Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942) Хазан Владимир

Ср. в письме Т.И. Манухиной к В.Н. Буниной от 29 сентября 1933 г.:

Амалия Осиповна медленно выздоравливает. У нее было 3 воспалительных фокуса в легких, один за другим. От плеврита в августе она очень ослабела, а тут еще новая болезнь ее настигла. Ослабело и сердце от этих двух серьезных заболеваний. Лечит ее Иван Иванович <Манухин>. Я ее посещать не смею. Иван Иванович потребовал, чтобы никаких посетителей не было. Они ее утомляли. Слава Богу, что ей лучше: она уже сидит в постели и температура нормальная (Пахмусс 1996-97, № 173: 206-07).

Именно последний период – «месяцы ее умирания», по выражению Гиппиус, – является основным для интенсивной переписки Фондаминских с Рутенбергом, представленной ниже. Провал между 18 февраля 1934 г. и следующим письмом, появляющимся только через год – 15 февраля 1935 г., это время, когда Амалия Осиповна в течение 8 месяцев находилась сначала в швейцарском санатории Leysin, а затем, с начала октября, в Грассе. Спасти ее было уже невозможно, и этот предсмертный кризис стал каждодневной, бытовой формой существования в доме Фондаминских, примирив и саму Амалию Осиповну, и людей, ее окружавших, с неизбежностью стремительно приближавшегося конца. В причудливой смене робкой и ненадолго вспыхивавшей надежды и вынужденного подчинения неизбежному прошли несколько последних лет ее жизни.

Смерть Амалии, наступившая 6 июня 1935 г., больно ударила по людям, близко ее знавшим.

Ее смерть, ее похороны, письма ее мужа и его революционного друга <Зензинова> – очень поучительны и поразительны, – писал друживший с Амалией Д.В. Философов польской писательнице Марии Домбровской (письмо от 6 июля 1935 г.). – <…> Сейчас пытаюсь писать о Пил<судском>¹³ (воспоминания) и об Amalii. Но просто нет физических сил, ничего не выходит (Дюррант 1993: 77).

Т.И. Манухина в недатированном письме к Буниной следующим образом описывала проводы Амалии, упоминая, между прочим, ощутимые иудео-христианские шероховатости этого события:

О смерти Амалии Осиповны, Вы, наверно, все уже знаете. Как-то трудно о ней говорить. Была служба у Матери Марии (в церкви при общежитии). Отец Булгаков составил, с разрешения митрополита, нечто вроде панихиды. Говорят, было утомительно долго (1 Уг часа), и в жару все замучились, а о. Булгаков в «слове» уж очень подчеркивал православное великодушие и что «все евреи спасутся…» Кажется, не всем это понравилось (Пахмусс 1996-97, № 174: 201).

О смерти Амалии близкие ей люди вспоминали годы спустя: М.С. Цетлин 7 мая 1937 г. писала мужу из Виши в Лондон:

Сегодня утром я перечла стихотворение Галины об Амалии бедной, и мне стало страшно грустно¹⁴.

Мария Самойловна имела в виду стихотворение Г. Кузнецовой, напечатнное в «Современных записках» (1937. № 63. С. 163) с посвящением А<малии> О<сиповне> Ф<ондаминской>:

После смерти Амалии из посвященных ей очерков и стихов сложилась целая книга «Памяти Амалии Осиповны Фондаминской», в которой приняли участие близкие друзья¹⁵: 3. Гиппиус¹⁶, Д. Мережковский, Ф. Степун, В. Сирин (Набоков)¹⁷, Мих. Цетлин, В. Зензинов, сестра милосердия А. Яшвиль, ухаживавшая раньше за матерью Фондаминской, и Л. Жилле (L. Gillet)¹⁸. Казалось бы, личность, не ставшая исторической, – не политический деятель, не модная писательница, не кто другой, прославившийся на общественной или культурной ниве, Амалия Осиповна заслужила от современников необыкновенный почет и уважение. Узнав о ее смерти, В.Н. Бунина 8 июня записала в свой дневник:

Я совершенно потеряла вкус записывать. Чувствую себя ужасно. Вчерашнее известие о смерти Амалии было последней каплей (Устами Буниных 1977-82, III: 14).

В каком-то смысле на эту загадку ответил философ Ф.А. Степун, писавший об Амалии:

Не будучи ни мыслителем, ни художником, Амалия была глубоко задуманным и прекрасно исполненным художественным произведением. Этим и объясняется то, что Амалия прожила свою жизнь по крайней мере в уровень с теми многими большими людьми, которые ее окружали и перед нею преклонялись (Степун 1937: 67).

Тем самым в значительной мере объясняется и оправдывается присутствие «незнаменито знаменитой» Амалии Фондаминской в истории русской эмиграции.

Одним из тех, кто в эти годы был ей по-особенному близок – не в пространственном, поскольку их разделяли тысячи километров, а в глубоко духовном смысле, – оказался Рутенберг. Дружба Рутенберга с Фондаминскими, насчитывающая к тому времени около тридцати лет, не нуждалась в каких-либо дополнительных доказательствах. Еще одним ее испытанием на прочность стала болезнь Амалии Осиповны, которая, помимо громадного мужества, морального напряжения и физической стойкости, потребовала значительных материальных затрат. Фондаминские, которые сами являлись меценатами и финансовыми источниками многих социальных и культурных проектов и инициатив для русских беженцев, оказались в этом случае в ситуации просителей, ибо денег катастрофически не хватало.

Как свидетельствуют публикуемые ниже письма, на деньги Рутенберга (специально выделенный им «фонд») должна была оплачиваться помощь тех, кто ухаживал за Амалией Осиповной, хотя многие делали это бескорыстно, из чувства любви и уважения к ней. В письме к Рутенбергу от 9 февраля 1935 г. Зензинов писал (RA):

В<ера> И<вановна> <Руднева>, между прочим, отказалась принять какие бы то ни было деньги, так что оставленный Вами фонд почти не тронут – буду его тратить на цветы, конфеты и прочие удовольствия и прихоти.

Понимая, что дни Амалии Осиповны сочтены, и пытаясь доставить ей хоть какую-то радость, Рутенберг не ограничивал больную в «свободе действий». Мы узнаем об этом из письма к нему Фондаминской от 26 апреля 1935 г., в котором она пишет:

Спасибо Вам за шикарный подарок, а главное за свободу действий. Я, конечно, не буду злоупотреблять, но само чувство свободы очень приятно.

За день до смерти Фондаминской, 5 июня 1935 г., Зензинов писал Рутенбергу (RA):

Дорогой Петр Моисеевич

Спасибо Вам за Ваше сердечное письмо. Меня оно очень тронуло и поддержало. Никогда Вам не забуду вообще Вашего отношения к происходящему.

Почти вся публикуемые ниже письма пронизывает тема болезни. Можно сказать, что основной ведущийся в них рассказ – борьба больного за жизнь. Приобретя в силу сложившихся обстоятельств характер недельных отчетов («доносов на себя», как не без горькой иронии называла их она сама), писавшихся по пятницам (одно письмо Амалии Осиповны вместо точной даты просто содержит указание на пятницу), они, как думается, в каком-то смысле перерастают собственные локально-тематические границы и приобретают черты драматического по своему характеру «человеческого документа».

Пожалуй, это и есть наиболее интересное в публикуемом ниже эпистолярии – и сама Амалия Осиповна, и Илья Исидорович, прекрасно сознавая, насколько тяжела и безнадежна болезнь, находят в себе силы поддерживать жизнь. Очаровательно-кокетливая, все еще красивая в своей смертельной болезни, Амалия Осиповна обладала природным даром притягивать к себе людей, оставаясь до последней минутой женщиной, привыкшей к поклонению и исполнению своих маленьких капризов и прихотей. Об этой черте ее характера свидетельствовала 3. Гиппиус:

Об ушедших людях пишут, открывая их добродетель, их прекрасные дела. Но Амалия сама была «делом» Божим, – так ярко отразилась в ней единственность человеческой личности. И одна из ее особенностей – это непостижимое слияние, соединение многого, что в людях обычно разделено. Прелесть вечно-детского, его веселая, капризная чистота, – и смелая, мужественная воля. А поверх всего – какая-то особая тишина (Гиппиус 1937: 5–6).

Непосредственность и естественность как существо личности Фондаминской замечательным образом отразились в ее письмах, лишенных малейшего намека на манерность, натужность или позу мученицы. Все, о чем пишет Амалия Осиповна, лишено заботы о том, какое это произведет впечатление; нет в ее письмах также того, что можно назвать вольно или невольно вытягиваемым из собеседника чувством сострадания. Говоря об эпистолярии Амалии Осиповны, Зензинов писал, что

в литературном отношении или в смысле «стиля» письма ее ничем не были замечательны. Но в ее письмах было то, чего не хватает многим литературным произведениям – подкупающая очаровательная непосредственность. Она писала так, как думала – просто передавала на бумагу те мысли и чувства, которые в данную минуту проходили через ее сознание. Передавала без всякой логической последовательности и главное – без всякого желания придать им законченную, отделанную форму. При чтении ее письма я всегда видел ее, слышал ее голос, как будто она и в самом деле все написанное говорила вслух. «Своих писем я никогда не перечитываю – если перечитаю, что написала, уже не могу отправить – так мне все кажется противным». В этом не было ложной скромности – она просто всегда была естественна, естественна до непосредственности, но без какой-либо наивности (Зензинов 1937: 97).

В дополнение к своим характерологическим функциям публикуемые письма, как вообще всякое живое и «укрупненное» свидетельство о времени, интересны в качестве объективного источника перепроверки точности и корректности мемуарной информации. Даже когда тот или иной мемуарист сообщает вроде бы достоверные факты, их реальное бытование – под воздействием времени, субъективного видения событий и пр. – подвергается, как правило, почти неибежному искажению. Так, скажем, по свидетельству желчного, но обычно исторически достоверного В. Яновского, когда Амалии Осиповне стало совсем плохо,

решили прибегнуть к услугам И.И. Манухина, просвечивающего селезенку рентгеновскими лучами. <…> Реакция организма на эти лучи такой силы, что больной либо незамедлительно умирает, либо поправляется.

После нескольких сеансов жене Фондаминского стало совсем худо, и она вскоре скончалась. У Фондаминского проживал

В.М. Зензинов, друг семьи, платонически влюбленный в Амалию Осиповну, близкие его прозвали «старой девой»; оба они тяжело, но по-разному переживали потерю (Яновский 1993/1983: 75).

Письма Фондаминских Рутенбергу позволяют увидеть происходящее более адекватно: лечение И.И. Манухина, в самом деле, оказалось для Амалии Осиповны неэффективным, но между его сеансами она переходила к другим врачам, использовала другие методики (в письме от 8 марта 1935 г. Фондаминский даже пишет, что они не планируют возвращаться к продолжению манухинского лечения).

Для нас основное значение этих писем, помещаемых в контекст судьбы главного героя книги, и в частности его связей с русской эмиграцией, заключается в обогащении рутенбергов-ского человеческого образа новыми красками: чувство верности и преданности тем, кого он любил, ценил и уважал, было в нем столь же сильным и основательным, как и страсть к революционной переделке мира.

Рутенберг – Фондаминской

27 mai <1>932 г.

H<aifa>

Дорогая Амалия Осиповна.

Недели две назад прилетел в Париж. По дороге в Палестину. Хотел поделиться с Вами ощущениями нового experience¹⁹. Посмотреть, как выглядите вообще. Но лето холодное, и Вы явно решили продолжать согревать Ваши молодые кости на юге. Телефонировал в Grasse. Но вместо разговора с Вами должен был удовлетвориться заспанным голосом и невнятною французской речью какой-то старои и несказанно некрасивой англичанки²⁰.

Был сильно disap<p>ointed²¹. И в этом неудовлетворительном настроении полетел дальше²².

Почему не дадите знать о себе из Вашего прекрасного недостижимого далека <?> Мир перестраивается. Человечество перерождается (надеюсь, что к лучшему). Голод и мор уже наступили. Войны и революции приближаются. Гром и молнии, наводнения, землетрясения, конференции, конгрессы… Все неумолимой стихией прокатывается над растерянным, мятущимся человечеством. А Вы сидите комфортабельно в Beau Site²³, комфортабельно молитесь Богу. И в ус не дуете. Хорошо ли это? А если хорошо – почему и меня, старого друга, не научите?

Я, конечно, не сужу. Чтобы не быть судимым²⁴. От рождения трус. Но все-таки написали бы. И не вводили бы в искушение. Одним грехом Вашим меньше замаливать пришлось бы.

Встретил в Лондоне случайно кузину Вашу – Марью Самойловну <Цетлину>. Много лет ее не видел. Деловитая она стала. Но старая и неинтересная. Уж эти мне «годы». Увеличение измерений в пространстве. И главное во времени, морщинах, окраске лица и умственных процессах. Зачем ученые и философы выдумали эти концепции <?>. От одной только злобы на них сидишь и лысеешь. Хоть кричи караул. Для личного успокоения, конечно.

Сейчас – суббота, и большие красивые тучи тихо надвигаются на Хайфу. Прекрасный закат. Прекрасны море и горы в спокойном величии своем. Тихо кругом. Где-то одинокая женщина поет грустную, одинокую песню. Одинокий богобоязненный еврей обходит улицы, дует <в> «шофар». Напоминает беспокойным евреям, что суббота настает²⁵. Чтобы успокоились. Археологический чудак. Не знает, не понимает, что людям нашего поколения, поколения нашего времени – покоя не найти. Ни в прекрасной Хайфе, ни во всем прекрасном Божьем мире. Не найти. Покуда не перегорит внутренний огонь, очищающий человечество. От веками накопившейся мрази и грязи²⁶.

Хорошо и достойно будет людям жить тогда на свете. А покуда?! Может, Вы и правы. Молиться Богу, должно быть, хорошее и удобное времяпрепровождение. В такое нехорошее и неудобное время.

Будьте здоровы и счастливы.

Привет Илье Исидоровичу.

П. Рутенберг

Фондаминская – Рутенбергу

130 av. de Versailles

Наш новый адрес

26 dcembre 1933

Дорогой Петр Моисеевич,

Сегодня пришли из Палестины пампельмусы²⁷ для Александра Федоровича <Керенского> и нас. Раз из Палестины – то от Вас. Спасибо большое. Буду едя (новый глагол) Вас вспоминать, хотя я Вас и так не забываю. Помните, как я Вас учила жизни в Casino de Paris? Тогда я уже болела плевритом, который в сентябре перешел в воспаление легких, от которого я чуть было не уехала далеко, далеко. Вы скажете, что «это нормально», я, пожалуй, тоже так думаю, но раз это не случилось, то я даже этому рада. Я до сих пор не выхожу, но почти здорова.

Мы переехали на новую квартиру, и ей тоже очень радуемся. Живем внизу. Окна выходят в сад; совсем, как помещики²⁸.

Еще мы очень радуемся присуждению премии Ивану Алексеевичу²⁹. Теперь они, получив медаль, диплом и деньги, поехали в Дрезден к Степунам³⁰, оттуда в Париж и в Grasse.

Мы в этом году поедем в Grasse в феврале <(> подчеркнула, а то Вы можете проехать Grasse и не заехать, думая, что мы в Париже <)>.

Если бы я и не получила пампельмусы, я бы Вам все равно написала. Во-первых, так просто бы написала, а еще приходила ко мне Софья Григ<орьевна> Petit³¹ и все страшно волнуется за своего племянника. Нет возможности здесь с Нансен<овским> паспортом получить работу, и он в таком душевном состоянии, что они за него боятся. Вы летом говорили, что сможете его пристроить. В семье Балах<овских> есть какое-то подсознательное чувство, что чем-то Вы им обязаны³².

У меня такое чувство, что Вы плохо читаете письма: правда ли это?

Поздравляю Вас с наступающим Новым годом и желаю Вам всего, всего хорошего.

Где Вы и когда собираетесь в Париж и в Европу?

Илья Ис<идорович> сердечно кланяется и благодарит.

Ваша Ам. Фондаминская

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 18 fevrier 1934³³

130 av. de Versailles

Дорогой Петр Моисеевич,

Так значит я Вас забыла? Ну так я тоже буду злая и скажу, что не писала одну пятницу, т. к. совсем мне было плоховато. Забуду же я Вас, только если прибыв на тот свет, у меня отнимут память. Я буду очень огорчаться. Это письмо пусть бежит за авионом по земле. Хочу Вам рассказать про наши новости. Серию закончили на 14, 15-ый не вышел – худею³⁴. 45 кило. Тайно даже от Ил<ьи> Ис<идоровича> Мария Сам<ойловна Цетлин> взяла и пригласила Hautanta. Очень затягивалось дело с Манухиным. Haut<ant> нашел, что горло много лучше стало, что раздражение, кот<орое> причиняет боль, – от гриппа, и что это пройдет. Он настаивает на сне обязательном. Для этого надо найти средство, которое я выношу. Новое дали в эту ночь, но из-за него она была бессонная. Очень раздражало горло и вызывало кашель. Было мучительно, т. к. спать хотелось. Будем искать еще и еще. Стараюсь есть. Вера Ив<ановна Руднева> просит Вас за камелии поцеловать и страшно рада, что они у меня. Еда у меня чудесная, если бы только могла есть³⁵. Отношение к моей болезни меня так волнует, что я прямо и передать не могу. От друзей приходила Зайцева³⁶ и рассказывала, что молебны служат и все молятся и что последняя молитва ее мужа обо мне. Есть здесь замечательный человек. Священник, кот<орому> папа поручил изучение православной церкви. Он изучал, изучал, да и перешел в православие. Папа просил ему передать, что неверно он понял свое задание. Он еще молодой, лет 38–40. Образования огромного³⁷. Встречала я его у нас на религиозно-фил<ософских> собраниях³⁸. И<лья> Ис<идорович> с ним встречался часто.

Теперь попросил позволения прийти ко мне и помолиться. Представьте, после его ухода спала 1 Уг ч<аса> подряд, чего не было за всю болезнь. Вчера приходил и говорит, что поражен, к<аж в самых разнообразных кругах мною интересуются, молятся и хотят моего выздоровления. На днях он читал лекцию и после лекции во время молитвы обратился к аудитории: «У меня есть друг, кот<орый> исповедывает другую веру, очень больна, ей трудно спать. Предлагаю всем помолиться за нее». Меня это волнует. Я уверена и знаю, что все незаслуженно. Теперь не боюсь Вам писать подробно. Кончаю, устала очень. Не могу сказать, что чувствую себя бодро и хорошо, но, б<ыть> м<ожет>, придет время и поправлюсь. Надо стараться.

Надеюсь, что у Вас с ухом продолжает быть все в порядке и погода наладилась. Берегите себя и будьте благополучны.

Ваша Дуреха

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 26 janvier 1935

130 av. de Versailles

Дорогой Петр Моисеевич, вот и 2-ой донос на себя. Но раньше о цветах, которые живут и все становятся пышнее и радуют мое сердце. Стоят на окне или переходят в комнату рядом.

Вот еще неделя прошла.

Во вторник были у горловика. Он нашел, что улучшилось горло на 50 %, но при осмотре натрудил его так, что болит уже 3-ий день. Ив<ан> Ив<анович> очень доволен состоянием легкого. Больше его к<аж-то ничего не интересует. Твердо заявил, что темп<ература> спадет, но пока она еще держится на 38 (37,9). Рвота то есть, то нет. Ночи с mdec'KOM сплю, без него кашляю. Принимать его часто не могу из-за рвоты, и тогда уж беспрерывной и долгой. Надо еще потерпеть, и я надеюсь, что скоро письма будут веселее, а то даже на меня тоску навели. Единственно приятный момент, когда деремся из-за шоколада, но я им не даю больше чем по одной конфете, и в тот день, когда сама не ем, и им не даю. Они все хотят следующий ряд подсмотреть, но я им говорю: «Рут<енберг> не велел, он любит порядок и дисциплину». Я тоже. Самочувствие у меня неприятное, и я дошла до того, что вот уж две ночи разлучаюсь с котом. Это впервые за 19 месяцев болезни и доказывает, что сил у меня стало меньше <продолжение отсутствуем

Фондаминская – Рутенбергу

Paris 15 fevrier 1935³⁹

130 av. de Versailles

Милый, дорогой Друг, ну Вы прямо прелесть какой, и так я Вам благодарна за Ваше письмо, и стало легко писать. Теперь Вы можете и не писать, а мы будем, т. е. что значит не писать? Ох, эта спекулянтша. А у меня новая камелия, и все равно она может быть от Вас только⁴⁰. Я ею наслаждаюсь и советую Вам очень, между деревьев с grape fruit’ами посадите два больших дерева, одно розовое, другое белое. Заговариваю зубы, ибо по совести ни в глаза честно, ни носа Вам показать не могу. Опять потеряла, не помню сколько, но больше фунта, и не смог сделать последнего просвечивания Ив<ан> Ив<анович>.

Почему потеряла в весе, неизвестно. Ела так, что, честное слово, все довольны. Вероятно, от бессонных ночей. Горло продолжает болеть, и вот сегодня нелегально придет Hautant. Пусть посмотрит. Манухина теория очень хороша, но нельзя, правда, еще и еще откладывать. Пригласил нас Ив<ан> Ив<анович> на понедельник, но неизвестно, прибавлю я чего-нибудь. Потом легче будет ждать. Темп<ература>, несмотря на теорию, тоже не спадает, а вчера поднялась на 38,5. Ив<ан> Ив<анович> думает, б<ыть> м<ожет>, простуда. Приняли меры. Сегодня пока меньше. Не все люди по трафарету созданы. Ну, довольно философии. Доброты и внимания вижу от людей столько, что не знаю, к<аж с этим справиться и к<аж это я им не надоела. Пожалуйста, пишите мне на отдельном листочке, что мое, то мое. А то наше общее письмо все еще в кармане у Ил<ьи> Ис<идоровича>. Очень рада, что с ухом у Вас благополучно.

Будьте здоровы и берегите себя. Здоровье на улице не валяется.

Ваша Амалия Ф<ондаминская>

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 21 словом пятница <fevrier 1935?>⁴¹

130 av. de Versailles

Дорогой Петр Моисеевич,

Чтобы не говорить о «страданиях», скажу по-грузински, что это была паршивейшая из паааршивейших недель с темп<ературой>, которая доходила до 38,5. Вчера встретились у нас Озимур (горловик Манух<ина>) с Ив<аном> Ив<ановичем>. Они оба остались довольны результатом снимка, кот<орый> показал, что легкое зарубцовывается, и Озимур нашел, что горло теперь не рискует заразиться туберкулезом. Утешил и обещал, что боль, и сильная, будет еще долго, долго продолжаться и заживать очень медленно. Значит, надо еще терпеть. Потерпим. Дай Бог терпение моим близким и друзьям, а главное, чтобы не надорвались нервы Ил<ьи> Ис<идоровича>.

Теория и метод Манух<ина> подтвердились лучше и легкое и горло <sic>, но просвечивания меня так изнурили, что я лежу, к<аж говорила мамаша «к<аж плащ (к<аж пласт)». И даже выдумала анекдот, что когда спросили про состояние больного, то оказалось, что легкое и горло великолепны, а больной от истощения помер.

С Hautant’ом все устроилось: он будет меня лечить все эти 6 недель. Я же буду стараться набираться сил, чтобы выдержать вторую серию.

Чудесные я письма пишу, и про них можно сказать, о письма «поговоримте обо мне». Но я лежу и лежу. Боюсь, что опять откладывается моя поездка в Палестину. Камелии мои цветут и радуют. Когда в ноябре лежа, сад был покрыт зеленью, потом оголился, теперь появляются за окном почки. Кругом жизнь, и все очень хорошо. Все пребывают в страшной обиде за русских на французов.

Будьте здоровы и благополучны, дорогой Друг. Спасибо без конца за письмо.

Ваша Амалия Ф<ондаминская>

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 1 mars 1935 130 av. de Versailles

Дорогой Петр Моисеевич,

Шлю Вам свой большой привет и надеюсь, что в будущую пятницу напишу подробно. Все время немного устала от температуры, которая не хочет меня покинуть. Надеюсь, когда-нибудь ей надоест со мной играться.

Будьте благополучны, всего, всего хорошего.

Ваша Амалия Фондаминская с закрытым носом.

Фондаминский – Рутенбергу

8 III 1935

Дорогой Петр Моисеевич,

Спасибо за телеграмму – она очень тронула А<малию> О<сиповну>. Про себя не говорю. Боюсь, что придется воспользоваться Вашей денежной помощью. Расходы приняли громадные размеры благодаря консультациям, лечениям и частым посещениям врачей, и мне трудно покрыть их из Лондона, хотя я и беру-таки большие суммы. Во всяком случае, Вы знаете, что я буду обращаться к Вам только в крайнем случае. Как я Вам уже писал, А<малия> О<сиповна> перешла в ведение других врачей. Официально это – на время перерыва между двумя сериями И<вана> И<вановича>. Но фактически я не думаю, чтобы мы вернулись к нему. Сейчас Hautant начал лечение горла лучами. Через некоторое время он думает алкого-лизировать нерв, что должно значительно уменьшить боль в горле. Если все это удастся, А<малия> О<сиповна> будет меньше страдать и благодаря этому, м<ожет> б<ыть>, лучше питаться. Может ли это остановить болезнь и дать к<акую>-л<ибо> надежду на излечение? Шансы на это минимальные. В связи с этим окружающие ведут на меня натиск, чтобы приглашать новых врачей и устраивать новые консультации. Я борюсь с этим, сколько могу, ибо боюсь метаний в лечении и не хочу окончательно смутить душевное состояние А<малии> О<сиповны>. Сама она очень пессимистически смотрит на свое будущее и очень измучилась от страданий. Но она уверена, что в горле и легком есть улучшение и потому временами сама допускает возможность излечения. Но это скорей в области «сознания». Душевно она очень измучена, и если ее еще что волнует, то только возможные большие страдания. Иногда она говорит: «Почему так долго?» Несмотря на это, мужество ее беспредельно. Сам я держусь изо всех сил, хотя мне это не всегда удается. Физическое состояние А<малии> О<сиповны> меняется в зависимости от проведенной спокойно или без сна ночи, кашля, болей в горле и т. д. Эта неделя была лучше, чем предыдущая: больше спала, больше ела, меньше температура. Буду Вам писать аккуратно и откровенно. А Вы всячески поддерживайте А<малию> О<сиповну> – всякое внимание с Вашей стороны ее радует и подбадривает.

Целую Вас крепко.

Душевно Ваш И. Ф<ондаминский>

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 8 mars 1935

130 av. de Versailles

Милый, дорогой Петр Моисеевич,

С письмами к Вам, к<аж с получкой денег из Лондона. Держится фунт, а к<аж конец месяца – так падает. Тут тоже на этой неделе были дни полегче и даже темп<ература> дошла до 37.7, и я уж думала приоткрою половину носа и гордо напишу. Так нет. Опять выше темп<ература>. Но есть новости. Во-первых в доме благодать – приехала на месяц Наталия Никол<аевна> Степун⁴² «подставить свои могучие плечи и помочь мне». С ней уют бесконечный и порядок. Те дамы, мои благодетельницы, в отпуску – и Мария Абрамовна <Вишняк>, и Вера Ив<ановна>, хотя В<ера> И<вановна> дерется за субботу и воскресенье. Не знаю, что будет.

Вчера Hautant начал лечение горла горным солнцем. Мучительно, но надо потерпеть. Такой гуманист, так чувствует больного человека. Вчера друг другу в любви признались, и с такою лаской говорил он: «Elle est tellement gentille, il faut la soulager»⁴³.

О «светилах», которые приходили, Вам писал, должно быть, И<лья> Ис<идорович>, я их мнением не интересуюсь. Но если приходит «Maitre», я даже жду, когда он начинает хвалить мою морду, и обязательно должен сказать о моем «beau sourire»⁴⁴. Когда сказали все, то подсчитано, что это любезное слово стоило нам 10.000 fr. Я думаю, что если бы кто-нибудь этого не сказал, я бы очень обиделась. Вот она дуреха-то<:> даже на смертном одре – сноб и спекулянт.

Теперь утро, я могу лежать в постели без мучений, ибо с 2-х часов иногда слов не нахожу. Светит солнце, и я собрала свои силы, чтобы наболтать Вам глупостей без конца. Очень бы хотела знать о Вас. Кланяюсь Вам сердечно и желаю Вам меньше цорес⁴⁵ и много хорошего.

Ваша Амалия

Фондаминская – Рутенбергу

Paris 16 octobre 1935⁴⁶

130 av. de Versailles

Милый, дорогой Петр Моисеевич,

С добрым утром. Теперь 7 Ы самая пора писать Вам. Час тому назад чуть не задохнулась в собственной мокроте. Очень напугала бедного Илью Ис<идоровича>. Сама поняла, что смерть от удушья неприятная вещь. Но сейчас хочу не с женскими жалобами к Вам идти, а наоборот, рассказать, что неделя эта была полегче. Мне начали лечить (Hautant) горло – солнцем. Очень терпимо, и вчера моя бритва в чистке немного притупилась⁴⁷. Если боль стихнет, мне будет гораздо легче. Всю неделю было достаточно сил для терпения. Темп<ература> была не больше 38.

В доме у нас чудесно. Мужественная, толковая, любящая, ласковая, прелестная Наташа Степун. Но почти половину времени уже отжила. Осталось меньше двух недель. Но я им еще очень радуюсь. Скоро кончаются 6 недель перерыва, но у меня нет сил пока возобновить лечение у Манух<ина>. Думаю, он рассердится.

Он, напр<имер>, против лечения Haut<ant>, и знаете, почему? Чтобы доказать, что после 2-ой серии горло бы от его просвечивания прошло. Страдания же больного <-> это пустяки. Главное <-> это метод. Ду – би – на!⁴⁸

Раввин мне не нужен. Во-первых, они здесь все под католич<еских> священников. Мне и священник не нужен, но он так давно хотел ко мне прийти, и очень приятен. Разговаривать я ни с кем не могу, т. к. голоса у меня нет. У нас тоже весна, хотя 4 дня тому назад была зима настоящая. Hautant рад, что Ваше ухо в порядке. Только больше его не запускайте. Спасибо за привет из Ерусалима. Ваш привет отовсюду мне приносит здоровье и радость.

Все так же очаровательна Верочка и все так же вкусно готовит. Она огорчается, когда ее еда не проходит. Я стараюсь.

Часто вспоминает Вас Илья Ис<идорович>. Вспоминает, что с Вами было все ясно и просто.

Кругом много советов, и хотя стараешься делать то, что надо, но все же ко всему прислушиваешься. Яша был⁴⁹, и так легко кажется ему прекратить лечение, но легко и продолжить, и все кругом так.

Простите за дурацкое письмо, и, чтобы Вас повеселить, посылаю Вам письмо Тэффи.

Будьте здоровы, дорогой Петр Моисеевич, и будьте благополучны. Как Ваше ухо? Хотела бы знать, что письма мои получаете.

Еще про азалии⁵⁰. Знаете ли Вы, что все три в будущем году опять будут цвести. Если будут цвести, буду очень радоваться. Желаний, увы, новых никаких больше нет.

Ваша Амалия Фондаминская

<На полях первой страницы> Если у Вас есть в голове гениальный проект, продайте его за 1 ф<ранк> и 1 милл<он> для меня, пожалуйста. Мне необходимо, чтобы Вы Ваше обещание сдержали, пока я жива. Я же его Вам завещаю, и он будет лежать на Ваше имя.

<Далее рукой И.И. Фондаминского>

Дорогой Петр Моисеевич, А<малия> О<сиповна> изображает положение пессимистичнее, чем оно есть: эта неделя прошла лучше, чем предыдущая. I. Горловик нашел известное улучшение и что тоже важно: А<малия> Ос<иповна> сама видела горло и убедилась, что Азимур <sic> говорит правду. II. Сделали анализ крови, кот<орый> дал благоприятные результаты: за эти два месяца произошло улучшение состава крови. III. Легкое на слух показывает тоже улучшение. Завтра будет радиоскопирование. Всю эту неделю А<малия> О<сиповна> спала и ела – рвота была только 1 раз. Завтра будет взвешиваться. Пока не падает t° и самочувствие не улучшается. Зато прошли глаза. Словом, мы с Ив<аном> Ив<ановичем> настроены оптимистично, а окружающие волнуются меньше. К сожалению, Як<ов> Ос<ипович> хочет, чтобы Ам<алия> Ос<иповна> после 1-ой серии уехала на юг и не проделала 2-ой серии⁵¹. Ужасно жалко, что Вас не будет здесь: без Вас мне труднее справиться с очень неуравновешенной средой.

Целую Вас.

Ваш И. Ф<ондаминский>

Фондаминский – Рутенбергу

3 IV 1935

Дорогой Петр Моисеевич,

Эта неделя прошла без больших перемен. Попробовали дать маленькую дозу лекарств против кашля (А<малия> О<сиповна> об этом не знает!) – спала несколько ночей, но снова началась рвота. Приходится прекратить – значит, опять бессонные ночи. Ест как когда. С удовольствием ест «осетрину по-русски» от Корнилова. Стала худенькой-худенькой. Когда ей очень плохо, говорит, что хочет только одного – умереть (только мне!). Но когда я предлагаю к<акое>-н<ибудь> лечение новое, очень охотно идет на него – значит, допускает спасение. Объективно на него никаких надежд нет – сегодня мне умный доктор, лечащий ее, сказал: 1/1000 шанса. Погода уже весенняя, но я не спешу с переездом в Serves. Думаю раньше июня не тронемся и только в том случае, если не будет резкого ухудшения. Письму Вашему очень обрадовалась. Пишите ей аккуратно. В доме у нас тишина и порядок. Я держусь совсем крепко.

Целую Вас.

Ваш И. Ф<ондаминский>

Фондаминская – Рутенбергу

Париж, 12 avril 1935

130 av. de Versailles

Милый дорогой Друг,

Наконец-то я прозрела, и хотя мне запрещено писать и читать, решила Вам написать и думаю, хуже не станет. Ухо Ваше не от толщенья болит, а от болезни, и лечить его необходимо, а Ваши 4 ¹/₂ кило Вы должны мне по почте послать⁵². Берите пример с Мильерана⁵³. Даже во время войны вставал, легко завтракал и целый час гулял. А какие мысли хорошие приходят по утрам и сколько энергии дают на весь день. Ему 77 лет, а фигура на 35. Вот и Вы чтобы были такой.

В<ладимир> М<ихайлович Зензинов> и Ил<ья> Ис<идорович> пишут Вам обо мне. Хочу только сказать, что, повернутая во мрак, я стала впадать в меланхолию, и мне стало казаться, что и маленькие, и большие муки надоедают. Ну, довольно о болезнях. Желаю говорить о фрейлехере⁵⁴ денег. Мне пришла вот уж целый месяц блестящая мысль: если мне что-нибудь захочется, то просто покупать на Ваши деньги, т. е в баловствах перейти на Ваше иждивение. Уже давно мне понадобилось одеяло. Я его заказала, сказала, что деньги есть. Мне его купили, стоит оно 275 fr., а я до сих пор их уверяю, что деньги будут. От покрышки я пока отказалась. Стала уверять, что мне ни за что ее не надо. В слишком большую авантюру без Вашего согласия пускаться не решилась. Если Вам мой план нравится, пришлите одобрение и денежки, но на мое имя, и я им всем нос утру⁵⁵. Пишу об этом я Вам с очень легким сердцем. Думаю, что Вы переехали в Ваш новый дом. Дай Бог Вам в нем здоровья, счастья и всего, всего хорошего.

Пишите. Я надеюсь, что и я смогу писать.

Ваша нахальная дуреха Амалия Фондаминская

Фондаминский – Рутенбергу

15 IV 1935

Дорогой Петр Моисеевич.

Получил 200 ф<ранков>. От всей души благодарен Вам. Пусть Вас не удивляют мои финансовые трудности – приходится тратить громадные деньги. Каждый день бывают доктора – в иные дни по 3 доктора (горло, глаза и легкие). В марте ушло около 10 т<ысяч> фр<анков> на докторов… Что произошло за эту неделю? Одно явление положительное: анестезия горла продолжает действовать. Последний сеанс дал три дня анестезии (некоторая чувствительность остается, но терпимая). Если распространение болезни в горле (что находит Hautant) не парализует анестезии, то можно надеяться, что А<малия> О<сиповна> будет избавлена от горловых болей (чего мы боялись больше всего). Всю неделю болели глаза (вероятно, от ослабленного организма). Бедная А<малия> О<сиповна> днями лежит с завязанными глазами. Пробовали применить новое лечение легкого (вспрыскивание, вытяжки). Но оно дало такую страшную реакцию, что пришлось его оставить. Когда темпер<атура> высокая (до 39), А<малия> О<сиповна> лежит в полузабытьи. По утрам А<малия> О<сиповна> бывает бодра, т. е. с ней можно говорить несколько минут. Ухаживают за ней сестра⁵⁶, Е.А.⁵⁷, Любовь Серг<еевна Гавронская> и я (часа два сидит Марья Абр<амовна> Вишняк). Остальные видят ее только изредка и по несколько минут. Верит ли А<малия> О<сиповна> в выздоровление? Думаю, что нет. Но все-таки она очень хотела видеть священника из Брайтона, о кот<ором> много писали газеты и который лечит больных. Он случайно был в Париже, и нам удалось привести его к А<малии> О<сиповне>. Это посещение дало ей большое утешение, но улучшения здоровья пока не видно. Ваше последнее письмо доставило ей много радости – пишите ей. Сам я абсолютно не теряю головы, но надежды на спасение у меня нет. Держусь изо всех сил.

Крепко Вас целую.

Ваш И. Ф<ондаминский>

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 19 avril 1935⁵⁸

130 av. de Versailles

Дорогой Друг Петр Моисеевич,

постараюсь описать Вам свое времяпрепровождение. В 7 ч<асов> утра после последнего приступа кашля мы переходим ко дню. Если ночью приступы кашля каждый час и за этот час засыпаю – ночь считается хорошей; если к<аж последние ночи – в одну заснула в 5 час<ов>, а <в> другую – <в> 3 – это плохо. Утром весь туалет происходит в постели. Вставать больше нет сил. Уход за мной хороший. К 10–11 кончаю его. Сегодня был горловик-кудесник и заворожил горло еще дней на 12 на этот раз. Если приходят гости, то принимаю их по 5 минут и только по утрам. Весь день при мне неотлучно дежурит И<ван> И<ванович>, сестра, Ел<ена> Алекс<андровна? еевна?> или Любовь Сергеевна, которая за болезнь мою стала опять человеком. У меня прекрасный врач, который без лекарств сумел вызвать аппетит, но есть мне очень трудно и мало сил стараться. Доктора все довольны и надеются на улучшение, но все говорят, что надо потерпеть. Все говорят, что сейчас ник<аж нельзя при моей слабости проделывать лечение у Ив<ана> Ив<ановича>, а он хочет, чтобы просвечивание было в неделю 3, а потом 3 недели отдыхать. Он сердится на нас, что мы этого не делаем.

Вот, дорогой Петр Моисеевич, моя жизнь. Любви и ласки вижу вокруг себя без конца. Но жалуюсь, что мало еще. Глаза мои поправились. Попросила у Вас денежки, и совсем не стыдно, и жду их с нетерпением, конечно, если Вам не жалко будет их прислать.

Жду от Вас вестей о Вашем ухе и о Вашей новой квартире. Страшная Палестина, в которой для Петра Моисеевича нет прислуги. Пожалуйста, не поленитесь мне и напишите письмо длинное и хорошее, а я буду стараться поправиться и, правда, к будущему году попасть в Палестину.

Будьте здоровы. Всего хорошего.

Ваша Амалия Фондаминская

<На полях> Темп<ература> все держится выше 38.

Фондаминская – Рутенбергу

Париж, 26 avril 1935

130 av. de Versailles

Дорогой Петр Моисееич,

Спасибо Вам за шикарный подарок, а главное за свободу действий. Я, конечно, не буду злоупотреблять, но само чувство свободы очень приятно.

После одеяла у меня очистился большой капитал, и думаю, мне хватит его надолго.

Я очень хотела послать Вам телеграмму к Пасхе, но при семи няньках… так ничего и не вышло.

Буду ждать дальнейшего описания сейдера⁵⁹. Думаю, что у Вас было очень приятно.

К<аж живется Вам в Вашем новом доме? Напишите обязательно. Правда ли, что на Кармеле живут злые мухи и они больно кусают?

Придется Вам много купить с Вашими племянниками и прислать мне по крайней мере 6 кило. Эти кило мне необходимы, я очень похудела. Стала тоненькая и все говорят, что красавица. Глаза с синичками занимают поллица⁶⁰. Бунин говорит <:> просто архангел. Я решила назваться Марией де Плессис в 53 года и взимать за вход по франку⁶¹. Прямо о красе моей легенда ходит. Придется послать Вам свою карточку. Сама же я уж очень давно в зеркало не смотрелась и в красу не верю, но не желаю в зеркале этому неверию найти подтверждение, в него не смотрюсь, а красавицей себя называю.

Письмо выходит не очень скромным, но ничего – при том же я богата, а богатство портит.

С постели я совсем не подымаюсь и для уборки комнаты меня переносит Илья Ис<идорович> на руках. С новой сестрой жизнь моя стала очень приятной. Уход замечательный. Опять хвастовство. Она называет меня Иовым <sic>, т. к. за все ее пребывание при абсолютно бессонных ночах не слыхала ни одной жалобы. Будто ночью только говорю, что хочу спать – это когда очень мучает кашель. Вам же я жалуюсь и говорю, что болезнь моя тяжелая. Всегда на фоне дурноты. Ведь очень трудно, а в еде все дело – стараюсь, но для старания мало сплю. Я ничего не читаю и единственно это по пятницам пишу Вам письма. Если Вы письма не получаете, то вина не наша, а аэроплана. Ни одной пятницы не пропустили.

Никак не может установиться погода. Все холод и дожди. Хотят при хорошей погоде везти меня в St Cloud на дачу. Я на этот счет мнения не имею. Мне все равно. Глаза мои прошли. И вот сегодня неделя к<аж спит горло. Могла бы петь, если бы был аппетит.

Когда собираетесь Вы в Европу? И<лья> Ис<идорович> думает, что скоро, я я думаю, что не раньше осени? Не знаю, где буду к тому времени, но если на этом свете, то обязательно приедете ко мне? Правда ведь <?>

Будьте благополучны, дорогой Друг. Пишите.

Ваша красавица А. Фондаминская

Фондаминская – Рутенбергу

Paris, 3 mai 1935

130 av. de Versailles

Мой милый, дорогой друг,

Вы подарили мне ручку, и вышло, что Вам ею пишу. Я, согласно Вашему желанию большому и, увы, моим маленьким силам, буду стараться поправиться. Хочу тогда, чтобы свозили Вы меня в большой Hotel в Иерусалиме, и с самого верху буду смотреть вниз.

Т.к. у меня нет голоса и я не могу говорить, то есть у меня сильное желание поговорить. Так бы и проговорила целый день и хочу… хочу выбрать Вас жертвой и говорить буду, чтобы меня не перебивали. Хорошо?

Поздравляю Вас с новосельем и желаю Вам от всего сердца счастья, благополучия и здоровья. Постараюсь к Вам в гости поехать. Нашлась ли в Палестине для Вас прислуга? Давно Вы мне не писали о здоровье.

Для меня неделя была разная Большая Тема, но спала три ночи. Две последние хожу, но тоже не без сплошной бессонницы. Иногда кашляю по 4 ч<аса> без перерыва, вот и превратилась в скелет. Даже противно.

Денежки мои, к<аж говорила одна еврейская дама, целы и невредимы. Пока.

У нас тоже весна – третий день светит солнце, но греет пока мало. В доме порядок полный и уход за мной идеальный. Будьте здоровы и благополучны, дорогой, милый Петр Моисеевич.

Ваша дуреха Амалия Фондаминская

Фондаминские – Рутенбергу

Paris, 10 mai 1935

130 av. de Versailles

Милый, дорогой Петр Моисеевич, прошла эта грустная неделя, и мне все грустно, грустно. Посылаю Вам, дорогой друг, свой грустный, но нежный привет avec le plus beau sourire⁶², который у меня есть. Будьте здоровы и благополучны. Ваша Амалия Фондаминская.

P.S. Даже der wunderschne Monat Mai⁶³ не принес мне облегчения.

<На обороте письма Амалии Осиповны>

10 V 1935

Дорогой Петр Моисеевич,

Эта неделя прошла без больших перемен. Общее впечатление, что А<малия> О<сиповна> слабеет и теряет в весе. Она стала совсем худенькой, только лицо еще сохранило свой прежний вид. На следующий раз мы пришлем Вам ее несколько карточек. По настоянию окружающих, позвали еще одного специалиста по легким, но он ничего не придумал. Пока еще холодно, и мы не думаем о переезде. До нас дошли слухи, что Вы приезжаете сюда в июне – это было бы очень хорошо. А<малия> О<сиповна> очень грустная, и нет способа ее развлечь. Только любовь и внимание друзей ее утешают. Очень хочется, чтобы Вы ее еще повидали. Будьте здоровы. Пишите.

Страницы: «« « ... 56789101112 » ... »»