Нет предела Самуйлов Виктор
– Может, помогу? – с сомнением оглядывая офицеров, спросил Гринев.
– Иди, иди, сами управимся.
– Ну, ладно, – качнув головой, шофер скрылся за дверью.
– Распустил ты его, Болотков.
– Ничего подобного, а вот от помощи зря отказались, он бы за десять минут управился.
Андрей Яковлевич сердито посмотрел на Генку:
– Язык придерживай при подчиненных.
– А то, он дурак.
Да что с тобой, салагой говорить. С чего начнем? Кто на кухне? Я, наверное. А вы формой займитесь. Через полчаса, Генка, исколов пальцы иголкой, взвыл.
– Где этот чертов военком? На кухню смылся.
– Ну, что кричишь! Давай сюда. Погоны не можешь пришить. Что значит, не кадровик.
– Ага, не кадровик, – Генка облегченно перевел дух. – Ну, как там закусь?
За стол Олег офицеров пригласил уже в форме. Примерил фуражку, пару раз крутанулся: кругом, направо, налево.
– Как и не снимал, – удивился военком.
– А что ему сделается, сам же говоришь – кадровик, – хмыкнул Генка.
Андрей Яковлевич открыл холодильник, достал бутылку водки.
– Хватит коньяк жрать, – разлил сорокоградусную по стаканам. – Больше ничего не нашел, рюмок, фужеров нет, – встал, расправил плечи, подобрал животик, – ну, давай, капитан Максимов, не посрами Отечество! Друзей не забывай! Подвинул Олегу огромную мясистую помидору, – Бычье сердце, – люблю целые, с грядки, угощайся! – Окинул внимательным, прищуренным взглядом комнату, застолье, посмотрел на Олега, – Хоромы, скажем так, не богаты, не богаты. Но глаз нужен. Кто присматривать будет?
Болотков наполнил стаканы.
– Кто присматривать будет?
– Есть тут одна, – нашелся Олег.
– Надежный человек?
– Да что ты прицепился! – не выдержал Генка. – Все мы сделали. Живым выйдет из этого дерьма, сам тут жить будет. Нет – сыну распорядился.
Андрей Яковлевич взял стакан.
– Гена, ты ведь, действительно, молодой. Из-за этой площади такой может сыр-бор разогреться, что и костей не соберешь. Ну, а если все по уму сделали, то и слава богу.
Болотков открыл холодильник, достал еще бутылку.
– Ну что, теперь за пап, за мам?
Олег помалкивал, закусывал ветчиной, сыром. Он проголодался, дело уже к вечеру, а кроме стакана вина с утра во рту ничего не было.
– Ты ешь, ешь, – напутствовал его полковник. – Смотри, как живые, – он ножом с хрустом развалил надвое трепещущую, исходящую розовым прозрачным соком, помидору.
Генка протянул к мясистой красной половине руку, неожиданно отдернул ее:
– Да оно бьется!
– Ну, все, готов ЭНША.
Андрей Яковлевич макнул дольку в солонку, отхватил кус: по жирному подбородку заструился сок, закапал на скатерть, оставляя почему-то ярко-красные, расползающиеся пятна. Испуганно уставился на них, тряхнул головой, растеряно глянул на Сарина, потом на Болоткова, потрогал пальцем, лизнул. Опять растеряно посмотрел на офицеров.
– Язык прикусил от жадности, – засмеялся Генка, – Смотри! С лица сходит, сейчас блевать помчится.
И действительно, военком, зажав рот ладонью, ринулся в ванную.
– Зачем ты его так?
– А… пошел он! Крыса! Ты был на кладбище?
– Конечно.
– Вот, вот, у него спроси. На аркане не затащишь. Он – «не переносит» – зло передразнил Генка. Взял половину похожего на сердце помидора, аккуратно посыпал солью, откусил, потом еще, еще.
– Вот и все. Прекрасная овощь, чем и знаменит наш город. Налегай, там таких нет. Вспоминать будешь – слюной изойдешь.
Появился Андрей Яковлевич, смущенно покряхтывая, подсел к столу. Долил в стаканы водки.
– С детства кровь не переношу.
Генка что-то хотел сказать, потом махнул рукой.
– По последней! Завтра с утра заскочу за тобой. Борт транзитом до Ташкента будет, может, на нем получится.
Вышли из подъезда. Вечерний воздух посвежел, загустел запахами. С Волги потянуло пахучей сыростью. Болотков раздул ноздри, развернул грудь.
– Как вода-то пахнет. Вроде гнильца, вроде прелость, а вроде огурцами свежими.
– Травой скошенной, сеном степным, – вставил военком.
