Стать сильнее. Осмыслить реальность. Преодолеть себя. Всё изменить Браун Брене
Эндрю засмеялся, когда сказал, что у него был самый короткий ОПН в истории: «Я неудачник». Когда я спросила, с помощью какого раскрытия самооценки он смог перейти от «Я неудачник» до «Мне не удалось», он сказал: «Мне точно пришлось разбираться с виной, стыдом, страхом, перфекционизмом, ответственностью, доверием и неудачей. Я могу простить ошибку другим людям, но я суров по отношению к себе. Доверие к себе – это важный момент для меня».
Раскрытие стыда и перфекционизма
Разница между стыдом и виной заключается в том, что именно мы себе говорим. Стыд делает акцент на личности, а чувство вины – на поведении. Это не просто семантика. Существует огромная разница между «Мне не удалось» (вина), и «Я неудачник» (стыд). Первое – это признание несовершенства человеческой натуры. Второе – вердикт собственному существованию.
Важно помнить, что, когда балом правит перфекционизм, стыд овладевает пространством. Перфекционизм – это нездоровое стремление. Он не спрашивает: «Как я могу стать лучше?» Вместо этого он вопрошает: «Что подумают люди?» Когда мы рассматриваем свои истории, нужно подумать над вопросами: «Было ли что-то в этих событиях, из-за чего я ощутил себя не таким, каким хочу выглядеть в глазах других людей? Мой карточный домик притворства рушится?» Те из нас, кто борется с перфекционизмом, легко представят ситуации, похожие на ту, в которой оказался Эндрю, когда мы оглядываемся назад и думаем: «Я зациклился на том, чтобы доказать, что я могу, вместо того чтобы отступить и спросить: а нужно ли мне это и вообще хочу ли я этого?»
Еще один помощник стыда – сравнение. У меня над столом висит фотография бассейна, в котором я плаваю, чтобы не забывать держать сравнение под контролем, с подписью: «Оставайся на своей дорожке. Сравнение убивает творчество и радость». Для меня плавание – тройная польза для здоровья: медитация, терапия и физическая нагрузка, но только тогда, когда я остаюсь на своей дорожке, сосредоточившись на дыхании и пульсе. Проблемы начинаются, когда я пытаюсь синхронизироваться с пловцом на соседней дорожке, чтобы мы даже от бортика отталкивались одновременно: тогда я начинаю сравнивать и конкурировать. Пару месяцев назад я таким образом чуть не повредила себе плечо. Поверьте, сравнение вытесняет из жизни творчество и радость!
Если в нашей истории фигурируют стыд, перфекционизм или сравнение и мы чувствуем себя изолированными или «хуже, чем…», то необходимо использовать две совершенно неожиданные стратегии. Мы должны:
Поговорить с собой так же, как мы говорим с теми, кого любим.
Да, ты совершила ошибку. Ты человек.
Ты и не должна делать это точно так же, как кто-то другой. Исправление ошибки и заглаживание вины поможет.
Ненависть к себе – нет.
Обратиться к тому, кому мы доверяем; к человеку, который заслужил право услышать нашу историю и способен отреагировать с сочувствием.
Вторая стратегия особенно эффективна, потому что стыд не может выжить там, где о нем говорят вслух. Он процветает в обстановке секретности, молчания и осуждения. Если мы можем поделиться своим опытом стыда с кем-то, кто отреагирует с сочувствием, стыд не выживет. Мы можем поделиться своими историями, даже своими ОПН, чтобы прояснить, что мы чувствуем и чем именно вызваны наши чувства. И это позволяет нам построить более глубокие, более значимые отношения с самими собой и с близкими людьми.
Эндрю обратился к другу, поделился своими переживаниями, получил сочувственный ответ и позволил себе делать то, что обычно разрешает другим. Эта история могла бы закончиться и не так хорошо – для этого была масса возможностей, – и был только один способ справиться с ней: задушить стыд.
Разбираемся с виной и ответственностью
В научно-исследовательских кругах мы считаем вину формой гнева, используемого для снятия дискомфорта или боли. Комбинация стыд – вина очень распространена, потому что, когда мы отчаиваемся избавиться от боли стыда, обвинение кажется нам самым быстрым решением. Например, если я вдруг выясню, что пропустила важный звонок, то в минуту этого разочарования могу сорваться на своего ребенка, студента или подчиненного. Я всегда говорю, что, когда нам стыдно, мы не подходим для человеческого общения и особенно опасны в этот момент для людей, над которыми у нас есть какая-то власть.
Речь не идет о чем-то значительном: обвинение используется и для снятия легкого дискомфорта. Вы опоздали на работу, не можете найти рубашку, которую собирались надеть, в результате кричите на свою вторую половину, что, дескать, вещи не на местах и ничего невозможно найти. Смысла в этом нет. Обвинение просто приносит нам какое-то облегчение и ощущение мнимого контроля. На самом деле у людей, которые полагаются на обвинения и придирки, потребность в контроле настолько сильна, что мы лучше возьмем чужую вину на себя, чем допустим, что «такое случается»; но если что-то «вдруг случается», то как я могу это контролировать? Поиск козла отпущения заставляет нас поверить, что всегда кто-то виноват и, следовательно, исход дела можно проконтролировать. К сожалению, подобное обостренное чувство вины на самом деле непродуктивно и губительно.
Я понимаю, что мне нужно разбираться с виной, когда в моих ОПН виден ребенок, который тычет пальцем и кричит в праведном гневе: «Это все их вина!», или если я начинаю искать виновного в несправедливости или беспокойстве, о которые я споткнулась и упала. Вспомните Эндрю: одной из первых мыслей, пришедшей ему на ум, когда он «суетился под скалой», была: «Кто виноват?» Я предполагаю, у большинства из нас был опыт обвинения и суеты, лишь бы избавиться от неприятного ощущения, что «я неудачник».
Разница между ответственностью и обвинением очень похожа на разницу между чувством вины и стыда. У вины дурная репутация, но эмоциональный дискомфорт от нее может быть мощным и здоровым стимулом для перемен. Конечно, чувство вины относительно чего-то (над чем у нас нет контроля или над тем, что не входит в нашу зону ответственности) не полезно, и в результате мы путаем с виной стыд и недостаточность своих действий.
Как и в случае с виной, ответственность часто сопровождается желанием жить в соответствии со своими ценностями. Ответственность означает, что мы или кто-то другой отвечает за конкретные действия и их последствия. Обвинение, с другой стороны, – это лишь быстрый и простой способ избавиться от гнева, страха, стыда или дискомфорта. Мы думаем, что будем чувствовать себя лучше после того, как укажем пальцем на кого-то или что-то, но ничто не меняется. Вместо этого обвинение убивает отношения и организационную культуру, и к тому же это заразительно! А еще для многих это самая распространенная реакция.
Ответственность – необходимое условие для прочных отношений и культур. Она требует аутентичности, действий и мужества извиниться и исправить ошибку. Раскрытие ответственности – это тяжелый и трудоемкий процесс. Он также требует уязвимости. Мы должны призвать свои чувства и примирить свое поведение и выбор со своими ценностями. Эндрю продемонстрировал как уязвимость, так и смелость, когда встал перед коллегами и сказал: «Я совершил ошибку и прошу у вас прощения!»
Разбираемся с доверием
Доверие к себе и другим людям – это зачастую первая жертва падения, а истории подорванного доверия могут принудить нас к оборонительному молчанию. Может быть, нас кто-то предал или подвел или наши собственные суждения оказались ошибочными. Как я мог быть таким наивным и глупым? Как я пропустил предупредительные сигналы? Если я и усвоила что-то из своего исследования, так это то, что доверие возникает не в один момент, хотя бы и между двумя друзьями или на работе; оно появляется в процессе взаимоотношений.
Несколько координаторов программы Тhe Daring Way рассказали мне про книгу Чарльза Фельтмана The Thin Book of Trust («Тонкая книга доверия»). Хотя она посвящена укреплению доверия на работе, я увидела, что определения доверия и недоверия в этой книге соответствуют моим собственным выводам. Фельтман описывает доверие как «желание рискнуть и открыть то, что ценно для вас, другому человеку», а недоверие – как решение, что «в этой ситуации небезопасно делиться важным для меня с другим человеком».
Когда мы разбираемся со своими историями утраты доверия, необходимо точно определить, где находится брешь, и с ней работать. Вот что об этом пишет Фельтман: «Неудивительно, что люди редко говорят о недоверии напрямую. Если вам придется использовать такие слова, как «подлый», «лицемер» или «лжец», чтобы сказать кому-то о том, что вы ему не доверяете, то вы, вероятно, дважды подумаете об этом». Возможность указать на конкретное поведение, а не просто использовать слово «доверие», также может помочь нам разобраться с нашими историями падения. Чем предметнее мы будем разбираться, тем выше вероятность того, что сможем достичь изменений.
В своем исследовании я обнаружила семь элементов, которые оказались важными для доверия как к себе, так и к окружающим. Я решила использовать для этих элементов акроним BRAVING (смелость). Для меня это также контрольный перечень, когда я разбираюсь с доверием к людям в моей жизни. Как мудро отметил Фельтман, разбивка атрибутов доверия на конкретные моменты поведения позволяет более четко выявлять и устранять проблемы с доверием. Мне нравится мой BRAVING, потому что как перечень смелости он напоминает, что доверие к себе и другим людям – это процесс, который требует смелости и открытости.
Boundaries (границы). Вы уважаете мои границы и в случае, если не понимаете, что нормально, а что нет, – спрашиваете. Вы готовы сказать «нет».
Reliability (надежность). Вы делаете то, что говорите. На работе это означает выполнение своих компетенций и обязанностей таким образом, чтобы не давать лишних обещаний, выполнять обязательства и расставлять приоритеты.
Accountability (ответственность). Вы признаете свои ошибки, извиняетесь и исправляете их.
Vault (могила). Вы не выдаете информацию и не рассказываете о переживаниях людей, которые не имеют к вам никакого отношения. Мне нужно знать, что мою откровенность уважают и не разглашают. Я также не хочу, чтобы мне рассказывали что-либо о других людях, – такого рода информация должна быть конфиденциальной.
Integrity (верность своим принципам). Вы выбираете смелость вместо комфорта. Вы выбираете то, что правильно, вместо того, что весело, быстро или легко. И вы предпочитаете практиковать свои ценности, а не просто исповедовать их.
Nonjudgment (неосуждение). Я могу попросить то, что мне нужно, как и вы можете попросить то, что нужно вам. Мы можем говорить о своих чувствах без осуждения.
Generosity (великодушие). Вы стараетесь наилучшим образом толковать намерения, слова и действия других.
Уверенность в себе часто становится первой жертвой падения. Во многих интервью, касающихся профессиональных и личных неудач, участники исследования говорят: «Я не знаю, смогу ли я доверять себе снова» или: «Я потерял веру в собственные суждения». Если вы перечитаете этот перечень и измените местоимения, то увидите, что BRAVING также является мощным инструментом для оценки нашей уверенности в себе.
В – Уважаю ли я свои собственные границы? Четко ли я понимаю, что допустимо, а что нет?
R – Надежен ли я? Делаю ли я то, о чем говорю?
А – Несу ли я ответственность?
V – Уважаю ли я свои истории радостей, проб и ошибок и делюсь ли ими надлежащим образом с другими?
I – Действую ли я, исходя из своих принципов?
N – Прошу ли я о том, что мне нужно? Не осуждаю ли я потребность в помощи?
G – Великодушен ли я к себе?
Если вы проверите выбор и поведение Эндрю на соответствие любому из данных элементов доверия, то увидите, что ошибки в плане личной ответственности, честности или ценности необязательно означают потерю доверия к себе. Доверие и ошибки могут сосуществовать, и зачастую именно так и происходит до тех пор, пока мы не исправляем свои ошибки, не начинаем следить за соответствием своих поступков своим ценностям и противостоять стыду и обвинению.
Разбираемся с неудачей
Фраза, которая все время крутилась в голове у Эндрю, – «Я неудачник». «Неудача» – скользкое слово, потому что мы используем его для описания широкого спектра опыта: от рискованных усилий, которые не оправдались, и идей, которые никогда не были реализованы, до болезненных моментов, изменяющих жизнь. Независимо от того, о каком опыте идет речь, неудача ощущается как упущенная возможность, как то, что не может быть переделано или повернуто вспять. Независимо от контекста и масштаба, неудача приносит с собой ощущение, как будто мы потеряли часть своей личной силы.
У многих из нас отрицательная реакция на слово «сила» чуть ли не на физическом уровне. Я думаю, это потому, что мы путаем понятия силы и власти над чем-то или кем-то. Но я говорю о той силе, определение которой дал Мартин Лютер Кинг: «Сила – это способность достигать своих целей и добиваться изменений».
Неудача зачастую заставляет почувствовать бессилие лишь потому, что мы не достигли своей цели и/или не добились желаемых изменений. Связь между неудачей и бессилием очень важна – годы исследований убедили меня, что мы, когда чувствуем собственное бессилие, становимся наиболее опасны как для себя, так и для окружающих. Бессилие приводит к страху и отчаянию. Подумайте о насилии, издевательстве, терроризме и проследите в нем безумную попытку убежать от бессилия.
Чувство беспомощности, появляющееся после неудачи, начинается для каждого из нас со знакомых мыслей о том, что «могло бы быть» или «должно было бы быть», и страх увеличивается вместе с уверенностью в том, что возможность навсегда потеряна. Укрепляющееся чувство бессилия в конечном итоге приводит к отчаянию. Мое любимое определение отчаяния дал пастор Роб Белл: «Отчаяние – это духовное состояние. Это уверенность в том, что завтра будет таким же, как сегодня». Мое сердце остановилось, когда я услышала, как он сказал это. Мне знакомо это ощущение нахождения «под скалой» с мыслями о том, что нет никакого выхода и завтра будет то же, что было вчера. Для меня это чувство абсолютного духовного кризиса.
В ходе своей работы я выяснила, что для того, чтобы избавиться от бессилия и отчаяния, нужна надежда. Надежда – это не эмоция: это когнитивный, то есть мыслительный процесс из трех составляющих: цель, стремление, организованность, как их обозначил исследователь С.Р. Снайдер.
Надежда приходит, когда мы можем ставить цели, обладаем упорством и настойчивостью, чтобы преследовать эти цели, верим в свою способность действовать. Снайдер также обнаружил, что надежде можно научить. Когда есть необходимые условия, границы и поддержка, дети учатся у родителей. Но даже если мы в детском возрасте не научились надеяться, у нас все еще есть возможность сделать это уже взрослыми. Просто чем человек становится старше, тем ему тяжелее, потому что у взрослого за спиной большой опыт и груз накопленных привычек, от которых придется отказаться.
Надежда сопровождает борьбу. Если мы никогда не падали или не сталкивались с трудностями в детском возрасте, то лишены возможности развивать упорство и чувство организованности, чтобы надеяться. Один из величайших даров, которые мне передали родители, – это надежда. Когда я падала или терпела неудачу, они не бежали меня спасать. Они поддерживали меня, но при этом всегда давали мне возможность выбираться самой. Они придавали большое значение выдержке и смелости, и это сослужило мне затем хорошую службу, особенно в моей карьере писателя.
Я написала свою первую книгу в 2002 г. и назвала ее Hairy Toes and Sexy Rice: Women, Shame, and the Media («Волосатые пальцы ног и сексуальный рис. Женщины, стыд и средства массовой информации»). Название было основано на двух историях из моей собственной жизни во временном диапазоне двадцать пять лет. История про волосатые пальцы касалась моего первого опыта со стыдом и образом тела. Когда мне было восемь лет, я обнаружила пушок на большом пальце ноги и провела несколько месяцев, упорно разглядывая глянцевые журналы типа «Мне семнадцать» или «Проблемы юной леди» в поисках информации, нормально это или нет. Ничего. На любых крупных планах ног моделей их пальцы были абсолютно гладкими, без каких-либо признаков волос. Я была убеждена в том, что я единственная в мире девочка с волосатыми пальцами. Этот опыт привел меня к тому, что я стала покупать вещи из рекламы в журналах, вроде блеска для губ Noxzema и Bonne Bell, и прятала свои пальцы. Так у меня начался роман с самой собой.
Сексуальный рис – это про популярную телевизионную рекламу 1999–2000 гг. Однажды после долгого дня преподавания я вернулась домой еще до возвращения Стива с нашей маленькой дочкой. После завершения ритуала «бюстгальтер-волосы-телевизор» я опустилась на диван перед телевизором с мыслью, что бы такое придумать на ужин, когда мое внимание привлекла реклама. Красивая женщина в шелковом белье и великолепный мускулистый парень щупали друг друга и сползали на пол перед холодильником. Через пару секунд любовники остановились, чтобы покормить друг друга с ложки. «Ммм, это похоже на рис», – подумала я. Наконец в самом последнем эпизоде камера показала миску риса и знакомый логотип. Я закатила глаза и подумала, что это было очень глупо.
Затем я начала размышлять: «Неужели они думают, что люди на самом деле это делают? Думаю, мужчинам понравилось бы прийти домой, съесть ужин с ложки и лишь затем заняться сексом перед холодильником». Потом, как и предполагали рекламщики, мне стало немного грустно от своих мирских планов на ужин и от дурацкого свитера, в который я была одета… и возможно, на ужин у нас будут одни лишь сэндвичи… и половина разговоров придется на то время, когда мы с мужем будем заниматься с нашей малюткой Эллен… и лишний вес, который я не могу сбросить после беременности… и я неизбежно усну перед телевизором во время новостей.
Таким образом, я использовала эти переживания в названии своей первой книги о своих исследованиях на тему женского стыда. Я потратила полгода на поиск агента и получила море безличных писем-отказов. Моей последней надеждой стала конференция писателей в Остине, где плата за вход давала возможность десятиминутной беседы с реальным живым редактором из Нью-Йорка. Мне было страшно, я испытывала возбуждение и надежду. Я встречалась с редактором из известного издательского дома, который выпускает серьезную научную литературу. Редактор мне понравился с первого взгляда. У него были немного растрепанные волосы, он носил большие странные очки и казался немного угрюмым. На мой взгляд, это делало его авторитетным. «Что вы хотите мне показать?» – спросил он, когда я села напротив.
Удивительно, но я совершенно не нервничала, когда произносила заранее подготовленную и отрепетированную речь. Редактор подпер подбородок кулаком и нахмурился. «Вы сейчас можете мне что-нибудь показать?» – спросил он. Я протянула свои сочинения вместе с сопроводительным письмом. Он взял несколько страниц, начал читать и через несколько минут заметил вслух, что в моих мыслях есть нечто важное и ценное, но заголовок никуда не годится. «В стыде нет ничего смешного. Не надо облегчать эту тему. Ницше как-то сказал по этому поводу: «Что вы считаете наиболее гуманным? – Избавить кого-либо от стыда. Что такое освобождение? – Никогда не чувствовать стыда перед самим собой». Будьте серьезнее. У вас есть для этого все задатки», – пояснил он.
Я стала говорить, что не согласна с ним, что серьезный разговор о стыде и признание важности юмора и смеха – это не взаимоисключающие понятия, но мое время подошло к концу. Редактор быстро дал мне имя и телефонный номер агента. На прощание он сказал: «Я ненавижу юмор. Мне не нравится ваш заголовок. Не надо смешных историй. Запомните слова Ницше!» Дверь за мной закрылась.
Я оказалась «под скалой». Вместо того чтобы выползать из-под нее, я последовала совету специалиста из Нью-Йорка, сменила название на «Женщины и стыд» и избавилась от некоторых смешных историй в тексте. Я не могла убрать все забавные моменты из книги, но, оглядываясь назад, понимаю, что убрала намного больше, чем должна была, и я оказалась не верна своим принципам. Редакторский агент отклонил мое предложение, и на следующий год я отправила еще сорок писем агентам и издателям. Все, что я получала в ответ, были официальные письма примерно с одной и той же формулировкой: «Мы не заинтересованы в книге о стыде с научным уклоном». В результате я заняла деньги у родителей и в 2004 г. самостоятельно издала «Женщины и стыд». Феномен самостоятельного издательства тогда был относительно новым, это было дорого и неэффективно, к тому же предполагалось, что изданные таким образом книги должны храниться у автора, и мы со Стивом для этого прибегли к помощи нашего друга Чарльза. Я даже продавала книги со своей машины на различных мероприятиях.
Однажды коллега на факультете остановил меня в лифте и сказал: «Я прочитал твою книгу. Она действительно сильная. Я собираюсь заказать ее и добавить в свою программу. Кто твой издатель?»
Я помолчала с минуту, а потом сказала: «Я опубликовала ее сама».
При выходе из лифта и придерживая дверь рукой, он повернулся ко мне и сказал: «Извини. Я действительно не могу добавить в свою программу книгу, опубликованную из самолюбия».
Я не могла дышать – вес скалы буквально придавил меня. Я сразу представила, как раздаю книги на улице, вроде тех уличных торговцев с сумкой-кошельком на ремне. Мне было так стыдно, что несколькими днями позже, когда одна дама-покупательница достала чековую книжку и спросила, кому выписать чек, я сказала: «Издателю», – и притворилась, что не я сама издала книгу.
Однако спустя полгода моя книга заинтересовала профессионалов в области психического здоровья и стала продаваться как горячие пирожки. Я даже убедила крупного дистрибьютора помочь мне поставлять ее в несколько магазинов Barnes & Noble. Тогда, в некий волшебный вечер, я встретила одну из моих героинь – психолога и автора Харриет Лернер. Одно вело к другому, и за три месяца у меня появился и агент, и договор на книгу «Женщины и стыд». Я не могла в это поверить!
Переделанная книга называлась «Я думала, что все из-за меня» и вышла в феврале 2007 г. Мы со Стивом были взвинчены, и наши родители были готовы помочь с детьми, чтобы я могла работать с книгами и презентациями. Я превысила лимит по одной из кредитных карт на покупку новой одежды. Я каждое утро перед зеркалом репетировала свое интервью для ток-шоу Today. В общем, это было ВРЕМЯ ПРОДВИЖЕНИЯ.
Вперед, вперед, вперед!
Давай!
Ничего. Телефон зазвонил только один раз в день выхода книги. И то это был банк, который информировал нас, что мы пропустили оплату студенческого займа и задолжали штраф. Я была опустошена. Телефон не звонил ни на следующий день, ни через день. Я сидела и смотрела на шкаф, полный новых нарядов, и на зеркало, на котором были наклеены записки для репетиции речи.
В момент отчаяния я собралась на литературное мероприятие в Чикаго, где когда-то читала лекцию для специалистов в области психического здоровья. Это был самый холодный февральский день. На мероприятие пришли пять человек. Одна женщина была пьяна, а двое других пришли, потому что думали, что я пишу фантастику.
Спустя полгода после выхода книги мне позвонил издатель с вопросом, не хочу ли я купить экземпляры книги с большой скидкой. Сначала я была взволнована, но потом узнала, что они предлагают мне купить сотни книг. «Дела идут не очень хорошо, Брене, – сказал издатель. – Ваша книга в настоящее время распродается со скидкой. Продажи слишком низкие, чтобы хранить книги на нашем складе. Это дорогая недвижимость, и, если книги не продаются, их надо убирать».
«Я не понимаю, – ответила я. – Что означает распродаются со скидкой?» Я сидела на полу кухни и слушала его объяснения: «Любые остатки книг идут в макулатуру!»
«Меня раздавили», – думала я. Для меня это был разрушительный провал. Пять лет работы уничтожены всего за полгода. Я чувствовала бессилие, отчаяние и стыд. После того как я три недели обвиняла других и ругала себя за все, что должна и могла бы сделать, Стив помог мне выбраться из-под этой скалы. Как я потом поняла, самая трудная задача заключается в том, чтобы открыться и посмотреть в глаза реальности. А реальность в данном случае состояла в том, что я запрограммировала себя на провал.
Я поклялась, что, если у меня когда-либо появится возможность опубликовать книгу снова, я сделаю все по-другому. Я больше не собиралась, всячески разодевшись, сидеть и ждать, когда кто-нибудь постучит в дверь и спросит о моей работе. Я взяла себя в руки и начала сама стучать во все двери.
С тех пор я опубликовала четыре книги, и я все еще чувствую страх и уязвимость, когда готовлюсь поделиться новой идеей с миром. Я до сих пор немного вздрагиваю, когда говорю: «Я стараюсь, и мне важна ваша поддержка!» Но я всегда напоминаю себе, что мне самой нравятся люди, которые влюблены в свою работу. Я также узнала, что если ты сам не ценишь свой труд, то и другие вряд ли его оценят по справедливости.
Я достаточно разобралась с неудачей и стыдом за последние десять лет, чтобы понять: можно сделать все правильно, подбодрить себя, найти поддержку, быть готовым к работе – и при этом потерпеть неудачу. Это происходит с писателями, художниками, предпринимателями, врачами и учителями… Но если вы можете оглянуться и увидеть, что не отступили, то будете чувствовать себя совершенно не так, как те люди, которые не смогли полностью открыться. Возможно, вам придется проработать вопрос неудачи, но зато не придется бороться с тем стыдом, который накрывает нас, когда мы явно недостаточно старались.
И, помимо оценки усилий, опыт собственной неудачи также формирует нашу дальнейшую жизнь в соответствии с нашими же ценностями: сделали ли мы все возможное и были ли верны себе?
Когда вы разбираетесь с неудачей и уже стало очевидно, что ваш выбор не соответствовал вашим ценностям, придется бороться не только с болью неудачи, но и с ощущением, что вы предали сами себя. Эндрю пришлось смириться со своим решением и не выражать опасения и беспокойство относительно нового проекта, промолчав во время собрания. Мне пришлось разбираться с последствиями замалчивания своих ощущений, чтобы моя книга увидела свет.
Я знала, что для меня (а может, и для многих других людей) самый эффективный способ поговорить о стыде заключается в использовании слегка забавных или нелепых повседневных историй вроде «сексуального риса». Это помогает проиллюстрировать, как мы становимся жертвой смешных и недостижимых сообщений о совершенстве. Но я последовала «совету Ницше» и стала серьезной, прекратив клоунаду. Я также узнала, что можно продавать книги, надев сумку-кошелек. К сожалению, тогда я еще приняла близко к сердцу замечание о самолюбии и решила, что буду важным и сложным автором, который может дистанцироваться от неприятного испытания продвижения и продажи книги.
Когда я оглядываюсь на эти два опыта, понимаю, что то были моменты падения, которые, случись они сегодня, привели бы меня, как я думаю, в состояние неуверенности и стыда.
Я благодарна за совет редактора, но это не значит, что я должна принять его беспрекословно.
Да-а-а! Это замечание о самолюбии причинило мне боль и, вероятно, имело целью пристыдить меня, но эта точка зрения на мои стремления должна способствовать моей самооценке. Тогда у меня не было сегодняшней информации или опыта, и поэтому вместо того, чтобы проявить интерес к той боли, которую я испытывала, я ее замолчала, прикрыв экспертными мнениями. Выбор в пользу мнений экспертов вместо собственных чувств и знаний о своей работе сделал эти разговоры (которые были моментом падения) гораздо более болезненными.
В обоих случаях я отступила от двух ценностей, которые определяют мою жизнь: веры и обязательства быть смелой. Моя вера призывает меня практиковать любовь, преодолевая страх, но в этом опыте я позволила страху растоптать мою любовь к себе самой. Я принимала все решения с мыслью «Что скажут люди?» вместо того, чтобы думать: «Я – самодостаточная личность». Это ужасно для меня. Смелость призывает меня открываться и быть увиденной, а в этом случае я буквально спряталась дома и ждала, что кто-то (издатель или покупатель) придет, чтобы я могла показать ему свою работу. Из всех моментов этого опыта больше всего я сожалею о том, что предала свои ценности и была так недобра к себе. Но, как вы увидите в следующем разделе, сожаление – жесткий, но справедливый учитель, чьи уроки сочувствия и сострадания стали для меня крайне важными составляющими искренней жизни.
Разбираемся с чувством сожаления
Неудача продемонстрировала мне, насколько важно в нашей жизни чувство сожаления. Это одно из самых мощных эмоциональных напоминаний о том, что нам необходимы изменение и рост. На самом деле я пришла к выводу, что «сожаление» – своего рода пакет услуг: это функция эмпатии, призыв к смелости и путь к мудрости. Как и все эмоции, сожаление можно использовать конструктивно или деструктивно, но полное его отрицание будет неправильным и даже опасным. «Нет» сожалению означает не смелость, а жизнь без рефлексии. Жить без чувства сожаления означает верить в то, что учиться нечему, ошибки исправлять не надо, а стать смелее невозможно.
Один из моих друзей, зная, что я изучаю чувство сожаления, прислал мне картинку, на которой был изображен мальчик с татуировкой на груди, гласившей: НЕТ СОЖАЛЕНИЮ. Позже я узнала, что это изображение из фильма «Мы – Миллеры». Это прекрасная метафора для того, что я узнала: если вы не испытываете сожаления или намерены прожить жизнь без этого чувства, то, думаю, вы упускаете значение чувства сожаления.
Одну из вернейших мыслей о сожалении высказал в 2013 г. Джордж Сондерс в Сиракузском университете. Он рассказывал, как в его школе дразнили одну девочку, и хотя сам он не дразнил ее и даже иногда пытался защищать, но по-прежнему думает об этом. Он сказал: «В этом что-то есть, пусть и немного банальное, но я не знаю, что с этим делать… Больше всего в своей жизни я сожалею об отказе от доброты. В те моменты передо мной был другой человек, который страдал, и я реагировал… сдержанно… слегка…»
Во время исследования фокус-группы в Вест-Пойнте я спросила группу офицеров, многие из которых потеряли в бою товарищей, о слове «сожаление» и о том, как оно вписывается в их опыт. Один из них так ответил на мои вопросы: «Я бы не сказал, что это сожаление. Это другое. Я испытываю глубокое горе, помня о потерях. Я сам делал все звонки родителям погибших. Я бы поменялся местами с каждым из своих солдат, если бы мог. Но я не могу. И я проходил это много раз. Я считаю, что делал все, что мог. Хочу ли я, чтобы сейчас все было иначе с этими ребятами? Да, постоянно!»
Мне стало интересно, стремился ли он когда-то к полному отказу от сожалений, и я спросила его, были ли у него вообще сожаления. Он ответил историей, удивительно похожей на ту, что рассказал Сондерс: «Да. Когда я учился в средней школе, у нас была девочка, которая была не такой, как все; она была особым ребенком. Иногда эта девочка обедала с нами в столовой. Она была влюблена в меня, и мои друзья дали мне об этом знать. Когда она однажды спросила, можно ли сесть рядом со мной, я отказал ей. Я глубоко сожалею об этом. Я мог поступить иначе в тот момент, но я этого не сделал. Я глубоко сожалею об этом».
Я считаю, что больше всего мы сожалеем о своем отказе от смелости, которая означает мужество быть добрым, в том числе к самому себе, быть открытым, говорить о своих чувствах, устанавливать границы. По этой причине сожаление может быть местом рождения сочувствия. Когда я вспоминаю моменты, когда я не была доброй или великодушной, когда я делала выбор в пользу того, чтобы нравиться другим, вместо того чтобы защитить кого-то или что-то, я чувствую глубокое сожаление. Но, как я еще поняла, сожаление научило меня тому, что отказ от своих ценностей не приносит мне пользы. Сожаление о том, что я не рисковала, сделало меня храбрее. Сожаление о том, что я стыжу или обвиняю людей, сделало меня более заботливой. Иногда самый неприятный опыт оказывается и самым важным.
Переворот
Во введении я написала: «Люди, которые смело вступают в зону дискомфорта и уязвимости и говорят правду о себе и своих поступках, для меня – реально крутые». Я думаю, именно поэтому я так ценю историю Эндрю. В моей книге он «реально крут». Это лидер, который мог бы переложить вину на команду или клиента, но вместо этого с мужеством прошел через боль и признал, что испытывает стыд. Он протянул руку другу и открылся ему, признал свои ошибки перед своими сотрудниками и взял на себя всю ответственность.
Дельта между фразами «Я неудачник» и «Мне не удалось» кажется небольшой, но на самом деле она огромна. Многие из нас тратят всю свою жизнь, пытаясь преодолеть болота стыда, чтобы добраться до сухого места, где можно позволить себе быть несовершенным и считать свою жизнь удавшейся.
Компостирование – это ужасная судьба для книги, но мощная метафора для неудачи. Смелость признать ошибки, провалы и неудачи и использовать ключевые знания из этого опыта в своей жизни, семье и на работе дает точно такие же результаты, как и добавление питательного перегноя в почву: она дает рост и новые жизненные силы. В своей книге The Rise («Восстание») Сара Льюис пишет: «Слово «неудача» несовершенно. Оно перестает таким быть, когда мы меняем его смысл. Термин всегда ускользает из нашего поля зрения не просто потому, что трудно его понять, а потому, что мы далеко не всегда готовы говорить об этом, мы часто называем его другими словами – опыт, раскрытие, переосмысление… И тогда это уже не статический термин неудачи». Неудача может быть полезной, если мы готовы проявлять интерес, быть открытыми, уязвимыми и человечными и применять знания на практике.
Глава десятая
Вам придется танцевать с тем, кто вас привел
Разбираемся со стыдом, индивидуальностью, критикой и ностальгией
Невозможно быть смелым в большом мире, не имея хотя бы маленького укромного местечка, где можно преодолеть свои страхи и неудачи.
У меня внутри все вздрогнуло, когда Эндрю сравнил стыд с пребыванием под скалой. Я точно знаю, о чем он говорил, когда описывал глупые попытки принять решение, находясь в невероятно темном, тяжелом и страшном месте. Когда мы испытываем стыд, мы находимся во власти лимбической части мозга, которая ограничивает наши возможности набором действий: «бежать, сражаться или замереть». Эти реакции редко уступают место размышлениям, и поэтому большинство из нас отчаянно суетятся под скалой в поисках облегчения в виде возможности спрятаться, обвинить кого-нибудь или задобрить.
Меня также вдохновила готовность Эндрю выбраться из-под скалы до того, как принимать меры и решения. Для этого нужно не только самосознание и распознавание эмоций, но также готовность и желание разбираться даже тогда, когда, как Эндрю, мы признаем, что выбраться из-под скалы означает открыться и поэтому требует мужества. Большинство из нас разработали способы переложить на других боль или замолчать ее, Эндрю же так не поступил, и поэтому я сказала ему, что я в восторге от его сознания. Он объяснил это изучением стыда и способностью признать его, когда испытывает это чувство.
Его аналогия со скалой напомнила мне о двух моментах. Во-первых, в описании Акта 2, которое мне представила Дарла, продюсер из Pixar, герой ищет любой возможный способ решить проблему. К кульминации он понимает, как можно это сделать. В этот акт включается момент безнадежности. И второй момент, который я вспомнила, – это определенный период моей жизни, когда я пыталась действовать с точки зрения стыда. Это идеальная поучительная история о вреде принятия решений из-под скалы. Я хочу поделиться ею с читателями по нескольким причинам. Во-первых, хотя мы не можем вернуться назад и изменить историю, мы можем извлечь пользу, осмысливая некоторые прошлые неудачи и раскрывая их через призму практики подъема после падения. В этом случае я смогла оглянуться назад и увидеть, где именно стыд и страхи смогли задушить мое любопытство.
Эта история также показывает, как письменное изложение мыслей может стать чрезвычайно мощным инструментом для раскрытия сути событий, о которых мы собираемся поведать. Когда я в вихре эмоций начинаю писать свой ОПН в форме письма или фантазирую о том, что я хотела бы сказать, это помогает мне понять историю, которую я излагаю. Как я уже говорила в главе 3 («Признать истории, которые с нами происходят»), осознание значимости письма для осмысливания происходящих событий пришло в процессе исследования, и эта история помогла мне расставить все по местам. Приятно, когда понимаешь конструктивную пользу всех разговоров и схем, которые я мысленно репетирую вечером в постели, пока не засну.
Эта история – отличное напоминание о пользе работы с психотерапевтом, тренером или группой поддержки, которая дает нам пространство для изучения своих эмоций и переживаний без какого-либо осуждения. Мой психотерапевт Диана ушла на пенсию сразу по окончании нашей совместной работы, и с тех пор у меня появились сложности с поиском безопасного места, чтобы заниматься своими исследованиями. Я встречалась со специалистом в области лидерства для решения конкретных проблем, связанных с работой, и этот опыт был бесценным. Я считаю, что нам всем это нужно. Несправедливо просить своих домашних оставлять пространство для этого, особенно когда они являются частью истории нашей повседневной жизни; то же верно и для наших коллег.
За последние два года я была удивлена числом лидеров, которые или работают в тесном контакте с психотерапевтом или тренером, или входят в небольшую группу других лидеров, которые поддерживают друг друга в проработке трудных эмоциональных проблем. Я вспомнила, в частности, о группе из восьми руководителей, которые пригласили меня присоединиться к ним в прошлом году на одной из своих регулярных встреч поддержки. В течение многих лет эта группа собирается вместе, чтобы поделиться и проработать вопросы, о которых я рассказываю в этой книге: вопросы, связанные с необходимостью быть собой, падать и подниматься. На самом деле каждый из членов группы написал свою историю успехов, проб и ошибок, используя в качестве примера «Путешествие героя» Джозефа Кэмпбелла.
На нашей встрече несколько мужчин поделились историями своих «путешествий». Это был преобразующий опыт. Их рассказы были наполнены мужеством, горем, успехом и разрушительными личными и профессиональными неудачами. По сути, члены группы создали то, что я называю «безопасным сейфом», то есть место, где люди могут честно и открыто обмениваться опытом, не боясь осуждения и огласки. История, которую я собираюсь рассказать, напомнила мне о том, почему у каждого должна быть такого рода поддержка: невозможно быть смелым в большом мире, не имея хотя бы маленького укромного местечка, где мы можем преодолеть свои страхи и неудачи.
Правильное произношение и вспыльчивость
Когда я сортирую электронные письма, я проверяю имя отправителя и тему до того, как его открыть. Открывать письма, не просмотрев исходные данные, – это как открывать дверь, не глядя в глазок… это просто может быть опасно. В этот день несколько лет назад одно имя в списке отправителей заставило меня вздрогнуть, хотя в самый первый момент я не поняла почему.
Я сто раз прочитала имя и стала перебирать варианты, пытаясь вспомнить, откуда я знаю отправителя: университет, церковь, школа, соседи, выступления? Ничего. Я отъехала на кресле немного назад и прочитала имя вслух. Когда до меня наконец дошло, я пришла в ужас, вздохнула и закатила глаза.
Электронное письмо было от женщины, которую мы назовем Памелой. В этом имени такое же количество слогов, как и в ее настоящем имени. Она сама произнесла свое имя по слогам, как двухлетний ребенок, делая акцент на правильном произношении.
Я встретила Памелу несколькими неделями ранее после выступления на мероприятии по сбору средств с последующим обедом. Впервые я увидела ее, когда сразу после выступления стояла в очереди к шведскому столу. У меня есть довольно четкие границы для трапез на мероприятиях. До выступления я не ем на публике. Я могу поесть дома, а до своего выступления буду просто пить воду. Я слишком нервничаю, чтобы есть, и не очень удобно выковыривать остатки пищи из зубов, сидя за столом в окружении сотен людей, наблюдающих за вами.
Я также не люблю есть после мероприятий, потому что я очень интровертный человек. Люди, которые меня видят в первый раз, всегда думают, что я экстраверт, тот же, кто хорошо меня знает, считает мою интровертность одной из моих отличительных особенностей. Выступление на сцене не причиняет мне никаких неудобств, потому что это моя работа, но на коктейльной вечеринке я буду стоять с застывшей улыбкой, жалея, что не могу свернуться калачиком под столом в позе эмбриона. В этот день я хотела пообедать с небольшой группой студентов. Для меня это было нормально: я люблю говорить со студентами – с ними я чувствую себя в своей тарелке.
Я заметила Памелу сразу, когда встала в очередь к шведскому столу. Я не знаю, что она говорила людям, которые были между нами, но видела, как она пробиралась все ближе ко мне. Наконец, когда между нами осталось только два человека, я услышала, как она сказала женщине позади меня:
– Извините, мне нужно поговорить с доктором Браун о мероприятии.
Когда я наконец обернулась, она была буквально в ладони от меня. Она неудобно протянула руку для знакомства. Я не могла ее пожать, потому что места между нами не было, отступила на шаг и сказала:
– Здравствуйте, я Брене. Приятно познакомиться.
К этому времени в очереди перед нами оставалось всего три человека. Я повернулась, чтобы мы обе смотрели вперед, и заговорила с ней через плечо:
– Итак, вы из организаторской команды мероприятия? Все прошло очень хорошо.
– О нет, – ответила она. – Я представляю большую организацию и хотела обсудить с вами возможность вашего участия в некоторых наших мероприятиях. Я хожу на мероприятия в поисках талантливых лекторов.
Я начала немного раздражаться, но мне удалось сохранить мирный настрой. За три минуты, которые прошли, пока я брала куриный салат и банку содовой, я узнала о Памеле три вещи:
Она ненавидит свою работу, потому что ее начальники всегда говорят ей, что ее должность в случае сокращения штата будет закрыта первой.
У нее нет образования в области психического здоровья, но она видела так много презентаций на эту тему, что могла бы получше специалистов рассказывать об этом.
Ее мечта заключается в том, чтобы прекратить заниматься поиском лекторов и стать лектором самой.
Когда мы отходили от столиков с едой с тарелками и напитками в руках, я повернулась к ней и сказала: «Ладно, было приятно встретиться с вами», – и продолжила движение. Я села за стол, который был зарезервирован для нашей группы. Там было пусто, только сумки и программки лежали на стульях, чтобы обозначить занятые места. Я нарочно села на свободное место между двумя занятыми, чтобы отдать свое внимание студентам. Памела решительно шла за мной, она поставила свою тарелку рядом с моей и переложила со стула чью-то куртку, чтобы освободить себе место.
Я еще ничего не успела произнести, а она уже плюхнулась на стул рядом со мной. Я буквально рот раскрыла от удивления.
– Начальство отправило меня найти хороших лекторов. Я бы могла выступать лучше, чем большинство из них. Конечно, я не могу сказать им об этом. Они хотят аккредитованных людей. Как будто буквы вашего имени делают из вас хорошего оратора. Но я не могу ничего им ответить, ведь я же «девочка на побегушках». Я иногда очень хочу сказать им, что не могу найти достойных ораторов и готова предложить свои услуги. Но они слишком глупы и помешаны на деньгах, чтобы признать талант, который прямо перед ними.
Студенты стали возвращаться за стол. Студент, чьи вещи были передвинуты, смутился на секунду, а затем сел. Памела практически вскочила со своего места, когда они подошли. Она почти визжала:
– Смотрите! Смотрите! Нам повезло пообедать с лектором! Разве это не сказка? Она просто прелесть!
Слушая ее, я чувствовала горечь и страх в ее словах. Она пыталась притвориться взволнованной, а мне было интересно, сколько она сможет сдерживать гнев и возмущение. Я не понимала, почему она так сердится, но было ясно, что она очень зла. Я с полчаса пообщалась со студентами и собралась уходить. Студенты смотрели на меня с пониманием и немного нервничали из-за перспективы остаться с этой женщиной. Памела смотрела на меня с едва скрытым презрением. Было бы так легко ей сказать: «Спасибо за то, что испортили мне обед», – но это было бы дурным тоном. Я просто сказала: «Пожалуйста, извините меня, мне пора собирать вещи».
Воспоминания о встрече с Памелой было достаточно, чтобы я подождала, прежде чем открывать ее письмо. Я прочитала несколько других писем, сделала себе чашку кофе, вернулась за компьютер и наконец открыла письмо Памелы.
Доктор Браун!
Я настоятельно рекомендовала вас своему боссу Шерил, исходя из того, что большинству участников конференции, казалось, понравилась ваша презентация. Вероятно, она свяжется с вами в ближайшие пару недель.
И небольшой дружеский совет: если вы позиционируете себя в качестве эксперта и ученого в своей области, то, я думаю, вам стоит правильно произносить имена ваших коллег. Когда вы процитировали Пему Чодрон, вы сказали: «Пима ЧУдрон». Правильное произношение – Пема ЧодрУн.
С уважением, Памела.
Я уставилась на слова на мониторе в полном шоке, в голове начали крутиться мысли и стал подниматься страх. Я выставила себя дурой? Она четко попала в цель по моим эмоциям и вызвала во мне стыд. Несколько секунд я перечитывала фразу «…Если вы позиционируете себя в качестве эксперта и ученого…» и понимала, что она имеет в виду: «Перестаньте делать вид, что вы эксперт и ученый». Я чувствовала себя испуганной школьницей.
Это был именно «тот момент», который я сама описывала десяткам тысяч людей. Я написала книгу про этот момент, когда стыд обрушивается на вас с такой силой, что вы тут же переходите в режим «сделай или умри».
Как ни странно, я всегда прошу людей, и особенно специалистов в области психического здоровья, не соблазняться мыслью о том, что они якобы могут управлять этими моментами, потому, дескать, что знают, как это работает… Но стыд – коварная эмоция!
Если бы я могла сама шептать себе на ухо, то, глядя на это письмо и чувствуя себя едва ли не самозванкой, я бы сказала: «Это именно тот самый момент. Ничего не делай. Не говори ничего. Просто дыши и иди вперед. Не прячься. Не трусь. Не давай отпора. Не говори, не печатай и не общайся ни с кем, пока не встанешь на ноги. Ты будешь в порядке».
Но, к сожалению, я не могла прошептать себе эти слова. Неправильное произношение имени Пемы Чодрон вызвало стыд на общую тему: «Я недостаточно хорошая, умная, правильная…» Вместо того чтобы выглядеть как ученый, я представляла себе, что говорю голосом героя популярного мультфильма с утрированными интонациями: «Э-ге-гей! А это наш маленький буддистский друг Пима ЧУдрон!» (Здесь уместно еще и побренчать на банджо.)
Сердце забилось очень быстро, я была охвачена яростью и чувствовала, что вся дрожу. Я замерла в кресле. Глаза горели. Я не могла усидеть на месте и наконец стукнула кулаком по столу. «Ах ты, пассивно-агрессивная идиотка!» Я резко вдохнула через нос и выдохнула через рот. Еще раз… Еще… Ко мне постепенно стало возвращаться спокойствие. Не то доброе, разумное спокойствие, которому я учу людей, а спокойствие, под которым скрывается злость.
Я закрыла почтовую программу и открыла Microsoft Word. Я хотела написать идеальный ответ, чтобы там не было опечаток или грамматических ошибок. Будет очень плохо, если я ошибусь и напишу «эффект» вместо «аффект» или «ихний» вместо «их».
Я открыла новый документ и, как поет Чарли Дэниелс в своей балладе The Devil Went Down to Georgia («Дьявол объявился в Джорджии»), «искры полетели» из-под моих пальцев:
- Дьявол открыл футляр
- И сказал: «Я начну».
- Искры полетели у него из-под пальцев,
- Когда он взял смычок.
- И он повел смычком по струнам,
- Ядовито хмыкнув,
- И банда демонов подхватила,
- И звучало все как-то так…
С каждым ударом по клавишам я чувствовала себя лучше. Я писала и редактировала, опять писала и снова редактировала. Закончив, скопировала письмо и вставила его в сообщение электронной почты на имя Памелы. На одну долю секунды, прежде чем нажать «Отправить», я запаниковала. Меня накрыла неопределенность. Трудно бороться без прикрытия. Мне нужна была поддержка и крошечная капелька одобрения перед отправкой своего выстраданного опуса.
Надо сказать, что, кроме всего прочего, я эксперт в социологических опросах, а поэтому, обзвонив нескольких друзей, объяснила им ситуацию и попросила совета. После пяти звонков я получила единодушный ответ: 1) она действительно пассивно-агрессивная идиотка; 2) я не должна отправлять это письмо. Двое моих друзей думали, что это поставит под угрозу мои шансы выступить перед крупной национальной организацией, еще одна знакомая сказала, что сама избегает конфликта любой ценой и советует мне делать то же самое, а еще двое друзей считали, что мне не стоит тратить на это время и энергию.
Я по-прежнему не была полностью уверена, ведь ответ был великолепен. Очень не хотелось выбросить в мусорную корзину такое произведение искусства. Кроме того, это была возможность сделать больно тому, кто причинил мне боль, – такой шанс дается не каждый день. Наконец я распечатала письмо Памелы и свой ответ, чтобы взять их с собой на встречу с Дианой на следующий день. Она поможет мне решить.
Я плюхнулась на диван Дианы, вытащила письма и сказала: «Мне нужна твоя помощь. Я схожу с ума». Мы обе хмыкнули от такого моего заявления, но я пояснила: «Произошло нечто, что на самом деле сводит меня с ума».
Я представила всю историю на суд Дианы: рассказала, как Памела «пересекла черту», рассказала про обед и про все остальное и затем прочитала письмо Памелы вслух. Диана поморщилась. Я увидела, что она нахмурилась, и спросила:
– Довольно паршиво, верно?
Диана сказала:
– Да. Довольно паршиво.
Я сказала, что считаю Памелу пассивно-агрессивной идиоткой и что все мои друзья тоже так думают. Диана одарила меня взглядом, который явно говорил, что ее не интересуют результаты моего опроса. Диане никогда не нравилось, что я пытаюсь строить свою жизнь на опросах.
– Хорошо, в любом случае… Ты готова услышать, что я ей приготовила в ответ?
Диана кивнула.
Я развернула свой ответ и стала читать:
Уважаемая Памела, я получила ваше письмо, касающееся возможности сотрудничества. Я отсылаю копию Шерил, вашей руководительнице, поскольку мой ответ касается вас обеих.
У меня есть некоторые серьезные опасения относительно работы с организацией, в штате которой вы состоите. Во время нашей встречи в Майами вы сказали мне, что ваши начальники «глупые и думают только о деньгах». Я не знаю, является ли это высказывание точным описанием вашей работы или это было просто неуместное выражение разочарования. В любом случае я считаю эти комментарии крайне непрофессиональными, особенно в устах человека, который публично представляет такую уважаемую организацию.
Кроме того, я понимаю ваше желание стать лектором; однако меня встревожили ваши слова о желании сообщить начальству, что вы так и не смогли найти подходящего оратора, в надежде, что они пригласят выступить вас. Хотя я согласна с вашим утверждением, что аттестаты не являются обязательным условием для успешных выступлений, надеюсь, вы понимаете необходимость обучения и профессиональной подготовки для того, чтобы стать специалистом. Независимо от ваших талантов, ваше позиционирование себя в качестве профессионала в области психического здоровья будет иметь серьезные этические последствия для вашей организации.
Безусловно, я ценю искренность характеристики, которую вы дали Шерил, однако, прежде чем я соглашусь участвовать в мероприятии вашей организации, мне необходимы некоторые разъяснения относительно опасений, изложенных в этом письме.
С наилучшими пожеланиями,
Брене Браун, доктор наук,специалист в области социологии.
Я была счастлива, как удав, только что проглотивший кролика. Я чувствовала, что раздуваюсь от гордости за свой ответ, как третьеклассница, получившая от учителя благодарственную грамоту.
Диана сказала:
– Ничего себе. Ты поставила в копию отправки адрес ее начальницы. Чтобы наверняка ее уничтожить, да?
Я ухмыльнулась:
– Как говорит мой папа, не играй с огнем!
Диана помолчала еще мгновение, затем произнесла:
– Так. Скажи мне… когда ты представляешь, как Памела читает это письмо, что, по-твоему, она чувствует? Что ты хочешь, чтобы она чувствовала, зная, что в копии отправки стоит фамилия ее руководительницы?
Складывая распечатки, я думала, с чего начать. Я уверена, что на подсознательном уровне знала, какие чувства хотела вызвать, – знала, что именно это и двигало мной. Я думала примерно с минуту, потом ответила:
– Я хочу, чтобы она почувствовала себя маленькой. Хочу, чтобы она чувствовала себя разоблаченной. Хочу, чтобы ей было страшно, как будто ее загнали в ловушку. Хочу ее задеть… Хочу…
Жаркая волна поднялась у меня в груди, лицо запылало. На этот раз это был не огонь ярости, а медленный ожог истины. Страшная тишина повисла в воздухе, и я почувствовала то, что всегда ощущаю, когда болезненное прозрение нисходит на меня, – мне стало невыносимо душно. Я чувствовала себя невыносимо маленькой.
Диана сделала такое лицо, которое я вижу всегда, когда ей надо посидеть в тишине и посмотреть, как правда накрывает меня. Она прищурила глаза, немного поджала губы и смотрела на меня, как мать на ребенка, на которого снизошло озарение. Я знала этот взгляд: как мать, преподаватель и социальный работник, я сама использовала его множество раз.
Лицо Дианы ясно выражало: «Мне это тоже не нравится, но именно поэтому мы здесь. Просто держись. Я не могу прекратить боль, но я здесь, чтобы помочь тебе пройти через нее».
Я отложила свои распечатки, скинула туфли, залезла с ногами на диван, прижала колени к груди, обняла их и зарылась в них лицом. Я сидела неподвижно.
– О боже! Я не могу в это поверить. Это ужасно! – Я медленно повторила то, что только что сказала: – «Я хочу, чтобы она почувствовала себя маленькой. Хочу, чтобы она чувствовала себя разоблаченной… Хочу, чтобы ей было страшно, как будто ее загнали в ловушку»…
Диана по-прежнему не проронила ни звука. Это было спокойное молчание, без упреков и осуждения. Таким образом она помогала мне поверить в свою адекватность. Диана хорошо понимает, что у каждого бывает такое состояние на грани безумия и его опасность в том, что зачастую не понимаешь, что делаешь и зачем. Мне никогда не было стыдно от этого при Диане… вообще никогда.
Не поднимая головы, я сказала:
– До меня дошло, но это так ужасно.
Диана всегда точно знает, когда нужно молчать.
Мой лоб по-прежнему был уткнут в колени, и я поняла, что должна сказать это вслух. Десять лет изучения чувства стыда научили меня делать то, что кажется страшным и неприятным: вслух говорить о своем стыде. Я должна была сказать вслух: «Мне очень стыдно за неправильное произношение. Я чувствую себя глупой и маленькой, как будто меня застукали на месте преступления. Мне стыдно и страшно, как будто меня разоблачили, показав, что я только притворялась умной».
Мы долго сидели в тишине. Конечно, я хотела, чтобы Памела чувствовала себя разоблаченной, потому что именно так я чувствовала себя в настоящий момент. Я никогда не напишу достаточное количество книг и не заслужу столько званий, чтобы ко мне было применимо понятие «умная» по стандарту The New Yorker или Лиги плюща. Никакие регалии и должности не способны изменить того факта, что я потомок выходцев из Техаса в пятом поколении, с несовершенной грамматикой, тенденцией ругаться, когда устала, и постоянной борьбой с гласными и произношением.
Пока я сидела в неловком молчании, мне вспомнилась тяжелая сцена из нашумевшего кинофильма «Молчание ягнят», когда сумасшедший психиатр Ганнибал Лектер (его блестяще играет Энтони Хопкинс) разоблачает героиню – агента ФБР Клариссу Старлинг (актриса Джоди Фостер): «Вы настолько честолюбивы? Знаете, на кого вы похожи с этой дорогой сумочкой и в дешевых туфельках? На деревенщину. На отмытую суетливую селянку с дурным вкусом. Правильное питание удлинило ваши кости… но вы недалеко ушли от белых голодранцев, агент Старлинг. Акцент, который вы тщетно пытаетесь скрыть… это Западная Вирджиния? Ваш отец шахтер? Он воняет керосином?..»
Я хотела, чтобы Диана хоть что-нибудь сказала и облегчила мое состояние. Я хотела, чтобы она задушила Ганнибала Лектера в моей голове и всех моих гремлинов, заставив их уйти. Но она никогда не вмешивается в такой крайне важный процесс, как осмысление. В том и заключался смысл нашей с ней работы, чтобы я могла впустить в свое сердце то, что творится у меня голове, а для этого необходимо некое пространство. Диана всегда умела предоставить мне это пространство, чтобы я чувствовала, ругалась, металась и ненавидела людей, чтобы я могла позволить себе быть несовершенной и злой.
Наконец я опустила ноги на пол, подняла глаза и сказала:
– Это больно. Это хуже, больнее и тяжелее злости.
Диана сказала:
– Да. Это тяжелее злости.
Потом мы еще немного посидели в тишине.
Наконец я посмотрела на нее и спросила:
– Получается, что гневное письмо – неплохой инструмент? Если понимаешь, какие чувства хочешь вызвать у человека, то можно понять, что чувствуешь сама?
К этому моменту Диана хорошо знала о моей любви к формулам и инструментам. Она ответила:
– Каждая ситуация самобытна, но я думаю, да, это может быть подходящим способом, чтобы разобраться, когда ты в режиме «Не играй с огнем!».
Распознавание эмоций
Я уверена, что для меня «искры из-под пальцев» – это точный психологический указатель на эмоции. Мое первое падение в этой истории произошло, когда я прочитала письмо Памелы. Однако в тот момент я не сориентировалась и отказалась от любопытства. Второй момент падения произошел на диване в кабинете Дианы, когда я поняла, что мое письмо – это попытка обиженного человека переложить свой стыд на Памелу. К счастью, на этот раз при помощи Дианы я выбрала любопытство.
Выбор любопытства в момент стыда – это то, за чем мне надо внимательно следить всю жизнь. Я поделилась этой историей с папой и сказала ему, что нам нужно придумать новое высказывание, желательно связанное с быком. Хорошо, что никто не слышал тот разговор. Я люблю метафоры, и мы полчаса говорили о быках и красных тряпках во время родео. Наконец мы решили поступить умнее и придумать что-нибудь попроще.
– Как насчет: «Когда собираешься дразнить быка, он на полчаса берет тайм-аут? – предложила я.
Отец ответил:
– Ну, детка, это не придает авторитета быку, но даст тебе время разобраться, пока бык отдыхает.
Раскрытие
Чтобы добраться до дельты и ключевых знаний, я должна была разобраться со стыдом, идентичностью, критикой и ностальгией. Это все пересекается с темой устойчивости к стыду. В своих предыдущих книгах я говорила о четырех элементах устойчивости к стыду, которые обнаружились в моих исследованиях. Люди с высоким уровнем устойчивости к стыду:
Понимают, что такое стыд, и знают, какие сообщения и ожидания вызывает у них чувство стыда.
Практикуют критическое осознание, проверяя на соответствие реальности сообщения и ожидания, утверждающие, будто несовершенство означает недостаточность.
Протягивают руку и делятся своими историями с людьми, которым доверяют.
Говорят о чувстве стыда вслух; используют слово «стыд»; говорят о том, как себя чувствуют, и просят то, что им нужно.
В процессе проверки на соответствие реальности сообщений, которые вызывают стыд, нам часто приходится разбираться в личности, этике и стереотипах. Мы также должны понять, насколько глубоки наши ожидания, где их корни – в ностальгии или в опасной практике сравнения положения вещей с отредактированной версией того, «как должно быть».
Разбираемся с самоопределением
Я очень люблю штат Техас, но это такая странная любовь, что обсуждать я ее могу только с совершеннолетними.
Молли Айвинс
Самоопределение – это основа процесса подъема после падения. Чтобы быть искренними, мы должны быть цельными. Чтобы принять и любить себя такими, какие мы есть, мы должны воссоединиться с теми своими частями, которые мы от себя отрезали. Мы должны вернуть себе все части, от которых отказались. Карл Юнг назвал это индивидуацией.
Читать бесплатно другие книги:
