История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II Коллектив авторов

4.3.1. Несбывшиеся надежды на либерализацию большевицкого режима. Сталинская послевоенная идеология

Уже во время войны, перед лицом опасности и смерти, имея в руках оружие, побеждая умелого и храброго врага, русские люди стали меняться. Забитость и запуганность конца 1930-х гг. отступала. Конечно, это были не люди старой России – ни той культуры, ни той сознательной и ответственной веры в Бога, которая отличала лучших, и довольно многочисленных выходцев как из высших сословий, так и из простого народа, теперь не было – но это были смелые люди с возродившимся чувством собственного достоинства, с любовью и гордостью за свой народ-победитель.

В какой-то степени возродилось и совершенно разрушенное чувство взаимной солидарности. Молодые офицеры – а именно они были наиболее яркими носителями новых настроений – пренебрегали опасностью не только перед лицом врага, но и переставали бояться всесильного СМЕРШа. Они помогали друг другу в трудные минуты и с презрением относились к «тыловым энкаведистским крысам». Люди еще не переродились, – и позорное поведение очень многих в оккупированной Красной Армией части Европы – тому свидетельство, – но люди начинали перерождаться. Слова «честь имею», столь естественные для старого русского офицерства, снова стали наполняться смыслом в сердцах молодых капитанов и даже армейских полковников и генералов с серебрящимися висками.

«На передовой – все верующие», – как-то сказал генерал Эйзенхауэр. И действительно, если не все, то весьма многие в Красной Армии получили опыт веры, опыт живого заступничества и богоприсутствия в «окопах Сталинграда» и в жестоких встречных сражениях на Курской дуге. Верующих людей стало больше, а, следовательно, и людей совестливых. Тем более что и Церковь, пусть очень дозировано, но была вновь допущена большевиками в русское общество. А те, кто оказались под оккупацией, восстановили связь с Церковью еще глубже.

Свидетельство очевидца

Характерным примером является рассказ ветерана войны Константина Шеврова. Родившийся в 1917 г., он по воспитанию был типичным советским человеком, мало задумывавшимся о Боге и религии. В 1941 г. Константин воевал на Южном фронте, отступил с армией на Кавказ и оказался в партизанском отряде, сформированном из попавших в окружение солдат и офицеров, установивших связь с «Большой Землей». В один из зимних дней 1942 г. отряду был дан приказ взорвать мост через горную реку. Четыре группы уже погибли при безуспешных попытках: до моста по берегу было не пройти, так как все пространство простреливалось из ДОТов, необходимо было пробираться вплавь по горной реке с бурным течением и температурой воды в 3–4 градуса. Задача, поставленная группе, являлась практически невыполнимой. Константин вспомнил молитвы, которым его учила бабушка, и стал читать «Взбранной воеводе победительную». Под шквальным огнем в ледяной воде пятеро солдат пробирались к мосту. Трое из них утонули. Константин и его товарищ из Грузии Илья Сванидзе добрались до цели, заложили взрывчатку, и уничтожили мост, не получив ни единой царапины. В 1962 г. Константин приехал в Грузию к своему фронтовому другу, который стал очень верующим человеком и каждое воскресенье ездил на машине в небольшой городок в церковь. «Какова была наша встреча, Боже мой! Мы, здоровые сорокапятилетние мужчины, плакали, как дети, что-то пытались вспомнить, сказать, а наши жены стояли рядом и не знали, что делать… Вот так я пришел к вере и к Господу нашему Иисусу Христу и несказанно полюбил Матерь Божию, чем сейчас и живу», – написал Шевров в своих воспоминаниях в 1989 г. – К. Шевров. Мост // Отец Арсений. М.: Изд-во Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2004. С. 376–383.

Не только нравственный соблазн, но и огромный опыт дала русским людям заграничная кампания Красной армии 1944–1945 гг., работа в Европе в качестве остарбайтеров, встречи и беседы с «оккупантами» – немецкими солдатами и офицерами. Далеко не все из них были зверями – много встречалось интеллигентных, умных, верующих людей, порой с любовью, интересом и жалостью относившихся к России, русской культуре, нищим и забитым её людям. Общение с ними освобождало от «классовой ненависти», приучало к более широкому взгляду на мир.

Солдат РККА, большей частью крестьянских парней, еще в финскую войну поразили ухоженные фермы, хромированные поилки для коров в теплых, каменных коровниках, чистота быта, механизация труда. В Германии, Чехии, Венгрии они увидели еще больше иного мира, пусть и разоренного войной, но все равно безмерно более богатого, благоустроенного и свободного, чем мир колхозной деревни 1930-х гг. И опять же, работая на немецкого бауэра, остарбайтеры далеко не всегда испытывали только побои и плеть, на многих фермах между работниками и хозяином устанавливались добрые христианские отношения, а порой между одинокой фермершей и ее работником, в нарушение всех арийских строжайших законов, и отношения «неуставные». Жизнь брала свое, и русские люди, узнавая иную жизнь, поражались ей и начинали мало-помалу понимать, что коммунисты их жестоко обманывали, чтобы выдавливать до последней капли силу и жизнь.

Свидетельство очевидца

Гвардии подполковник, замполит 85-го гвардейского истребительного авиаполка Дмитрий Пантелеевич Панов, 1910 г.р., происходящий из беглых на Кубань крестьян Воронежской губернии, летчик, прошедший всю войну и закончивший ее в Чехии, пишет в своих воспоминаниях, созданных им в конце жизни (умер в Киеве в 1994 г.): «Если бы меня спросили: какая страна из увиденных за рубежом больше всего мне понравилась, то, не задумываясь, ответил бы – Чехословакия. Здесь не было цыганской липкости румын, казарм, в которых жили крестьяне на земле венгерских помещиков. Здесь не было мрачного польского католицизма, доведенного в силу наклонностей славянского характера до исступления. Я оказался в кусочке Европы, занятом славянами, которые, пожалуй, больше всех своих сородичей ушли в сторону порядков, по которым жил современный цивилизованный мир. Я оказался в стране, которая наглядно доказывала, что столыпинский путь был единственным благом для России. Такие же славяне, как и мы, язык которых мы хоть и с трудом, но понимали, а они наш, отказавшись от варианта, предлагаемого гениальным писателем и неудачливым красным комиссаром, а значит моим коллегой, Ярославом Гашеком, пошли по пути создания парламентской республики. И вышло неплохо: Чехословакия до войны была светлым островком демократии среди бушующего моря тоталитаризма. Может быть, люди здесь материально жили не намного лучше, чем в той же Венгрии, во всяком случае, на первый взгляд, но это были свободные люди, дышавшие вольно. И это были такие же славяне, как и мы, глядя на которых не скажешь, что наша отсталость запрограммирована нам самой природой.

Культурные и организованные моравцы почти все владели домами и кусочками земли, на которых трудились, не покладая рук, имели пусть и маленькие, но свои автомобильчики. А уж сельское хозяйство велось образцово: изобретательно, экономно, красиво. Словом, в Чехословакии мне понравилось. И я хотел бы, чтобы наши люди зажили так же, построив общество не на страхе перед кулаком держиморды или на проповедях очередных мессий: то ли коммунистических, то ли националистических – без разницы, а на основе труда, собственности и законов, справедливо регулирующих отношения… Словом, Чехословакия так и осталась для меня образцом того, как может и должен устраиваться славянин на своей земле». – Д.П. Панов. Русские на снегу. Судьба человека на фоне исторической метели. Львов: Сполом, 2003. С. 945–946.

Многие люди, особенно среди женщин-рабочих и демобилизованных военных, увидевших другую жизнь в оккупированной Европе, были разочарованы и недовольны. Работница Московского автозавода писала: «Всю войну работали напряженно, ждали победы, а с ней и облегчения всей жизни. Получилось же наоборот. Заработки наши понизились, мы получаем гроши». Работница одной из подмосковных типографий была арестована за распространение песенки со словами: «Будьте здоровы, живите богато – Насколько позволит вам ваша зарплата – А если зарплата вам жить не позволит – Ну что ж, не живите, никто не неволит». Бывшие солдаты, вернувшиеся из Германии, писали на рабочих собраниях записки: «Вот там, действительно, свобода. А у нас рабочие завоевали себе не свободу, а угнетение».

Свидетельство очевидца

По воспоминаниям дипломата Виктора Исраэляна, «миллионы людей поняли, что в течение десятилетий их обманывали. Жизнь в капиталистических странах Европы оказалась не такой плохой, как ее рисовали в Советском Союзе. Причем больше всего впечатляло, что лучше, чем в СССР, жили не только миллионеры-эксплуататоры, а и простые рабочие и крестьяне». Увиденное в Европе, подытоживает Исраэлян, положило начало «процессу прозрения советских людей. Возвращавшиеся домой после окончания войны пленные, репатриированные лица, демобилизованные воины вначале открыто, порой с восторгом… рассказывали правду о жизни на Западе». – В. Исраэлян. На фронтах холодной войны. Записки советского посла. М.: Мир. 2003. С. 28.

Средняя заработная плата на начало 1947 г. составляла 550 рублей в месяц. За эти деньги можно было купить 8 кг сливочного масла или 162 кг хлеба. До революции средний фабричный рабочий за месячную зарплату мог купить 22 кг сливочного масла или 314 кг хлеба. Обнищание рабочих дошло до того, что в ряде промышленных районов местные партийные комитеты просили свое начальство отменить демонстрацию 7 ноября, так как рабочим не в чем выйти на улицу. Народ хотел зажить после победы вольной и сытой жизнью – но коммунистические вожди и не думали освобождать его и дать людям возможность насыщаться от трудов своих рук.

Документ

В декабре 1952 г. председатель колхоза в Тамбовской области Иван Ермолаевич Крюков направил Сталину письмо. Он писал: «Проработав 7 годов, я из года в год не могу обеспечить своих колхозников таким жизненно важным продуктом, как хлебом. Наш колхоз из года в год снимает неплохой урожай, колхозники прикладывают все усилия к тому, чтобы вырастить богатый урожай и чтобы сами колхозники были с хлебом.

На деле получается все иначе. Сняв урожай, в первую очередь рассчитываемся с государственными поставками, потом рассчитываемся с [машинно-тракторной станцией] за машины, так называемая натуроплата, засыпали семена, как будто все хорошо, но беда в том, что самим колхозникам, которые этот хлеб вырастили, выходили, остается не более как по 200 граммов на трудодень. Спрашивается, может ли человек прокормиться на эти двести граммов. Конечно, нет, но вот я как председатель колхоза хотел в первую очередь снабдить хотя бы по 2 килограмма своих колхозников. Но об этом узнал наш райком и райисполком и вызвали меня на бюро. Заявили, что если я не рассчитаюсь с государственными поставками, то меня отдадут под суд, исключат из членов партии. Короче говоря, лишат меня не только семьи, но чуть ли не всей жизни. Дорогой товарищ Сталин, ответьте мне, есть ли такой закон, что пусть колхозники, которые вырастили хлеб, должны сидеть без хлеба. Наши печать, радио говорят, что у нас богатая жизнь колхозников, но эту жизнь богатую при таких вещах сделать нельзя, какие есть в нашем колхозе: колхозники имеют одну зимнюю одежду на 3–4 члена семьи, дети зимой у 60 % населения учиться не могут, ибо нет одежды. Я считаю, что если мы готовимся к войне, только такое обстоятельство может вести к такому большому государственному запасу хлеба, ибо из печати и радио известно. Что наше государство дает урожай около 8 миллиардов пудов. Я знаю, что нам надо хлеба много, ибо мы помогаем всем демократическим странам, но мне кажется, надо в первую очередь снабдить хлебом свой народ и излишки продавать иностранным государствам».

