Лицо в зеркале Кунц Дин

Глава 22

Рисковый мчался по коридору, потом по лестнице, отдавая себе отчет в том, какой легкой целью является крупный мужчина в ограниченном пространстве, но преследование не прекращал. Идя в детективы, ты знаешь, что в этом деле выбор времени и места, где ты можешь оказаться под пулями, принадлежит не тебе.

А потом, как и большинство копов, он исходил из mm, что наибольший риск — проявление нерешительное™, когда, пусть даже на мгновение, нервы берут над тобой верх. Выживание базировалось на смелости с малой толикой страха, не допускающей безрассудства.

В это легко верилось до того момента, как эта самая смелость не отправляла тебя на тот свет.

В кино копы всегда кричат: «Стоять! Полиция!» — пусть и знают, что убегающий преступник или преступники не подчинятся. А ведь крик этот без всякой на то нужды выдает твое присутствие и рассказывает всем и вся о твоем вступлении в игру.

Рисковый Янси, в которого не стали стрелять, пока он сидел в кресле, не подал голоса, требуя, чтобы стрелок, убивший Рольфа Райнерда, остановился. Просто бежал за ним по лестнице.

Когда добрался до площадки между пролетами, стрелок уже достиг нижнего холла. Поскользнулся на мексиканской плитке, но сумел, замахав руками, устоять на ногах.

Убегая, киллер ни разу не оглянулся, скорее всего, даже не подозревал, что его преследуют.

Спеша за киллером, Рисковый буквально чувствовал, что происходило в голове у последнего. Рассчитывая, что Райнерд дома один, киллер пришел, быстренько всадил в жертву несколько пуль, одна из которых превратила сердце в пульпу, позаботился о том, чтобы не наследить, и теперь бросился в бегство с мыслями о том, как покурит качественную травку с какой-нибудь длинноногой крошкой, ожидающей его в постельке.

Киллер распахнул входную дверь, когда Рисковый спрыгнул с последней ступени лестницы. Но шум от открываемой двери помешал убийце услышать шаги за спиной. Рисковый не поскользнулся, а потому сократил разделяющее их расстояние.

Когда Рисковый появился в дверях, киллер бежал по тротуару, возможно, думая о том, что часть заработанных денег потратит на модные хромированные диски для своей колымаги, а часть — на золотую безделушку для своей дамы.

Ветер заметно стих, холодный дождь лил по-прежнему, расстояние между Рисковым и киллером сокращалось с той же неизбежностью, с какой могло сокращаться между несущимся грузовиком и кирпичной стеной.

Послышались автомобильные гудки. Один длинный, два коротких.

Сигнал. Заранее оговоренный.

На улице, не у самого тротуара, стоял темный «Мерседес-Бенц» с включенными фарами и работающим двигателем. Над выхлопной трубой вился синеватый дымок. Открытая передняя дверца со стороны пассажирского сиденья приглашала киллера в салон. «Мерседес» был дорогой, наверняка украденный с подъездной дорожки какого-нибудь особняка в Беверли-Хиллз, а за рулем, понятное дело, сидел сообщник, готовый рвануть с места в тот самый момент, когда зад киллера коснется сиденья.

Один длинный гудок, за которым следовало два коротких, должно быть, сообщил кролику, что у него на хвосте волк, потому что внезапно киллер резко бросился влево, с тротуара. Развернулся на сто восемьдесят градусов так быстро, что должен был упасть, но не упал, вместо этого поднял пушку, из которой уложил Райнерда.

Теперь уж, видя, что его присутствие более не тайна, Рисковый наконец-то закричал: «Полиция! Бросай оружие!» Совсем как в кино. Но, разумеется, киллер, который уже заработал пожизненный срок без права помилования, а может, и смертный приговор, укокошив Райнерда, понимал, что терять ему нечего. Скорее он спустил бы штаны и показал Рисковому свой голый зад, чем расстался бы в такой ситуации с пистолетом.

Пистолет выглядел внушительно, не 38-го или .357 калибра, скорее, сорок пятого[32]. Такие пули без труда помают кости и рвут мышцы в клочья, облегчая работу патологоанатому, но при выстреле требуют четкой фиксации позиции и сосредоточенности, чтобы компенсировать сильную отдачу.

Киллер, похоже, об этом забыл, а может, поддался панике, поэтому не нажал на спусковой крючок, а просто дернул его, так что вероятность попадания этой пули в Рискового не превышала его шансов погибнуть под свалившимся на голову астероидом.

Но в то самое мгновение, когда ствол пистолета изрыгнул в дождь пламя, а в доме за спиной разлетелось окно, в Рисковом сразу заговорил в полный голос инстинкт самосохранения. Свое слово, естественно, сказали и опыт, и полицейская практика. Второй раз преступник мог и не промахнуться. И все инструкции, все лекции о социальной политике и политических последствиях, все директивы, требующие воспринимать насилие терпеливо, с пониманием, без резкой реакции, напрочь забылись. Вопрос встал ребром: или убьешь ты, или убьют тебя.

В ушах еще звенело разбитое пулей стекло, когда Рисковый остановился, ухватил левой рукой запястье правой, на мгновение застыл и ответил огнем на огонь.

Выстрелил дважды, нисколько не заботясь о том, что напишет «Лос-Анджелес таймс» о действиях полиции. Его волновало только благополучие любимого сынишки мамы Янси.

Первая пуля бросила киллера на землю. Вторая вонзилась в него, когда его колени еще сгибались.

Преступник автоматически успел еще раз нажать на спусковой крючок, но стрелял уже не в Рискового, а в траву у своих ног. Силой отдачи пистолет вырвало из его слабеющих пальцев.

Киллер коснулся земли коленом, потом двумя, наконец лицом. Рисковый ногой отшвырнул сорок пятый подальше от киллера, в кусты и тени под ними, а сам побежал к «Мерседесу».

Водитель очень уж резко нажал на педаль газа. Задние колеса даже прокрутились в протестующем визге шин. Может, Рисковый и подвергал себя опасности получить пулю от водителя «Мерседеса» через открытую пассажирскую дверцу, но риск этот того стоил. Однако водитель думал о бегстве, а не о драке и не собирался вступать в бой с полицейским, зная, что улица пуста, а в баке полно бензина.

«Мерседес» разом набрал скорость, и разглядеть водителя Рисковый не успел.

Впрочем, фигура за рулем напоминала тень. Сгорбленная, расплывающаяся перед глазами… странная.

К удивлению Рискового, из глубин души вдруг поднялся суеверный ужас, который уже долгие годы спокойно лежал там, никого не тревожа. И он не знал, что разбудило этот страх, почему у него возникло ощущение, что жизнь столкнула его с чем-то сверхъестественным.

Рисковый не стал стрелять по отъезжающему «Мерседесу», что наверняка сделал бы киношный коп. Они находились в тихом жилом районе, где одни люди спокойно смотрели телевизор, а другие чистили овощи к обеду и имели полное право не бояться получить в лоб или грудь шальную пулю от потерявшего голову детектива.

Однако побежал за автомобилем, потому что не смог разглядеть номерной знак. Выхлопные газы, брызги из-под колес, дождь, сумрак старались скрыть его от глаз Рискового.

Он, однако, не отступался, довольный тем, что постоянно поддерживал физическую форму на беговой дорожке и в тренажерном зале. И хотя расстояние до «Мерседеса» только увеличивалось, пара уличных фонарей и порыв ветра, отбросивший и выхлопные газы, и брызги, позволили пусть и частично, но разглядеть номер.

Рисковый понимал, что «Мерседес», скорее всего, украден. И водитель бросит его через пару кварталов. Тем не менее знать номерной знак лучше, чем его не жать.

Прекратив преследование. Рисковый направился к лужайке перед домом Райнерда. Он надеялся, что его нули убили, а не ранили киллера.

До приезда группы разбора действий полицейского, применившего оружие, оставалось лишь несколько минут. В зависимости от личных мотивов членов группы, они старались бы всеми силами защитить Рискового и оправдать его действия, не доискиваясь до правды, что его очень бы устроило, или попытались бы найти малейшую зацепку, чтобы утопить, бросить на растерзание общественному мнению, разложить костер у его ног, а потом поступить как с Жанной д'Арк.

Третий вариант состоял в том, что группа РДППО[33] рассмотрела бы дело объективно, безо всякой предвзятости, вынесла бесстрастное заключение, основанное только на фактах и причинно-следственной связи событий, что тоже устроило бы Рискового, поскольку действовал он правильно.

Разумеется, ему не доводилось слышать о таких случаях, и он считал сие менее вероятным, чем возможность увидеть тремя днями позже восемь летающих оленей, запряженных в сани, которыми рулил бы эльф.

Будь киллер жив, он мог бы заявить, что Райнерда убил Рисковый, а теперь вот пытается подставить его. Или что он оказался в этом районе, собирая рождественские пожертвования для бедных сироток, и попал под перекрестный огонь, предоставив возможность уйти настоящему киллеру.

Что бы он ни заявил, копоненавистники и агрессивно-безмозглые горожане ему бы поверили.

Более того, киллер мог бы найти адвоката, жаждущего публичного признания, который вчинил бы иск городу. Результатом стало бы внесудебное урегулирование проблемы, какими бы вескими ни были доводы обвинения, а Рискового бы принесли в жертву. Политики стремились защитить хороших полицейских не больше, чем защищали своих помощников, которых привыкли оскорблять, а иногда и убивали.

Так что с мертвым киллером хлопот было гораздо меньше, чем с живым.

Рисковый мог бы вернуться на лужайку черепашьим шагом, дав возможность преступнику расстаться с лишней пинтой крови, но он снова побежал.

Киллер лежал там, где и упал, уткнувшись лицом в мокрую траву. По шее спускалась улитка.

Люди торчали в окнах, глядя вниз с бесстрастными лицами, напоминая мертвых часовых у ворот ада. Рисковый не удивился бы, увидев в одном из окон Райнерда, черно-белого, слишком великолепного для своего времени.

Он перевернул киллера на спину. Чей-то сын, чей-то возлюбленный, лет двадцати с небольшим, с бритой головой, с сережкой в виде крошечной ложечки для кокаина.

Рискового порадовал растянувшийся в смерти рот и глаза, полные вечности, но в то же время у него от чувства облегчения, которое он в этот момент испытывал, к горлу подкатила тошнота.

Стоя под дождем, судорожно проглотив не переварившиеся пирожные, комом вставшие в горле, он позвонил по сотовому в отдел и доложил о случившемся.

После этого мог бы войти в подъезд, подождать там, но остался под ливнем.

Городские фонари отражались от мокрой мостовой, однако, когда сумерки перешли в ночь, темнота кольцами заполнила улицу, словно хорошо накормленная змея.

Шебуршание под пальмовыми листьями, перекрывающее шум дождя, подсказывало, что множество древесных грызунов укрылись там от потоков воды.

Рисковый увидел двух улиток на лице мертвеца. Хотел их скинуть, но потом передумал.

Кто-нибудь из стоящих у окон мог решить, что он манипулирует с уликами. Такие показания группа РДППО могла принять близко к сердцу.

Эти проснувшиеся суеверия… Это ощущение, будто что-то здесь не так…

Один труп наверху, один здесь, вой приближающихся сирен.

Что, черт побери, происходит? Что, черт побери?

Глава 23

Ровена, госпожа роз, вновь озвучила слова Данни Уистлера, очевидно, не для Этана, а чтобы лучше осмыслить их: «Он сказал, вы думаете, что ОН мертв, и попросил передать вам, что вы правы».

Поскрипывание петель и легкий звон колокольчиков на входе в магазин заставили Этана повернуться к двери. Но никто не вошел.

Бродяга ветер, на какое-то время расставшись с дождем, вернулся вновь и рвался в магазин «Розы всегда», сотрясая дверь.

— Что, собственно, могло означать это странное заявление? — задала женщина за прилавком, пожалуй, риторический вопрос.

— Вы его не спросили?

— Он произнес эту фразу после того, как расплатился за розы, когда уже выходил из магазина. У меня не было возможности спросить. Это какая-то шутка, понятная только вам?

— Он улыбался, когда говорил? Ровена задумалась, покачала головой: — Нет.

Краем глаза Этан ухватил молчаливо появившуюся в магазине фигуру. Еще поворачиваясь к ней (у него уже перехватило дыхание), понял, что его обмануло собственное отражение в дверце одного из холодильных шкафов.

В ведрах воды или на полках охлажденные розы смотрелись столь великолепно, что как-то забывалось, что они уже мертвы, а через несколько дней пожухнут, увянут, сгниют.

Эти холодильные шкафы, в которых Смерть пряталась в ярких лепестках, напомнили Этану стальные ящики в морге, где покойники лежали как живые. Их уже прибрала Смерть, но признаки разложения еще не дали о себе знать.

И хотя в компании Ровены он чувствовал себя как дома, а розы радовали глаз, Этану захотелось как можно быстрее уйти.

— Мой… мой друг не просил передать мне что-то еще?

— Нет. Думаю, я рассказала вам все, что могла.

— Спасибо, Ровена. Вы мне очень помогли.

— Правда? — она как-то странно посмотрела на него, возможно, удивленная их встречей ничуть не меньше, чем разговором с Данни Уистлером.

— Да, — заверил он ее. — Да, очень помогли. Ветер вновь тряхнул дверью, когда Этан взялся за

ручку, и тут за его спиной раздался голос Ровены:

— Вот что еще…

Повернувшись к ней, он увидел, хотя их разделяло почти сорок футов, что она пребывает даже в большем замешательстве, чем до его прихода.

— Когда ваш друг уходил, он остановился в дверях, на пороге, и сказал: «Да благословит Бог вас и ваши розы».

Возможно, такие мужчины, как Данни, редко говорили что-то подобное, но в этих семи словах не было ничего такого, чтобы при воспоминании о них на лице Ровены отразилась тревога.

— А едва он произнес эту фразу, лампы замигали, померкли, погасли… но потом снова зажглись. Я тогда ничего такого не подумала, вы понимаете, дождь, ветер, непогода, но теперь мне кажется… это существенно. Не знаю, почему.

Сотни и тысячи проведенных за годы службы допросов подсказали Этану, что Ровена еще не закончили, и его терпеливое молчание заставит ее продолжить быстрее, чем любые слова.

— Когда лампы меркли и гасли, ваш друг смеялся. Не громко, коротко. Посмотрел в потолок, где замигали лампы, рассмеялся и вышел.

Этан по-прежнему ждал.

Ровена вроде бы и сама удивилась, что говорит гак много о нескольких мгновениях, но добавила:

— В смехе этом было что-то ужасное. Прекрасные мертвые розы за стеклянными стенами.

Зверюга-ветер, обнюхивающий дверь. Дождь, барабанящий по окнам.

— Ужасное? — переспросил Этан.

Автоматически одной рукой она протерла безупречно чистый прилавок, словно обнаружила на нем пыль, мусор, пятно.

Сказала все, что хотела или могла, сомнений в этом не было.

— Да благословит Господь вас и ваши розы, — молвил Этан, словно снимал проклятие.

Он не знал, как бы поступил, если б замигали лампы, но они продолжали гореть, как и прежде.

Ровена нерешительно улыбнулась.

Повернувшись к двери, Этан вновь столкнулся со своим отражением и закрыл глаза, возможно, с тем, чтобы не увидеть фантом, который мог делить с ним стекло. Сначала открыл дверь, потом глаза.

Под рычание ветра и звяканье колокольчиков шаг-мул в холодные зубы декабрьского вечера и закрыл за собой дверь.

Подождал в арке между витринами, пока мимо пройдет пара в дождевиках с капюшонами, ведомая золотистым ретривером на поводке.

Не обращая ровно никакого внимания на дождь и ветер, промокший насквозь ретривер гордо вышагивал по тротуару и, подняв морду, ловил загадочные запахи, наполняющие холодный воздух. Прежде чем миновать арку, он посмотрел на Этана мудрыми, темными, глубокими глазами.

И в то же самое мгновение остановился, его обвисшие уши приподнялись, насколько только могли при-

подняться, он склонил голову, словно никак не мог понять, кто это стоит под розовым навесом между розами и дождем. Пес махнул хвостом, но только дважды, чуть-чуть.

Остановленная четвероногим другом молодая пара поздоровалась: «Добрый вечер», — а после аналогичного ответа Этана женщина сказал собаке: «Тинк, пошли».

Тинк не сдвинулся с места, ловя взглядом глаза Этана, и продолжил путь лишь после повторной команды.

Листья на тротуаре и деревьях по-прежнему золотил свет уличных фонарей. В этом свете и капли дождя сверкали, как расплавленное золото.

Машин на улице было не так уж и много, но ехали они, пожалуй, быстрее, чем позволяли погодные условия.

Перебегая от навеса к навесу, Этан добирался до «Экспедишн», выуживая из кармана ключи.

