Завоеватели Хаецкая Елена

— Да разве то, что ты видел сегодня утром, — это Зло? Так, примитив… Кто-то кому-то дал по башке — это еще не Зло. И Торфинн не имеет к нему никакого отношения.

Синяка хмуро сказал:

— Я хочу видеть Торфинна.

— Невозможно-с, — ответствовала ведьма и скроила отвратительную рожу.

В буржуйке снова возмущенно принялась бить хвостом саламандра. Имд грохнула по жестяной печке кулаком.

— Цыц, ненасытная утроба!

Ящерица затихла.

— Почему же невозможно? — упрямо спросил Синяка.

— Запой-с, — еще более гнусным голосом произнесла Имд.

Синяка, сразу отяжелев, поднялся.

— Ну, я пойду, пожалуй.

Тролльша неожиданно вновь превратилась в туговатую на ухо бабусю.

— А? Иди, иди, солдатик, — проскрипела она. — Ты заглядывай к нам по-соседски. Дело хорошее. Скучно без живого голоса. Мы теперь здесь надолго поселились. Как бы к весне совсем в болото не затянуло…

Синяку никто не провожал, и он вышел из замка. Теперь, когда он стоял к черному конусу спиной, ничто не заслоняло горизонт, и болото простиралось почти до самых стен Ахена.

Постояв еще немного на ветру, Синяка пошел обратно, к людям.

Хильзен боком сидел на столе, рассеянно наблюдая за тем, как Тоддин Деревянный умывает Хилле. Батюшка-Барин засалился так, что своей неопрятностью выделялся даже на фоне Завоевателей. Несмотря на свой нежный возраст, юный Хилле обладал изрядной физической силой, и справиться с ним было весьма непросто. Однако Тоддин пустил в дело обман и коварство, и теперь, держа несчастного за кудри, окунал его головой в воду и энергично тер его физиономию шершавой ладонью. Хилле отчаянно отбивался и орал страшным голосом, как будто с него заживо сдирали шкуру. При этом он ссылался на темнокожесть Синяки. Одним, значит, можно быть смуглыми, а другим, значит, нельзя!

Кругом все хохотали. Все, кроме Тоддина, делавшего свое дело с чрезвычайно серьезным видом, и Хильзена.

В роду фон Хильзенов не принято было заботиться о ком-либо, кроме ближайших сотоварищей. Одо фон Хильзен собирался нарушить традицию и не знал, как к этому подступиться. Сейчас он переводил взгляд с одной физиономии на другую. Сколько раз он видел этих людей рядом с собой: жующими, спящими, орущими песни, налегающими на тяжелые весла «Медведя»… Но теперь он поймал себя на мысли, что они кажутся ему чужими. Единственный, с кем он мог бы поговорить, был Норг. Но это белобрысое животное прочно обосновалось на Первой Морской улице и не баловало казарму присутствием.

Сегодня утром, прогуливаясь по башне в поисках, с кем бы подраться, воинственный граф обнаружил Синяку спящим возле жестяной печки на втором этаже. Хильзен остановился над ним в задумчивости. А почему бы и нет? В конце концов, Синяка — бывший солдат, хоть и выглядит обычным заморышем. Он служил в той единственной ахенской части, которая пробуждала в душе Хильзена чувство, похожее на уважение. Возможно, Синяка даже умеет обращаться со шпагой и, следовательно, составит ему компанию нынче.

Хильзен усмехнулся. Никогда нельзя знать заранее, что умеет и чего не умеет Синяка.

Юноша спал прямо на голом полу, скорчившись и подсунув локоть под ухо. Хильзен потыкал в него сапогом.

— Ты что разлегся? Вставай! Ночью будешь спать…

Синяка пробормотал что-то непонятное, потом простонал и перевернулся на спину. Поднес к лицу руки, закрыл ими глаза.

— Синяка! Это я, Хильзен! Вставай, черт возьми!

Синяка с трудом сел и разлепил ресницы. Мутным взглядом он уставился на Хильзена. Потом вздрогнул, как в ознобе, и обхватил себя руками. У него тихо постукивали зубы.

— Приплыли, — пробормотал Хильзен.

Он уселся рядом, уткнулся лбом в колени. По старинным обычаям племен, во время похода Завоеватели своих больных не лечили. Раненые — другое дело. Раненого спасут, вынесут на себе из любого пекла, отдадут последнее, лишь бы храбрый воин вновь смог взять в руки оружие. Но если кого-нибудь в отряде подкашивала лихорадка, то с больным не церемонились. Рассуждали просто: на корабле тесно, демону болезни ничего не стоит перебраться в тела остальных и уничтожить весь отряд. Потому изгоняли супостата быстрым и действенным методом, не требующим особой смекалки. В начале похода Бьярни безжалостно выбросил за борт двух заболевших горячкой.

Хильзен и сам знал, что правильнее всего было бы сейчас поступить согласно обычаю, а именно: прирезать Синяку и закопать подальше от жилья. Имей парнишка в Ахене родню, можно было бы отвезти его к этой родне, пускай выхаживают, коли не боятся. Но Хильзену хорошо было известно, что никакой родни у Синяки нет.

— Ты что, болен? — на всякий случай спросил Хильзен, хотя и так было ясно.

Синяка непонимающе смотрел куда-то вбок. Его била крупная дрожь, и он хрипло дышал. Хильзен почесал нос, выругался, но эти меры не помогли. Тогда он оттащил Синяку в сторону, загородив его от посторонних взглядов доспехами, чтобы никто ненароком не проведал о хвори, покуда Хильзен не примет посильного решения.

И вот теперь, наблюдая за экзекуцией над Хилле, юный граф был мрачнее тучи.

Неожиданно он встрепенулся.

Сильно топая, по лестнице поднимался Норг, который что-то энергично жевал на ходу и был до противного здоров, свеж и румян. Хильзен посмотрел на него с неодобрением.

— Что ты опять ешь? — спросил он. — Воруешь из котла?

— Отнюдь, — победоносно заявил Норг. — Клянусь кудрями Ран, меня угостили.

Он вынул из кармана еще один пирожок и аппетитно зачавкал. От него пахло кислой капустой.

— За последнее время ты сильно растолстел, Норг, — сказал Хильзен.

— Возможно, — рассеянно согласился Норг.

— Идем, ты мне очень нужен, — произнес Хильзен.

— Одо фон Хильзен, тебе известно о том, что ты кровавый пес? Сейчас я так обожрался, что ты побьешь меня одной левой.

— Я в любом случае побил бы тебя одной левой, — фыркнул «кровавый пес», откровенно польщенный. — Идем. Дело сугубо мирное.

Норг был заинтригован. Хильзен и «сугубо мирное дело» в его представлении слабо вязались. Он даже барышню себе выбрал — ого-го! Желтоволосой чертовке только бы мечом махать. Интересно, если Хильзен на ней женится, у них останется время делать детей?

Хильзен повернулся на каблуках и направился к доспеху. Норг слегка вытянул шею, словно пытаясь разглядеть что-то за плечом друга.

— Отодвинь этого урода, — сказал Хильзен, указывая на плоскостопый доспех.

Любопытство Норга достигло апогея. Он двинул доспех плечом, и металлические пластины с грохотом рассыпались.

На полу возле печки лежал Синяка.

— И это все? — спросил Норг, не веря своим глазам. Попасться на такую простую удочку! На его физиономии проступило горькое разочарование.

— Да, — сказал Хильзен. — По-моему, этого больше, чем достаточно.

Норг наклонился над Синякой, взял его за волосы и обратил к себе смуглое лицо с воспаленными веками и пересохшими губами. Затем вытер руки об одежду и пристально посмотрел на Хильзена.

— Что это с ним?

— Жаль парня, — хмуро сказал Хильзен.

— Жаль — не жаль, — пробормотал Норг в растерянности, — но он-то один, а нас-то много… — Он немного поразмыслил и добавил: — Хотя лично мне это не нравится. Одно дело — в бою кого-нибудь…

Он пожал тяжелыми плечами и шумно вздохнул. Его хорошее настроение начинало улетучиваться.

— И котлы он всегда чистил, — сказал Норг, растравляя себя еще больше.

Вообще-то Завоеватели были людьми агрессивными и неуступчивыми, и синякина привычка безропотно делать любую грязную работу вызывала у них раздражение. Не могли они уважать такого человека. Но с другой стороны, это было очень кстати, ибо лень — одна из основных добродетелей истинного воина, а чистить котлы иногда все-таки надо.

Хильзен сказал рассеянно, все еще думая о главном:

— А ты знаешь, что он был тогда у форта?

— Да ну! — поразился Норг. — А я думал, что мы всех перебили… — Он взглянул на Синяку с новым интересом. — То-то он мне всегда нравился.

Синяка передвинулся на полу и прижался спиной к остывшей печке. Потом он попытался встать, но зашатался и рухнул на пол. Норг вспомнил о недожеванном пирожке, который оставался у него за щекой, и энергично задвигал челюстью.

— Ну так что будем делать? — спросил он с набитым ртом.

Синяка снова сел на полу и тупо попытался улыбнуться. Губа у него треснула, и на подбородок сползла капелька крови. Хильзен ощутил острое желание послать все в хель, к чертовой бабушке, и напиться. Бьярни на его месте вообще бы думать не стал.

— Ну вот что, — сказал, наконец, Хильзен. — Его нужно убрать отсюда. Да прекрати ты жевать! — рявкнул он на Норга.

Норг поперхнулся и побагровел.

Хильзен рывком поднял Синяку. При этом рукав синякиной куртки зацепился за край заслонки, ветхая ткань треснула, и рукав повис на нитке.

— Тьфу, — с сердцем сказал Хильзен.

Он поудобнее подхватил Синяку, оказавшегося на удивление тяжелым, и заметил, что на руке чуть пониже локтя у того выжжен знак: сова на колесе. Он попробовал вспомнить, где недавно видел этот символ, но не смог.

— Он все равно помрет, зря стараешься, — вздохнул Норг, но Хильзен счел его слова недостойными ответа.

— Его нужно отнести в город и найти кого-нибудь, кто будет за ним присматривать, — сказал он и вдруг вскинул на Норга глаза. — Может быть, твоя… как ее? Далла… Может быть, она согласится? Ты говорил, она добрая…

Норг помялся чуть-чуть, а потом сказал:

— Она-то, может, и согласится, да я не хочу. — Он опасливо покосился на Синяку. — Понимаешь, там девочка, Унн… вдруг с ней что-нибудь случится…

Хильзен посмотрел на свои ногти и сказал:

— Если Бьярни его увидит сейчас, он просто вышвырнет его вон.

— Потащили… — решительно произнес Норг. — Там придумается.

Хильзен понес Синяку вниз по лестнице. Синякины ноги бессильно волочились по полу. Норг подобрал с лавки свой теплый плащ и пошел следом.

Плащ у Норга был приметный: в свое время арбалетные болты его буквально изорвали, однако упрямый Завоеватель наотрез отказался расстаться с этими лохмотьями и поставил заплатки из лисьего меха. Заплатки торчали клочьями и придавали плащу сходство с облезлой шкурой.

— Погоди, — сказал Норг, нагоняя Хильзена уже на площади перед башней, — одень-ка его потеплее.

Хильзен завернул Синяку в плащ, и Норг взял его на руки, как ребенка.

— Какой горячий, — пробормотал он и огляделся по сторонам. — Ладно, куда потащим?

Хильзен переступил с ноги на ногу, слушая, как хрустит снег. Город, утонувший в сугробах, лежал вокруг, темный и безмолвный. Где-то в домах, уцелевших после осады и штурма, притаились люди, но они пережили достаточно страха, чтобы выдать сейчас свое присутствие. Уже начинало темнеть — дни были короткими.

— Вперед, — угрюмо сказал Хильзен. — В конце концов, кроме нас, в этом городе кто-нибудь еще остался.

— Сомневаюсь, — сказал Норг.

Развалины и снег — больше ничего. Норг вполголоса сокрушался о том, что не захватили с собой факел, хотя луна уже взошла и светила довольно ярко. Синяка вдруг надрывно закашлял, содрогаясь у Норга на руках. Норг прикрыл его рот огромной ладонью, царапая мозолями синякины треснувшие губы.

— Слушай, Хильзен, — сказал Норг. — Самая легкая смерть — замерзнуть.

— Он осмотрелся по сторонам и показал на огромный мягкий сугроб. — Это лучше, чем промаяться еще с неделю и все равно сдохнуть.

Хильзен молчал. Он понимал, что друг его прав, но Хильзену еще не случалось бросать беспомощных людей на произвол судьбы, и он не слишком хорошо представлял себе, как это делается.

Они стояли на улице Черного Якоря. Здесь было так же темно и пустынно, как и повсюду. Дома казались черными глыбами среди синего снега. И вдруг в одном окне Хильзен приметил свет. Окно было затянуто плотной шторой, но недостаточно тщательно, и бледная полоска от горящей керосиновой лампы пробивалась на улицу.

— Смотри, — сказал Хильзен.

Норг поудобнее взял Синяку и широким шагом двинулся к дому.

— Стой! — сказал Хильзен.

— Чего?

— Не ходи.

— То ходи, то не ходи… Тебя не поймешь, умник. Если в окне свет, значит, там люди.

— Мы даже не знаем, что там за люди, — сказал Хильзен.

Норг фыркнул, как тюлень.

— Какая-нибудь несчастная семья. После того, как мы их побили, эти горожане жмутся друг к другу, как котята в коробке, и дрожат…

— И взрывают наши склады, — напомнил Хильзен.

— Я не понимаю, чего ты хочешь? — разозлился Норг. — Сейчас мы постучим в дверь, проломим пару черепов, а тем, кто уцелеет, всучим нашего Синяку, вот и все.

— Чтобы они перерезали ему горло, — сказал Хильзен. — Давай его сюда.

Он протянул к Синяке руки, и Норг слегка отстранился.

— Что, все-таки в сугроб? — сказал он нехотя.

— Давай, — повторил Хильзен. Он опустил Синяку на снег, встал рядом на колени и принялся бить его по щекам и тереть ему руки снегом.

Синяка снова закашлялся. Потом хрипло прошептал:

— Не бей меня…

— Это я, — сказал Завоеватель. — Я, Хильзен.

Мутные синие глаза остановились на бледном пятне лица. Хильзен схватил Синяку за плечи и поставил на ноги.

— Видишь? — сказал он, настойчиво сжимая его плечо и показывая на полоску света в окне. — Иди туда, проси помощи. Тебя убьют, если ты больной вернешься в башню.

Синяка шатался в руках Хильзена.

— Почему убьют? — спросил он заплетающимся языком.

Хильзен не ответил.

Синяка шагнул вперед. До дома было всего несколько метров. Он протянул руки, коснулся стены. Стоя за углом, оба друга прислушивались к шагам в гулком подъезде. Потом все стихло.

— Похоже, впустили, — сказал Норг. — Наверное, проклинают нас и жалеют бедного парня.

— Да уж, — фыркнул Хильзен. — Пойдем отсюда.

Анна-Стина Вальхейм расставляла на скатерти чашки. Чая в доме давно уже не было, пили пустой кипяток. В комнате было тепло и уютно. На стене возле окна, задернутого черной шторой, висели две горящие керосиновые лампы.

Самое темное место в гостиной занимал крупный, уже немолодой человек с перевязанной рукой. Он смотрел на Анну-Стину восхищенными глазами. Его совершенно не беспокоило, как относится к подобным взглядам ее брат Ингольв.

Капитан тоже был здесь — сидел, упираясь локтями в стол, и хмуро безмолвствовал. Человеку с перевязанной рукой Анна-Стина казалась воплощением души старого, навсегда утраченного Ахена — стройная, немного суровая, в простой клетчатой юбке и мужской рубашке, старой рубашке брата.

Поймав его взгляд, Анна-Стина, наконец, улыбнулась.

— Вы умеете льстить без слов, господин Демер, — сказала она.

— Вовсе нет, дорогая госпожа Вальхейм, — возразил он. — Я обдумываю, чем еще развлечь наших друзей Завоевателей.

Ингольв пристально посмотрел на него, но промолчал.

— Вы считаете, что ваш вчерашний налет на склады был удачным? — спросила Анна-Стина.

— Как посмотреть, — ответил Демер. — Лично я склонен полагать, что все-таки да.

— Но вы потеряли почти всех своих людей.

— Это верно, — тут же согласился он. — Но оставшиеся теперь отлично вооружены. Наконец-то мы сможем говорить о более серьезных делах…

Анна-Стина покачала головой, и бывший купец третьей гильдии произнес таким уверенным тоном, что девушке стало не по себе:

— Я думаю, надо хотя бы на время отвоевать у них Ахен.

И снова наступила тишина. Потом Вальхейм сказал:

— Для начала объясните мне одну вещь, господин Демер. Как вам пришло в голову явиться именно сюда?

— Нетрудно догадаться, — усмехнулся Демер. — Вы — один из немногих, если не единственный, капитан Вальхейм, кто сражался с врагом до последнего.

— Если бы эту дыру возле форта заткнули другим офицером, то до последнего сражался бы он.

— Что толку судачить о том, чего не было! У форта вы стояли насмерть. Вы — человек чести, капитан.

Ингольв поморщился, словно от зубной боли. Зная, как брат не любит подобного рода речей, Анна-Стина поспешно вмешалась:

— Но ведь Ингольв считался погибшим.

— Да, я тоже так думал. Однако мне сказали, что вы живы, капитан. Почему-то мне сразу подумалось, что Ингольв Вальхейм — не из тех, кто покидает свой дом на милость Завоевателей. И коли он жив, то искать его нужно на улице Черного Якоря. Как видите, я оказался прав.

Брат и сестра переглянулись.

— Вам СКАЗАЛИ, что я жив? — переспросил Ингольв, не веря своим ушам.

— Кто?

— Один молодой человек, почти мальчик… А что?

— Как он выглядел?

— Довольно странно, по правде говоря…

— Смуглый? — перебил Ингольв. — С синими глазами и клеймом Витинга на руке?

— Насчет клейма не скажу, но в остальном вы правы. Непонятный паренек, что и говорить. Вы действительно его знаете?

— Да, — хмуро сказал Ингольв. Он хлебнул кипятка из старинной зеленой чашки с золотой розой на донышке и тяжело задумался.

— Ингольв был его командиром, — тихонько пояснила Анна-Стина.

Демер поперхнулся.

— Вы хотите сказать, что этот юноша — солдат?

Она кивнула.

— Дела-а… — протянул Демер, совсем как мальчишка-разносчик из мелочной лавки, и Анна-Стина вдруг вспомнила о том, что купец третьей гильдии начинал свой путь приказчиком в лавке колониальных товаров. — А вы знаете, господа, где я его встретил?

— Да уж, желательно было бы узнать, — сказал Вальхейм.

— В башне Датского замка, у Завоевателей.

Ингольв помолчал несколько секунд, осваиваясь с этой новостью. Потом спросил:

— В плену?

Воображение мгновенно нарисовало Анне-Стине образ синеглазого солдатика в цепях на грязной соломе.

Но Демер ответил непонятно:

— У меня не сложилось такого впечатления.

— Что вы имеете в виду? — в упор спросил Вальхейм.

— Во всяком случае, когда Бьярни меня допрашивал, ваш бывший солдат переводил его вопросы.

— Какая сволочь, — сказал капитан.

Демер продолжал спокойно:

— Вечером он принес мне воды, а потом помог бежать. Он очень странный юноша, господин капитан. Я не стал бы на вашем месте торопиться с выводами.

— Ладно, к черту парня. То, что он делает, касается только его совести. Раз я еще жив, значит, он меня еще не выдал. Остальное меня не волнует.

— Тогда к делу, — сказал Демер. — Основные части Завоевателей ушли за Лес и встали там на зимние квартиры, обирая деревни к югу от Ахена. В городе остался только гарнизон, сиречь Бьярни, Бракель и их головорезы. Бракеля мы хорошо потрепали прошлой ночью. У южных ворот имеется солидный склад пороха. Я предлагаю взорвать его…

Ингольв вопросительно поднял левую бровь, и Демер, усмехнувшись, продолжал с пугающей уверенностью:

— Я НАЙДУ человека, который сделает это. А если никто не согласится, взорву его сам. Рано или поздно все равно придется отправляться к богам Морского Берега. А так я хоть буду знать, что Завоеватели не смогут разнести наши баррикады пушками. Но нам ну жен хороший офицер, господин Вальхейм. И желательно с репутацией героя.

Он допил кипяток залпом, как будто это была водка.

Анна-Стина вздрогнула и быстро взглянула на брата. Ингольв задумчиво водил пальцем по скатерти, обводя один и тот же узор. Демер терпеливо ждал. Прошло несколько минут, прежде чем капитан поднял голову и сказал:

— Хорошо.

В этот момент в прихожей зашаркали чьи-то неуверенные шаги. Заговорщики оцепенели. Первой опомнилась Анна-Стина. Она протянула руку, осторожно сняла со стены карабин и через стол подала его брату. Ингольв взял оружие, встал и бесшумно скользнул в прихожую.

Сжав губы, Демер стал нервно озираться, поскольку свое ружье оставил у входа. Воцарилась странная тишина.

Потом они услышали, как Ингольв откладывает карабин в сторону. Через несколько секунд дверь в гостиную раскрылась, и брат Анны-Стины втащил, ухватив под мышками, темнокожего оборванца. Порозовев, Анна-Стина встала. Ингольв не слишком бережно уложил Синяку на ковер и, поставив стул посреди комнаты, уселся.

Анна-Стина и Демер переглянулись.

— Я запирала за вами дверь на засов, господин Демер, — сказала молодая женщина растерянно.

— Помню, — кивнул он.

— Дверь и была заперта, — не оборачиваясь, сказал Ингольв.

Купец третьей гильдии усмехнулся.

— Что вас так развеселило, господин Демер? — сердито спросил Вальхейм. — Я очень хотел бы знать, что означает это появление.

— Не все ли равно, — произнесла Анна-Стина. — Завтра спросишь его сам.

Ингольв склонился со стула и сильно толкнул Синяку ногой.

— Как ты вошел? Почему пришел сюда? Кто тебя послал? Завоеватели?

На него бессмысленно смотрели мутные синие глаза. Ингольв обернулся к Анне-Стине.

— Сейчас я приведу его в чувство. Принеси холодной воды.

Но девушка скрестила руки на поясе и не двинулась с места.

— Почему не сразу раскаленный шомпол?

— Анна, это может быть очень серьезно.

В разговор вмешался Демер.

— Господин Вальхейм, я думаю, он просто болен. Дайте ему прийти в себя, и он вам все расскажет.

Ингольв резко повернулся в сторону бывшего купца.

— У вас имеются какие-то свои соображения на этот счет?

— Да, — прямо сказал Демер. — У меня есть серьезные основания предполагать, что этот… э… молодой человек в бреду мог не заметить запертой двери и пройти сквозь стену.

Анна-Стина начала осторожно собирать со стола посуду.

— Давайте отложим разговоры до утра, — предложила она. — Ингольв, ты не можешь выкинуть бедного парня на улицу в таком состоянии. Что бы он ни натворил. Одна ночь ничего не решает.

— Как знать, — медленно сказал Ингольв.

Вальхейм топтался в прихожей, стаскивая сапоги. От него несло морозом, лицо раскраснелось. В руках он держал корзину, в которой перекатывалось с десяток подмороженных картошек. Где он доставал продукты, никто не знал. Анна-Стина старалась не задаваться этим вопросом.

Подхватив корзину, Вальхейм ушел на кухню, где скоро загудела печка.

Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась к дивану, где вчера вечером оставила больного, свалившегося на них как снег на голову.

Утренний белый свет заливал смуглое лицо, на котором ярко горели большие синие глаза, и Анне вдруг показалось, что форт пал только вчера и Ахен затаился за окнами, уже оставленный одной армией и еще не занятый другой.

Она подсела на диван.

— Тебе лучше?

— Спасибо, — шепнул он.

— Почему ты ушел тогда, ничего не сказав? — спросила она укоризненно.

Он прикусил губу, но ничего не ответил.