Подсоветские люди переставали верить и в то, что арестованные, заключенные «политические» – действительно враги. Сидящих по 58-й статье жалели и уважали. Многие понимали, что завтра в таком же положении может оказаться твой брат, твоя мать, жена, ты сам.

Свидетельство очевидца

Внучатый племянник генерала Краснова, молодой казачий офицер Николай Краснов, также выданный англичанами в Лиенце СМЕРШу вместе со своим дядей и отцом, прошел Лубянку, Бутырку, десять лет лагерей. Выжил и, вернувшись на Запад, первым делом написал воспоминания «Незабываемое» – исключительно важный источник о жизни советских заключенных после 1945 г. В этой книге он говорит: «Нас всех называли «врагами народа», не рискуя дать правильное имя «враги режима», «враги правительства». Народ же в своей толще отлично разбирался в том, кто его враг, и с особенной симпатией относился к заключенным по 58 статье, к заключенным спец-лагерей… Когда заключенных спецлагерей перебрасывали на новые работы и нас вели под усиленным конвоем в сопровождении целых стай (сторожевых. – Ред.) собак по улицам сибирских городов, мы слышали реплики: – Сволочи, как изуродовали людей! На что они похожи, кожа да кости! Самим бы чекистским гадам номера всюду налепить, чтобы народ знал и стерёгся» – Н.Н. Краснов. Незабываемое. С. 153.

Прозрение наступало не только у простых «подсоветских людей», но и у многих честных военачальников и гражданских чиновников, головы которых до войны были затуманены невероятно быстрым карьерным ростом (по трупам их предшественников, убитых во время ежовщины) и сталинской пропагандой. Генерал-лейтенант, герой Сталинграда Василий Николаевич Гордов, славившийся своей беспощадностью и презрением к солдатским жизням в годы войны, в декабре 1946 г. с горечью говорил своей жене и заместителю (разговор был подслушан госбезопасностью): «Я поехал по районам, и когда я всё увидел, всё это страшное – тут я совершенно переродился. Убежден, что если сегодня снимут колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет всё. Дайте людям жить!» Гордов говорил о Сталине: «Этот человек разорил Россию, ведь России больше нет!» Генерал видел выход в установлении «настоящей демократии». Вскоре Гордов, обвиненный в «буржуазном перерожденчестве», был арестован и расстрелян вместе с другим таким же «перерожденцем» генерал-майором Филиппом Трофимовичем Рыбальченко.

Особенно бедственным было положение миллионов военных инвалидов. Ни о протезах, ни о колясках, ни о подходящих для них помещениях государство всерьез не заботилось. Зато оно ежегодно заставляло их являться на переосвидетельствование, «точно бы у меня за это время могла вырасти нога», мрачно шутили инвалиды. Инвалидов с самыми тяжелыми увечьями, вместо того, чтобы дать им высокие пенсии и необходимые инвалидные устройства, Сталин приказал свозить с глаз долой в бывший Валаамский монастырь и иные малодоступные места, дабы они своим нищенством и жалким видом не портили настроение трудящимся. Инвалидов, которых в народе с чёрствой грубостью называли «обрубками», кормили, давали им вдоволь водки, и они тихо кончали свои дни в алкогольном дурмане и общении друг с другом. Логика была проста: сейчас о человеке думать некогда; надо первым делом вооружаться, чтобы победить капитализм. А когда коммунизм восторжествует во всем мире, тогда все и заживут хорошо. Потому подлинный гуманизм – это производство оружия, а не пенсии и не изготовление протезов и инвалидных колясок. Даже изувеченные солдаты Вермахта, не говоря об инвалидах армий союзников, оказались в бесконечно лучшем положении, чем русские воины-победители.

В мае 1945 г. огромное большинство населения под гром победных салютов и фейерверков с великим облегчением вздохнуло: наконец мир, самое страшное позади! Только Сталин не думал давать народу ни отдыха, ни облегчения. В своей работе «Экономические проблемы социализма в СССР» он говорил о неизбежном загнивании капитализма и связанным с этим ростом его агрессивности по отношению к соцстранам. Он призвал готовиться к новой войне, которая приведет к торжеству «социализма» во всем мире.

Традиционную коммунистическую фразеологию Сталин теперь еще в большей степени, чем в конце 1930-х гг. соединяет с игрой в возрожденную Российскую Империю.

В порядке начатого во время войны изменения внешнего облика режима, 15 марта 1946 г. народные комиссариаты стали называться министерствами, а Совнарком – Советом министров, как в настоящей России. Красная армия стала Советской армией. По указанию Сталина почти во всех гражданских ведомствах была введена форма для служащих: ее получили дипломаты, связисты, работники суда и прокуратуры. Школьников тоже нарядили в мундирчики и фуражки, девочек – в форменные блузки и фартуки, несколько напоминающие гимназическую форму царского времени. Обучение девочек и мальчиков стало еще в конце войны раздельным. В ряде элитных школ в подражание царским гимназиям ввели изучение латыни. Предполагали со временем ввести уроки и древнегреческого языка.

Вся история дореволюционной России на какое-то время была принята сталинским режимом. Но при этом особое благоволение оказывалось деспотам и тиранам – Ивану Грозному, Петру I. Те государи, которые пытались дать народу свободу, гражданские права – Александр I, Александр II, – игнорировались. Ни одного доброго слова не говорилось и о Манифесте 17 октября 1905 г., о двенадцати годах русского парламентаризма. Прославлялись не политические деятели – а генералы и адмиралы, инженеры, ученые. И Русско-японская и Первая мировая война стали темами для патриотических упражнений. Правда, употреблялась обычно формула – ученые изобретали, солдаты воевали, корабли строились вопреки «бездарному режиму Николая II». О развале фронта, Брестском мире старались теперь упоминать скороговоркой. Утверждалась единственность и уникальность русского народа, окруженного со всех сторон врагами. Воспевалась извечная борьба с коварным Западом, сначала с «псами-рыцарями», потом с Польшей, Англией, Германией. Единственное, о чем предпочитали не говорить вовсе или если говорили, то с прежним большевицким огнем нетерпимости, – это о Белом движении и об антикоммунистической эмиграции. Здесь никакие компромиссы не допускались.

Цель новой сталинской идеологии была проста: заставить нищий и голодный народ гордиться сталинской империей и отдавать для нее свое счастье, свой труд и свою жизнь, не получая взамен ничего, кроме новых тягот и призрачного чувства сопричастности строительству великой державы. Те, кто не хотели отдавать себя Сталину добровольно, как и в 1930-е гг. отдавали себя принудительно. Их труд, счастье и саму жизнь отчуждал ГУЛАГ.

Пронесшаяся во время войны птицей надежда на лучшую жизнь исчезла в туманах густой идеологической лжи послевоенных лет и в тяжком, голодном, нищем быте. Люди опустили головы. Мало кто решался даже на нравственное, в глубине собственной совести, противостояние власти. Мечты и надежды военных лет оборвались возродившимся страхом и беспомощностью перед вездесущим сталинским режимом.

4.3.2. Внешняя политика СССР. Организация Объединенных Наций и всемирное признание сталинского режима. Углубление трений с западными союзниками. Дипломатия Сталина – Молотова

Победа над нацистской Германией и Японией сделали СССР великой державой, вершителем мирового порядка наряду с Соединенными Штатами и Великобританией. Казалось, что эта ситуация открывала перед Советским Союзом мирные перспективы на многие годы вперед. По договоренности, достигнутой во время переговоров в Думбартон-Оксе (США) в 1944 г., СССР стал одним из главных учредителей Организации Объединенных Наций (ООН) и получил постоянное место в Совете Безопасности ООН, наряду с США, Великобританией и Китаем. 25 апреля 1945 г. делегаты от 50 стран собрались в Сан-Франциско на Конференцию Объединенных Наций и подготовили Устав ООН. 25 июня 1945 г. он был принят и четыре месяца спустя, после ратификации ведущими державами, вступил в силу. Первая сессия ООН открылась 10 января 1946 г. в Лондоне (в последующем ООН переехала в Нью-Йорк). В отличие от Лиги Наций, где СССР был лишь одним из десятков стран-членов, в ООН он мог налагать вето на любые неугодные решения. Таким образом, как с гордостью заявлял Молотов, «ни один международный вопрос не может решаться без участия СССР». Первым постоянным представителем СССР в ООН стал А.А. Громыко.

Историческая справка

Андрей Андреевич Громыко (1909–1989) родился в семье белорусских крестьян в деревне Громыки Гомельского уезда Могилевской губернии, но считал себя русским. Получил экономическое образование в Минске, сперва в сельскохозяйственном техникуме, потом в институте. В 1931 г. вступил в ВКП(б). В 1934 г. был переведен в ВНИИ экономики сельского хозяйства. В 1939 г. решением кадровой комиссии ЦК ВПК(б) направлен на работу в Наркомат иностранных дел, опустошенный арестами и чистками. Тут же неподготовленный, без знания английского языка, Громыко был направлен в посольство СССР в Вашингтоне. В 1943 г. он стал послом в США, сменив Максима Литвинова. В отличие от своего предшественника, Громыко не страдал «еврейским пунктом» и был абсолютно предан Сталину. В апреле 1945 г. Громыко, замещая Молотова, был главой советской делегации на конференции Объединенных Наций в Сан-Франциско. Принимал активное участие в депортации советских военнопленных из США в СССР. В годы ранней холодной войны выдвинулся на пост одного из главных помощников Молотова, а затем Вышинского в МИД СССР. Играл большую роль в дипломатической игре по германскому вопросу, подготовке корейской войны. Опала Молотова задержала его карьерный рост. В конце жизни Сталина был послом в Великобритании, где написал докторскую диссертацию по экономике. После смерти Сталина стал первым заместителем министра иностранных дел, с 1957 г. стал министром и пробыл на этой должности до лета 1985 г. Сталин и Молотов ценили Громыко за неукоснительное выполнение им их инструкций и жесткую манеру вести переговоры. На Западе Громыко получил прозвище «мистер нет». Воспитанник «дипломатической школы» Сталина – Молотова, он считал высшим достижением советской внешней политики соглашения в Ялте и Потсдаме.

Еще в середине 1945 г. казалось, что оптимальным курсом для СССР будет продолжение сотрудничества с Великобританией и, прежде всего, с США. В июле 1944 г. Громыко принял участие в переговорах в г. Бреттон-Вудс (Нью-Хэмпшир, США) о создании системы регулирования международных финансов. Эти переговоры также шли в рамках обеспечения будущей международной безопасности. 27 декабря 1945 года, после ратификации Бреттон-Вудских соглашений 28 государствами, начали свою работу Международный Валютный фонд (МВФ) и Всемирный Банк реконструкции и развития. Обе организации оказывали помощь кредитами за счет международного золотовалютного резерва, образованного из добровольных взносов стран-участниц.

В Нюрнберге (Германия) СССР, США, Англией и Францией был создан Международный военный трибунал. Он начал работу 20 ноября 1945 г. и закончил ее 1 октября 1946 г. вынесением смертного приговора двенадцати главным военным преступникам, включая Геринга, Риббентропа и главу штаба Вермахта Кейтеля. Главный обвинитель от СССР Роман Андреевич Руденко, выполняя кремлевскую инструкцию, требовал смертной казни для всех обвиняемых.

Историческая справка

Руденко и его помощники в Нюрнбергском трибунале работали в прокуратуре с 1929 г., т. е. были в полной мере частью репрессивной сталинской машины. Позже, отвечая на вопрос Н.С. Хрущева о сталинских репрессиях, почему невинно осужденные сами оговаривали себя, он усмехнулся: «Тут искусство тех, кто вел следствие, кто проводил суд. Видимо, доводили людей до такого состояния, что у них имелся единственный способ покончить со страданиями и издевательствами – признаться, а следующим шагом была смерть». – Вопросы истории. 1992. № 6/7. С. 88.

