Империя. Роман об имперском Риме Сейлор Стивен

Император кашлянул:

– Ты уже, конечно, сообразил, какая замечательная получится игра слов. Венера воплощает любовь – амор – то есть «Рома» наоборот. Таким образом, расположение двух божеств, Венеры и Ромы, спиной к спине в одном храме усиливает симметрию, обусловленную их именами. В покоях Ромы поставят алтарь, на который государственные служащие будут возлагать подношения во благо города. В святилище Венеры предусмотрен алтарь для молодоженов. Жертвенники я, разумеется, тоже спроектировал сам… – Его голос угас. Он ждал реакции Аполлодора.

Тот наконец показал на макет и осведомился:

– Насколько я понимаю, весь храм не поднять и не увидеть, что находится под ним?

– Нет, – удивился Адриан, – зачем?

– Взглянуть на основание.

– Основание есть, но в нем ничего особенного…

– Полагаю, там имеется туннель, ведущий в подземные камеры под амфитеатром Флавиев?

Адриан покачал головой:

– Я не планировал создать подобный проход…

– Вот и плохо. Надобность в нем очевидна. Думаю, тут даже Декриан догадался бы, – возможно, он и понял, но побоялся сказать.

– О чем ты, Аполлодор?

– Основание храма будет огромным. Такое сооружение в центре города не должно простаивать впустую. Там идеальное место для хранения разных механизмов из амфитеатра, когда ими не пользуются, – подъемников, насосов и так далее. При наличии туннеля их можно незаметно переносить туда и обратно. Безобразие. Какая возможность утрачена! Хоть бы спросили меня…

– Только ты, созерцая храм, видишь чулан! – воскликнул Адриан. – Святилище не предназначено под склад. Здесь красота, служение и…

– Ах да, теперь о самом храме, – вздохнул Аполлодор. – Полагаю, следует благодарить твоих строителей, что не справились с куполом, иначе мы получили бы гигантскую тыкву в самом центре империи. Взамен мы имеем… вот это. Ну что же, с потолком и крышей все в порядке, я могу их одобрить. И да, двойной храм – это умно, по мне, так даже чересчур. Храм-палиндром! Лично мне видится нечто неестественное в здании с двумя передами и без единого зада: не могу сказать, что нахожу такой образ привлекательным. Весь замысел ошибочен изначально – в буквальном смысле. Здание следовало строить на возвышенности, чтобы лучше выделялось в начале Священной дороги. Если Траян сумел срыть холм, расчищая место под форум, то его преемник уж всяко сумел бы насыпать холм под храм. Фундамент получился бы еще больше, и склад, между прочим, стал бы просторнее. Конечно, можно поднять потолок; по крайней мере, проблема пока выглядит разрешимой.

– Поднять потолок? – переспросил Адриан. Лицо у него было пепельное.

– Разумеется. Любой новичок-архитектор поймет, что статуи слишком велики для интерьера.

– Слишком велики?

– Вдруг богиням захочется встать и уйти? Они расшибут себе головы.

– Но с какой стати богиням…

Аполлодор секунду сохранял серьезное лицо, затем расхохотался. Никто не подхватил его смех.

Марку почудилось, что в покоях резко похолодало, несмотря на тепло, исходящее от нагретых пола и стен. Лицо у Адриана стало красным, будто он только что вылез из самого горячего в термах бассейна. Аполлодор же вроде не замечал произведенного эффекта. Он подал знак рабу, чтобы принес еще вина.

Ни слова не говоря, Адриан вышел из зала. За ним последовали Светоний, Фавоний и остальные, однако Аполлодор не тронулся с места. Отхлебывая из чаши и качая головой, он рассматривал макет.

– Что ты наделал, тесть? – выдавил Марк.

Аполлодор пожал плечами:

– Он поинтересовался моим мнением, я высказался. Лучше сейчас, чем потом. Быть может, хоть что-нибудь удастся исправить в его нелепой затее.

– Тесть, неужели ты считаешь себя настолько важным, а императора – настолько нечувствительным…

Аполлодор пренебрежительно отмахнулся:

– Если не найдется умных замечаний, Пигмалион, ступай домой и поменяй моему внуку пеленки.

Марк поспешил за остальными. Он надеялся, что застанет императора в галерее, где тот будет веселиться с друзьями и подшучивать над замечаниями Аполлодора. Но, поравнявшись со свитой, Марк обнаружил, что внимание Адриана приковано к картине в высшей степени недостойной: двое обнаженных мужчин средних лет, каждый на своей стороне галереи, неистово трутся спинами об углы по образу и подобию нищего ветерана.

