Хамелеоны. Детективы в стиле ретро Мурзин Геннадий

Часть 3

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Прошла еще одна тревожная для всех нас неделя. Видел, что начальство, как говорится, на взводе, нервничает. Москва каждый день подстегивает: чего, мол, медлим; почему нет результата, и когда будет; сколько можно возиться с одним-единственным разведчиком? Москву понять можно: человек – как на картинке. Все про него известно, вплоть до мельчайших подробностей его биографии. Однако, приехав в Свердловск, как в воду канул: нигде его нет. Раз только мы его и видели. Когда стоял перед начальником шестого отделения милиции (теперь уже бывшим) Шестаковым. Везде таскали с собой Глазкова, чтобы тот помог его опознать. Как-никак, а он общался со шпионом несколько часов».

…Село Светлояр Тамбовской области.

Прасковья Николаевна, подоив корову и процедив парное молоко, разлив его по трехлитровым глиняным горшкам-крынкам, составив в ряд на полках погреба, прикрыв каждую из них деревянным кругом, а сверху придавив камешками потяжелее (это, чтобы Муська-пакостница не забралась и не слизала отстоявшуюся сверху сметану; тоже вот, негодница, нет, чтобы мышей, которых развелось нынешним летом видимо-невидимо, отлавливать, так она повадилась лакомиться свежими сливками), то есть, управившись по хозяйству, вышла за ворота и села, освещаемая последними закатными лучами солнца, на завалинку, чтобы отдышаться. Тут же собрались соседки. Стали говорить – о том о сем, сплетничать, косточки деревенским перемывать. Тут Сергеевна, соседка справа, вдова (муж-то погиб в войне), воспитывающая одна троих оставшихся детей (двух парней и девчонку), возьми да спроси:

– Слышь-ка, Николаевна, на селе сказывают: ты намедни телеграмму получила… От кого это, а, соседушка? Уж не от сына ли, Васятки, погибшего в войну?

– Чего ты мелешь, Сергеевна? Виданное ли дело, чтобы от покойника телеграммы получать? – поджав недовольно тонкие губы, вопросом на вопрос ответила Прасковья Николаевна Томилина и замолчала, давая понять, что продолжение этой темы неуместно.

Но остановить соседку уже было нельзя.

– Нет уж, ты все-таки скажи, от кого телеграмма? Секрет, что ли? Все равно не скроешь.

– Это верно: от тебя, болтушки, не скроешься.

– А, коли так, то и не таись. Мы тебе тоже не чужие. Можем и совет правильный присоветовать, по-соседски. С мужем-то тебе не того: он все молчком да молчком. У него всяко слово на вес золота: лишнего не дождешься.

– Да, уж… Как ты, попусту чесать языком не станет.

– А и верно, Николаевна, чего от нас-то прячешься? Аль нельзя? Не на Колыме ли Васятка твой, ай? – вступила в разговор Марфа Силовна Ступакова, жившая одна за три дома от Томилиных.

– Ну, что ты, ей-Богу, околесицу такую несешь, Силовна? Какая Колыма? Верно говорят: язык – без костей.

Отповедь не остановила Ступакову.

– Сама знаешь: в селе все мы – как на ладони… Да вот и председательша…

Томилина встревожилась.

– Что?.. Что председательша?

– Вчерась в сельмаге при всех болтала, будто ты у нее заняла двести рублей; будто чуть ли не на коленях перед ней стояла, умоляя одолжить. Зачем тебе такие деньги, скажи?

– А на другой день, – добавила Сергеевна со своей стороны, – у бригадира отпросилась и убежала в район. Я там недавно была, заходила на почту, чтобы с подружкой повидаться. Так, та сказала, что ты большие деньги отослала. Она не видела кому, но сказывает, что какому-то мужику. Странно все это, соседка. И что ты затеваешь, ума не приложу.

– А еще, – Ступакова решила все, что знает, выложить за раз, – за день, верно, перед телеграммой из района к тебе важный мужик в шляпе приезжал. Сама в окошко видела… При галстуке, с портфелем… Солидный такой. Кто таков, а, Николаевна?

– Да… приезжал один…

– Кто? Кто, скажи?!

– Так… один… из районного учреждения.