– Морем: йодом, солью, рыбой, – добавил Сарин.
За домом зашумела машина, вывернулся из-за угла Газик. Андрей Яковлевич приобнял Олега.
– Ну, капитан, ни пуха, ни пера. Завтра без меня. Чем мог, тем помог!
Болотков сплюнул три раза:
– Там я пакетик положил, в сумку твою курсантскую, отдашь, если спросят меня. – И на вопрошающий взгляд Олега, небрежно бросил:
– Ничего криминального. Деньги там. Знакомый попросил передать с оказией. Долг, какой-то. Не афишируй особенно, – махнул рукой, – до завтра.
Олег постоял, не спеша побрел по тропке, среди сосенок, в сторону автобусной остановки. Мучительно хотелось увидеть сына, прижать, приласкать, почувствовать родное, доверчивое тепло под рукой. Посмотрел на себя в оконное стекло магазина: фуражку забыл. Остановил такси: «Подбросишь до окраины?» – «Садись, командир!»
Таксист попробовал разговорить Олега, но, встретив короткие односложные ответы, замолчал.
– Тут сверни, – Сарин показал на проулок. – Потихоньку рули, у второй улицы остановишься.
Этот город любил природу: хоть центр, хоть окраина – зеленые аллеи. Тещин – второй дом. У двора асфальт, в этот год, наверное, положили? На лавочке, в тени тополей сидит сама; старшая дочь, Ольга, стоит напротив. Сын с велосипедом ковыряется, прислонив его к дереву. Сарин отпрянул от окна, шофер молчал. Олег гонял желваки, вминая в себя желание рвануться из машины, упасть перед ними на колени, крикнуть: «Люблю я вас, простите; может, никогда уж не увидимся, не держите зла, обиды на меня!»
Ольга что-то сказала сыну. Тот, беспомощно запнувшись, сделал несколько шагов к машине.
– Поехали!
Когда выезжали на трассу, Сарин оглянулся: три одинокие фигуры застыли у кустов сирени: «Вот и проводили». Шофер покосился на Олега.
– Твои?
– Да… мои…
– Куда теперь?
– Назад, домой.
– Уезжаешь куда?
– Уезжаю.
– В Афган, наверное?
– Может быть…
– Чего ж не вышел, а как не увидишь больше?
– Испугался.
– В таких делах страх побоку, семья не шутка. Вот у меня, например, – досказать не успел, подъехали к остановке.
– Извини, сколько с меня? Домой пойду.
– Подожди, командир, не надо денег, на минутку задержу, – шофер, может немного старше Олега, достал из бардачка бутылку водки, – Желаю тебе, капитан, вернуться живым и здоровым, к семье вернуться. Счастья желаю от всей души. Он выпил, налил Сарину.
– Спасибо за добрые слова, за пожелания, и тебе всех благ.
Долго стоял на остановке, провожая и встречая автобусы. Стоял, ждал, может приедут. Нет!!! Никого нет. Побрел домой.
Вынул из вещевого мешка полевую курсантскую сумку, взял в руки пакет. «О-го-го! Рублями насовали. На паперти стоял?» – опустил сверток в среднее отделение, с одной стороны положил томик стихов Блока, с другой пару общих тетрадей с конвертами. Кому писать? Сверху положил бритвенные принадлежности, тюбик зубной пасты, крем, одеколон… «Вот так-то лучше будет». Вышел на балкон.
- …все на земле умрет,
- и мать и младость
- жена изменит,
- покинет друг,
- но ты ищи другую радость…
Блок… Жгуче защемило где-то глубоко внутри, сгреб на груди рубашку, вместе с кожей прихватил, больно, даже не заметил. Замотал головой, застонал. Не думалось, что так трудно будет менять, пусть никчемную, пустую, но ставшую такой привычной, эту жизнь. Часть какую-то, часть… А как легко получалось в пару со стаканом водки, в одинокие вечера отправляться к черту на куличики.
Вот и намечтал… Мой дом, моя крепость, – все беды, невзгоды нес сюда. Больной, униженный, избитый в любом состоянии стремился под эти стены… Захлопнул за собой дверь, и все: можно упасть, перевести дух. Олег любил свою квартиру, как живое существо любил, как отца, уверенного, сильного, которого чуть помнил, и которого ему так не хватало в детстве. Он не бежал со своими болями, переживаниями к матери: терпел, мучился, уходил на речку, часами сидел на берегу, вглядываясь в мрачную глубину. А теперь вот эти стены. Все нес сюда: унижения, растерянность, стыд. Отлежится, отболит, передумается, перетрется, и, как говориться, с Богом, вперед.
