Хамелеоны. Детективы в стиле ретро Мурзин Геннадий

Часть 6

В понедельник, когда часы на вахте показывали четверть десятого, в учреждение на Вайнера, 4 вошла с авоськой в руке молодая и очень привлекательная женщина. Дежурный сержант это сразу отметил. Он встал и спросил:

– Гражданка, вы к кому? По какому делу?

– По делу, как мне кажется, очень важному. А вот кому рассказать – даже и не знаю. Могу и вам, но… Лучше бы – самому главному.

– «Самому главному», скорее всего, не получится. А вот дежурный офицер… Одну минуточку, – сержант стал набирать номер, и вскоре на том конце провода ответили. – Товарищ капитан госбезопасности, тут гражданка пришла… Да, утверждает, что по какому-то важному делу хочет сделать какое-то заявление… Слушаюсь… Понятно… Хорошо, – сержант положил трубку. – Сейчас, гражданка, спустится капитан, с ним пройдете, и он выслушает вас… Да, я забыл спросить: может, вам лучше с сотрудником милиции, в райотделении переговорить?

– Нет, что вы, именно мне нужен сотрудник госбезопасности… Я, конечно, точно не знаю, но мне так кажется.

В это время появился молодой человек в штатском.

– Вот, – сержант кивком указал на женщину.

– Пройдемте со мной, гражданка, – сказал молодой человек в штатском.

Войдя в свой кабинет, молодой человек придвинул к письменному столу мягкий стул, отстоявший далеко, и пригласил женщину присесть. Только после нее присел за столом и он.

– Слушаю вас, Ольга Ивановна…

– Простите, разве мы с вами когда-то встречались? Откуда вы меня знаете?

Емлина, а это была именно она, была потрясена, что первый же встретивший сотрудник госбезопасности ее, оказывается, знает и называет по имени и отчеству.

– Ольга Ивановна, – мягко сказал молодой человек, – служба у меня такая, чтобы знать людей. Особенно, если они работают на оборонном заводе. А, кроме того, мы с вами живем в городке чекистов. Только мой дом стоит параллельно улице Луначарского, а ваш рядом, но перпендикулярно.

– Никогда бы не подумала, что обо мне здесь знают.

– Напрасно. Наши органы для того и существуют, чтобы знать о людях многое… Извините, но давайте на этом ваше любопытство, то есть задавание вопросов, прекратим. Мы не любим отвечать на вопросы. Мы любим спрашивать и слушать ответы. Итак, я готов слушать. Рассказывайте, зачем пришли, что вас привело?

– Понимаете, не знаю с чего начать, – женщина замялась.

– Кстати, я вам не представился. Извините. Я – капитан госбезопасности Некрасов, помощник начальника УМГБ… А начните, советую, с самого начала.

– Чуть больше недели назад… Извините, я молодая и одинокая женщина, так что…

– Вы не смущайтесь. Рассказывайте все, что считаете нужным. Дальше этого учреждения ваш рассказ не выйдет. Будьте спокойны.

– У оперного, перед самым началом спектакля познакомилась с молодым мужчиной. Я, конечно, хотела купить его лишний билетик, но он отказался взять деньги… Мы познакомились… Он проводил меня до дома и остался… С того вечера он живет у меня.

– Вы вдова, уже много лет. В чем проблема? Разве вы не вправе проводить личное время так, как вам хочется, с кем хочется? Надеюсь, ваш приятель холост? Но даже если и нет, то и в этом случае это нашего ведомства не касается.

Емлина вновь отметила, но теперь про себя, что здесь ее хорошо знают.

– Я тоже так считала. Но лишь до вчерашнего вечера…

– Что же случилось вчера вечером?

– Собственно говоря, ничего особенного… Просто – мне кое-что в новом знакомом показалось странным…

– И что же именно?

– Иногда… Иногда он как-то непривычно для меня реагирует на свое имя… Вы меня понимаете?

– Пока – не совсем.

