Осенний призрак Каллентофт Монс
На Катарине Фогельшё шелковая голубая юбка, ее руки, сцепленные в замок, лежат на коленях. Малин замечает в ней то едва уловимое беспокойство, которое часто свойственно бездетным женщинам, ту смешанную с тревогой тоску, что выражается в быстрой смене настроения: от холодного равнодушия к доброжелательности.
Катарина морщит лоб, словно о чем-то вспоминая, и Малин думает, что в жизни человека может быть только одно-единственное по-настоящему сильное чувство, которое проходит безвозвратно и к которому потом возвращаешься всю жизнь.
На другой стене висит еще одна картина в голубых тонах, выполненная в импрессионистической манере: одинокая женская фигура смотрит в окно, а там не видно ничего, кроме тумана. «Она тоскует», — думает Малин, глядя на женщину.
— Какие отношения связывали вас с Йерри Петерссоном? — спрашивает она Катарину.
Малин сама понимает неуместность этого вопроса, лицо Катарины искажает презрительная гримаса.
— У вас богатая фантазия, инспектор, однако сейчас, по-моему, не время давать ей волю.
Я видел, как ты выходила из дома Катарины, Малин, а сейчас ты входишь в двери полицейского участка.
Ты ищешь утешения в чужих несчастьях, разве не так? Ты думаешь, что тебе станет легче от того, что другие страдают так же, как ты.
Ты высокомерна, Малин.
Но у тебя хороший нюх, здесь я отдаю тебе должное. Не бояться следовать своим предчувствиям, узнавать себя в ближнем — только таким образом люди и могут понять друг друга.
Ведь мы паразитируем на любви, Малин. Мы добиваемся ее, когда того хотим, и в отчаянии пытаемся понять, чего же она от нас хочет. И что нам делать со всей этой любовью, дружбой, страхом и сомнениями?
Ты надеялась, что Катарина Фогельшё ответит тебе на этот вопрос?
Или что я прошепчу тебе об этом сейчас, когда мой рот находится всего в нескольких сантиметрах от твоего уха?
Вряд ли. Не все так просто.
Ты ответишь лучше нас, Малин.
А сейчас ты здороваешься со своим шефом Каримом Акбаром. Он не расскажет тебе, как только что отклонил предложение занять должность в миграционной службе, не признается в том, как ему хорошо здесь, в полицейском участке, что за время работы он научился ценить коллег гораздо выше, чем в начале своей карьеры.
И еще Карим думает о книге, которую сейчас пишет. Она посвящена вопросам интеграции иммигрантов в шведское общество, но работа над ней застопорилась и, похоже, надолго.
А ты, Малин?
Что ты собираешься предпринять?
Что ты думаешь делать со всей этой жизнью, зашедшей в тупик?
Одна мысль о «бумажном Аиде» способна вызвать приступ клаустрофобии.
Ловиса Сегерберг, Вальдемар Экенберг и Юхан Якобссон ездили в Эстгётабанк и на итальянскую виллу чтобы забрать бумаги Фредрика Фогельшё и два его компьютера, служебный и домашний.
На часах половина четвертого.
У регистрационной стойки толпятся стервятники, не теряющие надежды услышать более-менее обстоятельный рассказ об очередном убийстве. Но сегодня они не получат ничего, кроме коротенького пресс-релиза с именем жертвы. Карим отказался дать пресс-конференцию, не хотел мешать работе, как он только что выразился в буфете.
Юхан трет глаза и вспоминает свою жену, которая сейчас наверняка играет с детьми дома.
Теперь Фредрик Фогельшё.
Не успели они просмотреть и десятую часть документов Йерри Петерссона, как получили новую порцию бумаг в связи с другим преступлением.
Несмотря на молчание полиции, местное радио и телевидение вовсю вещают об этом убийстве. Они говорят о Фредрике Фогельшё и Йерри Петерссоне. Разумеется, на сайте «Коррен» эта информация на самом видном месте. Там же размещена большая статья того самого журналиста, с которым у Малин, по-видимому, роман — по крайней мере, время от времени они уж точно занимаются сексом. Этот писака считает, что второго убийства не было бы, если бы полиция преуспела в расследовании первого. Интересно, он вообще выезжал на место преступления?
У Вальдемара, попивающего сейчас крепкий кофе, измученный вид. Он пыхтит, стонет и, кажется, совсем не хочет работать. Ловиса, наоборот, с интересом просматривает содержание компьютера Фредрика Фогельшё, пролистывая документ за документом. Или она надеется найти там что-нибудь, связанное с Йохеном Гольдманом?