Сталин и его окружение могли торжествовать. Германский национал-социализм был не только повержен физически, но и объявлен вне закона, в то время как коммунистический СССР приобрел мировое признание. Западные журналисты наперебой старались получить у Сталина интервью. Всесоюзное общество культурных связей за рубежом (ВОКС), финансируемое советским правительством, имело к 1946 г. филиалы в 55 странах, тогда как в 1940 г. их было всего четыре. Число членов этих филиалов выросло с 800 человек до трех миллионов. В сентябре-октябре 1945 г. в Париже представители 67 млн организованных в профессиональные союзы рабочих из 56 стран создали Всемирную федерацию профсоюзов (ВФП) – организацию, находившуюся в значительной мере под советским и коммунистическим влиянием. Победы Красной армии побудили миллионы молодых людей по всему миру вступить в коммунистические партии.

Роспуск Коминтерна в 1943 г. и провозглашение «национальных путей» к построению «социализма» оказался удачным шагом по дезинформации. Зарубежным коммунистам теперь было легче утверждать, что они являются не «рукой Москвы», а «выразителями национальных интересов широких слоев трудящихся» своих стран. В мае 1946 г. отдел внешнеполитической информации ЦК ВКП(б), где осел аппарат упраздненного Коминтерна во главе с Георгием Димитровым, с торжеством рапортовал, что «международное коммунистическое движение» выросло до гигантских размеров. Компартия Франции насчитывала 1 млн человек, Итальянская компартия – 1,9 млн человек, в Бельгии и Греции было по 100 тыс. коммунистов, в Китае было 1,2 млн коммунистов, и даже в Великобритании и США, где коммунистические партии никогда не были массовыми, они выросли соответственно до 50 тыс. и 80 тыс. человек. Произошло массовое вступление в коммунистические партии в странах Восточной Европы. На первом месте стояла Чехословакия – 1,3 млн коммунистов. Среди них были не только оппортунисты и приспособленцы – вступало также много интеллектуалов и наивной студенческой молодежи, желавшей «строить социализм». (Годы спустя одни из них стали коммунистическими аппаратчиками, другие порвали с коммунизмом и стали его активными противниками).

Свидетельство очевидца:

Чешский писатель Милан Кундера, тогда школьник, стал убежденным коммунистом и вступил в Коммунистическую партию Чехословакии в 1948 г. В автобиографическом романе «Шутка» он описал владевшие им тогда чувства:

«Перед различными комиссиями я мог приводить десятки доводов, почему я стал коммунистом, но что больше всего в движении меня завораживало, даже пьянило – это был руль истории, в чьей близости (истинной или лишь мнимой) я оказался. Мы ведь и в самом деле решали судьбы людей и вещей; и именно в вузах: в профессорской среде мало было тогда коммунистов, и в первые годы вузами управляли почти одни студенты-коммунисты, решавшие вопросы профессорского состава, учебных программ и реформы преподавания. Опьянение, какое мы испытывали, обычно называют опьянением властью, но (при капле доброй воли) я мог бы выбрать и менее строгие слова: мы были испорчены историей; мы были опьянены тем, что, вспрыгнув на спину истории, оседлали ее; разумеется, со временем это превратилось по большей части в уродливое стремление к власти, но (так как все людские страсти неоднозначны) в этом таилась (а для нас, молодых, пожалуй, особенно) и вполне идеальная иллюзия, что именно мы открываем ту эпоху человечества, когда человек (любой человек)не окажется ни вне истории, ни под пятой истории, а будет вершить и творить ее».

Не только коммунисты, но тысячи интеллектуалов и студентов в колониальной и полуколониальной Азии, Африке и Латинской Америке, в том числе в Китае, Индии, Индонезии и Вьетнаме смотрели на Сталина как на непререкаемый авторитет. Победа СССР над нацистской Германией вызвала восторг и восхищение всех тех, кто ненавидел европейский колониализм и расизм и мечтал прийти к власти под флагом движений и партий «национального освобождения». Георгий Димитров писал летом 1945 г. в Политбюро о том, что существуют благоприятные условия для расширения коммунистического влияния в странах Ближнего Востока «в интересах нашего государства».

В то же время, уже весной 1945 г. трения между союзниками по антинацистской коалиции начали усиливаться. 22 апреля, на встрече с Молотовым, новый президент США Гарри Трумэн в жестких тонах предложил СССР соблюдать ялтинские соглашения в Восточной Европе, прежде всего в Польше. 12 мая американцы остановили поставки СССР по ленд-лизу, что сразу же выявило серьезную зависимость советской военной промышленности от западных поставок (позже они, сославшись на бюрократическую ошибку, возобновили их, рассчитывая на участие СССР в разгроме Японии). В мае британские военные доложили Черчиллю о плане «Операция «Немыслимое»», который предусматривал, в случае войны между СССР и западными союзниками, ряд чрезвычайных мер, включая вооружение немецких военнопленных.

Сталин, однако, считал, что необходимо как можно дольше сохранять союзнические отношения с США и Великобританией. Это, как был он уверен, облегчало СССР строительство послевоенной империи в Центральной Европе и на Балканах, а также в Северном Китае. На встрече с югославскими коммунистам 9 января 1945 г. Сталин поучал: «Общеизвестно правило, что если не можешь наступать – обороняйся, накопил силу – наступай. В отношении к буржуазным политикам нужно быть осторожными. Они, буржуазные деятели, очень обидчивы и мстительны. Свои чувства надо держать в руках; если чувства руководят – проиграете. В свое время Ленин не мечтал о таком соотношении сил, которого мы добились в этой войне. Нам это удалось: нами руководит не чувство, а рассудок, анализ, расчет».

Свидетельство очевидца:

Молотов вспоминал: «Сталин не раз говорил, что Россия выигрывает войны, но не умеет пользоваться плодами побед. Русские воюют замечательно, но не умеют заключать мир, их обходят, недодают. А то, что мы сделали в результате этой войны, я считаю, сделали прекрасно, укрепили Советское государство. Моя задача как министра иностранных дел была в том, чтобы нас не надули… Мы ни на кого не надеялись – только на собственные силы». – Ф. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 78, 82.

Сталин, несмотря на свою коммунистическую фразеологию, уже давно вел великодержавный курс. Он мыслил категориями начала ХХ в., категориями геополитики в духе Фридриха Ратцеля и Карла Хаусхофера. Только расширение жизненного пространства нужно было ему не для блага народа, а для удовлетворения собственного тщеславия. Сталин был маньяком властолюбия. Он не собирался помогать зарубежным коммунистическим партиям и движениям в странах, лежавших за пределами периметра «сферы влияния», которая была реальна для СССР.

Сталин категорически отверг в 1944–1945 гг. призывы болгарских и югославских коммунистов оказать помощь коммунистам Греции, которые начали гражданскую войну с правительством греческого короля (болгары заодно хотели захватить кусок греческой территории, а югославы зарились на Албанию и часть Македонии). Сталин ответил отказом, сказав про греческих коммунистов: «Они ошибочно считали, что Красная армия дойдет до Эгейского моря. Мы не можем послать войска в Грецию. Греки совершили глупость». В 1945 г. надо было переварить то, что уже дала Ялта. Сталин рассчитывал, что западные союзники оценят его сдержанность в Греции и других регионах. Тактика Сталина была в том, чтобы, опираясь на временный союз с США и Великобританией, получить полный и безраздельный контроль над сопредельными территориями и построить там просоветские режимы. Аппетиты в отношении Греции Сталин проявит чуть позже.

Свидетельство очевидца

Молотов вспоминал: «Нам надо было закрепить то, что завоевано. Из части Германии сделать свою, социалистическую Германию, а Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия – они же были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядок. Прижимать капиталистические порядки». – Ф. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 86.

Он, однако, рассчитывал, что США уступят ему по другим вопросам – он хотел получить базы в Турции и в Средиземном море и доступ к нефти в Иране. Сталин также надеялся, что англо-американские противоречия, а возможно, и послевоенный экономический кризис вынудят США увести войска из Европы домой. Тогда СССР смог бы не только закрепить свою контроль над Восточной Европой и оккупированной частью Германии, но распространить свою сферу влияния на остальную Германию, а также на Францию и Италию, где действовали мощные компартии.

Сталин по-прежнему держал в своих руках все рычаги управления внешней политикой СССР. Война состарила вождя, но не ослабила его жажду контролировать всех и вся. Сталинская дипломатия строилась на нехитром, но действенном приеме. Молотов, Андрей Януариевич Вышинский (министр иностранных дел в 1949–1953 гг.) и другие помощники Сталина действовали по его инструкциям с максимальной жесткостью, предъявляли ультиматумы правительствам тех стран, которые Сталин хотел подчинить. Но если дело доходило до международного скандала, и малые страны обращались за содействием к Великобритании и США, тогда Сталин вступал в переговоры сам, играя роль «доброго дядюшки Джо» (каким его считали многие на Западе), и предлагал компромисс. Этот компромисс, однако, был почти всегда в пользу советского режима. Сталин, как видно из всех его действий, не рассчитывал на утопию коммунистической «мировой революции». В то же время он использовал зарубежных коммунистов, подчиненные их влиянию профсоюзы, и левую европейскую интеллигенцию в своих целях.

Сталин был убежден, что раньше или позднее, но СССР столкнется со своими вчерашними союзниками. Георгий Димитров записал слова Сталина, сказанные в январе 1945 г. во время приема на его подмосковной даче: «Сегодня мы сражаемся в союзе с одной фракцией против другой, а в будущем мы вступим в борьбу и с этой капиталистической фракцией».

Вместе с тем Сталин не хотел преждевременного разрыва с западными державами. Он знал (хотя и скрывал от других), насколько СССР был обескровлен и разорен войной. Вождь понимал, что поднять народ на борьбу с новыми внешними врагами после такой войны будет не просто. К тому же он видел выгоды оттого, чтобы постепенно, тайно строить просоветскую Европу в своей сфере влияния, рассчитывая, что ему, как Гитлеру в 1930-е гг., удастся обвести западных лидеров вокруг пальца, выигрывая время с помощью дипломатических уверток, лживой пропаганды и пацифистских настроений наивных либералов в западных обществах.

Восточная Европа в документах Российских архивов 1944–1953 гг. / Т.В. Волокитина и др. Т. 1. 1944–1948. М.: Сибирский хронограф, 1997.

Советско-американские отношения, 1939–1945 / Под ред. Г.Н. Севостьянова; сост. Б.И. Жиляев, В.И. Савченко. М., 2004.

В.О. Печатнов. Сталин, Рузвельт, Трумэн. СССР и США в 1940-хх гг. Документальные очерки. М.: Терра – Книжный клуб, 2006.

The diary of Georgi Dimitrov, 1933–1949 / Introduced and edited by Ivo Banac. New Haven: Yale University Press, 2003.

4.3.3. Советская реакция на атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Начало советского атомного проекта. Гонка вооружений

Американские атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в августе 1945 г. придали Президенту Трумэну, государственному секретарю Бирнсу и американским военным уверенность в том, что именно на США лежит главная ответственность за судьбы послевоенного мира, и что они смогут разговаривать со Сталиным с позиции силы. «С бомбой и долларом в кармане, – записал в дневнике военный министр Г. Стимсон, – Бирнс не предвидел больших трудностей в достижении согласия… по мирным договорам на условиях Соединенных Штатов». Первые мысли о возможности использования атомного оружия против СССР возникли у американских штабистов уже осенью 1945 г. В августе 1946 г. был разработан первый реальный план на случай войны с СССР, с использованием атомного оружия.