– Обычно – Вася, Вася, Вася – и он нормально. Но иногда вдруг он перестает реагировать. У меня появляется ощущение, что он забывается, утрачивает бдительность; что это и не его настоящее имя.

– Поясните, пожалуйста: вы подозреваете, что вашего нового знакомого зовут не Васей?

– Да.

– А вы бы взяли и проверили его паспорт: в конце концов, нет в этом ничего особенного. Он проживает у вас, и вы должны знать, кто у вас проживает, пусть и временно.

– Вчера вечером я так и сделала. Но… По паспорту получается, что он Вася… Василий Митрофанович Томилин.

– Вот видите, ваши подозрения оказались напрасными…

– Если бы это было так, то я бы к вам не пришла. Мне почему-то кажется, что паспорт не его; что он не тот человек, за кого себя выдает. Во всяком случае, он – не Василий. Но если не Василий, то кто же? И почему в паспорте стоит имя Василий?

– Успокойтесь, мы вашу информацию приняли к сведению и…

– Но это не все, товарищ капитан!

– А что еще?

– Сегодня под утро он во сне сначала что-то нечленораздельное бормотал, чем и разбудил меня, но потом очень внятно (знаете ведь, как подчиненный военный разговаривает с вышестоящим?) сказал три слова: «Будет исполнено, господин сержант!» То, что сержант, – понятно: отголоски войны. Но почему «господин»?!

– У вас все, Ольга Ивановна?

– Да. Извините меня. Я, наверное, пришла и кажусь вам вздорной бабой. Вот, мол, пришла в такое солидное учреждение с какими-то женскими глупостями. Но я считала своим долгом сообщить о своих подозрениях. Тем более, как вы сами подметили, я работаю на оборонном заводе. И интерес его мог быть продиктован не столько интимной стороной, а еще чем-то другим. Мне показалось, что он не случайно познакомился со мной.

– Вам не за что извиняться, Ольга Ивановна. Вы пришли далеко не с глупостями… Сожалею, что большего сказать не могу, не имею права. Вы успокойтесь. Постарайтесь и дальше вести себя с вашим знакомым Васей так, как будто вы ни в чем его не подозреваете. Хорошо? И, главное, ни в коем случае, ни при каких условиях никому, тем более вашему Васе, не говорите, что были у нас. Договорились?

– Да… Но в течение всей нашей встречи, товарищ капитан, меня не покидало ощущение, что вы о моем приятеле знаете… Это верно? Я не ошиблась?

– Извините, Ольга Ивановна, но ни на один ваш вопрос ответить не могу. Я уже вам сказал.

– Ну, – Емлина встала и направилась к выходу, – я пошла.

– Одну секунду, я вас провожу.

– Я выход, товарищ капитан, сама найду.

– Но вас не выпустят.

– Почему? Я пришла к вам добровольно, уйду от вас также добровольно.

– Но у нас так бывает не всегда: человек приходит иной раз добровольно, но уходит уже в наручниках. Так что… положено в вашем случае вас проводить.

Они вышли из кабинета вместе. Подойдя к вахте, тот же сержант встал и спросил:

– Все в порядке, товарищ капитан?

– Да. Гражданка может быть свободна.

Сержант вышел из своей будки и проводил до выходных дверей женщину. И, даже, открыл перед ней дверь.

Шифротелеграмма из Москвы в УМГБ Свердловской области:

«Действуйте, как считаете нужным. Но за провал операции – отвечаете головой. Генерал Троицкий».

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Должен заметить, что тогда умели хранить и охранять секреты. Тем более, когда речь шла о таком объекте, как так называемый лагерь „100“. К ним, к таким объектам, естественно, было привлечено самое пристальное внимание западных спецслужб, которые, не жалея средств, готовили все новых и новых агентов и внедряли на территории нашей области. Работенки хватало нашим чекистам. Можно сказать, с лихвой. Работали они хорошо, поэтому у спецслужб то и дело возникали проблемы, связанные с оборонными объектами Урала. Да, агентура пользовалась и слухами, однако их хозяева требовали, чтобы любой слух затем был подтвержден достоверной информацией. За поставляемую „дезу“ с агентов строго спрашивали и наказывали. Долларом, конечно. А, иногда, и головой».

