Небо в огне. Штурмовик из будущего Политов Дмитрий
— Обратно в часть торопишься? Брось, коль выпала такая возможность, отдохни, переведи дух, — посоветовал Филатов. — Когда еще удастся побездельничать? Сам знаешь, среднее время жизни нашего брата-штурмовика на фронте составляет десять-двенадцать вылетов. А потом все, амба! Ты и так эту норму в три раза перекрыл, не дразни костлявую.
— Не в этом дело, — поморщился Григорий. — Как бы тебе объяснить? Предчувствие какое-то нехорошее мучает с самого утра. Вот тянет назад, и все тут.
— А вот это уже, товарищ лейтенант, — построжел лицом капитан, — самое настоящее поповское мракобесие! Предчувствия разные, сны вещие, приметы плохие — выбрось эту чушь из головы.
— Ты что, серьезно так думаешь? — искренне удивился Дивин.
— Нет, конечно, — тяжело вздохнул Филатов. — На войне атеистов нет. Я сам, знаешь, когда первый раз о боге вспомнил? Нас на аэродром везли, и вдруг, откуда ни возьмись, пара «худых». Охотники! Видел, поди, как они за машинами гоняются? Вот нас и начали травить, как зайцев. Я под лавку забился. Сейчас-то уже ученый, знаю, что в таких случаях надо наружу вылезать и с дороги сматываться подальше. Но тогда кто кого учил таким вещам? Вот лежу, значит, и вздрагиваю от каждого удара — автобус наш любой снаряд насквозь прошивает. Крики, стоны, кровь повсюду — до сих пор по ночам в кошмарных снах иной раз приходит, так ребята толкают, потому что ору и спать всем мешаю, — капитан скрипнул зубами и невидяще уставился в небо. — Вот тогда я все молитвы, какие от бабки в детстве слышал, и начал проговаривать. Неправильно, наверное, позабыл давно, но, знаешь, в тот момент как-то не думал об этом. Просто лежал и молился как умел.
Ладно, — очнулся капитан, — что-то меня не туда понесло. В общем, думаю, что вряд ли нас еще здесь задержат. Слыхал, небось, сводку — наши фрицев под Сталинградом доколачивают. А соответственно, и мы сиднем сидеть не будем. Если и не в наступление, то какие-то активные действия точно будут — нельзя фашистам позволить резервы отсюда снять.
— Думаешь, удастся их добить?
— А почему нет? — удивился Филатов.
— Так это, — смутился Григорий, — под Демянском тоже вроде как окружали, а до конца дело так и не смогли довести. Я там как раз воевал, видел воочию.
— Ну так и мы нынче другие, — засмеялся капитан. — Не боись, Кощей, сотрем гадов в порошок!
Полетать так и не удалось. Погода, как это частенько бывает зимой, резко испортилась, небо затянуло облаками, посыпались густые хлопья снега. Летчиков пригласили опять в клуб. Снова обсуждали различные вопросы, но экспат уже резко потерял интерес к происходящему и отчаянно желал вернуться обратно в часть. Он буквально не находил себе места, но просто взять и уехать, естественно, не мог.
Кое-как дотерпел до конца. Хотел было сходить в штаб и попробовать дозвониться до полка, но по здравом размышлении отбросил эту мысль. В самом деле, ну кто даст какому-то незнакомому лейтенантишке занимать линию праздной болтовней? Не смешно ни разу. Обратиться за помощью к Филатову? Нет, не настолько они с ним близки. И так уже капитан несколько прохладно с ним общался — видимо, пожалел уже, что разоткровенничался с посторонним человеком.
Ну и черт с ним. Григорий дошел до избы, куда его определили на постой, немного поговорил с хозяевами — довольно крепкими еще стариками, помог наколоть дров и сходил за водой. И людям хорошо, и сам занят, дурные мысли из головы улетучились. Вечером, после ужина, сходил посмотреть кино. Показывали «Парень из нашего города». Дивин уже видел эту картину, но все равно посмотрел еще раз с удовольствием. Нравился ему Крючков в роли танкиста. Такой он был целеустремленный, настойчивый, упорный — любо-дорого поглядеть. Наивный сюжет? Ха, можно подумать, в Империи кто-то заморачивался и пытался поразить зрителя. Вспомнишь иные шедевры, и плакать хочется. Все на уровне: шел, напали, убил, подобрал оружие, пошел убивать сам. Здесь все же какая-никакая, а идея, попытка воспитать людей в духе коммунистического учения, а не бессмысленные стрелялки с горами ненастоящих трупов и океанами бутафорской кровищи.
После сеанса долго бродил возле дома. Спать совершенно не хотелось. Несколько пилотов, что жили в этой же избе, предлагали сброситься и послать гонца за самогоном, но лейтенант отказался. Свежи еще были в памяти последствия недавнего тяжкого похмелья. Да и денег при себе было немного. Собственно, зачем вообще нужны на войне деньги солдату? Так, прикупить по случаю кое-какие хозяйственные мелочи, не более того. А на что другое все равно цены такие — не выговоришь. Взять то же спиртное — в магазине литр водки стоит семьдесят рублей, но ее там еще нужно умудриться купить. А с рук за тот же литр просят уже все пятьсот. Отдай и не греши. Так что на его лейтенантскую получку можно взять себе два литра и ни в чем себе не отказывать. Шутка!
Откуда-то вскочила маленькая кудлатая собачонка. Сначала бегала за экспатом и тоненько, визгливо лаяла, потом малость подуспокоилась и даже позволила себя сначала погладить, а потом и взять на руки. Правда, все равно мелко-мелко дрожала, но не вырывалась. И уж совершенно неожиданно взяла да и лизнула вдруг Григория в лицо. Дивин невольно рассмеялся.
— Ишь ты, а на первый взгляд такая сердитая! — Собачонка посматривала на него черными блестящими глазками-пуговками, вывалив длинный язык, и смешно наклоняла голову набок. Так, словно прислушивалась к его словам, пыталась понять. — Не, ты даже не думай, — честно предупредил ее Григорий, — к себе не возьму. У меня и так уже один меховой подонок живет. Боюсь, что тебе он явно не обрадуется. А когти у него, знаешь, какие? У-ууу! Так что беги, малая. — Лейтенант осторожно опустил собачку на землю, погладив на прощанье. Прошелся по улице взад-вперед и, почувствовав, что холод пробрался-таки под куртку и мазнул по телу, зашел в избу. Осторожно перешагивая через спящих прямо на полу людей, добрался до своего места, снял куртку, подложил ее под голову и лег.
Нет, ну почему все же так неспокойно на душе?
