге.

Так вот что значит быть суперзвездой.

Вот так неожиданно в моей жизни появились затруднения. Я не мог больше прогуливаться по Деревне, как это было до Игр, и знал, что не смогу больше свободно гулять по Пекину, не нарушая общественный порядок. Зато теперь ни один охранник ночного клуба не сможет не впустить меня, потому что я пришел в кроссовках.

Мне сказали, что на родине все тоже сходят с ума. Я видел фото и видео в интернете. Тысячи людей смотрели Олимпиаду на больших экранах на улицах Кингстона, а придорожные бары были переполнены фанатами, собирающимися около телевизоров. Отец позвонил мне и сказал, что на улицах Трелони образовались пробки из-за машин, сигналящих в честь моей победы на Олимпиаде, а когда я позвонил ЭнДжею со стадиона, он сказал, что в Америке та же сумасшедшая реакция.

И все-таки спрятаться от внешнего мира в Олимпийской деревне было возможно. Обстановка здесь походила на университетский кампус. Для каждой национальной команды было выделено отдельное здание – «дом». В каждом «доме» были спальни, где атлеты селились вместе. Здесь были общие кухни и гостиные, поэтому каждый мог потусоваться, поиграть в компьютерные игры и посмотреть DVD. Внешний мир находился в отдалении.

После Афин в 2004 году я привык к подобной обстановке, и мне она нравилась. Общение с ребятами походило на шумную вечеринку. Тогда моя неопытность делала меня новичком в ямайской группе, что означало постоянную беготню по поручениям старших ребят. Я мог играть в видеоигру, когда кто-нибудь кричал: «Эй, Усэйн, принеси мне бутылку воды!» Все эти походы к холодильнику были частью процесса инициации самого молодого члена команды, и это не мешало нам играть вместе в домино и весело болтать.

Какого черта, – сказал я. – Я собираюсь пойти туда и сделать все, что могу. не знаю точно, что там случится, но я это сделаю. Я выложусь на 100 % на треке. Таков мой план…

Покрутиться рядом с крупными звездами спорта тоже входило в программу получения необходимого опыта. Я видел звезду баскетбола Яо Мина в атлетической деревне и был очень впечатлен. Поначалу я был просто счастлив работать среди таких людей, как Асафа Пауэлл, и смотрел на них снизу вверх. Мы были близки по возрасту, но этот парень бегал уже так быстро на стометровках, что стал практически богом на Ямайке. Я наблюдал за ним на тренировках и думал: «Этот человек просто удивителен!» Я считал за честь находиться с ним рядом и пожимать ему руку. Я осознавал, насколько он велик, и для меня было просто чем-то сногсшибательным наблюдать за его работой вблизи.

Много времени прошло с тех пор, но атмосфера в Пекине осталась прежней. Мы веселились и дурачились, но все-таки сохранялось легкое ощущение изоляции от внешнего мира, и то, что происходило на самой Ямайке, казалось было в миллионах миль отсюда. Единственный раз, когда я окунулся в шум Олимпийских игр, было тогда, когда я вышел на трек, и когда это произошло, я все-таки остался цел и невредим.

Спустя сутки после моей победы на Олимпиаде Морис снова пристал ко мне с прежним вопросом.

– Эй, так что ты собираешься делать с этим мировым рекордом на 200 метрах? – спросил он.

На пресс-конференции в тот день я сказал, что совершенно не волнуюсь в связи с предстоящим забегом. Я прошел все отборочные туры так же, как это делал на стометровках. Тайсон был вне игры из-за травмы, и единственной угрозой для меня мог быть только Уоллес Спирмон, но я знал, что все равно одержу над ним победу. Проблему создавала моя усталость, но когда Морис снова задал мне свой вопрос, я почувствовал прилив сил. И я поменял свое решение.

– Какого черта, – сказал я. – Я собираюсь пойти туда и сделать все, что я могу. Я не знаю точно, что там случится, но я это сделаю. Я выложусь на 100 % на треке. Таков мой план…

Хорошие новости заключались в том, что я оставил себе шанс. В полуфиналах я обошел Уоллеса и Шона Крофорда со временем 20,09 секунды по пятой дорожке, что устраивало меня, так как там я находился далеко от кривой поворота. Я снова почувствовал себя сильным. Все утомление словно испарилось.

Тренер тоже чувствовал себя расслабленным, и было ясно, что он не собирается повторять подробные наставления, как это было перед стометровкой. На разбегах перед гонкой он постоянно находился со мной. Он помогал мне расслабиться и давал советы по поводу разминки.