Очевидно, слух о доброте императора разлетелся по термам, и мошенники рассчитывали на такую же щедрость. Злобно схватив одного за плечи, Адриан толкнул его к другому и велел телохранителям:

– Если у ребят так чешутся спины, пусть потрутся друг о друга. Свяжите их спиной к спине и оставьте на весь день в назидание тем, кто вздумает обмануть Цезаря и выставить его глупцом.

Адриан устремился прочь. Марк, по инерции двинувшийся следом, постепенно замедлил ход, остановился и проводил взглядом императора с его свитой. Они удалялись, а он внимал эху их шагов по длинной галерее.

122 год от Р. Х.

– Не складывайте сюда камни, – сказал Марк. – Разве не видите, что придется еще копать? Несите их вон туда!

Марк в жизни не встречал рабочих тупее тех, что укрупняли основание храма Венеры и Ромы, а он повидал дураков на своем веку. Парней даже не могло оправдать рабское положение: все они были профессиональными каменщиками. Адриан требовал, чтобы на каждом этапе строительства, включая расширение основания, использовались только мастеровые определенного уровня.

Почему же Марку выпало возглавить проект? Он полагал, что истощились ресурсы. Он ничего не сделал для своего возвышения; скорее, люди более искушенные и высшего положения один за другим впали в немилость у императора, пока руководить постройкой храма Венеры и Ромы не вызвали Марка, тогда как император покинул город для инспекции северных провинций. Его удостоили великой чести, но на столь ранней стадии дело выглядело предельно простым и совершенно не требовало навыков Марка. Храм, в сущности, пока представлял собой котлован, который по приказу Адриана делали глубже и шире.

– Я трачу время на общение с недоумками в яме, – пробормотал Марк, покачав головой.

Раб, ежедневно помогающий ему на участке, – он записывал и передавал сообщения, занимался прочими мелочами, – рыжий македонец по имени Аминтас, проворно спустился по лестнице и подбежал к Марку:

– Хозяин, пришла твоя жена.

– Снова с сыном?

– Да, хозяин.

Марк вздохнул. Сколько раз просил он Аполлодору не приходить на участок и тем более не приносить малыша! Несчастные случаи бывали и в лучшие дни – то телега с камнями перевернется, то из потной руки плотника вырвется молоток. Но Аполлодора была истинной дочерью своего отца и поступала по собственному разумению.

Марк решил, что рабочие перетащат камни и без него. Он взобрался по лестнице, тайно радуясь возможности вылезти из ямы и глотнуть свежего воздуха.

Невдалеке на фоне амфитеатра Флавиев и Колосса сидела на штабеле аккуратно сложенных кирпичей Аполлодора. Рядом баюкала Луция ее рабыня. У Аполлодоры был безрадостный вид.

– Что-то стряслось? – спросил Марк.

– Тебе два письма, – ответила она, вынув два маленьких свитка. – Доставлены разными посыльными.

– Ты прочла их? – нахмурился он.

– Разумеется, нет! Поэтому и пришла.

Он понял. Жене хотелось узнать, что в письмах.

Она вручила ему первое. Печать была знакомая. Марк сам гравировал сердолик в перстне Аполлодора; будучи вдавлена в воск, печать оставляла изображение колонны Траяна.

– Это от твоего отца, – сказал Марк. – Могла бы распечатать, если угодно.

Аполлодора покачала головой:

– Я слишком разволновалась. Прочти его сам, муж мой, и скажи, о чем там говорится.

Послание пришло из Дамаска, где Аполлодор жил уже несколько месяцев. Формально Адриан не изгонял его из Рима, но императорский указ, предписавший скульптору занять неопределенную должность в родном городе, почти равнялся ссылке. Аполлодор не хотел возвращаться в Дамаск. Но Адриан официально объявил, что нуждается в опытном строителе для руководства восстановлением римского гарнизона, хотя должность была откровенным наказанием.