Соседки, придвинувшись ближе, приготовились слушать, но прежде засыпав вопросами.

– Из какого?

– Что ему надо было?

– А это не страшно?

Томилина, осердившись, встала, собираясь уйти.

– Что вы пристали ко мне? Мне запретили болтать насчет этого, ясно?! Прицепились, как банные листки к голой заднице… А вот с переводом… Да, кажись, я того… Не надо было этого делать… Ну, да чего уж теперь-то… Что сделано, то сделано – назад не возвернешь… Я пошла. Притомилась что-то шибко.

Томилина ушла, прикрыв за собой ворота. Соседки продолжали сидеть, переглядываясь и перемигиваясь между собой. Ступакова, когда все поднялись, собираясь разойтись, качая головой, произнесла:

– Да, девки, с Николаевной что-то неладное. Как бы большой беды не приключилось. Надо поговорить с председательшей. Она грамотная. Она все знает. Она подскажет, как быть.

Шифротелеграмма в УМГБ Свердловской области:

«Примите дополнительные меры к задержанию парашютиста. Срок – трое суток. По истечении их – прибыть в Москву с докладом. За результат – отвечаете персонально. Генерал Троицкий».

Часть 4

Чернышевы – Степан Васильевич и Светлана Викторовна – в одиннадцатом часу вечера вернулись домой. Вернулись из оперного театра, где были на премьере оперы «Аида», и все еще находились под впечатлением увиденного и услышанного. В прихожей, снимая обувь и верхнюю одежду, они услышали визг своей девочки:

– Бабуля! Слышишь, мамочка с папочкой пришли!

Девочка семи с половиной лет, с растрепанными косичками и радостными светящимися зеленоватыми глазенками вылетела из детской и повисла на отце. Сказать, что Степан Васильевич обожал дочурку, – это ничего не сказать. Он ее боготворил, молился и готов был сделать для нее буквально все. Баловал, одним словом. Баловал, потому что ребенок-то, так сказать, поздний. Война была. Оба были на фронте. Как тут заведешь ребенка? Безответственно! И только в мае сорок пятого, после Победы решились сделать «заказ». Так что папочкой стал лишь в сорок с хвостиком.

Беременность у Светланы Викторовны, к тому же, проходила сложно. Понятно: возраст! Врачи откровенно не рекомендовали рожать, утверждая, что возможен во время родов летальный исход – либо для роженицы, либо для ребенка. Конечно, Степан Васильевич мечтал о ребенке, но не настаивал, готов был смириться с мыслью о прерывании беременности. Но супруга, понимая, что такое ребенок для него, – решительно заявила, что будет рожать; что она уверена – все будет нормально.

В самом деле, все обошлось. Хоть и родилась девочка несколько ослабленной, но здоровенькой и вес стала набирать буквально на глазах. Более того, для роженицы без сколько-нибудь серьезных последствий.

Степан Васильевич, понятно, был атеистом. Но с появлением дочурки все чаще стал задумываться о существовании каких-то неземных сил, влияющих на человеческие судьбы. Ведь, вот, кто-то же сделал ему такой подарок. Кто? На земле таких нет. Все были против. Значит… Если очень-очень чего-то захотеть и попросить, попросить у НЕГО, то… Думать-то он думал обо всем этом, но вслух не заговаривал, даже в семье, даже с родной матерью, на руках которой выросла девочка. Говорить – нельзя. Но, слава Богу, хоть думать-то не могли запретить советскому человеку. Правда, и он это знал, как никто другой, иногда и за одни лишь мысли отправляли на Колыму. Он по-прежнему оставался атеистом. Но червь сомнений начал подтачивать его идейные устои. Впрочем, об этом не мог знать никто.

…Степан Васильевич, расцеловав девочку, неся ее на руках, крепко-крепко прижимая к груди, прошел в гостиную. Но там его поджидал сюрприз. Он вошел и увидел сидящего на тахте своего помощника, капитана Некрасова. Он поставил девочку на пол.

– Так-так… А ты что тут делаешь? – он не стал дожидаться ответа, а крикнул в коридор. – Мама, зачем ты его впустила?!

На пороге появилась маленькая и худенькая, седая, как лунь, старушка.