– Не делай слишком много рывков, – кричал он. – Сделай два больших шага. Хорошо стартуй. Сейчас с тебя довольно, ничего больше не делай. И забудь об Асафе…

Перед финалом на 200 метров он был очень спокоен. Обычно на тренировках на 200 метрах он редко отрабатывал со мной прохождение поворота, что было самой сложной частью в нашем расписании. Постоянные ускорения на повороте были болезненной работой, особенно для моей спины, потому что мне нужно было наклоняться на дорожке. Но на протяжении нескольких лет я сделал это так много раз, что тренер был уверен, что я в форме. И попросил меня сделать это лишь дважды за последний сезон.

– Не волнуйся о 200 метрах, – сказал он. – Ты в порядке.

Я быстро бросил взгляд назад – никого. За 50 метров до финишной черты я был уже в недосягаемости для всех, и я знал – гонка выиграна.

– В порядке? – рассмеялся я. – Мне кажется, вы не так уж уверены во мне на этой дистанции.

Я шутил, но что-то внутри подсказывало, что часть этой шутки была правдой. Его расслабленное состояние перед Олимпийскими играми подтвердило мою догадку. После массажа у Эдди он пошел прогуляться к трибунам. Когда я вошел на стадион и встретился с ним глазами, он помахал мне с открытой трибуны и поднял большой палец вверх. Он мог выглядеть более веселым, только если бы при этом ел мороженое. Итак, жребий брошен.

Может быть, спокойствие тренера объяснялось его абсолютной уверенностью во мне на 200 метрах. В таком случае он был прав, потому что когда выстрелил стартовый пистолет, я продемонстрировал прекрасный забег.

Бах!

Я пронесся мимо бегуна Браина Дзингая из Зимбабве так быстро, что это было даже странно. Никто не мог меня догнать. Я добежал до поворота и прошел его так гладко, как Дон Кворри на старых записях. Та мощь и сила, которую я развил в своих бедрах, икрах и брюшном прессе, несли меня вперед, словно реактивную ракету, и я чувствовал, как энергия струится по ногам. Мускулы напрягались и расслаблялись как поршни. Какая там Осака. Я делал неслыханное.

Три коротких слова впечатались в мое сознание: Я. Добился. Этого.

Я быстро бросил взгляд назад – никого. За 50 метров до финишной черты я был уже в недосягаемости для всех, и я знал, что гонка выиграна.

Первое – выиграть, второе – с каким временем.

Я поднял взгляд.

«Давай, Усэйн, – подумал я. – Теперь ты бежишь ради времени».

Я увидел отметку в 16 секунд.

Затем 17…

18…

19…

…

Еще немного…

…

Толкайся!

Затем последовал взрыв звука и вспышка яркого света, толпа загудела, тысячи мерцающих фотоаппаратов, камер и развевающихся флагов бросились в глаза. Время было феноменальным: 19,30 секунды – новый мировой рекорд, – и если свою победу на стометровке я начал с сумасшедшего празднования, то сейчас я просто не знал, что делать. Я вскинул руки к небу, я хотел разорвать на себе майку и бросить ее вверх. В голове не было ни одной мысли. Просмотр видео, где Майкл Джонсон побил мировой рекорд в 1996 году, впервые посеял во мне, ребенке, семена надежды – именно тогда зародилось желание стать чемпионом. Десять лет спустя я завоевал олимпийское золото на 200 метрах, а вместе с тем побил мировой рекорд. Три коротких слова впечатались в мое сознание: Я. Добился. Этого.

Это нечто больше.

«Я добился этого».

Это нечто огромное.

«Я добился этого».

Это самое великое, что я когда-либо совершал.

«Я добился этого».

На следующий день после церемонии награждения я сидел на краю кровати в Олимпийской деревне и рассматривал золотую медаль. Улыбка не сходила с моего лица. Этот кусок металла был для меня всем. Кто-то заговорил у меня за спиной, кажется, Морис, но я не был уверен. В мыслях я был далеко отсюда.

– Приятель, ты победил на 200 и 100 метрах, – сказал он. – Это весьма неплохо.

Я перебил его:

– Эй, да забудь ты о 100 метрах. Не о чем говорить. Посмотри на это.

Я показал медаль.

«Олимпийское золото на 200 метрах после стольких лет работы над поворотом и выслушивания бреда, что победа мне никогда не светит. Ну, и к черту все это, теперь титул у меня в руках. И это прекрасно».

Это был один из самых счастливых моментов моей жизни.