Следующий день получился каким-то суматошным и полосатым, как зебра: то черным, то белым. Сначала посыльный из штаба ввалился в дом ни свет ни заря, споткнулся о ведро в сенях, естественно, полетел носом, вызвав дикий грохот, потому что умудрился во время падения сбить еще что-то. Соответственно, когда летчики вскочили как подорванные из-за этого тарарама, кто-то очень больно наступил Григорию на руку. В итоге на завтрак экспат шел с желанием сорвать на ком-нибудь злость.
Вместо этого он наткнулся на давешнего штабного майора, который с удовольствием отчитал Дивина на глазах у всех за неряшливый внешний вид. Пришлось молча стоять по стойке смирно, сделав рожу кирпичом, и преданно поедать глазами вошедшего в раж командира. От унизительной процедуры избавило только появление комдива. Чижов недоуменно вздернул бровь, и майор мгновенно оставил экспата в покое, пробурчав напоследок какую-то угрозу.
Потом Григорий обжегся чересчур горячим чаем, опрокинул кружку на соседа, выслушал много «лестных» и «добрых» слов в свой адрес и, вконец расстроенный, поплелся на КП для получения задания на учебный полет.
Только на полигоне экспат, что называется, отвел душу, поразив с первого захода мишень бомбами и удачно выпустив по ней эрэсы. Злость на все и вся помогла, не иначе. Удостоился после приземления сдержанной похвалы от комдива, дружеского похлопывания по плечу от коллег-летчиков и отошел в сторонку перекурить и понаблюдать за тем, как штурмуют учебные цели остальные пилоты.
После обеда слетал вновь. Продемонстрировал скрытный подход к цели на малой высоте. Было немного страшновато, потому что район Григорий знал не очень хорошо и существовала вероятность заблудиться. Это в принципе являлось одной из главнейших причин, почему многие летчики-штурмовики опасались идти на бреющем — при таком полете очень сложно ориентироваться, объекты проносятся под крылом очень быстро. Из-за этого те пилоты, у кого были проблемы со штурманским делом, лезли на высоту, где их уже поджидали немецкие истребители.
Но все получилось как надо. Прошел по оврагам-балочкам как у себя дома, выскочил к полигону, едва не касаясь брюхом верхушек деревьев, с ходу расстрелял из пушек расставленные грузовики-мишени. Заложил круг и полюбовался на весело полыхающие машины. И пусть это только раздолбанные в хлам остовы, но будьте уверены — настоящие ждет точно такая же судьба.
Вечером наконец-то уезжал домой. Тепло попрощался с новыми знакомыми, поблагодарил гостеприимных хозяев. У штаба нашел полуторку с водителем из своего полка, который приезжал на дивизионный склад за деталями для «Илов», устроился поудобнее в кабине и, едва тронулись, жадно спросил:
— Слушай, я тут уже три дня, расскажи, что у нас нового?
Водитель недружелюбно покосился на него, хлюпнул простуженным носом и ворчливо сказал:
— А что может быть нового? Летают, бомбят, все, как обычно. Главное, ладно бы летали нормально, а то привезут кучу дырок, а ты езди за запчастями. Того и гляди, на немчуру нарвешься. Давеча вон мне весь борт из пулеметов рассадили, а комбат только рожу покривил да велел к утру все отремонтировать. Это ж надо, из говна конфетку ему слепи. Не машина, а горе! — он в сердцах стукнул кулаком по баранке. — Еле ползает. Рейс сделаешь, потом ночь ковыряешься, восстанавливаешь.
— Погоди, браток, — вклинился в его монолог Дивин, — ты мне лучше скажи, потери в эти дни были или нет? Все самолеты с задания вернулись?
— Да вроде все, — равнодушно ответил шофер. — Говорю ж: я или в рейсе, или в мастерской, когда тут за летунами смотреть? — и опять принялся жаловаться на механиков, полуторку-развалюху, черствых начальников. Григорий еще разок попробовал было вытащить из него более интересную информацию, но быстро понял, что дело это бесполезное. Боец жил в своем мире, и волновали его проблемы, до которых, в свою очередь, лейтенанту не было никакого дела. Поэтому экспат решил просто помолчать, пропуская стенания водителя мимо ушей.
Машина тащилась медленно. Часто пробуксовывала, останавливалась, натужно ревела мотором и жалобно громыхала всеми своими сочленениями — того и гляди, развалится на ходу. В кабине гуляли сквозняки, попахивало бензином и маслом. От всего этого у Григория жутко разболелась голова, и когда они, наконец, притормозили у шлагбаума полкового КПП, он решил дойти до эскадрильной землянки пешком, чтобы хоть немного проветриться.
До места добрался, не встретив никого из знакомых. Пилоты, видимо, уже завалились на боковую. А домик начальства Дивин и сам обошел дальней дорогой. Так, на всякий случай. А то, знамо дело, враз припашут какой-нибудь отчет писать. Надо ему это сейчас? Да на хрен не оперлось! Лучше уж завтра, на свежую голову. А сейчас спать!
Толкнул дверь, радуясь предстоящей встрече с товарищами, вошел вовнутрь и…
— Как же так!!! — Григорий с силой врезал по жалобно застонавшей столешнице. — Какого черта, я вас спрашиваю!
— Не кипятись, — тихо попросил Прорва, отводя глаза в сторону. — Мы-то в чем виноваты? Несчастный случай, что поделать. Бывает.
— Мы же с ним с Северо-Западного фронта вместе, — потерянно прошептал экспат. — Из таких передряг выходили. Он ведь меня столькому научил. Летчик от бога! Как же так?!
Капитан Малахов погиб накануне. Не врало, выходит, предчувствие, правильно сигналы посылало. Да только разве в его силах было что-то изменить? Даже окажись Дивин в тот момент на аэродроме, на что бы это повлияло? Руки под падающий самолет не подставишь. И сам вместо товарища за штурвалом не окажешься при всем своем желании.
Комэск в паре с Валиевым летал на разведку погоды. От них зависело, поднимутся ли в воздух другие машины или нет. Но за то время, что «Илы» шли по маршруту, ветер разогнал облака над аэродромом, и Батя принял решение не терять попусту время и скомандовал взлет первой эскадрилье, находящейся в готовности № 1. Штурмовики немедленно ушли на Великие Луки, где наши войска добивали окруженных фрицев и отражали атаки идущих им на выручку гитлеровских частей.
