Империя. Роман об имперском Риме Сейлор Стивен

– Каким бы возмутительным ни являлось преступление, я упомянул о нем с целью обсудить возможность реформы некоторых законов, переданных нам предками, а именно: суровых мер, подразумевающих допрос под пыткой всех рабов из дома, где совершается подобное злодеяние, и казнь опять-таки всех, если виновным признают хоть одного. Марк Пинарий…

Марк удивленно моргнул и поднял взгляд.

– Я пригласил тебя, Пинарий, ибо твой дед при Нероне однажды выступил в сенате с пылкой речью на эту самую тему. Полагаю, тебе известен тот прецедент?

Марк кашлянул:

– Да, Цезарь, отец кое-что мне рассказывал.

– Пусть ты не знал деда, но тебе следует гордиться его словами. К счастью, речь Пинария записали и сохранили в архиве сената. Я впервые ознакомился с ней вчера вечером. Флегон, будь добр, прочти отрывок, который я выделил.

Секретарь снова встал и взял свиток.

– «Но здешние рабы-домочадцы не таковы. Они находятся в одном с нами городе: живут в нем, трудятся и свободно по нему ходят. Их знают не только прислужники из других домов, но и лавочники, ремесленники и прочие граждане, имеющие с ними дело. Среди них есть мальчики на побегушках и посыльные, портнихи и цирюльники, повара и уборщики; попадаются счетоводы и писцы, глубоко образованные и ценные рабы, заслуживающие известного уважения. Есть новорожденные, только вступившие в мир. Есть те, кто находится в расцвете сил и представляет немалую ценность. Есть беременные, готовые породить жизнь новую. Будущие жертвы – не безликая масса, а человеческие существа, знакомые соседям и родне, а потому не следует удивляться, что в городе поговаривают о чрезмерной суровости закона».

Адриан кивнул и забрал свиток.

– По-моему, слова замечательные, если учесть, по какому случаю и в какой атмосфере они прозвучали. Твой дед говорил об обреченных рабах как о людях, а не собственности, словно их страдания не пустяк. В то время его мнение осудили и вы смеяли, но поколения меняются, человечество развивается, и я полагаю, что Тит Пинарий был не только сострадателен и храбр, но и мудр. Божественный Траян часто говорил мне: если император может найти способ справедливо уменьшить страдания пусть даже самых презренных подопечных, то он обязан его применить. Думаю, нам представился случай поступить именно так. Поэтому я объявляю ряд эдиктов, касающихся наказания рабов. Первое: если хозяин убит дома, то ни один раб не подлежит допросу под пыткой, кроме тех, кто находился достаточно близко, чтобы знать об убийстве. Реформа назрела давно.

Собравшиеся одобрительно загудели. Многие почтительно кивнули Марку, признавая прозорливость его деда.

– Далее, – продолжил Адриан, – хозяин больше не вправе убить раба сугубо по желанию. Казнь раба назначается судом. Далее: хозяин не вправе продать раба или рабыню для плотских утех или в гладиаторы, пока не доказано, что больше раб ни к чему не годен. Далее: я намерен ликвидировать существующие работные дома, куда некоторые хозяева за плату передают нежеланную челядь и где оказываются даже несчастные вольноотпущенники, вынужденные отрабатывать долги. Я побывал там, увидел невообразимые мучения обитателей и собираюсь закрыть подобные заведения.

Откровения императора были встречены молчанием. Адриан оглядел помещение:

– Хочет ли кто-нибудь высказаться о моих идеях?

Вперед шагнул седой, гладко выбритый сенатор:

– Цезарь, сегодня ты познакомил нас с трудом под названием «Удивительные истории». Но твои радикальные предложения чудеснее любой диковины из книги. Услышав о зубе существа величиной с корабль, я затаил дыхание, однако новость, что римский гражданин будет не властен наказывать рабов по своему усмотрению, и вовсе вышибла из меня дух. Боюсь, новые законы Цезаря окажутся крайне непопулярными, и не только среди людей богатых, владеющих многими рабами. Представь простого человека, у которого лишь горстка прислужников. Без абсолютной власти над ними – да, вплоть до права убить – не видать ему покоя в родном доме ни днем ни ночью. Наши предки приняли подобные законы неспроста, и Божественный Август заново их утвердил. Я опасаюсь, что новшества вызовут немалое недовольство и создадут хаос, с которым магистратам не совладать.

Адриан поднял руку, призывая к молчанию:

– Если случатся беспорядки, ответственность ляжет именно на магистратов. Их обязанность – пресекать подобные вспышки независимо от причин и следить за исполнением законов, в том числе и таких. Если магистраты не справляются с порученным делом, их заменят более способными.

Сенатор склонил голову и отступил. Больше никто не осмелился высказаться.

– Если других дел нынче утром нет, я готов приступить к завтраку, – объявил Адриан.

Подали разнообразные блюда, и император подозвал к себе Марка.

– Пигмалион, а каково твое мнение о моих идеях?

– Я не государственный деятель, Цезарь.

– Пожалуй, но им был твой дед. Удивительно, правда? Мне пришлось дважды проверить, дабы убедиться, что Пинарий, произнесший речь перед Нероном и сенатом, и впрямь твой дед. Он проявил нешуточную выдержку. Гордись, Марк Пинарий, что в твоих жилах течет его кровь.

– Я горжусь, Цезарь. Благодарю за приглашение и возможность услышать дедовы слова.

– Да, я рассчитывал тебя порадовать. Как продвигается работа над статуей?

– Хорошо, Цезарь, и довольно быстро. Очень скоро я покажу тебе результат.

– Отлично! – Адриан глянул на Антиноя, который сидел рядом с Флегоном и просматривал «Удивительные истории». – Жду не дождусь.

И вот Марк пригласил императора в мастерскую.

Пришла и Аполлодора присмотреть за рабами, которые чистили и украшали помещение по столь важному случаю. Марк уверял жену, что не стоит хлопотать.

– Тут мастерская, – объяснял он, – в ней и должен царить беспорядок, и пусть все будет в мраморной пыли. Император знает, куда идет.

Но Аполлодора убедила мужа в обратном. Если Адриан будет доволен – а так, разумеется, и случится, – то Марку наконец представится возможность попросить об особой милости: вернуть из ссылки тестя.

Аполлодора настояла и на присутствии четырехлетнего Луция: якобы мальчик должен увидеть отцовский триумф. Несомненно, она подумала и о том, что вид малыша может разжалобить императора по отношению к его деду.

Час визита близился, и Марк волновался все сильнее. Мало того что Адриан будет судить его труд, вдобавок Марку придется обратиться к нему с деликатной просьбой о тесте, и от исхода дела зависело женино счастье. В последний раз остановился он перед статуей, оценивая чувственные изгибы обнаженного тела, наклон головы, рассеянный взгляд и блуждающую улыбку. Затем набросил на изваяние холстину.

Из вестибула донесся шум. Вбежал Аминтас:

– Хозяин…

– Да, я знаю, император пришел.

– Он оставил свиту на улице. С ним один Антиной.

– Так что же? Проводи их сюда!

Император и Антиной вошли. Марк встал у накрытой статуи. Аполлодора примостилась рядом, с маленьким Луцием под боком.

Никто не произнес ни слова. Адриан улыбнулся и шевельнул рукой, приглашая Марка к действию.

Марк сдернул покров. Статуя предстала во всей красе.

Адриан подступил к фигуре и медленно обошел ее, оценивая с головы до ног. Лицо его хранило бесстрастное выражение.

Антиной улыбался, явно довольный своим образом. Впрочем, статуя не удивила его, поскольку он уже видел ее на разных этапах создания.

Марк повторил про себя заготовленную короткую речь: «Недавно, Цезарь, ты счел уместным одобрить просьбу моего деда проявлять милосердие даже к низшим. Есть просьба и у меня, удовлетворить которую в силах лишь Цезарь. Я прошу тебя быть милостивым и простить…»

– Ошибка, – произнес Адриан. Он описал полный круг и остановился перед статуей, пристально созерцая ее. Лицо императора по-прежнему ничего не выражало.

Марк моргнул. Высказывание было столь резким и лаконичным, что он усомнился, правильно ли расслышал.

– Ошибка, Цезарь? Если остались мелкие изъяны, где я недостаточно отшлифовал мрамор… – забормотал Марк, хотя не сомневался в совершенстве каждого дюйма статуи.

– Нет. Ошибочна вся идея. – Тон Адриана был ледяным. Он отвел взгляд и от статуи, и от ее автора. – Тут моя вина, Марк Пинарий, а не твоя. Не следовало рассчитывать, что ты или любой другой способен воплотить мою мечту. Теперь я в этом убедился.

– Цезарь, если тебе не нравится поза или наклон головы скульптуры…

– Мне в ней ничего не нравится. Во имя Геркулеса, посмотри на Антиноя! А потом на эту… карикатуру.

Дрожа, вперед шагнула Аполлодора:

– Цезарь, сходство несомненно.

– Да где тебе понять? С тем же успехом ты могла бы быть слепой! Как и ты, Марк. Да, тебе присуще известное мастерство. Я уверен, что ты создал именно тот образ, который хотел. Но у тебя нет глаз, чтобы видеть. Эта… вещь… не Антиной, даже не смутное подобие. Неужели я один его вижу? – Адриан резко отвернулся от статуи, будто в приступе отвращения.

Аполлодора в отчаянии взглянула на Марка.

– Муж мой, давай же! – прошептала она.

– Сейчас не время, – процедил он сквозь зубы.

Но Аполлодора слишком многого ждала от встречи с императором и не могла упустить случая. Она метнулась к Адриану, который уже собирался уходить, и пала на колени:

– Цезарь, мы просим о милости. Мой отец томится в Дамаске и хочет вернуться в Рим. Прости его – умоляем!

Адриана передернуло. Он отмахнулся от просительницы и пошел прочь.

Последовавший за ним Антиной оглянулся и бросил прощальный взгляд на статую. Для Марка лица юноши и статуи выглядели зеркальными отражениями друг друга, абсолютно схожими во всех отношениях.