В письме Аполлодор не жаловался и не высказывал никаких мыслей, которые напоминали бы критику императора. Возможно, подумал Марк, изгнание научило-таки тестя осторожнее выбирать слова. Пропустив формальности, Марк добрался до сути и прочел Аполлодоре главное:

– «Ты знаешь, как мне хочется вернуться в Рим к работе над статуей Луны и в полной мере послужить императору в любом ином замысле, какой придется ему по душе. В итоге, используя свободное время – которого у меня здесь прискорбно много, – я написал трактат об осадных машинах. Работу я посвятил императору и послал ему первый экземпляр, присовокупив выражение надежды на одобрение сего скромного вклада в военное искусство. Прошло уже несколько месяцев, но он не ответил. Я буду признателен, зять мой, если ты уведомишь меня, получил ли император послание и что он о нем думает…»

Марк просмотрел последнюю часть письма. Аполлодор описал песчаную бурю, которая пронеслась через город; отпустил пару раздраженных замечаний о дамасской кухне («козлятина, козлятина и снова козлятина») и отметил, что в округе вновь вспыхнули чинимые евреями беспорядки. К письму был приложен пергамент, на котором Аполлодор начертил последний вариант статуи Луны.

– Бедный отец, – сказала Аполлодора. – Он так несчастен.

– Он такого не говорит.

– Потому что боится. Это печальнее всего.

Марку пришлось согласиться. Тщеславие и напыщенность тестя бывали невыносимы, но Марку было горько видеть, как некогда гордый человек опустился до уровня опального слуги, отчаянно желающего вернуть расположение императора.

– Что за второе письмо?

Аполлодора протянула свиток. На нем стояла красная императорская печать, а пергамент отличался высоким качеством: Адриан всегда использовал такой, отправляя корреспонденцию Марку, а писал он весьма часто, прибегая к услугам новой имперской почты, работающей намного расторопнее и надежнее прежней разрозненной системы посыльных.

Марк сломал печать и развернул свиток. Письмо прибыло с далекого северного аванпоста в Британии. Он быстро пробежал строки глазами, ища упоминание о тесте, но ничего не обнаружил.

Адриан, как обычно, справлялся о строительстве храма и давал чрезвычайно подробные указания насчет работ. Далее он описывал свою поездку по Галлии и Британии, в ходе которой познакомился с ранее неизвестными ему легионами. Адриан наслаждался репутацией своего человека среди солдат, способного терпеть лишения наравне с войсками; подобно Траяну, он не боялся спать на земле, выдерживал многодневные переходы, форсировал реки и поднимался в горы. К письму он присовокупил несколько набросков массивной стены, которая пересечет Британский остров в самом узком месте. Для обслуживания укрепленной стены предполагалось собрать как минимум пятнадцать тысяч помощников со всей империи.

– Стена, пересекающая Британию? – произнесла Аполлодора, заглядывая Марку через плечо и всматриваясь в рисунки. Пренебрежительный тон до странного напоминал отцовский. – Траян не построил бы стену. Он захватил бы всю территорию.

– Если только у варваров есть чем поживиться, – отозвался Марк.

Стена выражала всю суть новой пограничной политики императора. Адриан считал, что завоевывать больше нечего – разве что западные провинции Парфии, которые Траян ненадолго занял, но не сумел обуздать. При Адриане начало формироваться общее мнение, что империя достигла естественного предела; в диких и нищих краях за границами государства было нечего грабить, зато ворья водилось хоть отбавляй. Адриан поставил целью не покорять варварские народы, а отгородиться от них. Его задача заключалась в сохранении мира и благополучия внутри существующих границ империи.

Под конец Адриан мельком упомянул, что избавился от своего личного секретаря Светония, который вернется в Рим и заживет как частное лицо. Марк прочел вслух:

– «Я сознаю, что ты находился в дружеских отношениях с упомянутым гражданином, а потому сообщаю новость сам. До тебя, несомненно, дойдут слухи о причинах его увольнения. Факт заключается в том, что человек сей вступил в неподобающие профессиональные отношения с императрицей».

– Что это значит, во имя Аида? – спросила Аполлодора.

– Придворные интриги, – пояснил Марк. – У Сабины свой двор, а у Адриана – свой, и, когда отношения между супругами становятся напряженными, челядь подчас попадает в неловкое положение. Все, кто чересчур приближен к Сабине, рискуют быть уволенными Адрианом. Подозреваю, именно так и случилось со Светонием.

– Сперва мой отец, теперь Светоний, да и других примеров хватает. Людям ломают жизнь за неосторожное слово или косой взгляд на императора.