В итоге, когда Малахов с ведомым подлетели к аэродрому, они встретились с самолетами, возвращающимися с задания. И все бы ничего, ситуация привычная донельзя, но вмешался роковой случай. К группе штурмовиков прицепился «Ил-2» из соседнего полка. Молоденький летчик отбился в воздухе от своих, встретил другие советские самолеты и потелепал за ними. Обычное дело.
Вот только заходить на посадку неопытный пилот почему-то начал с противоположной стороны взлетно-посадочной полосы. Растерялся, запутался, не осталось горючего — у кого теперь спросишь? Ко всему прочему, над землей разгулялась небольшая метель, затруднявшая обзор. А навстречу ему в это время заходил Малахов. Который то ли из-за плохой видимости, то ли просто потому, что не ожидал ничего подобного, заметил несущийся ему в лоб штурмовик буквально в последний момент.
Капитан успел еще рвануть ручку на себя и попробовал уйти от столкновения, но приподнявшая нос многотонная махина не имела ни скорости, ни запаса высоты. И поэтому получила удар от другого «Ила», опрокинулась на спину и рухнула на землю. Все летчики и стрелки погибли мгновенно.
— Где их похоронили? — с трудом выдавил из себя экспат, не поднимая головы.
— Здесь неподалеку, — откликнулся Рыжков. — На деревенском кладбище. Я тебя утром провожу, если хочешь.
— Утром? К черту! Где-то у нас фонарь был, — вскинулся Григорий и принялся оглядывать землянку в поисках необходимого ему снаряжения.
— Не глупи, командир, — мягко попросил Катункин. — Нельзя сейчас с фонарем, режим светомаскировки действует.
— И то верно, — вразнобой поддержали его остальные. — Товарищ лейтенант, подождите до утра.
Экспат без сил опустился обратно на скамью. Оттянул душивший ворот свитера и, не глядя ни на кого, глухо произнес:
— Пойду покурю на улицу, душно тут у вас.
Вышел из-за стола, накинул на плечи куртку, сдернул с гвоздя шапку и толкнул скрипучую дверь. Сделал несколько шагов вперед, не разбирая дороги, врезался в какое-то дерево, обхватил его руками и уткнулся лицом в шершавый ствол. В голове тяжело ворочались обрывки мыслей, мелькали картинки из прошлого, а поверх всего стоял улыбающийся Малахов и молча смотрел на него. Просто молчал и улыбался. Такой тихой, немного смущенной улыбкой, будто извинялся перед ним, Григорием. Словно просил прощения за то, что ушел навсегда так по-дурацки, так нелепо.
Дивин вдруг отчетливо понял, что если бы Лешка погиб в бою, то ему было бы гораздо легче это принять. Война есть война, ничего не попишешь — сколько уже товарищей полегло. А скольким еще только предстоит принять смерть. Но случившееся выглядело настолько абсурдным, что просто не укладывалось в голове. И от того на душе было вдвойне тяжелее.
Снег заскрипел за спиной экспата. Григорий повернулся, зло оскалив зубы, решив, что выскажет сейчас все, что накипело, тому, кто поперся вслед за ним. И натолкнулся на усталый, всепонимающий взгляд Хромова. Батя стоял совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.
— Мне сказали, что ты вернулся, — тихо произнес майор. — Видишь, горе-то у нас какое. Лучший летчик полка. Сорок семь боевых вылетов. Мы с комиссаром документы давно отправили, со дня на день указ о присвоении звания Героя ждали. И вот… — командир ссутулился и попросил: — Я свои в блиндаже забыл, дай закурить!
Дивин пошарил в кармане куртки, нашел полупустую пачку «Беломора» и протянул Хромову. Тот выудил из нее папиросу, привычно смял гильзу и сунул в рот. Экспат достал самодельную зажигалку, защелкал кремнем, но тот лишь высекал искры и упорно не хотел срабатывать.
— Ладно, брось, — вяло отмахнулся майор, смял в кулаке папиросу и отшвырнул ее в сторону. — Я что приходил. Завтра встанешь на эскадрилью.
— Я?!
— Нет, я! — обозлился Хромов. — А кто, по-твоему, должен заменить Малахова? Желторотики? Или Прорва? То-то. И вообще, нечего нюни распускать. Я сообщил в дивизию, так что если у них есть в резерве опытный летчик, то пришлют. А пока ты будешь комэском! Все, даже не думай со мной спорить! А теперь иди спать, завтра вылет.
— Эй, братья-славяне, слазь с плацкарты, приготовили билетики, контроль! — Григорий вошел в землянку, прошел к стоящему в центре столу, достал из планшета карту и развернул ее. Плацкартными местами, или просто плацкартой, с легкой руки Катункина называли нары, установленные вдоль стен. После завтрака летчики шли в землянку своей эскадрильи и ждали, пока с полкового КП придет комэск — расскажет о предстоящем вылете, поставит боевую задачу.
Каждый делал в это время что хотел. Кто-то заваливался спать, кто-то играл в шахматы, домино или карты. Можно было написать письмо, почитать книгу. Экспат частенько притаскивал с собой Шварца и заставлял его гоняться за бумажкой, привязанной к длинной нитке.
Но сегодня Дивин впервые пришел в землянку как командир эскадрильи.
— Натопили-то, дышать нечем! — недовольно покривился он, посмотрев в сторону гудящей печки-«буржуйки», сварганенной умельцами БАО из железной бочки из-под керосина. — Челидзе, поумерь свой пыл, хватит уже дрова подкидывать. Идите-ка все к столу. — Григорий разгладил складки на карте. — Боевой расчет на сегодня: Дивин, Рыжков, Катункин, Челидзе, Валиев.
— Все, то есть, — перебил было его Прорва, но под тяжелым взглядом экспата быстро увял. — Молчу, извини.
— Из первой эскадрильи летит еще пятерка. Группу ведет капитан Шумилкин. За линией фронта, у деревни Комаровки, делимся на эскадрильи и идем каждый к своей цели. Для чего нужен этот маневр? Валиев.
— Понятное дело, чтобы немцев запутать, товарищ лейтенант, — улыбнулся татарин.
— Правильно. Шумилкин со своими атакует немецкие танки под Васильчиково. А мы с вами идем охотиться за паровозами на железную дорогу. Эшелонам можно уделить внимания поменьше — наши наступают, и достаточно лишить ворога паровозной тяги, а возможные трофеи приберечь до подхода наших танкистов. Если никого не найдем на перегонах, летим на станцию Чернозем. Подвигайтесь поближе к свету, наносите маршрут.
— А «маленькие» прикрывают? — поинтересовался Катункин.
— Батя обещал восьмерку «Яков». Долетим до аэродрома истребителей, сделаем над ним два круга. Если поднимутся, дальше идем вместе. Если нет, то будем выполнять задание самостоятельно.