Сталин знал об американском атомном проекте «Манхэттен» из донесений разведки задолго до августа 1945 г. Советская разведка, с помощью многочисленных «друзей Советского Союза» среди западных ученых, трагически заблуждавшихся относительно сути советского «социализма» (среди них Клаус Фукс, Юлиус Розенберг, Тед Холл и др.), заполучила важнейшую научно-техническую документацию об американском атомном оружии. По словам Молотова, «разведка сыграла очень большую роль. В Америке были подходящие кадры. Еще старые кадры…»

Все же атомные бомбардировки японских городов и неожиданно быстрая капитуляция Японии стали холодным душем для советских руководителей и военных. Светлана Аллилуева, дочь Сталина, его редко видевшая во время войны, оказалась на его даче в день, когда ему сообщили о Хиросиме. «Все были озабочены этим, и мой отец обращал на меня мало внимания».

Свидетельство очевидца

«Новость повергла всех в крайне депрессивное состояние. Со всей очевидностью стало ясно, что в политике мировых держав появился новый фактор, что бомба представляет угрозу для России, и некоторые российские пессимисты, с которыми я разговаривал в тот день, мрачно замечали, что отчаянно трудная победа над Германией оказалась теперь, по существу, обесцененной», – вспоминал Александр Верт. – Россия в войне, 1941–1945. Лондон, 1964. С. 925.

Возникла новая угроза и для завоеванных СССР позиций в Восточной Европе, на Балканах и на Дальнем Востоке. В аннексированной Балтии, Западной Украине, в Польше и Румынии известия о Хиросиме породили надежды на то, что США скоро объявят войну «советскому коммунизму» и сбросят бомбу на Кремль. Такие надежды подрывали советскую власть. С окончанием войны вступали в силу договоренности между союзниками, по которым советские войска, находившиеся в Маньчжурии, Иране, и в оккупированной Восточной и Центральной Европе, должны были вернуться домой. Сталину, однако, это было невыгодно. Он сознавал, что только военная сила даёт СССР возможность диктовать свои условия народам этих регионов, а силой являлось после Хиросимы именно атомное оружие.

Сталину не потребовалось больших усилий, чтобы убедить военных и ученых в том, что создание советской атомной бомбы является первостепенной задачей, на которую должны быть брошены все силы и средства. 20 августа 1945 г. был создан специальный комитет при Государственном Комитете Обороны для руководства «всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана». Комитет составили Георгий Максимилианович Маленков (оргбюро ЦК), Н.А. Вознесенский (Госплан), Б.Л. Ванников и А.П. Завенягин (оборонная промышленность) и физики И.В. Курчатов и П.Л. Капица. Молотов, первый куратор советского атомного проекта до 1945 г., даже побывал в лаборатории Курчатова по энергии атомного ядра. Но председателем комитета Сталин назначил не Молотова, а Берия, который проявил себя в годы войны безжалостным, но эффективным администратором, способным решать, казалось, невозможные задачи. Научным руководителем атомного проекта Сталин выбрал Курчатова.

Историческая справка

Игорь Васильевич Курчатов (1903–1960) родился на Урале (ныне Челябинская область) в семье землемера и получил образование в Симферополе (Крым), куда вскоре переехали его родители. Он начал изучать физику атомного ядра с 1932 г. Во время войны Курчатов руководил разработкой защиты кораблей Черноморского флота от магнитных мин противника, а с 1943 г. возглавил Лабораторию № 1 в Москве, занимаясь вопросами создания атомного оружия. Под его руководством был сооружен первый в СССР циклотрон (1944), первая советская атомная (1944) и термоядерная (1953) бомбы, первая в мире атомная электростанция (1954) и атомный реактор для подводных лодок и ледоколов (1958). Академик АН СССР (1943), лауреат Сталинской (1942, 1949, 1951, 1954) и Ленинской (1957) премий, трижды Герой Социалистического труда (1949, 1951, 1954). Удостоен Большой золотой медали им. М. В. Ломоносова и золотой медали им. Л. Эйлера АН СССР, Серебряной медали мира им. Жолио-Кюри. Его именем был назван 104-й элемент периодической системы Менделеева – «Курчатовий», позднее переименованный в «Резерфордий».

На встрече с Курчатовым в Кремле 25 января 1946 г. в присутствии Молотова и Берии, Сталин отверг предложения ученого сделать дешевую бомбу. Он сказал Курчатову, что «не нужно искать более дешевых путей», что необходимо вести атомные работы «широко, с русским размахом, что в этом отношении будет оказана самая широкая всемерная помощь». Сталин пообещал позаботиться об улучшении условий жизни ученых и о награждении их за достигнутые ими успехи в строительстве атомного оружия. Сталин исполнил свое обещание: в 1946 г. государственные расходы на науку возросли втрое; ученым резко повысили зарплату.

Историческая справка

Павел Судоплатов, курировавший по линии НКВД вопросы ядерного шпионажа, в своих воспоминаниях писал, что еще в октябре 1942 г. Сталин принял на своей даче академиков Вернадского и Йоффе, которые посоветовали ему обратиться к Нильсу Бору и другим ученым с просьбой поделиться информацией о разработках ядерного оружия. Сталин тогда сказал, что ученые наивны. Однако они оказались правы. В конце января 1943 г. советской разведкой от резидента Семенова по кличке «Твен» была получена информация о том, что в декабре 1942 г. Энрико Ферми в Чикаго получил первую цепную ядерную реакцию и что он готов поделиться информацией с советскими учеными. Важную роль в передаче сведений играл молодой ученый Бруно Понтекорво, работавший на советскую разведку. 11 февраля 1943 г. Сталин подписал постановление правительства об организации атомных работ в военных целях.

«Наши источники информации и агентура в Англии и США добыли 286 секретных научных документов и закрытых публикаций по атомной энергии. В своих записках в марте – апреле 1943 г. Курчатов назвал семь наиболее важных научных центров и 26 специалистов в США, получение информации от которых имело огромное значение. С точки зрения деятельности разведки, это означало оперативную разработку американских ученых в качестве источников важной информации». – П.А. Судоплатов. Разведка и Кремль. М.: Гея, 1997. С. 220.

За несколько месяцев атомный проект вырос из скромных лабораторных исследований в колоссальный научно-военно-промышленный комплекс, в распоряжении которого были все партийные и государственные органы, десятки академических институтов и «шарашек», органы безопасности, и абсолютный приоритет в использовании всех ресурсов страны. Из ведения НКВД в атомный проект были переданы 300 тыс. рабов, заключенных в лагерях. Десятки геологических экспедиций искали запасы урана на пространствах от Сибири и Средней Азии до Восточной Европы. Главные запасы были найдены на месторождении «Яхимов» в Чехословакии и в Южной Саксонии в оккупированной СССР части Германии. Уран также добывался в Польской Силезии и в китайской провинции Синьцзян, находившейся тогда под советским контролем. Одновременно Курчатов, вместе с Николаем Доллежалем, начал работу над созданием первого промышленного реактора к северо-западу от Челябинска, в 15 км от города Кыштым. Расположенный в живописной местности, среди озер, гор и лесов, реактор имел громадные запасы воды, необходимые для охлаждения. Именно там планировалось вырабатывать обогащенный плутоний – сырье для будущих бомб.

Сталин не собирался останавливаться на создании минимального атомного потенциала. Он решил вступить в полномасштабную атомную гонку с богатейшей страной мира – США.

Особое внимание Сталин уделял созданию ракет, как главного средства доставки ядерного оружия. Ничего не понимая в технике, абсолютно не видя перспективы, Сталин разогнал в 1937 г. Ракетное НИИ, расстреляв его руководителей и пересажав в лагеря и тюрьмы талантливых инженеров. Узнав, что немцы серьезно занимаются проблемами создания ракет, а особенно после обстрела Лондона ракетами ФАУ-2, Сталин распорядился освободить арестованных инженеров и направил сразу же после капитуляции Германии в немецкий ракетный центр в Пенемюнде группу специалистов, в составе которой были выдающиеся разработчики отечественной ракетной техники С.П. Королев, Б.Е. Черток, Н.А. Пилюгин и ряд других ученых. В кратчайшие сроки из Германии были вывезены технологии, документация, ряд специалистов, созданы новые НИИ и ОКБ.

Свидетельство очевидца

Борис Евсеевич Черток в книге «Ракеты и люди» вспоминал: «Осмотр Пенемюнде в мае – июне 1945 г. показал, что фактический размах работ по ракетной технике в Германии намного превосходил представления, которые у нас были. Для нас, советских специалистов, необходимо было разобраться во всем объеме работ в Германии в области ракетной техники. Но не менее важно было получить сведения об истории разработок и методах, которыми пользовались немецкие ученые и инженеры при решении столь трудных задач, как создание баллистических управляемых ракет дальнего действия. Ни мы, ни американцы, ни англичане до 1945 г. не умели создавать жидкостные ракетные двигатели (ЖРД) тягой более полутора тонн. Да и те, что были созданы, обладали малой надежностью, в серию не пошли, и никакого нового вида оружия с их применением так и не было создано. А к этому времени немцы успешно разработали и освоили ЖРД тягой до 27 тонн, в восемнадцать с лишним раз больше! И к тому же производили эти двигатели в промышленных масштабах». Б.Е. Черток. Ракеты и люди. Кн. 1. М.: Машиностроение, 1995. С. 69–70.

В 1947 г. было создано ОКБ-1, которое возглавил Сергей Павлович Королев. Ныне это известная всему миру ракетно-космическая корпорация «Энергия». Задачей ОКБ-1 была разработка ракет и ракетных двигателей боевого применения. Научно-исследовательский институт прикладной механики, занимавшийся разработкой гироскопических приборов для систем управления ракетами (НИИПМ), возглавил Виктор Иванович Кузнецов, а Николай Алексеевич Пилюгин возглавил НИИ, разрабатывавший системы управления баллистическими ракетами. Таким образом, создание ядерного оружия и ракетной техники шли одновременно.

В это же время началось создание колоссального военно-промышленного комплекса, нацеленного на строительство ракет, стратегической авиации и большого океанского военного флота. Только в 1946–1947 гг. было создано тридцать восемь новых образцов ракетной техники. На заволжском полигоне Капустин Яр начали проводиться испытания ракет, способных нести ядерное оружие. Было возобновлено строительство четырех линейных кораблей типа «Советский Союз» (проект 1938 г.) и заложены три мощнейших тяжелых крейсера типа «Сталинград» (проект 84) водоизмещением в 36 тыс. тонн с девятью орудиями главного калибра 304,8 мм и скоростью хода в 36 узлов. «Это будет корсар с длинной рукой», – сказал Сталин, покуривая трубку, когда ему докладывали в 1951 г. о проекте 84. Планировалось и строительство авианосцев и больших серий крейсеров типа «Свердлов». На Дальнем Востоке в Императорской (Советской) Гавани началось создание огромного кораблестроительного завода. Для нищего и подголадывающего русского народа все эти амбициозные программы означали бедность и рабство на многие десятилетия вперед. Только выжимая из людей все соки, заставляя их силой работать даром или почти даром, могла малорентабельная социалистическая экономика изыскать средства для создания сопоставимого с Соединенными Штатами военного потенциала.

Курчатов не задавал себе вопросов о том, что будет делать Сталин с атомным оружием. Он не сомневался в том, что СССР нужна атомная бомба, чтобы восстановить баланс сил в мире и предотвратить новую войну. Не все разделяли эту позицию. А.И. Солженицын в романе «В круге первом» вывел образ советского дипломата Иннокентия Володина, который считал советскую атомную бомбу орудием порабощения и агрессии, и сделал попытку помешать ее созданию, предупредив американское посольство о планирующейся передаче американских атомных технологий в руки советского агента в Нью-Йорке. Такие люди существовали в действительности, хотя обнаружить свои взгляды не могли – это было равносильно самоубийству.