– Не думаю, что жизнь Светония сломана, – сказал Марк. – Ведь он возвращается в Рим? Наконец найдется время закончить историю, которую он мечтал написать, – о первых цезарях.

Аполлодора уныло уставилась на письмо:

– Значит, ни слова ни об отце, ни о его трактате?

– Боюсь, что нет.

– Муж мой, а вдруг ты поссоришься с императором?

Марк шумно выдохнул:

– Я приложу все усилия, чтобы подобного не случилось.

Ему хотелось сказать, что бояться нечего, но Адриан, приходилось признать, мог быть жестоким и даже мелочным. Марк говорил себе, что бывали времена гораздо хуже. Если не принимать в расчет немногочисленных казней в начале правления, Адриан держал слово не убивать сенаторов, а его наказания отличались мягкостью по сравнению со зверствами некоторых его предшественников. Когда Марк вспоминал отцовские рассказы о временах Домициана, который выставил Луция Пинария против льва и чьим любимым методом допроса являлось прижигание гениталий, правление Траяна и Адриана представлялось великодушным.

И все-таки Марк остро сознавал, что находится в полном подчинении у императора. В государстве, где власть абсолютна и принадлежит одному, пусть даже самому просвещенному человеку, любой другой всецело зависит от его милости. Марк испытал внезапную тревогу, подумав, как высоко взлетел и сколького может лишиться. Он успокоил себя тем, что дотронулся до фасинума и вспомнил о безымянном боге из сновидений.

Его отсутствующий взгляд упал на стоящего близ амфитеатра и ослепительно сверкающего Колосса. Марк снова посмотрел на изображение статуи Луны в письме Аполлодора, а после – на отведенное ей место по соседству. Как он ни тщился, ему так и не удалось вообразить фигуру, возвышающуюся над головой; он видел только пустое небо. Шедевр и высшее достижение Аполлодора, памятник на века, – будет ли он построен?

Аполлодора всхлипнула, по щекам потекли слезы. Громко расплакался и маленький Луций.

Марк беспомощно смотрел на близких, не в силах их утешить. Про себя он прошептал молитву: «О бог из сна, хранящий меня, дай мне великое дело и дай императора, который позволит его свершить!»

125 год от Р. Х.

Город гудел от волнения ввиду долгожданного возвращения императора. Путешествие, начавшееся как визит в северные провинции, обернулось грандиозным объездом империи, доведшим императора от Британии до Геркулесовых столбов и Мавритании, где он подавил кровавый мятеж; затем путь пролег через Средиземное море в Малую Азию, а после – в Грецию, где Адриан излил блага на Афины и вернул городу звание великого ученого центра, пожаловав новую библиотеку, форум и арку и восстановив храм Зевса Олимпийского.

И теперь Адриан наконец возвращался в Рим, намереваясь в первый же день посетить резиденцию Марка Пинария.

Домашние суетились, занимаясь последними приготовлениями. Прием должен был пройти безупречно. Марку подумалось: как разительно отличается нынешний визит от самого первого, состоявшегося лет двенадцать тому назад, когда Адриан прибыл на обед, устроенный Луцием Пинарием по случаю успехов Марка при возведении колонны Траяна. Тогда Адриана считали почетным гостем, однако сегодня будто ожидали прибытия самого бога. Аполлодора гоняла рабов, заставляя вымести каждый угол, подрезать каждый кустик в саду и надраить до блеска каждую мраморную поверхность. Марк понимал ее: если император останется доволен, то, может быть, все же вернет из ссылки отца, который так и томится в Дамаске.

– Ведь ты напомнишь ему? – в десятый раз спросила Аполлодора.

– Я постараюсь, жена моя. Если будет подходящий момент…

Вбежал Аминтас:

– Хозяин, они уже на улице! Войдут в любую секунду!

– Успокойся, Аминтас. Дыши глубже. Когда откроешь…

– Кто, хозяин, – я? Их должен встречать именно я?

Марк улыбнулся. Кому еще приветствовать императора, как не самому симпатичному из рабов?

– Да, Аминтас, ты.

– Но я так волнуюсь, хозяин! Посмотри, как руки дрожат.

– Император найдет тебя очаровательным. Ступай же, в дверь стучат.

Свита из пары десятков человек хлынула через вестибул в атриум и далее в официальную приемную, где ждали напитки. Адриан, блистательный в пурпурной тоге, принял формальное приветствие хозяина и отвел его в сторону:

– Идем-ка в твой сад, Марк Пинарий. Только мы вдвоем.

