Хасидские истории. Поздние учителя Бубер Мартин
“Ах, – сказал рабби Давид, – если бы только Бог дал мне возможность зарабатывать на жизнь своими руками! Ведь каждый из нас стремится сделать хотя бы что-то для ближнего. Всякий, кто владеет ремеслом – торговец, сапожник, портной, булочник, – берет деньги за свой труд с тем только, чтобы иметь возможность существовать и по-прежнему делать что-то для ближнего”. По мере того, как рабби Давид говорил все это, я видел, как светлело лицо булочника».
Рабби Ицхак из Ворки рассказывал следующую историю: «Однажды мы были в дороге с моим святым учителем рабби Давидом из Лелова и остановились на ночлег в городке далеко от наших мест. Вдруг какая-то женщина выскочила на улицу и набросилась на рабби Давида с побоями. Ей показалось, что она увидела своего бывшего мужа, который бросил ее много лет тому назад. Через несколько мгновений она осознала свою ошибку и разрыдалась.
“Не надо плакать, – сказал ей рабби Давид. – Ведь ты била не меня, а своего мужа”. И добавил тоном ниже: “Как часто мы набрасываемся на человека по ошибке, приняв его за кого-то другого”».
Рабби Давид и его ученик Ицхак, ставший впоследствии рабби из Ворки, однажды отправились в одно место, куда рабби Давида попросили приехать для того, чтобы помирить двоих местных жителей, давно уже бывших в ссоре. В субботу рабби Давид произнес проповедь, причем в синагоге присутствовали оба пребывавших в контрах. После исхода субботы рабби Давид собрался домой и велел закладывать лошадей.
«Но рабби не сделал того, ради чего мы приехали», – заметил его ученик.
«Ты ошибаешься, – ответил рабби Давид. – Во время молитвы я ведь сказал: “Тот, кто творит мир на небесах, да сотворит его и для нас”, – так оно и стало».
Всякий раз, когда рабби Давид из Лелова приезжал в какое-либо еврейское местечко, он собирал всех детей и давал каждому по свистульке. Затем он усаживал их в большой фургон, в котором он обычно совершал свои поездки, и катал их по городу. Сидящие в фургоне дети всю дорогу что было мочи свистели в свои свистульки, и лицо рабби Давида светилось улыбкой.
Однажды рабби Давид в сопровождении своего ученика рабби Ицхака поехал праздновать Новый год к своему учителю Провидцу из Люблина, как он это делал из года в год. В день Рош ѓа-Шана, когда настало время трубить в шофар, Провидец огляделся по сторонам и увидел, что рабби Давида нет нигде поблизости. Ицхак немедленно бросился на поиски и увидел рабби возле конюшни, где он кормил лошадей ячменем, насыпав его в свой картуз. Кучер, торопясь в дом молитвы, забыл задать лошадям корм.
Когда, покормив лошадей, рабби Давид вернулся в дом молитвы, Провидец сказал: «Рабби Давид показал нам, как надо трубить в шофар!»
Однажды в пятницу, уже после полудня, рабби Давид был в дороге, и вдруг лошадь остановилась и отказалась двигаться дальше. Кучер огрел было ее кнутом, но цадик запротестовал.
«Рабби, – воскликнул кучер, – солнце пошло на закат, и суббота уже почти наступила».
«В этом ты прав, – согласился рабби Давид, – но надо сделать так, чтобы лошади стало понятно. А иначе настанет день, когда ты предстанешь перед небесным судом, и решение будет в пользу лошади».
Рабби из Лелова говорил своим хасидам: «Не может быть избавления для человека, пока он не признает изъяны своей души и не приложит все усилия, чтобы исправить их. И не может быть избавления для народа, покуда он не признает изъяны своей души и не приложит все усилия, чтобы исправить их. Те же, кто не признают своих недостатков, будь то человек или народ, не вправе рассчитывать на избавление. Избавление возможно лишь в той мере, в которой мы признаем свои изъяны.
Когда сыны Яакова сказали Йосефу: “Мы честные”[119], он им ответил на это: “Потому-то и говорил я вам, что вы соглядатаи”[120]. Потом же, когда они признали свою вину и устами, и сердцем, “и сказали они друг другу: ‘Вот, наказаны мы за брата нашего’”[121], это были первые проблески раскаяния. И, переполненный сочувствием и жалостью, Йосеф “отвернулся от них и заплакал”[122]».
Моше Тейтельбойм
В молодые годы рабби Моше Тейтельбойм был недругом хасидизма, потому что он считал его ересью. Однажды он гостил у своего приятеля рабби Йосефа-Ашера, который также относился неодобрительно к этим новшествам. И примерно в это время вышел из печати молитвенник святого рабби Ицхака Лурия. Когда друзьям принесли эту книгу, рабби Моше вырвал ее из рук посланника и швырнул на пол. Но рабби Йосеф-Ашер поднял ее, со словами: «Ведь это же молитвенник, и мы должны относиться к нему с уважением».
Когда об этом рассказали рабби из Люблина, тот заметил: «Рабби Моше станет хасидом, а рабби Йосеф-Ашер останется нашим противником – потому что горящий ненавистью способен также и на пламенную любовь к Богу, но холодная враждебность извечно остается неизменной». Так оно и случилось.
В своих заметках рабби Моше Тейтельбойм пишет о своих юношеских снах:
«Я выглянул в окно в канун Нового года и увидел множество людей, спешащих в дом молитвы. И я понял, что они движимы страхом перед Судным днем. И я сказал себе: “Благодарение Господу, я вел себя праведно в течение всего этого года. Я учился должным образом и молился должным образом, так что мне нечего страшиться”. И тут я увидел плоды своих добрых дел: они были истерзаны, разодраны, загублены! В ту же минуту я проснулся и, охваченный страхом, помчался в дом молитвы вместе со всеми».
В заметках рабби Моше Тейтельбойма о своих снах говорится: «Я побывал в раю таннаев». А на другом листе заметок написано: «Ангелы окунут тебя, и вреда тебе никакого не будет». Во сне он стоял подле горы, желая войти в рай таннаев. Однако ему сказали, что сначала он должен окунуться в колодец Мирьям. Тут он взглянул в глубину колодца, и его охватил страх. Но ангелы подхватили его, окунули в воду колодца и вынесли на поверхность. И тогда он вошел в рай таннаев. Там он увидел мудреца в штраймле, читающего трактат, называющийся «Первые врата». И тут кончилась дорожка, по которой он шел. Рабби Моше, сильно удивленный, воскликнул: «Нет, это не может быть раем!» На что ангелы сказали ему: «Послушай, дитя, ты ведь думаешь, что таннаи в раю, хотя это и не так – потому что рай в самих таннаях».
Когда рабби Моше Тейтельбойм стал учеником Провидца из Люблина, он начал постигать хасидизм, который нравился ему все больше и больше. Но однажды он задал себе вопрос, идущий из глубины души. Ведь хасиды все делают с радостью: радостно выполняют любую работу, ходят радостно, отдыхают радостно и с особой радостью молятся. И ему пришли на память слова: «Всякий богобоязненный человек должен скорбеть и сокрушаться о разрушении Храма». На следующий день, по дороге к рабби из Люблина, его переполняли сомнения, но он сдержал их и обратился к Господу: «Боже, тебе ведомы все мои мысли, и ты знаешь, что не в моих намерениях осуждать пути, которыми идут добрые люди. Пребудь же со мною, когда я приду к своему учителю, и помоги мне задать ему вопрос. Ибо наши мудрецы говорят: “Когда человек приходит, чтобы очиститься, они помогают ему”[123]. И сказано “они”, а не “он”. Поскольку “они” говорится о человеческих существах». Так он молился и беседовал с Богом всю дорогу до Люблина.
Как только он переступил порог, Провидец тут же спросил его: «Почему ты такой хмурый сегодня? Да, в самом деле, сказано, что всякий богобоязненный человек должен скорбеть и сокрушаться о разрушении Храма. Но поверь мне, мы тоже плачем о Иерусалиме в полночь, мы стонем и рыдаем, и тем не менее мы все делаем с радостью. Знаешь ли ты историю о царе-изгнаннике? Он долго странствовал, пока не нашел прибежище у друга. Этот верный друг проливал слезы, вспоминая о том, как жил царь в своем дворце, но вместе с тем и радовался, что сейчас царь живет в его доме. Теперь ты видишь, мой друг, что изгнанная Шхина пребывает с нами. Мне не следовало бы говорить об этом, поскольку нам велено хранить молчание о таких материях, но наши мудрецы говорят: “Когда человек приходит, чтобы очиститься, они помогают ему”. И сказано “они”, а не “Он”, поскольку “они” говорится о человеческих существах».
Рабби Моше Тейтельбойм постоянно жил в ожидании Машиаха.
Услышав шум на улице, он спрашивал трепещущим голосом: «Не посланник ли явился?» Ложась спать, он клал подле кровати свои субботние одежды и рядом свой посох паломника. Сторожу было вменено в обязанность разбудить рабби при первых же знаках прихода Машиаха.
Однажды некто предложил рабби купить прекрасный дом рядом с домом молитвы. «Зачем он мне? – сказал рабби. – Скоро придет Машиах, и я отправлюсь в Иерусалим».
Великие цадики его дней говорили, что в душе рабби возродилась искра души пророка Ирмеяѓу. Когда в день траура в память о разрушении Храма окружающие спрашивали о причинах его столь глубокой скорби, он отвечал: «Отчего вас это так удивляет? “Я муж, видевший бедствие от бича гнева Его”[124], но Господь дозволит увидеть мне и восстановленный Храм».
Хотя рабби Моше был уже очень пожилым человеком, ему и в голову не приходило, что он может умереть до прихода Машиаха.
Однажды на седьмой день праздника Суккот, Ѓошана раба, обходя биму, рабби Моше молился: «Владыка Вселенной, даруй нам наступление конца. И не думай, что я забочусь о своем собственном благополучии. Пусть я сам не удостоюсь освобождения и избавления; я готов быть камнем, пущенным из пращи, и претерпеть любые муки – с тем лишь, чтобы Шхина более не подвергалась страданиям».
В возрасте восьмидесяти двух лет он молился в канун Йом Кипур, перед произнесением Коль Нидрей: «Владыка мира, ты же знаешь, что я великий грешник, но ты также знаешь, что я всегда говорю правду. Я не лгу и потому скажу лишь то, что есть на самом деле. Если бы я, Моше, сын Ханы, знал, что мои волосы поседеют до прихода Машиаха, я бы, наверное, не перенес этого. Но ты, Владыка мира, изо дня в день дурачил меня, и вот я уже стал седым. Клянусь жизнью, ты, Всемогущий, и в самом деле сумел одурачить меня, старого дурака! И я молю тебя, Владыка мира, сделай так, чтобы он пришел сейчас! Не ради нас – ради Тебя самого, ради Твоего имени, которое да будет свято среди многих!»
Перед смертью рабби Моше сказал: «Я думаю о моих святых учителях, чьи души пребывают в раю. Почему же они молчат? Почему они не могут сотрясти все миры, да так, чтобы Машиах оказался на земле?» И спустя некоторое время добавил: «В царстве наслаждений они, похоже, пребывают в такой радости, что забыли про нашу землю и думают, будто Машиах уже пришел». И, прежде чем испустить последний вздох, сказал: «Но я – это совсем другое дело. Я не оставлю свой народ».
Нафтали из Ропшиц
В Ропшицах, городке, где жил рабби Нафтали, богатые люди обычно нанимали сторожей – охранять по ночам их дома, особенно стоявшие изолированно или на окраине. Однажды вечером рабби Нафтали прогуливался в лесочке, окружавшем город, и встретил сторожа, ходившего дозором. «Кого ты охраняешь?» – спросил рабби. Сторож ответил и в свою очередь спросил: «А кого ты охраняешь, рабби?»
Этот вопрос как громом поразил цадика. «Сейчас – никого», – едва смог вымолвить он. Потом он какое-то время шел рядом со сторожем и, наконец, спросил: «Не хотел ли бы ты стать моим слугой?» «Я бы не против, – ответил сторож, – а какими будут мои обязанности?»
«Напоминать мне о моих обязанностях», – ответил рабби.
«Есть цадики, – говаривал рабби Нафтали, – которые молятся о том, чтобы люди, нуждающиеся в помощи, пришли к ним и получили помощь благодаря их молитвам. А вот рабби из Ропшиц встает рано утром и молится о том, чтобы всякий, кто нуждается в помощи, мог получить ее дома, чтобы ему не пришлось ходить в Ропшицы и потом обманываться мыслью, будто бы ему помог именно рабби из Ропшиц».
Однажды после мусафа в Йом Кипур рабби из Ропшиц сказал: «Я бы желал в следующей жизни быть коровой, чтобы евреи могли приходить ко мне по утрам и получать немного молока, дабы освежиться перед тем, как начать служить Господу».
Однажды рабби Нафтали размышлял об истории из мидраша, в которой говорится, что Бог показал Моше все последующие поколения еврейского народа, поколение за поколением, с их мудрецами, поколение за поколением, с их судьями.
«Почему же, – спросил один из учеников, – сначала говорится о поколении и лишь затем о вождях? Разве не следовало бы сначала сказать о вожде?»
«Ты же знаешь, – ответил рабби, – что сияние лица Моше было подобно солнцу, сияние лица Йеѓошуа – подобно луне[125], а лица всех последующих вождей становились все бледнее и бледнее. Если бы Бог ненароком дал Моше увидеть лицо Нафтали, школьного учителя [так рабби Нафтали любил называть себя], то Моше воскликнул бы: “Как! И это – рабби?” и лишился бы чувств. Вот почему Бог сначала показывал ему народ и лишь затем вождя, подобающего этому народу».
Рабби из Ропшиц рассказывал такую историю: «Во время осады Севастополя царь Николай однажды объезжал укрепления, и неприятельский солдат прицелился в него, но русский солдат, завидев это, громко крикнул, царский конь отпрянул в сторону, и царь был спасен. Царь сказал солдату, чтобы тот просил, что хочет. “Наш капрал – просто зверь, – нерешительно пробормотал солдат, – он всегда бьет меня. Нельзя ли мне служить под началом другого капрала?”
“Дурак! – прикрикнул на него царь. – Проси, чтобы самому стать капралом!”
Вот так и мы: просим в своих молитвах о несущественных вещах, вместо того, чтобы молиться об избавлении».
Два молодых хасида были закадычными друзьями, и они частенько сиживали у рабби Нафтали за обеденным столом. Когда рабби раздавал хлеб (так было принято в его доме), им он давал двойную булку, то есть две булки, слипшиеся еще на противне. И вот как-то они разобиделись друг на друга; они сами толком не знали причин этой ссоры, но мириться не собирались. Когда они пришли к рабби в Ропшицы в субботний вечер и сели за стол, то рабби взял две слипшиеся булки, разделил их ножом и дал каждому из них по одной. Возвращаясь домой после субботней трапезы, они почувствовали стыд и раскаяние и в один голос воскликнули: «Это мы сами виноваты!» Они зашли в дом одного из них и выпили за здоровье друг друга. На следующий день, за полуденной трапезой, рабби Нафтали дал им, как и прежде, двойную булку.
Юный рабби Фейвиш, ученик рабби из Ропшиц, читал полуночный плач о Храме с такой страстью, будто Иерусалим был разрушен только сегодня. Всякий раз его буквально переполняла безграничная скорбь.
Однажды поздним вечером рабби из Ропшиц позвал сидевших с ним хасидов отправиться в дом учения. «Я вам растолкую, – сказал он, – что значат слова пророка: “Вставай, взывай в ночи!”[126]». В полутьме дома учения они обнаружили юного Фейвиша, мертвым сном спящего на лавке. Какое-то время они стояли и смотрели на него, недоумевая, зачем рабби привел их сюда. Вдруг юный рабби скатился с лавки на пол, рванул ворот рубахи и зарыдал: «Мама, я весь горю!» И тут часы пробили полночь.
По прошествии времени Фейвиш оставил рабби из Ропшиц и перешел к рабби из Апты. Рабби Нафтали очень сокрушался из-за этого. «Всеми силами своей души, – говорил он, – я старался сдерживать его порывы. Но в учениках у рабби из Апты он сгорит в яром пламени своего сердца». Вскоре после этого рабби Фейвиш умер прямо в доме молитвы, читая «Всякое дыхание да славит Господа»[127].
К рабби Нафтали из Ропшиц пришел хасид, заявивший, что на нем очень много грехов и что он уже был у другого цадика, но тот наложил на него слишком тяжелое покаяние, которое он физически не в состоянии вынести. Рабби Нафтали резко оборвал пришедшего. «Что же сделал тебе Отец наш, – закричал он страшным голосом, – что ты осмелился предать его?» Эти слова как громом поразили пришедшего, и он упал на пол, лишившись чувств.
Несколько хасидов из Венгрии, бывших в то время в комнате, начали смеяться. Рабби Нафтали сурово посмотрел на них. «Я едва не погубил человеческую душу, – воскликнул он, – а вы смеетесь!»
Венгерские хасиды принялись извиняться. «Когда наш учитель, рабби Айзик из Калло, лежал на смертном одре, он дал нам знак: “Если вы найдете человека, который сможет вынуть душу из грешника, очистить ее от греха и вернуть в тело, да так, что тот останется в живых, то именно такой человек и должен стать вашим рабби”. Вот почему мы и рассмеялись. Мы нашли себе учителя и будем следовать за ним до прихода Машиаха – а потом мы вернемся к нашему старому учителю». Тогда и сам цадик присоединился к их смеху. Он помог кающемуся грешнику подняться с пола. «“Грех твой снят будет, и твоя вина будет прощена”[128], – сказал он. – Иди с миром, следуй Божьему пути, и Создатель не оставит тебя».
Грешник, желавший искупить свои грехи, пришел к рабби из Ропшиц, чтобы узнать, какое ему следует наказание. Ему было стыдно признаваться цадику во всех своих грехах, хотя без полного признания рабби не мог определить меру покаяния. И потому он сказал, что его приятель совершил то-то и то-то, но ему стыдно было прийти к рабби самому, и потому он попросил пойти вместо него и узнать, как можно очиститься от всех грехов.
Рабби Нафтали с улыбкой посмотрел на хитроватое и беспокойное лицо посетителя. «Твой приятель – глупец, – сказал он. – Ему бы следовало прийти ко мне самому и сделать вид, что он пришел вместо кого-то, стесняющегося обратиться ко мне самостоятельно».
Когда рабби Нафтали был молодым, в его родном городе жил человек, который постился и ночи напролет молился с таким усердием, что полагал себя близким к совершенству, и его сердце преисполнялось гордыней. Рабби Нафтали отлично знал, что представляет собой этот человек. Однажды на глазах рабби Нафтали в доме учения какой-то мальчик задел локтем этого подвижника, погруженного в размышления. Рабби сделал мальчику замечание: «Как ты смеешь нарушать покой такого человека! Разве ты не знаешь, что он постится вот уже двадцать четыре часа?»
«Правильнее сказать, от субботы до субботы», – поправил его подвижник. После таких слов все тайное стало явным.
Однажды в Великую субботу рабби из Ропшиц пришел домой из синагоги очень уставшим. «Что с тобой?» – спросила его жена. «Проповедь была нелегкой, – ответил рабби. – Я говорил о нуждах бедного человека, о том, что цены растут, а ведь необходимо купить и мацу, и вино, и все прочее, что необходимо для пасхального седера».
«И чего тебе удалось добиться своей проповедью?» – продолжила свои расспросы жена.
«Полдела сделано, – ответил рабби. – Видишь ли, бедные уже готовы получать пожертвования. Что касается другой половины – то есть готовы ли дать что-нибудь богатые, так этого я еще не знаю».
В день Симхат Тора рабби из Уланова, близкий друг рабби из Ропшиц, лежал при смерти. В Ропшицах хасиды начали танцевать во дворе дома цадика. Он стоял у окна и смотрел на них с улыбкой. Вдруг он сделал знак рукой, и все остановились, затаив дыхание. Какое-то время он стоял молча, и у него был вид человека, собирающегося сообщить дурные вести. Потом он взмахнул рукой и прокричал: «Когда один из генералов гибнет в разгар битвы, разве войско пускается в бегство? Битва продолжается! Радуйтесь и танцуйте!» Позднее стало известно, что рабби из Уланова умер именно в этот час.
Шломо-Лейб из Ленчицы
«Когда я был ребенком, – рассказывал рабби Шломо-Лейб из Ленчицы, – я умолил все части своего тела не делать ничего, кроме того, что должно делаться по воле Бога. Все они согласились – все, кроме глаз. И тогда я сказал, что не стану открывать глаза, и так лежал с закрытыми глазами. Когда моя мать спросила меня, почему я не встаю, я не стал ей отвечать, и она побила меня палкой. Я тогда спросил у глаз, готовы ли они теперь дать свою клятву – но они снова отказались. Мать побила меня еще, и так сильно, что глаза сжалились надо мною и сказали: “Ладно”. И тогда я смог встать с постели».
Рабби Цви-Элимелеха из Динова спросили, в самом ли деле они с рабби Шломо-Лейбом из Ленчицы остаются верными друзьями, несмотря на свою принадлежность к разным школам. На это он ответил: «Как же может быть иначе! Когда мы с ним были учениками рабби Мендла из Риманова, все так боялись нашего рабби, что не осмеливались и глазом моргнуть в его присутствии. Но он, Шломо-Лейб, сняв башмаки, плясал в одних чулках на столе рабби, прямо перед его носом, а тот сидел и смотрел на него, не говоря ни слова».
Рабби Яаков-Ицхак из Пшисхи по прозвищу Йеѓуди (что означает «Еврей») однажды сказал своему другу рабби Калману из Кракова, что среди его учеников есть один, в чьем лице явно виден Божественный образ. Рабби Калман взял свечу и пошел в дом учения, где обычно спали ученики. Он внимательно вглядывался в их лица, но не нашел никого, про которого можно было бы такое сказать.
Когда он сообщил своему другу о безрезультатных поисках, тот сказал: «Но ты, наверное, не смотрел за печкой». Они вместе отправились в дом учения и за печкой нашли юного Шломо-Лейба. Рабби Калман долго вглядывался в его лицо при свете свечки. «И в самом деле, – сказал он наконец. – И в самом деле».
Проучившись некоторое время в Люблине и Риманове, рабби Шломо-Лейб почувствовал особую симпатию к Йеѓуди, который сказал ему: «Самый лучший способ покаяния – стать странником и беглецом». И потому рабби Шломо-Лейб решил в глубине души своей стать странником и беглецом.
Много лет спустя хасид, живший в Ленчице, приехал к рабби Мендлу из Коцка. Рабби спросил его: «Как там ваш рабби Шломо-Лейб?»
«Я виделся с ним перед самым отъездом», – ответил хасид.
«Он по-прежнему бодр и весел?» – спросил рабби из Коцка. – «Да», – сказал хасид. «Вот так оно и бывает, – с грустью сказал рабби из Коцка. – Те, кто были в юности странниками и беглецами, потом не теряют веселья и бодрости».
Рабби Ицхак из Ворки однажды спросил рабби Шломо-Лейба из Ленчицы: «Почему твои хасиды всегда выглядят подавленными и упавшими духом?»
Тот ответил: «Известно ли тебе, что мои хасиды – из числа тех четырехсот человек, что отправились в изгнание с Давидом и о ком сказано: “все угнетенные, и все теснимые заимодавцами, и все недовольные”»[129].
Когда сын рабби из Ленчицы был маленьким, он как-то увидел рабби Ицхака из Ворки за молитвой. Изумленный, он прибежал к отцу и спросил, почему это цадик молится тихо и бесхитростно, без малейшего вдохновения.
«Плохому пловцу, – разъяснил ему отец, – приходится делать резкие движения, чтобы только не потонуть. А искусный пловец ловит волну, и она несет его сама».
Иссахар-Бер из Радошиц
Внук рабби из Радошиц рассказывал: «В юности рабби Иссахар-Бер был учеником рабби Моше-Лейба из Сасова. Рабби из Сасова брал его с собой, когда отправлялся выкупать заключенных. Однажды, когда они переправлялись через Вислу, разразилась гроза, и их лодка едва не перевернулась. Рабби из Сасова приподнялся и воскликнул: “Мы идем к нашему Отцу!” И захлопал в ладоши, как гость на свадьбе во время танцев. Но они спаслись.
Вскоре они добрались до Варшавы, где должны были встретиться с губернатором. Прибыв в губернаторский дворец, они увидели, что он окружен стражей, не допускающей никого без письменного разрешения. Рабби Моше-Лейб спросил моего деда: “Что я должен им сказать?” Дед ответил: “Надо сказать на их языке: ‘Puszczaj!’ Это означает: ‘Пропустить!’, а также ‘Отпустить!’”.
Рабби Моше-Лейб, человек огромного роста, подошел к одному из стражников и громовым голосом крикнул: “Puszczaj!” Неизвестно, что произошло далее, но возможно, что рабби из Сасова крикнул: “Puszczaj!” и самому губернатору, потому что все заключенные, за которых они хлопотали, были освобождены».
В юные годы рабби Иссахар-Бер был очень беден. Был год, когда ему пришлось поститься не только перед Йом Кипуром, но и после, а когда настал Суккот, у него не было денег, чтобы встретить праздник должным образом. Он оставался в доме учения и после молитвы, поскольку знал, что дома все равно нет еды. Но его жена продала все еще остававшееся у нее драгоценное украшение, не сказав ему об этом ни слова, и на вырученные деньги купила халы и свечи для праздничного стола, а также картошку.
Ближе к вечеру, когда рабби вернулся домой и вошел в сукку, он обнаружил там накрытый стол и не мог скрыть радости. Совершив омовение рук, он сел к столу и принялся с аппетитом поедать одну картофелину за другой, поскольку уже не первый день провел впроголодь. Однако осознав, насколько он поглощен едой, рабби Иссахар-Бер немедленно взял себя в руки. «Берчик, – сказал он самому себе, – ты вроде бы и не в сукке сидишь, а прямо-таки в горшке с картошкой». И не съел больше ни кусочка.
Рассказывают.
Однажды в юные годы Иссахар остался буквально без гроша и не ел несколько дней кряду, поскольку ему было не по нутру жаловаться кому бы то ни было на свое положение. И вот как-то к вечеру, почувствовав, что вряд ли ему удастся еще долго протянуть в таком состоянии, он решил, прежде чем ослабеет окончательно, пойти в микву. В те дни городская миква в Радошицах была в глубоком подвале – ступеней шестьдесят или семьдесят. Он разделся до рубашки и пошел вниз по ступеням. Вскоре он услышал странный шум – будто кто-то хлопал ладонью по воде. Иссахар продолжил спускаться, а плеск становился все слышнее и слышнее, словно несколько человек били по воде ладонями. Иссахар-Бер замедлил было свои шаги, но потом продолжил спуск. Тут порыв ветра задул его фонарь. В темноте страшный шум внизу стал еще слышнее. Иссахар увидел какие-то странные существа, бросившиеся ему наперерез. Он поспешно скинул рубашку и нырнул в воду. И тотчас же стало тихо. Последнее, что он услышал, было будто кто-то сказал: «Упустили!» и прищелкнул пальцами. Иссахар-Бер несколько раз подряд окунулся с головой. Затем он вылез из воды, поднялся к выходу и отправился домой. Перед его домом он увидел повозку, груженную мешками с мукой и еще какой-то провизией. «Рабби Иссахар-Бер? – спросил возница. – Мне велено доставить вам все это».
За несколько часов до описываемых событий бричка подъехала к дому винокура и торговца спиртным, местного хасида. В бричке сидел высокий, очень старый человек. Винокур вышел на крыльцо, чтобы приветствовать приезжего, и тот, пристально вглядевшись в него своими близорукими глазами, спросил: «Где живет здешний рабби?»
«У нас тут нет рабби», – ответил винокур.
«Разве у вас в Радошицах нет ни одного необычного человека? – продолжил свои расспросы высокий старик. – Ни одного “хорошего еврея”?»
«Нет у нас тут никаких “хороших евреев”, – заверил его винокур. – И никаких необычных людей – если не считать того хасида, который учит детей всяким необычным вещам. Он и в самом деле не из простых людей – я бы сказал, из тех, кого зовут “блаженными”. Но мы-то зовем его попросту – Берл-бездельник».
Старик расправил плечи, что придало ему еще более внушительный вид, и негодующе фыркнул: «Вот как? Вы зовете его бездельником? Нашли бездельника! Да он великий человек! Он сотрясает миры – точно так же, как обыкновенный человек может трясти дерево в лесу». Старик коротко сказал кучеру: «Назад, в Люблин!», – и в мгновение ока бричка с седоком исчезла.
Винокур сообразил, что этот высокий старик был, наверное, рабби из Люблина, потому что знал по описаниям, как он выглядит. Но тут же спохватился: «Ведь Провидец умер два года тому назад!» Тогда он поспешно погрузил в повозку мешки с мукой и еще какой-то провизией и послал кучера отвезти все это в Радошицы.
Однажды Иссахар-Бер, будучи еще молодым человеком, шел в Пшисху, к своему учителю Йеѓуди, и только он стал подниматься на взгорок, как услышал рыдания, доносящиеся, судя по всему, из дома его учителя, стоявшего в низине за взгорком. Встревоженный, Иссахар-Бер бегом бросился туда; как только Йеѓуди завидел его, он со слезами на глазах сказал, что его сын болен и уже при смерти. «Мы не представляем, что нам делать, но вот появился ты, в самый нужный момент. Возьми ребенка на руки, я уверен, что ты ему поможешь».
Иссахар-Бер выслушал все это в полном смятении. Ему никогда не доводилось делать что-либо подобное, и он не ощущал в себе никаких сверхъестественных сил. Но он взял ребенка на руки, положил его в колыбельку и принялся его укачивать. И, раскачивая колыбель, он всем сердцем обратился к Господу с мольбой о помощи. Через час жизнь ребенка была вне опасности.
Однажды рабби Иссахар-Бер повстречал старика-крестьянина из деревни Олешное, который знал его еще мальчишкой, но не представлял себе его нынешних обстоятельств. «Берл, – обратился к нему крестьянин, – как твои дела?»
«А как твои дела?» – спросил в свою очередь рабби.
«Ну, что я тебе могу сказать, Берл, – ответил крестьянин. – У человека есть лишь то, что он заработал».
С тех пор всякий раз, когда речь заходила о том, как следует достойно прожить свою жизнь, рабби Бер неизменно вспоминал: «А вот старик-крестьянин из деревни Олешное говорит: “У человека есть лишь то, что он заработал”».
Когда рабби Иссахар-Бер серьезно заболел, он сказал себе: «Человек в моем состоянии обычно кается в своих грехах. Так в чем же мне покаяться? Сказать: “Я грешил?” Но человеку в моем состоянии не следует лгать, а ведь я не грешил. Или сказать: “Я недостаточно усердно служил Богу?” Но ведь я делал все, что было в моих силах. И все же мне есть в чем покаяться. Мои чувства по отношению к Богу не были достаточно чистыми и искренними, я не в самой полной мере посвятил себе Ему, и лишь Ему одному. А ведь здесь всегда есть возможность для совершенствования – потому что наши чувства основаны на том, сколь ясно мы представляем себе величие Бога или Его беспредельность. Именно этому и следует посвятить все свои силы. Если Бог поможет мне выздороветь, я постараюсь быть по отношению к Нему чище и искреннее, посвящу Ему себя всего, без остатка».
Он выздоровел и прожил еще двадцать лет.
У рабби из Радошиц был ученик, который умел подражать манере учителя произносить благословение над вином во время вечерней субботней трапезы, и делал это настолько похоже, что всякий слышавший его на расстоянии был уверен, что это говорит сам рабби. Однажды, когда он был в Радошицах, цадик обратился к нему: «Говорят, что ты умеешь произносить субботний кидуш, полностью подражая моему голосу и телодвижениям. Ну-ка, сделай это для меня».
«Если рабби пообещает, что он не обидится, – сказал ученик, – то я сделаю это с удовольствием».
«Можешь не беспокоиться», – сказал цадик.
Ученик произнес благословение над вином совсем как рабби и с точно такими же телодвижениями. Однако, дойдя до определенного места, он умолк, замер неподвижно, а затем закончил благословение как мог.
По окончании цадик спросил ученика: «Почему ты остановился?»
«Рабби, – ответил ученик, – вы, дойдя до этого места, предлагаете себя в жертву – а я не в состоянии сделать это».
Дочь рабби Моше из Лелова, правнучка рабби Давида из Лелова, добрый друг и покровительница Йеѓуды, была бездетной. Раз за разом она просила своего отца молиться за нее. Наконец он сказал, что помочь ей в состоянии лишь рабби из Радошиц. Она не медля собралась в дорогу и поехала в Радошицы в сопровождении своей свекрови, чей отец также был знаменитым цадиком. Когда она рассказала рабби Иссахару-Беру о своей беде, он напустился на нее и отчитал как избалованного ребенка: «Что за чушь ты несешь насчет детей, ты, скверная девчонка! Вон отсюда!»
Молодая женщина, нежного воспитания, никогда не слышавшая грубого слова, выбежала из комнаты в слезах. «Теперь я буду плакать и плакать до самой смерти», – сказала она себе. Ее свекровь спросила у рабби, почему он так опозорил несчастную женщину и уж не виновата ли она, по нечаянности, в каком-нибудь грехе.
«Пожелайте ей всего наилучшего, – ответил рабби. – С ней теперь все в порядке. Просто у меня не было другой возможности взволновать ее до глубины души». Молодая женщина вернулась к рабби, и тот благословил ее. Вскоре она зачала и родила сына.
Рабби из Радошиц как-то спросили: «Как надо трактовать то место в Талмуде, где рабби Шимон бар Йохай говорит своему сыну: “Сын мой, ты и я – этого достаточно миру”?»[130] Рабби из Радошиц ответил: «В Тосефте мы читаем: “Смысл, определяющий сотворение мира, в том, что сотворенный говорит: Ты – наш Бог, а Святой, благословен Он, говорит: Я Господь ваш Бог”. Это “ты” и это “я” – их достаточно для этого мира».
Рабби из Радошиц спросили: «Есть предложение в Талмуде, смысл которого нам не ясен. Мы читаем: “Из чего мы делаем вывод, что и сам Бог молится?”[131]». «Сказано: И их приведу Я на гору святую мою, и обрадую в доме молитвы Моем[132]. Не сказано: “их молитвы”, но “моей молитвы”. Из этого следует, что и сам Бог молится».
«Как нам следует трактовать такое? Это “но” – не означает ли, что нет необходимости в молитвах человека?»
Рабби ответил: «Отнюдь. Богу приятны молитвы праведных людей. И более того: именно Он вкладывает молитвы в души людей и дает им силу молиться. И потому молитва человека – это и молитва Бога».
Как-то на Песах, еще до того, как все сели за праздничный стол, рабби Иссахар-Бер подозвал к окну своего гостя, рабби из Могельницы, внука Магида из Козниц, и, показав ему на что-то вдали, спросил: «Видишь, рабби из Могельницы? Ты видишь?»
После окончания трапезы рабби из Могельницы танцевал вокруг стола, напевая вполголоса: «Святой человек, наш брат, показал мне огонек вдали – отблеск большого огня. Но кто знает, кто знает, сколько лет может пройти, сколько мы еще будет пребывать во сне, прежде чем он дойдет до нас, дойдет до нас».
Шалом из Белз
Старший брат рабби Шалома однажды спросил его: «Как тебе удалось достичь такого совершенства? Ведь когда мы были маленькими детьми, я учился лучше твоего».
«Вот как это случилось, брат, – ответил рабби из Белз. – В день бар-мицвы мой дед, рабби Элиэзер из Амстердама, да будет благословенна его память, явился мне в видении и дал мне другую душу взамен прежней. С тех пор я превратился в другого человека».
Первым учителем Шалома был рабби из Луцка в Сокале. Затем он прослышал о Провидце из Люблина, и чем больше он слышал о нем, тем больше ему хотелось услышать, как он читает Тору. Но, спросив у своего учителя позволения отправиться в Люблин, он получил отказ. «Если ты поедешь туда, я лишу тебя всего, чего ты достиг здесь».
Это, однако, не остановило Шалома, и он все-таки отправился в Люблин. По возвращении он проезжал мимо дома своего прежнего учителя, и случилось так, что рабби из Луцка как раз стоял у окна. Он подозвал свою жену и сказал: «Ты только посмотри, как свет учения озаряет лицо моего ученика!»
Один хасид рассказывал: «Однажды я отправился к рабби из Белз и рассказал о своей беде: во время молитвы посторонние мысли приходили мне в голову и приводили меня в замешательство – и это были не мысли, связанные с повседневными делами, но дурные и пугающие видения. И я взмолился о духовном исцелении. Когда я закончил, рабби сказал мне: “Не стесняйся, сын мой, расскажи мне обо всем, что смущает и беспокоит тебя”. Я приступил к рассказу и признался ему во всех ужасных и дурных страстях, обуревающих меня. Когда я говорил, он слушал меня с закрытыми глазами, но мне было видно, как его святые мысли изгоняют мои дурные мысли из самых глубин моей души. Когда я закончил свое признание, он сказал: “Господь поможет тебе, и эти мысли больше не будут тебя мучить”. И с тех пор такие мысли больше уже не приходили мне в голову».
Это было перед Песахом, и хасиды, набирая воду для мацы, говорили друг другу: «В следующем году в Иерусалиме!» И тут рабби Шалом сказал: «А почему не раньше? Если придет Машиах и принесет нам избавление, то мы сможем испечь мацу в Иерусалиме уже завтра, до наступления праздника».
В одну из своих нередких поездок в Белз рабби Хаим из Цанза взял с собой сына Баруха. Рабби Шалом и его жена приняли их в комнате с простыми бревенчатыми стенами. Побыв немного, гости поехали домой. По пути рабби Хаим спросил сына: «Какое впечатление они произвели на тебя – святой рабби и его жена?»
«Когда мы вошли в комнату, – сказал мальчик, – мне пришла в голову мысль об Адаме и Еве до грехопадения».
«И я тоже подумал об этом, – подтвердил его отец. – А что ты скажешь о комнате, в которой нас принимали?»
«Будто рай», – ответил Барух.
«Слово в слово со мною», – сказал рабби Хаим.
Когда умерла его жена, рабби Шалом сказал:
«Владыка мира! Будь у меня силы пробудить ее, разве бы я не сделал этого? Но я просто не способен на такое. Ты же, Владыка мира, можешь сделать это, Ты всесилен – так почему же Ты не пробудил народ Израиля?»
Хаим из Цанза и Йехезкель из Сенявы
Когда случился пожар в городе Броды и маленького Хаима отвезли к рабби Моше-Лейбу в Сасов, цадик спросил мальчика: «Расскажи мне, Хаим, что ты видел во время пожара?»
Мальчик ответил: «Я видел евреев, которые тушили огонь, но я видел и "немцев" [таким было прозвище тех, кто отказывался от еврейской одежды и обычаев], которые раздували огонь. И я спросил себя: "Зачем евреям тратить столько сил на борьбу с огнем? Ведь проще было бы прогнать "немцев", и тогда огонь стихнет сам по себе"».
Когда рабби Хаим был ребенком, видели, как он расхаживал по своей комнате, непрерывно повторяя тихим голосом: «Никого, кроме Тебя, никого, кроме Тебя, и только Тебя».
В молодые годы рабби Хаим из Цанза был учеником цадика из Ропшиц. Он молился с такой страстью, что изо всех сил топал ногами об пол. Надо сказать, что одна нога у него была больная. Однажды жена цадика, увидев Хаима на молитве, сказала мужу: «Какой же ты все-таки бессердечный! Зачем ты позволяешь ему стучать по полу больной ногой? Скажи, чтобы он топал только здоровой ногой».
«Могу сказать ему хоть сейчас, – отозвался цадик. – Только ты напрасно думаешь, что, впадая в экстаз, он отдает себе отчет, больная это нога или здоровая».
Цадик, таивший недобрые чувства по отношению к рабби Хаиму из Цанза, однажды сказал ему: «Ты воспаряешь в высшие миры, а вот я достигаю того же, прочтя десять псалмов».
«Я и в самом деле воспаряю в высшие миры, – согласился рабби из Цанза, – но ради малейшей искры Божьего страха я готов отдать все на свете».
Некий рав, очень хотевший поговорить с рабби из Цанза о высоких материях, но так, чтобы им не мешали посторонние люди, добился, наконец, чтобы цадик пригласил его на прогулку в коляске, которую тот имел обыкновение совершать перед послеполуденной молитвой. Когда они выехали за городскую черту, рабби Хаим спросил рава, о чем он хотел поговорить. «Мне хотелось бы обсудить вот какой вопрос, – сказал рав. – Какова разница между учением и служением?»
Рабби раскурил свою трубочку и выпустил несколько густых клубов дыма. В промежутках между затяжками он издавал звуки, похожие на рычание разгневанного льва. Раву стало не по себе, и он уже сожалел, что завел этот разговор.
Когда они проехали около двух километров, рабби встряхнулся и сказал: «Ты хочешь знать, какова разница между учением и служением? Сейчас я объясню тебе эту разницу. Человек, учащий других, всегда готов отдать свою душу ради славы Всевышнего, а человек, который служит, – это тот, что всегда готов исполнить сказанное в стихе: “Души во мне не стало, когда он говорил!”[133]». И рабби дал знак вознице поворачивать в обратный путь.
Однажды довольно навязчивый человек упорно пытался обратиться к рабби Хаиму по окончании послеполуденной молитвы. Он продолжал настаивать и после того, как получил окончательный отказ, и тогда цадик ответил ему в резких тонах. Друг рабби Хаима, присутствовавший при этом, спросил о причине такой резкости, и рабби ответил, что произнесение послеполуденной молитвы возносит человека в высшие миры, и потому как же не разгневаться, вернувшись с небесных высот, на маловажные просьбы мелких людишек.
Его друг ответил: «Обратившись к тому месту в Писании, где сказано о том, как Господь первый раз явился Моше на горе Синай, мы читаем: “И спустился Моше с горы к народу”[134]. Раши комментирует это следующим образом: “Сказанное означает, что Моше, спустившись с горы Синай, обратился не к своим делам, а к народу”. И как мы должны это понимать? Какие дела наш учитель Моше, мир с ним, на время отложил, чтобы обратиться к народу? Мы должны понимать это следующим образом: когда Моше спустился с горы Синай, он был мыслями еще в высших мирах, занятый своей величайшей задачей – наполнить милосердием меру Божественной справедливости. Именно этим и был занят тогда Моше. И все-таки он прервал свои труды, отрешился от высших миров и обратился к людям. Он выслушал все их малозначащие просьбы, принял на себя все тяготы народа Израиля и вознес их в своих молитвах».
После таких слов гнев рабби Хаим немедленно улетучился. Он попросил вернуть того человека, с которым он был резок, и внимательно расспросил о его напастях. И потом почти всю ночь напролет он выслушивал сетования и просьбы своих хасидов.
Рабби из Цанза однажды сказал: «Я люблю бедных. А знаете, почему? Потому что Бог любит их».
Рабби из Цанза рассказал следующую историю, дополняя ее для пущей наглядности выразительными жестами.
«Ко мне часто обращаются люди из числа тех, кто приезжает на рынок не раз в неделю, а изо дня в день. Один из таких людей посетовал: “Рабби, я ничего не получаю от этой жизни. Каждый день я только и делаю, что перепрыгиваю с одной повозки на другую”. Но ведь достаточно человеку задуматься о том, что он сам в состоянии молиться Богу, и он поймет: у него есть все, что надо в этом мире».
Бедная женщина, торговавшая яблоками неподалеку от дома рабби Хаима, однажды пришла к нему пожаловаться: «Рабби, у меня нет денег, чтобы купить все необходимое для празднования субботы».
«А что же твоя торговля?» – спросил цадик.
«Люди говорят, что у меня плохие яблоки, – ответила женщина, – и они не хотят покупать их».
Рабби Хаим выскочил на улицу и закричал: «А вот кому хороших яблок!» Немедленно собралась толпа; люди давали деньги, даже не пересчитывая сдачу, и вскоре все яблоки были распроданы, причем по цене вдвое и втрое выше, чем они стоили.
«Вот видишь, – сказал рабби женщине, перед тем, как вернуться в дом, – твои яблоки хорошие. Все дело в том, что люди просто не знали об этом».
Рабби Хаим знал всех бедняков в своем городе и давал им ежемесячно определенную сумму денег – таким образом, чтобы этого хватало для содержания их семей.
Как-то в базарный день торговец птицей привез в Цанз несколько очень хороших индеек. Он зашел в дом к рабби и предложил его жене одну птицу для субботней трапезы. Она, однако, сочла цену слишком высокой, и торговцу пришлось уйти. Через какое-то время ребецн узнала, что индейку купил один из тех, кто получал содержание от ее мужа. «Ну, и полюбуйся на своих бедняков, – сказала она рабби. – Я не смогла купить индейку, потому что цена была слишком высокой для нас, а он взял да и купил!» «Это свидетельствует о том, – сказал рабби, – что ему нравится хорошая индейка для субботней трапезы. Я не знал этого, но теперь буду знать. И, значит, мне теперь придется давать ему больше денег каждый месяц».
Однажды бедный учитель пришел к рабби Хаиму из Цанза. «Ты ведь готовишься к свадьбе дочери, не так ли?» – спросил цадик. «Не знаю, что и сказать», – ответил учитель. Рабби Хаим посмотрел на него с недоумением. «У меня нет денег даже для того, чтобы купить жениху талес и штраймл, как того требует обычай», – грустно сказал учитель.
Рабби Йехезкель, сын рабби Хаима, прислушивавшийся к этому разговору, не выдержал. «Отец, – воскликнул он, – несколько дней тому назад я своими глазами видел, как этот человек купил и то и другое!» Учитель покраснел и выбежал из комнаты.
«Что ты наделал! – вскричал рабби Хаим. – Может, он не в состоянии заплатить за эти покупки, а может, ему нужны деньги, чтобы сшить платье жене для свадебного торжества – а он не хотел в этом признаваться. А ты так оконфузил человека!»
Рабби Йехезкель кинулся на улицу, догнал учителя и стал просить прощения. Но тот отказался простить его и настоял на том, чтобы сам цадик разрешил ситуацию. И вот они оба предстали перед цадиком.
«Не прощай его, – сказал старый рабби учителю. – Не вздумай простить его, пока он не оплатит все расходы по свадьбе, буквально вплоть до ботиночных шнурков». Так оно и вышло.
Однажды рабби из Цанза стоял у окна и смотрел на улицу. Завидев прохожего, он постучал пальцем по стеклу и дал ему знак зайти в дом.
Когда незнакомец переступил порог комнаты, рабби Хаим спросил его: «Скажи-ка мне, если ты найдешь кошелек, полный золотых, ты вернешь его хозяину?»
«Рабби, – сказал этот человек, – если я знаю хозяина, то верну ему кошелек без малейшей задержки».
«Ты глупец!» – сказал рабби. Он снова подошел к окну, остановил следующего прохожего и задал ему тот же вопрос. «Не такой уж я дурак, – сказал тот. – Не настолько я глуп, чтобы отдать кошелек, попавший мне в руки!»
«Ты скверный человек», – сказал рабби и позвал третьего прохожего. «Рабби, – ответил третий, – откуда бы мне знать, на какой ступени я буду находиться, когда я найду этот кошелек. И смогу ли я одолеть дурное начало в самом себе. А вдруг дурное начало одержит верх, и я присвою чужую собственность. Но, возможно, Святой, благословен Он, поможет мне побороть дурное начало, и тогда я верну находку ее законному владельцу».
«Золотые слова! – воскликнул цадик. – Ты – истинный мудрец».
Однажды рабби Хаим отправился в поездку, и там его принимали с великими почестями. Позже он сказал своему сыну, который сопровождал его в поездке: «Я расскажу тебе притчу о генерале. Всем известно, что часовые приветствуют генералов с большим рвением, чем полковников. И вот одного генерала предали военному суду за какой-то проступок и понизили в звании до полковника. Когда он вышел из здания суда, часовые не обратили внимания на то, что он уже не в генеральских эполетах, и привычно приветствовали его как генерала. И вот тут-то он по-настоящему ощутил боль в сердце».
В месяце элуле, когда все начинают готовиться ко Дню искупления, рабби Хаим имел обыкновение рассказывать истории, которые обращали сердца его слушателей к Богу. Однажды он рассказал вот такую историю: «Некий человек заблудился в дремучем лесу. Какое-то время спустя другой человек тоже заблудился в этом лесу и случайно наткнулся на первого. Не зная, что тот тоже сбился с пути, он спросил его, как выбраться из леса. “Я не знаю, – ответил первый. – Но я могу показать тебе путь в самую чащу, а уж потом мы вместе начнем искать верный путь”».
«Итак, мои хасиды, – заключил рабби свой рассказ, – давайте искать верный путь вместе».
Эту историю рассказал слуга рабби из Цанза:
«Однажды утром, перед молитвой, рабби почувствовал себя нехорошо и решил ненадолго прилечь. И в это самое время пришел сборщик налогов (к рабби он попал, как выяснилось, по ошибке, потому что всеми практическими делами занимался его сын, городской раввин). Этот приход встревожил рабби. Когда тот ушел, рабби сказал мне: “Ведь мытарь – простой мужик, но когда он появляется в царском мундире, то внушает нам страх. Давай-ка и мы облачимся в свои царские мундиры – талит и филактерии, чтобы все народы мира страшились Царя Небесного”».
Рабби из Цанза частенько говаривал: «Все цадики служат каждый по-своему, в соответствии со своей ступенью, и тот, кто заявляет “Лишь мой рабби – праведник”, теряет для себя оба мира».
Рабби Хаим женил своего сына на дочери рабби Элиэзера из Дзикова, сына рабби Нафтали из Ропшиц. На следующий день после свадьбы он навестил отца невестки и сказал: «Теперь, когда мы породнились и стали близкими людьми, я хочу сказать о том, что тревожит мое сердце. Ты только посмотри: мои волосы и борода уже поседели, а я все еще далек от избавления!»
«Ах, мой друг, – ответил рабби Элиэзер, – ты думаешь только о себе. Оставь эти мысли и подумай обо всем мире».
Рабби из Цанза не раз рассказывал эту историю о себе: «В юности, беззаветно любя Господа, я надеялся внушить это чувство всему миру. Со временем я понял, что было бы довольно внушить это чувство моим соседям-горожанам, и я пытался сделать это, но так и не преуспел. Тогда, осознав, что я по-прежнему желаю слишком многого, я решил сосредоточить усилия на своих домашних, но и здесь не добился успеха. Наконец, меня осенило, что следует сосредоточить усилия на себе самом, чтобы стать истинным слугой Господа. Но и этого я никак не в состоянии добиться».
Незадолго до своей смерти рабби Хаим сказал навестившему его человеку: «Если бы у меня было девять истинных друзей, чьи сердца бились бы в унисон с моим, нам следовало бы, положив по буханке хлеба в котомку, выйти в чисто поле, и идти по полю, и молиться, и молиться, пока наши молитвы не приблизили бы избавление».
Сын рабби из Цанза, рабби Йехезкель, приехав в венгерский город Уйхей, нанял глашатая, чтобы объявить о своей проповеди в доме молитвы. В назначенное время там собрались все прихожане. Рабби подошел к амуду и сказал: «Друзья мои! Однажды я проповедовал в этом городе, но мое сердце в тот час не было всецело исполненным мыслями о Небесах. А молиться не от всего сердца – это великий грех. И вот я прибыл к вам с намерением покаяться. Поскольку, как говорят наши мудрецы, грех следует искупить в том месте, где он совершен, то я и говорю об этом здесь, у этого амуда. И я молю Святого, благословен Он, даровать мне прощение».
И тут все собравшиеся познали силу Божественного слова, и прониклись Божественным страхом, и вернулись на истинный путь.
Рабби Йехезкеля избрали городским раввином, когда он был еще довольно молод. Все прихожане ожидали, что он обратится с проповедью в первую субботу после своего прибытия, поскольку у них существовал такой обычай, но рабби Йехезкель отказался сделать это. Во время третьей субботней трапезы несколько уважаемых горожан, присутствовавших за столом, обратились к нему с просьбой дать толкование недельной главы. Он попросил принести Тору, открыл том на странице, где начиналась недельная глава, и прочел ее от начала до конца. Потом, закрыв книгу, он сказал: «Это Тора Господа нашего. Она священна, и не мне толковать ее». Он поцеловал книгу и поставил ее на место.
Цви-Ѓирш из Жидачева, Йеѓуда-Цви из Роздола и Ицхак-Айзик из Жидачева
Эту историю рассказывал рабби Ѓирш из Жидачева: «В день накануне субботы меня изгнали из города Броды, и я был в великой немилости. Я шел и шел, не останавливаясь, и когда я добрался до дому к вечеру, уже в канун субботы, я пошел прямо в дом молитвы как был, в будничной одежде, и у меня хватило сил только помолиться. Но на следующее утро, до утренней молитвы, я обратился к Господу: “Владыка мира, ты видишь унижения тех, кто был подвергнут унижению, и ты видишь мое сокрушенное сердце. Пошли мне свет, дабы я мог молиться Тебе”. И тут сердце мое охватило огнем. Моя молитва была подобна факелу. Никогда прежде со мной не бывало такого, и никогда такому не повториться».
Рабби Ѓирш однажды сказал своим хасидам: «Бывает, что когда человек приходит ко мне и просит помолиться, дабы оказать ему содействие в каких-то обыденных, мирских делах – просьба одного об аренде, другого – о лавочке, – то в тот же момент душа этого человека молит меня о спасении в высшем мире. И мой долг – дать ответ на обе мольбы в едином ответе».
Однажды рабби Ѓирш из Жидачева, войдя в дом молитвы, сказал собравшимся там хасидам: «Дети мои, ведь сказано: “Царь не спасется войском многочисленным”[135]. Если у цадика много хасидов, это не делает его сильнее в глазах Бога».
Рабби из Комарно, племянник рабби Ѓирша, рассказывал:
«Это было в Шавуот. Только занималась заря, когда я вошел в комнату моего дяди и учителя – но он не заметил меня. Он расхаживал взад-вперед по комнате и изливал свое сердце Господу. В этот праздник к нему приехало человек четыреста, если не пятьсот. И он сказал: “Уж не Самаэль ли послал всю эту толпу ко мне, чтобы отвлечь меня от общения с Тобою? Сжалься над моей бедной душой и не лишай меня Твоего присутствия!”»
Однажды в субботу рабби Цви-Ѓирш, прервав свои поучения во время третьей трапезы, сказал:
«Есть хасиды, которые, приехав к своему рабби, объявляют, что нет в мире другого учителя, кроме него. Это – идолопоклонство. А что им следует говорить? Говорить им следует вот что: “Каждый рабби хорош для своих хасидов, а вот для нас лучше всех – наш рабби”».
Рабби Моше из Самбора, младший брат рабби Цви-Ѓирша, в молодости ходил по окрестным деревням и торговал вразнос. Когда он возвращался домой и читал послеполуденную молитву, он чувствовал, что все его тело буквально излучает свет.
Вот что рассказывает сам рабби Моше: «Однажды я спросил своего брата и учителя: “Почему так происходит: когда я возвращаюсь домой после целого дня торговли и начинаю молиться, я ощущаю, что мое тело излучает свет, будто на меня снизошла Шхина?”
Ответ моего брата был, как обычно, ясным и прямым: “А почему это тебя так удивляет? Когда путник ходит путем Господа, то порой, незаметно для него самого, все святые искры с полевых трав и деревьев в лесу прилепляются к этому человеку, освещая его великим светом”».
По пути в Мункач (Мукачево) рабби Ѓирш обычно заходил к старому рабби Моше в город Уйхей, и рабби Моше сетовал, по обыкновению, что Машиах все никак не приходит. «Видишь ли, – говорил рабби Ѓирш, – я стараюсь не оставлять без внимания никого, даже самого нетвердого в вере, и дохожу до корней его отступничества, обнаруживая, что основа его греховности – нужда или вожделение. А в таких случаях мне удается выручить его из беды. И что ты скажешь: следует ли считать все эти души безнадежно потерянными? А ведь приди Машиах сегодня, и они окажутся потерянными».
Вернувшись с похорон своей жены, рабби Ѓирш отправился в свою комнату, и домашние слышали, как он сказал: «До сего дня я достигал святого единения благодаря браку здесь, на земле, а теперь мне следует попытаться достичь святого единения благодаря браку небесному».
Две недели спустя его не стало.
Жена рабби Йеѓуды-Цви из Роздола, дядей которого был рабби Ѓирш, однажды спросила его: «Почему вы никак не отвечаете вашим врагам, которые постоянно нападают на вас, и почему вы даже делаете им добро – хотя могли бы силой молитв навлечь на них гнев небес?»
Тот ответил: «Ты никогда не задумывалась, почему так много людей идут к цадику и несут ему дары, сотни и тысячи даров одному человеку? Да потому, что у каждого здания должен быть фундамент, и без основания не стоять никакому строению. Здание мира стоит благодаря цадикам, ибо сказано: “Праведник – основание мира”[136]. Потому и правильно, что все поддерживают того, кто поддерживает их всех. Однако почему же люди приходят также ко мне и несут мне дары, хотя я вовсе и не цадик? Я много думал об этом, и меня осенило: мир нуждается еще в одном основании. Ибо сказано: “Он подвесил землю ни на чем”[137], и в Талмуде об этом же сказано: “Мир существует благодаря тем, кто в споре сдерживает свои уста и скромно ставит себя ни во что”[138]. Вот, ты видишь, людям нужно это “ничто”, помимо мудрости цадика, и потому они поддерживают меня».
Один образованный человек сказал как-то рабби из Роздола: «Мне кажется, что стать цадиком – это величайшее из всех вожделений».
«Так оно и есть, – согласился рабби, – но только прежде чем стать цадиком, надо освободиться от всех прочих вожделений».
В день Нового года рабби Йеѓуда из Роздола сказал: «Сегодня в молитве было сказано: “Ибо Ты есть тот, кто помнит с незапамятных времен все забытое”. Каков же смысл этих слов? Что Бог помнит только то, что человек забывает. Когда некто делает доброе дело, и это ускользает из его памяти, и он не помнит, что именно им сделано, то Бог помнит его заслугу. Однако когда душа человеческая раздувается от гордости, и он твердит себе: “Как хорошо я сказал! Сколь глубоки мои познания!” – ничего из этого не сохраняется в памяти Господа. Если человек впадет в грех, но затем одумается и раскается, то Бог забудет об этом прегрешении. Но Он помнит обо всех грехах, которые человек с легкостью забывает».
Рабби Ицхак-Айзик из Жидачева, племянник рабби Ѓирша, был единственным сыном своих родителей. Однажды, когда он только вышел из мальчишеского возраста, отец спросил его: «Как ты понимаешь слова наших мудрецов: “Кто учит Тору ночью, того днем нить милосердия связывает [со Всевышним]”[139]. Разве мы и так не встаем в полночь, чтобы учить Тору, и разве мы, тем не менее, не живем днем в нужде и тревогах? Так о какой же нити милосердия может идти речь?»
На это ребенок ответил: «Отец, то, что мы встаем каждую полночь и учим Тору, не опасаясь никаких бед и тревог, – разве это само по себе не есть знак милосердия?»
Рабби Шалом из Каменки в один из своих приездов к рабби Цви-Ѓиршу в Жидачев взял с собой своего сына Йеѓошуа. За полуденной трапезой мальчик приметил молодого человека с густыми черными вьющимися волосами. Он вошел в комнату, держа в одной руке кувшин с водой, в другой тазик и перекинув через плечо полотенце. Он переходил от одного сидящего за столом к другому, радостно улыбаясь, и помогал им вымыть руки. «Отец, – спросил Йеѓошуа, – кто этот кудрявый юноша?» «Посмотри на него внимательнее, – ответил рабби Шалом. – Это будущий царь Израиля».
Прошло немало лет, рабби Ѓирш умер, а его младший брат Ицхак-Айзик, тот самый «кудрявый юноша», стал рабби из Жидачева, и хасиды толпами стекались к нему. О его славе знал и рабби Йеѓошуа, занявший место своего отца в Каменке. «Я поеду к нему, – решил рабби Йеѓошуа, – и посмотрю, что он собой представляет вблизи и не следует ли мне стать его учеником. А для этого мне нужны будут три знака: во-первых, выйдет ли он встретить меня, когда я приеду, во-вторых, пригласит ли он меня разделить с ним трапезу, и в-третьих, угадает ли он хотя бы одну мою мысль».
Рабби Йеѓошуа отправился в Жидачев, но, подъезжая к городу, он неожиданно почувствовал себя больным, и по приезде его в лихорадке внесли в дом и уложили в постель. Рабби Ицхак пришел к нему в комнату, заверил, что уже к вечеру ему станет лучше, и предложил поужинать вместе. А потом, когда оправившийся рабби Йеѓошуа сидел за столом с рабби Ицхаком, тот сказал, улыбнувшись: «Так что же, рав из Каменки, если человек не в состоянии угадывать мысли другого человека, разве это значит, что он не может быть рабби?»
И рабби Йеѓошуа стал одним из любимых учеников рабби Ицхака.
Рабби Ицхак-Айзик говорил: «Девиз нашей жизни – “Давать и брать”. Каждый человек должен быть и дающим, и берущим. Кто не следует этим двум правилам, того можно назвать бесплодным деревом».
Во время молитвы рабби Ицхак-Айзик никогда не давал воли своим эмоциям. Голос его был мягок и благочестив, но слова молитвы заставляли трепетать сердца всех собравшихся.
Однажды в Шавуот, когда он произносил «Песнь славы», что предшествует чтению Торы, один из его учеников, знававший еще Провидца из Люблина, был так сильно тронут, что потерял дар зрения, который вернулся к нему, лишь когда цадик закончил службу. Он сказал учителю о случившемся, и рабби Ицхак-Айзик объяснил ему: «Это случилось потому, что твою душу захватили слова о “мраке, облаке и мгле”[140] на горе Синай».
Эту историю рассказал ученик рабби Ицхака-Айзика: «Когда я только-только стал учеником рабби, я слушал его, но еще не мог уразуметь сказанное им, и потому я лишь открывал широко свой рот, дабы воспринять хотя бы святое дыхание учителя».
Однажды рабби Ицхак-Айзик принимал у себя рабби Залмана-Лейба из Сигета, что в Венгрии, и тот привез с собой несколько хасидов, и среди них были владельцы усадеб и виноградников, находившиеся под влиянием маскилим. Рабби Залман попросил рабби Ицхака попытаться наставить их на путь истинный, на что цадик сказал: «Мы здесь не занимаемся никакими особыми наставлениями. В субботу я обращаюсь к собравшимся и читаю молитву “Все будут благодарить Тебя, и все будут восхвалять Тебя”, – вот и все наши наставления. Если эти слова не способны заставить человека задуматься, то никакие увещевания не помогут».
Когда на следующий день рабби Ицхак-Айзик, стоя перед ковчегом Завета, читал эту молитву «Все будут благодарить Тебя», то венгерский рабби бросил взгляд на своих хасидов и увидел, что они плачут.