Генерал Чернышев спустился вниз, к оперативным дежурным, что он делал крайне редко. И этим самым привел в настоящее смятение всех находившихся там. При его появлении все вскочили со своих мест и застыли по стойке «Смирно!» Они не знали, чего ждать, – благодарности, что маловероятно, или хорошего нагоняя, что может статься гораздо ближе к истине.

– Вольно, товарищи офицеры. И продолжайте работать, не обращая внимания на меня.

Все сели на свои места. А он прошел к столу старшего оперативного дежурного Савельева. Тот вскочил снова, но рукой генерал приказал сидеть.

– Как обстановка, подполковник?

– По области, товарищ генерал, обстановка нормальная: за текущие сутки не зарегистрировано ни одного убийства. Также нет ни одного преступления из категории тяжких.

– Но я, подполковник, не об этом. Я – о ситуации вокруг нашего подопечного.

– Там – согласно плану, товарищ генерал. Все идет нормально. Группы, сменяя друг друга, все время у него на «хвосте». Согласно вашей инструкции, оперативники не скрывают, что контролируют каждый его шаг. Со вчерашнего вечера в квартиру Емлиной не возвращается. Мечется по городу – днем и ночью. Он, судя по поведению, понимает, что находится фактически в наших руках. Но чего не понимает, так того, почему мы, не спуская с него глаз, не идем на задержание. Если судить по докладам руководителей оперативных групп, то он занервничал, психологически подавлен постоянным столь явным нашим присутствием. Догадывается, что его товарищ, второй парашютист завалился и уже не придет на явку. Очевидно, поэтому и не стал получать предназначенный ему перевод, а решился обратиться к родителям за помощью. Разрешите, товарищ генерал, – Савельев замялся, очевидно, не решаясь задать мучивший его вопрос.

– Что такое, подполковник?

– А мы не рискуем, товарищ генерал?

– Ты о чем?

– Может сломаться и решиться на самый крайний шаг – на самоликвидацию.

– Согласен, риск есть, подполковник. Однако мой опыт подсказывает, что он – на пределе. И вот-вот, в самом деле, сломается… Но не в смысле самоликвидации, а в смысле явки к нам с повинной. Чего, собственно, я и добиваюсь. Психологически подавленный враг – вовсе уже и не враг наш, а больше – союзник, возможный помощник.

– Значит…

– Это значит, подполковник, что игра кошки с мышкой продолжается. Пусть круглосуточно мышка видит, что она в когтях кошки, но кошка кушать ее, мышку, не собирается. Пусть по-прежнему наши люди откровенно мозолят ему глаза своим постоянным присутствием – на вокзале, возле билетной кассы; в чайной, когда зайдет перекусить; в сквере, когда решит передохнуть на лавочке; в трамвае, если куда-то поедет… Короче – везде и всюду рядом должен быть наш человек, в форме МГБ и в штатском. Затравленный зверек либо станет огрызаться и тогда станем брать, либо сам, видя безвыходность положения, придет к нам. Предпочтительнее – второй вариант. Хуже, если попробует скрыться за пределами области и станет отрываться от надоевшего до смерти «хвоста». В таком случае, как ни прискорбно, придется брать и самым решительным образом… Подполковник, ваш генерал – бо-ль-шой оптимист и всегда рассчитывает на лучшее… Подождем… У нас и у него время еще есть… Так что игра продолжается…

В это время в дежурную часть вбежал запыхавшийся помощник.

– Куда торопимся, капитан? – с явными шутливыми нотками в голосе спросил Некрасова генерал. Все присутствующие заулыбались, так как все поняли, что Чернышев находится в отличном настроении и чистки мозгов не предвидится.

– Товарищ генерал, на проводе – первый секретарь обкома партии Кириленко и хотел бы с вами лично переговорить… Переговорить сейчас же!

– Хорошо, капитан. Сейчас – поднимусь к себе и переговорю. Нет проблем.

– Мне пойти и сказать, чтобы подождали на проводе?

– Иди, капитан, и скажи, что я вот-вот буду.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

Некрасов вышел, а генерал вновь обратился к Савельеву:

– Тебе все ясно, подполковник?

– Так точно, товарищ генерал!

– А что именно тебе «ясно»?

– По-прежнему сидеть на «хвосте», по-прежнему плотно опекать, то есть мурыжить… И ждать кризиса.

– Молодец, подполковник. Ты все очень правильно понял. А это означает одно – я могу быть спокойным за успех операции, – и уже на выходе из дежурной части, обращаясь ко всем присутствующим, генерал добавил. – Всего наилучшего, товарищи офицеры, успехов вам. И еще: не надо так уж бояться начальства; оно, начальство, тоже иногда бывает с человеческим лицом.

Офицеры были не лишены чувства юмора, поэтому на шутку генерала прореагировали правильно. Хотя не переставали помнить крылатую фразу из произведения Грибоедова: избави пуще всех печалей – и барский гнев, и барскую любовь.

Часть 7

Шифротелеграмма из Москвы в УМГБ Свердловской области:

«Установлено, что объект „Z“ имеет при себе паспорт советского образца на имя Томилина Василия Митрофановича, жившего до войны в селе Светлояр Тамбовской области. Паспорт подлинный, не фальшивка. Паспорт выписан Крутихинским райотделом НКВД Тамбовской области в сорок шестом, после войны и был переправлен на Запад. Паспорт выписан, как показала проверка, на основании красноармейской книжки красноармейца Томилина Василия Митрофановича, который в сорок четвертом году погиб в Белоруссии и там же похоронен в братской могиле. Каким образом красноармейская книжка погибшего оказалась во вражеских руках – пока не установлено. Генерал Троицкий».

Чернышев поднялся к себе, на второй этаж, вошел в кабинет, подошел к своему столу и взял лежащую телефонную трубку.

– Здравия желаю, Андрей Павлович! Простите, что заставил ждать. Спускался к оперативному дежурному, интересовался обстановкой… Доложить?.. Понял, докладываю… За прошлые и текущие сутки ситуация с преступностью в области под контролем. Ни одного серьезного происшествия не зарегистрировано… Вы правильно поняли: все нормально… Что?.. Понимаете… Дайте же мне сказать, Андрей Павлович… Вам Москва сообщила?.. Странно… Я не думал, что это представляет интерес для первого секретаря обкома партии… Не спорю… Согласен с вами, что вы хозяин области и что вы… Поймите меня правильно, но я собирался доложить после завершения операции, а пока и докладывать, собственно, нечего… Я вас, Андрей Павлович, прекрасно понимаю, но и вы меня должны понять: речь идет о материалах совершенно секретных… То есть?.. Да что вы, Андрей Павлович, я не вправе вам не доверять… Вы не так меня поняли… Да?.. Вот даже как!.. Нет и нет!.. Что?.. Повторяю, нет!.. С погонами и звездой на них?.. Пока все в порядке, а там – видно будет. Все под Богом ходим… Хорошо, в двух словах история такова: на территории Западной Украины выброшены два парашютиста. Один провалился там же, на месте, второй успешно скрылся, и направился выполнять задание к нам, в Свердловскую область… Цель?.. Сбор разведывательных данных об оборонных объектах, прежде всего о лагере «100»… Где он сейчас?.. Чем занимается?.. Мы сидим у него на хвосте… Он?.. Мы и не скрываем… да-да… Никуда не денется… Почему не берем?.. Считаем рано еще… Москва говорит, что мы заигрались?.. Не знаю… План действий одобрен Москвой… Никаких других указаний не поступало… Обманываю? Вас, Андрей Павлович?! Это какое-то досадное недоразумение и не более того… Перед партией я чист: ни до войны, ни во время войны, ни сейчас, после войны у меня в мыслях не было, чтобы обманывать партию… Простите, еще раз повторю: досадное недоразумение… Обязательно, Андрей Павлович… Непременно доложу по завершении операции… Лично прибуду и доложу во всех подробностях… Что?.. Я такого же мнения: обком партии должен знать обо всем, что происходит в Свердловской области… Сомневаетесь?.. Напрасно: я не давал повода для недоверия… Да-да, я очень дорожу партбилетом… Его пронес в нагрудном кармане всю войну… Сейчас совсем не намерен с ним расставаться… Еще раз извините за недоразумение… Спасибо… Вам также желаю здравствовать… Всего наилучшего… Да… до встречи…