Марк зашагал рядом с императором.

– Ты хорошо выглядишь, Цезарь.

Марк не лукавил. Хотя Адриану было под пятьдесят и шевелюру, как и бороду, тронула седина, он оставался подтянутым и находился в бодром настроении. Годы странствий пошли ему на пользу.

– Ага, вот она! – произнес он, войдя в сад.

Марк вспомнил благоговение Адриана, когда тот впервые увидел статую Меланкома. Сейчас скульптура как будто произвела на него менее сильное впечатление. Склонив голову набок, император смерил фигуру бойца взглядом скорее задумчивым, нежели потрясенным.

– Странствуя, Цезарь наверняка повидал множество прекрасных произведений искусства, – заметил Марк.

– О да. Поразительные вещи. Поразительный опыт. Самым замечательным было мое выступление в Элевсинских мистериях, хотя тут, конечно, не мне судить. Путешествия открыли мне глаза. В молодости я получил отличное образование. Педагоги приложили все усилия к моему просвещению, но книги и слова дают очень мало. Главное – личный опыт. О, пока не забыл, тебе шлет привет Эпиктет. Насколько я знаю, они с твоим отцом были очень близки.

– Да, Цезарь. Как он поживает?

– Блистателен, как и прежде, и все еще преподает в своей школе в Никополе. Хотелось бы и мне сохранить такую живость ума в семьдесят лет.

– Наверное, Эпиктет последний из отцовского круга, кто пока жив, – задумчиво произнес Марк.

Адриан пребывал в столь приподнятом расположении духа, что Марк начал прикидывать, не пора ли заговорить о тес те. Он уже откашливался, когда Адриан вернулся мыслью к статуе Меланкома.

– Помнишь, Пинарий, нашу беседу об этой скульптуре тем вечером много лет назад? Я сказал: «Вот бы мне когда-нибудь встретить столь же прекрасного юношу». А ты ответил: «Вот бы мне когда-нибудь удалось создать столь же прекрасную статую».

Марк улыбнулся, вспоминая.

– Да, а Фавоний сказал: «Пусть каждый удовольствуется желанием и радуется!»

– Скурра! Я и забыл, что он стоял с нами, но да, ты прав, теперь я вспомнил. Что ж, в конце концов Фавоний был мудр. По прошествии стольких лет Меланком, знаешь ли, уже не производит на меня былого впечатления. А что скажешь ты, Марк, как художник и человек с уже намного более богатым опытом?

Марк попытался оценить знакомую статую свежим взглядом.

– Возможно, плечи широковаты, а бедра слишком узки, хотя скульптор, конечно, обязан запечатлеть подлинное сложение живой модели. Сама же работа представляется безукоризненной.

– Вот как? Я хочу кое с кем тебя познакомить.

Адриан подозвал стоявшего на краю сада секретаря и что-то шепнул ему на ухо. Тот поспешил в приемную. Марк заметил Аполлодору, которая с тревогой подсматривала за ними из-за угла. Пока он вновь задавался вопросом, не заговорить ли о тесте, в сад ступил новый гость – юный друг императора.

Марк опешил. Остановившийся перед ним юноша был точным воплощением бога из снов.

Адриан рассмеялся:

– Типичная реакция при первой встрече с Антиноем! Но в самом деле, подбери челюсть, Пигмалион. Тебя ведь так прозвали? Как меня – Маленьким Греком.

Марк закрыл рот. Сходство было слишком сверхъестественным для случайности. Он тронул фасинум.

– Прости меня, Цезарь… Просто дело в том… то есть мне трудно объяснить…

– Тогда и не утруждайся. Во всяком случае, словами. – Адриан перешел с разговорной латыни на греческий. – Скажи-ка, Антиной, что ты думаешь о статуе?

Юноша ответил тоже по-гречески, с вифинийским акцентом:

– Она прекрасна. Кто это?

– Меланком, знаменитый борец.

– Он еще жив?

– Меланком и император Тит состояли в любовной связи пятьдесят лет назад, – со смехом ответил Адриан.

– Вот как? – Антиной склонил голову набок. – Он был бы сейчас красивым мужчиной в свои семьдесят.

Улыбка Адриана увяла.

– Нет, Меланком умер молодым. А сейчас я попрошу тебя встать рядом со статуей. Надо посмотреть на вас бок о бок. Мне хотелось сравнить вас с нашей первой встречи. Сними одежду, Антиной. Пигмалиона незачем стесняться, он ху дожник.