Сталин знал об этих настроениях. Он спрашивал Курчатова о других ученых – А.Ф. Иоффе, А.И. Алиханове, П.Л. Капице. Он сомневался, на него ли они работают и направлена ли их деятельность «на благо Родины». Эти физики полагали, что бомбу не следует создавать «любой ценой», за счет и без того голодного и разоренного народа. Всемирно известный физик Петр Капица обратился с письмами к Сталину в октябре-ноябре 1945 г., попросив освободить его от работы в Специальном (атомном) комитете, ссылаясь на диктаторские замашки Берия и Маленкова, но в действительности страдая от нравственной уязвимости проекта. Сталин удовлетворил его просьбу, а год спустя Капица в наказание был отстранен от руководства институтом физических проблем в Москве и до смерти Сталина жил фактически под домашним арестом на своей подмосковной даче. Другой замечательный физик Л.Д. Ландау, едва не погибший в сталинской тюрьме в 1937–1938 гг., пошел на компромисс и скрепя сердце согласился работать в атомном проекте, хотя в душе был уверен, что сталинский режим сродни гитлеровскому.

Однако громадное большинство ученых, привлеченных к атомному проекту, среди них крупные физики Юлий Борисович Харитон, Яков Борисович Зельдович, Георгий Николаевич Флёров, не задавались политическими и моральными вопросами. То же самое можно сказать о первых руководителях атомных объектов и разработок, среди них Борис Ванников, Петр Антропов, Ефим Славский, Борис Музруков. Для них, как и для Курчатова, атомный проект стал делом всей жизни. Они работали не за страх, а на совесть, считая строительство бомбы патриотическим долгом.

В первые послевоенные годы советское руководство блефовало, заявляя, что у него есть атомное оружие. В действительности, создание атомного комплекса требовало неимоверных усилий и немалых человеческих жертв. Создавались с нуля новые отрасли промышленности, например, электроника, первые вычислительные машины, комбинаты по добыче обогащенного урана. Испытание первоначально намечалось на 1948 г., но из-за проблем с реактором и неудачи с производством обогащенного урана, оно было отложено. Руководитель проекта Берия негодовал – его карьера и жизнь зависели от успеха проекта. К счастью для них, физики смогли продолжать работу в относительно спокойной обстановке. 29 августа 1949 г. над казахской степью в районе города Семипалатинска прогремел взрыв первой советской атомной бомбы – копии американского «Толстяка», разрушившей Нагасаки.

Сталина и Берию волновал вопрос о мощности бомбы. Не слабее ли она американской? Убедившись, что не слабее, Сталин щедро наградил участников атомного проекта. Курчатов, Харитон (научный директор КБ-1, где создавалась первая бомба), Н.А. Доллежаль (конструктор атомного реактора), А.А. Бочвар (руководитель добычи чистого плутония) и сотни других получили денежные премии от ста тысяч до миллиона рублей (астрономическая сумма для советского человека того времени). Кроме этого многие получили от государства в собственность машины и дачи, право на обучение своих детей в любом учебном учреждении и пожизненное право на бесплатный проезд любыми видами транспорта в пределах СССР. По слухам, ходившим среди ученых, список на награждение составлялся на основе другого списка – подлежащих репрессии в случае неудачи испытаний. Но бомба сработала, и кредит доверия к ученым во властных структурах и среди военных заметно возрос.

Вождь не торопился объявлять об успешном атомном испытании всему миру. Он хотел накопить ядерный потенциал и, быть может, опасался возможного превентивного удара США. Американцы все же узнали о советской бомбе по радиоактивным осадкам. В СССР и США ускоренными темпами развернулись работы по термоядерному оружию, неизмеримо более разрушительному, чем атомное.

Атомный проект СССР. Документы и материалы. Т. II. Атомная бомба, 1945–1954. Кн. 1 / Под ред. Л.Д. Рябева. М.; Саров, Наука, 1999.

Задача особой государственной важности. Из истории создания ракетно-ядерного оружия и Ракетных войск стратегического назначения (1945–1959 гг.). Сборник документов / Сост. В.И. Ивкин, Г.А. Сухина. М.: РОССПЭН, 2010.

Советский атомный проект/ Ред. Е.А. Негин. Нижний Новгород; Арзамас-16. 1995.

Советский атомный проект. Конец атомной монополии. Как это было…/ Под. ред. Е.А. Негина и Л.П. Голеусовой. Нижний Новгород; Арзамас 16. 1995.

Д. Холлоуэй. Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия. 1939–1946. Новосибирск: Сибирский хронограф. 1997.

Ю.Н. Смирнов. «Сталин и атомная бомба» // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 4.

E. Mark. The War Scare of 1946 and Its Consequences // Diplomatic History. 1997. Summer.

4.3.4. Восстановление народного хозяйства после победы. Послевоенный голод

СССР потерял в войне не меньше трети своего национального богатства. Десятки миллионов людей жили в нищете, ютились в землянках, голодали. В то же время СССР сохранил и даже обновил свою промышленную, в том числе и металлургическую базу. В распоряжении государства был громадный запас золота и платины, созданный трудом рабов – лагерных заключенных, и естественные ресурсы (нефть, газ, каменный уголь, руды). Это давало основу для восстановления народного хозяйства и одновременно для улучшения жизни людей.

Однако приоритетом сталинского режима было восстановление и рост тяжелой промышленности и программы вооружений (включая атомный проект). В первой половине 1946 г., несмотря на окончание войны, военные расходы в бюджете СССР были почти равны по величине всем расходам на «народное хозяйство». 9 февраля 1946 г. Сталин выступил с программной речью. Он воскресил большевицкую риторику, напомнив о том, что пока существует «капиталистическая система мирового хозяйства», неизбежна Третья мировая война и СССР должен к ней готовиться. Вождь поставил задачу утроить довоенный объем промышленного производства. На практике это означало замедление конверсии промышленного производства с военного на гражданский лад и создание новых военных программ. В мае 1946 г. был создан Комитет по реактивной технике (в дальнейшем – второй специальный комитет после первого, атомного). В 1946 г. предприятия авиационной промышленности, к примеру, произвели военной продукции на сумму 2,7 млрд руб, в то время как гражданской продукции – на сумму 2,1 млрд рублей. В 1947 г. цифры были, соответственно, 3, 6 млрд руб. и 2,6 млрд руб.

По плану 4-й пятилетки 40 % средств было выделено на восстановление причиненных войной разрушений. Вывезенное из Германии в порядке репараций оборудование и заводы (на сумму более 4 млрд долларов), а также неэквивалентная торговля со странами Восточной Европы помогли финансировать восстановление. Эта задача была в основном выполнена в 1950 г. По сравнению с довоенным уровнем, заметно выросло производство стали и нефти. Но производство товаров народного потребления не достигло даже довоенного уровня.

Еще до разрыва с западными державами стало ясно, что СССР не сможет получить западные кредиты. США могли дать деньги только в обмен на советские политические уступки, что было неприемлемо для Сталина. По логике сталинского режима, лучше было не брать кредитов и не участвовать в международных финансово-экономических структурах (Всемирный банк, МВФ), поскольку это вело бы к зависимости, а значит и уязвимости советского типа экономики от «капитализма». Молотов позднее вспоминал, что «мы ни на кого не надеялись – только на собственные силы».

Заключенные ГУЛАГа и военнопленные ГУПВИ (Главного управления по делам военнопленных и интернированных) давали советской экономике около 5 млн человек, но в общей армии труда это составляло не больше 6 %. Вместе с тем производительность этого рабского труда была на 50–60 % ниже, чем «свободного». Главным ресурсом восстановления народного хозяйства стал не труд заключенных, а сверхэксплуатация населения и его нищенский уровень жизни. Действуют принятые до войны репрессивные законы, прикрепляющие рабочих к рабочим местам, карающие за прогулы и хищения. Рабочие и служащие работали по шесть дней в неделю, их рабочий день длился десять и более часов. Большинство из них жили в переполненных коммунальных квартирах, в бараках и землянках, поскольку никакого постоянного жилья для народа после войны не строилось. Из их мизерной зарплаты вычитались в бюджет не только налоги, но и «государственные займы», оставлявшие немалые прорехи в скудных семейных бюджетах (только один заём в мае 1946 г. был на 20 млрд руб.).

Свидетельство очевидца

Галина Вишневская так описывает коммунальную квартиру в Москве на углу Столешникова переулка и Петровки, в которой она, ведущая солистка Большого театра, поселилась с мужем в 1952 г.: «Когда-то, до революции это была удобная семикомнатная квартира, рассчитанная на одну семью. Теперь ее превратили в набитый людьми клоповник. В каждой комнате жило по семье, а то и по две семьи – родители с детьми и старший сын с женой и детьми. Всего в квартире человек тридцать пять – естественно, все пользовались одной уборной и одной ванной, где никто никогда не мылся, а только белье стирали, а потом сушили его на кухне. Все стены ванной завешаны корытами и тазами – мыться ходили в баню. По утрам нужно выстоять очередь в уборную, потом очередь умыться и почистить зубы… Очереди, очереди… В кухне – четыре газовые плиты, семь кухонных столов, в углу – полати (там жила какая-то старуха), а под полатями – каморка, и в ней тоже живут двое… Когда-то квартира имела два выхода – парадный и черный, через кухню. Так вот, черный ход закрыли, сломали лестницу, сделали потолок и пол, и получилась узкая как пенал, десятиметровая комната с огромным, во всю стену, окном во двор и цементным полом. Вот в этой комнате на лестничной площадке мы и поселились…» – Галина. История жизни. М.: Вагриус, 2006. С. 104.

В законодательстве о семье проявился отказ от принципов 1920-х гг. Был затруднен развод, введено различие между брачными и внебрачными детьми. Подтвержден категорический запрет аборта. Новшеством эпохи стал закон 1947 г. о запрете браков граждан СССР с иностранцами. Интернационализму был положен конец и в сердечных отношениях. Отныне роман с иностранцем почти неминуемо кончался не браком, а бараком – лагерным сроком.

Но, в то же время, устои семьи были безнадежно подорваны массовыми репрессиями, богоборчеством, колоссальными потерями среди мужчин на войне, заключением миллионов людей в том возрасте, когда созидаются семьи, в лагеря, наконец, просто, невероятной нищетой, страхом и невыносимыми бытовыми тяготами. Множились разводы, обычными стали супружеские измены.

Свидетельство очевидца

«Это всё-таки удивительно, как быстро сумела наша власть морально развратить людей, разрушить кровное отношение детей к родителям, родителей – детям, уничтожить вековые семейные традиции. Насильственно оторванные от понятия “моё”, “своё”, люди легко сходились и также легко расходились; уходя, всё бросали, разучившись придавать значение словам “моя семья”, “мои дети”, “мои родители”. Когда тебе долго повторяют, что всё принадлежит партии и государству – твоя душа, равно как и стул, на котором ты сидишь, – ты в конце концов начинаешь постигать науку равнодушия, непринадлежности своей ни к кому и ни к чему», – писала как раз о послевоенных годах Галина Вишневская. – Галина. История жизни. М.: Вагриус, 2006. С. 61–62.

Людей на стройки и предприятия набирали из молодых крестьян по «оргнабору» (через сеть фабрично-заводских училищ). Миллионы людей, в том числе девушек, угнанных немцами в Германию во время войны, были возвращены в СССР и тут же в принудительном порядке направлены на заводы и в шахты. Но сотни тысяч молодых рабочих уходили «в бега», меняли место работы или не работали вообще. В июне 1948 г. был издан специальный указ «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности».

Неисчерпаемым ресурсом Сталин (бравший в этом пример с Петра I) считал крестьянство, прежде всего русских и украинских колхозников. Однако русское крестьянство, главное «пушечное мясо» войны, сократилось с 45 до 36 миллионов человек. В колхозах не хватало мужчин, не было техники и лошадей. Нередко женщины и подростки впрягались вместо лошадей и тянули соху или борону по колхозному полю. Объявив 9 февраля 1946 г. крайне напряженные задания на 4-ю и 5-ю пятилетки, Сталин стал «закручивать гайки» в колхозах, отменять добытые людьми в силу военной необходимости поблажки. А ведь сколь многие надеялись, что колхозы Сталин вовсе отменит, большинство крестьян жило этой мечтой. Но «родное правительство» поступило иначе. Колхозникам ввели налог на приусадебные участки, повысили нормы обязательной сдачи хлеба, колхозы были укрупнены, чтобы легче было ими управлять.

Свидетельство очевидца

Поэтесса Ольга Берггольц в последней декаде мая 1949 г. поехала в колхоз, расположенный в селе Старое Рахино Крестецкого района Новгородской области. Вот строки из её путевого дневника:

«Весенний сев… превращается в отбывание тягчайшей, почти каторжной повинности: государство нажимает на сроки и площадь, а пахать нечем: нет лошадей (14 штук на колхоз в 240 дворов) и два, в общем, трактора… И вот бабы вручную, мотыгами и заступами поднимают землю под пшеницу, не говоря уже об огородах. Запчастей к тракторам нет. Рабочих мужских рук – почти нет. В этом селе – 400 убитых мужчин, до войны было 450. Нет ни одного не осиротевшего двора – где сын, где муж и отец. Живут чуть не впроголодь.

Вот все в этом селе – победители, это и есть народ – победитель. Как говорится, что он с этого имеет? Ну, хорошо, послевоенные трудности, пиррова победа (по крайней мере, для этого села) – но перспективы? Меня поразило какое-то, явно ощущаемое для меня, угнетенно покорное состояние людей и чуть ли не примирение с состоянием бесперспективности.

Хозяин мой говорил – «конечно, если б не новая подготовка к новой войне, – мы бы встали на ноги, но ведь все же силы брошены на нее»… И в самом деле, все тракторные заводы продолжают ожесточенно выпускать танки….

Вчера многие женщины, по 4–6 человек, впряглись в плуг, пахали свои огороды, столь ненавидимые государством. Но это – наиболее реальный источник жизни и питания… Все женщины стали увечные, все маточные больные, рожать не могут, скидывают; одного-двух родит, уж матка выпадает. Так ведь потому, что работа вся на женщине, разве можно это?» – О. Берггольц. Ольга. Запретный дневник. СПб: Азбука, 2010. С. 146.

Как признал позже Никита Хрущев, «фактически по производству зерна страна длительный период находилась на том уровне, который имела дореволюционная Россия», несмотря на возросшую численность населения. Также и поголовье крупного рогатого скота на сравнимой территории было в 1951 г. все еще несколько ниже, чем в 1916 г. (57,1 против 58,4 млн голов).

В 1946 г. случилась сильная засуха, урожай составил всего 39,6 млн тонн зерна по сравнению с 95,5 млн т. в 1940 г. Сельскохозяйственная катастрофа поставила Украину, Поволжье, Кубань и Урал на грань голода. В «государственном резерве» на складах хранилось 5 млн тонн зерна. Министр заготовок Б. Двинский умолял Сталина «решить наболевший вопрос о том, как жить дальше». Но у вождя были другие приоритеты. Сталин готовился к отмене карточной системы на продовольствие в городах, чтобы продемонстрировать всему миру «успехи» в восстановлении советского хозяйства. Имеющийся хлеб также шел на снабжение армии, оккупационных войск в Германии и в Восточной Европе – в общей сложности 4,5 млн человек. Сталина мало волновала судьба крестьянства. Он, вспоминал Анастас Микоян, «знал качество русского мужика – его терпимость». Крестьяне, с их мизерными приусадебными участками и ничтожными выплатами за «трудодни» (почти исключительно не деньгами, а натурой), должны было выживать, как могли.

Другой возможностью предотвратить голод была закупка хлеба за рубежом. Для этого лишь нужно было продать некоторое количество золота и платины, которое в обилии добывалось трудом заключенных ГУЛАГА и поступало в государственное хранилище (Гохран). Также в Европе было захвачено немало золота, серебра и драгоценностей. 1 апреля 1948 г. по документам в хранилищах Гохрана имелось: золота в слитках и изделиях – 1414 тонны; серебра в слитках и изделиях – 2133 тонны; платины в слитках и изделиях – 7,6 тонны; драгоценных камней – 558 тыс. карат; Алмазного фонда СССР – 22,414 кг.

Именно за годы войны и послевоенной разрухи золотой запас СССР увеличился на 742 тонны, а серебряный – на 1138 тонны. Однако Сталин запрещал продавать золото. По мнению Геращенко, одного из работников Министерства финансов, отца будущего двукратного главы Центробанка, вождь страдал «золотым фетишизмом», т. е. болезнью Скупого Рыцаря. Молотов вспоминал: «Страна была разрушена, люди жили бедно, голодали, а у нас был огромный золотой запас скоплен, и платины было столько, что не показывали на мировом рынки, боясь обесценить!»

Свидетельство очевидца

Историк, профессор МГУ С.С. Дмитриев записал в своем дневнике летом 1947 г.: «У всех ощущение тупика. Инженер из Сталино (Юзовка) рассказывал, что этой зимой у них рабочие на почве недоедания мерли, как мухи осенью засыпают. «Прямо гробов не наготовишься. Прежде всего, конечно, пожилые. Очень многие от голода и нищеты резались»… А под Москвой собирают лебеду – сам видел. Но о всем этом ни гу-гу».

Председатели колхозов, желавшие смягчить положение крестьян, были наказаны. В 1947–1948 гг. 22 000 председателей колхозов и совхозов (12 % от общего числа) получили сроки в исправительно-трудовых лагерях за «разбазаривание колхозного имущества», заключавшееся, в частности, в том, что они давали зерно взаймы голодающим крестьянам до того, как были выполнены государственные поставки. По подсчетам ученых, в 1946–1947 гг. от голода в СССР умерло около 2 миллионов человек, из них полмиллиона – в РСФСР. В советской печати и официальных документах об этом умалчивалось.

Историческая справка

8 августа 1949 г. умер проживавший в Ейске великий русский борец Иван Поддубный. Несмотря на свои 77 лет, он отличался отменным здоровьем и богатырской физической силой. В 1922–1927 гг. Иван Максимович по контракту работал в США, но потом вернулся в СССР и основал советскую школу борьбы – практически все великие русские борцы эмигрировали за границу. В 1939 г. «за вклад в развитие советского спорта» Поддубный был награжден орденом Трудового Красного Знамени. В годы войны он проживал в Ейске, причем один из офицеров СС, страстный поклонник Поддубного, чтобы великому борцу полегче жилось, назначил его директором офицерского казино. В 1947 г. Поддубный голодал, продал все свои чемпионские медали, но партийное руководство осталось равнодушным к судьбе великого борца: ему выделялось 500 граммов хлеба в день, а он мечтал о килограмме! Просил прикрепить его к какой-нибудь воинской части, но партийные чиновники не могли простить ему «сотрудничество с немцами» и отказали. «Чемпион чемпионов» вынужден был побираться, как последний нищий. Изможденный голодом, он сломал бедро, окончательно подорвав некогда богатырское здоровье, и сердце его не выдержало. Иван Максимович настолько обнищал, что не имел даже костюма, чтобы быть похороненным по-человечески.

Жертв было бы больше, если бы не гуманитарная помощь из-за рубежа. Уже второй раз благотворительные и международные организации (первый был в 1922 г.) спасали советских граждан. В 1946–1947 гг. СССР получил гуманитарную помощь от Администрации помощи и восстановления Объединенных Наций (ЮНРРА). Сталин согласился подать заявку на помощь для Украины и Белоруссии. Украинцы получили товаров на 189 млн долл., а Белоруссия – около 60 млн долл. В то же время Сталин отказался принимать помощь для РСФСР, боясь, что уполномоченные ЮНРРА увидят, что не только оккупированные области, но вся Россия находится в разорении. Русское население некоторое время получало помощь по линии Красного Креста. Самая крупная партия помощи на 31 млн долларов поступила от американской благотворительной организации Russian Relief (Помощь России).

Но коммунистическое правительство, боясь усиления прозападных симпатий среди народов России, под различными предлогами, ограничивало эту помощь, в частности, отказалось принимать подарки от частных лиц из-за рубежа. Демонстрируя, что СССР не так уж нуждается в западных «подачках», Сталин демонстративно выделил Болгарии, Румынии, Польше, Чехословакии и другим странам 2,5 млн т зерна в качестве продовольственной помощи.

Сталин рассматривал восстановление советской экономики исключительно через призму высших государственных интересов, прежде всего укрепления военного потенциала «державы», которую бы боялись и уважали вовне. Нужды народа, его жизнь и благополучие в эту схему не вписывались.

Документ

Сталин и восстановление Севастополя (архивный документ).

ЦК ВКП(б) товарищу МАЛЕНКОВУ ДЛЯ ДРУЗЕЙ [членов Политбюро]

«Был проездом в Севастополе. Город с его разрушениями производит гнетущее впечатление. При существующих темпах восстановление города может быть закончено не ранее 10–15 лет, если не позднее. Без вмешательства Москвы город еще долго будет лежать в руинах, являя собой живую демонстрацию нашей нераспорядительности, которую будут расценивать как наше бессилие… Не мешало бы создать специальную комиссию при Совете Министров с поручением, во-первых, выработки плана восстановления города, во-вторых, – организации дела восстановления с расчетом закончить восстановительные работы в 3–4 года».

11. Х. 48 СТАЛИН

В декабре 1947 г. прошла финансовая реформа: обмен старых рублей на новые из расчета десять к одному. Эта реформа укрепила государственные финансы, расшатанные войной и инфляцией, за счет ликвидации частных сбережений, прежде всего крестьян, заработавших во время войны на продаже продуктов.

Одновременно была отменена опротивевшая всем карточная система на продовольствие в городах. При этом цены в государственных магазинах были установлены на уровне гораздо выше довоенного, близком к коммерческим ценам на базарах и рынках. Уже в 1948 г. государство начало регулярные – вплоть до 1954 г. – снижения розничных цен, прежде всего на хлеб. В результате, цены на белый хлеб снизились с 4,4 до 1,55 руб. за килограмм. Эти снижения производились за счет чудовищной эксплуатации крестьянства. Колхозные крестьяне, дававшие этот хлеб, ничего не получали за свой труд. Колхозы были вынуждены «продавать» хлеб государству по ценам, которые даже не окупали транспортные расходы. Многократно возросли налоги на крестьянство: если в 1940 г. средний крестьянин в России платил сельхозналог государству в 100 руб., то в 1952 г. – уже 1100 руб. В результате государство даже при снижении цен могло получать с продажи продуктов налог с оборота. В среднем, с каждой сотни рублей из кармана покупателя, уплаченных за продовольствие в магазинах, пятьдесят рублей составляли чистую прибыль государства.

Одной рукой государство ликвидировало, отбирало, другой давало. Давало щепотью – отбирало пригоршнями. Отбирало у одних – давало другим, своим, новому классу, номенклатуре. Миллионы людей позже вспоминали, как «при Сталине снижали цены», не вспоминая, да и не догадываясь, порой о высоких косвенных налогах и нищенском, рабском положении крестьян. «Дешевая» цена на хлеб и муку после снижений оставалась вдвое большей, чем довоенная, и во много раз превосходила цены последнего дореволюционного (военного) 1916 г.

По официальным данным, в 1948–1953 гг. население «выгадало» от снижения цен 140 млрд руб. В долгосрочном плане низкие цены на продукты привели к пагубным привычкам и экономическим перекосам: большинство народа привыкло к дешевым продуктам как компенсации за свой дешевый труд. А уже через несколько лет после «снижения цен» продукты стали исчезать с государственных прилавков опять, как это было до 1947–1948 гг.