Я открыл ноутбук и просмотрел гонку в интернете. В каждом кадре на протяжении этих 19,30 секунды я видел свое лицо, искаженное усилием. Я старался действительно очень сильно. Я не шутил, когда говорил Морису, что собираюсь выложиться на треке на все 100 процентов. А затем я услышал еще один голос из-за своего плеча. На этот раз это был тренер.

– Знаешь, Усэйн, если бы ты так сильно не боролся с самим собой, ты бы пробежал эти 200 метров быстрее…

Я рассмеялся:

– Вы серьезно, тренер? Серьезно? Оцените же меня по заслугам, я же только что побил мировой рекорд.

Но тут не сдержался сам тренер. Ему пришлось вылить мне на голову немного холодной воды, чтобы хоть немного охладить пламя самолюбования. Таким образом он пытался спустить меня с небес на землю. Возможно, он действительно полагал, что у меня были шансы бежать еще быстрее.

Мне кажется, что я был недооценен во время Олимпиады, потому что бегу, словно играючи. Всем кажется, что я не сильно напрягаюсь. Атлеты видели, как я танцевал на треке, корчил рожи и дурачился перед толпой, и, возможно, думали: «Хмм, Болт полагает, что он может просто заявиться на беговую дорожку и победить? Не сегодня». Но это была ошибка с их стороны.

Правда была в том, что я чувствовал себя расслабленным, потому что ощущал всю энергию крупных соревнований, и Олимпиады – особенно. Международный юниорский чемпионат поселил во мне уверенность, что я могу просто играть, войдя на переполненный стадион, но на Пекинских играх это ощущение перешло на другой уровень. Я заряжал всех своими шутками и хорошим настроением прямо перед камерами и фотоаппаратами. Я принимал разные позы, прыгал вверх-вниз и махал людям. Иногда это было запланировано, как, например, с ямайским танцевальным движением или с жестом рукой. Но чаще всего это был экспромт. Когда я получал золотую медаль за победу на 200 метрах и 90-тысячная толпа фанатов на стадионе Bird’s Nest пела мне «Happy Birthday» в честь 22-го дня рождения, я притворился, что расплакался.

Но это было ничто по сравнению с позой To Di World. Выполнение ее после финала на стометровке вызвало целую волну интереса ко мне, и он все рос. После установления мирового рекорда на 200 метрах фотографы и фанаты стали требовать, чтобы я повторил эту позу. Каждый раз, когда я заводил руки назад и указывал на небеса, толпа просто взрывалась, и все буквально сходили с ума. Ощущение того, что я мог вызвать столько шума на стадионе одним движением кончиков пальцев, было забавным и приятным.

Эта поза мелькала на обложках журналов и газет. Судя по фотографиям, люди через какое-то время стали копировать мою позу: покорители вершин так же указывали на небо в горах, трекеры в Амазонских джунглях делали это движение на фото для своих друзей на родине, родители снимали свои детей в колыбелях в позе Молниеносного Болта. Поверьте, это было очень приятно видеть.

Странно, но именно эти поступки, рассчитанные на произведение эффекта, помогали мне расслабиться. В эти моменты я мог отложить разговоры непосредственно о гонке, а дурачества на стартовой линии удерживали от размышлений над тем, что произойдет или не произойдет на гонке, после того как я сорвусь с блоков. А другие атлеты именно этим и занимались. Мой расслабленный стиль означал, что я могу показать превосходную гонку.

Каждый раз, когда я заводил руки назад и указывал на небеса, толпа просто взрывалась, все буквально сходили с ума. Ощущение того, что я мог вызвать столько шума на стадионе одним движением кончиков пальцев, было невероятным.

Фанаты тоже помогали мне. Каждый раз, когда я выходил на стадион Bird’s Nest, махал руками и дурачился, я впитывал шум толпы и использовал его для себя в качестве толчка. Люди вдохновляли меня. Взрыв шума радовал меня каждый раз, потому что это означало, что приближался Момент Действия. И чем громче ревела толпа, тем лучше было для меня.

В такой момент я ликовал.

В такой момент я не мог сдержать своей улыбки.

В такой момент полной уверенности я знал, что на 100 процентов в форме, и любому другому атлету не было даже смысла пытаться приблизиться к моему результату, потому что они не могли победить. Для них гонка была уже закончена.

Такое отношение заводило всех остальных. Моя уверенность отражалась и на других участниках ямайской команды, и к моменту, когда пришло время финала эстафеты 4х100, я и другие ребята – Асафа, Неста Картер и Майкл Фрейтер – даже не думали о золотой медали. Мы думали только о том, чтобы побить мировой рекорд. Ни одна эстафетная команда не была так воодушевлена, как мы перед финалом Олимпийских игр.

Мы никогда не готовились перед эстафетными гонками. Никто на Ямайке не тренировался передавать эстафетную палочку, и так как мы вчетвером были очень быстрыми (я, Асафа и Майкл участвовали в финале на стометровке), то считали эстафету чем-то само собой разумеющимся. Наше отношение было достаточно беспечным: «Ну, мы всегда хорошо справлялись, и сейчас, что бы ни случилось, все равно переживать не стоит».

Признаться откровенно, мы бегали эстафету трижды в тот год, и один раз случился как раз в Олимпийской деревне.

Возможно, нам следовало отнестись к этой гонке более ответственно, потому что всякое могло случиться при передаче эстафетной палочки. Атлеты могли споткнуться, передача могла быть нарушена, люди могли запаниковать, а, поверьте, худшее, что может случиться на эстафетной гонке, – это паника. Ямайские девушки были в такой же ситуации, и когда мы разминались перед гонкой, решили посмотреть женский эстафетный финал. Четверка, состоящая из Шелли-Энн Фрейзер, Шерон Симпсон, Керрон Стюарт и Вероники Кэмпбел-Браун, выполняла эстафету на треке, но во время передачи от Шерон к Керрон палочка упала.

Мы не могли поверить своим глазам. Все были в шоке. Девушки считались быстрейшими женщинами на планете, которые могли, особо не напрягаясь, выиграть золотые медали. Видеть, как они упустили палочку, было очень больно для всех нас.

– Так, командное собрание! – закричал Майкл, хлопая в ладоши и призывая нас. – Стоит потренироваться в передаче эстафеты, не так ли?

Все закивали в знак согласия. Праздный разговор победителей прервался. Провал наших девушек заставил нас хорошенько собраться. Выстрел, Неста вылетел из блоков. Майкл был следующим, а мне нужно было пробежать поворот, но когда я увидел, что он приближается ко мне, то испугался. Я был не уверен, смогу ли правильно перехватить палочку, и точно не знал, когда следует начинать бежать. Это была моя первая эстафетная гонка, когда нужно было проходить поворот, а Майкл уже приближался ко мне по своему участку дистанции как пуля. Меня охватили сомнения.

«Так, Болт, просто расслабься, – подумал я. – Доверься себе. Не опускай руки. Даже если он будет очень торопиться, просто верь, что он сможет ровно передать тебе эту палочку…»

Бах! Передача мне прошла гладко, и я изо всех сил устремился к Асафе. Я закричал: «Дошел!», но застал его все еще в фазе разгона. Рука Асафы крепко ухватилась за палочку, он дернул ее и покачнулся. Мне пришлось быстро ослабить свою руку, чтобы Асафа скорее устремился вперед.

– Беги, Асафа, – закричал я. – Беги!

Я сопровождал его всю дорогу до нижнего поля, проверяя часы каждую секунду. Мировой рекорд был 37,40 секунды. Его поставила американская команда, состоящая из Майкла Марша, Лерроя Баррела, Дениса Митчела и Карла Льюиса, в 1992 году. Но Асафа обошел их на этот раз – он пересек финишную черту со временем 37,10 секунды.

Три гонки, три золотые медали, три мировых рекорда. Все, как я предсказывал в сообщении себе во время полета сюда. Я возвращался домой национальным героем с серьезно потяжелевшим багажом.

Глава 11. Экономика победы

Была у медали и оборотная сторона. Как троекратный олимпийский чемпион я стал номером один, образцом для многих спринтеров. Игры были крупнейшим спортивным мероприятием на планете, мое имя встречалось в заголовках всех газет, и тренер полагал, что мой столь высокий статус обязательно вдохновит многих спортсменов тренироваться еще усерднее. Тайсон, Асафа, какой-нибудь новичок из Европы, впервые опробовавший шиповки на соревнованиях, – все захотят сместить меня с пьедестала почета.

– Сам виноват, – сказал он, когда мы отдыхали в Олимпийской деревне после эстафеты 4х100. – Если бы ты не бегал так быстро, никто бы и не подумал тренироваться усерднее, но сейчас они уже начали свое наступление на тебя. Они уже мечтают обойти твой результат. Ты поднялся на вершину, и другим парням это не нравится.

Это было похоже на синдром «Манчестер Юнайтед». Никто не любит победителей, особенно проигравшие, но о чем я не догадывался, так это о том, что на меня начнут нападать фанаты других атлетов и журналисты, а выдерживать полемические пресс-конференции мне придется вплоть до окончания Игр.

Сначала все шло по привычному сценарию: комната, заполненная международными репортерами и телевизионщиками, обычные вопросы о моем выступлении, золотых медалях и олимпийском опыте, на которые я отвечал уже миллионы раз.

А затем стало интереснее. Американский журналист поинтересовался, что я думаю по поводу отсутствия Тайсона. Некоторые эксперты полагали, что травма Тайсона была мне на руку.

Если бы ты не бегал так быстро, никто бы и не подумал тренироваться усерднее, но сейчас они уже начали свое наступление на тебя. Они мечтают обойти твой результат. Ты поднялся на вершину, и другим парням это не нравится.

– Это правда, – сказал я. – Тайсон – один из лучших атлетов на беговой дорожке, поэтому, да, сейчас я не поборол сильнейшего. Даже завоевав золотые медали и побив мировые рекорды, мне придется доказать это еще раз в следующей гонке – против Тайсона.

Затем в разговор вступил президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге. Этот парень отвечал за проведение Олимпийских игр. Рогге раскритиковал мое поведение после победы на стометровке и заявил, что фирменный жест можно расценить как знак неуважения к другим атлетам.

– Было бы очень желательно не повторять жест – «Поймай меня, если сможешь!», – сказал он прессе.

Я объяснил на конференции, что когда Рогге сделал свое заявление насчет моего жеста, я был в шоке, потому что не подразумевал никакого неуважения. Мой отец слишком хорошо воспитал меня для этого, и он бы точно не стал молчать, если бы понял, что я веду себя грубо, особенно перед миллионами людей. Я признался, что в какой-то момент действительно заволновался и подумал: «Черт, может, я действительно зашел слишком далеко?» Я знал всех карибских ребят на забеге и спрашивал у каждого, был ли кто-то из них смущен моими дурачествами.

– Знаешь, приятель, – говорили они. – Если бы кто-то из нас победил, то повел бы себя абсолютно так же.

А затем ко мне обратился журналист с серьезным вопросом, с которым рано или поздно сталкиваются все достигшие высокого уровня атлеты.

– Усэйн, вы так неожиданно выскочили на сцену, – сказал он в микрофон перед кучей людей, держащих камеры и диктофоны наготове. – Как прикажете понимать ваш столь быстрый бег и ваше появление… из ниоткуда?

Он намекал на то, что произошло нечто подозрительное: стимулирование веществами, повышающими физическую выносливость, или стероидами. Само по себе это было серьезным обвинением, но к тому же подозревали меня в открытую, а это просто взбесило меня, потому что у журналиста не было никаких подтверждающих фактов. Конечно, мне можно было задавать такие серьезные и законные вопросы насчет мошенничества и применения запрещенных веществ, но не обосновав же это только тем, что я неожиданно выскочил на сцену. Это меня просто возмутило.

– Подождите минутку, – сказал я. – Я неожиданно стал быстро бегать? Как долго вы работаете, чтобы утверждать такое?

В комнате раздался взрыв смеха.

– Ээ, пять лет, – ответил он, немного смутившись.

– Я бегаю быстро с 15 лет, а это означает семь лет успешной работы на беговой дорожке. Я победил на Международном юниорском чемпионате, являюсь обладателем юниорского рекорда на 200 метрах, я выигрывал медали на играх CARIFTA и имею награду Восходящей звезды IAAF. Пожалуйста, изучите заранее нужный материал, прежде чем задавать глупые вопросы. Вы не следили за моей карьерой все эти годы? Если нет, то вам следовало бы лучше подготовиться. Попробуйте забить в поисковике «Усэйн Болт» и посмотрите, какой результат выдаст компьютер.

Я не старался унизить или расстроить этого человека, но его вопрос перешел границы, потому что был направлен лично против меня, он был задан без понимания того, как я пришел к таким серьезным результатам. Я не возник из ниоткуда, я был на этой сцене уже давным-давно, поэтому мой успех не был неожиданным, это не была неординарная спортивная история, мой успех был полностью оправдан усилиями, особенно на 200 метрах. Если же возникли сомнения насчет моей честности, он должен был высказать мне их прямо: Принимали ли вы запрещенные препараты? Мне нравится, когда люди задают такие вопросы напрямую. В этом отношении я чист, был таковым и всегда буду.

Такие вопросы всегда будут преследовать атлетов, когда они демонстрируют фантастические результаты на крупных соревнованиях. Люди часто подозревают обман, потому что ряд спортсменов прибегал к этой уловке в прошлом. Некоторые применяли стероиды, чтобы увеличить силу во время тренировок, другие использовали стимуляторы, позволяющие улучшить результаты уже на стартовой линии. Некоторые золотые медалисты признавались в применении таких препаратов уже после завершения своей карьеры, другие же были пойманы на этом во время крупных чемпионатов, как, например, бегун на 100 метров Бен Джонсон в Сеуле в 1988 году. Такие поступки спортсменов подорвали доверие многих людей в отношении всего спортивного мира и цены побед в нем.

Поэтому я понимал, почему журналисты могли сомневаться в успехе любого атлета, особенно в таком неслыханном успехе, как у меня, но мне было нечего скрывать. Я был честен. Мои родители воспитали во мне несокрушимый дух и умение побеждать, но не за счет компромисса со своей совестью. Мне была противна идея победы на гонке, если бы я выступал плохо, например как произошло в Стокгольме, когда я позволил Асафе обогнать меня. И мошенничество не было вариантом. К тому же допинг был вариантом для тех ребят, у кого не хватало физической возможности соревноваться, у меня же не было подобных проблем.

Когда я хотел, чтобы тесты на допинг не дали никаких положительных результатов, я внимательно следил за тем, что ел и пил до забегов. Я питался так, чтобы в еде не попадался кофеин, потому что с ним были проблемы у атлетов в прошлом. В нашем кругу ходила одна история про американского бегуна, который проглотил три банки энергетического напитка прямо перед допинг-контролем, что, естественно, не позволило ему пройти тест, и он был дисквалифицирован. Я узнал об этом еще до Пекина, и это напугало меня. Раньше в клубах я всегда смешивал ликер с энергетическими напитками, но после того случая стал ограничиваться клюквенным соком во время вечеринок.

Я так беспокоился об этом, что даже, когда заболевал, не принимал никаких лекарств. Если у меня была простуда, я ограничивался витамином С вместо всех лекарств на аптечных полках. Иногда, когда мне было очень плохо, я принимал обезболивающее, но лекарства против простуды были для меня под запретом, потому что их состав мне был неизвестен, и была реальная возможность, что у меня возникнут неприятности, если буду употреблять их систематически. Как только я заболевал, то старался выйти из этого положения максимально безболезненно для карьеры. Мир был жесток к простуженным атлетам.

Ну и что? Я знал, что результаты моей продолжительной карьеры перевешивали все неприятные ощущения от болезней, которые продолжались всего несколько дней. Рисковать своей судьбой на беговой дорожке из-за сиропа от кашля было бы безумным поступком, поэтому я всегда проходил эти тесты, когда только можно. Я проходил тесты на соревнованиях; я проходил тесты, если где-то случался скандал, связанный с наркотиками в спорте[14]; я проходил тесты всякий раз, когда ездил в Германию к доктору Мюллеру-Вольфорту, где тут же появлялись ребята из допинг-контроля со своими чемоданчиками и папками. Во время одной из поездок меня протестировали три раза три разные организации. Тесты провели Международное антидопинговое агентство, Международная федерация легкой атлетики и еще одна немецкая организация. Когда ко мне подошли в третий раз, я просто расхохотался.

– Вы что, серьезно? – сказал я. – Вам что, предыдущие эксперты не сообщили?

Однако я предпочитал проходить больше тестов, чем меньше. Зачастую многие не вполне доверяли ямайской антидопинговой системе, особенно американцы. Они ругали нас и поднимали много шума по поводу того, что нас недостаточно хорошо тестируют, особенно когда речь идет о соревнованиях. Это были тесты, которые проводились не в сезон, а во время дополнительных тренировок. Американцы считали, что ямайские атлеты пользовались этим «окном» для приема препаратов. Их теория сводилась к тому, что бегуны употребляли вещества для наращивания силы во время тренировок перед крупными соревнованиями. Еще они считали, что наша система тестирования – неточная, прямо как часы на Национальном стадионе Кингстона, так как все тесты в промежутках между соревнованиями проводились в основном Ямайской антидопинговой комиссией, а не Международным антидопинговым агентством или Международной федерацией легкой атлетики. Множество конкурирующих атлетических организаций полагали, что мы проводим свои тесты нечасто, но после первых лет моей профессиональной спортивной карьеры Ямайская антидопинговая комиссия взялась за дело серьезнее, и тесты стали проводиться регулярно. Мне приходилось постоянно встречаться с проверяющими организациями, но я был доволен, потому что наконец ворчание по этому поводу поутихло. Это также означало, что наш спорт стал намного прозрачнее и чище. Чем больше проводилось тестирований, тем реже люди шли на уловки с препаратами, а чем реже случалось мошенничество, тем больше доверяли атлетам.

Но, боже, сдавать эти тесты было так неприятно. В соответствии с правилами, я был обязан сообщать организациям, где и когда находился ежедневно. Все мои передвижения вносились в так называемый бланк «Местонахождений». Я даже не мог съездить в отпуск, не сообщив об этом официальным лицам, и они могли в любой день без предупреждения явиться ко мне домой или в отель, неважно, где я был – в Кингстоне, Англии или Германии, для анализа мочи – и если они меня не заставали, мне грозили неприятности. Их целью было определить, применяет ли атлет стероиды или стимуляторы. Мои анализы отвозили в лабораторию, а результаты затем передавались в эти организации.

Такие визиты обычно приходились на раннее утро, так как я сам обозначил для проверяющих промежуток с шести до семи утра, чтобы они могли застать меня дома. Поэтому каждый вечер я должен был следить за тем, чтобы перед сном не сходить в туалет на случай, если они вдруг придут на рассвете. Если же я допускал оплошность и опустошал свой мочевой пузырь с вечера, утром мне приходилось сильно постараться, чтобы сдать анализ для пришедших за ним. Все это было очень неловко для меня, потому что они могли просидеть у меня все утро в ожидании, пока я схожу в туалет, и постоянно наблюдая за мной, потому что был риск, что я могу подменить свою мочу другой «чистой» пробой за закрытыми дверями. Когда у меня появлялись позывы облегчиться, они следовали за мной в туалет и смотрели на мою промежность. Поначалу мне очень не нравилось, что посторонние люди глазеют на мой член во время того, как я мочусь в банку. Это выводило меня из себя.

– Для чего вы смотрите? – спрашивал я первое время. – Вы же можете не смотреть в упор.

И обычно эти ребята действительно смущались и смотрели не так пристально, но были и другие, которым нравилось пялиться. Однажды утром один проверяющий попросил меня снять шорты, чтобы убедиться, что я ничего не прячу. А потом он велел мне снять и футболку.

– Эй, приятель, ты серьезно? – рассмеялся я. – Ты хочешь на меня посмотреть?

Однако правила есть правила. Я был готов пройти через все мучения от сдачи этих анализов и участвовать в соревнованиях, но ни за что не согласился бы пропустить тест и больше не выйти на дорожку. Это расстроило бы меня намного больше, чем любые допинг-контроли. В мою работу входило придерживаться правил игры, бегать как можно быстрее и сдавать все анализы, которые от меня требовались. И я проходил все тесты и знал, что чист.

Говорили, что я легенда, но я знал, что это неправда. Ни тогда, ни сейчас. Чтобы достичь легендарного статуса, мне нужно было выиграть еще три золотые медали на Олимпийских играх в Лондоне в 2012 году, но ямайцы считали по-другому. Они буквально сходили с ума от моего успеха в Пекине, но ни предупреждения отца, ни ролики с Youtube, в которых люди безумствовали на улицах города, не могли подготовить меня к тому, что я увидел, вернувшись на родину.

Когда самолет приземлился в аэропорту «Норман Мэнли» в Кингстоне, я выглянул в окно и не поверил своим глазам. Меня ожидали тысячи людей, так что на асфальтовой площадке возникла давка. Фанаты принесли флаги и баннеры, я видел, что они прыгали и махали мне. В аэропорт даже прибыл премьер-министр, чтобы пожать мне руку. Я думал, что вторгаться на международную взлетно-посадочную полосу запрещено, но подобные правила не всегда соблюдались на Ямайке: оказалось, что мое возвращение важнее работы аэропорта.

И вдруг по иронии судьбы пошел дождь. Пока я прокладывал себе путь сквозь толпу к ожидавшей меня машине, чтобы поехать в Нью-Кингстон, деловой район города, люди обнимали и целовали меня, пытались дотронуться и схватить за одежду. Но как только разверзлись тучи, все побежали в укрытие. Первоначально было задумано проехать по всему Кингстону в автомобиле с открытым верхом, но дождь положил конец этой идее.

И слава богу – потому что когда мой автомобиль выехал из аэропорта «Норман Мэнли», я увидел жизнь, которая теперь ожидала меня по крайней мере еще несколько месяцев. Тысячи людей собрались, чтобы взглянуть на меня, – они буквально обступали двигающуюся машину. Ямайцы могут быть агрессивны, когда хотят кого-то увидеть или сфотографировать, и делают это, чего бы им ни стоило, и черт с ними, с манерами. Руки тянулись ко мне со всех сторон, люди выкрикивали мое имя. Меня всего задергали, да и машина получила несколько вмятин. Это напомнило мне фильм ужасов «Конец света». Там есть сцена, где Том Круз едет на единственной работающей машине по Нью-Джерси сквозь толпу обезумевших людей, и все хотят дотронуться до него. Я чувствовал себя так же: я был словно в ловушке, фанаты окружили машину, и было страшно. Если бы крыша не была опущена, меня, наверное, порвали бы на куски. Пресс-конференция была организована в отеле Pegasus Hotel в центре Кингстона, но когда здание оказалось в поле зрения, я опять испугался: никогда не видел столько людей в одном месте. Весь холл был заполнен, вся автостоянка была заполнена, все прилегающие улицы были заполнены. Фанаты встали перед машиной и отказывались сдвинуться с места, пока полиция не убрала их с пути. Это было первый раз, когда я видел, чтобы жители Ямайки так проявляли свою любовь. Автоколонна после моей победы на Международном юниорском чемпионате в 2002 году была огромной, но даже это было ничто по сравнению с приемом после Олимпиады. «Эй, да что же здесь, наконец, происходит?»

Это было нечто ошеломляющее, потому что я знал, каковы спортивные фанаты на Ямайке. Их просто так не прошибешь, удивить этих людей сложно. Такие восторги были знаком того, что они действительно оценили происшедшее в Пекине. Но я тоже уже понимал кое-что, меня было не провести. Как только я избавился от всего этого безумия и улучил спокойный момент, то осмыслил, что произошло со мной и беговой карьерой.

Весь холл был заполнен, вся автостоянка была заполнена, все прилегающие улицы были заполнены. Фанаты встали перед машиной и отказывались сдвинуться с места, пока полиция не убрала их с пути. Это был первый раз, когда я видел, чтобы жители Ямайки так проявляли свою любовь.

«Не будь дураком, – сказал я самому себе. – Не забывай – это же ямайцы. Ты знаешь, что ты сделал для них хорошее дело, если ты сделаешь это хорошее для них еще раз, они выразят тебе еще больше любви. Но не обольщайся этой любовью слишком сильно. Не забывай, как тебя освистали в Кингстоне в последний раз. И если ты провалишься снова, они перережут тебе глотку».

Я понимал, что привычная жизнь на родине изменилась навсегда. До сих пор я снимал квартиру в Кингстоне, но она располагалась возле шумной дороги, и все в городе знали, где я живу. И, очевидно, фанаты уже тусовались у моей входной двери.

– Я думаю, тебе лучше некоторое время не возвращаться домой, – сказал мистер Пёрт. – Мы организуем для тебя временное проживание в Pegasus, пока все немного не успокоится.

Но вскоре и этот вариант стал для меня затруднительным. Через несколько недель фанаты уже крутились в холле отеля в ожидании. Ночи, когда я выходил со своим братом, чтобы поесть фастфуд, остались в прошлом, и даже вечеринки стали вызывать одни проблемы, потому что люди кидались на меня, куда бы я ни шел. Например, когда я вошел в Quad, диджей схватил микрофон и закричал: «К нам пришел Усэйн Болт!» Все тут же обернулись и бросились ко мне, после чего пришлось прятаться за спинами друзей, потому что абсолютно все хотели меня сфотографировать. Люди нацеливали на меня свои телефоны всю ночь, я был словно в западне, но – как сказал тренер – ты сам виноват в том, что бежал так быстро.

И все же у всего этого безумия была и приятная сторона. Женщины атаковали меня со всех сторон. Признаюсь, это не было чем-то совсем новым для меня: у меня и раньше были девушки, особенно после того, как я заявил о себе на легкоатлетической сцене. Но после Пекина все изменилось – я мог выбрать себе любую понравившуюся девушку и, когда первоначальная истерия спала, мог пойти со своей пассией на вечеринку. Или же я заходил в клуб и думал: «Хмм, так, какую же? Тебя?.. Тебя?.. О, тебя! Давай сделаем это!» Это была воплощенная мечта любого молодого человека. Только подумайте: мне 22 года, я на вершине славы и при этом – словно ребенок в конфетной лавке.

Я думаю, что не отличался от других известных людей, когда они переживали свое великое время. Девушки взволнованно думали: «О, я хочу хотя бы часть его!» Я был для них горячей штучкой, но в то время у меня была своя девушка. Практически с самого моего переезда в Кингстон я стал встречаться с девушкой по имени Мизиканн Эванс. Она была на два года моложе меня, училась в Карибском университетском колледже, мы познакомились в ресторанном дворике в Кингстоне, где я проводил иногда время. Сначала мы были просто друзьями – Миззи была очень забавной: с ее лица никогда не сходила улыбка, – но достаточно скоро у нас завязались серьезные отношения. Ко времени Олимпиады в Пекине мы встречались уже пять лет.