На пороге вестибула Адриан остановился и взял себя в руки. Смотрел он по-прежнему в сторону, говорил напряженно, но спокойно:

– Ты вернешься на строительство храма, Марк Пинарий. Там тебе хватит дел. Но уничтожь эту мерзость и все, с нею связанное. Понятно? Как только я уйду, ты разрушишь все наброски и сожжешь эскизы. Ты разобьешь статую на куски и размелешь их в пыль. Никто не должен видеть скульптуру.

129 год от Р. Х.

Строительство храма Венеры и Ромы продолжалось. Огромные колонны наконец встали на место, и открылся подлинный размах здания, но Марк Пинарий в тот день трудился на другом участке – на Марсовом поле, где Адриан решил восстановить заброшенные развалины так называемого Пантеона.

Этот храм, посвященный высшим богам, был возведен Агриппой при Августе. Ущерб, причиненный пожаром во времена Тита, ликвидировал Домициан. Но очередной пожар после удара молнии буквально уничтожил храм в те годы, когда создавались колонна Траяна и новый форум – грандиозные проекты, которые требовали привлечения всех возможных ресурсов, и Пантеоном пренебрегли. Он пролежал в руинах почти двадцать лет и представлял собой огороженную территорию в самом центре оживленного Марсова поля. Однажды Адриан, проходя мимо злополучного пятачка, вдруг оценил его свежим взглядом. Размеры участка неизбежно диктовали почти квадратную форму храма, возьмись кто его восстанавливать. Нелегко получить эстетическое удовольствие от равносторон него здания – по сути, куба. Но что, если сделать его круглым или, как в приступе вдохновения представил себе Адриан, сферическим? Император почуял, что наконец набрел на тот самый замысел, в котором полностью изольет свою страсть к куполам, или, по глумливому выражению Аполлодора, «гигантским тыквам». Возрожденный Пантеон станет уникальной постройкой, сферой, вписанной в куб и увенчанной куполом почти непредставимых размеров. Строители старой закалки пасовали перед сооружением столь новаторского ха рактера, но Адриан настоял на своей задумке и привлек к делу Марка.

Уверенность императора в его силах удивила Марка, глубоко потрясенного Адриановым неприятием статуи. Но государь ни разу не напомнил о своем неудовольствии скульптурой Антиноя, и Марк был полон решимости показать, что император не ошибся в выборе. Воспламененный энтузиазмом Адриана, он вместе с бригадой строителей применил революционный подход, благодаря которому огромный купол становился возможным: слой бетона предполагалось сделать тоньше по мере приближения к верхушке, для уменьшения массы предусматривались кессоны и так называемый окулюс на самом верху – похожее на глаз окно в потолке, которое пропускало свет и дополнительно снижало нагрузку. Марк твердо настроился не разочаровать императора. Он часто жалел, что рядом нет Аполлодора, который помог бы советом и надзором за столь непростым, но захватывающим проектом.

До сооружения самого купола было еще далеко. Сегодня Марк осматривал массивные несущие стены. Услышав знакомый голос, он поднял взгляд и увидел светлые кудри сына, поблескивающие на солнце.

Луцию исполнилось восемь – он достаточно подрос, чтобы ходить к отцу на участок при условии постоянного присмотра. Марк с удивлением обнаружил, что Луция привел не тот раб, что всегда, а Аминтас, который быстро возвысился среди домочадцев и обычно занимался делами поважнее.

Марк приветствовал мальчонку подбрасыванием в воздух – не столь простое дело, как когда-то, – после чего заметил причину прихода Аминтаса: в руке у раба был свиток, и Марк даже издали разглядел императорскую печать, оттиснутую на воске.

Адриан снова был в отъезде. Он часто списывался с Марком, но чаще всего свитки пересылались вместе с другими документами и доставлялись курьерами во дворец, а Марк отправлял за ними раба. Письмо, попавшее не во дворец, а сразу к Пинарию, было не в порядке вещей.

Аминтас повел Луция осматривать стены, а Марк тем временем сломал печать и развернул свиток. Предыдущие письма приходили с Сицилии, из Карфагена, африканского города Ламбезиса, Афин, Эфеса и Антиохии. Начальные строки нынешнего послания показывали, что оно прибыло из расположенного посреди пустыни торгового города Пальмира. Вспомнив о соседстве Пальмиры с Дамаском, Марк ощутил тень надежды. В последнем письме Аполлодор выразил намерение во что бы то ни стало добиться у Адриана аудиенции, если тот окажется близ места его ссылки.

Письмо было написано не от имени Адриана, как обычно, с массой научных отступлений и литературных аллюзий, но крайне строго и официально, от третьего лица. С первых же слов Марк понял, что вести дурные:

Цезарь желает лично поставить Марка Пинария в известность о прискорбном событии, чтобы тот услышал о нем от Цезаря, а не из другого источника. Цезарь изложит просто: тесть Марка Пинария Аполлодор Дамасский казнен за участие в заговоре с целью покушения на жизнь императора. Цезарь не имел другого выхода, ибо государю представили неопровержимые доказательства. Казнь осуществлена быстро и с уважением к гражданскому статусу означенного лица. – Марк понял, о чем идет речь: Аполлодора обезглавили, а не подвергли более позорной казни вроде распятия. – Марку Пинарию не следует бояться преследований. Хотя Цезарь сознает наличие естественной связующей симпатии между зятем и тестем, Цезарь верит, что Марк Пинарий никоим образом не участвовал в заговоре, убежден в его преданности императору и желает, чтобы тот продолжал вносить ценный вклад в строительство Пантеона и храма Венеры и Ромы. Цезарь желает, чтобы прискорбное событие не повлияло на дружеские отношения между ним и Марком Пинарием. Мы впредь не заговорим об этом.

Ошеломленный Марк отложил письмо. Возможно ли, чтобы Аполлодор злоумышлял против императора? Неужели горечь многолетнего изгнания толкнула его на участие в отчаянном заговоре? Странствуя, Адриан оказывался доступен не только для тех, кто искал императорских милостей: в каждом краю встречались и те, кто жаждал мести, а вблизи от Дамаска, где многие пострадали от римской власти, подобных людей водилось немало. Сговорился ли Аполлодор с другими недовольными и был разоблачен шпионами Адриана? Или стал жертвой слухов и клеветы? Адриан упомянул «неопровержимые доказательства», но подобное выражение использовалось при всякой казни лица, объявленного врагом государства.

Видно, правды теперь не узнаешь. Император выше расспросов; Аполлодор уже не ответит.

Краем глаза Марк заметил движение и не сразу понял, что смотрит на человека в тоге. Он узнал Гая Светония, только когда тот заговорил:

– Пинарий! Титаны столько не живут, сколько я не видел тебя! Не далее как вчера я перечитывал строки о Марке Агриппе и подумал: надо бы заглянуть, чем ты занят в его разрушенном храме. Стены чудовищно толстые, – должно быть, ты поставишь тяжеленную крышу! Знаешь, с тех пор как я послал тебе свой незаконченный труд, от тебя не пришло ни словечка. О, ничего страшного, не всем же быть литературными критиками, и хвала за это богам. Но теперь – добрые вести! Я наконец завершил работу, и целое войско писцов снимает копии. Прислать тебе экземпляр? Чтение недурное, уж поверь. Обещаю, скучно не будет. В книге столько возмутительных эпизодов, что ты, пожалуй, еще решишь, будто я написал свод удивительных историй, как наш друг Флегон. Поразительно, какие безумства творили некоторые императоры! Кое-какие подробности удивили даже меня, годами рывшегося в имперских архивах. Однажды Калигула, например, – воистину, это за гранью возможного…

Марк не слушал. Он думал, как сообщить новости Аполлодоре.

Блик солнца на кудрях сына вдруг отвлек его. Луций забрел в зону с высокими штабелями незакрепленных кирпичей.

– Аминтас! – крикнул Марк. – Аминтас, смотри за Луцием! Ему туда нельзя, слишком опасно!

– Мальчишки! – улыбнулся Светоний. – Вечно с ними беда. Жаль, что у нашего императора такого нет, – глядишь, и сам уберегся бы от беды. О, я забыл: ведь у Цезаря все же есть мальчик, за которым можно присматривать. Он всюду берет отрока с собой, так мне докладывают корреспонденты с маршрута. Я слышал, что следом государь посетит Иерусалим – или то, что называли Иерусалимом. Адриан собирается восстановить разрушенный Веспасианом город и дать ему довольно красивое новое название: Элия Капитолина, в честь его пред ков, Элиев. Подозреваю, что рядом с Юпитером он установит собственную статую и попробует заставить упрямых евреев возжечь немного фимиама на алтаре. Затем он поедет в Александрию знакомиться с Египтом. Они с Антиноем изобразят Цезаря и Клеопатру, которые неспешно плывут по Нилу мимо гиппопотамов и крокодилов. Как ты думаешь, может, египтяне насадят на статую Адриана голову какого-нибудь животного и объявят его богом?

Светоний болтал без умолку, но Марк не слышал ни слова.

132 год от Р. Х.

Адриан вернулся в Рим.

Прибытие императора в столицу после столь долгих странствий полагалось отметить торжествами и пирами. Но ранним ясным утром после первой же ночи во дворце Адриан нанес необъявленный визит на участок, где строился храм Венеры и Ромы, желая оценить прогресс, достигнутый за время его отсутствия. Когда императору доложили, что Марк Пинарий находится в мастерской, Адриан вместе со свитой направился прямиком к Авентинскому холму.

Марк с помощниками собирали воедино фрагменты гигантской статуи Венеры, которую предстояло установить в храме.

Когда вбежал Аминтас и объявил, что в вестибуле находится император, Марк велел всем прекратить работу и остаться точно на местах. Сам он тоже положил инструменты и отряхнул тунику. Аминтас, придирчиво оглядев хозяина, смахнул у него с бороды металлическую крошку.