Чернышев положил трубку и нервно заходил по кабинету. Прежнего благодушия как не бывало. Он ходил и рассуждал вслух:

– Кто, кому это надо? Зачем Москве стравливать меня с Первым? Явно кто-то подсунул искаженную информацию. Ради какой цели? Москве ли не знать, что я выполняю в этом деле только их указания? Москве ли сомневаться в моей партийности? Кириленко ли подозревать меня? Невероятно! Идет какая-то подковерная борьба за власть, а я? Опять же крайний. Кто бы из них не вышел победителем в подковерной схватке – я обязательно и в любом случае буду проигравшим… Как всегда, неким мальчиком для битья! – он схватил фуражку, надел и пошел к выходу. – Поеду-ка я в обком, похожу по кабинетам, попробую разузнать, что да как; почему и из-за чего товарищ Кириленко так сердит; кто за этим стоит. Это так оставлять нельзя. Завотделом административных органов – старый друг. Уж он-то не станет финтить… уверен!

Он спустился на первый этаж. Подскочил дежурный офицер.

– Подать машину, товарищ генерал?

– Спасибо, не надо. До обкома партии по прямой – полкилометра… Своим ходом доберусь. Говорят, полезны пешие прогулки. А как ты считаешь?

– Точно так, товарищ генерал! – ответил офицер и заулыбался.

– Чему радуешься?

– У вас, товарищ генерал, хорошее настроение.

– Фи, – кисло усмехнулся генерал уже на выходе. – Тоже мне физиономист… Угадал… Как пальцем в небо… Было хорошее настроение, теперь, увы… Подгадили…

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Парашютист, за которым велась абсолютно открыто круглосуточная слежка, понимая, что находится в полной власти чекистов, обложен кругом, как дикий зверь, вырваться из кольца не мог. Участвуя в этой, как мне тогда казалось, необъяснимой операции, противоречащей логике молодого опера, не мог до конца понять смысл устроенного спектакля. Вот уже три дня мы знаем, где он обедает, и что предпочитает на завтрак; на какой скамейке сквера дремлет в предрассветные часы; сколько раз подходил за день к билетной кассе железнодорожного вокзала и в каком направлении брал билеты; какую газированную воду предпочитает брать у лотошниц… Знаем, видим, таскаемся за ним по пятам, но не берем. Почему? Хотим узнать явочные квартиры, пароли, место хранения шпионской амуниции? Но он ни в какую не выходит ни с кем на связь, а, во-вторых, мы уже поняли, что все свое он носит с собой, не оставляя без присмотра ни на минуту. Только значительно позднее я понял до конца тогдашний план генерала…

Это было, если я не ошибаюсь, в среду, ближе к вечеру, точнее – около четырех. Я и мой напарник вот уже три битых часа печемся на июльской жаре (июль в тот год выдался, как сейчас помню, чрезвычайно жарким, когда за тридцать один день на землю не выпало ни капли дождя, когда столбик термометра не опускался ниже тридцати градусов), обливаясь потом, следуем за парашютистом, как няньки за маленьким барчуком. Измотанные и злые, все время держа дистанцию, то есть, не входя в прямое соприкосновение (это было запрещено данной нам инструкцией), мы с нетерпением поглядывали на наручные часы, ожидая той благословенной минуты, когда эстафету от нас примут другие.