Идущий впереди Тинк дважды замедлял шаг, оглядывался на Этана, но ни разу не останавливался.

Пахнущий озоном дождь не смог смыть аромат свежеиспеченного хлеба, которым благоухал один из ресторанов, готовый распахнуть двери для желающих пообедать.

В конце квартала пес таки остановился, опять повернул голову, чтобы посмотреть на Этана.

И хотя голос женщины заглушался шумом дождя и проезжавших по улице автомобилей, Этан разобрал ее слова: «Тинк, пошли». Ей пришлось еще дважды повторить команду, прежде чем ретривер ослабил натяжение поводка, последовав за хозяйкой.

Вся троица скрылась за углом.

Добравшись до красной зоны в конце квартала, где он припарковал свой внедорожник в неположенном месте, Этан задержался под последним навесом. Смотрел на приближающие автомобили, пока не уловил большой просвет между двумя из них.

Вышел под дождь, пересек тротуар. Перепрыгнул через мутный поток в сливной канаве. Стоя позади «Экспедишн», нажал на кнопку, открывающую центральный замок. Внедорожник чирикнул, мигнул габаритными огнями.

Дождавшись очередного просвета, вышел из-за машины, надеясь оказаться в кабине до того, как очередной проезжающий автомобиль обдаст его грязной водой и брюки придется отдавать в химчистку.

Приблизившись к водительской дверце, вдруг подумал, что не посмотрел в окна внедорожника из-под последнего навеса, и внезапно у него не осталось никаких сомнений в том, что на этот раз, сен за руль, он увидит Данни Уистлера, мертвого или живого, дожидающегося его на пассажирском сиденье.

Но реальна» угроза пришли с другой стороны.

Водитель «Крайслера ПТ Круизер» поворачивал на перекрестке со слишком большой скоростью, и автомобиль потащило юзом. Водитель попытался сопротивляться скольжению, нажал ни педаль тормоза, вместо того чтобы повернуть руль в том же направлении, а уж потом выровнять машину. С заблокированными коле сами «Крайслер» закрутило.

Левая часть переднего бампера врезалась в Этана. Его бросило на борт «Экспедишн», головой он разбил боковое стекло.

Уже не помнил, как его отбросило от внедорожника и распластало на мостовой. Тут он пришел в себя, лежа на черном мокром асфальте, в запахе выхлопных газов, со вкусом крови на губах.

Он услышал, как засвистели тормоза, но не «Крайслера». Пневматические тормоза. Громко и пронзительно.

Что-то огромное нависло над ним, (грузовик), нависло и тут же накатилось, ноги придавило тяжелым, кости захрустели, как ломающиеся сухие ветки.

Глава 24

Трупы лежали на открытых трехэтажных полках, совсем как пассажиры в купе спального вагона, их путешествие со смертного одра в могилу прервалось этой незапланированной остановкой.

Включив свет, Корки Лапута осторожно закрыл за собой дверь.

— Добрый вечер, дамы и господа, — поздоровался он с трупами.

Их общество совершенно его не тяготило.

— Следующая остановка этой линии — Ад, с удобными кроватями из гвоздей, с горячими и холодными тараканами и бесплатным континентальным завтраком из расплавленной серы.

Слева лежали восемь тел, одна полка пустовала. Справа — семь и, соответственно, пустовали две полки. Пять тел и одна пустая полка занимали противоположную стену. Двадцать трупов, и свободные места еще для четырех.

Эти спящие, которые не могли увидеть никаких снов, лежали не на матрацах, а на стальных решетках. Решетки проектировались для установки в вентиляционных системах.

Холодильная камера обеспечивала температурный диапазон 5—8 градусов выше нуля. Так что воздух, который выдыхал Корки, выходил из его ноздрей двумя струйками белого пара.

Сложная вентиляционная система обеспечивала в комнате постоянную циркуляцию воздуха, вытягивая застоявшийся через отводящие каналы, решетки которых находились у самого пола, и подавая свежий через отверстия в потолке.

И хотя запах не соответствовал романтическому обеду при свечах, он оставался вполне терпимым. Не приходилось особо уговаривать себя, он отличался от запаха пота, грязных носков и плесени, свойственного многим раздевалкам в средней школе.

Трупы лежали не в мешках. Низкая температура и строго контролируемая влажность замедляли процессы разложения практически до нуля, но они, конечно, шли, пусть и с очень маленькой скоростью. В виниловом мешке выделяющиеся газы могли накапливаться, создавать парниковый эффект и снижать эффект охлаждения.

Вместо виниловых коконов тела запаковали в свободные белые саваны. Если бы не холод и не запах, они вполне могли сойти за посетителей дорогого оздоровительного центра, решивших прилечь в сауне.

При жизни редко кто из них мог побаловать себя такой радостью. Если кому-то, уж непонятно как, и удалось бы проникнуть в оздоровительный центр, охра-

ни гут же выставила бы его за порог, предупредив, что в следующий раз придется долго поправлять здоровье coвсем в другом месте.

На полках лежали неудачники. Все они умерли одинокими и никому не нужными.

По закону умершие насильственной смертью обязательно подвергались вскрытию. Как и те, кто стал жертвой несчастного случая, вроде бы покончил с собой, умер от не установленной заранее болезни и по непонятным, а потому подозрительным, причинам.

В любом большом городе, особенно таком плохо управляемом, как современный Лос-Анджелес, тела чисто поступали в морг в большем количестве, чем их могла обработать служба судебно-медицинского эксперта, сотрудники которой вкалывали не разгибаясь. Приоритет отдавался жертвам насилия, возможным жертвам медицинских ошибок и покойникам, родственники которых требовали выдать им останки усопшею для захоронения.

Бездомные бродяги, личность которых зачастую не удавалось установить, их тела находили в темных проулках, в парках, под мостами, умершие от передозировки наркотиков, холода или жары, а то и просто из-за цирроза печени, могли лежать здесь несколько дней, неделю, а то и больше, до тех пор, пока патологоанатомы успевали провести хотя бы беглое вскрытие.

В смерти, как и в жизни, обитатели общественного дна обслуживались в последнюю очередь.

У двери висел настенный телефон, заботливо установленный словно бы для того, чтобы кто-то из покойников мог при необходимости заказать пиццу.

Но большинство телефонных аппаратов обеспечивали только внутреннюю связь. Лишь шесть линий имели выход в город.

Корки набрал номер сотового Романа Каствета.

Роман, патологоанатом, работающий в службе судебно-медицинского эксперта, только что вышел в ночную смену. И наверняка находился в одном из секционных залов, готовясь приступить к вскрытию.

Ответил он после третьего звонка. Представившись, Корки спросил: «Догадайся, где я?»

— Ты забрался в собственный зад и не можешь оттуда выбраться, — предположил Роман.

Его отличало нестандартное чувство юмора.

Более года тому назад они познакомились на встрече анархистов в университете, где преподавал Корки. Еду давали посредственную, спиртное разбавляли, цветы навевали тоску, но компания подобралась что надо.

— Хорошо, что это не телефон-автомат, — продолжил Корки. — Мелочи у меня нет, а здешние бедолаги не могут одолжить мне четвертак.

— Значит, ты на заседании факультета. Самые жадины — ученые, которые обличают капитализм, купаясь в деньгах налогоплательщиков.

— Некоторым может показаться, что в твоем юморе слишком уж много жестокости, — в голосе Корки прозвучали столь нехарактерные для него стальные нотки.

— Они бы не ошиблись. Жестокость — мое кредо, помнишь?

Роман был сатанистом. Да здравствует Принц Тьмы, и все такое. Не все анархисты были еще и сатанистами, но многие сатанисты считали себя и анархистами.

Корки знал одну буддистку, которая при этом была анархисткой, очень противоречивую молодую женщину. Но огромное большинство анархистов, и Корки мог подтвердить это по собственному опыту, были атеистами.

Потому что истинные анархисты не верили в сверхъестественное, ни в силы Тьмы, ни в силы Света. Сила разрушения и новый, лучший порядок, который возникнет на руинах прежнего, вот что составляло основу их веры.

— Учитывая сущность твоей работы, мне представляется, что не только ученые жируют на деньгах налогоплательщиков. Что вот вы здесь делаете в ночную смену? Играете в покер или рассказываете страшные истории о призраках?

Роман, похоже, слушал вполуха. Слово здесь он не уловил.

— Подтрунивание — не твоя сильная сторона. Давай к делу. Что тебе нужно? Тебе всегда что-нибудь нужно.