Антиной подошел к Меланкому, стянул хитон и бросил его на землю, а затем распустил набедренную повязку, позволив ей соскользнуть.

Адриан скрестил руки и кивнул:

– Видишь, Пинарий? Они не особенно сопоставимы, верно? Каким красавцем ни считают Меланкома, он бледнеет подле Антиноя. – Он обошел вокруг статуи и юноши, переводя взгляд с одной фигуры на другую. – Конечно, холодный мрамор не сравнится с живой теплой плотью, как и слова книг отличны от подлинного опыта. Но даже если бы Меланком был жив, дышал и стоял рядом с Антиноем, возможно ли говорить о каком-то соперничестве в красоте?

Марк был слишком ошеломлен, чтобы мыслить ясно.

– Я не знаю, что сказать.

– Тогда молчи. Ты, в конце концов, не поэт, а художник. И этого я хочу от тебя: искусства. Изваяй Антиноя. Разумеется, как я и сказал, мне понятно, что мрамор и бронза никогда не передадут нежности и упругости плоти, но постарайся как следует. Что скажешь, Пинарий? Изготовишь мне статую Антиноя?

– Конечно, Цезарь. – Марк, как сквозь туман, заметил жену, неотрывно глядящую на него из укрытия. Хоть убей, он не мог вспомнить, чего она хотела.

Для выполнения императорского задания Марк устроил у подножия Авентинского холма, невдалеке от реки, мастерскую. Место было первосортное: просторное и с отличным освещением. В скором времени на полках выстроились десятки глиняных набросков юноши и всех частей его тела. Здесь царила тишина, и лишь иногда доносились голоса портовых рабочих.

Марк никогда не испытывал такого наслаждения, как в ходе работы над статуей. Он забросил все прочие дела, даже строительство храма Венеры и Ромы.

Антиной был идеальным натурщиком. Он никогда не опаздывал, вел себя безупречно и не по годам собранно. Он мог часами выдерживать ту или иную позу, довольный тем, что просто существует и пребывает в столь совершенном теле. Если его и посещали какие-то мысли, то они оставались тайной, скрытой за прекрасным лицом.

Из коротких бесед, которые у них порой возникали, Марк узнал, что Адриан встретил юношу во время путешествия по Вифинии. Марк заметил, что Дион Прусийский родом оттуда же, но Антиной о нем не слыхал. Его не привлекала философия.

Не больший интерес проявлял он к религии и науке, но стоило заговорить об астрологии, как юноша сообщил Марку, что сам император является искушенным астрологом.

– Цезарь часто составляет себе гороскоп, – сказал Антиной. – И никого к нему подпускает, чтобы не выведали лишнего. Вот почему он не содержит при дворе астрологов и изу чает небеса самостоятельно. У меня в голове не укладывается, как он помнит значение всех этих звездных конфигураций, но ум у него, бесспорно, научного склада. Он составляет гороскопы и для окружающих.

– И для тебя?

Антиной нахмурился:

– Нет, ни разу. Похоже, он суеверен. Говорит, что некоторые вещи должны оставаться тайной.

Что мальчик и правда любил, так это охоту. Стоило теме всплыть – Марк рассказывал о многочисленных прославленных статуях охотника Актеона, – Антиной необыкновенно оживился.

– Однажды меня чуть не прикончил лев, – признался он.

– Неужели?

– Мы с Цезарем охотились верхом и загнали льва на скалу. Цезарь хотел, чтобы я сам убил зверя, и я метнул копье, но только ранил льва. Хищник рассвирепел. Он взревел, присел и ударил хвостом, а потом прыгнул на меня. У меня сердце остановилось. Я решил, что уже мертв. Но пока лев еще летел в прыжке, копье Цезаря пронзило ему сердце. Он замертво рухнул на землю. Если бы Цезарь не убил льва, тот наверняка разорвал бы меня в клочья. Цезарь спас мне жизнь. Мне с ним вовек не расплатиться.

– Замечательная история, – отозвался Марк, подметив в глазах юноши блеск, который ему захотелось запечатлеть. Схватив пергамент и уголек, он начал с бешеной скоростью рисовать.

– Думаю, иные сложили бы целую поэму, – равнодушно сказал Антиной со своим милым вифинийским акцентом, как будто нет ничего обыденнее деяний, которым посвящают стихи. Марку подумалось, что Антиной очень многое принимает как данность. Каково, интересно, идти по жизни, восхищая каждого встречного?