Император, как всегда изысканно одетый, бегло осмотрел статую и предложил дать рабочим отдых, чтобы побеседовать с Марком наедине.

– Я только что от храма, – сказал Адриан. – И доволен успехами. Ты хорошо потрудился, Пинарий.

– Благодарю, Цезарь. Я всего-навсего один из многих мастеровых и строителей, которые имеют привилегию ежедневно осуществлять грандиозный замысел императора.

– Не скромничай, Пинарий. Я всю жизнь имею дело с архитекторами и художниками из разных концов света. Возможно, ты самый одаренный.

«Теперь, когда мертв Аполлодор», – подумал Марк. Затем он вспомнил о другой смерти, случившейся за время странствий Адриана. Во время путешествия по Нилу утонул Антиной.

Марку показалось, что император сильно постарел. В волосах добавилось серебра, а борода почти полностью поседела. Лицо изрезали морщины. Он говорил медленнее, голос подрагивал. Глаза потускнели. Его будто покинула жизненно важная искра.

Адриан прошелся по студии, рассматривая инвентарь.

– Ты столько часов провел с ним здесь, в мастерской, наедине, взирая на него, наблюдая за ним. Ты должен помнить, как он выглядел, лучше всех на свете, не считая меня.

– Цезарь говорит об Антиное, – тихо отозвался Марк. – Я плакал, когда узнал о его смерти.

Марк действительно скорбел: не столько по самому юноше, душа которого осталась для него загадкой, сколько по утрате такой красоты. В его сознании еще сохранилась таинственная связь между отроком из Вифинии и богом из сновидений. Гибель Антиноя означала не просто кончину обычного смертного: она символизировала тленность всего сущего.

– Тебе известны обстоятельства его конца? – шепотом спросил Адриан.

– Я знаю то же, что и все: Антиной утонул в Ниле.

– Египет околдовал нас – зной, жужжащие насекомые, топкая грязь, бесконечная река, храмы со странными символами и звероголовыми богами, гигантские монументы из невообразимо далекого прошлого. Продвигаясь все дальше по Нилу, мы попали во власть безымянного древнего ужаса. Когда я постигал Элевсинские мистерии, меня посвятили в тайные обряды египтян. Заглянув в мое будущее, жрецы узрели нечто жуткое. Они заявили, что жизнь моя кончена и я умру через считаные дни, если… если другая жизнь не будет принесена за меня в жертву. Я не хотел им верить, но понял их правоту, когда составил гороскоп, сделав поправку на большее влияние южных звезд. Мне грозила страшная опасность. Смерть была совсем рядом.

Марк затаил дыхание:

– Значит, Антиной…

– Он пожертвовал собой ради меня. Я не просил его. Той ночью я вел себя беспокойно. Я услыхал, как он вышел на палубу. Потом – тихий всплеск. Я был в полудреме и решил, что мне снится сон…

Марк вспомнил историю, которой Антиной поделился с ним здесь же, в мастерской, – о случае на охоте: «Если бы Цезарь не убил льва, тот наверняка разорвал бы меня в клочья. Цезарь спас мне жизнь. Мне с ним вовек не расплатиться».

Мальчик все-таки сумел вернуть долг.

– Деяние Антиноя не есть поступок простого смертного, – сказал Адриан. – Я всегда ощущал в нем нечто божественное. Думаю, Пинарий, что и ты это чувствовал. Но я не понимал природы его божественности, пока он не покинул сей мир. Я выстроил на Ниле город в его честь, где освятил храм и предписал жрецам поклоняться новому божеству. В Эфесе и Афинах, на обратном пути в Рим, я воздвиг и другие храмы в честь бога Антиноя.

Марк слышал о деятельности, которую развил император от лица нового бога. Весь Рим говорил о величии его печали; иные осмеливались подшучивать над ней, но большинство благоговело. Марк знал, что скорбь императора сравнивают с безумием Александра Великого после смерти его возлюбленного Гефестиона, но трудно было разглядеть в стареющем, разжиревшем Адриане сходство с отчаянным, обреченным року Александром.

– В Риме не будет храма Антиноя, – проговорил Адриан. – От граждан Италии не требуют поклонения императору, и я не попрошу народ Рима почитать моего возлюбленного. Но я собираюсь построить гробницу близ местечка Тибур на востоке города. И там же возведу резиденцию, в которой смогу укрыться от мира. – Адриан надолго смежил веки, потом открыл глаза. – Естественно, Пинарий, я хочу, чтобы ты приложил к ней руку.

– Разумеется, Цезарь. Сделаю, что смогу.

Адриан подступил ближе и впился взглядом Марку в лицо:

– Чего я действительно хочу, дорогой Пигмалион, так это чтобы ты изваял Антиноя.

Марк в ответ уставился на него. Скорбь повредила память императора?

Адриан слабо улыбнулся:

– Понимаю твое замешательство, Пинарий. Позволь объяснить. Возведены храмы. Храмам положены статуи, и мастера Египта и Греции создали образы Божественного Антиноя. Скульптуры в лучшем случае – как бы выразиться? – приемлемы. Но ни в одной не запечатлена божественная сущность Антиноя. Я убежден, что подобное под силу только тебе, ибо ты один изготовил прижизненную скульптуру. Я прошу сделать статую Антиноя. Мы объединим усилия, ты и я, работая по памяти.

Марк испытал сразу целую гамму чувств: сомнение, ужас, укол гнева, но также и пронзительное волнение, какого не переживал давно.

Адриан горестно пробормотал:

– Разве я мог предполагать… когда велел тебе уничтожить статую…

– Я выполнил приказ, Цезарь. Сжег наброски. Уничтожил макеты. Отломал руки и ноги, расколотил торс, растер в порошок ступни и кисти…

Адриан мучительно скривился и закрыл глаза.

– Но… – Марк надолго замялся, однако в итоге решил сказать правду: – Я сохранил голову.

Глаза Адриана расширились.

– Это была самая прекрасная вещь, какую я сделал или даже надеялся сделать, – произнес Марк. – Мне не хватило духу ее разбить.

– Где она?

Ваятель направился в захламленный угол мастерской. Адриан последовал за ним. Марк разгреб кучу утвари и рваных свитков, вытащив запыленный ларчик. Железный замок заржавел: внутрь годами не заглядывали. Пинарию было больно смотреть на содержимое.

Он с трудом отомкнул замок. Погрузил руки в ларчик. Затем выпрямился и воздел голову Антиноя.

Адриан задохнулся от восторга. Забрав голову у Марка, он обхватил ее ладонями и коснулся мрамора губами. В глазах императора стояли слезы.

В последующие дни и месяцы государь проводил в мастерской Марка все свободное время. Сперва их окружали эскизы и глиняные наброски, затем – макеты в полный рост. К удовлетворению Адриана, они совместно воссоздавали подлинный облик Антиноя. Марк рисовал и отливал формы, а Адриан высказывал замечания; он кружил вокруг полномасштабных макетов, гладил их и, закрывая глаза, словно пытаясь пробудить осязательную память, просил Марка сделать пошире грудь, или чуть удлинить нос, или усилить выпуклость икр.

Изваяв Антиноя при жизни, Марк доверял своим воспоминаниям о его внешности, и предложения Адриана порой казались ему сомнительными, но он следовал всем указаниям. Адриан был доволен, а иногда правдоподобие образа потрясало его до слез. Как ни странно, но их совместное творение куда больше напомнило Марку бога из снов, чем облик живого Антиноя.

Наконец настал день снятия покрова.

В статуе не было ничего неожиданного для Адриана, так как он наблюдал за ее созданием с самого начала. Тем не менее Марк захотел устроить официальное открытие – больше ради сына, чем для императора. Но юный Луций опаздывал. Адриан явился пораньше, однако был не против подождать. Он расхаживал по мастерской, берясь за разные предметы и глубоко вздыхая.

– Сегодня Цезарь сильно озабочен, – заметил Марк. За время работы они притерлись друг к другу и общались запросто. Теперь Адриан постоянно изливал Марку душу.

– Иудейский мятеж, – объяснил император – в последние дни его мысли занимала именно эта напасть, – напоминает гидру: отрубишь голову – вырастут две. Люди продолжают гибнуть десятками тысяч. Пока большинство евреев упорствует в убеждении, будто подстрекатель Шимон Бар-Кохба является их долгожданным Мессией, восстание удастся подавить лишь почти поголовным истреблением – вроде того, что устроил в Дакии Траян. Но с иудеями труднее, они рассеяны по всей империи. Единственное перспективное решение – ассимилировать мятежный народ, хотят они того или нет. С этой целью я издал указ, запрещающий обрезать крайнюю плоть. По причинам решительно непостижимым они придают варварской процедуре почти религиозное значение. Однако мне в ней видится лишь еще одна уловка, посредством которой они намеренно обособляются. Для собственного блага и прекращения бесчинств они должны отказаться от своей примитивной веры и обратиться к истинным богам, как поступил остальной мир.

– Насколько я понимаю, ты переименовал провинцию, – сказал Марк.

– Область, ранее называвшаяся Иудеей, теперь будет Сирией Палестинской, как Иерусалим стал Элией Капитолиной. Такие вещи важны – названия, символы и тому подобное.

– А как дела у Цезаря с христианами?

Последователи культа являлись еще одной проблемой, на которую порой сетовал император.

Адриан пренебрежительно усмехнулся:

– Трения с христианами ничтожны по сравнению с иудейскими волнениями. Кое-кто из моих советников сводит тех и других воедино, но подобное отношение невежественно и устарело; огромное количество христиан не является и никогда не было иудеями. Они похожи лишь в том, что безбожие отгораживает их от соседей, но христиане, в отличие от иудеев, кажутся вполне кроткими; фактически смирение составляет часть их учения. Пока их мало и они покорны, я почитаю за лучшую политику Траяна: «Не спрашивай – не скажут».

– Но что она означает на деле? – уточнил Марк, который никогда толком не понимал этой максимы.

– Римские магистраты предпримут действия против христиан лишь в случае официальной жалобы на них. Нет жалоб – нет действий.

– Тогда выходит, что все зависит от окружения, – заметил Марк.

– Если христиане упорствуют в своем извращении, пусть живут и умирают по выбору благочестивого законопослушного большинства. – Адриан поставил глиняный макет, который рассматривал, и поднял бровь. – Разве один из твоих родичей не был христианином?

– Вряд ли, – рассмеялся Марк. Он отвечал вполне искренне: ему никогда не рассказывали о двоюродном деде-христианине.

– О нет, я совершенно уверен, что был, – возразил Адриан, который досконально изучил имперское досье на Марка, решая судьбу Аполлодора. – Да и не христианский ли символ тот талисман, который ты постоянно носишь? Я полагал, что он перешел к тебе от родственника-христианина, а ты ходишь с ним по причинам скорее сентиментальным, нежели религиозным, поскольку сам явно не принадлежишь культу.

– Христианский символ? Мой фасинум? Конечно же нет! – Марк дотронулся до амулета. – Ведь отец передал мне семейную реликвию в твоем и Траяна присутствии. Фасинум существовал задолго до того, как появились христиане.

– Успокойся, Пигмалион! Возможно, я заблуждаюсь насчет амулета, но тем не менее уверяю тебя, что брат твоего деда и правда исповедовал христианство. Сейчас мне не вспомнить имя, но я доподлинно знаю, что после Большого пожара Нерон его казнил. Тогда следование культу считалось постыдным, – наверное, поэтому ты ничего и не слышал. В семьях принято замалчивать позор, и дети узнают о нем последними, если узнают вообще. Если не веришь мне, спроси при встрече у своего друга Светония. Он не мог не прочесть о Пинарии-христианине, когда проводил свои изыскания.

– При всем уважении, Цезарь, Светоний мне не друг, – возразил Марк, расстроенный и огорошенный неожиданными откровениями.

– Вот как? Разве он не послал тебе экземпляр жизнеописаний императоров с дарственной надписью?

Могло ли что-либо укрыться от Адриана при такой огромной сети имперских шпионов?

Марк откашлялся:

– Да, Светоний прислал книгу, но я его не просил и, клянусь, так и не заглянул в нее.

– Неужели? Прочти обязательно. Неплохая работа. Довольно непристойная, но я думаю, что большинство читателей как раз и привлекают скабрезные подробности, ради которых они продолжают чтение. Ага, вот наконец и твой сын.

Они обернулись на шум, донесшийся из вестибула. Первым, с видом чуть пристыженным в ожидании выволочки за опоздание, вошел Аминтас. Не успел он заговорить, как в студию проскользнула Аполлодора, одетая в лучшую столу. Она не простила Адриану смерти отца, но никогда не выказывала гнева в его присутствии. За матерью следовал Луций, который в свои одиннадцать выглядел очень крупным и почти сравнялся ростом с отцом. Он унаследовал от Марка зеленые глаза и свет лые волосы, однако сложением походил на деда, Аполлодора.

Марк, радуясь, что неприятные откровения императора о родственнике-христианине прерваны, приступил к церемонии. Он подошел к статуе и сдернул холстину.

Адриан словно впервые увидел скульптуру. Он долго смотрел на нее, затем потянулся потрогать. Марк увидел на лице императора то же благоговение, что и при давнем первом созерцании изваяния Меланкома.

– Ты уловил, Пинарий, – прошептал Адриан. – Совершил невозможное. Теперь надо повторить.

– Повторить, Цезарь?

– Нужно изготовить другие скульптуры. Каждую сделай чуть отличной, дабы запечатлеть разные аспекты божественности Антиноя, но пусть все будут столь же близкими к жизни, как эта. Они послужат образцами для прочих мастеров, которые размножат статуи по всей империи. Готов, Пинарий?

– Ничто не доставит мне большего удовольствия, Цезарь, – ответил Марк дрогнувшим голосом. Его наполнила радостью перспектива посвятить талант и время умножению прекрасных образов, которыми он выражал преданность богу из снов, как Адриан выражал любовь.

– Хорошо, что здесь твой сын, – сказал Адриан. – В знак благодарности я хочу предложить молодому Луцию нечто весьма заманчивое. Недавно, составляя гороскопы, я открыл любопытный факт: твой сын родился в тот же день, что и один из моих протеже, Марк Вер. Поскольку мальчики абсолютные, вплоть до минуты, ровесники, я предлагаю представить твоего Луция юному Вериссимусу…

– Вериссимусу, Цезарь?

– Так я иногда зову Вера. Он настолько любит Истину, что я не в силах удержаться от игры слов[35]. Ну и коль скоро Луций и Вер совместимы, они могут вместе учиться.

Марк глянул на Луция, несколько ошеломленного новостью.

– Боюсь, Цезарь, сын мой предстанет в невыгодном свете. Я постарался обеспечить его хорошими наставниками, но его образованность едва ли может соперничать с интеллектом твоего протеже.

Адриан улыбнулся:

– Не беспокойся, я не жду от Луция состязаний на ниве учености. У Вера выдающийся ум, объем его знаний иногда поражает даже меня. Но Вер любит и спорт во всех его разновидностях. Сверстник пригодится ему для бокса, борьбы, игр в мяч, верховой езды, охоты и прочих занятий. Что скажешь?

Марку пришло в голову, что в атлетических соревнованиях сын вполне способен превзойти юного Вера: Луций был не обычно рослым и сильным для своего возраста. Он глянул на Аполлодору, глаза которой расширились от волнения. Несмотря на давнюю обиду на Адриана, она видела, какие широкие возможности открываются перед ее сыном. В одиннадцать лет Луций Пинарий будет допущен в святая святых императорского двора.

Луций был слишком юн для тоги, но у него имелась тончайшей работы туника, которую Марк счел подходящей для знакомства с Вером. Аполлодора сокрушалась насчет коротковатых рукавов – мальчик так быстро растет! – но Марк посоветовал ей не беспокоиться:

– В Доме народа не настолько придирчивы к подобным вещам, как тебе мнится.

– В Доме народа? – рассмеялась Аполлодора. – Кроме тебя, муж мой, его так больше никто не называет.

– Разве?

– Я совершенно уверена, что заигрывание с простонародьем кончилось со смертью Плотины.

– Признаю свою ошибку. Ладно, в таком случае, Луций, готов ли ты отправиться в Дом Адриана?

В назначенный час у входа в императорский дворец их встретил слуга, который проводил гостей в пышный сад с журчащими фонтанами. Именно там временно установили статую Антиноя. На каменной скамье возле нее сидели Адриан и отрок Марк Вер, его дальний родственник и праправнучатый племянник Траяна. Кучерявый Вер отличался здоровенным носом и маленьким ртом. Мальчик вырос в утонченнейшей среде, окруженный прославленными философами и учеными, и держался степенно не по годам.

Адриан представил Вера Марку и его сыну. Когда Луций, как научил отец, ответил, что для него такое знакомство – большая честь, Вер покачал головой:

– Напротив, для меня честь познакомиться со сверстником, чей дед дружил с великим Аполлонием Тианским. – Он обратился к Марку: – Много ли рассказывал тебе об Аполлонии отец?

– Говоря откровенно, без истории о старце не проходило и дня. Отец называл его Учителем и был глубоко предан ему, в жизни и смерти.

Вер искренне разволновался:

– Поделись этими историями и со мной! Их обязательно надо записать!

– Увы, моя рука рождена для долота, не для стила, – сказал Марк.

– Надиктуй рабу. Почти все, кто лично знал Аполлония, уже мертвы…

– Правда, неподражаем? – спросил Адриан, ероша мальчику волосы. Вер совершенно по-детски закатил глаза. – Его бы изваять в таком возрасте. Может, выкроишь время, Пинарий, хотя мне отчаянно не хочется прерывать твою работу над следующей статуей Антиноя.

– Я буду рад, Цезарь. – Марк посмотрел на мальчика и моментально понял, какое выражение попробует запечатлеть в камне: смесь невинности и мудрости, утонченности и простодушия.

– Насколько я понимаю, твой отец был близким другом и ныне покойного… – Мальчик запнулся и вопрошающе взглянул на Адриана.

– Вериссимус понимает, что ты еще не знаешь новости, доставленной сегодня утром имперским курьером, – сказал Адриан. – Умер Эпиктет.

Марк глубоко вздохнул и опустил глаза.

– Воистину, он был последним из отцовского круга.

Вер взял Марка за руку:

– Возможно, мы утешимся словами самого Эпиктета: нас огорчают не события, но собственный взгляд на них. Ведь так и есть, даже если умирают близкие.

Марк грустно улыбнулся:

– В отличие от отца, я не философ. Вряд ли я понимаю смысл изречения.

– Если ты страдаешь от внешнего события, то тебя мучает не оно, а собственное суждение о нем. И в твоей власти прямо сейчас отбросить свои мысли. – Вер говорил с пылкой убежденностью, естественной для его лет.

– Хорошо сказано, Вериссимус! – похвалил Адриан и обратился к Марку: – Генеалоги утверждают, что мальчик является потомком мудрого царя Нумы, и я думаю, они не ошиблись.

Марк кивнул. Как его неуклюжий сын-молчун найдет общий язык с юным Вером?

– Пусть мальчики поживут у меня в Тибуре, – предложил Адриан. – Как, Луций, ты смотришь на то, чтобы немного поохотиться и поездить верхом?

– Аполлоний Тианский был против убийства животных, – серьезно ответил Луций.

– Превосходно! – рассмеялся Адриан. – У вас с Вериссимусом уже готова тема для спора: может ли любитель философии получать удовольствие от охоты? Ты поедешь с нами, Пигмалион. Я выбрал место для гробницы Антиноя и хочу показать тебе другие локации – под термы, библиотеку, большой бассейн…

– С превеликой радостью, Цезарь, – ответил Марк и поднял взгляд на статую Антиноя – бога, принесшего ему неслыханную удачу.

136 год от Р. Х.