— Как обычно, — ругнулся Прорва. — Мы на войну, а они «За Родину и в облака».
— Не болтай, — оборвал его Дивин. — Тебя никто еще пока не бросил, так что нечего панику разводить раньше времени. По сведениям разведки, вот в этом и в этом районах, — показал Григорий карандашом, — примерно в пяти километрах от станции расположены две зенитные батареи немцев. Будьте начеку и под огонь зазря не лезьте. Также известно, что где-то неподалеку аэродром подскока «мессершмиттов». Что еще? На цель заходим с левым разворотом. Боевой курс сто пятьдесят градусов. После бомбометания опять-таки с левым разворотом снижаемся и идем домой. По ходу набираем тысячу сто. Прорва, на твоем стрелке контроль.
— Один заход делаем? — уточнил Валиев.
— Один. Если вдруг зенитное прикрытие оплошает, тогда два или три. Но особо на такую удачу не рассчитывайте. Да и «мессы», скорее всего, не задержатся, служба оповещения у гансов налажена будь здоров. Бомбим с высоты семьсот метров. Почему, кстати, именно с такой, Челидзе?
Сержант замешкался с ответом, оглянулся на товарищей в поисках подсказки. Но те лишь посмеивались втихую.
— Плохо, Челидзе! — с укором взглянул на него экспат. — Напоминаю всем еще раз: градуировка прицела на лимбе фашистской зенитки рассчитана на каждые двести метров. Поэтому по нечетной отметке высоты их наводчики ведут не столь прицельный огонь. Зарубите себе это на носу! Вопросы есть? Отлично. Тогда по самолетам. Выруливаем на старт по ракете. Взлет по одному. Сбор группы над аэродромом. Дальше идем правым пеленгом. Выполнять!
— Ты прям Наполеон Бонапарт, — шепнул Прорва, проходя мимо. — Важный такой!
— Прибью, зараза! — процедил Григорий сквозь зубы. — Скройся с глаз моих!
Вышел из землянки последним. Посмотрел, как бегут к капонирам летчики, и направился к своей стоянке. У самолета его уже ждал Свичкарь.
— Товарищ лейтенант, машина к боевому вылету готова!
— Замечательно. Спасибо, Миша.
— Опять без стрелка пойдешь, командир?
— А что делать? — развел руками Дивин. — Новых машин по-прежнему нет, Пономаренко в лазарете. Так что, придется по старинке.
Техник неодобрительно поджал губы, но промолчал. Знал, что Григорий и сам не рад сложившейся ситуации. Но летать все равно нужно.
— Давай помогу с парашютом, — предложил он.
Усевшись в кабину, экспат привычно пробежал глазами по приборам и агрегатам. Все в порядке. Он давно уже выработал для себя такой прием: взгляд скользил по кабине, ни на чем особо не задерживаясь. Температура масла, расход горючего, высота, скорость, наддув, обороты винта — Дивин раз и навсегда отпечатал у себя в мозгу картинку с правильным расположением стрелок, рычагов, тумблеров, сигнальных лампочек. Если все было в порядке, то подсознание молчало. Если нет — в голове срабатывал сигнал тревоги и Григорий, что называется, «снимался с автопилота» и переходил на режим прямого управления.
А иначе никак, в воздухе и так полным-полно работы, сосредотачивать внимание на чем-то одном просто некогда. Судите сами: после отрыва от земли надо убрать шасси, потом закрылки, увеличить шаг винта, проверить показания приборов, следить за скоростью, выполнять маневры. А еще наблюдать за ведомыми, следить за тем, чтобы не сбиться с курса, и… да много еще чего!
Ракета. Дивин запустил мотор. Вырулил на старт. Руководитель полетов взмахом белого флажка разрешил взлет. Экспат отсалютовал ему и прибавил газу. Поднявшись в воздух, нашел самолеты первой эскадрильи, взлетевшие чуть раньше. Чуть срезал круг и пристроился к ним, занимая свое место. Оглянулся. «Илы» его эскадрильи постепенно догоняют и тоже встают в строй.
Двинулись.
«Яки» не подвели. Взлетели, как только штурмовики закружили над их аэродромом. Григорий заметил знакомую машину под номером семнадцать, и на душе слегка потеплело. Каменский. Старый знакомый! Ну, этот в беде не бросит.
При перелете через линию фронта их вдруг обстреляли зенитки. Что за чертовщина — этот участок был выбран специально, по данным разведки гитлеровцев здесь было немного. Как бы то ни было, но неожиданный обстрел сказался на группе не самым лучшим образом: один из самолетов первой эскадрильи вышел из строя и потянул назад. С правой стороны у него был выхлоп белого дыма — видимо, горело масло.
Экспат проводил подбитый «Ильюшин» долгим взглядом, мысленно пожелав товарищу удачи. Отряжать на сопровождение истребители нельзя — их и так немного. А после разделения группы станет и того меньше. Так что, добираться до аэродрома пострадавшему экипажу предстояло самостоятельно. А фрицы ведь страсть как любят добивать таких вот подранков.
До Комаровки дошли без приключений. Шумилкин покачал машину с крыла на крыло и взмахнул рукой прощаясь. Дивин подал своим сигнал «делай, как я» и повел эскадрилью новым курсом. Вместе с ними, чуть выше, шла четверка «Як-7». Ведущим у них остался Каменский. Мелочь, а приятно.
Прошли вдоль нитки железной дороги по направлению к станции. Никого не встретили. Что ж, придется рисковать.
— «Маленькие», уйдите на высоту, — попросил экспат. — А мы на бреющем попробуем подползти, чтобы не спугнуть фрицев раньше времени.
— Добро, Кощей, выполняю, — отозвался Каменский, и истребители свечой ушли вверх.
— Прижались к земле, — скомандовал Григорий и первым отжал ручку, подавая пример.
«Илы» низко-низко, над самыми деревьями, пронеслись над лесом и вышли на станцию. Риск? Безусловно. Но риск оправданный, потому что прежний вариант построения давал возможность противнику засечь их издалека. А так была вероятность, что немецкие зенитчики зевнут. Другое дело, что «мессеры», окажись они над станцией, беспрепятственно атакуют советские самолеты. Но тут уже или-или.
— В набор! — отдал Дивин новый приказ, зорко наблюдая за воздухом. В небе чисто, вражеских истребителей нет.
Штурмовики взмыли над станцией. Взгляд сразу же зацепился за нужную цель: три паровоза стоят под парами. Один из них на маневровом кругу. Это мы удачно зашли!