Свидетельство очевидца

Не предполагали простые русские люди и то, как жил в эти трудные годы новый правящий класс. «До поступления в Большой театр я и вообразить себе не могла численность господствующего класса в Советском Союзе. Часто, стоя в Георгиевском зале Кремлевского дворца у банкетного стола, заваленного метровыми осетрами, лоснящимися окороками, зернистой икрой, и поднимая со всеми вместе хрустальный бокал за счастливую жизнь советского народа, я с любопытством рассматривала оплывшие, обрюзгшие физиономии самоизбранных руководителей государства, усердно жующих, истово уничтожающих эти великолепные натюрморты. Я вспоминала свои недавние скитания по огромной стране, с её чудовищным бытом, непролазной грязью и невообразимо низким, буквально нищенским уровнем жизни народа, и невольно думала, что эти опьяненные властью, самодовольные, отупевшие от еды и питья люди, в сущности, живут в другом государстве, построенном ими для себя, для многотысячной орды внутри завоеванной России, эксплуатируя на свою потребу ее нищий обозленный народ. У них свои закрытые продовольственные и промтоварные магазины, портняжные и сапожные мастерские, со здоровенными вышибалами-охранниками в дверях, где всё самого высокого качества и по ценам намного ниже официальных цен для народа. Они живут в великолепных бесплатных квартирах и дачах с целым штатом прислуги, у всех машины с шофером, и не только для них, но и для членов семей. К их услугам бывшие царские дворцы в Крыму и на Кавказе, превращенные специально для них в санатории, свои больницы, дома отдыха… В собственном «внутреннем государстве» есть всё. Искренне уверовав в свою божественную исключительность, они надменно, брезгливо не смешиваются с жизнью советских смердов, надежно отгородившись от них высокими, непроницаемыми заборами государственных дач. В театрах для них отдельные ложи со специальным выходом на улицу, и даже в антрактах они не выходят в фойе, чтобы не унизиться до общения с рабами», – вспоминала солистка Большого театра Галина Вишневская. – Галина. История жизни. С. 121.

А. Блюм, М. Меспуле. Бюрократическая анархия: статистика и власть при Сталине. М.: РОССПЭН, 2008.

А.К. Сололов. Принуждение к труду в советской промышленности и его кризис (конец 1930-х – середина 1950-х гг.) // Л.И. Бородкин, Ю.А. Петров. Экономическая история. Ежегодник. М.: РОССПЭН. 2003.

В.П. Попов. Крестьянство и государство (1945–1953) // Исследования новейшей русской истории. Париж. 1992. № 9.

В.С. Лельчук, М.А. Молодцыгин. Послевоенная конверсия // СССР и холодная война / Ред. В.С. Лельчук, Е.И. Пивовар. М.: Мосгорархив, 1995. С. 99–141.

В.Ф. Зима. Голод в СССР 1946–1947 годов: происхождение и последствия. М.: Институт российской истории РАН. 1996.

И.В. Быстрова. Развитие военно-промышленного комплекса // СССР и холодная война / Ред. В.С. Лельчук, Е.И. Пивовар. М.: Мосгорархив, 1995. С. 160–202.

Н. Симонов. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920-е – 1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управления. М.: РОССПЭН, 1996.

Советская жизнь 1945–1953 / Ред. Е.Ю. Зубкова и др. М.: РОССПЭН, 2003.

О.Л. Лейбович. В городе М. Очерки социальной повседневности советской провинции в 1940-е и 1950-е годы. М.: РОССПЭН, 2008.

4.3.5. От «подсоветского» к «советскому» обществу

Послевоенные годы можно рассматривать как наиболее «советский» период истории СССР. С одной стороны, каждый год уносил людей из поколения, еще заставшего последние годы XIX столетия и начало XX. Тех, кому во второй половине 1940-х гг. было за 80 или под 80, оставалось чрезвычайно немного, и не они составляли активную часть общества. Актрисы Яблочкина или Книппер-Чехова, начинавшие еще в революционные годы писатели Сергеев-Ценский и Тренёв, искусствовед Грабарь, историк Тарле или глава Русской Православной Церкви с 1945 г. Патриарх Алексий воспринимались, как случайные обломки, уцелевшие от кораблекрушения. Стариками казались отнюдь не старые люди. Вернувшееся с полей войны, повзрослевшее не на четыре года, а на целую жизнь поколение фронтовиков (1910–1925 гг. рождения) дореволюционной жизни, естественно, не знали и воспринимали как единственно возможный советский образ жизни, каким он складывался в послевоенные годы. Военный успех страны от осени 1941 к весне 1945 воспринимался многими, как знак верного и даже единственно верного пути. Образ могущественного генералиссимуса в белом кителе и золотых погонах заслонял штатского «интеллигента» в галстуке – Ленина и его «товарищей».

Сталин, его маршалы и генералы – вот идеал для советского человека, вот – «победители» (под таким названием шла во МХАТе пьеса, поставленная в 1947 г.). То, что именно Сталин, а не народ и Божий промысел, победил фашизм, казалось бы, подтверждалось успехами вождя в международной политике. Из страны с обрубленными в сравнении с 1916 г. границами, находившуюся во «враждебном окружении», какой она была в 1930-е гг., Сталин превратил СССР в страну-победительницу, почти восстановившую границы Российской Империи и окруженную почти по всему периметру странами-сателлитами.

Железный занавес, установившийся в 1946 г., отрезал советского человека от какого-нибудь доступа информации извне, а поднявшаяся в конце 1940-х гг. волна ложного патриотизма оставила гражданам СССР возможность читать либо однотомники иностранных классиков, либо тех зарубежных писателей, кого в СССР называли «прогрессивными» и кто в стихах и прозе славил Сталина и коммунизм не менее усердно, нежели советские писатели, и столь же небескорыстно. Расправа над Зощенко и Ахматовой (1946 год), вынужденное молчание Пастернака, которому на целое десятилетие уготована была возможность жить только переводами, свидетельствовала о том, что даже относительное веяние свободы, творчества и искренности, пронесшееся в русской подсоветской литературе в начале войны, в условиях послевоенного СССР было невозможно. Под запрет попадало даже то, что вызывало благосклонное приятие властей в недавнем прошлом.

У многих, и отнюдь не только в СССР, но и за его пределами, складывалось впечатление, что Сталину и его режиму подвластно всё, до создания атомной бомбы включительно. Философ Алексей Федорович Лосев в эти годы собирался вступать в ВКП(б) (но так и не вступил) и начал проповедовать марксизм. Отвечая на недоуменный вопрос своего старинного друга философа Асмуса, зачем он это делает, великий мыслитель сказал – «Валентин Фердинандович, это – на тысячу лет». Подобное впечатление соблазнило и тех соотечественников-репатриантов, что возвращались в СССР из Западной Европы, и даже тех, кто не вернулся, но в сознании которых тотальное неприятие советского режима во второй половине 1940-х гг. на какой-то миг дало трещину.

Огромным событием стала передача коммунистами Троице-Сергиевой Лавры обратно в руки Русской Православной Церкви, действительно потрясшая тех, для кого обитель преподобного Сергия никогда не переставала быть святыней. Это сказалось и отчасти сказывается даже в XXI в. на оценке роли Сталина частью духовенства, воспринимающего позднего Сталина в отрыве от предыдущих 20 лет его деятельности. Обилие литературы по русской истории, написанной с большей или меньшей степенью художественной правдивости и одаренности; серия фильмов и пьес «о великих людях», даже серии почтовых марок с портретами дореволюционных ученых, писателей, поэтов – все это создавало видимость возвращения исторического прошлого, соблазнявшее молодые умы, не получившие подлинной религиозно-нравственной подготовки и, соответственно, противоядия ко лжи советской пропаганды.

В допущенной культуре главенствовала антизападная направленность и шпиономания – пьесы «Русский вопрос» и «Чужая тень» Константина Симонова, «Заговор обреченных» Николая Вирты и безудержная лакировка действительности в произведениях искусства на современную тему, включая и изображения последней войны. Едва ли не единственным исключением может служить написанная по-журналистски искренне повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946). Тем, кто хотел глотнуть свежего воздуха настоящего искусства, оставалась возможность почерпнуть его из классической литературы, музыки и отдельных спектаклей по произведениям классики.

И в то же время, можно сказать, что именно в эти годы возрождается энергия освобождения. Фронтовики, видевшие своими глазами СМЕРШ и заградотряды, бездарность многих военачальников, их жадность и властолюбие; воины, брошенные «народной» властью в немецком плену и потом получившие, вместо просьб о прощении от той же власти, уже не немецкие, а советские сроки заключения, – всё это заставляло миллионы людей переосмыслить свое отношение к сталинскому режиму, к Ленину и коммунизму вообще. Прошедшие через фронт люди иначе вели себя в лагерях, чем деморализованные интеллигенты или, тем более, не имевшие прочных моральных устоев партийцы 1930-х гг. Нравственный воздух лагерей и первые попытки сопротивления в конце 1940-х гг. несопоставимы с атмосферой ГУЛАГа 1930-х. Об этом явственно свидетельствовал позднее Варлаам Шаламов в своих «Колымских рассказах».

Именно в эти годы не оправдавшихся надежд и новых ожиданий пишет Борис Пастернак свой роман «Доктор Живаго», который десять лет спустя был удостоен Нобелевской премии по литературе. Как говорится в предпоследнем параграфе «Доктора Живаго», «хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но все равно, предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание». Потому-то и сам Пастернак обрел в это глухое время вдохновение и силу, чтобы осуществить свое давнее намерение написать масштабный роман о своей эпохе.

Стихи «доктора» из романа – не только лучшее, что было написано на русском языке в эти годы, но и принадлежит к абсолютным вершинам русской и мировой поэзии. Духовным образом целого поколения стали строки:

Заметки ответственного редактора:

После тех изменений, которые претерпело русское общество в России в 1940-е гг., следует ли перестать называть его русским и начать называть советским, или же сохранить за ним его старое родовое определение – русское общество? Авторы книги не раз обсуждали эту проблему. Мы всё же решили не идти вслед за традицией советской пропаганды и не переименовывать русское общество в России в советское, хотя по самосознанию оно действительно в значительной степени стало к этому времени советским, глубоко разойдясь и с русским обществом начала ХХ в., и с русским обществом современного ему Зарубежья. Мы исходили из того, что сопротивление советизации не прекращалось ни на час в покоренной большевиками России. Сопротивлялись действием, словом, верой, совестью. И поэтому можно говорить об осовеченном русском обществе, но не о советском обществе.

Русское общество оставалось в России в 1940–1980-е гг., как и до 1917 г., как и в Зарубежье, многоэтничным и много исповедным. Само себя оно часто именовало советским и редко – русским, но всё же оно оставалось в глубине своей русским, и потому всё более стремилось к восстановлению своей тождественности с Россией и восстановило ее, хотя бы формально в 1993 г. став вновь российским, русским в Российской Федерации. Советским, коммунистическим, большевицким (что правильней, так как советы были чистой фикцией власти после 1918 г.) был режим, были его институты – армия, академия наук, правительство, союз писателей, коммунистическая партия и идеология. Но наука, культура и сам человек оставались русскими. Драматическая, хотя большей частью и невидимая, борьба между советским и русским в душах и деяниях людей России есть суть русской жизни второй половины ХХ в. В некотором смысле борьба эта продолжается и ныне.

4.3.6. Попытки захватить Иранский Азербайджан, Западную Армению и Проливы. Фултонская речь Черчилля и реакция Сталина. Начало холодной войны

7 июня 1945 г. Молотов по инструкции Сталина предъявил турецкому послу в Москве ультимативное требование создать «совместные» советско-турецкие базы для защиты Босфора и Дарданелл, а также возвратить советским Армении и Грузии территории, которые были до 1917 г. в составе Российской Империи и были уступлены Турции ленинским правительством по договору 1921 г. Турецкие проливы были, как мы помним, под прицелом сталинской дипломатии, начиная с 1940 г., когда Молотов на переговорах с Гитлером в Берлине ясно дал понять, что СССР нуждается в выходе в Средиземное море. В 1943–1944 гг. Сталин обсуждал вопрос о проливах с Черчиллем и получил от британского премьера устное заверение, что режим Проливов, регулируемый международным соглашением в Монтрё, будет пересмотрен с учетом советских интересов. Литвинов в МИДе полагал, что этот пересмотр возможен в рамках общего советско-британского «полюбовного соглашения» о сферах влияния.

Сталин, однако, и в этом случае полагался только на собственные силы, не веря в соглашение с союзниками. Ему хотелось сначала сломить волю турок, а потом закрепить свой успех на международной конференции в рамках «большой тройки». Проблема была, однако, в том, что Турция сохраняла нейтралитет в войне и весной 1945 г. вступила в ряды «объединенных наций».

Свидетельство очевидца

Молотов вспоминал: «Я ему [Сталину] говорил. Это была наша ошибка. Это было несвоевременное, неосуществимое дело. Проливы должны быть под охраной Советского Союза и Турции. Сталин: «Давай, нажимай! В порядке совместного владения». Я ему: «Не дадут». – «А ты потребуй!»» – Ф. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 102–103.

Чтобы оправдать и замаскировать давление на Турцию, Сталин решил использовать «армянскую карту». Власти Советской Армении в конце Второй мировой войны получали сотни обращений от армянских эмигрантов в США, Южной Америке и других регионах к «великому Сталину» с надеждой на восстановление справедливости в отношении армянского народа, попранной турецким геноцидом 1915–1916 гг. (см. 1.4.11). В 1945 г. Сталин разрешил репатриацию армян в СССР.

Антитурецкий национализм раздувался и в Грузии. В декабре 1945 г. в грузинской печати, а затем и в центральной советской печати появилась статья двух историков-академиков, которая напоминала, что территории Северо-Восточной Турции (до Трапезунда и, даже, Синопа) были исторически грузинской территорией. В Грузии многие с нетерпением ждали войны с Турцией. Дэви Стуруа, сын бывшего председателя Верховного Совета Грузинской ССР, говорил в интервью составителям этой книги: «Если бы Сталин присоединил эти земли, он бы стал богом для грузин».

Одновременно Сталин санкционировал давление на Иран с целью получить доступ к нефтяным месторождением в Северной Персии. В 1944 г. советская делегация в Тегеране, возглавляемая Сергеем Кавтарадзе, пыталась получить у иранцев нефтяные концессии, но иранский парламент принял закон, запрещающий подобные сделки до тех пор, пока войска других государств (имелись в виду советские войска, оккупировавшие Северный Иран с осени 1941 г.) остаются на территории Ирана. Эта мера выбила из рук Сталина его главный козырь. Как и в случае с Турцией, он решил разыграть другие «национальные» карты. В июле 1945 г. Политбюро ВКП(б) одобрило «меры по организации сепаратистского движения» азербайджанцев и курдов в северо-западных провинциях Ирана. Сталин дал указание руководителю Советского Азербайджана М. Багирову готовиться к «объединению Азербайджана», т. е. к присоединению азербайджанских районов Ирана к СССР. Эти шаги вызвали подъем национальных чувств у азербайджанцев.

Однако, как показывают рассекреченные документы, Сталин эксплуатировал национальные чувства в интересах своей политики – расширения советской империи и для давления на Турцию и Иран. Главным вопросом для него было не присоединение армянской Анатолии к Советской Армении и Северного Ирана – к Советскому Азербайджану, а контроль над турецкими проливами и над нефтяными запасами. Но в игре, построенной на разжигании националистических чувств, Сталин грубо просчитался. Его политика ударила бумерангом. В Турции начались антисоветские массовые выступления. Турецкое правительство отказалось от переговоров с СССР и обратилось за поддержкой в Лондон и Вашингтон. В турецкие проливы, упреждая советские военные корабли, вошел американский линкор «Миссури». Сталин, не заинтересованный в международном кризисе из-за проливов, не стал идти на обострение «войны нервов» с Анкарой.

В Северном Иране все первоначально развивалось по советскому плану. С сентября 1945 г. шла лихорадочная работа по превращению его в просоветскую «автономную» зону. Багиров и советское военное командование в Северном Иране создали «Демократическую партию Азербайджана», разоружили иранскую жандармерию и фактически подготовили почву для провозглашения Северо-Западного Ирана в качестве просоветской автономной области. Премьер-министр Ирана Кавам приехал в феврале 1946 г. в Москву для переговоров со Сталиным. Сталин предлагал Каваму военную поддержку в обмен на предоставление СССР нефтяных концессий на севере Ирана. Вместо этого Кавам повел двойную игру и обратился за поддержкой к американцам. В марте 1946 г. истек согласованный лимит пребывания советских войск в Иране, а Сталин по-прежнему тянул с их отводом, рассчитывая на силовое давление на Тегеран. Разразился международный «иранский кризис», в котором администрация Трумэна выступила в защиту суверенитета Ирана. Под нажимом США 24 марта 1946 г. Сталин был вынужден начать вывод войск. Сталинская политика голой силы потерпела полный провал.

Одновременно Трумэн дал понять Сталину, что США защитят Турцию от советского военного нажима. Летом 1946 г. американские военные, приняв советские военные маневры за подготовку к атаке на Турцию, разработали план атомной бомбардировки СССР. В итоге СССР не получил ни баз в проливах, ни иранской нефти. А Турция и Иран на долгие годы стали американскими союзниками. В Турции разместились американские военно-воздушные базы, а затем и ракеты, нацеленные на СССР.

Вместе с тем для многих политиков на Западе «дядюшка Джо» (от английского Джозеф, Иосиф, так за глаза они называли Сталина) по-прежнему оставался уважаемым союзником по антигитлеровской коалиции. Окончание войны опьяняло; в советскую экспансию не хотелось верить. Отрезвление западных обществ наступило только когда 5 марта 1946 г. незадолго до того ушедший в отставку британский премьер-министр Уинстон Черчилль впервые за последние годы назвал вещи своими именами и публично обвинил Советский Союз в стремлении к мировому господству. Сделал он это в лекции, прочитанной в США, в Вестминстерском колледже города Фултон (штат Миссури). В присутствии Президента США Гарри Трумэна Черчилль объявил о том, что коммунистические партии разных стран представляют собой все возрастающую опасность «христианской цивилизации», что через весь европейский континент уже «протянулся железный занавес», к востоку от которого Советы установили свой жесткий контроль над оказавшимися в их сфере влияния народами. Черчилль призвал создать американо-английский союз для сдерживания имперских амбиций СССР. Опытнейший британский государственный деятель на этот раз мыслил в категориях прав и демократических свобод каждого человека и благополучия «каждого дома». Он призывал защитить эти права к западу от железного занавеса и не допустить их полного попрания коммунистическим тоталитаризмом в России, Восточной Европе, в Китае. Черчилль призвал американцев совместно с британцами и в рамках ООН создать систему сдерживания коммунистической экспансии. Не только экспансии территориальной, но даже в большей степени – экспансии духовной, то есть противиться навязыванию коммунистических идей и методов властвования народам тех стран, которые Сталин поспешил включить в зону своего влияния.

В ответ на выступление Черчилля Сталин дал интервью газете «Правда», в котором обвинил Черчилля в призыве к господству англо-саксонской «высшей расы» над миром, сравнив его «и его друзей» с Гитлером: «Нации проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны не для того, что бы заменить господство гитлеров господством черчиллей».

Еще до речи в Фултоне, наблюдая события на Ближнем Востоке и в Центральной Европе, администрация Трумэна пришла к выводу, что переговоры со Сталиным не ведут к созданию прочного мира. Последовав фултонскому совету Черчилля, США приняли на вооружение стратегию «сдерживания» советского экспансионизма. Постепенно противостояние бывших союзников по антигитлеровской коалиции приобретает открытые формы. Через год после Фултона марте 1947 г. в обращении к Конгрессу Трумэн сформулировал внешнеполитическую доктрину США, заявив, что его страна будет «поддерживать свободные народы, которые оказывают сопротивление… внешнему давлению». При этом американцы ошибочно истолковали сталинскую внешнюю политику как, прежде всего, продолжение традиций российской экспансии, путая СССР и Россию. По просьбе президента Конгресс выделил 400 млн долларов на помощь правительствам Греции и Турции: как раз в то время в этих странах возникла угроза коммунистических переворотов. Американо-английский союз против СССР, возникший в это время, просуществовал до самого окончания холодной войны.

Документ

Уинстон Черчилль. РЕЧЬ В ФУЛТОНЕ

(Вестминстерский Колледж, Фултон, Mиссури, 5 марта 1946 г.) (выдержки)

… «Соединенные Штаты достигли ныне вершины мирового могущества. Это – славный момент для американской демократии. С этой мощью должна сочетаться огромная ответственность за будущее. Если вы посмотрите вокруг себя, вы должны ощущать не только чувство исполненных обязательств, но и беспокойство, боязнь не потерять достигнутое. Возможности наши теперь ясны и понятны для обеих наших стран. Если будем отклонять или игнорировать их или растрачивать по мелочам, впоследствии мы получим справедливые упреки. Необходимо, чтобы постоянство убеждений, настойчивость в достижении цели и великая простота решений управляли поведением англоговорящих народов, как это было во время войны. Мы должны, и я верю, что мы будем соблюдать эти важные принципы.

Когда американские военные стремятся решить какую-то серьезную задачу, они имеют привычку писать во главе их директивы слова «Исчерпывающая стратегическая концепция«. Это мудро, так как это ведет к ясности мысли. Что тогда является исчерпывающей стратегической концепцией, которую мы должны провозгласить сегодня? Это не что иное, как безопасность и благосостояние, свобода и прогресс для всех домов и семей, для всех мужчин и женщин во всех странах. И здесь я говорю особенно о великом множестве домов и семей, в которых кормилец борется с трудностями жизни, охраняет жену и детей от нужды и лишений и воспитывает в своей семье страх Божий и иные нравственные принципы, имеющие основополагающее значение.

Чтобы обеспечить безопасность этим бесчисленным домам и семьям, необходимо оградить их от двух гигантских мародеров – войны и тирании. Все мы знаем, в какой хаос погружается любая семья, когда проклятье войны надвигается на кормильца и его близких.

На наших глазах свершилась ужасное разрушение Европы, всей её красоты, свершилось и разрушение значительной части Азии. Когда проекты злодеев или агрессивные помыслы могущественных государств разбивают на части цивилизованные общества, скромные простые люди оказываются перед трудностями, с которыми они не могут справиться. Для них все искажено, все нарушено, вся их жизнь стерта в порошок.

Стоя здесь в этот тихий полдень, я с дрожью думаю, что случилось с миллионами людей и что еще может случиться ныне, когда голод приходит на землю.

Невозможно исчислить то, что я называю «неподсчитываемой суммой человеческой боли». Наша высшая задача и обязанность состоит в защите всех людей от ужасов и бедствий новой войны. Мы все согласны с этим. Наши американские военные коллеги, объявив их «исчерпывающую стратегическую концепцию» и вычислив имеющиеся ресурсы, всегда переходят к следующему шагу – а именно, к методу. У нас есть широко известное соглашение – мировая организация, созданная главным образом для предотвращения войны – ООH, преемник Лиги Наций, с важнейшим дополнением – Соединенными Штатами.

Страницы: «« « ... 1213141516171819 » »»