Но что это? Наш подопечный, сидевший на скамеечке, возле кинотеатра «Урал», стремительно встал и быстрым шагом направился по улице Свердлова в сторону железнодорожного вокзала. Судя по тому, как он шел (обычно он ходил медленно, часами разглядывая витрины магазинов), мне показалось, что он принял какое-то решение. На пересечении улиц Свердлова и Азина он чуть не попал под колеса «полуторки». Водитель высунулся из кабины и, матерясь почем зря, погрозил ему кулаком.

Парашютист не реагировал. Я посчитал, что он может предпринять какие-то неординарные шаги, поэтому сказал напарнику, чтобы тот с ближайшего телефона-автомата связался со штабом и сообщил, куда направляется наш объект. Чтобы были ко всему готовы наши люди на вокзале. К любому развитию событий. А он, тем временем, поравнявшись со зданием, где располагалось тогда шестое отделение милиции, остановился, потоптался в нерешительности и юркнул внутрь. Зачем? Что ему там понадобилось? Что еще он надумал? Я находился в некоторой растерянности. Войти и нам? Но правильно ли?

Решил не входить, но предупредить начальство. Напарник убежал звонить, а я остался дежурить у входа в шестое отделение милиции».

В отделение милиции вошел мужчина. Огляделся по сторонам. Увидев дежурного сержанта с повязкой на рукаве, подошел к нему. Он хотел что-то спросить того, но сержант довольно грубо опередил.

– Ты к кому? По какому вопросу?

– Товарищ… мне ваш начальник нужен… капитан Шестаков… Он у себя?

Сержант почему-то расхохотался.

– Ты, мужик, опоздал. У нас теперь другой начальник.

– А… что же…

– С Шестаковым, что ли?

– Д-да.

– Ничего серьезного. Выперли его из начальников… А тебе, собственно, кто нужен – начальник или только персонально Шестаков?

– Мне бы лучше с ним, но…

– Нет проблем, мужик. Можешь и с ним. Поднимись на второй этаж, поверни направо, справа третья дверь. Там увидишь…

– Он, что…

– Он теперь, мужик, в замах ходит.

– Понятно… Так мне можно?

– Иди… Нет, постой-ка, мужик, – сержант грубо взял его за рукав и стал внимательно вглядываться. – Что-то мне лицо твое слишком знакомо… Встречались? Где?

– Не помню. Правда, вы, товарищ, могли меня видеть недавно… Я сюда приходил… И тоже к Шестакову… Мы с ним давние приятели, еще со школы.

– Приятели? – переспросил сержант. – Что за околесицу несешь? Разве приятель мог не знать, что с ним приключилось?

– Я в командировке долго был. Только что вернулся, поэтому и не знаю ничего.

– Ладно, иди, если так. То-то, гляжу, – лицо знакомое.

Сержант отвернулся, а мужик поднялся на второй этаж и постучал в дверь кабинета. И тотчас же услышал:

– Да, входите!

Отворив дверь, вошел. Шестаков, сидя вполоборота к нему, поднял глаза на вошедшего. Их взгляды встретились.

– Вот и я, капитан, – просто и буднично сказал вошедший.

Шестаков нисколько не удивился или, может, лишь сделал вид, что не удивился.

– Очень рад еще одной встрече… Зачем теперь? Снова какую-нибудь доверенность заверить?

– Давай, не будем, капитан. Ты знаешь, кто я. Ты также знаешь, и зачем я здесь… Так что не стоит друг друга водить за нос… Вы измотали меня своими дьявольскими манерами работать с клиентурой.

– Измотали, говоришь? Устал? Тогда – присаживайся. Правда, я должен поправить вас, гражданин… Как вас там?

– Томилин Василий Митрофанович…

– Так вот, гражданин Томилин, я вас не мог «измотать», так как вы – не по моему ведомству.

– Все вы из одного ведомства… Ладно, я пришел не дискуссии вести… Бери меня… Знаешь, где все эти люди, что на хвосте сидят? В печенках! Мне кажется, что их рожи еще с год будут во сне приходить.

– Конечно, это дело не мое, но все же скажи, почему не стал выходить на агентурную сеть? Ведь в твоем положении…

– Как раз именно в моем положении этого делать не следовало, капитан. Скажи, зачем еще и агентуру заваливать? Впрочем, я никакой агентуры не знаю и ничего тебе, капитан, не говорил.

– Не тревожься понапрасну. С тобой будут работать настоящие спецы. Не из уголовки. Так что готовься.

Томилин неожиданно спросил:

– У тебя, капитан, проблемы… по службе? Из-за меня?.. Очень жаль…

– Пожалел волк кобылу – оставил хвост да гриву.

– Не веришь? А зря. Я ведь тоже человек… Понимаешь, капитан, за эти последние дни я многое передумал… было время… Меня готовили, но я оказался не готов к чекистским изощрениям подобного рода… Да, я подвел своих хозяев. При провале я обязан был покончить с собой… пытался… Несколько раз… Вроде, что тут трудного… Вот так, взял в рот лацкан пиджака, раз…

В этот момент в кабинет ворвались трое в штатском. Действительно, раз и парашютист на полу. Оторвав лацкан, ему позволили встать и сесть.

Томилин, отряхнувшись, сказал:

– Какие все нервные, право… Я лишь хотел показать, как это делается. Неужели эти люди, капитан, подумали, что собираюсь самоликвидироваться? Я это мог сделать десятки раз… Силы воли не хватило. Оказывается, очень непросто лишить себя жизни, капитан. Я даже и не подозревал… В детстве, в школе учителя внушали, что самоубийство – это слабость. Нет, не слабость, а большое человеческое мужество… Я, вот, им не обладаю… Жить хочу… И очень! – он повернулся к стоявшим у него за спиной и следившим за каждым его движением. – Судя по манерам, вы и есть те самые, с кем мне надлежит в дальнейшем общаться… Если верить первому впечатлению, то я могу твердо заявить: попал в надежные руки! Люблю, знаете ли, иметь дело с профессионалами, или, как недавно выразился капитан, со спецами.

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Прошло, наверное, с полчаса. Мы по-прежнему сторожили у входа в отделение милиции. Мы видели, как подъехала светло-серая «Победа» и из нее выскочили трое в штатском и устремились внутрь здания. Мне не требовалось объяснять, кто это и зачем приехали. Спустя совсем немного времени, появился наш подопечный, справа и слева стиснутый дюжими молодцами в штатском. Когда его усаживали на заднее сидение машины, я обратил внимание на оторванный лацкан пиджака у нашего подопечного и на его несколько помятый вид. Во всем же остальном – он оставался прежним – самоуверенным, несмотря на психологическое воздействие, решительным. То есть, по-прежнему палец в рот ему лучше не класть. Что и говорить, западные спецслужбы своих людей готовить умеют. Школа!

Так вот и закончилась (во всяком случае, для меня) та давняя операция по обезвреживанию заброшенного шпиона, доставившего столько хлопот не только чекистам, но и нам, милиционерам».

Шифротелеграмма в Москву из УМГБ Свердловской области:

«Докладываю: объект „Z“ сам явился в органы. Дает признательные показания. Готов к сотрудничеству. Не против участвовать в радиоигре. Жду указаний. Генерал Чернышев».

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Потом, по некоторым доходившим до меня отрывочным сведениям, я знал, что парашютист был задействован в организованной радиоигре с его хозяевами, благодаря чему удалось заманить на Урал еще нескольких шпионов, которые также были взяты нашими органами, теперь уже – без каких-либо хлопот. Благодаря сотрудничеству, парашютист был осужден сравнительно на небольшой срок – на двенадцать лет лагерей. Отбывал срок в одном из спецлагерей нашей области. По отбытии наказания – осел в Свердловске.

В 1990—1991 годах я случайно увидел показываемый по телевизору митинг. Один из выступавших правозащитников мне показался очень, ну, о-че-нь знакомым, хотя и прошло столько лет. Выступал благообразный старичок, который на своем примере показывал всем собравшимся всю жестокость и бесчеловечность «сталинской карательной машины» и требовал реабилитации всех ее жертв. Он имел в виду и себя. Откуда было знать митингующим, при каких обстоятельствах этот правозащитник оказался в сталинских лагерях? Эта жертва политических репрессий выглядела убедительно и сорвала кучу аплодисментов. Правда, насколько мне известно, он не был реабилитирован. Но это неважно: человек стал политиком областного масштаба. Престарелым политиком, но все же… Политиком, за плечами которого срок за попытку шпионажа в пользу ЦРУ, срок, который к политике тогда не имел абсолютно никакого отношения.

Несколько слов о дальнейшей судьбе завербованных и законсервированных Черемисове и Серегиной. Оба еще несколько лет жили и не подозревали, что каждый их шаг фиксирует госбезопасность.

Насколько мне известно, спустя год после описанных событий, Черемисов получил от прибывшего оттуда резидента задание, касающееся того же самого объекта, проходившего тогда под кодовым названием «Лагерь – 100». После взятия секретных данных и при попытке их передачи сотруднику американского посольства в Москве был задержан и осужден. Недавно, читая одну из областных газет, случайно наткнулся на эту фамилию. Он по-прежнему живет в Невьянске. Он также слывет жертвой политических репрессий и от этого имиджа имеет определенные дивиденды. Официально, правда, также не реабилитирован. Обижается, как я понял, на нынешнюю власть, говоря, что там засели партноменклатурщики прежнего режима, которые никогда в душе не признают за ним его законные права репрессированного.

Серегина же – давно на пенсии, тихо и мирно доживает свой век. Ее так и не расконсервировали, то есть она так и не получила от ЦРУ никакого задания. По прошествии многих лет Серегину все же пригласили на Вайнера, 4. Там она не стала отпираться и рассказала все, что знала. За давностью лет и по причине того, что фактически она не нанесла реального урона безопасности страны – судить не стали, и уголовное преследование было прекращено.

Похуже, но тоже ничего, с мужем ее, Серегиным А. А. Когда история с женой стала известна в обкоме КПСС, его убрали из редакторов. Хотели исключить из партии (за потерю бдительности), но за него заступились: ограничились выговором без занесения в учетную карточку. Он также давно на пенсии. Ни в какой политике, тем более в спекуляциях, не замечен. Во всяком случае, мне ничего неизвестно. Серегин А. А. знает, что я знаю прошлое его жены. Но мы оба делаем вид, что ничего друг про друга не знаем.

И последнее. Я бы не хотел, чтобы меня поняли неправильно те, кто будут читать мои воспоминания. Я не хотел и не хочу обелять прошлое. Я не хотел и не хочу говорить, как это делают некоторые другие, что не было в природе миллионов жертв политических репрессий. Они были! Но я не хочу, чтобы в рядах (скажу так: в святых рядах) жертв политического ГУЛАГа подвизались личности, не имеющие к этому абсолютно никакого отношения. Я хочу лишь сказать: пережившие ужас сталинских лагерей, жертвы подлинных политических репрессий должны быть поразборчивее, принимая в свои ряды новых членов. Омерзительно, когда правозащитной деятельностью сегодня занимается тот, кто предал Родину, родную землю. Предал не из политических убеждений, а ради спасения собственной шкуры, ради пухлой пачки американских долларов, меняя хозяев, как перчатки. Надо знать: продавший свою родную землю однажды – продаст ее еще не раз. Продаст сразу, как только станет ему выгодно».

Алые седины