Вдруг Вальдемар вскакивает со стула, становится за спиной Ловисы и начинает массировать ей плечи.
— Тебе ведь приятно, не так ли?
Ловиса поднимается и поворачивается к Вальдемару.
— Не смей меня трогать! Не знаю, скольких женщин-полицейских ты успел ублажить за время своей работы, но со мной у тебя ничего не получится. Ты понял?
Вальдемар отступает, опуская руки и виновато улыбаясь.
— У тебя нет чувства юмора, крошка?
— Я получил письмо из Стокгольмского отделения Интерпола, — говорит Свен Шёман, приближаясь к столу Малин.
У той раскалывается голова. «Абстинентный синдром,[73] — думает она. — Ну, во всяком случае, не похмелье».
— Йохен Гольдман покинул Тенерифе, — продолжает Свен, — три дня назад.
— И куда он направился?
— В Стокгольм, через Мадрид. Но после того как его самолет приземлился в аэропорту Арланда, следы его затерялись.
— То есть он мог собственноручно опустить конверт с фотографиями в мой почтовый ящик?
— Вряд ли. Однако теперь есть основания полагать, что он как-то связан с последним убийством. Ведь ему гораздо легче устроить это, находясь, например, в Стокгольме, чем на Тенерифе.
— То есть он был в Швеции, когда убили Фредрика Фогельшё, — задумчиво повторяет Малин.
— До сих пор никакой связи между ним и Фредриком не обнаружено, но посмотрим, что еще всплывет в бумагах, — отвечает Шёман.
— У нас ничего нет на него, — говорит Малин. — Он делает, что хочет. А фотографии в конверте, по-видимому, просто дурацкая шутка.
— Никак не могу понять, — недоумевает Свен, — зачем он прилетел в Швецию именно сейчас?
— Кто знает, — отвечает Малин. — Но я не сомневаюсь, что эти снимки — его рук дело. Ничего другого не приходит мне в голову. Аронссон навела справки: среди тех, кто недавно вышел на свободу, нет ни одного, у кого были бы основания мне мстить.
Шеф с шумом втягивает в себя воздух и сообщает ей, что летучка начнется через пять минут.
— Мы должны сделать какие-нибудь выводы из всего этого, Малин. Стервятники за дверью ждут результатов.
Усталые полицейские рассаживаются вокруг стола в зале заседаний. Они обмениваются версиями, подают идеи. Расследование застопорилось; любая встреча, любая свежая мысль может подтолкнуть его, дать ему новый заряд, пусть даже и чисто эмоциональный.
Детская площадка за окном пуста.
Свен Шёман подводит итоги.
— Мы продолжаем заниматься документами Петерссона. Пока не всплыло ничего достойного внимания; не обнаружено ни новых родственников, ни других людей, что-либо значивших в его жизни. До сих пор не найдено орудие убийства. Следует внимательнее присмотреться к его отношениям с семьей Фогельшё, особенно с Фредриком и Катариной. Нельзя упускать из виду и Гольдмана, а также всего того, что касается той автокатастрофы.
Свен замолкает.
— Есть что-нибудь новое? — спрашивает он Ловису Сегерберг.
Та качает головой:
— Ничего.
— Зато чертовски много бумаг, — шипит Вальдемар Экенберг. — Такое чувство, что мы никогда не сдвинемся с места.
— Копайте глубже, — возвышает голос Карим Акбар, словно подбадривая полицейских. Но Малин кажется, что он старается поддержать скорее самого себя, чем своих подчиненных.
— Нам надо куда-то двигаться со всем этим, — продолжает Карим. — У нас ведь до сих пор ничего нет.
— В этом ты прав, — соглашается Малин.
— А журналисты словно с ума посходили. Через два часа у меня пресс-конференция.
— Что касается фотографий твоих родителей, — продолжает Свен, обращаясь к Малин, — мы по-прежнему считаем, что за этим стоит Гольдман.
Малин не слушает его, когда он рассказывает о снимках.
Потом комиссар переходит к расследованию убийства Фредрика Фогельшё, говорит о сомнительном алиби Катарины и Акселя и о том, что показания Кристины подтвердили ее родители.
— Большинство убийств совершается внутри семьи, — говорит Вальдемар. — Вполне возможно, что Аксель и Катарина решили избавиться от этой паршивой овцы в семействе Фогельшё после того, как он разорил их. Или боялись, что он может проболтаться о чем-то.
— Ты действительно веришь, что они способны на это? Убить собственного брата и сына, пусть даже и такого?
— Даже если Аксель и Катарина не делали этого сами, они могли нанять кого-нибудь. Причем в обоих случаях.
— А зачем им понадобился весь этот спектакль в часовне?
— Чтобы направить нас по ложному следу, — отвечает Вальдемар.
— Как бы то ни было, мы должны проработать эту линию, — говорит Свен. — Сейчас Фогельшё наши главные подозреваемые. Нужно проверить, с кем они общались в последнее время, запросить распечатку разговоров по их мобильным телефонам.
— И проверить электронную почту? — добавляет Юхан.
— Для этого придется конфисковать их компьютеры, — отвечает Свен. — Начнем с мобильных, для этого у нас есть все основания.
— Мы не можем пока конфисковать их компьютеры, — соглашается Карим. — Ведь, по сути, у нас ничего нет против Фогельшё.
— В течение дня мы снова опрашивали людей в окрестностях замка, — говорит Свен. — Обошли и тех, кто проживает по соседству с итальянской виллой, где Фредрик Фогельшё, по-видимому, провел последний вечер в своей жизни. Но никто ничего не видел. И Леннея Шёстедт на сей раз даже поленилась достать свое ружье.
Полицейские засмеялись.
— Карин уже прислала рапорт? — спрашивает Харри.
Свен кивает.
— Она оперативна. Рапорт мы получили только что, и ждать до завтра, как она говорила вначале, не пришлось.
И комиссар рассказывает о том, что написала Карин.
Фредрик Фогельшё умер от удара по затылку тупым предметом, возможно камнем. Удар был довольно сильный, однако не настолько, чтобы его не могла нанести женщина. Как Карин говорила еще в часовне, определить, был ли преступник правшой или левшой, невозможно. Внешнее кровотечение незначительно, однако удар вызвал обширное кровоизлияние в мозг, отчего Фогельшё должен был немедленно потерять сознание. Смерть наступила между десятью часами вечера и двумя часами ночи с четверга на пятницу. В принципе, у Акселя и Катарины Фогельшё есть алиби на это время, если только они не в сговоре. Аксель утверждает, что ушел от Катарины около двух часов ночи.
— А Гольдман? — спрашивает Харри. — Где он был в это время?
Будто не слыша его вопроса, Свен на некоторое время замолкает, чтобы перевести дух, и продолжает дальше:
— По всей видимости, Фредрика Фогельшё раздели в часовне уже после его смерти: на теле нет ни земли, ни какого-либо мусора. Однако его одежды мы нигде не обнаружили. Карин нашла волокна одной и той же ткани на теле и на полу часовни. Они могут быть с одежды преступника, судя по всему, обыкновенных джинсов.
— А где он был убит? — спрашивает Харри.
— В часовне обнаружена кровь Фредрика Фогельшё, однако установить, где именно ему нанесли раны, невозможно.
— То есть получается, — говорит Малин, прокашлявшись, — что кто-то мог убить Фредрика Фогельшё на его вилле или где-нибудь в другом месте, а потом перевезти его тело в часовню или же под угрозой доставить Фредрика в часовню и там убить.
— Именно так.
— Кроме того, — продолжает Малин, — он мог находиться в часовне или вблизи замка по своей собственной воле и там встретиться с убийцей. Неизвестно, столкнулся ли Фредрик Фогельшё с ним случайно или это была запланированная, назначенная встреча. Здесь возможны тысячи сценариев. Полагаю, криминалисты уже побывали на итальянской вилле?
— Они не нашли там никаких следов борьбы или насилия, — отвечает Свен. — Однако за сараем полно камней, каждый из которых мог послужить орудием убийства. Кроме того, непрерывный дождь в течение как минимум десяти часов уничтожил все следы, если таковые и были.
— А вокруг замка, в часовне? — спрашивает Харри.
— Дверь была незаперта, — отвечает Малин. — Но ведь у Фогельшё есть ключи от часовни. Кроме того, убийца мог воспользоваться ключами жертвы.
— Мы не нашли никаких ключей, — говорит Свен Шёман. — Мы спросим Кристину Фогельшё, знает ли она, где ключи ее мужа.
— Собственно говоря, на месте преступления криминалисты нашли не так много, — подводит итог Малин. — Однако не стоит забывать, как это все выглядело: Фредрик лежал в семейной усыпальнице, будто жертва. Что бы это значило? Не связано ли это с каким-нибудь древнескандинавским обычаем восстановления семейной чести?
— Поэтому сосредоточимся на живых Фогельшё, — подхватывает Карим.
— А что, если кто-то намеренно направляет наше внимание в эту сторону? — спрашивает Малин, снова внося в обсуждение нотку сомнения, которое она чувствовала еще в часовне.
— Ты имеешь в виду, чтобы отвести внимание от себя? — уточняет Харри.
— Вряд ли, — сомневается Вальдемар. — Очень может быть, что это Фредрик Фогельшё убил Петерссона, а теперь кто-то решил отомстить за Йерри. Кто бы это мог быть?
— Его отец, — отвечает Юхан.
— Но он уже стар и вряд ли способен организовать такое дело, — говорит Малин.
— Кому еще был настолько дорог Петерссон? — спрашивает Свен.
— Никому, насколько нам известно, — отвечает Харри.
— Я думаю, он был дорог Катарине Фогельшё, — говорит Малин.
Полицейские в комнате замолкают и выжидательно смотрят на Форс.
Она разводит руками.
— Дайте мне собраться с мыслями, ладно? Я всего лишь пытаюсь выйти из этого чертового круга, по которому мы все время ходим.
— Факты, Форс, — наставляет ее Карим. — У нас нет времени обсуждать твои домыслы.
Малин переводит взгляд на доску с записями Свена. Пытается навести порядок в мыслях, однако что-то очень важное в расследовании постоянно ускользает от нее. В голове — мешанина из фактов, событий, предчувствий.
— Ни один из них не заслужил титула Мистер Популярность, — говорит Харри. — Фогельшё — транжира и неудачник, Петерссон — маленький поросенок, которому удалось вырасти в большую свинью.
Вы сидите в этой тоскливой комнате и пытаетесь докопаться до правды.
Это я-то большая свинья?
Может быть, одно время я и был ею, если вы имеете в виду мою беспринципность в делах.
Но почему я стал таким, как вы думаете? Чем я так напугал своих коллег, что они вышвырнули меня на улицу, несмотря на то что я приносил компании денег больше, чем кто-либо другой? За что они так не любили меня?
Того одинокого адвоката, что стоял тогда в своем кабинете в доме на Кюнгсгатан, возле площади Стюреплан, подставляя лицо ласковому ветерку из только что установленного кондиционера. Он всегда смотрел только вперед. Или почти всегда.
53
Стокгольм, 1997 год и далее
Холодный ветерок приятно ласкает щеки Йерри. Внизу, по другую сторону до блеска вымытого окна, петляет улица Кюнгсгатан в лучах августовского солнца, вливаясь в площадь Стюреплан. В саду Хюмлегорден неутомимо работают красные газонокосилки. Точно такие же снятся ему по ночам. Они гонятся за ним, наезжая на пятки, не дают ему остановиться, но Йерри знает, что когда-нибудь должен будет повернуться к ним лицом и оказать сопротивление.
Он прибыл сюда, чтобы зарабатывать деньги, — во всяком случае, так привык он считать. А может быть, ему просто нравится бар на площади Стюрефорс? Он точно не знает и не хочет ломать над этим голову.
Еще не распакованы коробки с вещами, а ему уже позвонил первый клиент его адвокатской конторы. Нужна помощь в создании фонда в Лихтенштейне. Он обводит взглядом свою комнату. Пустые углы, голые стены, везде чистота. Диван в углу накрыт блестящим белым покрывалом.
Йерри предоставляется возможность заново обустроить свой мир.
Клиенты приходят и уходят. Внизу, на Кюнгсгатан, круглый год не иссякает поток людей и автомобилей. Молодой человек лет двадцати сидит напротив старшего коллеги и излагает ему свою идею, новую технологию, очень перспективную в условиях современной экономики.
Йерри забавляет этот юноша с его идеями. Он дает ему два миллиона на организацию нового предприятия, а через три года, после того как убили Анну Линд,[74] это предприятие выставляется на продажу. В результате состояние Йерри увеличивается на несколько сотен миллионов. Он покупает себе просторную квартиру в доме постройки рубежа XIX–XX веков возле отеля «Тегнерлунден» и увлекается искусством. Йерри давно уже имеет средства, чтобы приобретать картины, но руки до этого доходят только сейчас.
Этот балкон с перилами и видом на парк — словно призрак его прошлой жизни. Йерри вспоминает, как когда-то балансировал на таком; ласточки, как и сейчас, летали совсем близко, а тени их скользили далеко внизу.
Иногда он узнает ее черты в других женщинах. Ее волосы, движения, аромат духов из НК[75] по субботам. Он начал новую жизнь и нашел в себе силы больше не встречаться с ней. Он надеялся, что с годами все пройдет, но ничего не меняется.
Йерри хочет заглушить память о ней, поэтому познал многих женщин: увешанных золотом дам бальзаковского возраста из ресторана «Стюрехов», русских шлюх из района Бандхаген, множество случайных партнерш по сексу, появляющихся у него повсюду. Тело к телу, быстро и жестко; он помнит только руки, вцепившиеся в спинку кровати.
Иногда ему кажется, что она одна из них. Он видит перед собой ее лицо, хотя плохо представляет себе, как она сейчас выглядит: время все больше размывает в памяти ее черты.
Как-то раз ему позвонил знакомый агент по недвижимости, помогавший ему купить квартиру возле «Тегнерлунден». Он сообщил, что к юго-западу от Линчёпинга выставлен на продажу какой-то замок. «Ты еще не был там? Я подумал, что тебя это может заинтересовать».
И Йерри снова погрузился в воспоминания.
Они нахлынули на него неожиданно, словно давно подстерегали.
Он вспоминал все комнаты, все квартиры, когда-либо принадлежавшие ему, все холодные руки, когда-либо его ласкавшие. Теперь он понял, что все это время шел только к этому замку. «Я поеду туда», — ответил Йерри. Даже если там холодно и сыро дождливыми осенними ночами, он должен жить там.
54
Аксель Фогельшё достает фотоальбом из старого дубового шкафа в столовой, садится в свое кожаное кресло и начинает листать страницы, заполненные прозрачными пластиковыми кармашками с черно-белыми снимками.
Беттина обнимает детей, еще совсем маленьких, на фоне часовни. Катарина плавает в озере с мячом. А вот Фредрик на клубничной грядке.
А вот эти люди работали у меня. Мужчины, женщины… А вот и тот болван, въехавший на тракторе в часовню и сломавший дверь.
Фредрик и Катарина бегут в лес через поляну. Ведь это ты, Беттина, снимала тогда их? Фредрик сейчас с тобой?
Аксель Фогельшё закрывает глаза. Сегодня он устал как никогда. Он хочет, чтобы сын был сейчас рядом с ним, чтобы он сказал ему что-нибудь хорошее.
Он чувствует себя опустошенным, голова совсем не работает. Ему кажется, что он вот-вот должен умереть, что уже отказало сердце или какой-то сосуд лопнул в мозгу. Однако вопреки ожиданиям, Фогельшё продолжает дышать. Он хочет открыть глаза, но не может. Ему чудится голос Фредрика:
«Я вижу тебя, отец, ты сидишь в кресле в гостиной. Ты разглядываешь мои фотографии в альбоме. Я тоскую по тому времени, когда я был маленький и еще не знал, какую ношу взвалит жизнь на мои плечи.
Прошло много времени, но я помню этих людей, которые работали у нас. Ты называл их слугами, работниками. Я помню, каким жестоким ты бывал по отношению к ним, а ты до сих пор этого не понял, папа.
Я хочу, чтобы ты выкупил Скугсо и снова обустроил его. И чтобы сейчас ты сидел в этой квартире и рассматривал черно-белые снимки, мои, мамы и Катарины.
Ты так и не понял, папа, что в нашей жизни только три момента имеют значение. Первые два — это рождение и любовь.
А третий?
Смерть, папа, смерть.
Я уже перешагнул и этот рубеж. Не хочешь ли ты последовать за мной?»
С этими словами голос исчезает, и Аксель Фогельшё возвращается в реальную жизнь. Он хочет, чтобы голос вернулся, но тот уже далеко и смолк для него навсегда. Остались снимки. Словно разрозненные кадры старого фильма.
Ты слышишь меня, отец?
Но видишь ты не меня, Фредрика, перед тобой всего лишь мои фотографии.
Ты хоть немного раскаиваешься? Или тебя печалит только твоя неспособность понять самого себя?
Еще не поздно, отец. У тебя есть Катарина. У тебя есть внуки, и Кристина с радостью впустит тебя в их и свою жизнь, если только ты первый сделаешь шаг навстречу и проявишь свое уважение к ней. Доброе слово и кошке приятно.
Ты должен быть выше своей гордыни. Повзрослей наконец, иначе останешься один. Пойми, что мы, твои дети, таковы, каковы есть, и с этим ничего не поделаешь.
И потом, отец. Я всегда хотел как лучше, знай это.
Сейчас я летаю позади тебя, Фредрик, и вижу, что после смерти ты такой же потерянный, как и при жизни.
Туман в лесу, вокруг замка и в городе все сгущается.
Что там, в тумане, в промежутке между тем, что мы видим, и тем, что слышим?
В полицейском участке Ловиса Сегерберг и Вальдемар Экенберг все еще корпят над бумажными и электронными документами и пытаются понять, кем мы были и что оставили после себя.
Харри Мартинссон беседует по телефону со своим сыном Мартином. Им особенно не о чем говорить, разве что о внуках Харри.
Юхан Якобссон уже вернулся домой, к своей жене и детям.
Карим Акбар только что ругался по телефону со своей бывшей супругой.
Свен Шёман доедает последнюю банку соленых огурцов этого года, глядя на жену. Прожив с ней большую часть жизни, он до сих пор ее любит.
Бёрье Сверд пытается вытащить палочку из пасти Хови в саду, а в спальне его Анна из последних сил борется за жизнь.
Я летаю совсем близко с тобой, Фредрик. Тебе никогда не приходило в голову, что в тот вечер накануне аварии ты мог бы стать на мою сторону?
Ты видишь Малин Форс там, внизу?
У нее хорошее настроение. Туве наконец у нее в гостях. На ужин у них пицца, а потом они лягут спать.
Мать и дочь в одной квартире, как и должно быть.
55
Туве все-таки приехала. Она сидит за кухонным столом напротив матери.
Малин устала от работы, от мыслей, от спиртного и его отсутствия, от непрекращающегося дождя. Ты можешь снова сделать меня счастливой, Туве?
Сейчас ты красива как никогда. Ты самое чистое, понятное и лучшее, что есть в моей жизни. Когда ты позвонила и сказала, что собираешься поужинать со мной, я закричала от радости в трубку, но ты меня успокоила, и мне стало стыдно.
Спасибо, спасибо.
Часы из «Икеа» идут, отсчитывая секунды, хотя стрелка давно уже отвалилась. Сломанная лампа над мойкой то и дело мигает.
Как Туве могла так повзрослеть всего за одну неделю?
Кожа натянулась на скулах, черты заострились, и это ей идет. Только глаза не изменились и все такие же чужие.
— Я скучала по тебе, — говорит Малин.
Туве берет в рот кусочек пиццы и запивает водой из стакана.
Пицца из магазина. Малин ничего не успела приготовить, ее не было дома весь день, а Туве любит пиццу.
Сейчас она ковыряет вилкой в шампиньонах.
— Что-то не так с пиццей? — спрашивает Малин.
— Нет, все в порядке.
— Но ты ведь любишь пиццу?
— Все в порядке.
— Но ты не ешь!
— Мама, она слишком жирная. Я растолстею, или у меня будут прыщи. Один уже появился на подбородке на прошлой неделе.
— Но у тебя нет никакой предрасположенности. Ни я, ни папа…
— Ты можешь что-нибудь приготовить?
И Туве смотрит на нее, словно хочет сказать: «Я знаю, мама, каково тебе сейчас. Я уже взрослая, не лги мне. Лучше убеди меня в том, что ты с этим справилась».
Малин наливает вина из пакета, купленного на днях по дороге домой с работы. Это третий или четвертый стакан? Нет, уже пятый. Малин видит, как Туве морщит нос.
— Зачем тебе пить сегодня? Ведь я приехала к тебе, как ты и хотела.
— У меня праздник, — отвечает Малин. — Наконец ты здесь.
— Ты совсем больна.
— Я здорова.
— Нет, у тебя алкоголизм.
— Что ты сказала?
Туве молча ковыряет вилкой в пицце.
— Ты должна понять одну вещь, Туве: я выпиваю иногда, но я не алкоголичка. Ты поняла?
Взгляд Туве мрачнеет.
— Тогда зачем ты пьешь?
— Дело не в этом, — говорит Малин.
— А в чем?
— Ты слишком молода, чтобы понять.
В глазах Туве появляется выражение отвращения, а Малин чувствует стыд. Ей хочется исправиться, сказать «ты права, Туве», но тут ее рука начинает трястись. Туве испуганно смотрит на мать, на ее руку, но молчит.