– Сынок, не сердись на помощника, ладно? Он не хотел. Он собирался уйти. Я уговорила подождать. Сказала, что ты, Степа, вот-вот появишься.

Генерал решил пошутить.

– Если это решение Верховного Главнокомандующего, – так он называл мать лишь в очень хорошем расположении духа, – быть по сему, – он повернулся к стоящему уже на ногах капитану и погрозил пальцем. – Но ты у меня смотри, чтобы без этих штучек. Телефон есть! Могу я хотя бы в свой законный выходной не видеть тебя?

– Виноват, товарищ генерал. Но у меня такое дело, что, – он остановился и посмотрел на генеральскую мать, все еще стоящую в дверях гостиной.

Генерал обернулся к матери.

– Мама, оставь, пожалуйста, нас одних. И дочурку забери.

– Да ладно вам… Прямо! Нужны вы мне с вашими тайнами. Секретничайте, хоть до посинения.

Мать вышла и с собой увела внучку.

– Так что у тебя? И присаживайся. Не стой, как истукан.

Капитан выполнил приказ и присел назад на тахту.

– Понимаете, товарищ генерал…

Чернышев недовольно прервал.

– Я пойму – не сомневайся. Но лишь после того, как доложишь. Короче!

– Капитан Шестаков…

– Что с ним? Что еще мог натворить этот мерзавец?

Хоть и в домашней обстановке, но все равно Некрасову нелегко приходилось с генералом.

– С ним – ничего, товарищ генерал…

– А с кем?

– Час назад в управлении появился Шестаков…

– Зачем? Лично я его видеть пока не готов – слишком рано.

– Он пришел с очень важным сообщением, товарищ генерал.

– С каким еще?

– Последние дни капитан Шестаков по вечерам, по собственной инициативе (говорит, чтобы загладить вину) стал мотаться по городу. Он появлялся там, где большое скопление народа – на вокзалах, на остановках транспорта, возле кинотеатров и ресторанов, в парках и скверах.

– Зачем?

– Он видел парашютиста и ему легче его опознать. Он понадеялся на удачу. Он подумал, что может встретить его…

– И что? Встретил?!

– Так точно, товарищ генерал. Час с небольшим назад. Увидел в толпе зрителей, выходящих из кинотеатра «Октябрь» после сеанса.

– Этого не может быть! Он, наверняка, перепутал. Сотни людей уже две недели рыщут и – ничего. А он? Пошел – нашел? Так только в сказках бывает.

– Нет оснований, товарищ генерал, ему не верить.

– Оснований верить ему ровно столько же… Москва мне по десять раз на дню мылит шею. И из-за кого? Из-за него, ротозея!

Генерал встал, прошел к книжным полкам, отодвинул несколько книг, залез туда рукой и стал шарить. Нашарил. Вытащил початую пачку «Беломора» и бензиновую зажигалку, фронтовую. Вынул папироску, придавил бумажный мундштук, щелкнул зажигалкой и прикурил. Сделав первую затяжку, он вернул назад папиросы и зажигалку, поправил книги. Все на полке выглядело по-прежнему: комар носа не подточит. Видя, с каким неподдельным интересом за его манипуляциями наблюдает Некрасов, заметил:

– Приходится.

– Но вы же, товарищ генерал, не курите.

– С вами любой закурит. И не только. Можно и запить… Да, слушай, капитан, может, тяпнешь стопаря? – он потянулся к буфету. – Я налью.

– Мне нельзя. Вы же знаете, товарищ генерал.

– Ты прав, нельзя, но если очень хочется, то можно.

– Никак нет, товарищ генерал: я – на службе.

– Ты с кем споришь? Приказы не обсуждаются, а исполняются.

– Если только так…

– Извини, я пошутил.

Генерал, докурив папиросу, затушил окурок, оторвал от лежащей на столе газетки клочок, и тщательно упаковал в бумагу.

– Прячу улики, – подмигнув капитану, сказал он и присел за стол. – Допустим, Шестаков действительно столкнулся с тем, кто нам нужен, – он с минуту помолчал. – Да, где он сейчас?

– Кто, товарищ генерал? Шестаков? Он ждет в управлении.

– Нет. Где парашютист?

– Гуляет по городу.

– Что, опять?! И что мне с вами делать, а?