Из-под балкона кто-то его позвал. Перегнулся через перила: соседка с нижнего этажа, Света.
– Ты что там пыхтишь? Гостей проводил? Что за праздник?
– Добрый день, Светочка! Может, зайдешь на минуточку? Дело у меня к тебе небольшое.
– Ладно, загляну. Дочку уложу и забегу.
В некоторой обиде Олег на Свету. Красивая, молодая, одинокая женщина, живет с дочкой. Больше ничего о ней Сарин не знает. Если не брать в расчет, что относится к нему с сожалеющей покровительностью. Считает его неплохим мужиком, но для жизни никчемным человеком. А лучшего отношения и ждать нечего. Раза два пугал соседку Олег, и обязательно ночью это случалось. Замок у него английский: дверь захлопнул и все. Через балкон Светкин лезть приходилось. Выговаривала та ему, Сарин отмалчивался: обидно, а что сделаешь. Не всегда таким был.
С Дальнего Востока началось: сбежала от него Ольга. Сарин в госпиталь попал, жена забрала сынишку – и к маме. Приглянулся молодой техник, загуляла разлюбезная, и тю-тю. Турнули Олега из армии, с полгода по миру поболтался, к семье решил податься. Считал, что он – сторона пострадавшая, униженная: вроде, простил любимой – все будет хорошо. Ан нет, по-другому считала Ольга. Понесло его милую по гуляньям, не остановить. Техника побоку, мужа по-другому. Так и расстались с драками, скандалами, с милицией.
Ну, а с соседкой подлое недоразумение произошло. Света думает, что Олег ей банки на балконе побил. Ох, как она возмущалась тогда, грозилась участковому сообщить. Сарин застыл, окаменел, в ушах звон, кровь от лица в сердце острыми, больными толчками. Казалось, разорвется на куски от обиды и унижения. Не разлетелось. Только и спросил у Светы: «Когда банки я тебе разбил?» – невидяще отвернулся.
Заскочил он тогда домой в неурочное время, без предупреждения. Долго не открывала Ольга, наконец, щелкнул замок, лицо – белее мела, в полуобморочном состоянии, особенно, как на балкон вышел. Вот так, оказывается все было. И покатился снежный ком – разлад в их семье, беспорядочно и безобразно.
Обиделся на свету Олег. А та, признав ошибку, кокетничает потихоньку. Только сосед сумрачен, глаза опустит, и стороной. Да не обида это, самолюбие мужское, униженное, голову к земле гнет. Видится Сарину теперь во всяком взгляде насмешка и презрение. Мол, что, мужик? – гуляет твоя баба? Пьешь, вот и гуляет! А может, и пью потому, что она подлая. И люблю ее, такую, не смотря ни на что.
Олег осмотрел комнату – непорядок. Чтоб не вызывать лишних вопросов, форму убрал в шкаф. Чемодан и вещмешок забросил на антресоли. Немного нервничал: мальчишка, тепла ему, видишь ли, захотелось, ласки, слов добрых, рук женских, нежных. А все же устал от одиночества, неустроенности, от мужских, жестких компаний. Отношения грубые, иногда злые. На себя злые: за безденежье, за нищету, за невозможность чувствовать себя мужиками в этом мире.
В дверь позвонили. Светлана – стремительная, черноокая хохлушка, робко осмотрелась.
– Ты один?
– Конечно, заходи.
– Никого не оставил?
– А… вот ты о чем?
Это бывшие сослуживцы на проводы зашли: уезжаю. С женщинами принципиально не вожусь. Проходи, присаживайся.
– До сегодняшнего вечера, да? Ого! Какой стол! И ветчина… а фруктов… виноград, арбуз. Все не тронуто. Ждал своих, наверное? – Света внимательно, понимающе посмотрела на Сарина.
Олег, чуть подумав, ответил:
– Они ведь не знают, что я уезжаю. Жди, не жди: не приглашал… Не догадались, сердце не подсказало. Да… вот так, не нужен я им…
– Ты меня для чего пригласил? В пазуху плакаться?
– Ну, что ты! Дело есть.
Она села на стул, к окну, оценивающе окинула взглядом Олега.
– Треба присмотреть за таким гарным хлопцем? Не жених, мечта: и квартира, и друзья. А где форма? Я же видела, ты по улице в ней ходил. Опять в армии?
– Это я так, для баловства. А если серьезно, без шуток, пару лет подождешь, вот тебе и жених.
– Ой, как долго, я старая буду.
Олег засмеялся.
– Ну, как хочешь. Не найдешь никого, мои слова не забудь.
