Не теряй головы. Зеленый – цвет опасности (сборник) Брэнд Кристианна

Глава IV

Мало кто из хирургов может остаться равнодушным к смерти на операционном столе. Пациент может умереть стоя или лежа в кровати или даже на каталке, везущей его в операционную, но смерть в маленькой комнатке под яркой лампой наполняет сердца незнакомых ему людей тоской и печалью. Эти чувства будут терзать души врачей до тех пор, пока будничная череда успешных операций не вернет им хладнокровие и веру в себя.

Майор Мун печально произнес:

– Первый случай с тех пор, как я здесь работаю, – и прикрыл лицо умершего простыней.

Они стояли в потрясенном молчании, беспомощно глядя на неподвижное тело. Лицо Идена посерело. Барни был потрясен и раздавлен. Голубые глаза сестры Бейтс округлились от ужаса, на халате у Вудс оказалась маленькая черная крупинка, которую она сняла трясущимися пальцами. Мун непроизвольно перекрестился и прочел короткую молитву. Две больших слезы выкатились из глаз Эстер и побежали вниз по щекам. «Спасибо, деточка, храни тебя Бог…»

Майор Мун взял себя в руки:

– Иден, переложите с Барни его на каталку, чтобы не пришлось этого делать девушкам. С остальным вы справитесь, сестра?

– Я увезу его, – сказала Вудс, бросив взгляд на Эстер. И ради приличия добавила: – Если старшая сестра не возражает.

Бейтс стянула маску через голову:

– Да, конечно. А Сэнсон пусть останется и приберется в операционной. – Ее тон не сулил ничего хорошего для слишком чувствительной медсестры, которая не в силах отвезти тело умершего пациента в морг.

– Сегодня операций больше не будет, – отрывисто произнес Мур. – Только если возникнет что-то требующее экстренного вмешательства.

Он выглядел старым и разбитым.

Когда Бейтс и Эстер вышли в душевую, мужчины собрались вокруг тележки с оборудованием для анестезии. Барни пробормотал:

– Я все проверил… Аппаратура в полном порядке. С чего вдруг такая реакция на наркоз? Старик выглядел совершенно нормально.

– В чем же тогда дело? Трубки не перекрещивались, я следил, пока мы работали.

Цветные резиновые трубки вели от баллонов с закисью азота и кислородом к маске.

– Бог знает, в чем тут дело. Даже не представляю, на что подумать.

– Всякое бывает, Барни, – сказал Иден. – Вроде бы с пациентом все в полном порядке, а он вдруг загибается ни с того ни с сего…

– Теперь мороки не оберешься, – произнес Мун неожиданно легкомысленным и беззаботным тоном. – Естественно, будет расследование. В общем, вонь поднимется до небес. – У майора для всего находились смешные школьные присказки, удивительные для человека его возраста.

– Вонь – правильное слово, как мне кажется, – горько заметил Барни.

– Вы имеете в виду тот случай? – спросил Иден и тут же прикрыл рот ладонью, словно сболтнул лишнее.

– Да, я тоже об этом подумал, – кивнул майор Мун. – Все это, разумеется, полная ерунда, мой мальчик, поскольку вас тогда признали невиновным, однако смерть наступила еще до того, как мы начали операцию, и разговоры, конечно, будут.

– Не надо мне это объяснять! – взорвался Барнс.

– Просто не надо никому рассказывать, – пожал плечами Иден.

– Мой дорогой, вы же понимаете, что в дело сразу вмешается местная полиция, назначат расследование. А у полицейских полно родственников и свойственников… Здесь все друг друга знают. Я вот что подумал, Барни… Я позвоню Кокриллу. Он большая шишка в Торрингтоне и замнет это дело.

– Как нам может помочь большая шишка в Девоне, или Корнуолле, или где-либо еще?

– В Кенте тоже есть Торрингтон, – пояснил Мун.

– Никогда о таком не слышал.

– Тем не менее. Он расположен посреди холмов. Только не говорите мне, что не слыхали ни о каких холмах в Девоншире!

– Честно говоря, не слыхал, – с улыбкой признался Иден.

– Кокрилл в прошлом году расследовал убийство в Пидженсфорде… Газеты подняли вокруг этого случая ужасный шум, неужели не помните?

– Ради бога, у нас убийством и не пахнет! – произнес Барни с вымученной улыбкой.

Майор Мун усталым жестом отодвинул в сторону налобную лампу и направился в душевую, стаскивая на ходу перчатки.

– Надеюсь. В противном случае круг подозреваемых будет очень узким, – бросил он через плечо.

– Какие глупости вы тут несете, – насмешливо произнес Иден, идя следом за ними.

Инспектор Кокрилл, прибывший в госпиталь два дня спустя, был полностью с ним согласен.

– Не могу понять, из-за чего шум, – ворчливо выговаривал он Муну, хлопая себя по карманам старого поношенного плаща в поисках табака и бумаги. – Велика невидаль – смерть от анестезии, у вас, докторов, такое случается сплошь и рядом. Я знал отца молодого Барнса, да и к тому же все равно направлялся в эти края, поэтому решил заехать и сам разобраться. Надеюсь, вы накормите меня обедом?

Не без труда удалось уговорить заведующую столовой, что рацион, рассчитанный на двадцать человек, можно без особого ущерба разделить на двадцать одного. Потом инспектор Кокрилл, маленький, загорелый и сердитый, обошел больницу, по-птичьи засовывая голову в палаты и операционные. Потертая фетровая шляпа с обвисшими по бокам полями сидела на нем как треуголка Наполеона. Сержант Брей, тяжеловесно топавший следом за начальником, старался не упустить из виду ни одной заслуживающей внимания медсестры.

– Мне тут больше делать нечего, – наконец заявил Кокрилл. – Осталось только поговорить с вдовой, поскольку без этого никак не обойтись, а потом я отбуду домой и доложу, что смерть, постигшая пожилого джентльмена, обусловлена лишь его личным невезением.

Инспектор проковылял к небольшому пыльному кабинету, который в этот день предоставили в его полное распоряжение, скатал себе тоненькую сигаретку, бросил шляпу и пальто грудой на стол, уселся и приготовился слушать.

В сопровождении невозмутимого капрала в комнату вкатился большой черный шар и разразился морем слез.

– Ни разу, – всхлипывала миссис Хиггинс, терпеливо стоя на полусогнутых ногах, пока кто-то не подставил ей стул, – ни разу все тридцать семь лет нашей совместной жизни он не произнес ни единого грубого слова! И вот так все кончилось! Сначала этот Гитлер, а теперь еще и госпиталь! Сначала бомба, а теперь еще и преступное невнимание к моему старику! Поверьте, инспектор, я тут такого насмотрелась! Вы не поверите, что здесь творится!.. И вот он лежит в ужасном морге, мимо которого я даже пройти не решусь, и его режут ножами и тычут иголками любопытные люди, которые не знают, что ищут, и не поймут, если найдут. Тридцать семь лет совместной жизни, и вот такой конец, инспектор!

– Я понимаю, миссис Хиггинс, вам сейчас очень тяжело, – произнес инспектор Кокрилл, который даже не делал попыток перекрыть этот поток, а предпочел дождаться, пока первая волна схлынет сама.

Миссис Хиггинс с совершенно несчастным видом шмыгала носом.

– Тяжело!.. Конечно, тяжело, инспектор, и это еще мягко сказано. Я осталась вдовой, а мои дети – несчастными сиротками, выброшенными в ужасный мир без отцовской защиты, и что, хотела бы я знать, намерено делать правительство?

Поскольку миссис Хиггинс полагалась пенсия от почтового ведомства, где долгие годы работал ее муж, а «несчастные сиротки» уже давно были взрослыми людьми, успешно греющими руки на военном положении, правительство, по всей видимости, не собиралось предпринимать ничего экстраординарного.

– И все же я бы хотел кое о чем с вами поговорить. – Инспектор без всякого почтения к армейскому имуществу загасил сигарету прямо о стол и тут же закурил следующую. – Скажите, у вас есть какие-то конкретные жалобы? Известно ли вам что-либо, что объясняло бы смерть вашего мужа?

Утром перед операцией миссис Хиггинс не без пользы провела целый час у постели мужа, выслушивая его рассказ о бессонной ночи в больнице.

– Да тут такое творится, сэр! Его засунули в самый угол, прямо рядом с маленькой комнаткой, где сидят медсестры, а что они там делают – вы просто не поверите! – Вдова во всех подробностях передала услышанное инспектору, который поверил примерно наполовину. – Медсестры крутят интрижки с докторами и позволяют себе такое, что стыдно сказать! – восклицала миссис Хиггинс, снова и снова пересказывая детали. – И это называется медсестры! Шлюхи, другого слова не подберешь! И ни капли сострадания! Он больше получаса пролежал в кровати, прежде чем они удосужились смыть с его лица грязь. Даже чашечки чаю не налили! Вместо этого ткнули иголкой и приказали спать. Спать! Поспишь тут, когда у них творится черт знает что, а ему все видно через окошко! А на следующий день его разбудили в пять часов, снова вымыли, как будто он мог запачкаться, лежа в чистой постели, и дали всего лишь одну несчастную чашечку чаю. Жаль, я не знала, уж я бы притащила бедолаге чего-нибудь поесть. Но я и понятия не имела об операции. Да и зачем она была ему нужна? Эти доктора так и норовят чего-нибудь отрезать. Лично я стараюсь держаться от них подальше. В общем, когда я пришла, он был голодный как волк, и неудивительно! Только мы разговорились, как явилась целая толпа народу, стали ему делать какой-то рентген или что-то в этом духе, светили на него своими жуткими лампами. Его окружили ширмами и стали готовить к операции. А потом явился еще один доктор и сказал, что хочет послушать его сердце и легкие, а потом еще один пришел, и снова поставили ширму, а меня опять выгнали. А через две минуты снова завели шарманку: «Вам пора идти, миссис Хиггинс»… Ладно, думаю, пойду, но недалеко, и я осталась стоять в круглом зале, за дверью палаты, и смотрела, как моего бедолагу выкатывают на носилках, всего укутанного одеялами. Он даже покраснел от жары. Его катила эта молодая сестра Симсон. Ох, она и злюка! Никакого сочувствия к пациентам. Поверьте, инспектор, я знаю, что говорю. «Ну вот, – подумала я, – неужели придется оставить моего бедного старика на попечении этой девчонки?» Я уже почти открыла рот, чтобы высказаться, когда подошла ночная сестра, Лингли, или как ее там… «О, Неста, – говорит…»

– Эстер? – перебил ее инспектор, с интересом подавшийся вперед. – Эстер Сэнсон? Она здесь?

– Ну, Эстер или Неста, какая мне разница, – огрызнулась миссис Хиггинс, недовольная тем, что ее слова поставили под сомнение. – «О, Неста, – или Эстер, если вам там больше нравится, – кто это? Это Хиггинс?» А потом останавливается рядом с носилками. «Бедный Хиггинс, не волнуйтесь, все будет в полном порядке, – говорит она этак утешительным тоном, а потом снова: – Ох, Неста, я так устала. Дежурство давно закончилось, а я все хожу тут как неприкаянная и не могу заставить себя лечь поспать. Ужасно тяжелая выдалась ночь, но я постирала белье, так что тебе уже не надо». А потом она снова повернулась к Джо: «Не беспокойтесь, все будет хорошо» – и ушла, а вторая повезла его в операционную, и больше я моего старика не видела…

– Да, ужасное несчастье, – пробормотал инспектор, жалея, что он не глухой.

– …а потом ко мне подошли и сказали, что его уже нет на этом свете. – Миссис Хиггинс снова принялась всхлипывать. – И теперь они будут вынуждены начать расследование. А я не собираюсь давать разрешение на то, чтобы моего старика выпотрошили! А они мне: «Простите, таков порядок. Обо всех случаях смерти на операционном столе полагается докладывать коронеру, и если он скажет, что необходимо вскрытие, мы произведем вскрытие». Так что теперь будет расследование, да еще и Скотленд-Ярд запугивает меня и изводит допросами. Вот горе-то! Остаться вдовой после тридцати семи лет совместной жизни, и…

– Ни единого грубого слова, – понимающе кивнул Кокрилл и проводил вдову из кабинета, покончив таким образом с допросами и запугиванием.

Маленькая компания собралась в центральном зале госпиталя.

– Мы видели, как вы провожали инспектора, майор Мун, – сразу приступила к делу Вудс. – Что он вам сказал? Собирается упечь нас всех за решетку за убийство бедняги Хиггинса?

– Господи, Вудс, что вы такое говорите? – воскликнула сестра Бейтс, которой даже в шутку не нравились такие формулировки.

– Мне он показался довольно милым дяденькой, – заметила Фредерика.

Характеристика «милый дяденька» инспектору Кокриллу никак не подходила. Майор Мун как раз собирался это объяснить, ничуть не умаляя при этом различных достоинств детектива, однако его отвлекло появление сержанта Маккоя: тот вошел, отсалютовал и в растерянности остановился, не решаясь заговорить без разрешения.

– В чем дело? – спросил Мун.

Прошлой ночью сержант Маккой дежурил в приемном покое, где хранились ключи от всех помещений. Его очень взволновало известие о появлении в госпитале полицейского детектива. Дело в том, что он мог предоставить важную информацию. В ночь налета, когда Хиггинса доставили в госпиталь, некто неизвестный, закутанный в плащ и спрятавший лицо под маской, проник в приемный покой и забрал висевший на крючке ключ от операционной. Позднее он незаметно вернулся и снова повесил ключ на крючок.

Выражение лица сержанта как бы говорило: «Ну, каково? Что вы на это скажете?»

На майора Муна новость не произвела никакого впечатления.

– Ну и что тут такого особенного, Маккой? За ключами часто заходят в уличной одежде.

– За ключом от главной операционной? В ту ночь там никого не было.

– Значит, что-то понадобилось в экстренной операционной, и оттуда кого-то послали. Ты видел, кто взял ключ?

– Нет, сэр, не видел. Я думал, это кто-то из медсестер. Я был очень занят: из-за бомбежки к нам поступало много раненых, я не заметил, кто повесил ключ на место.

Сестра Бейтс с негодованием отвергла подобные наговоры на своих подчиненных.

– Уверена, в экстренной хирургии всего хватало, незачем им было посылать в главную операционную. Между прочим, я спрашивала, как прошла ночная смена, и мне сказали, что все было в порядке. Если бы им пришлось посылать за чем-то в главную операционную, мне бы доложили.

– А вы что скажете, сестра? Вы тоже, полагаю, ни о чем таком не слышали?

– Нет, сэр, не слышала, – ответила Вуди и обернулась к стоявшему неподалеку Барни. – Ведь вы бы знали, если за чем-нибудь пришлось посылать?

– Вроде все было спокойно, – отозвался Барни.

Сестра Бейтс сходила к телефону и позвонила в сестринскую столовую.

– Из экстренной операционной точно никто не выходил, – с торжествующим видом заявила она, когда вернулась. – В ту ночь дежурила сестра Гибсон; никаких осложнений не возникало.

– По-моему, смешно, что он был в маске, – заметил Маккой, разочарованный чересчур спокойным приемом, оказанным его душераздирающей истории.

– Смешно было бы, если бы дело не касалось ключа от операционной, – покачал головой Мун. Так или иначе, все это выглядело весьма странно.

– А вы не заметили, кто приходил за ключом – мужчина или женщина? – спросил Барни.

– Не могу знать, сэр, – с зловещей многозначительностью произнес Маккой.

– Как так?

– Я не разглядел лица – из-за маски.

Инспектор Кокрилл сам не понял, какое событие заставило его изменить свое решение. Он уже занес ногу на подножку автомобиля, когда, во-первых, подошедший майор Мун и сообщил ему новость о ключе, а во-вторых, с близлежащего поля донеслись разрывы бомб. Запоздало взвыли сирены, над холмами в стороне Торрингтона засверкали вспышки, подсветив ранние зимние сумерки ярким заревом. Неожиданные новости всегда вызывали у инспектора Кокрилла живой интерес, а бомбы – сильное отвращение, особенно с учетом того, что ему предстояло ехать именно в направлении вспышек.

– Я остаюсь, – решительно объявил инспектор, убрал ногу с подножки и двинулся обратно в свою пыльную комнату. Повеселевший сержант Брай тут же пошел в сестринскую столовую.

Сержант Маккой был потрясен впечатлением, которое произвел его рассказ, и поспешил распространить невероятную новость: детектив, которого он тут же повысил до сотрудника Скотленд-Ярда, передумал уезжать и остается в госпитале на ночь. В пересказах его история обросла невероятными подробностями, и к семи часам вечера сам автор узнал бы ее с трудом. Зловещее слово «убийство» распространилось по больнице. Инспектора пригласили в столовую для персонала, чтобы успокоить взволнованных сотрудниц.

Шестьдесят пар глаз разглядывали Кокрилла сквозь завесу пара, поднимавшегося над ирландским рагу. Инспектору было безразлично, как он выглядит: его макинтош свисал складками, скомканная фетровая шляпа была зажата под мышкой, на пальцах желтели следы от сигарет, которые он сворачивал почти без остановки. Кокрилл обратился к медсестрам с короткой речью. Он умел, когда хотел, быть обаятельным и теперь без зазрения совести этим пользовался.

– Я вижу перед собой чутких, ответственных и очаровательных молодых женщин, – звучал основной мотив его песни. – Я прибыл сюда в связи с совершенно заурядным, рутинным и банальным расследованием смерти пациента на операционном столе. Я рассчитываю, что вы не станете болтать об этом случае всякие глупости, а еще лучше, вообще не будете обсуждать эту тему.

Ответом ему были сияющие взгляды и самая что ни на есть искренняя решимость никогда в жизни, ни единым словом не касаться этого предмета. В результате сплетня разнеслась по всему Геронсфорду со скоростью лесного пожара. В ответ на дальнейшие призывы с полдюжины девушек собрались перед кабинетом начальника госпиталя, чтобы сообщить ему все, что им известно, а остальные разошлись, горько сожалея, что им не известно ничего.

В связи с визитом Кокрилла Эстер, Фредерика и Вудс, которые обычно уносили еду к себе в квартиру и там разогревали, были вынуждены ужинать в столовой. К ним присоединились две дежурных медсестры больницы Святой Елизаветы – из-за потрясающего внешнего сходства девушек прозвали День и Ночь – и Мэри Белл, дежурившая в приемном покое в тот вечер, когда привезли Хиггинса. Кокрилл пригласил ее первой, а остальные тем временем ждали, рассевшись на скамеечке перед дверьми. Они жаловались на ужасный запах ирландского рагу и обсуждали случившееся – к вящему негодованию Дня и Ночи, которые, ожидая своей очереди, сидели, сурово поджав губы.

Мэри Белл появилась из-за дверей.

– Ну и как он? – спросили День и Ночь.

– Очень милый старичок, совсем даже не страшный. Правда, мне почти не о чем было рассказывать.

– А зачем ты тогда вообще пришла? Просто потому, что была в приемном покое, когда привезли Хиггинса?

– Да, я подумала, что лучше рассказать все, что знаю. Хотя я и не видела-то его толком. Даже имя бедолаги стало известно лишь утром. Его жена появилась где-то около семи, и мне пришлось ею заниматься.

– А что еще спрашивал у тебя инспектор?

– Записал мое имя и адрес и спросил, знала ли я Хиггинса раньше. И снова повторил, что нет ни малейших подозрений в наличии «злого умысла», как он это сформулировал, просто надо удостовериться, что никто не пытается прикрыть свои ошибки. Ну и какой вывод можно сделать?

– Инспектор использует зеркала, – не раздумывая, заявила Вуди. – Ему хватило одного взгляда, чтобы распознать в нас истосковавшихся без секса женщин, и теперь он прилагает все свое мужское обаяние, чтобы мы расслабились и утратили бдительность.

– Кто это тут истосковался по сексу? Уж не ты ли? – рассмеялась Мэри Белл и отправилась на выход.

– Убийца не она, это точно, – сказала Фредди.

– Нет, конечно, нет. Лично я считаю, что виноваты День и Ночь.

День и Ночь уже зашли в кабинет инспектора.

– Почему именно они, Вуди? – смеясь, спросила Эстер.

– Вкололи Хиггинсу что-то не то перед операцией.

– Глупости, дорогая, разве они на такое способны?

– Не знаю… у них была такая возможность.

– Нет, Вуди, они ведь совсем не плохие, честно. И кроме того, шкафы с ядовитыми веществами и тому подобное проверили сразу после смерти Хиггинса, и у нас было все в порядке. Передозировка тоже исключается, если ты на это намекаешь, симптомы были бы совсем иными…

Из дверей кабинета вышли День и Ночь.

– Девочки, он просто душка! Нет, честно, и мухи не обидит! Правда, Элси? Только спросил, как нас зовут, и где мы живем, и знали ли мы Хиггинса раньше. Мы, конечно, ответили, что ни разу в жизни его не видели. Тогда он еще уточнил, ухаживали ли мы за ним, пока старик лежал в палате. Само собой, мы ответили, что даже словом не успели с ним обменяться, поскольку, когда его привезли, мы уже сменились с дежурства, а утром им занималась только Сэнсон, ведь так? Готовила его к операции и все такое…

– Зачем же вы тогда ходили к детективу? – поинтересовалась Фредерика.

– Именно это он нас и спросил! – воскликнули День и Ночь, удивленные поразительным совпадением.

Из-за дверей кабинета появился Кокрилл.

– Итак, кто следующий?.. О, Эстер! Здравствуй, моя дорогая! Я слышал, что ты здесь…

– Привет, Коки, – ответила она, немного побледнев. Кокрилл был знаком с ее матерью, и на нее сразу нахлынули грустные воспоминания.

Увидев Эстер, детектив сбросил маску ложного благодушия. Хотя он не стал произносить слов сочувствия или утешения, в его высохшем сердце теплился огонек искреннего сострадания. Он потихоньку расспросил девушку обо всем, что происходило в ночь налета, терпеливо вникая в подробности того вечера.

– Спасибо, моя дорогая, это все, что я хотел узнать. Пришли мне следующую медсестру, ладно?