Когда схлынул первоначальный восторг, Марк осознал, что Антиной – не бог из его снов. Прежде всего, невзирая на ошеломляющее впечатление при знакомстве, он начал замечать, что юноша не вполне идентичен божеству – по крайней мере, не всегда. Его черты, как и лицо каждого человека, содержали нечто неуловимое и летучее, меняющееся в зависимости от настроения, угла зрения, освещения. Порой Антиной совсем не походил на бога из сна, и Марк не представлял, как мог их сравнивать; затем, в следующий миг, Антиной поворачивал лицо нужным образом, и божество вновь оживало. Марк стремился уловить именно эту ускользающую особенность внешности модели, и задача поглотила его целиком. Но если Антиной и не был богом, то уж наверное служил сосудом божественности и обладал толикой небесной силы. И Марк изо всех сил старался запечатлеть волшебство в мраморе.

Адриан, вопреки обыкновению, отказался от всякого участия в работе, даже не взглянув на наброски и глиняные макеты. Он заявил, что намерен ждать окончания работы над статуей, тогда и посмотрит. Марка тронуло императорское доверие, а уединение позволило полностью отдаться процессу.

Однажды Антиной только-только ушел, как в дверь постучали. Студию от входа отделяла небольшая прихожая, и там-то Марк обнаружил нежданного гостя: Гая Светония.

– Марк Пинарий! Не виделись сто лет, – сказал Светоний. – Я иногда прохожу мимо участка, где строится новый храм, но тебя там больше не встретишь.

– Мои тамошние обязанности на время отложены. Я каждый день прихожу сюда, в мастерскую.

– Скрываешься, да? Я еле-еле нашел твою берлогу, плутая среди зернохранилищ и складов. Выполняешь какой-то императорский заказ?

– Возможно.

– Ох, да ладно, Пинарий, всем известно, чем ты занят. Ты делаешь статую того мальчика из Вифинии.

– Откуда ты знаешь? – насупился Марк.

– Фавоний доложил. Я больше не вхож в императорский круг, но Фавоний осведомляет меня. Он утверждает, будто вокруг только и разговоров что о твоей статуе да об Адриане с его новым любимцем.

– И что же говорят?

– Кое-кто возмущен непристойным поведением Адриана, который возвысил безродного юного чужеземца. Фракция Сабины откровенно расстроена: Цезарь уделяет как никогда мало внимания императрице. Но другие рады, что государь доволен. Счастливый Цезарь – великодушный Цезарь. Так можно мне взглянуть на статую, вокруг которой столько шума?

Марк покачал головой:

– Боюсь, что пока никому нельзя.

– Нельзя? Ну хоть покажи предварительные наброски. Я ни разу не видел пресловутого отрока. Любопытно узнать, вокруг чего столько шуму.

– Не получится. Скульптуры пока не видел даже Цезарь, а раньше Цезаря смотреть запрещено всем.

Светоний состроил кислую мину:

– Ну и ладно! Сдается мне, все вифинийцы на одно лицо. Они доступны любому римлянину со средствами, или мне так казалось, когда я состоял там на императорской службе. В термы не сунешься без того, чтобы эти мальчишки буквально не набросились на тебя.

– Не знаю, – ответил Марк. – Я не бывал в Вифинии.

Повисло неловкое молчание, и Светоний нарушил его, сменив тему:

– Я тоже трудился не покладая рук.

– В самом деле?

– Корпел над жизнеописаниями императоров. Недавно написал о Домициане, а такое кого угодно повергнет в мрачное настроение. Интересно, рассказывал ли тебе отец о тех временах? В частности, о черном зале? Похоже, во дворце были покои, куда Домициан приглашал тех гостей, которых хотел напугать до полусмерти.

– Нет, я не помню никаких разговоров о черном зале.

– Да и ничего страшного, есть много других историй. Признаться, в некоторые почти невозможно поверить. Они тем более чудовищны, что правдивы. Мне весьма неприятно заканчивать свод цезарей Домицианом, уж очень мрачная фигура. Но о Траяне и Нерве, приемных отце и деде императора, пока не поведаешь. Нельзя предсказать, что послужит поводом для обид. Даже самое лестное описание может чем-нибудь огорчить императора.

– А о прошлых династиях Цезарь разрешает говорить что угодно?

– Согласись, удивительно? Все власть имущие уверяют меня, будто я могу действовать по своему усмотрению. Моя величайшая забота – мнение императора о моей прозе. Адриан, видишь ли, считает себя писателем. Архитектор, император, автор, литературный критик – есть ли недоступные ему поприща? Сам он предпочитает собирать всякую причудливую всячину и составлять каталоги удивительных фактов. Его труд со дня на день увидит свет. Конечно, император не может опубликовать подобную вещь под своим именем, а потому поставит автором своего вскормленника Флегона. Банальная мешанина, пустая трата времени, – нынче такое только и читают.

– Не столь достойная вещь, как твои жизнеописания?

– Именно так. Не хочешь прочесть уже готовый текст? Мне пригодится мнение человека вроде тебя – ученого, опытного, но без литературных претензий и камня за пазухой. Прислать экземпляр?

– Да, будь добр, – ответил Марк, чтобы избавиться от Светония. Ему не терпелось вернуться в студию и в одиночестве обдумать дальнейшую работу над статуей Антиноя.

Через несколько дней, когда Марк, как обычно, собрался в мастерскую, явился императорский порученец с сообщением, что Пинария вызывают в Дом народа.

– Ты знаешь, зачем я понадобился? – спросил Марк.

– Боюсь, что нет, – ответил тот.

Марк пришел в раздражение. Работа над статуей достигла особенно приятного этапа: шлифовки и полировки камня, мельчайших поправок. Теперь самая светлая, а значит, лучшая часть дня пропадет, а ему придется менять простую тунику на тогу.

Неожиданный вызов внушал и некоторую тревогу. Если Адриан хочет спросить о статуе, то почему попросту сам не придет взглянуть? Может, визит Светония заметили и донесли о нем императору? Впрочем, Адриан уже достаточно хорошо изучил скульптора, чтобы понимать: тот ни за что не покажет статую кому-либо раньше императора. Одеваясь, Марк решил, что беспокоится зря. Наверное, Адриан хочет обсудить храм и архитектурные мелочи.

Покои, где Адриан его принял, были со вкусом обставлены приобретенной в странствиях греческой мебелью; в помещении царила задушевная атмосфера скорее частного дома, нежели государевой приемной. Сопровождавший Марка раб указал на ложе и принес чашу вина. Часть гостей уже собралась, другие продолжали прибывать. Марк отметил, что Антоний присутствует, а императрицы Сабины нет. Общий настрой напоминал литературные чтения. Почти все мужчины обзавелись бородами, хотя немногие могли похвастать такой красивой и густой растительностью, как у императора.

Наконец Адриан встал и велел выйти вперед ученому Флегону Тралльскому – невзрачному человечку, которого император представил как автора нового труда под названием «Удивительные истории». Флегон прочел обществу несколько отрывков, которые якобы подкреплялись доскональными изысканиями и повествовали о диковинных вещах: встречах с живыми кентаврами, явлении призраков, рожающих мужчинах и людях, изменивших пол. Он закончил рядом сообщений о нахождении гигантских зубов и костей, существование которых доказывает, что на земле раньше жили огромные чудища, ныне вымершие.

– «Во время землетрясения на Сицилии обнажился зуб величиной с человеческую ногу, который показали императору Тиберию, – читал Флегон. – Тиберий призвал геометра по имени Пульхер, и тот заключил, что существо с подобным зубом должно быть ростом с корабль, то есть крупнее любого известного создания современности. Исполинские кости нашли в далмацийской пещере, и такие же выкопали на Родосе, в Афинах и Египте. Кое-кто говорит, что это просто камни, похожие на кости, или умышленные подделки, но я заявляю, что не следует с недоверием относиться к сим замечательным свидетельствам. Задумайтесь лучше о том, что в начале времен, когда природа находилась в расцвете, все ее порождения стояли ближе к богам, но как истекает время, так и живые создания мельчают».

Флегон поклонился. Марк увидел, что Адриан сияет, точно гордый сочинитель. Он вспомнил слова Светония, что император и есть подлинный автор, а потому присоединился к общим аплодисментам.

После коротких чтений Адриан перешел к более серьезным делам:

– Недавно наше внимание привлекла смерть гражданина, имеющая признаки насильственной. В убийстве хозяина подозревается раб.

Гости, особенно сенаторы, негодующе загудели.

Адриан поднял руку: