Осенний призрак Каллентофт Монс
— Он что-нибудь рассказывал вам об этом? — спрашивает Малин.
— Нет, он ничего не рассказывал.
— Где он сейчас может быть?
Эрикссон смеется в ответ на вопрос Харри.
— Даже если бы я знал об этом, то ничего не сказал бы вам. Разве я должен? Он часто приходил сюда, и в этом нет ничего удивительного. С детьми всегда так: что бы ни делали им родители, они возвращаются к ним за любовью и защитой.
Полицейские смотрят в слепые глаза старика, и Малин думает, что Сикстен видит, пожалуй, больше, чем она; кажется, он уже сейчас знает, чем окончится этот жестокий осенний спектакль, и эту мудрость он выстрадал всей своей жизнью.
— То есть вы били его? — уточняет Малин. — Вы били Андерса в детстве?
— Понимаете ли вы, что значит иметь только плоскостное зрение и не воспринимать глубины мира? — спрашивает Эрикссон. — Знаете, как болит нерв в мозгу, он словно горит круглые сутки? Я надеюсь, — старик замолкает, переводя дыхание, — что Аксель Фогельшё страдает сейчас, когда его сын мертв, что он изведал наконец самую страшную муку в жизни.
— А вы не просили сына убить кого-нибудь из Фогельшё, Фредрика или Акселя?
— Нет, хотя, должен признаться, я думал об этом.
Как много всего на этих полках!
У отца были такие же, но он бил меня по пальцам линейкой, когда я добирался до них.
Так что же мне нужно?
Андерс Дальстрём только что пообедал и теперь бродит по отделу строительных товаров универмага «Экхольм».
Веревка.
Клейкая лента.
Почему все так на меня смотрят? Ружье осталось в машине. Я должен положить этому конец, все снова будет замечательно. А потом полиция найдет его, удивится и окончательно запутается.
Я убью его. Ведь все началось с него, не так ли? И папе это понравится.
Андерс Дальстрём чувствует, как беснуются у него в крови последние змееныши. Все пройдет хорошо, как всегда. Ты видишь меня, Андреас?
Я должен уничтожить Фогельшё.
Андерс платит. Потом садится в машину и направляется в сторону Дроттнинггатан.
— Йохен Гольдман, — еще раз слышится в мобильнике.
«Есть голоса, похожие на удар плеткой по самому больному месту, — думает Малин. — Свинья».
Она стоит под дождем на улице Юргордсгатан возле дома престарелых «Серафен», прижав телефон к уху. Раздражена и в то же время чувствует, как внутри растекается странное тепло, начинающееся где-то в самых неподконтрольных сознанию участках тела.
Малин вспоминает загорелое лицо Гольдмана на фоне сверкающей глади бассейна. Жесткость и уязвимость, придающую ему сходство с Йерри Петерссоном.
— Вы что-то хотели?
Малин открывает дверцу автомобиля свободной рукой и опускается на сиденье. Йохен дышит в трубку.
— Фотографии, — говорит она. — Ведь это вы прислали мне снимки моих родителей?
— Какие еще снимки?
Малин видит улыбающееся лицо Йохена Гольдмана. «Разве нам больше не о чем поговорить, а?»
— Вы знаете какие.
— Я ничего не знаю ни про какие снимки. Ваших родителей? Где же я мог снять их? Даже не представляю.
— Вы в Швеции?
— Да.
— Вы заезжали в Линчёпинг?
— Что мне там делать?
— Это вы шантажировали Йерри Петерссона? Вы посылали ему письма с угрозами, вымогали деньги?
— Денег у меня более чем достаточно, если так вообще бывает.
Разверзлись хляби небесные. Град, похожий на маленькие белые зерна, ритмично барабанит по крыше машины.
— Слушаете африканскую музыку?
— Град, — отвечает Малин.
— Если у меня и были дела в Линчёпинге, вряд ли я поехал бы туда сам.
Намеки, колкости.
— Чего вы хотите?
— Я снял номер в «Гранд-отеле» в Стокгольме. Не хотите взглянуть? Мы могли бы весело привести время: выпить шампанского, пофотографировать… Что скажете?
Малин обрывает разговор. Закрывает глаза.
Ей кажется странным, что Гольдман до сих пор существует, что до сих пор где-то живут ее родители и что любому человеческому поступку можно найти сколько угодно объяснений.
Автомобиль проезжает мимо дома Акселя Фогельшё по Дроттнинггатан.
Ни Малин, ни Харри не заметили человека с длинными черными волосами, тенью прошмыгнувшего в подъезд.
Все играешь, Йохен? Все равно ты когда-нибудь отомстил бы мне, ведь ты не прощаешь измены, хотя сам предавал не раз.
Сейчас я парю над равниной и лесом, над замком и полем, где когда-то случилось несчастье. Я пролетаю над домом арендатора Линдмана, вижу, как его русская жена собирает вещи. Она торопится, в другом месте ее ждет новый мужчина. Он богаче Линдмана, так она планировала с самого начала.
Линдман.
Ведь это я увел у него первую жену, когда она приезжала на конференцию в Стокгольм. Мы встретились в баре, а потом она кричала в офисе на Кюнгсгатан. Каково ей было после этого возвращаться в деревню?
Он нашел меня, как и обещал в письме. Я помню тот звонок из автомата возле «Икеа». Его голос был похож на крик и разрывал мне барабанные перепонки.
65
Линчёпинг, сентябрь
Йерри стоит возле своего «Рендж Ровера» на парковке у торгового центра «Икеа» в Торнбю. Монотонный стук дождевых капель по крыше автомобиля напоминает ему зуммер. Стоянка рассчитана на тысячу машин, но сейчас, поздним дождливым вечером, она почти пуста. Вокруг переливаются огнями вывески магазинов: «Иса макси», «Сиба», «Куп Форум». Вдали виднеется башня собора. Медная крыша ее позеленела, а цифры на часах горят так, что, несмотря на туман и дождь, их видно с парковки.
«Жди меня возле машины. Я подойду в одиннадцать», — так сказал ему неизвестный по телефону.
Йерри смотрит на часы, вытирая со лба дождевые капли. Он знает, что ему делать.
На парковку сворачивает красный «Гольф» и останавливается рядом. Дверца открывается, из нее выходит человек примерно одних лет с Йерри.
«Это ты, Юнас? — думает Йерри. — Юнас Карлссон, спасший меня много лет назад?»
Но нет, это не Юнас.
Не дожидаясь, пока человек в зеленой куртке заговорит с ним, Йерри бросается на него, прижимая к передней дверце «Рендж Ровера», хватает за горло и шепчет:
— Что ты о себе возомнил? Кто ты такой? Думаешь, я тебя испугался?
Тело человека в зеленой куртке становится податливым и мягким, словно его мышцы атрофируются от страха, и он выскальзывает из рук Йерри.
— Извини, что так получилось. Я ошибся.
— Ты ошибаешься насчет аварии в ту новогоднюю ночь.
— Да, я ошибся.
— Кто тебе об этом сказал?
— Я получил письмо.
— От кого?
Йерри еще крепче хватает мужчину за горло.
— Я не знаю, — чуть слышно отвечает тот, — на конверте стоял штамп Тенерифе.
Йохен.
— Кто ты?
— Ты меня не знаешь.
Человек в зеленой куртке называет свое имя, и Йерри отчаянно роется в памяти, но ничего не может выудить из нее.
— Мне плевать, кто ты.
Он изо всей силы толкает человека в зеленой куртке, и тот падает на землю. Йерри пинает его и снова кричит: «Кто ты?!»
Человек в зеленой куртке стонет и еще раз называет свое имя.
— Андреас Экстрём был моим единственным другом, — добавляет он на этот раз.
Йохен.
Пунта-дель-Эсте. Мне следовало держать язык за зубами. Бог знает, как ты вышел на этого типа, Гольдман. Но он тебе понадобился, и ты его нашел, ведь так?
Йерри продолжает бить мужчину, лежащего на земле. Он чувствует под зеленой курткой его мягкое тело.
— Так ты хочешь денег, да? Моих денег? Держись от меня подальше, иначе тебя ждут большие неприятности.
Мужчина продолжает стонать; дождь льет как из ведра.
Йерри садится в машину и наблюдает за человеком в зеленой куртке в зеркальце заднего вида: тот ползет по асфальту, а потом пытается подняться.
Дома, в большом пустом замке, он снова набирает на мобильном номер женщины, которая давно хочет слышать его голос.
Но этот разговор так и не состоится, он останется в голове Йерри беззвучным мысленным диалогом. А потом его заглушит гул работающей газонокосилки и топот босых ног по траве. Эта машина никогда не догонит мальчика, а он никогда не убежит от нее.
66
Аксель Фогельшё слышит звонок в дверь, слабый, словно зов о помощи из давнишнего сна.
«Какому черту я еще понадобился? — думает он, направляясь в прихожую. — Полиция? Когда же они, наконец, оставят меня в покое! Меня, со всеми моими недостатками и ошибками, со всем тем, что я потерял. Журналисты? Надо отключить телефон, выдернуть к черту дверной звонок».
Четвертая власть опять осаждает его. А он так надеялся, что надоел им!
Я тоскую, Беттина, по тебе, по нашему сыну. Это единственное, что мне осталось. И я хочу остаться со своей тоской наедине.
Никогда еще звонок не звучал так пронзительно. Кто это, уличный торговец? Свидетель Иеговы?
Аксель Фогельшё смотрит в глазок, но ничего не видит.
Что за черт?
Он вглядывается внимательнее.
Тишина, и на лестнице, похоже, никого нет. «Кому я понадобился?» — только и успевает подумать он, прежде чем дверь распахивается, ударяя его в лоб. Аксель Фогельшё теряет равновесие и падает на пол.
Лежа на паркете, он видит направленное на него дуло ружья. Перед ним возникает человек с длинными черными волосами и глазами, полными скорби, отчаяния и одиночества.
В домике на поляне по-прежнему темно и тихо. В вечерних сумерках вид у него еще более тоскливый, словно он разделяет горести и обиды своего хозяина и вот-вот готов обрушиться, не в силах вынести их тяжести. Харри останавливает машину. Красный «Гольф» Андерса Дальстрёма нигде не виден.
Полицейские выходят из автомобиля. Малин озирается вокруг, стараясь понять, есть ли кто еще здесь, кроме них.
— Дальстрёма здесь нет, — говорит она наконец. — Где же он может быть?
Она поднимается на крыльцо и заглядывает в дом через окошко во входной двери.
На столе в гостиной мерцает монитор.
Малин берется за дверную ручку. Не заперто.
— Мы не войдем сюда, пока у нас нет ордера на обыск, — предупреждает Мартинссон.
— Ты шутишь?
— Да, я смеюсь над тобой, Малин. Дверь открыта, мы подозреваем кражу со взломом. Вперед!
Они проходят в гостиную и видят оружейный сейф. Малин обхватывает пальцами край дверцы — она разблокирована. Внутри охотничий дробовик. На дне сейфа боеприпасы для какого-то другого ружья, но самого его нет.
«Он взял отсюда ствол?» — спрашивает себя Малин. И вслух:
— Где бы он сейчас ни был, он может быть вооружен.
Она проходит в спальню Дальстрёма. Жалюзи опущены. В комнате темно, холодно и сыро.
На скамье напротив экрана на стене установлен кинопроектор. На полу в беспорядке валяются рулоны кинопленки. Проектор заряжен, и Малин, сама не понимая зачем, включает аппарат.
На экране возникает мальчик. Он прыгает по траве и беззвучно кричит, словно за ним гонится монстр с камерой в руке, готовый наброситься на него, если он споткнется или замедлит бег.
Но вот мальчик останавливается и оборачивается. Он смотрит на того, кто держит камеру, и съеживается, будто в ожидании удара. Глаза его наполняются страхом.
Фильм заканчивается.
Харри кладет руку на плечо Малин.
— Ужасный взгляд, — говорит он.
Они выходят на кухню и смотрят в монитор. Открыт сайт «Желтые страницы». Харри вслух читает адрес с экрана:
— Дроттнинггатан, 18. Аксель Фогельшё. Как это понимать, черт возьми?
— Аксель Фогельшё, — повторяет Малин. — Значит, теперь он решил непосредственно заняться тем, кого считает виновником всех своих бед, человеком, изувечившим его отца, превратившего самого его в садиста.
На лицо полицейского падает свет от монитора, дождевые капли все еще блестят на обритой голове.
— Ты уверена?
— Да, а ты?
Харри кивает.
— Тогда нам надо вызвать подкрепление к дому Фогельшё.
— Так мы и сделаем, — соглашается Малин.
— Я позвоню, — Харри достает телефон, и вскоре Форс слышит, как он разговаривает с координационным центром, а потом со Свеном Шёманом.
— Мы думаем, что это так, — заканчивает Мартинссон, стараясь говорить как можно убедительнее. — Мы очень торопились, не успели позвонить… Сейчас Карин сверяет почерк на письме и дверном щите, — бросает он в сторону Малин.
Молчание.
Вероятно, Свен хвалит Харри и Малин, не забывая при этом сделать выговор: они должны были позвонить ему сразу, как только узнали, что Сикстен Эрикссон — отец Андерса Дальстрёма.
— Кто знает, что у него на уме, — говорит Харри Малин. — Сейчас он способен на что угодно.
Форс решает осмотреть мастерскую. Дверь приоткрыта. Она вынимает пистолет и толкает ее ногой. Харри рядом. Может, Дальстрём прячется внутри?
В мастерской стоит старый «Мерседес» черного цвета.
Малин вглядывается в темноту. Никого.
— Должно быть, это и есть черный автомобиль Линнеи Шёстедт, — говорит Харри.
Малин кивает.
Спустя несколько минут их машина мчится к дому Акселя Фогельшё. Дождь, деревья, поля за окнами сливаются в неразличимую серую массу. Где сейчас Андерс Дальстрём, в квартире графа или уже где-нибудь в другом месте?
Йерри Петерссон.
Фредрик Фогельшё.
Что погубило вас? Высокомерие? Страх? Тщеславие?
Или что-то другое?
Свен Шёман с четырьмя патрульными уже на месте. Они открывают дверь отмычкой. Нет ни Акселя Фогельшё, ни Андерса Дальстрёма, ни следов борьбы.
Через пятнадцать минут приезжают Малин и Харри.
— Хорошая работа, Малин, — комиссар разглядывает портреты графов Фогельшё на стенах. — Очень хорошая работа.
— Осталось найти Андерса Дальстрёма, — отвечает Малин, — и конкретные доказательства его вины.
— Найдем, — говорит Свен. — Все указывает на него.
— Но где он сейчас? — спрашивает Харри. — И где, черт возьми, Фогельшё?
— Они сейчас вместе, — говорит Малин. — Они давно уже вместе, хотя старик Аксель не подозревал об этом.
«Если Аксель Фогельшё сейчас в руках Андерса Дальстрёма, — думает она, — то мой долг — спасти его. Однако заслуживает ли он этого? Как я могу сострадать человеку, который противен мне во многих отношениях?»
У Малин звонит мобильный. В трубке слышится уверенный голос Карин.
— Письмо и табличку на двери писал один и тот же человек.
67
Андерс Дальстрём. Фрагменты жизни.
Этому нет объяснения. Все они бесполезны, и никто не будет их слушать.
Ты смотрел в видоискатель камеры своим единственным глазом. Ты говорил, что изображение на пленке будет таким же, как и твой мир: лишенным глубины, безнадежно плоским. Унаследовал ли я твое отчаяние, твой страх перед жизнью? Мне кажется, ты был самым озлобленным, самым разочарованным человеком на земле, и это передалось мне. Съежившись в комок, я выскальзывал из квартиры и дожидался где-нибудь в укромном месте, пока ты успокоишься.
Люди видели меня и говорили, что ты, озлобившись на весь мир после своего увечья, бьешь меня и маму.
Однако, завидев тебя с камерой в руке, я бежал к тебе, повинуясь инстинкту, а страх и злобу перенес на других людей.
В школе я всегда был одинок, а когда надо мной начали издеваться, ни один учитель пальцем о палец не ударил, чтобы помочь мне. Меня гоняли, били, насмехались надо мной. Как-то раз в четвертом классе эти нелюди раздели меня, и я голый зимой бегал по школьному двору. Тысячи глаз наблюдали, как они гоняли меня, как я падал, а меня пинали ногами.
Потом они втащили меня в школу и несколько раз окунули головой в унитаз. Я уже не пытался вырваться. Я сдался, но моя покорность только ожесточила их.
Что я им сделал? Почему именно я?
Потому что я унаследовал твое отчаяние, твои безвольно опущенные плечи, отец? Это то, что нас с тобой объединяло.
«Стоять!» — крикнул однажды чей-то уверенный голос. Я помню мускулистого мальчика и кровоточащие носы моих мучителей. «Вы никогда больше не тронете его. Никогда».
И они оставили меня в покое.
Так у меня появился защитник, Андреас, только что переехавший из района близ монастыря Вреты.
Уже в первый день своего пребывания в нашей школе он встал на мою защиту. Я так и не понял, чем ему тогда понравился, но такова уж, как видно, дружба: она, как и ненависть, всегда появляется, откуда ее ждешь меньше всего.
Я выжил только благодаря Андреасу. Иногда он приглашал меня к себе в гости. Я помню запах булочек и малинового морса, его маму, которая никогда не мешала нам делать то, что мы хотим. Чем же мы занимались? Тем, чем обычно занимаются мальчики. Мы создали свой мир и жили в нем. Я никогда не возвращался домой вовремя. Когда я был у Андреаса, ты не мог добраться до меня, отец.
Твоя злоба не достигала меня, ведь так?
Нет, уже тогда она засела во мне прочно.
Ты бил меня, и я утешался как мог. Я убегал из твоего мира. Так я открыл для себя музыку, только не спрашивай, откуда это у меня. Андреас поддержал меня и купил мне гитару на деньги, заработанные им летом, когда мы собирали клубнику.
Но потом что-то случилось. Андреас перешел в другую школу; он не хотел больше общаться со мной, вырос и бросил меня на произвол судьбы. Но я не терял надежды, ведь мы были друзьями, и я знал, что никогда ни с кем не сойдусь, как с ним.
Он стал водиться с Йерри Петерссоном, крутейшим из самых крутых парней, увиваться за высокородными девушками. Я знал, что это не для меня, и даже не мечтал о таких друзьях.
Потом Андреас погиб.
А может, это я его предал, папа? Ведь это я убежал от него в музыку.
На выпускном вечере я пел песню о том, каково это, родиться в Линчёпинге и вырасти под сенью своей мечты, о праздниках вечерами в парке, где люди стараются заглушить свою тревогу. Должно быть, я задел за живое: аплодисментам не было конца. Я повторил песню «на бис» еще два раза. А вечером в парке Общества садоводов самые красивые девушки школы просили меня спеть еще раз.
Тебя с твоей камерой не было там, папа.
Я устроился на работу в больницу. Арендовал домик в лесу, где никто не мешал мне заниматься музыкой, и там поселился. Я послал в Стокгольм не меньше тысячи дисков, писал письма в «Сонет», «Полар», «Метроном» и другие студии звукозаписи, но ниоткуда не получил ответа.
Так проходил год за годом; теперь я работал в доме престарелых в Бьёрсетере. В ночную смену мы выходили парами: пока один спал, другой дежурил. Мне нравилось работать ночью, таким образом, мне удавалось меньше видеть людей.
Ты по-прежнему бил меня, отец, когда я навещал тебя, хотя почти совсем ослеп из-за катаракты.
Я мог бы дать тебе сдачи, но так и не поднял на тебя руки. Почему? Потому что тогда бы я стал, как ты. Озлобленность и ярость превратили бы меня в тебя.
Потом умерла мама; ты совсем ослеп и оказался в доме престарелых. Твой фильм закончился. Стих твой гнев, злоба, твоя жизнь превратилась в ожидание смерти.
Иногда мне попадались газеты со статьями о Петерссоне и его успехах. И тут я почувствовал, как во мне начало расти что-то похожее на яйцо. А потом оно стало большим и лопнуло. И из него вылупились миллионы змеенышей, поселившиеся в моей крови. У них были лица моих врагов: твое, отец, мальчишек, мучивших меня в школе, и даже Акселя Фогельшё. Я прекрасно понимал, что сделал мне этот человек.
Я хотел избавиться от змеенышей, но они не оставляли меня в покое.
А потом вернулся Петерссон. Он купил у Фогельшё замок и земли. А я получил анонимное письмо, где была вся правда об аварии в новогоднюю ночь. Раньше мне не приходило в голову, что это Йерри мог тогда сидеть за рулем. К письму прилагались черно-белые снимки: Йерри Петерссон стоит посреди поля с закрытыми глазами, словно медитирует.
И тогда я тоже написал письмо. Но там, на парковке, мужество изменило мне, и тот, кто отнял у меня все, опять топтал меня ногами, словно ничтожное насекомое.
Но я поднялся с земли.
Я дал себе клятву стоять до конца. Ему не удастся еще раз погубить нас с Андреасом. Он заплатит мне, сколько я скажу, даже если я и не знаю, что мне делать с этими деньгами.
Как-то рано утром я сел в машину и отправился в Скугсо. Змееныши не унимались. Я почти слышал, как они шипели, и видел усмешки в их глазах.
Я помнил, что случилось на парковке, поэтому ждал Петерссона на замковом холме с камнем в руке. В кармане у меня лежал любимый отцовский нож с печатью замка Скугсо на рукоятке. Должно быть, он украл его, когда работал у Фогельшё. В другой руке я держал листок бумаги.
Змееныши бесновались у меня в крови. Они были моим гневом и моим страхом.
Я знал, что сейчас произойдет что-то важное. Может быть, одна моя жизнь закончится и начнется другая.
68
Я смотрю вниз, на землю. Я наблюдаю за людьми, чьи судьбы связаны с этим городом и этой землей; вижу потоки дождя, обрушивающиеся на траву, деревья, мох и древние скалы. Я знаю, что многое остается вне поля моего зрения.
К Скугсо приближается автомобиль, а в стороне, возле замкового рва в утренних сумерках вырисовывается чья-то черная фигура.
Я вижу себя — это я сам еду навстречу неминуемой смерти. Я понял это слишком поздно. Но и сейчас, в это мгновение, вмещающее в себя всю мою жизнь, я чувствую, как дрожит в руках руль.
69
Скугсо, 24 октября, пятница
Йерри глядит на дорогу, вцепившись в руль. «Рендж Ровер» почти парит над землей.
Кто это там, впереди? Это ты, Катарина, наконец решилась навестить меня?
Читать бесплатно другие книги:
