Завоеватели Хаецкая Елена

Подвальный этаж башни был ярко освещен факелами. Бьярни, разгоряченный и потный, обтирал ладонью лицо и торопливо рассказывал Хильзену:

— Напали на здание магистратуры. Самоубийцы какие-то…

— Ты не думаешь, что это может быть посерьезнее, чем просто самоубийство? — предположил Хильзен, морщась.

Бьярни поднял голову и с секунду пристально смотрел в бледное лицо молодого человека.

— Ты, конечно, умнее всех, Одо фон Хильзен, — сказал он язвительно. — Кроме тебя, конечно, думать никто не умеет…

Он обернулся и зло закричал на солдат, тащивших захваченных в плен неприятелей. Пленных было двое. Оба в неописуемых лохмотьях, залитых кровью и забрызганных грязью и снегом. Голова одного бессильно моталась, и Синяка видел два белых закатившихся глаз а на почерневшем лице. Солдат бросил свою ношу на пол.

— Осторожно, идиот! — взревел Бьярни.

Солдат посмотрел на командира ясными глазами (и Синяка узнал Хилле).

— Так он по дороге вроде как помер, — спокойно сказал Хилле и, не дожидаясь приказания, ухватил тело за ноги и поволок его прочь.

— Ну и дьявол с ним, — произнес Бьярни устало. — Ни черта вы не умеете. — Он возвысил голос: — И закопай его где-нибудь подальше!

— Ага, — сказал Хилле, и дверь за ним захлопнулась.

Второй пленник был еще жив. Норг и Тоддин привалили его к стене, чтобы Бьярни мог получше разглядеть его. Командир сунул факел в руки подвернувшемуся Синяке.

— Эй, кто там, посвети.

Пленник тяжело дышал. Его лицо было залито кровью и покрыто копотью. Но светлые глаза блестели лютой ненавистью. Бьярни поискал толмача и, не обнаружив, заорал, срывая голос:

— Синяка, черт бы тебя взял!

— Я здесь, — негромко сказал стоявший рядом Синяка.

Бьярни подскочил от неожиданности, однако довольно быстро взял себя в руки.

— Вечно шляешься неизвестно где, когда нужен, — сказал сердито и вдруг зевнул. — Устал я с вами, идиотами… Спроси этого ублюдка, сколько их и где они хранят оружие.

— Он не станет вам отвечать, — сказал Синяка. — Зачем зря тратить время? Шли бы лучше спать.

Бьярни поглядел на своего переводчика, и странная смесь раздражения и удивления мелькнула на грубом лице капитана.

— Ты себе не много стал позволять, а? — спросил он.

— Я сказал то, что думаю, — ответил юноша. — По-вашему, это много?

Бьярни вытащил пистолет и показал Синяке, что он заряжен.

— Я не собираюсь с тобой препираться. Если ты не будешь переводить ему мои вопросы, я пристрелю его на месте.

Синяка пожал плечами и обратился к пленнику.

— Это капитан Бьярни. Он спрашивает, сколько вас и где вы храните оружие.

— Будьте прокляты… — хрипло сказал окровавленный человек.

Бьярни, похоже, понял все без перевода.

— Там, в подвале, есть цепи, — сказал он, обращаясь к Норгу. — Не знаю уж, кого в них держали, но цепи хорошие, добротные, старые. Прикуешь его к стене. Веревки сними. А ты, — он повернулся к Синяке, — дашь ему воды. Не ровен час и этот сдохнет. Завтра поговорим. Остальным спать.

И затопал вверх, тяжело впечатывая каждый шаг в ступеньки.

Через полчаса Синяка спустился в подвал с кружкой воды и куском хлеба. В подвале было темно. Синяка вытащил из кармана огарок свечи, дунул на него, и во мраке затрепетал маленький огонек. Теперь Синяка мог разглядеть израненного человека, полулежавшего на каменном полу возле замшелой стены. Тяжелые цепи приковывали его к стене намертво. Одна свисала с обруча, охватывающего пояс, вторая держала руки.

Синяка поставил свечку на пол и присел рядом на корточки.

— Я принес вам воды, — сказал он. — А вот хлеб.

Цепи были такие тяжелые, что пленник с трудом мог двигать руками. Однако в хлеб впился с жадностью, а пил долго и шумно. Потом перевел дыхание и только тогда заглянул в освещенное слабым огоньком лицо Синяки. Смуглое, с ярко-синими глазами, оно было таким необычным, что пленник спросил:

— Ты кто такой?

Синяка не ответил. Врать ему не хотелось, говорить правду — тем более. Человек сказал:

— Ведь ты здешний, ахенский. Я угадал?

На этот раз Синяка отозвался:

— Верно.

— Мое имя Демер, — неожиданно сказал пленник. — Когда твои хозяева меня убьют, запиши его где-нибудь…

— Они мне не хозяева, — тихонько сказал Синяка.

Демер пристальнее вгляделся в поношенную одежду Синяки, скользнул взглядом по худым рукам и собрался было пожать плечами, но цепь помешала. Он устало привалился к стене головой. Синяка вдруг увидел, что он уже не молод.

— А кем вы были до осады, господин Демер? — спросил Синяка. Он думал, что Демер не станет ему отвечать, но тот отозвался сразу же:

— Купцом третьей гильдии.

— Значит, вы были богатым человеком?

— Можно считать, что так.

— Я всегда завидовал богатым, — признался Синяка.

— Почему? — равнодушно спросил Демер.

— Можно спать, сколько угодно, не нужно все время думать о еде, отдыхай, сколько влезет… — начал перечислять Синяка. — Есть время научиться читать, можно покупать красивые вещи…

Выслушав это простодушное признание, Демер усмехнулся.

— Быть богатым — тяжелая работа. Не такое это счастье, как тебе кажется. А купец — это почти разбойник…

Синяка помолчал немного, разглядывая своего собеседника. Несмотря на раны и тяжелые цепи, невзирая на свое безнадежное положение, Демер был полон сил и жизни. Синяка медленно произнес:

— Что бы вы сделали, если бы оказались сейчас на свободе?

— Глупости, — сердито ответил Демер. — Во-первых, завтра меня пристрелят. Во-вторых… Ахена больше нет. И никогда не будет. Твои дружки Завоеватели превратили его в плохо обустроенную казарму. Наши тоже хороши

— оставили город без боя. Была только горстка героев, которые защищали форт, но они погибли все до одного.

— Не все, — помолчав, сказал Синяка.

Демер вздрогнул, звякнув цепью.

— Откуда ты знаешь?

— Неважно. Насколько мне известно, господин Демер, их командир еще жив.

— Что? Ингольв Вальхейм жив?

Синяка глубоко вздохнул и кивнул.

— Я не хочу, чтобы вас убили, господин Демер, — сказал он. — Теперь помолчите. Мне нужно подумать.

Синяка сосредоточился, вспоминая, что и как он делал в подвале у Торфинна. Он позвал Марс и снова ему показалось, что железо заполонило весь мир. Но сквозь черноту, плавающую перед глазами, он все же видел, как цепь, лежащая на каменном полу толстым удавом, медленно покрывается пятнами ржавчины, потом буреет и через несколько минут рассыпается в прах.

— Вот и все, — сказал Синяка, обтирая о штаны потные ладони.

Сидя на полу, Демер быстро ощупал себя. Оковы исчезли бесследно. Он стряхнул с одежды пыль и поднял голову, дикими глазами разглядывая смуглое лицо, терявшееся в черноте подвала. В полной тишине было слышно, как у Демера стучат зубы.

Синяка сел на корточки и заглянул Демеру в лицо.

— Вам плохо? — спросил он. — Я старался делать все осторожно.

Демер закрыл лицо руками. Левую ладонь Демера наискось рассекала глубокая темная рана. Через несколько секунд он отнял ладони от лица, и глаза у него были уже другими. Синяке даже показалось вдруг, что сейчас Демер бросится целовать ему колени, и он поспешно отошел в сторону.

— Что это было? — глухо спросил Демер.

Из темноты донесся спокойный голос:

— Забудьте об этом, господин Демер. Лучше идите сюда.

Купец третьей гильдии осторожно встал и приблизился так, будто ступал по битому стеклу. Синяка, не замечая его, смотрел на каменную стену подвала. Демер дышал ему в затылок. Синяка поежился — ему было неприятно. И он сказал, незаметно для себя подражая властному голосу Торфинна:

— Идите.

Демер дико покосился на него:

— Куда идти? В стену?

— Да. Идите, не думайте! Вперед!

Демер шагнул. Резкая боль вспыхнула у Синяки в груди, в ушах отчаянно зазвенело. Он опустил голову на грудь и сжал зубы. Стена размазалась, ушла, растеклась, стала вязкой, и Демер исчез за ней.

Утро было снежным, белесым. Люди с «Медведя» проснулись поздно и принялись за свои дела. Под окнами башни, прямо на площади, разложили костер, и повар принялся варить завтрак на свежем воздухе. Бьярни, который в ночной стычке получил две небольшие раны, промаялся с ними до рассвета и теперь спал как убитый. Хильзен пытался поразить шпагой несуществующего противника, как всегда, сохраняя невозмутимо-воинственный вид. Он предпочел бы, чтобы перед ним был не воображаемый враг, а вполне осязаемый Норг, но последнему было не до поединков. Облизывая потрескавшиеся на морозе губы, он резался в карты с носатым рулевым по имени Меллин. Карты они нашли за синей жестяной печкой в башне. Они были сделаны из превосходной вощеной бумаги. Масти на них были обозначены диковинно: обезьяны, львы, попугаи и рыцари, разбросанные по карте в причудливом порядке. Играть такой колодой довольно сложно для человека непривычного. Но все же такие карты лучше, чем никаких.

Привалившись к печке, Тоддин лениво начищал какую-то пряжку и мурлыкал себе под нос боевой гимн «Под полосатым парусом». Когда песня доходила до всеобщего рева «аой!», певец негромко свистал.

В который раз Синяка подумал о том, что Завоеватели были просто людьми, не хуже и не лучше остальных. Гобелен, правда, со стены сняли, теперь он вместо постели для Деревянного Тоддина, но что с Тоддина взять, если он и вправду деревянный? Гадальными картами играют в подкидного дурака. Но ведь и это еще не повод резать их сонными.

Хильзен почувствовал на себе тяжелый взгляд и обернулся. Синяка не успел отвести глаз.

— Ты что так смотришь? — сказал Хильзен немного свысока. — Шел бы помог повару.

Синяка не шевельнулся, словно не расслышав.

Вскоре его размышления прервал крик Хилле, который спускался в подвал к пленнику накормить его.

— Удрал! Удрал, подлюга! — орал Батюшка-Барин, стоя внизу в темноте у лестницы.

Хильзен опустил шпагу и склонил голову к плечу. Норг прижал карты к широкой груди.

— Что он вопит? — недовольно сказал Норг. — Кто удрал? Этот вчерашний придурок?

Он покачал головой и снова погрузился в игру. Меллин лихо отбил атаку девяти «попугаев» десятью «обезьянами». Норг принялся пересчитывать «обезьян», тыча в карты толстым пальцем и чертыхаясь.

В комнату быстрым шагом вошел Бьярни. Его лицо пылало.

— Пленник исчез, — сказал он, в упор глядя на Синяку.

Тоддин оторвался от пряжки, которую с таким усердием начищал, и сказал:

— У тебя начались видения, Бьярни. На почве отсутствия баб. Попроси Норга, он тебе подберет поприличнее.

Бьярни метнул на него яростный взгляд, но Тоддин невозмутимо продолжал:

— По-твоему, этот несчастный перегрыз за ночь цепи?

Спотыкаясь, по лестнице поднялся Хилле. Он имел всклокоченный вид. Большие темные глаза блуждали, мозолистая ладонь растерянно ерошила кудри. Батюшка-Барин постоял так с секунду, а потом плюнул себе под ноги и сердито уселся на скамью.

— Ну, что там случилось? — спросил его Норг.

— Исчез! Смылся, паразит! — ответил Хилле. Он снова плюнул и растер плевок ногой, отчего на полу образовалось грязное пятно.

— А цепи он как снял? — полюбопытствовал Тоддин.

— Нету цепи, — пробурчал Хилле. — Он вместе с цепью удрал. Во… — Он развел руками и попросил: — Братцы, дайте выпить.

Синяка встал и пошел к кладовке.

— Стой, — сказал Косматый Бьярни.

Синяка поднял на него глаза.

— Ты разговаривал с пленником, когда приносил ему воду?

— Да, — тут же ответил Синяка.

— О чем?

— О разном…

— Кто он? Он говорил тебе, кто он такой?

— Бывший купец третьей гильдии Демер.

— Ах, вот как, — протянул Бьярни и вдруг схватил Синяку за худые плечи. — Он с тобой откровенничал! Я с тебя шкуру сдеру! Что он сказал тебе? Это ты выпустил его? Ты?

Норг отложил карты в сторону и поднялся.

— Вечно испортит настроение с утра пораньше, зануда, — проворчал он, подходя к капитану. Встав у него за спиной, Норг деликатно постучал Бьярни пальцем между лопаток. Бьярни дернул головой.

— Ключ, — сказал Норг, демонстрируя большой медный ключ с кольцом в виде дракона, бьющего хвостом. — Ключ-то был у меня. И замки на цепях запирал тоже я.

Хильзен задумчиво покачал носком сапога, в который острием упиралась шпага.

— Оставь мальчика в покое, — сказал он капитану. — Кажется, он говорил тебе уже, что в этой башне нечисто.

— Еще скажи, что его выпустило привидение, — сказал Бьярни, кривя рот.

— Если оно вывесило белый флаг… — начал Норг, заранее зная, что сейчас Бьярни зашипит от злости.

— Ты слишком нервный, командир, — заметил Хильзен с легкой ноткой презрения в голосе. — Ты, вероятно, полагаешь, что если периодически впадать в истерику, то, в конце концов, станешь берсерком.

— Сколько шума из-за какого-то кухонного раба, — буркнул капитан, сдаваясь.

Норг не любил неточностей и потому счел нужным сказать:

— Он не раб.

Это замечание окончательно вывело Бьярни из себя. Он несколько раз сильно ударил Синяку по лицу, отшвырнул его и вышел.

Синяка потер щеку рукавом, помолчал немного, а потом, ссутулившись, побрел вниз по лестнице.

Хильзен посмотрел ему вслед, но с места не двинулся.

Через десять минут Синяка был уже возле склада городской магистратуры, где ночью произошла стычка. Тела убитых, оставшиеся после прошлой ночи, еще не успели убрать. Зимой светало поздно, а гарнизонные солдаты любили отдохнуть. Ночью снегопада не было. Синяка увидел развороченные ступеньки, снесенные взрывом двери, пятна крови. Часовых убили ножом в спину. После кто-то специально возвращался, чтобы выколоть им глаза.

Синяка присел на корточки возле одного из убитых и с трудом перевернул окоченевший труп на спину. Это был кузнец Аст. В черной бороде сосульками смерзлась кровь и сверкали оскаленные зубы.

Подумав немного, Синяка примерил ногу к ноге убитого часового и осторожно снял с него сапоги. Когда выпал снег, Норг принес ему откуда-то ботинки, но они были тесноваты. Синяка присел на провалившейся ступеньке и стал переобуваться. Сапог был твердый, как камень. Синяка постучал голенищем о стену, чтобы немного размять его.

Обуваясь, он услышал скрип деревянных колес и стук копыт. Адски скрежеща по снегу деревянными ободами, из-за поворота вынырнула телега, в которую была запряжена терпеливая мохноногая лошадка. На телеге боком восседал Хилле Батюшка-Барин. Свесив ноги, он понукал животное, которое и без него неплохо знало, что ему делать и куда идти. Поверх мешковины, сваленной на телеге в кучу, с невозмутимым видом сидел Тоддин. Он придерживал кирку и лопату, чтобы не упали.

— Ха! Смотри-ка, кто здесь! — крикнул Хилле, завидев Синяку. Батюшке предстояло долбить мерзлую землю и он обрадовался возможности подкрепить себя беседой, прежде чем приступить к этому занятию. — А мне вчера здесь досталось, — продолжал Хилле, которого ничуть не смущала картина побоища, открывшаяся перед ним в ярком свете. — Ох, и врезали они нам! Смотри!

Он спрыгнул с телеги и подошел к Синяке, на ходу разматывая грязную тряпицу, дабы продемонстрировать синюю треугольную дырку на ладони.

— Граф фон Хильзен говорит, что это типично шпажная рана.

Тоддин тоже сунулся полюбоваться на дырку в ладони Хилле, чем доставил последнему немалое удовольствие. Затем Хилле снова намотал на руку тряпицу и затянул узелок зубами.

— Синяк… поможешь?

Синяка кивнул. Тоддин тронул его за плечо.

— Тебе не холодно босиком, парень? Обулся бы сперва.

Синяка растерянно посмотрел на свои ноги. Оказалось, что он все еще стоит в одном сапоге. Он натянул второй и побрел собирать трупы. Они были тяжелые и жесткие, как бревна. Синяка с Хилле перетащили их к телеге. Тоддин молча заворачивал тела Завоевателей в мешковину. Их было пятеро. Погибших ахенцев было значительно больше, и все они были так изранены, что страшно смотреть.

Понимая, что сейчас Хилле сделает попытку всучить ему кирку, Синяка успел опередить Батюшку. Погрузив на телегу последний труп, он хлопнул Хилле по плечу.

— Я пошел. Пока, Хилле!

— Ну и гад же ты, — беззлобно сказал Хилле и вздохнул.

Телега скрипнула; лошадка переступила мохнатыми ногами. Хилле боком заскочил на телегу и подхватил вожжи.

Проводив его глазами, Синяка присел на ступеньки, еще раз переобулся, намотав портянки получше, а потом встал и медленно поплелся прочь из города — в сторону болот.

Болото тянулось от горизонта до горизонта — белое, плоское, унылое, и небо над ним тоже было плоское. Сухой камыш и желтая осока, торчащие из снега, гнулись на ветру. И посреди этого бесцветного мира хмурым упрямцем высился Кочующий Замок. Ни снег, ни иней не тронули его гладких стен. Все так же зловеще вырисовывался на фоне серого неба острый хищный конус.

Синяка звонко закричал:

— Торфинн!

Его голос, казалось, разнесся по всему болоту. Несколько секунд невнятно звенело эхо, а потом, неожиданно близко, загремели подъемные решетки. Синяка стал смотреть. Но слуг с факелами не было. Решетка поднялась, скрипнули ворота — и на снег, кряхтя и охая, выбралась древняя бабка с клюкой. Была она в потертой мутоновой шубейке, из-под которой веселым сатином глядела юбка, в поношенных ботиках, в зеленом шерстяном платке, траченном молью. Синяка, никак такого не ожидавший, нахмурился.

Бабка деловито проскрипела:

— Чего тебе, служивый?

— Мне бы Торфинна, бабуся! — ответил Синяка, на всякий случай погромче — вдруг старуха попалась глухая.

Так и оказалось.

— Чего тебе?

— Торфинна!!

— А… — разочарованно протянула бабка. — Так бы и говорил. А кричать, служивый, незачем.

И замолчала, с недовольным видом жуя губами. Синяка помялся немного на снегу, а потом напомнил о себе:

— Холодно здесь, бабуся. Ты бы хоть чаю дала, что ли.

Бабка мелко покивала и заковыляла в замок. С приютской бесцеремонностью Синяка пошел за ней следом.

Она провела его затхлыми коридорами в небольшую комнатку, чрезвычайно пыльную и битком набитую хламом. В углу стоял стол, накрытый кружевной скатертью, серой от вековой пыли, а рядом грела буржуйка. Синяка присел на сундук поближе к столу. Крышка сундука была покатая, и сидеть было неудобно.

Бабка поставила клюку в угол, размотала платок, сняла шубейку, потом пошарила под столом и вытащила из лукошка несколько еловых шишек. Постучала по буржуйке коричневым пальцем. Дверца с визгом распахнулась, и из печки высунулась нахальная морда ящерицы. Она тут же раскрыла пасть и заворочалась среди раскаленных углей, издавая утробные звуки. Бабка поспешно сунула в пасть несколько шишек, тщательно оберегая пальцы от зубов, потом изловчилась и щелкнула ящерицу по носу, после чего та обиженно захлопнула пасть и уползла. Удовлетворенно хмыкнув, старуха закрыла дверцу. В комнате стало теплее.

— Это кто там у тебя живет, бабусь? — спросил Синяка, нацеливаясь взять печенье, сложенное на скатерти.

Бабка обернулась. Теперь она уже не казалась такой согнутой и уж совершенно точно не такой глухой.

— Саламандра это, — сказала она. — А я тебе, служивый, не «бабусь». Я тролльша Имд, понял? Я камень на любой дороге, дама пик в любой колоде, я булавка в кружеве, ниточка на рукаве…

— А я Синяка, — сказал юноша.

Старуха наклонилась к нему, и он очень близко увидел ее нос с красными прожилками.

— Это я, братец ты мой, и без тебя вижу.

— А вы Торфинну кем приходитесь? — отважился Синяка.

Тролльша позвякала в буфетике битыми чашками и отозвалась:

— Теща я его.

— Как теща? Разве у Торфинна есть жена?

Имд обернулась, поставила две чашки на стол и отрезала:

— Жены, служивый, нет. А теща есть.

Синяка подавленно смотрел, как она цедит из треснувшего чайничка жидкую заварку. Тролльша, казалось, напротив, была страшно довольна заполучить собеседника, и болтала без умолку. В основном она поучала.

— Запомни, — говорила она, шумно грызя печенье длинными желтыми зубами. — Ты, Синяка, маг из рода магов. Какое тебе дело до этой мелюзги, до людишек? Зачем ты с ними живешь? Срамота одна! Разве они тебе ровня?

— Так ведь я среди них вырос.

— Знаю, — с невыразимым ядом в голосе произнесла старуха. — В приюте для неполноценных детей. Много они понимают, кто неполноценный.

— Слушайте, госпожа Имд, — сказал Синяка, — какое вам до меня дело? Ну, жил бы себе и жил уродом, в назначенный срок умер. Что на меня тратить драгоценное время?

Имд фыркнула в блюдечко, брызнув при этом на скатерть.

— Ты, служивый, сам напросился. А насчет всего остального ты полный дурак. Ты могущественный, пойми. Ты всем нужен. И Торфинну, и мне. Понял?

— Она склонилась через стол и нацелилась на Синяку острым подбородком. — И этим болотным господам тоже. Только ты их не слушай, Синяка. Подумаешь, Орден Закуски! Великий Магистр! Название одно… Этот Ларс Разенна — авантюрист и болван, он тебя быстро в гроб загонит своими трапезами. Ты посмотри только, с кем он водится… Голь перекатная. Этрусские боги, тьфу! Гони их в шею, если заявятся.

— Разенна спас мне жизнь, — сказал Синяка.

— Чушь, — отрезала теща Торфинна. — Он послужил орудием в руках Высших Сил. Высшие Силы, — она подняла вверх корявый палец, — они ведь тоже дорожат тобой. Ты слишком тяжелый груз на Весах Равновесия, чтобы тобой можно было разбрасываться. Учти это.

— Учту, — сказал Синяка. — А скажите мне, мудрая госпожа Имд… — Он заметил, что при этом обращении коричневое лицо старухи залоснилось от удовольствия и повторил: — Многомудрая госпожа Имд, скажите, отчего не исчез с болот Кочующий Замок? Что задержало Торфинна в наших краях? То есть, я рад, что он здесь, но ведь замок кочует…

Имд глубоко и выразительно вздохнула, и Синяку окатило запахом тины.

— Потому что нужно обладать своей собственной мудростью, дабы оценить мудрость других. Тебе, мой мальчик, это дано свыше; Торфинн же, мой несчастный зять, увы, этого дара лишен. Говорила я ему: не сажай замок на болото. Мало ли что? Стихия, то, се… Он не послушал. И в результате нас засосало в трясину. Вес-то немаленький! В назначенный час мы не смогли подняться. Охо-хо…

Она сокрушенно покачала головой и погрузилась в нечленораздельное бормотание, суть которого сводилась к сетованию на неразумие младости.

Синяка хлопал ресницами и усердно пил чай. Ведьма внезапно замолчала и посмотрела на него в упор вполне осмысленным взглядом.

— Вот так-то, батюшка мой, — заключила она и налила себе еще чаю.

— Сегодня утром в городе у складов было много убитых, — сказал Синяка.

Старуха покивала.

— Война, а как же… Это очень даже часто бывает.

— Я хотел бы поговорить с Торфинном.

Старуха невероятно поразилась.

— Об чем поговорить-то? Об покойниках?

— Да.

— Чего об них говорить, служивый? Покойник — он и есть покойник. И кушать не просит. — Глаза старухи снова помутнели. — А вот об тебе поговорить требуется, солдатик. Я тебя хорошо вижу, хорошо… Ты родился в последний год славы Ахена, когда высоко стоял Юпитер. Сказано было о годе том: «Полководцы взаимно будут друг друга остерегаться», а что сие означает, до сей поры неведомо. Привстань-ка…

Она выволокла из сундука большую книгу с застежками и раскрыла на середине. Страницы вкусно захрустели.

— Юпитер, — замогильным голосом провозгласила старуха. — Родившиеся в этот год люди бывают добродетельны, справедливы, ласковы, набожны, стыдливы, белотелы (тут она хихикнула), редкозубы, волосы темно-русые, к женщинам склонны, зло ненавидят и до восьмидесяти доживают. Все, касатик. До восьмидесяти тебе намеряно.

И решительно скрестила на груди руки.

— Все это замечательно, — сказал Синяка. — Ненавидеть зло и все такое…

Имд мелко захихикала.

— Дурачок, — ласково сказала она. — Увидел пять покойничков и примчался, волосья дыбом. В обитель Зла пришел, к Торфинну — разбираться, что ли? Счет предъявлять?

— Предположим, — не стал отрицать Синяка. — Говорят, Торфинн летит на Зло как муха на падаль.

Противу его ожиданий старуха не обиделась, затряслась в беззвучном смехе.