— Атака! Прорва, Катункин, бейте того, что на кругу. Валиев, Челидзе, за мной!
Пятерка дружно ударила по паровозам. Сначала из-под крыльев с шумом сорвались реактивные снаряды, потом к земле понеслись черные капли бомб. На выходе из пике воздушные стрелки добавили немцам жару.
— Выходим.
Заполошно ударили вслед зенитки, но «Илы» уже заложили вираж и вышли из зоны их действия. Экспат пересчитал самолеты. Все на месте. Сверху опустились «Яки», заняли позицию в охранении.
— Прорва, как отработали? — запросил Григорий, подойдя поближе к штурмовику Рыжкова. — Что стрелок говорит?
Летчик показал перекрещенные руки.
— Всех?
Рыжков согласно закивал, улыбнулся и показал большой палец. Отлично, значит, слетали совсем не зря.
На подходе к линии фронта внезапно появились мощные кучевые облака. «Яки» поднялись повыше, а «Ильюшины», наоборот, поднырнули под облака.
— Сократить дистанцию. Стрелкам — усилить наблюдение!
Камнем на голову вдруг упали два самолета непривычных очертаний. Что за ерунда, кто такие? Дивин не успел додумать эту мысль до конца, а к ним уже потянулись красные струи. Фрицы! Непонятно только, почему они стреляют издалека, ведь особого вреда их пулеметы так не нанесут?
Но гитлеровцы, как оказалось, таким образом лишь проверяли, находится ли цель в зоне поражения, или нет. И в следующую секунду ведущий истребитель дал мощный залп аж из четырех пушек.
«Твою мать, да это ж «фоккеры»! — сообразил Григорий, бросая штурмовик в скольжение. — Начальник разведки рассказывал об их появлении под Ленинградом. Выходит, и до нас очередь дошла. Хреново, у них вооружение будь здоров».
— «Маленькие», прикройте, нас атакуют два «фокке-вульфа»! Слышите, «фоккеры»! — крикнул Дивин.
В бок «Ильюшина» ударила одна из очередей. Самолет вздрогнул и задымил. Экспат кинул его из стороны в сторону. Слушается, «горбатый», поживем еще! Где ведомые? Не отстали, держатся рядом. Стрелки лупят по фрицам длинными очередями, сбивают им прицел, прикрывают друг друга. Эх, жаль, что Пономаренко рядом нет, сейчас старшина со своим верным «березиным» ох как пригодился бы.
Пробив облака, к ним на выручку пришли «Яки». Немцы сразу же отвернули и, не приняв боя, скрылись в белой пелене. Дивин прислушался к мотору. Тянет, перебоев пока не слышно. Что ж, идем домой.
«Уважаемая Анна Тимофеевна! 3 января 1943 года, выполняя ответственное боевое задание в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками…»
Черт, опять не то! Григорий раздраженно смял лист и отбросил его в сторону. Возле него мгновенно появился Шварц, прятавшийся до этого под столом. Подбил лапой эрзац-игрушку, мягко прыгнул, опрокинулся на спину, словно цирковой артист подбросил бумажный комок вверх, мощно запулил в угол и стремительно ринулся за ним в погоню.
В другое время Дивин от души посмеялся бы над проделками своего любимца, но только не сейчас. Он уже несколько раз пытался написать письмо матери Малахова, но ничего не получалось. Слова выходили какими-то казенными, угловатыми, без души. А экспату хотелось если не смягчить боль утраты — такое не под силу никому, — то хотя бы дать понять близким Алексея, что он погиб не напрасно. А как это сделать, если при воспоминании обстоятельств гибели друга скулы сводит от бешенства?
И Григорий отложил ручку в сторону, малодушно пообещав себе, что уж завтра-то он точно напишет это письмо. Найдет нужные слова и обязательно напишет! Экспат убрал трофейную самописку и бумагу в планшет, повернулся и глянул, чем заняты другие летчики его эскадрильи. Оказалось, что сидят на нарах возле Прорвы и слушают, как он травит очередную байку.
— Вот скажи мне, Челидзе, какие главные требования предъявляются к летчику? — с самым что ни на есть серьезным видом вопрошал Рыжков.
Сержант, чувствуя какой-то подвох, не торопился с ответом. Потом все-таки решился и азартно выпалил:
— Реакция, глазомер?
— Э, нет, брат! — укоризненно взглянул на него Прорва, словно на нерадивого ученика. — Запомни раз и навсегда, генацвале, и детям своим передай, — Рыжков выдержал мастерскую паузу, обвел смеющимися глазами товарищей и спокойно сказал: — Главные требования к летчику такие: беспробудный сон, волчий аппетит, отвращение к физическому труду и частично к умственному!
Долю секунды царило молчание, все переваривали услышанное. А потом стены блиндажа содрогнулись от дружного хохота. Экспат не выдержал и тоже улыбнулся.
— Гриша, выходит, ты у нас просто образцовый, я бы даже сказал больше — идеальный летчик! — проговорил, вытирая слезы, Катункин.
— А то! — охотно согласился Прорва. — Эх, щас бы яблочка куснуть, пое… ся и уснуть! — Старший сержант с хрустом потянулся и спрыгнул с топчана. — Командир, — обратился он к Дивину, — как мыслишь, скоро полетим?
— Кто ж его знает? Сам понимаешь, на кон слишком много поставлено, тут спешка противопоказана.
Советское командование замыслило масштабную операцию. Гитлеровцы, используя аэродромы подскока, не давали развернуться нашей бомбардировочной и штурмовой авиации, выставляя на пути мощные заслоны. Поэтому возник план хорошенько обработать прифронтовые площадки «мессершмиттов» и недавно появившихся «фокке-вульфов», ударив по ним силами сразу нескольких штурмовых полков, чтобы заставить врага оттянуться на стационарные аэродромы. А потом беспрепятственно громить живую силу и технику немцев.
Штурмовики полка майора Хромова должны были взлететь на рассвете, чтобы свалиться фашистам как снег на голову. Поэтому летчиков подняли еще затемно. Позавтракали, уточнили маршрут, выслушали последние рекомендации начальника разведки и… неожиданно подвисли. Непонятно почему, но вылет задерживался. Батя нервно ходил по своему блиндажу, с ненавистью поглядывал на телефон, но тот молчал. В дивизии чего-то ждали. Тогда командир полка распорядился разойтись пилотам и стрелкам по землянкам своих эскадрилий.
— Есть сигнал! — ворвался в помещение кто-то из курильщиков.
— Погнали, — скомандовал экспат и потянулся за шлемофоном.
На белом снегу, накрывшем аэродром огромным покрывалом, появились черные тени. Люди спешили к самолетным стоянкам. Вот взревели моторы и показались огромные силуэты «Ильюшиных», выруливающих на старт. Весело перемигивались разноцветные светлячки ламп аэронавигационных огней.
В воздух взмыла вторая ракета. И, повинуясь сигналу, бойцы наземной службы зажгли полтора десятка костров, обозначивших линию, по которой самолеты должны были выдерживать направление на взлете.
Рев моторов усилился. Один за другим «Илы» разбегались и тяжело отрывались от земли. Вскоре аэродром опустел. В воздухе затихал гул двигателей, а на земле люди торопливо гасили костры. Прошло несколько минут, и все опять погрузилось в прежнюю тишину. Так, словно ничего и не происходило здесь вот только что.
Григорий убедился, что шасси убрались, никто из ведомых не отстал, курс правильный, и немного успокоился. Точил его небольшой червячок сомнения, что при взлете в таких сложных условиях может произойти какая-нибудь накладка. Нет, за своих-то ребят он не особо волновался, но в этот раз вместе с пятеркой штурмовиков второй эскадрильи на задание отправились еще три самолета из первой.
Дивин хорошо знал лишь одного из пилотов, двое других прибыли в полк сравнительно недавно. Говорили, что раньше они были в запасном полку инструкторами, но кто его знает, как обстояло все на самом деле, — частенько командование учебных частей избавлялось от неудобных людей, выпихивая их на фронт, руководствуясь принципом: «На тебе, боже, что мне негоже».
Но пока новички не давали повода усомниться в своей квалификации. Пилотировали машины уверенно, да и строй держали хорошо.
В эфире царило полное молчание. Немцы активно слушали наши частоты, пытались иногда сбивать летчиков с толку, передавая неправильные команды или используя переговоры наших пилотов в качестве подспорья для наведения своих истребителей. В полку активно обсуждали недавний случай, когда такой вот засланный казачок отменил было задание подошедшей к линии боевого соприкосновения группе «Илов» первой эскадрильи.
Подвело фрица, как ни смешно это звучит, плохое качество наших радиостанций: советские авианаводчики разговаривали словно простуженные, с хрипами, а гитлеровец мало того что отдавал приказы с едва уловимым акцентом, так еще и делал это в кристально чистой, звенящей тишине.
В итоге немцу высказали все, что о нем думают, с применением богатого арсенала великого и могучего русского языка, а у наводчиков стали запрашивать пароль.
Начало светать. У аэродрома истребителей к группе пристроились аж девять «Яков» — командование решило не мелочиться. Экспат поискал машину Каменского, но не нашел. Жаль, с Костей они уже, что называется, слетались. Недавно он побывал у них с ответным визитом. Посидели хорошо, пообщались еще лучше.
Григорий тогда посоветовал лейтенанту одну штуку. У «Яков» скорость была выше, чем у «Ил-2» чуть ли не вдвое. И потому им приходилось идти над «горбатыми», существенно ограничивая себя. А это было чревато проблемами при встрече с «мессерами» — пока еще разгонишься. Поэтому Дивин предложил, чтобы истребители ходили на полной скорости позади штурмовиков змейкой, переходя с фланга на фланг. С одной стороны, увеличивался расход горючего, но зато повышалась обороноспособность группы. Каменский очень заинтересовался идеей, обещал доложить своим командирам.
Незаметно проскочили линию фронта. Под крылом мелькали дороги, населенные пункты, иногда попадались отдельные машины и подводы. Но штурмовики не отвлекались на них и продолжали лететь вперед, к цели — немецкому аэродрому.
Дивин посмотрел на часы. По времени они уже должны были подходить к нужному месту, и экспат качнул крыльями, подавая сигнал другим пилотам. «Илы» резко взмыли ввысь, набрали высоту в пятьсот-шестьсот метров. «Яки» тоже ушли наверх. В их задачу входила атака тех истребителей противника, что патрулируют небо над аэродромом.
Мелькнула приметная петля речушки, несколько маленьких домиков. Аэродром открылся внезапно. Он словно выпрыгнул из-за деревьев. И, кинув на него быстрый оценивающий взгляд, Григорий едва на завопил от восторга. Они-то рассчитывали накрыть, если повезет, несколько истребителей, а сейчас перед ними оказалось целое стадо и «мессершмиттов» и «юнкерсов». Фрицы, видать, перебросили поближе к фронту свои бомбардировщики, чтобы нанести мощный удар по наступающим советским войскам. Но «Илы» их чуточку опередили.
Самолеты стояли по четырем углам поля плотными группами. На старте застыли два «мессера», еще пара как раз начинала выруливать по свободному центру, оставляя за собой хвосты снежной пыли. Навскидку, здесь было в общей сложности не меньше семидесяти-восьмидесяти машин.
— Атакуем! — крикнул Дивин и отдал ручку от себя.
С наслаждением прошил беспомощные, не набравшие еще скорость истребители из пушек, чуть приподнял нос штурмовика и врезал эрэсами по сгрудившимся «юнкерсам». Реактивные снаряды врезались в самую гущу «Ю-88». Машину чуть тряхнуло — под крылом что-то сильно рвануло, в воздух потянулись клубы густого черного дыма. Григорий заложил лихой разворот, набирая высоту для нового захода. Другие «Илы» дружно пикировали на вражеские стоянки, поливая их огнем. В центре аэродрома скособочились так и не взлетевшие «мессершмитты». Один из них перевернулся и лежал, выставив на всеобщее обозрение желтое брюхо с уродливыми черными пауками свастик. Хорошо, теперь у фрицев перегорожена взлетная полоса.
Мимо «Ильюшина» кометой пронеслась объятая пламенем машина, с грохотом ударилась о землю, разлетелась огненными брызгами. Дивин с тревогой оглянулся. Над ним с ревой пронесся краснозвездный «Як», выполнил горку и опять потянул ввысь. Ага, это, судя по всему, патрульного фрица срубили.
Экспат вновь бросил штурмовик в атаку, спокойный за свою спину. На земле бушевали сразу несколько мощных очагов пожаров, взрывались бензобаки «юнкерсов», гулко рвались, корежа все вокруг, бомбы, вздыбливались искореженным металлом крылья и фюзеляжи. Удар оказался для противника настолько неожиданным, что до сих пор по советским самолетам не выстрелила еще ни одна зенитка. И штурмовики сполна воспользовались выпавшим на их долю счастливым шансом.
Григорий во втором заходе сбросил бомбы по притулившемуся к полю ангару под густой маскировочной сетью. Взорвалось там так сильно, что грохот был слышен даже в кабине «Ила». Дивин не стал разбираться, куда именно попал — в склад боеприпасов или хранилище горючего, а довернул машину и прошелся над аэродромом, хладнокровно расстреливая все, что попадалось ему на глаза.
Набрал высоту, посмотрел вниз и улыбнулся. На земле вспухала гигантская черная подушка, внутри которой что-то стреляло раскаленными искрами, во все стороны летели какие-то обломки и не наблюдалось ничего живого. Дальше атаковать было бессмысленно, потому что разглядеть что-либо в этом хаосе не представлялось возможным.
— Я Кощей. Сбор! Сбор! — отдал команду Григорий. — Заканчиваем, хлопцы. — А потом вдруг тихонько добавил про себя с грустью. — Лешка был бы доволен.
Солнце уже выползло из-за горизонта, и штурмовики, собравшись в группу, направились восвояси, прячась в его лучах от вражеских зенитчиков. Вся восьмерка была на месте.
— Молодцы, «горбатые»! — восторженно крикнул ведущий истребителей. — Не меньше четырех десятков гитлеровцев сожгли. Вот это я понимаю!
— Дома посчитаем, — засмеялся экспат. Он надеялся, что фотоаппаратура сработала как надо. Недавно он вместе с инженером полка придумал установить ее в гондолу шасси и синхронизировать с гашетками пушек. Стреляешь, и одновременно камера щелкает. На испытаниях снимки получались что надо. Вот и поглядим, как все сработает в реальных условиях. Хотя, конечно же, Дивин очень рассчитывал, что капризная техника в этот раз не подведет — уж больно здорово все получилось, даже не верится.
В тот день полк не летал. Шел сильный снег, и Хромов отправил летчиков отдыхать и готовиться к новым заданиям. Пилоты, естественно, не торопились и тихо-мирно покуривали, стоя у входа в блиндаж, травили анекдоты и в затянутое облаками небо поглядывали лишь изредка, по привычке. Поэтому «У-2», внезапно объявившийся над взлетной полосой, вызвал всеобщий переполох. Маленький самолетик, задорно тарахтя мотором, лихо зашел с ходу на посадку и остановился неподалеку от полкового КП.
— Видал, — Катункин изумленно толкнул в бок Челидзе, — в такой снежной кутерьме точно выйти на аэродром, с первого захода приземлиться — это тебе не ложкой в тарелку попасть. Интересно, кто это?
— Совсем нюх потеряли? — лениво осведомился Шумилкин. — Это ж комдив! Начальство нужно спинным мозгом чуять.
— Да ладно, — не поверил кто-то. — Неужто сам комдив? Он разве летает?
Капитан бросил в сторону сомневающегося пилота насмешливый взгляд.
— Валенок! — припечатал он смачно. — Сибирский валенок! Чижов, чтоб ты знал, еще в Испании фашистам давал прикурить. Восьмерым гадам лично путевку на тот свет выписал. Что ему какой-то снегопад — он ас!
— Ас на У-двас, — тут же скаламбурил Прорва. — Кстати, братья-славяне, а второго, что с комдивом прилетел, никто не знает?
Все с интересом посмотрели на шагавшего за спиной Чижова командира с туго набитым вещмешком за плечами. Но он никому не был знаком. За исключением Григория. Экспат сразу же узнал того самого чересчур правильного майора, что несколько раз придирался к нему во время летно-тактической конференции. Но, странное дело, когда прилетевшие подошли поближе, Дивин обратил внимание, что на петлицах у спутника Чижова теперь всего одна «шпала». Хотя след от второй еще виднелся. Разжаловали? Интересно, за какие «подвиги»? И что этот провинившийся фрукт забыл в их полку?
Комдив, у которого в руках тоже был внушительный «сидор», сразу прошел на полковой КП, мазнув по стоящим неподалеку летчикам коротким взглядом, не предвещающим ничего хорошего. И действительно, почти сразу же, как только Чижов скрылся за дверью, оттуда пулей вылетел боец с очумелым выражением лица и вскинул руку вверх.
Бам-ц! Ушла в небо ракета. Построение! Все опрометью кинулись на край летного поля, где обычно проходили сборы личного состава. И хотя на все про все ушло не более пяти минут, Чижов, вышедший в компании командования полка к строю, выглядел не слишком довольным.
— Копаетесь, как беременные бабы! — неожиданно грубо сказал он Хромову. Майор виновато потупился и промолчал, не желая распалять высокое начальство. Комдив не торопясь прошелся вдоль строя. — М-дя, дела! — протянул он раздраженно. — Это что за внешний вид, товарищи?
Выглядели люди и в самом деле не блестяще. К данной ситуации ближе всего было определение: «Кто в лес, кто по дрова». Пилоты по большей части стояли в летном обмундировании, бойцы наземных служб — в шинелях. На ногах у кого унты, у кого — сапоги или валенки. На головах также царил разнобой: шлемофоны, шапки и даже фуражки.
— Всем летчикам приготовить планшеты! — резко скомандовал Чижов. Прошел, придирчиво заглядывая практически в каждый, мрачнея на глазах. У некоторых в планшетах обнаружились личные вещи, но отсутствовали линейки, карандаши и даже полетные карты. На Хромова было больно смотреть. — Распустили подчиненных, майор! — рубанул комдив. — Воюют твои архаровцы прекрасно, а к уставам относятся с пренебрежением. Почему так? Вот наведешь порядок, и дела пойдут еще лучше, чем сейчас, я твердо в этом уверен. Нельзя ни в коем случае делить дисциплину на воздушную и наземную, понял? Ладно, об этом мы с тобой еще поговорим. А теперь перейдем к более приятной процедуре. Командуйте! — Он отошел назад.
По строю пробежал короткий шепоток. Два красноармейца тащили к тому месту, где остановился Чижов, накрытый красной скатертью стол, на котором стопками были разложены коробочки с наградами, белели документы. А от полкового КП шли под развернутым алым стягом знаменосцы.
— Ордена вручать будут! — выдохнул радостно Прорва. — Интересно, мне перепало что-нибудь в этот раз, как думаешь, Гриш?
— Да мне-то почем знать? — искренне удивился экспат. У него никак не выходил из головы странный капитан, еще недавно бывший майором. Он стоял чуть поодаль от комдива и всем своим видом выражал полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Зачем он здесь?
Комдив стал называть фамилии. Хромов и Багдасарян подавали ему коробочки и наградные удостоверения. Отличившиеся выходили один за другим, получали свои ордена или медали. Григорий наблюдал за церемонией спокойно. Откровенно говоря, он до сих пор никак не мог понять, почему из-за полученной или, наоборот, не полученной награды разыгрывались порой настоящие драмы. Главное ведь — победить врага, а все остальное и так приложится.
— Лейтенант Дивин!
Экспат подошел к подполковнику.
— Хорошо летаешь, — тепло улыбнулся ему Чижов. — И голова светлая, на конференции выступал здорово. Отсюда и результаты такие. Смотри, лейтенант, так и немцы скоро закончатся, один всех перебьешь! Носи с честью, — протянул он орден, — заслужил. Поздравляю!
— Служу трудовому народу! — отозвался Григорий. Пожал протянутую руку, взял награду и как можно более четко отошел на прежнее место.
— Что дали? — немедленно поинтересовался Рыжков. — Гриш, дай посмотреть?
— Да на, только отвяжись.
— Знамя! Молоток, командир!
— Лейтенант Дивин! — вдруг опять зычно крикнул комдив. Экспат замешкался. Послышалось, что ли?
— Иди, чудак-человек, тебя снова вызывают, — подтолкнул его в спину Прорва.
Григорий в некотором недоумении снова приблизился к Чижову. Тот стоял вполоборота и слушал, что ему торопливо говорит вполголоса Багдасарян. Дивин остановился возле стола и с любопытством наблюдал за этой картиной. Что происходит? И почему подполковник берет в руки сразу две коробки с орденами?
— Извини старика, сынок, — мягко улыбнулся комдив. — Я сразу не заметил, что тебе не одна награда полагается. Но, думаю, ты на меня не в обиде? — Командиры рассмеялись немудреной шутке. Экспат тоже вежливо поулыбался. Надо же, столько времени ходить позабытым-позаброшенным и вдруг отхватить разом столько почестей!
Встав в строй, Григорий сразу же попал в оборот. Товарищам страсть как не терпелось взглянуть на другие ордена, полученные комэском. Чтобы отвязаться, Дивин уже привычным движением сунул их назад и отдал Прорве. Чем бы дитя ни тешилось!
Церемония подошла к концу. На столе еще оставалось довольно много маленьких красных коробочек, но их владельцам уже не суждено было получить их. Глядя на это, Григорий с тоской думал о том, скольких же он потерял уже товарищей. Иных толком и не успел запомнить, а с другими… эх, да что душу-то себе рвать!
Чижов произнес небольшую речь. Поздравил награжденных, попросил почтить память тех, кто не дожил до этой минуты. Особо выделил, что капитан Малахов удостоен звания Герой Советского Союза. Посмертно. Экспат в эту секунду почувствовал, как ему словно остро заточенным лезвием полоснули по сердцу. Эх, Лешка, Лешка…
Дальше все было как в тумане. На Григория напало странное оцепенение. Он наблюдал за всем происходящим как бы со стороны. Механически переставляя ноги, шел вслед за товарищами, что-то говорил в ответ на поздравления, дежурно улыбался, отвечал на рукопожатия.
Малость пришел в себя он только в землянке. Лег на тюфяк как был, прямо в комбинезоне и куртке, уставился в обитый потемневшими досками потолок. Шварц запрыгнул ему на грудь, умостился, поджав под себя лапы, вопросительно уставился своими круглыми, как блюдца, зелеными глазищами. Что, мол, хозяин, хреново?
Экспат равнодушно погладил кота по спине, думая о своем. Кто-то из ребят осторожно положил рядом с ним награды и документы. Посмотреть, что ли? Но вставать не хотелось. Да и Шварц так уютно мурчал какую-то песенку, что Григорий решил не беспокоить его. Успеется, решил лейтенант.
Летчики сновали по землянке, накрывали на стол, перебрасываясь шутками, громко обсуждали прошедшее награждение. Прорва получил орден Отечественной войны второй степени и искренне возмущался, почему, мол, на нем нет крыльев или мотора, но зато присутствуют шашка и винтовка. Что, мол, за несправедливость — это что, награда только для пехоты и кавалеристов? Катункину дали Красную Звезду. Челидзе и Валиев щеголяли новенькими медалями «За отвагу».
— Здравствуйте, товарищи!
Все находившиеся в землянке повернулись к двери. Дивин тоже нехотя глянул, кого там еще принесло. У входа стоял разжалованный майор. Он смотрел на летчиков с брезгливым, недовольным выражением, которое уже было хорошо знакомо Григорию.
— Чего в дверях-то застыл, — спросил кто-то невидимый и подтолкнул незваного гостя вперед.
— Извини, приятель, — повинился экспат, аккуратно снимая с себя недовольного кота. — Командир есть командир. — В землянку вошел Батя. Дивин заученно отбарабанил положенный доклад и замер, ожидая распоряжений. Но майор прошелся вдоль стола, явно пребывая в замешательстве. Окинул мимолетным взглядом выставленные продукты и спросил:
— Обмывать, поди, собираетесь?
— Традиция, Николай Дмитриевич, — тихо ответил экспат. — Да и летать сегодня явно не придется. А мы по чуть-чуть, так что к завтрашнему дню ни в одном глазу, гарантирую!
— Ну-ну, — поморщился Хромов. — Впрочем, это уже не твоя забота.
— В смысле? — удивился Григорий.
— В прямом, — Батя повернулся к замершему на пороге командиру. — Знакомьтесь, товарищи, капитан Карманов Ростислав Петрович. Назначен на должность командира вашей эскадрильи. Ну а ты, — майор посмотрел экспату прямо в глаза, — снова будешь заместителем.
«Воевать под началом этого урода? Неплохо было бы узнать, за что его разжаловали. Да и Филатов, помнится, говорил, что Карманов — вот, оказывается, как его фамилия — из штабных и не летает. А здесь вдруг на эскадрилью. И Батя явно не в своей тарелке. Странно все это», — молнией пронеслось в голове, но озвучивать свои мысли Григорий, разумеется, не стал, ограничившись нейтральным: «Есть заместителем!»
— Вот и хорошо! — как показалось экспату, с облегчением сказал Хромов. — Проходите, капитан, располагайтесь, знакомьтесь со своими подчиненными. А я пойду, пожалуй, куча других дел.
Пилоты проводили комполка недоуменными взглядами, явно пребывая в полнейшем недоумении. Никто до этого момента не обсуждал временный статус дивинского командования эскадрильей, но как-то уже само собой, что ли, подразумевалось, что он скоро окончательно утвердится на этой должности. И вдруг такой поворот!
Карманов окинул помещение угрюмым взглядом и недовольно осведомился: