Завоеватели Хаецкая Елена

— Будешь завтракать?

Синяка с трудом качнул головой и сипло спросил:

— Как я здесь оказался?

Несколько секунд Анна-Стина смотрела на него, широко распахнув глаза, а потом рассмеялась.

— Хорошенькое дело! Так ты ничего не помнишь? Капитан будет очень разочарован.

— Где он?

— Полагаю, разогревает щипцы, которыми собирается рвать тебя на куски. Вчера ты прошел сквозь запертую дверь, сынок, но что еще удивительнее — господин Демер, случившийся неподалеку, не видит в этом ничего необычного.

— Демер здесь?

— Синяка, это правда, что ты помог ему бежать?

Синяка прикрыл глаза.

— Значит, ты действительно все это время был у Завоевателей?

— Мне трудно разговаривать, — хриплым шепотом отозвался Синяка. — Я не хотел бы видеть Демера.

— Почему?

Он не ответил. Анна-Стина заметила, что он снова засыпает, и укрыла его пледом поверх рваного мехового плаща, в который он был закутан. Во всем, что связано с этим парнем, была немалая толика непонятного, но Анна-Стина Вальхейм не могла отказать в помощи тому, кто в ней нуждался.

Хильзен отсалютовал и опустил шпагу. Племянница Бракеля стояла перед ним, румяная с мороза. Она фехтовала лучше, чем можно было ожидать от молодой девушки. Норг, внимательно наблюдавший за поединком, так и сказал.

— Хорошо, что ребята не дали Бракелю утопить тебя, Амда, — добавил он с чувством. — Теперь я могу спать спокойно. Хильзен нашел, с кем драться, и не будет больше приставать ко мне.

— Свинья, — сказал Хильзен.

Норг зевнул, дружески потрепал Амду по крепкому плечу, махнул в сторону друга рукой и ушел в башню. Как только он скрылся, Амда фыркнула и провела острием шпаги по утоптанному снегу.

— Продолжим?

Хильзен покачал головой.

— Будем считать, что ты победила.

— Будем считать или победила? — Амда пристально взглянула на него.

— Победила, — улыбнулся Хильзен.

Она сунула шпагу в ножны, и они вдвоем неторопливо пошли вниз по улице. Медные украшения позвякивали в желтых косах Амды, снег хрустел под каблуками ее сапог.

Она была далека от того идеального образа невесты, который лелеял в душе юный граф. Хильзен мечтал о хрупкой нежной девушке, тонкой, как стебелек, с огромными задумчивыми глазами. Такой была на портрете его мать, Доротея фон Хильзен, умершая родами шестнадцати лет от роду.

Амда не была хрупкой, и ее серые глаза не назовешь задумчивыми и уж тем более огромными. Племянница Бракеля была сильной и крепкой и, пожалуй, слегка полноватой. Поглядывая на нее искоса, Хильзен подумал о том, что если она забросит фехтование и перестанет ходить в походы под полосатым парусом, а вместо этого начнет рожать детей, то станет просто толстой. Его удивило, что эта мысль не вызвала в нем отвращения. Амда нравилась ему такой, какой была.

Неожиданно девушка спросила:

— Помнишь, я приходила сюда с очень странным мальчиком… он был почти черный. И у него не было оружия, но он говорил, что он свободный человек.

На мгновение Хильзен ощутил легкий укол недовольства. Почему она вспомнила о Синяке?

— Зачем он тебе? — спросил Хильзен осторожно.

— Просто так… Кто он такой? Он действительно свободный человек?

Хильзен покосился на нее. Сказать правду? Все равно Синяки больше с ними нет и неизвестно, жив ли он. И все же Хильзен удержался.

— Толком не знаю. Мы подобрали его здесь, в городе. Он был очень голоден.

— Он странный, — повторила Амда, глядя себе под ноги. — У меня было постоянное ощущение, что он — не тот, кем кажется.

— Может быть, — ответил Хильзен и остановился возле небольшого каменного здания, на фасаде которого на четырех кафельных плитках был нарисован лев: круглая морда зеленая, глаза и грива желтые. Лев лежал, опустив морду на скрещенные лапы и обвив пивную кружку непомерно длинным хвостом с желтой кисточкой.

— Смотри, питейная, — удивленно сказал Хильзен, потрогав дверь.

Пригнувшись перед низкой притолокой, они вошли в маленький подвальчик с закопченными сводами. В дальнем углу тускло мерцала над стойкой керосиновая лампа. Трактирщик, толстяк неопределенного возраста с отчаянно косящими глазами, испуганно уставился на них.

Амда села на лавку за грязный стол, а Хильзен направился к стойке. Трактирщик заметался, хватаясь то за тряпку, то за стакан с обкусанными краями. В темном углу заведения копошился невидимый посетитель. Судя по шороху, он торопливо заглатывал свой завтрак, чтобы поскорее сбежать.

Хильзен ткнул в бочонок пива и показал два пальца. Два стакана были поданы с ошеломляющей быстротой. Хильзен небрежно отпихнул трактирщика, пытавшегося чмокнуть на лету его руку, и уселся за столик рядом с девушкой.

Амда с удовольствием пила пиво.

Трактирщик выбрался из-за стойки и, льстиво улыбаясь, подсунул на стол господам иссохшую воблу с пятном плесени, после чего боком, как краб, отполз обратно в недра трактира. Там навалился на прилавок грудью и с застывшей улыбкой принялся сверлить опасных посетителей глазами.

Амда взяла воблу за хвост и постучала ею о стол, после чего ловко ободрала чешую. Трактирщик продолжал улыбаться.

Допив пиво, Хильзен терпеливо ждал, пока дама покончит с воблой.

— Боги, ну и дыра, — сказала Амда, когда они выбрались на солнечный свет.

— Противно, когда тебя так боятся, — сказал Хильзен.

Амда пожала плечами.

— Они и должны нас бояться, Хильзен. Это обычное дело. Их всех трясет от страха.

— Не всех, — отозвался Хильзен. Он думал о Синяке.

Когда Синяка открыл глаза, было уже темно. Горели лампы, и несколько человек за столом, негромко переговариваясь, счищали кожуру с горячей картошки. Он пошевелился на диване, и плед упал на пол.

Ингольв поднял голову и пристально посмотрел на него.

— А, проснулся, — сказал он. — Иди, поешь.

Синяка сел на диване. Голова у него гудела и кружилась. Шатаясь от слабости, он добрался до стола. Ему никто не помогал.

Затем несколько минут Вальхейм и его сестра деликатно не замечали, как Синяка поспешно заталкивает в рот картофелину, не потрудившись ее очистить, и давится. Когда он поперхнулся, Анна-Стина молча придвинула к нему кувшин с теплой водой. Он пил долго, громко глотая. Потом обтерся рваным рукавом и посмотрел на хозяйку виновато и благодарно. И этот взгляд сразу же искупил в глазах Анны-Стины все его отвратительные манеры.

Ингольв негромко сказал:

— Я хотел бы тебя спросить кое о чем, Синяка.

Анна-Стина укоризненно качнула головой, но брат не обратил внимания на этот слабый протест.

— Где ты был все это время?

— У Завоевателей, — ответил Синяка и в упор посмотрел на капитана. Он не собирался лгать этому человеку.

Ингольв поднял левую бровь, но больше своих чувств никак не выразил и спросил совсем о другом:

— Зачем же ты тогда вернулся?

— Господин капитан, — сказал Синяка, — я не помню, как оказался у вас. Я был немного болен.

— Как я могу верить тебе?

— Он говорит правду, господин Вальхейм, — прозвучал голос Демера, и купец третьей гильдии вышел из кухни.

При виде его Синяка вздрогнул и побледнел; губы его посерели. Анна-Стина отметила это про себя с удивлением.

— Это исключительно искренний молодой человек, — продолжал между тем Демер как ни в чем не бывало. — Порядочный и, кажется, даже сострадательный. Почему вы смотрите на меня волком, милый юноша?

— Вы знаете, почему, — ответил Синяка.

— Из-за нападения на склад городской магистратуры, да? Видите ли, на войне как на войне, мой друг. Вы ведь солдат, и я думал, вам не нужно объяснять такие элементарные вещи. Я в некотором роде заговорщик, а для успеха нашего дела оружие необходимо.

— Вы положили там человек пятнадцать своих, — сказал Синяка. — Я видел.

— Потери неизбежны, — равнодушно ответил Демер. — Зато есть оружие.

— Это вы изуродовали тела убитых? — спросил его Синяка совсем тихо.

Демер и не думал отпираться.

— Это нанесло врагу моральный ущерб, — сказал он невозмутимо. — Я поступил совершенно правильно.

— Вы грязный и жестокий человек, — помолчав, сказал Синяка. — Мне не следовало помогать вам.

Купца третьей гильдии не смутило и это.

— Все, что я делаю, я делаю из добрых побуждений, мой друг. И уж вам с вашими выдающимися способностями не к лицу оставаться в стороне. Включайтесь в борьбу. Я с удовольствием взял бы вас в отряд. Если вы можете проходить сквозь стены, значит, вы могли бы застать гарнизон врасплох…

— Перебить спящих, — сказал Синяка довольно резко и вдруг представил себе детскую немытую рожицу Хилле с приоткрытыми во сне пухлыми губами. — Вы это имели в виду?

— Если угодно, то да, — кивнул Демер с той спокойной деловитостью, от которой у Анны-Стины мороз пошел по коже. — Но если вам это не по душе… Скажите, друг мой, вы можете превращать людей в камни?

Синяка поглядел на него в упор, и Демеру вдруг показалось, что в левом глазу у него два зрачка.

— Могу, — ответил он после долгой паузы.

— Дурак, — пробормотал Демер и поспешно отодвинулся.

Наступило неприятное молчание. Потом Ингольв резко спросил:

— Что вы тут оба несете?

Усмехаясь, Демер опустил голову. Он знал, что Синяка скажет своему бывшему командиру правду, и что капитан ему не поверит.

— Я последний в роду ахенский магов, — сказал Синяка. — Вчера, скорее всего, я прошел сквозь дверь, даже не заметив, что она заперта. Но убивать беспомощных людей, как предлагает господин Демер, я не стану даже ради родного города.

Брат и сестра быстро переглянулись. Сумасшедших и юродивых они просто не переносили.

Синяка сидел, не шевелясь. Ему было не по себе. Никогда в жизни приютский мальчик не думал, что будет сидеть за одним столом с человеком знатного рода.

— Вы решили, что я свихнулся? — спросил Синяка.

Близнецы, как по команде, отвели глаза.

Демер тихо засмеялся.

— Они тебе не верят, друг мой, — сказал он. — Только я, я один тебе верю.

— Зато я вам не верю, господин Демер, — отрезал Синяка.

Анна-Стина тронула его за плечо.

— Почему ты не давал о себе знать? — мягко спросила она. — Мы думали, что с тобой что-то случилось. Ты был в плену?

Синяка покачал головой и сознался, нерешительно улыбаясь:

— Я мог вернуться к вам, госпожа Вальхейм, и много раз хотел это сделать. Видно, потому ноги и принесли меня сюда, когда я перестал соображать. Просто… Зачем вам лишний рот?

Ингольв встал рядом с сестрой и обнял ее за плечи. Они и вправду были очень похожи. Глядя на них, Синяка вдруг до конца осознал то, что говорил ему Торфинн о закате старого Ахена. Вот перед ним двое, мужчина и женщина, которые никогда не смирятся с уничтожением великого города. Сострадательные и мужественные, они — лучшее, что осталось от вольного Ахена. Но Белая Магия, хранившая город столько веков, бросила его на произвол судьбы, и эти люди верят только в собственные слабые силы и еще в то оружие, которое добыли грязные руки Демера во время ночного налета на склады городской магистратуры.

Незаметно Синяка прижился в доме на улице Черного Якоря. Спал он на кухне, где Анна-Стина по его просьбе постелила возле печки старый матрас. Демер поселился в гостиной. Синяка откровенно сторонился его и явно не желал иметь с ним ничего общего. Впрочем, бывший купец третьей гильдии часто уходил из дома и иногда отсутствовал по нескольку дней.

Жизнь постепенно входила в новую колею. Из разговоров мужчин Анна-Стина знала, что они собираются поднять мятеж, перебить гарнизон — а там будь что будет. Вальхейм был убежден в том, что их попытка обречена на провал, но изменил бы себе, если бы не говорил по этому поводу: «По крайней мере, никто не упрекнет нас в том, что мы не пытались».

Как относился к происходящему Синяка, она не знала. Он почти все время молчал и только помогал ей по хозяйству.

В один из холодных зимних дней встречая Анну-Стину у черного хода и принимая из ее озябших рук ведро с водой, Синяка с горечью заметил:

— Такими руками разве воду носить? Другой раз вы меня посылайте, госпожа Вальхейм.

Не дав ей возразить, он потащил ведро на кухню, где капитан Вальхейм колол на растопку фамильную мебель. Синяка вылил воду в большой чан и поставил его на огонь.

В доме давно уже не было соли. Выручала старая бочка, в которой когда-то солили на зиму огурцы. Синяка вываривал щепки, нарубленные из этой бочки, и добавлял соленую до горечи воду в суп из картофельной шелухи.

Ингольв с силой обрушил топор на добросовестно сработанный ящик комода с медными ручками. Старое дерево великолепно горело, и потому комод пошел на растопку.

— Пожалели бы мебель, — сказал Синяка. — Давайте я лучше сарай разломаю. Тут по соседству есть один.

— А что ее жалеть? — беспечно отозвался Ингольв. — На наш короткий век хватит.

Синяка открыл крышку кастрюли, и оттуда повалил густой пар.

— Пусть еще поварится, — сказал Ингольв.

— Я горчицы положу, — сказал Синяка. — Тогда будет такой запах, будто с мясом.

Синяка полез на полку и поковырял щепкой в банке с засохшей горчицей, после чего опустил щепку в кастрюлю.

— Откуда ты это взял, а?

— Так делал повар у нас в приюте.

Ингольв выпрямился, держа топор в опущенной руке.

— Давно хотел спросить тебя, почему ты вырос не в обычном сиротском доме?

— Я неполноценный, — спокойно сказал Синяка.

— Позволь тебе не поверить, — возразил Ингольв. — Сколько я ни смотрю на тебя, парень, ничего в тебе неполноценного не вижу.

— А вы искали? — усмехнулся Синяка и с удовольствием заметил, что капитан слегка покраснел.

— Искал, — ответил он хмуро.

Синяка рассмеялся.

— И не нашли?

— И не нашел.

Ингольв заметно разозлился. Он тюкнул топором менее удачно и заехал себе по ногтю большого пальца. Усевшись на корточки, Ингольв мрачно принялся смотреть, как ноготь чернеет прямо на глазах. Синяка подсел к нему.

— Можно я посмотрю, господин капитан?

Ингольв сунул руку ему под нос.

— Вот черт, теперь дня два пальцем будет не пошевелить.

Синяка встал и взял топор. Несколько минут он сражался с ящиком, пока Ингольв не решил снять с плиты бурно кипящий суп. В тот же миг больной палец, о котором он забыл, подвел его; Ингольв выронил кастрюлю, и крутой кипяток обварил ему колени. Слезы сами собой брызнули у него из глаз. Он расставил ноги пошире и тихо, со стоном, принялся ругаться.

Синяка, не раздумывая, бросил топор, схватил ведро и окатил ноги капитана холодной водой. Тот взвыл, потом тяжело задышал и посмотрел на Синяку глазами, полными боли. Синяка ножом разрезал на нем штаны и осторожно принялся снимать их лоскутьями с колен Вальхейма. Тот тихонько шипел от боли, но терпел. Один лоскут Синяка снял вместе с куском кожи, и тогда Ингольв беззвучно заплакал.

Подняв глаза от обваренного колена, Синяка вдруг увидел бледное лицо Анны-Стины. Она прибежала на шум и теперь стояла в дверях кухни. Ингольв тоже смотрел в ее сторону.

— Все в порядке, мама Стина, — сказал он. — Только вот плохо, что супа больше нет.

— Ничего, мы еще не успели его посолить, — утешил, как мог, Синяка.

Ингольв криво усмехнулся.

— А ты, брат, весельчак.

Вместо ответа Синяка наклонился и принялся разглядывать рану. Потом потрогал рукой. Анна-Стина содрогнулась.

— Руки! — крикнула она. Синяка вскинул голову. — Руки грязные, ты с ума сошел! Весь чумазый, в золе! Отойди от него немедленно.

Синяка повиновался с видимым равнодушием.

Она решительно схватила ведро.

— Ингольв, сиди здесь. Сейчас я принесу воды, согрею кипяток, приготовлю чистое полотно. Все будет в порядке. А вечером сбегаю к Ларсу, он что-нибудь придумает.

До колодца было недалеко. Она даже не набросила на плечи шаль. Обычно ей нравилось выбегать на мороз с непокрытой головой, чувствовать, как холод пропитывает одежду и волосы, а потом возвращаться домой, к теплой печке. На этот раз она спешила. Ожог — дело очень серьезное. Демер не захочет переносить сроки восстания. Но без Вальхейма, единственного профессионального военного среди заговорщиков, они обречены. Впрочем, они и так были обречены, но присутствие капитана давало малую надежду на успех, хотя бы временный.

Чтобы лучше заживало, нужен жир, соображала Анна-Стина, пробегая по дорожке, а где его сейчас достанешь?

Как только дверь за Анной-Стиной захлопнулась, Синяка заговорил.

— Теперь молчите и терпите, господин капитан. Я не знаю, будет ли вам больно, потому что никогда еще никого не лечил. По правде говоря, я даже не пробовал этого делать, но уверен, что умею. Вам нельзя оставаться с ожогом.

— Без тебя знаю, — проворчал Ингольв. В глубине души он был уверен, что парнишка опять чудит, но сил возражать у него не было.

Синяка на мгновение прикрыл глаза, потом двумя ладонями коснулся ожога на колене Вальхейма, и больше ни один, ни другой ничего не помнили.

Когда Анна-Стина взлетела по черной лестнице, несколько раз плеснув водой из ведра, и отворила дверь на кухню, ее брат и Синяка спали прямо на полу, рядом с лужей, среди щепок и золы. Оба лица — бледное и смуглое — были смертельно усталыми, будто эти двое не отдыхали по меньшей мере неделю. Синяка во сне беспокойно вздрагивал, Вальхейм вытянулся неподвижно, как труп.

Анна-Стина поставила ведро на скамью и наклонилась над братом, желая поближе взглянуть на его колено.

Ожог уже затянулся тонкой розовой кожей.

Анна-Стина опустилась на лавку рядом с ведром. Ноги отказывались держать ее. С суеверным страхом она уставилась на Синяку, и губы у нее задрожали. Она поняла вдруг, что Демер знал, что говорит, когда намекал на синякины странности. «Но ведь колдунов не бывает, — в смятении подумала она. — А если и бывают, то разве они такие?»

Синяка заметался и вдруг сильно ударился головой об угол плиты. Он грязно выругался и открыл глаза.

— Я спал? — спросил он очень громко и, как показалось Анне-Стине, испуганно.

Она кивнула.

Он сел, потер затылок, высморкался двумя пальцами и вытер их о полено. Потом вспомнил о том, что на него смотрит госпожа Вальхейм, и пробормотал извинение.

Она глубоко вздохнула и поднялась с лавки.

— Давай перенесем его на кровать, — сказала она, кивая в сторону Вальхейма. — Помоги мне.

— Входи, брат долгожданный, — величественно произнес Ларс Разенна.

В избушку Великого Магистра бочком протиснулся великан Пузан. Он еще не до конца привык к высокопарной манере обхождения, принятой в среде Ордена, и потому смущался.

— Садись, — продолжал Разенна, выкатывая ногой из-под стола тяжелый чурбан. Великан поставил чурбан и уселся, прилежно сложив на коленях огромные лапы.

— Ты пришел кстати, брат долгожданный, трапеза поспела.

— Ему бы человечинки, брат кормилец, — вставил Тагет, свешиваясь с печки. — А ты его зайчатиной потчуешь.

— Молчи, брат недомерок, — беззлобно огрызнулся Ларс.

Тагет подскочил в ярости, стукнувшись макушкой о низкую закопченную балку.

— Издеваешься над Уставом? Высмеиваешь Орден? Смотри, Разенна…

Боги, сидевшие рядком на лавке против Великого Магистра, нервно заерзали. Видно было по всему, что им очень хочется поддержать оппозицию в лице маленького демона, но не решаются они. Против Ларса, как известно, не попрешь, потому как потомок этрусских царей и нравом бывает свиреп.

Тагет сполз с печки и самым первым запустил пальцы в общую кастрюлю, выбирая кусочек поинтереснее.

— Тагет, нельзя ли потише, — сказал Сефлунс, забрызганный соусом.

Демон проигнорировал это замечание с поразительным равнодушием. Он деловито обкусал заячью ножку и, как бы между прочим, сказал:

— А я знаю, почему наш дорогой магистр стал злее, чем ядовитая жаба с Черного Болота.

Ларс усмехнулся и отправил в рот основательный сноп кислой капусты.

— Влюбился наш Ларс, — безжалостно продолжал Тагет, — и не знает, бедняга, что ему делать.

Разенна смутить себя не позволил.

— А ты, конечно, знаешь.

— А я, представь себе, знаю, — объявил Тагет. — Я, если хочешь знать, во время проведения рекогносцировки утащил у тролльши Имд ее полное собрание шпаргалок, именуемое «Книгой заговоров и заклинаний».

— Форточник, — сказал Ларс с оттенком восхищения в голосе. — А ну, почитай братьям долгожданным, что там написано.

Тагет поучающе поднял сухонький пальчик.

— Ибо щекочущая нервы беседа много способствует пищеварению, — процитировал он из Устава, после чего обтер об одежду пальцы и полез на печку за книгой. Через минуту он высунулся снова и захрустел старыми страницами. Спустя некоторое время он уяснил себе содержание прочитанного и изрек:

— Древний маг Сунтаппур делит мужчин на семь типов. — Он похрустел еще немного толстой пожелтевшей бумагой и объявил замогильно: — Да, Ларс, ты у нас «ципунда».

Разенна подавился капустой, но справился с собой, поднялся, сохраняя достоинство, и подошел поближе к Тагету, развернув корпус так, чтобы тому лучше была видна его мускулатура. На маленького демона эта демонстрация силы не произвела ни малейшего впечатления.

— А что тут такого? — сказал он невозмутимо. — Ципунда — это, поверь мне, еще не самое худшее. Послушай, что у старухи написано: «Обладает интеллектом, способен управлять людьми, требует к себе внимания, тщеславен, любит командовать, навязывать свое мнение, двуличный…» Ты слушай, Ларс, слушай, старуха правду пишет…

— Я сейчас тебе покажу ципунду, — сказал Разенна. — Двуличного и тщеславного. И очень-очень жестокого и беспощадного, учти.

— Ну ладно, не хочешь слушать правду, дело твое, Ларс. Ты магистр, тебе виднее. Давай я советы почитаю. Тут все сказано о том, как ее приворожить.

Разенна смирился. Когда на демона накатывало, лучше было покориться и дать ему высказаться. В противном же случае пришлось бы применять грубую физическую силу, а учинять над Тагетом насилие было бы негуманно и не отвечало бы интересам Ордена. Поэтому Ларс присел на скамью рядом с богами и принялся уничтожать тушеного зайца, в то время как Тагет читал с выражением:

— «Выкопать корень сосны примерно в локоть длиною, лицом на восток, под звездою Истарь. Высушить оный и в мелкую стружку искрошить без изъятия. Добавить полстакана своей крови жильной, взятой от надреза серебряным ножом. В фарфоровый сосуд, смешавши между собою, залить и на медленном огне дать закипеть при полной луне на исходе часа коровы. Небольшой гвоздь поместить в смесь сию и пусть лежит так. В пятницу же выбрать момент и вбить оный гвоздь в порог дома, где предмет пылкой страсти споспешествует бысть.»

— Вот это да! — простодушно сказал великан и посмотрел на свои руки, на которых вздувались мощные синие вены.

Тагет неодобрительно дернул носом, но от комментария воздержался.

— А вот еще здорово. Ты слушай, Ларс, внимательно. Запоминай. Тебе без магии все равно не видать Анны-Стины…

— Убью, — невыразительным голосом сказал Ларс.

— «Возьмите глаз старой жабы, причем чем больше бородавок на жабе сией обретается, тем для целей ворожбы и приворота драгоценнее. Поместите в рюмку и залейте крепким напитком, сиречь самогоном. Дайте так постоять седмицу, а на исходе седьмого дня в час тигра положите туда лепестки роз, шишки сосновые числом общим девять, и в полночь окропите все это мочой черного кота…»

— А кота на руках держать или мочу заблаговременно в бутылку налить?

— заинтересовался великан.

— Здесь не сказано. Не перебивай, Пузан. «Глядя строго на восток и отнюдь не опуская глаз, повторить десять раз волшебные слова ким-ким-дуем-дым».

— И баба твоя, — басом вставил Фуфлунс.

Великий магистр посмотрел на него, но промолчал.

— А мне понравилось, — сказал Сефлунс. — Отличная форма кормежки, брат кормилец, спасибо тебе и поклон низкий. Чтение вслух эзотерической литературы способствует усвояемости зайчатины…

— Между прочим, мы собрались здесь не для того, чтобы читать вслух эзотерическую литературу или усваивать зайчатину, — сказал Ларс. — Это так, попутные занятия. Лично меня беспокоит Торфинн. Он самовольно поселился на землях Ордена, никого не кормит и ни к кому не входит в дом братом долгожданным. Разведка доносит, что Торфинн впал в жесточайший запой. При его магической силе это может иметь непредвиденные последствия.

— А чего, — подал голос великан, — по мне так все просто. Гнать Торфинна надо. Я у него в замке двести лет на цепи сидел, претерпел от его рук немало и точно вам скажу, братья кормильцы-поильцы-спать-уложильцы: второго такого злыдня на свете нет…

Тагет с печки поддержал предыдущего оратора.

— Верные слова, брат Пузан. От него одни только пакости и неприятности. Ясновидение кто замутняет? Отчего, спрашивается, помехи? Ответ один: Торфинн и только он! Давеча вот поглядел в магический кристалл, полюбопытствовал, как там в Ахене, а в кристалле, в темных его глубинах, понимаешь ли, ничего не видать: муть одна.

Фуфлунс сказал злорадно:

— Муть, потому что третьего дня на этот кристалл Сефлунс щи пролил. Так и без всякого Торфинна помехи начнутся.

Сефлунс, побагровевший от несправедливого поклепа, раскрыл уже было рот, чтобы разразиться возмущенной тирадой, но тут великан заворочался за столом, гулко прокашлялся и сказал:

— Дозвольте, еще скажу.