– Не волнуйтесь, товарищ генерал, все под контролем.

– Как понять «под контролем»?

– Буквально, товарищ генерал.

– Так ты не все мне рассказал?

Капитан осмелел, поэтому и ответил:

– Вы мне не даете сделать это, товарищ генерал.

– Даже так? – генерал удивленно уставился на своего помощника. – Извини, капитан. Теперь – слушаю и молчу, пока не расскажешь все, что считаешь нужным. Итак…

– Капитан Шестаков издали заметил выходившего в толпе парашютиста. Времени у него не было, поэтому на ходу принял решение…

– Неужели пошел на задержание? Не следовало этого делать… Вот, черт! Не везет так не везет.

Капитан совсем обнаглел, напомнив генералу:

– А вы обещали…

– Извини, молчу.

– Шестаков, опустив вниз голову, как бы задумавшись, пошел ему навстречу и натолкнулся на него. Сначала сказал: извините, задумался. Потом поднял глаза на него и воскликнул (воспроизвожу по его рассказу): «Это вы? Откуда? Вы же говорили, что путь держите в Новосибирск?» Тот, ничуть не смутившись от встречи, спокойно сказал: «Рад, товарищ капитан, что вас встретил. Спасибо, что поддержали в трудную минуту. Если бы не вы…» Шестаков спросил: «А где ваш товарищ?» «Я свои дела сделал, – ответил парашютист, – и теперь возвращаюсь домой, а приятель еще остался в Новосибирске. А я решил сделать остановку в Свердловске. Думал, завтра зайти к вам и поблагодарить». Капитан, видя, что тот намеревается поскорее отвязаться от него, спросил: «Когда дальше путь? Ночью? Что ж, счастливой поездки». На том и расстались.

– Мужик-то головастый, оказывается, как считаешь?

– Вы о капитане Шестакове?

– О ком же еще?

– Согласен с вами, товарищ генерал.

– Какой молодец!

– И потом, товарищ генерал, он действовал не менее четко. Не упуская из вида парашютиста, по телефону-автомату позвонил в шестое отделение, и вызвал на подмогу оперативников в штатском, чтобы те крутились возле летнего кафе, что на углу Ленина и Карла Либкнехта и ждали его дальнейших указаний. Далее он заскочил в магазин, взял бутылку портвейна и сделал так, чтобы вновь как бы нечаянно столкнуться с парашютистом. Шестаков предложил зайти в кафе и принять по чуть-чуть. Тот стал отказываться, но Шестаков уговорил. Там, в кафе, взяв под закуску две порции сыра, уселись за столик. Налил в стаканы до краев. Предложил выпить за знакомство. Парашютист лишь пригубил, и пить не стал. Но Шестаков, чтобы не возбуждать подозрений, одним духом опорожнил стакан. Потом налил еще столько же и выпил также. Через минут двадцать окосел…

– В самом деле?

– Нет, не совсем. Притворился. Полез обниматься к тому, целоваться. И, наконец, засобирался домой. Вышел из кафе, завернул за угол, огляделся, убедился, что тот все еще в кафе, приблизился к стоявшим оперативникам и приказал «пасти»… До тех пор, пока их не сменят. А сам – сразу к нам. Зная, что это дело у вас на личном контроле (да и Москвы – тоже), решили погодить с решительными действиями, до получения лично ваших инструкций, товарищ генерал. Вот, собственно, и все.

– Значит, так… – генерал, подумав, заметил. – Наверное, следовало сразу же снять с «хвоста» оперативников шестого отделения. Как-никак, а это сподручнее чекистам: объект-то чрезвычайно хитер – не какой-нибудь уголовник.

– Так и сделано, товарищ генерал. Всю ответственность взял на себя подполковник Савельев, старший оперативный дежурный управления. Однако он не решился отдать приказ на задержание.

– Вот это правильно. Спешка, сам знаешь, в каких случаях нужна. Вот что, – генерал встал, – я пошел облачаться, а ты, тем временем, позвони Савельеву и от моего имени прикажи, чтобы сейчас же подняли по тревоге всех руководителей оперативных групп, задействованных по делу… для инструктажа. Я сейчас подъеду. Обговорим, как дальше действовать.

– Как я понимаю, товарищ генерал, вы не намерены задерживать парашютиста?

– Ты правильно понял. Есть, капитан, у меня идейка.

Шифровка в Москву из УМГБ Свердловской области:

«Докладываю: нами взят в плотное кольцо объект „Z“. За ним установлено круглосуточное наблюдение. О плане дальнейших действий сообщу через два часа. Генерал Чернышев».

Часть 5

Ольга Ивановна Емлина, инженер-технолог на заводе, именуемом в народе «333» (или «три тройки») несколько часов назад, вернувшись с работы (воскресенье выдалось рабочим: по графику), не застала его дома. И теперь ходила, психуя, из угла в угол, поджидая дружка-любовника. С ним она стакнулась неделю назад, возле оперного. У него было на руках два билета, а она ловила желающего поделиться лишним билетиком. Она хотела купить, но он решительно стал возражать: сказал, что ему будет приятно сидеть на постановке с такой милой женщиной; что он просто дарит лишний билетик. Там, в театре разговорились. Обоих потянуло к друг другу. Оба были примерно одного возраста. Оба изголодались по дружбе. Он ей понравился, потому что высок и строен (мужик, что надо, – кровь с молоком); потому что подчеркнуто деликатен и уважителен к ней. А она ему? Кажется, – тоже. Немудрено: женщина, несмотря на свои тридцать, хороша собой. Особенно большие серые глаза и огромные две русые косы, спускающиеся ниже поясницы. Ей говорили подружки, завистливо глядя на косы, что, мол, ее время прошло для ношения кос, что пора сменить прическу, что короткие волосы ей больше к лицу. Она слушала, согласно кивала, но не собиралась следовать их советам. Она – молодилась. Она понимала, что ее косы – краса и гордость; что именно на них чаще всего заглядываются мужчины. Им, мужчинам, изрядно поднадоел всеобщий перманент или химзавивка.

Она также понимала, что глаза и косы – достоинства не единственные. Тело, например. Да, в войну была страшной худышкой, как говорится, кожа да кости. Но потом постепенно, как только мирная жизнь стала налаживаться, появились милые сердцу мужчин округлости.

Короче, все при ней. Но, тем не менее, была страшно одинока. В личной жизни сразу у нее не заладилось. В сорок первом она любила и была любима. Ей тогда было восемнадцать. Она готовилась к сдаче госэкзаменов за десятилетку. У нее был парень, на три года старше ее. Но в июне началось. Парень решил идти на войну добровольцем, хотя и имел «бронь», так как работал все на том же заводе – «три тройки». Добившись своего, понимая, что может не вернуться с войны, парень настоял, чтобы они сходили в районный отдел ЗАГСа и официально оформили брак. После получения свидетельства о браке прошло четыре дня, и ее муж ушел на фронт. Ушел и не вернулся: за год до окончания войны его подстрелили в Западной Украине бандеровцы.

Естественно, горевала, получив похоронку. Но – время лечит. Однако, судя по всему, все-таки не до конца. Потому что ее первая любовь по-прежнему не давала ей возможности наладить личную жизнь. Потому что Ольга каждый раз, познакомившись с мужчиной, невольно сравнивала его с любимым Николенькой. Сравнения обычно не в пользу новых знакомых.

Этот, нынешний, вроде бы во всем ей пришелся по душе. Конечно, неделя знакомства – не то время, чтобы хорошо узнать человека. Но она сразу отметила: с ним ей очень хорошо, впервые, можно сказать, после смерти Николеньки. Хорошо ей и в постели, когда занимаются любовью. Полная гармония.

После окончания спектакля новый знакомый пошел ее провожать. Да так и остался у нее. Ее однокомнатная квартира находится в городке чекистов. Она получила эту квартиру в сорок шестом, как вдова фронтовика, погибшего за Родину. Сейчас, находясь одна, Ольга вновь размечталась. Мечты прервал звонок в дверь. Она рванулась в прихожую и распахнула дверь. Пришел он. Она хотела выговорить ему за долгое отсутствие, но раздражение сдержала. Бросившись на грудь, жарко расцеловала. Он легонько отстранил Ольгу и стал снимать обувь. Поставив туфли на место, прошел в туалет и стал умываться.

Ольга заглянула к нему.

– Ужинать будешь? Или, может, сразу в постель?

– Нет уж, – возразил, отфыркиваясь от воды, он. – Для начала лучше – подкрепиться, а там – посмотрим, будем действовать по обстоятельствам.

Ольга ушла на кухню. А вскоре появился там и он.

– Разогреваю макароны по-флотски… Будешь?

– Это, значит, отварные макароны с мясным фаршем? – спросил он.

– А ты разве никогда не ел?

– Нет, еще не пробовал. Но слышал, что должно быть очень вкусно.

– Ты меня удивляешь: это блюдо в меню любой послевоенной чайной или кафе.

– Я знаю. Но не довелось как-то брать.

– Жаль.

– Это еще почему, Олюсенька?

– Не с чем будет сравнить, не сможешь сказать, где вкуснее, – у меня или в столовке.

– Не огорчайся, милая, – он подошел к ней сзади и крепко прижал к себе. – Я и так знаю, что у тебя будет намного отменнее, потому что приготовлено твоими ручками, – он чмокнул ее в шею и, отойдя, сел на табуретку, придвинутую к столу.

Она задрожала. Ее всегда и сразу бросало в дрожь, а ноги от сладкой истомы подкашивались, когда он к ней прикасался, – губами, телом или руками. Он ел, а она, сидя напротив, с удовольствием наблюдала, как он это делает. Она видела, что макароны по-флотски ему действительно понравились.

– Вася, – обратилась она к нему, но тот почему-то, очевидно, увлекшись едой, не прореагировал.

– Вася, – вновь повторила она.

– А? Что? Ты ко мне?

– К кому же еще-то? Кроме тебя, здесь, кажется, никого больше нет.

– Извини, Олюсенька, задумался.

– Странно, но я не первый раз замечаю, что ты как-то не совсем привычно реагируешь на свое имя – так, как будто оно и не твое. А, вообще, тебя на самом деле Васей зовут? Не обманываешь? Не издеваешься надо мной? Не лапшу ли на уши доверившейся тебе женщине навешиваешь, а?

– Что ты, Олюсенька, как можно?! Не бери себе в голову разные глупости. Я – мужик серьезный и на подобное не пойду, – заметив на себе ее недоверчивый взгляд, спросил. – Не веришь? Можешь паспорт посмотреть. Значит, не доверяешь? Даже обидно.

– У нас говорят: доверяй, но проверяй. Дай-ка, милый, я в паспорт твой (на всякий пожарный) гляну. Сдается, что вовсе и не Вася ты. Да и в смысле твоего нынешнего семейного положения не грех проверить наличие соответствующего штампа.

Он встал, вышел из кухни и тотчас же вернулся с паспортом в руке.

– Вот, смотри, если тебе так интересно, – он сердито бросил перед ней документ.

Она, не смущаясь, взяла, раскрыла и прочитала вслух:

– Томилин Василий Митрофанович… А и верно, – она встала, подошла к нему и, обвив шею, легонько прикоснулась губами к его шершавой щеке. – Знаешь, что бы я с тобой сделала, если бы обнаружила неправду?

– Убедилась?

– Да.

– Тогда – верни мне паспорт, – он потянулся за документом, но Ольга отдернула свою руку.

– Нет уж… Надо взглянуть и на штамп.

Он стал ее поддразнивать.

– Отдай, а? Ну, пожалуйста? Ну, почему ты мне не веришь?

– А почему ты вдруг заартачился? Почему не хочешь, чтобы я взглянула на соответствующую страницу? Испугался, да? Не боись, бить не буду. Я только вышарю тебя за дверь. Но это для такого, как ты, не страшно, – Ольга явно озорничала. – Быстро найдешь дуру, подобную мне, и она пригреет тебя.

– Не дури, Олюсенька, отдай паспорт.

– Не отдам. Пока не посмотрю, – она стала быстро-быстро перелистывать страницы документа. – Ага, вот! Но здесь нет ничего! – разочарованно воскликнула она.

Он заливисто захохотал.

– А ты что хотела там увидеть?

– Штамп.

– Ну, и как?

Она легонько шлепнула его по спине.

– Издеваешься?!

Он встал, взял ее в охапку и понес в постель.

– Только там тебя и можно успокоить, ревнивица.