– Запомню, – лукаво стрельнула глазками. – За что пьем? Куда собрался?
– На Север завербовался.
– Ну, и дурак! – женщина замахала руками. – Ой, какой крепкий. Коньяк? Чей? Иностранный, наверное?
Сарин улыбнулся:
– Лучше нашего, армянского, нет.
– Ну да, тебе видней. А все ж зачем едешь?
– Для чего на Север едут? Денег заработать. Жизнь посмотреть.
– Гроши и тут можно зробить, и жизнь всю не охватишь. Другим оставь, тебе чи мало? – Светлана, вытирая полотенцем яркие сочные губы, плотно подвинулась к Олегу, заглянула в глаза, – Ты извини за тот случай. Люди вы новые. Мужик пьет, баба, естественно, гуляет.
Сарин сердито насупился:
– Как удобно: все на нас.
– А что? Совсем, совсем, прям, пай – мальчик?
– Ну, не совсем…
– Если не совсем, нечего оправдываться. Давай в постелю, ты ж на этот разговор приглашал?
Сарин ошалело уставился на женщину.
– Ну, что вытаращился! Где спальня, хватит закусывать!
Что за напасть, думал Олег, появись ты дня на три-четыре раньше, и пропади все пропадом.
Несколько раз за ночь Света бегала к себе: проверяла дочурку. Уже с рассветом, хищно-бесстыже потянулась, изогнувшись сильным, смуглым телом, выставив упругие, мячиками с розовыми сосками, груди, проговорила:
– Эх, и дура я! Какой мужик под боком прел! Отмыть, приодеть, подкормить… оставайся, Олеженька, на кой тебе этот Север.
Сарин опустил глаза.
– Поздно уже, немного б раньше.
– Ну что, «поздно»… Отдай подъемные или проездные, как их там. Если истратил, найду…
Светлана заегозила ногами, сбросила на пол одеяло, повернувшись, навалилась на Сарина. Жарко задышала в лицо.
– Приезжать будешь? Писать не забывай, письма люблю…
– Обязательно! Писать, приезжать, любить! Следи за квартирой: ключи тебе оставлю. Она забронирована, все в порядке. Квитанция за квартплату на телевизоре.
– Разберусь.
Олег проводил Светлану, потер глаза, взлохматил волосы. Поспать бы… но нет, нужно собираться. Прибрал все, просмотрел углы и закоулки, полазил по антресолям. Кроме паутины нет ничего, все добро за два года жизни. Глянул на часы, время терпело, привалился на диван. Кажется, только прикрыл глаза, и память готовно унесла его в свинцово-промозглые тяжелые облака, мотнула и бросила в ледяную, бездонную пучину. Какая же все-таки препротивная штука, память… Лучше бы вперед заглянуть?.. Нет! Туда и вообще ни к чему. Значит, так тому и быть, если впереди темно и непонятно, то только в воспоминания…
Глава 4
…Запах йода, секущая боль в лице, заломило, закрутило руки. Сквозь мутную пелену проступило наклонившееся над ним лицо, огромные глаза, вытягивающие боль из его измученного тела. В них вопрос, улыбка, и сострадание. Та история имела доброе начало…
Больше месяца пролежал в госпитале Олег. С докторшей познакомиться не удалось, издали несколько раз видел ее: о, как гордо шествует по коридору, – забоялся. Узнал, что зовут Марина Ивановна, что хирург. Что муж ее полковник, начальник хирургического отделения. Лечащий врач у Сарина, нейрохирург, добродушный, пожилой майор и на осторожные расспросы Олега, лишь лукаво посмеивался. Эх, летчик ты налетчик, не тот у тебя полет, молодой человек…
В дверь настойчиво затрезвонили, Олег растерянно таращился на беленый потолок. Ну надо же, как реально: запах йода, острый, соленый вкус на губах, внутри, в легких, в сердце. Покачиваясь, встал. Резко сильно провел ладонями по лицу, открыл дверь… Генка, слегка припухший, с тремя царапинами на щеке: припудрено, но все равно видно. Олег усмехнулся, – Кошачья востра коготка?
Болотков смущенно вздохнул, – Да… чуть глаза не выдрала: ревнивая, спасу нет. Ты-то чего расцвел? – Блудливо поводил носом, – Понятно все! Сочувствую, на твое око никто не посягнет. Готов? Давай на посошок!
Олег чуть пригубил, Генка махнул полную рюмку, крякнул.
– Красные тельца и все такое восстанавливается.
– Мне кажется, у тебя этого и так с избытком, – кивнул на веснушчатую физиономию Болоткова.
– Этого хватает, другие проблемы одолевают. Присядем на дорожку, и с Богом!
В машине Генка напутствовал Сарина.
– Все как договорились. Сейчас мчим в Самару: мне в штаб округа. Генка погладил оцарапанное лицо. Вздохнул:
– По дороге заедем в Смышляевку, на аэродром, к транспортникам. АН-12 в Ташкент идет. Документы в порядке. Разберешься, я думаю, в этих Бетеэрах, БМ едри их, пешках! Командир мотострелкового разведвзвода. Вроде не по возрасту должность, ну, как покажешь. К вертолетчикам не лезь, их там сейчас чуть не пол вашего курса. Ну, не дай бог, столкнешься где, объясни, что к чему, свои мужики поймут. Со штабистами не вяжись, еще та сволота. Ну, все. Вздремну немного
Генка расслаблено навалился на дверцу. Сарин вглядывался в открывающийся ландшафт. Молодец, Болотков, своей напористой опекой не позволил расклеится, запаниковать. День, второй, – и мчит юркий трудяга-газик по бетонной, прямой как стрела, трассе Москва – Куйбышев. Посадки вдоль дороги рассекают уходящую в горизонт степь. В шелковистом изумруде проносятся поля, расчерченные квадратами заградительных лесополос. Как будто кто-то огромным ножом несколько раз, наотмашь, секанул эту нежную ковровую зелень. Чего там только не растет в этих тенистых, рукой человека на сотни километров протянутых, лесных, узких лентах. Сажали дерево и кустарник, способные плодоносить и укрепить землю, задержать снег, влагу. Есть теперь, где усталому путнику укрыться, отдохнуть в ненастье и зной.
Вспомнил учебные полеты в летних лагерях в самые жаркие дни, вот как сейчас: июнь, июль, – действительно пекло. Солнце нещадно жарит, пить хочется спасу нет. А вода и есть вода: сколько не пьешь, все потом уходит, слабость по всему телу. Не вспомнить, кто предложил: бегали в ближайшую посадку, вначале вишню брали, сок давили. Потом ягода разная пошла: малина, смородина, крыжовник. Насколько легче переносить жажду и усталость, глотнув кислого, до ломоты в скулах сока. Целый день на жаре. Далекое бесшабашное время, здоровье, молодость, полеты, полеты… Олег грустно улыбнулся, майор Давлет… Только и время об этом таджике вспомнать.
Глава 5
– Не сопи, – вдруг буркнул до того похрапывающий Болотков, – желал бы быть на твоем месте. Завидую по-черному, даже злюсь. Везет же дуракам и…
– И пьяницам.
– Да-да, и пьяницам. Сто процентов инструкторов написали рапорта. Да что летчики! Каждый вшивый камендантишка или завсклада изъявил желание пролить кровь за веру и отечество. Вопрос за чье, и кому…
– Ну что в этом плохого? – удивился Олег. Генка покосился на него.
– Ничего, все нормально.
Сарин дернул подбородком:
– Пусть пишут, может повезет.
– Ну да, повезет в цинковом гробу вернуться. Ты что думаешь? Все прям аж спотыкаются, в Афган спешат? А если и спешат, то только не геройствовать. Тебе б задуматься.
– Никак не пойму о чем ты говоришь? Это ж большая политика. Нас Штаты со всех сторон жмут. У границы топчутся. Мы что, по-твоему, смотреть должны? По лапам им, по лапам! Апрельская революция, народ новой жизни желает. Ни оружия, ни армии у них нет. Задавят и к нам подберутся. Не-е-т, мне нечего думать: вперед и только вперед.
Генка внимательно смотрел на Олега, потом усмехнулся, почесал царапины:
– Крепко же ты пил все это время, капитан, ой, как крепко.
– А при чем тут «пил»?
– Ни при чем, конечно. Может это и к лучшему. Про пакет не забудь! Кто подойдет, спросит, привет от меня.
Через полчаса свернули на щебенку, минут через десять остановились у КДП. Генка поднялся наверх. Еще оттуда махнул рукой, дескать, все в порядке. Плюхнулся облегченно на сиденье.
– Успели, давай во-он к тому… дальнему.
Из открытого люка самолета кто-то грозил им кулаком.
– Чуть не на час из-за вас вылет задержали, – сердито выговаривал полноватый, в возрасте, командир экипажа. Щеки его, изрытые щербинками, пунцовели раздражением. В распахе ворота летной куртки комбинезона виден был полковничий погон, – Если бы не афганец, черта с два стал ждать. Все! Погнали!
Болотков обнял Олега, троекратно поцеловал:
– Давай, Олежка, ни пуха тебе!
– К черту! – Сарин сплюнул три раза.
– Это кто? Друган твой или родственник? Обскакал тебя корешок, обскакал, – засмеялся всеми щербинками полковник. – Не горюй, догонишь! А может и нет… Куда? Кем?
– Разведвзвод, пехота.
Полковник присвистнул:
– Да… нет, пожалуй, не догонишь! – испытующе посмотрел на Олега, – Не тужи. Располагайся как дома, – Отвернулся, матюгнулся вполголоса.
Грузовой отсек самолета забит тюками, ящиками. Несколько человек сопровождения груза и присоединившийся к ним Сарин устроились в гермокабине. Четыре солдатика с автоматами да прапорщик на Сарина – ноль внимания. Как запустили двигатели, кто где устроился, сразу же и уснули: устали ребята. Не мешало бы и ему вздремнуть: ночь получилась без отдыха: «Ух, жгучая женщина!» Сарин досадливо закрутил головой. Всегда у него так, ну чуть пораньше. А что бы это изменило? Наверное, ничего. Может и ждать будет. Жив буду, вернусь. Уголек поехал рубать, или чем там за полярным кругом занимаются? Хмыкнул. Неплохо у них получилось. Видать, давно баба одна.
У него и того хуже. Последний год, как говориться, избегайте случайных связей. Ну а какие еще могут быть у таких, как он? Под утро продерешь глаза: голова болит, рядом пьянь какая-нибудь расхристанная валяется. Тошно, противно, и главное, непонятно: было чего или нет? Ноги в руки и бежать от стыда и досады. Тут же все получилось в полном сознании. Олег вздохнул. По пьянке все же лучше. Было – не было, жалеть не о ком. А так! Вроде не налюбился, еще бы пару таких ночек, да жизненные перспективы как бы подмигнули…
Двигатели мощно заревели, корпус самолета задрожал, завибрировал. Сейчас пойдет. Ну все! Олег несколько раз сжал кулаки. Теперь все!
Самолет разгонялся, увеличивая скорость, прапорщик, медленно заваливаясь, опрокинулся на сиденье. Сонно махнув рукой, ухватился за дюралевую спинку, но так и не открыл глаз.
«Силен мужик. Пора и мне устраиваться, часика два, а то и больше будем в воздухе», – положил под голову вещмешок, полежал, закрыв глаза, – не спалось.
Вспомнил такой же полет, наверное, над теми же местами. В Фергане, в десантной дивизии проходил срочную службу Сарин. После школы поступал в институт физкультуры в Смоленск, не прошел по конкурсу. Год на лесопилке бревна кантовал, весной призвали в армию. Полгода учебки и рота разведки: связист – радиорэлейщик. Самое боеспособное подразделение в десантуре. Так что зря беспокоился Генка. Знаком Олег и с БТРами и с БРДэмами.
Пески, пустыня, растрескавшиеся от жары такыры, иссушающая все существо жажда… Прошел через это Сарин. Однажды на учениях потеряли его, а тут песчаная буря. Горизонт вздыбился, растворяясь в серой мгле; поползла, вырастая на глазах в страшное чудовище, черно-багровая пелена. Солнце исчезло, поглощенное мраком, навалившимся давящей, осязаемой тяжестью. Еле успел, обмотав голову гимнастеркой, упасть между камнями. Казалось, наступил конец света: вмиг завыло, заскрежетало: земля, в которую он вжимался, дрожала, как в ознобе: камни шевелились, как живые, готовые унестись в страшном смерче. Ослеп и оглох Сарин в доли секунды. Стало трудно дышать: пыль забивала горло, легкие. Руками вцепился в землю: заклинился между камнями. Не раз вспомнил Бога юный атеист. Ноги рвало и метало ветром, чуть не отрывая от тела. Олег пошевелил языком: и сейчас чувствуется противный скрип песка на зубах. Ураган, стремительно налетев, так же быстро и умчался. Сарину двое суток пришлось выбираться из пустыни. Опять лезешь в пекло…
Тревожно на душе. Надо как – то отвлечься, расслабиться. Попробовать в памяти восстановить все, чему учили в десантуре. Трудно Сарину судить, как сейчас готовят бойцов: ему повезло, впервые созданные ВДВ под строгим оком генерала Маргелова, «Дяди Васины войска», представляли грозную силу. Учения за учениями, тренировки до отключки. Новые виды оружия, тактические приемы, – закладывались традиции нового вида ВС. Как они гордились тогда голубыми беретами, тельняшками. В любое свободное время бежали в спортивный городок. Сейчас в моде восточные единоборства. Наверное, достойный вид спорта. Их же, кроме боевого самбо, в то время ничего не интересовало. Проходили гарнизонные соревнования, ездили в округ. По гарнизону Олег занял первое место, на округе проиграл финал. Даже и сейчас вспоминать обидно, чуть не до слез, а тогда глазенки замокрели. Достался Олегу на финал противник опытный, коварный. Подыграл салажонку, казалось, жидковат старлей, Сарин наступал, давил, набирал очки. Раз… – ушел тот от болевого; два… – еле вывернулся из удушающего. Кричали: осторожней, внимательней. Нет же, победа, вот она… рядом. На последней минуте на контрприем попал. С месяц плечо ныло. Если б не финальный гонг, пожалуй, сухожилия треснули. Дикая боль, а Олег терпит. Поражение… не вериться. После награждения, соперник, старлей из Ошской дивизии, остановил Сарина, поздравил. Придержал руку, – Нельзя, молодец, так терпеть! В горячке не на шутку можно покалечится. Работай. Выдержка и хладнокровие: поспокойнее, посолиднее двигайся, дыханье держи. А за поражение скажи спасибо: наука, – старлей улыбнулся, – Не кручинься, мастер спорта, это тебе не фунт изюма.
Вот-вот, урок для Олега серьезный, на всю жизнь. Если построже, поофициальней, проиграл бойцу, использующему первооснову этого вида борьбы: энергию и ломовую силу противника заставить работать против него же.
Лежа на дюралевой, жесткой лавке, и вспоминая юность, Олег приободрился, что бы ни случилось с ним, все не пыльная конторка… Не последним курсантом был, и девчонкам нравился и вообще….
В училище участвовал в самых разных соревнованиях, штангу таскал, на лыжах бегал, по борьбе даже на округе выступал. САМБО – вот это вид, вот это дело! Олег матюкнулся, вспомнив слова Болоткова – патриот етит… Ну а что? Не только в этом дело…
Ладно, студента он в молоде годы как куренка укладывал, хоть Болотков и секцию классики посещал. Выслужился… Классика – ломовая борьба, как небо и земля от самбо отличается. В вольной можно часть самбистских приемов использовать, хотя тоже силища нужна. Но все не то: тела голые, зацепиться не за что. А в самбо: идет на тебя громила, чуть в сторону, помог тому… куда шел…! Вот так! Сел. Посмотрел в иллюминатор. Облачность хоть и редкая, но землю плохо видно в молочной, густой дымке. Прапорщик зашевелился, глянул на часы. Растолкал солдат. Самолет, подпрыгивая как на ухабах, – турбулентность большая – пошел на снижение.
Глава 6
Ташкент встретил их нестерпимой духотой. Олег только к вечеру добрался на пересылку. Доложил, как положено, о прибытии мордатому майору, истекающему, как показалось Олегу, больше пивом, чем потом. Дух, несмотря на кондиционер в его кабинете, как в захудалой пивнушке. Тот посмотрел документы, вздохнул.
– Опоздал, капитан. Даже не знаю, как тебя к ним пристроить. Своим ходом идут и дорогой какой, не знаю: или через Термез, а может, на Кушку подались. Посиди, попробую выяснить. Припозднился, разбежались все. Такая духота, сил нет.
Куда-то звонил, кричал, просил, поминутно вытирая крепкое лицо огромным цветастым платком. Заметив сочувствующий взгляд Олега, пошутил:
– Месяц всего, а пять килограмм потерял. Еще чуток, новую форму заказывать придется. Ну, что, капитан, полк ваш через Кушку пойдет, дня три и там будет. Желательно бы и тебя отправить. Попробуем, завтра где-то в одиннадцать ноль-ноль будет АН-12. Они по своим делам, заодно и тебя подбросят, там подождешь полк. Все! Отдыхай.
Олег оставил вещи у дежурного части и отправился в город. В первую очередь завернул на вокзал. Не узнать. Красавец! А что они увидели летом шестьдесят девятого года: куда ни кинь взгляд – следы землетрясения, жуткая трагедия. Тысячи и тысячи людей остались без крова, без средств к существованию. В трущобах вокруг привокзальной площади ютились толпы бездомных, калеки, всякая пьянь, толпы проституток. Сутки четверо солдат варились в котле человеческого горя: слепые, увеченные: «Подайте, Христа ради!». Где взять? Пять суток из Новгородской учебки до Ташкента добирались ребята. Все деньги проели, до Москвы не доехав, что могли, продали. У самих кишки от голода к позвоночнику присохли, а еще до Ферганы, до своей части добираться.
Сейчас город не узнать. Почти двадцать лет прошло. За такой срок яблоневое семечко во взрослое, плодоносящее дерево вырастает. Он ради интереса посчитал: если сажали в полтора метра саженец, какой он сейчас? Окинул взглядом парк, раскинувшийся в глубине квартала. Народ гуляет, аттракционы, детишки возле них. Фонтаны в хрустальных искрах манят прохладой, – рай. Зеленые насаждения, вроде как одного возраста, солидного: высокие, тенистые. Прикинул на глаз: сколько лет может быть пирамидальным тополям, выстроившимся колоннами вдоль широченного, как взлетка, проспекта Ленина? Огромные, здоровенные лесины. А чего им: благоприятный климат, почва плодородная, поди, определи их возраст. Притихли, обомлев пышными кронами в утомительном зное красавцы-платаны; деревца грецкого ореха, как солдаты-новобранцы смущенно вытянули шеи, пряча от нескромных взглядов свои глянцевато-зеленые, стриженые макушки.
Бесшумно подкатил к остановке голубой автобус. На мокрый – только что прошла поливная машина – асфальт с веселым шумом высыпала группа молодежи. Пестрая, нарядная стайка ребятни, весело щебеча, порхнула на ту сторону улицы, исчезла за дверьми глазастого, красивого здания.
Школа имени Николая Гастелло. «Счастливые, – Олег хмыкнул, – ему без всякого высокого имени двойки ставили. А это, наверное, десятиклассники, как раз время выпускных экзаменов». Постоял, подождал, хотелось услышать трель школьного звонка, обмереть сердечком. Вздохнул. О сердце и говорить не хочется. Все же не плохо бы в детство хоть на чуть-чуть заглянуть. Ухватить краешком памяти, как техничка баба Маня выходит на приземистое широкое крыльцо. В ее руке бронзовый, потемневший до зелени, от времени, колокольчик. Как звонок, был у этого старенького колокольчика, голосок: куда бы ни спрятался, из самого потаенного места, отовсюду достанет, выгонит своим серебристым, настойчивым дреньканьем. Простая гайка вместо бронзового язычка, а так настырно заливист и громок ее перезвон. Еще чуть постоял, послушал. Нет. Ничего не слыхать. Отправился на базар.
Разноголосая пестрая толпа, горы фруктов, овощей, зелени. Покупатели есть, но не так много, свободно можно ходить, без толкотни. Выбрал Олег и купил небольшую дыню, бабай тут же на месте располосовал ее на сочные, янтарные дольки. Захлебываясь, пачкаясь сладким соком, съел.
– Еще? – улыбнулся старик.
– Спасибо, отец, ох и хороша!
– Кушай на здоровье, дорогой, еще кушай!
– Нет, благодарю, хватит.
Тревожно стало Олегу от взгляда старика: сожаление, укор заметил в глубине темных зрачков. Смущенно поеживаясь, вышел к автобусной остановке. Памятная остановка, русского мужика спасли они в этом месте от самосуда.
Приехали с товарищем в этот город на медкомиссию. Олег в летное училище поступал, его друг – в танковое. Бродили по улицам в свободное время, вышли на этот рынок. И точно, как он сейчас, стояли тогда на остановке и ждали автобус. В то время тут, у забора ютилась раздрызганная пивнушка. Место грязное: почва – песок, камни, мусор. Сейчас, куда ни глянь: асфальт, бетон, зелень, современные здания, газоны в цветастых узорах. В мае это было. Разношерстая толпа клубилась у пивных бочек, колченогих столиков, ящиков – пиво пила. Вдруг забурлило, угрожающе заворчало огромное серо-полосатое существо, как весенний поток от попавшей в него огромной коряги. Вспучился, расступился, вышвырнув на берег высокого, светловолосого парня с разбитым в кровь лицом. Бойкий, стремительный хлопец. Задом пятится. Камней под ногами достаточно: отбивается, швыряя их в рассвирепевшую толпу. Увидел солдат, к ним кинулся: «Помогите!»
– Ну рожи! – восхитился товарищ Сарина. – Сомнут нас.
Не бросили они парня. Ремни на руку, медные бляхи в сверкающий круг: «Не подходи!» А народ подступает, кричит: – Вор он! Деньги украл! Нехорошо поступаете! Отдайте, мы разберемся!
– Как же, вы разберетесь! – буркнул Олег. Толкнул молодца в автобус, за ним сами влетели, еле успели. Дух перевели. Парнишка поблагодарил их и на следующей остановке выскочил. Сейчас дело посерьезней, рожей битой не обойдешься, в автобус не впрыгнешь…
Читать бесплатно другие книги:
