Дочь палача и театр смерти Пётч Оливер

8

Петер провел кусочком угля тонкую линию по листу бумаги.

Он сидел на берегу Аммера, прислонившись к большому камню и подставив лицо послеполуденному солнцу. На коленях у него лежала стопка чуть помятых листков, не исписанных с обратной стороны, которые дал ему Георг Кайзер. Петер пытался по памяти нарисовать изображение, которое увидел в одной из книг в библиотеке учителя. Мальчик работал над рисунком второй день; некоторые наброски он уже выбросил, но в этот раз был доволен. На рисунке было изображено женское тело в разрезе с нерожденным ребенком во чреве, похожим на спящего маленького Иисуса. Петер улыбнулся, добавил несколько последних штрихов, и рисунок был готов. Рисование всегда придавало ему сил. Он мог с головой погружаться в это занятие и отрешаться от жестокого мира. Мира, в котором ему, сыну простого цирюльника и внуку палача, жилось не так радостно.

Петер отложил рисунок и посмотрел на Аммер. Он сидел недалеко от моста, у небольшой и укромной бухты. Погруженный в раздумья, мальчик смотрел на листья, как они, подхваченные течением, уносились в сторону дома. Петер стиснул зубы и с трудом сдержал слезы. Еще утром отец спрашивал, нравится ли ему в новой школе, и поначалу Петер отвечал уклончиво. Но когда он захотел рассказать, как тоскует по дому и по маме, явился какой-то человек и позвал отца и Георга Кайзера на собрание в трактире. Говорили, что в деревне обнаружился еще один убитый…

Петер со злостью швырнул камешек в воду и стал смотреть, как расходятся круги. Он так обрадовался, когда отец сказал, что останется в Обераммергау еще на какое-то время… Но его здесь как будто и не было. Они с дедом вечно пропадали из-за жутких вещей, которые происходили в деревне. Петеру даже ночевать у отца не разрешили! Потому как отец хотел, чтобы он привык к дому Кайзера. Не то чтобы Петеру там не нравилось. Учитель был к нему очень мил; Петер, когда бы ему ни захотелось, мог заходить в библиотеку и брать книги или писать у себя в комнате, читать или рисовать. Один раз Кайзер даже дал ему отдельный урок латыни. Это было куда интереснее, чем на занятиях в Шонгау, где большинство учеников не могли даже воспроизвести по памяти катехизис, не говоря уже о нескольких строках этого римского поэта Авиана, чьи басни так полюбились Петеру. Одно оставалось неизменным: у взрослых не было времени, а дети в подавляющем большинстве дразнили его, потому что он отличался от них.

Что в Шонгау, что в Обераммергау…

Еще один камешек плюхнулся в воду. Петер вспомнил эти два дня, проведенных в деревне. Кайзер для начала представил его всем и пригрозил взбучкой каждому, кто вздумает обижать новенького. Потом он назвал Петера выдающимся учеником, который немалого добьется в этой жизни и, возможно, даже попадет в университет. Хуже просто быть не могло. На Петера уставились шестьдесят пар глаз: частью пустых от тупоумия, частью полных ненависти. Уже тогда Петер понял, что в Обераммергау будет ничуть не легче, чем в Шонгау.

Даже тяжелее…

Раздался пронзительный свист, вырвав Петера из задумчивости. Не успел он подняться и спрятать за пазухой рисунки, как в бухту спустились трое мальчишек. Судя по прутьям и бечевкам у них в руках, они искали хорошее место, чтобы порыбачить. При виде Петера они заголосили наперебой.

– Гляньте-ка, наш мозгляк загорает у речки! – выкрикнул один из них, рослый мальчишка десяти лет, широкоплечий и чуть полноватый.

Петер сразу узнал его. Это был Непомук, сын Франца Вюрмзеера, второго человека в Совете Обераммергау. Еще в школе Непомук провожал Петера насмешками и подставил ему ногу. Двое его приятелей, Мартль и Вастль, бегали за Непомуком, как собачонки.

Проворно, как серны, перепрыгивая камни, мальчишки подлетели к Петеру. Непомук заметил рисунок у чужака на коленях и брезгливо поморщился.

– У-у-у, это еще что за дрянь? – произнес он с явным отвращением. – Это Кайзер тебе дал?

– Это… это мое, – ответил Петер нерешительно. – Это я нарисовал.

– Ты нарисовал это?

Казалось, Непомук на мгновение растерялся. Потом к нему вернулась былая уверенность.

– Дай сюда. – Он быстро вырвал у Петера рисунок.

– Эй, ты что делаешь? – возмутился Петер. – Это… это мое!

– Было твоим, – ухмыльнулся в ответ Непомук; его грязные пальцы оставляли следы на белоснежной бумаге. Он показал рисунок своим хихикающим дружкам: – Гляньте только на эту еретическую дрянь! Послушаем, что скажет на это священник, когда мы ему покажем…

– Отдай! – крикнул Петер.

Он поднялся на ноги и пытался отнять у Непомука рисунок. Но рослый мальчишка поднял его над головой, так что Петер не мог достать.

– Отдай, отдай! – передразнил его Непомук тонким голосом.

Потом он внезапно толкнул Петера, и тот свалился в воду. От холода на мгновение перехватило дыхание, но дно, к счастью, было пологим, и течение его не подхватило. Петер вскочил и, отфыркиваясь и неуклюже ступая по гальке, вернулся на берег.

– Так я и думал! – усмехнулся Непомук. – Ты слабак, все вы в Шонгау такие! Эй, а вы папашу его видели? – Он оглянулся на приятелей. – Такой же маленький тощага, цирюльник вонючий… Сам-то из низов, а одевается как щеголь какой-нибудь!

– А его дед – палач из Шонгау. Тоже объявился у нас в деревне! – вставил Вастль. – Мне мама про него рассказывала. Говорит, все их семейство – нечестивые подонки. С ними надо держать ухо востро!

Петер на секунду закрыл глаза. Он понимал, что другие дети скоро выяснят, из какой он семьи, однако не предполагал, что это произойдет так быстро.

– Мой дед распотрошит вас, как рыб, если вы не оставите меня в покое, – ответил Петер ледяным голосом. Он твердо решил не давать себя в обиду. – Он и не таких молокососов вешал!

– Т-твоего деда никто сп-прашивать не б-будет, – заявил Мартль, чей отец входил в расширенный Совет деревни. Он сильно заикался. – И-и вашего сек-кретаря т-тоже. От-тец г-говорит, ск-коро мы выставим вас из д-деревни. Вместе с-с остальным сб-бродом.

– Как считаете, показать нам эту дрянь священнику? – спросил Непомук с невинным выражением и помахал листком. – Хм, пожалуй, сегодня я добрый… Знаете что? Мы не станем выдавать Петера, просто уничтожим эту ересь.

С мерзкой ухмылкой он разорвал рисунок пополам, а потом на мелкие кусочки.

– Нет! – крикнул Петер. – Что… что ты натворил!

Он был вынужден беспомощно смотреть, как Непомук швырнул обрывки его рисунка в течение, как они покружили на поверхности и наконец скрылись из виду, подобно листьям. Когда Петер снова развернулся, трое мальчишек стояли почти вплотную и пренебрежительно смотрели на него.

– А теперь посмотрим, хорошо ли плавает наш слабак, – прошипел Непомук. – Если забросим тебя подальше, доплывешь по меньшей мере до Унтераммергау. Ты ведь умеешь плавать, да? Иначе я тебе не завидую.

Он собрался уже снова толкнуть Петера, но его остановил властный голос:

– Оставьте парня в покое, он вам ничего не сделал!

Непомук закатил глаза, однако от Петера не укрылся промелькнувший в них страх. Наверху стояли двое мальчишек, им было лет по двенадцать или тринадцать. Петер уже встречал их в школе, но там они держались в тени. А сегодня он их и вовсе не видел. Одежда у них была бедная и грязная, лица худые и бескровные. Несмотря на это или как раз поэтому, в них чувствовалась скрытая сила. Глаза их сверкали, словно подростки только и ждали повода, чтобы выплеснуть неукротимую злость. Они с грозным видом подошли ближе.

– Не суйтесь, выродки нищие! – прошипел Непомук. – Вас это не касается.

– А по-моему, очень даже касается. – У говорившего были веснушки и копна золотистых волос. – Мы послушали вас немного… Как вы назвали мальца? Нечестивым? Забавно, вы и нас всегда так называли. Так что мы пришли выручить одного из наших, все честно.

– Давно пора показать вам, беднякам, кто здесь хозяин! – выругался Непомук. – Мой отец говорит, вас даже пускать сюда нельзя было. Бездельникам вроде вас нет места в этой долине!

– Пусть твой отец меня в зад поцелует, – ответил второй подросток с черными волосами; для его возраста голос у него был на удивление низкий. – А теперь проваливайте, пока Ханнесу не рассказали. Если мы вам уши не оборвем, то он уж постарается. Вы его знаете.

Петер заметил, как Непомук вдруг побледнел. Рябой Ханнес, неотесанный молодчик тридцати лет, был помощником Георга Кайзера. Главная радость для него состояла в том, чтобы посечь розгой нарушителя порядка. Ему нравилось поднимать детей за уши, так что они вопили от боли. Вот и вчера утром, пока Кайзер работал над текстом мистерии, Ханнес снова свирепствовал на занятии.

– Ладно, – проворчал Непомук через некоторое время. – Все равно мы рыбачить собирались. – Он показал на Петера, мокрого и дрожащего: – Возитесь с ним, если вам и так забот не хватает. Но вот что я вам скажу, – он с грозным видом шагнул к веснушчатому, – придет день, и мы вышвырнем вас из долины.

Непомук дал знак своим приятелям, и они скрылись за крупными валунами.

– Мы ничем не хуже вас и останемся здесь! – крикнул им вслед веснушчатый. – Запомните!

Когда шаги их затихли, двое подростков подошли к Петеру. Мальчик дрожал от холода, и тот, что с черными волосами, снял куртку и накинул ему на плечи.

– Не лучшее время для купания, – проговорил он с ухмылкой. Потом с удивлением показал на рисунки, разбросанные по земле: – Это ты сам нарисовал?

Петер кивнул и, шмыгая, стал собирать грязные листки. Двое мальчишек помогли ему.

– У тебя неплохо выходит, – сказал веснушчатый и одобрительно взглянул на рисунки. – Ха, не хуже, чем у местных! Люди здесь гордятся тем, что умеют вырезать и рисовать. В этой долине по-другому не заработаешь… – Он показал на один из рисунков: – С таким умением ты вполне можешь стать раскрасчиком, а может, даже и лепщиком. В тебе от местного больше, чем в этих троих, вместе взятых.

– Почему они вас так ненавидят? – спросил Петер, поправляя листки.

– Эта деревня разделена на две части, – пояснил подросток с веснушками. – Есть коренные жители, а есть мы, приезжие. Наши семьи поселились здесь в основном после чумы, когда в Обераммергау на счету был каждый человек. Теперь они считают, что от нас можно избавиться. Мы выполняем грязную работу, трудимся за гроши в лесу или на крестьян. Но считаем Обераммергау своим домом! Ведь у многих из нас родители родились уже здесь. И все-таки отец Непомука и судья Аммергау хотят прогнать нас из долины. Но у них ничего не получится. – Он протянул Петеру руку: – Кстати, я Йосси, – и показал на своего угрюмого приятеля. – А это Максль. – Он подмигнул Петеру: – Как видно, парень, тебе не помешают несколько приятелей. Милости просим в круг бедняков и батраков. Ты – один из нас!

Йосси дружески хлопнул Петера по плечу, потом развернулся и стал подниматься по склону.

– Пойдем с нами. Мы знаем одно место, там можно кучу форели наловить. Если Непомук со своим дружками увидят наш улов, то лопнут от досады.

Петер улыбнулся и пошел вслед за новыми друзьями. Возможно, жизнь в Обераммергау будет не такой уж тягостной, как он опасался. Мальчик уже и забыл, что собирался еще повидаться с отцом.

Симон опустил стержень для прижигания и вытер пот со лба. Он был вымотан.

Операция длилась больше часа и потребовала от него полного сосредоточения. На столе перед ним лежал юноша, которого Куизль с дровосеками вытащили из-под валуна. Лицо у него было до того бледным, будто в парне вообще не осталось крови, но дыхание было ровным, только веки едва заметно трепетали. Почти сразу, как только Симон взялся за пилу, бедняга потерял сознание. Но прежде он так кричал, что сбежались соседи и принялись заглядывать в окна. Куизль, который все это время находился рядом, свирепо глянул на них и послал к дьяволу. После этого стало спокойнее.

Покуривая трубку, палач накладывал свежую повязку на культю. Всюду валялись окровавленные тряпки, над липкими лужами гудели мухи, цирюльня походила на бойню.

– Неплохо справился, – проговорил Куизль. – Рука не дрогнула, так и должно хорошему хирургу.

Симон насторожился.

– Это что, похвала? – спросил он. – Впервые слышу от вас подобное.

– Чудеса все-таки случаются.

Куизль усмехнулся и завязал последний узел. Во время операции он держал юношу мертвой хваткой и то и дело вливал ему в рот настойку, перемешанную с отваром из белены. Симон еще на месте понял, что левую ногу по колено придется отнять. Даже если б ему удалось вправить раздробленную кость и затянуть культю в лубок, юноша скорее всего умер бы от гангрены.

Сначала Симон рассек скальпелем кожу и плоть чуть ниже колена, после чего распилил кость. В этот момент сомнению не было места и действовать следовало без промедления. В противном случае боль стала бы непереносимой – не помогли бы ни настойка, ни белена, – и юноша умер бы от шока. Прижечь рану в завершение, чтобы остановить кровь, следовало так же быстро.

– Досадно, что у меня нет здесь своих инструментов, – проворчал Фронвизер и опустился на шаткую скамейку. – Пила тут ржавая и тупая, а скальпель до того грязный, будто прежний цирюльник в огороде им копался.

Симон, конечно, отмыл скальпель, хоть собратья по ремеслу в большинстве своем считали, что это ни к чему. Но очистить его удалось лишь поверхностно, да и тряпки, которые они использовали, пахли плесенью. Цирюльник с отвращением показал на полки, уставленные банками с жабами и коровьими глазами:

– Этот Ландес был суеверный портач! Как можно утверждать, что порошок высушенных трупов помогает при головных болях, а кровь обезглавленных спасает от припадков?

– Хм, по-мому, я и у тебя в цирюльне видел мумиё, – с ухмылкой отозвался Куизль и выпустил дым.

– Потому что люди верят в него, – согласился Симон. – Иногда вера лучше любых лекарств.

– Вера, надежда и любовь. – Якоб кивнул на лежавшего без сознания юношу: – Почему, кстати, о бедняге никто не хлопочет? У него нет семьи?

– Это еще предстоит выяснить. – Симон тяжело поднялся. – Лучше расспрошу Кайзера. Он все-таки учитель и должен знать всех местных детей и подростков. Все равно я собирался проведать Петера. Занятия давно закончились.

– Иди, выясняй. После всего, что он тут выпил, парень все равно будет спать как покойник. – Палач потянулся и вышел в коридор, при этом ему пришлось пригнуться в дверях. – Лехнер требует отчета. Видимо, хочет, чтобы я раздобыл ему убийцу где-нибудь в поле, как будто это сорняк какой. Но придется ему подождать.

С этими словами он вышел за дверь, и только его тяжелые шаги еще слышались какое-то время.

Через некоторое время Симон брел, погруженный в раздумья, по грязным переулкам Обераммергау, к дому учителя. Ампутация в который раз уже показала ему, сколь беспомощен человек перед лицом болезней и увечий. Вот если б удалось справиться хотя бы с болью! Конечно, существовали средства вроде альрауна, белены или мака, которые приглушали боль. Но она никуда не исчезала, всегда была рядом и рано или поздно лишала рассудка.

Вскоре Симон дошел до дома Георга Кайзера и ощутил радость, предвкушая встречу с сыном. Он огляделся. Земля в палисаднике была недавно разрыхлена, рядом стояла тележка, как если бы Кайзер был занят садовыми работами. Но Симон никого не увидел. И когда постучал в дверь, никто ему не открыл.

– Петер! – крикнул в тишине Фронвизер. – Ты здесь?

Он нахмурился. Быть может, Петер где-нибудь в деревне, выполняет поручение Кайзера? А может, они до сих пор в школе при церкви? Хотя уже перевалило за полдень и занятия давно закончились… Симон развернулся и двинулся в сторону церкви. Уже издали он услышал голоса, доносившиеся со стороны кладбища, заглянул через низкую ограду и увидел среди надгробий несколько человек. Еще несколько стояли на сцене, на которой поставили длинный, грубо сколоченный стол и стулья.

«Репетиция! – пронеслось в голове у цирюльника. – Совсем забыл про нее… Петер наверняка там, смотрит».

Симон не смог отыскать взглядом сына. Тогда он открыл калитку и, охваченный любопытством, приблизился к группе. Со сцены донесся монотонный голос. Очевидно, они как раз репетировали сцену Тайной Вечери.

– Э… сие есть плоть Моя, э… кое за вас предается…

– Громче! – воскликнул Георг Кайзер. Симон заметил его в группе перед сценой. Он держал в руках несколько помятых листков и время от времени заглядывал в них. – Я едва понимаю тебя, Йозеф. А что будет, когда здесь соберутся сотни людей?

Молодой бородатый мужчина, который, судя по всему, исполнял роль Иисуса, тяжело вздохнул. Как и большинство актеров, он был в длинном белом одеянии.

– Так я и слов-то еще не знаю толком, – пробормотал Иисус.

– Да это же сцена Тайной Вечери! – проворчал Кайзер. – Вы же все знаете ее по Святому причастию. Или ты в церкви никогда не бывал? Ну, дальше! – Он громко продекламировал: – Сие есть кровь Моя в Завете Новом, коя за вас прольется. Вкусите и творите сие в мое… – Он ободрительно взглянул на Йозефа. – Ну, дальше?

– Боже милостивый, нет во всем этом толку! – заявил другой актер на сцене.

Это был распорядитель склада Себастьян Зайлер, Симон не сразу узнал его в рыжем парике. Зайлер исполнял роль Иуды и, в отличие от остальных, был в желтом одеянии.

– С Зепплем в роли Иисуса у нас ничего не выйдет, – продолжал он ворчать. – Крестьянин в роли Спасителя! Если б я его исполнял, мы бы давно продвинулись дальше.

– Так, получается, толстяк Иуда будет теперь играть Иисуса? – насмешливо спросил Конрад Файстенмантель, для которого Кайзер со священником предусмотрели роль апостола Петра; он развалился за столом на одной из скамей. – Да, лучше не придумаешь.

– Я не Иуда, а только играю его, – ответил Зайлер. Вид у него был усталый и сонный. – Но кое-кто, похоже, не видит разницы.

– Долго мы тут торчать будем? – спросил Иисус Христос. – Мне еще скотину накормить надо и сарай вымести.

– Будем торчать, пока я не скажу! – выругался апостол Петр. – А если и впредь будешь задавать идиотские вопросы, засунь плоть Свою себе в зад!

– Ну и пожалуйста, не буду я Иисуса играть, – ответил обиженно Йозеф и стянул белую тунику. – Поищите другого дурака на роль мессии. Все равно слишком опасно играть в этой мистерии.

Он спрыгнул со сцены и скрылся за надгробьями.

– Йозеф, Йозеф, постой же! – закричал ему вслед Георг Кайзер и побежал за Спасителем. – Файстенмантель вовсе не это имел в виду.

– Конечно, он это имел в виду, – прошипел другой апостол. – Толстяк раздает приказы, а нам хвост поджимать…

– Попридержи язык, Матис, – ответил Файстенмантель, вероятно услышав слова апостола Матфея, и погрозил пальцем. – Лучше проследи, чтобы декорации преисподней были готовы к сроку. Я немалые деньги твоим столярам заплатил!

– Как я поспею к сроку, если священник каждый день дает новые указания, как должен выглядеть ад! – возмутился тот. – К тому же Ганс Гёбль обещал намалевать мне языки пламени, но его, наверное, самого скоро поджарят…

Файстенмантель хотел возразить, но тут вернулся Кайзер. Он покачал головой: похоже, на сегодня Иисус отказался выполнять свои обязанности. Учитель вздохнул и обратился к остальным:

– Боюсь, сегодня нет смысла продолжать. Я чуть позже еще поговорю с Йозефом. Значит, встретимся завтра в это же время.

Остальные закивали. Они, похоже, были только рады тому, что репетиция наконец окончена. Один за другим «актеры» покинули кладбище, пока Симон и Георг Кайзер не остались вдвоем.

– Чудом будет, если через три недели я смогу поставить представление с этими олухами! – посетовал Кайзер и принялся собирать тарелки, кубки и прочий реквизит. – Я думал, Йозеф станет хорошей заменой на роль Иисуса. По крайней мере, с длинными волосами он выглядит похоже… Но у него только хозяйство в голове! Если б Файстенмантель и священник не настаивали на мистерии, я бы давно оставил эту затею. – Он покачал головой и повернулся к Симону: – Я слышал, в долине произошло несчастье? И ты, очевидно, помог раненому…

Симон кивнул.

– Парня зовут Мартин. Пришлось ампутировать ему левую ногу по колено. Я и сам хотел расспросить тебя о нем.

Он рассказал Кайзеру о случившемся. Тот слушал с подавленным видом.

– Мартина я знаю давно, – произнес он, когда Фронвизер закончил. – Парень из бедной батрацкой семьи, живет на лугу у подножия Лабера. До недавнего времени он еще ходил ко мне в школу. Но его отец умер от чахотки, а мать тяжело больна. Мартин самый старший, а младшие братья и сестры могут только хворост собирать. Заработок слишком скудный.

– Просто ужасно! – Симон поднялся на сцену к своему другу. – И никто в деревне не может их выручить?

Кайзер тихо рассмеялся:

– Нищую батрацкую семью? Я сам порой чем-нибудь помогаю им, но от других помощи нет. Сам все слышал на собрании. Большинство все равно хочет, чтобы бедняки ушли из долины.

– И убийство Габлера им только на руку. На тех, у кого за душой ни гроша, несложно возложить вину. Свинство!.. – Симон запнулся, вспомнив еще кое-что. – Я вот еще что хотел спросить. Лесорубы что-то болтали про венецианских рудокопов, что здесь обитают. Не то чтобы я верю во всю эту чепуху, но тебе, может, известно что-нибудь об этом?

– Венецианские рудокопы?