Молитва об Оуэне Мини Ирвинг Джон

— Я называю это фенолом, — сказал Ролз.

Потом я спросил, как погиб уоррент-офицер.

— Да мудак он был тупорылый, — выругался майор Ролз. — Доливал горючее в вертолет и все напортачил, как последний идиот.

— С ВЫСОКООКТАНОВЫМ ТОПЛИВОМ ШУТКИ ПЛОХИ, — сказал Оуэн Мини.

— Просто не терпится, ребятки, показать вам эти их долбаные «поминки на свежем воздухе», — сказал майор Ролз. Туда мы, очевидно, и направлялись сейчас — народ гулял на поминках уже третий день. Майор Ролз посигналил: он решил, будто кто-то медленно выезжает из подъездной аллеи на шоссе прямо перед нашим носом. На самом деле мне лично показалось, что машина стояла и пропускала нас вперед. — Нет, вы только посмотрите на этого козла! — заметил майор Ролз. Так мы и ехали по вечернему Фениксу.

Оуэн Мини похлопал меня по руке.

— НЕ ПЕРЕЖИВАЙ, — сказал он мне. — НАМ НАДО ТОЛЬКО ПОКАЗАТЬСЯ НА ПОМИНКАХ. СОВСЕМ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ОСТАВАТЬСЯ ТАМ НАДОЛГО.

— Дай бог вообще оттуда ноги унести! — возбужденно заметил майор. — Точно говорю, эта шантрапа вот-вот друг друга поубивает — как раз в таких-то местах разные психи и становятся убийцами.

Майор Ролз немного преувеличивал. «Шайка», как он называл это семейство, жила не на стоянке для трейлеров, а в одноэтажном типовом доме, обшитом алюминиевыми панелями бирюзового цвета. Правда, если не считать этой довольно претенциозной отделки, дом ничем не отличался от тех, что строят по программе, которая, по-моему, до сих пор называется программой «жилищного строительства для малообеспеченных». Округа отличалась огромным количеством раскуроченных автомобилей — машин с открученными колесами, стоящих на блоках из шлакобетона, или с вырванными из-под капота двигателями было гораздо больше, чем исправных и припаркованных у бровок и перед домами. И поскольку почти все дома были выстроены из дешевых материалов, плохо защищающих от жары, — а обитатели то ли не могли себе позволить кондиционеров, то ли просто не считали нужным обременять себя подобными сложностями, — вся многолюдная округа даже вечером занималась на улице делами, которыми обычно занимаются дома. Многие вытащили на улицу телевизоры; складные стулья и складные ломберные столики придавали запруженному предместью вид захудалого придорожного кафе; впечатление усиливал густой дым и жирный чад, поднимавшийся над очагами с вертелами для жарки мяса или угольными жаровнями с решетками; свежему человеку могло показаться, будто этот район Феникса пострадал от воздушного налета и теперь горит, а все жители высыпали на улицу, прихватив лишь самое ценное. Кое-где в гамаках покачивались старики.

Здесь все ночи напролет хлопали сетчатые двери; коты и кошки дрались и трахались без перерыва; какофония собачьего лая притворно смолкала, когда вся стая приближалась к очередному мясному вертелу; время от времени вспыхивали зарницы, освещая темное небо и выхватывая силуэт запутанного переплетения телеантенн над приземистыми домиками — будто сеть гигантского паука, грозящего окончательно накрыть собой маленькое и жалкое человеческое сообщество.

— Точно вам говорю, единственное, что им мешает здесь поубивать друг дружку, — это куча свидетелей вокруг, — сказал майор Ролз.

Маленький задний дворик у дома погибшего уоррент-офицера был уставлен палатками для детей. Здесь также стояли два автомобиля на шлакоблоках, и, пока продолжались «поминки на свежем воздухе», кое-кто из маленьких детей ночевал в этих машинах. Еще здесь стоял — тоже на шлакоблоках — здоровенный ярко-красный гоночный катер со сверкающим хромированным релингом по обеим сторонам длинного носа. Казалось, спать в катере гораздо удобнее, чем в алюминиевом бирюзовом доме, из всех отверстий которого то и дело высовывались головы детей и взрослых, вглядывавшихся в темноту.

Один из двух двигателей катера был снят с кормы и прикреплен к широкой железной бочке, полной воды. Двигатель с шумом работал внутри бочки, и это действо собрало по меньшей мере человек шесть взрослых мужчин, наблюдавших, как разливается бензин и масло и могучие гребные винты почем зря вспенивают воду в хлюпающей бочке. Мужчины наблюдали за этой демонстрацией мощности двигателя с таким почтением, что мы с Оуэном и майором Ролзом не очень удивились бы, если бы бочка вдруг взлетела — или по крайней мере сдвинулась с места.

Благодаря чуду техники по имени электрический удлинитель на самом видном месте в центре высохшей и побуревшей от зноя лужайки стоял телевизор; сгрудившиеся вокруг него мужчины смотрели — ну конечно же! — бейсбол. А что же женщины? Разделившись на кучки по возрасту, опыту замужества или развода или сроку беременности, большинство женщин забилось в раскаленный, как духовка, дом, где от жары все как-то увяли, как размякшая зелень, наваленная как попало в разномастные вазы рядом с разномастными же мисками с густым соусом, — все это вот уже третий день взаимодействовало с окрестным зловонным воздухом.

Кроме того, в доме имелась наполненная льдом раковина, в которой теперь уже бесполезно было бы искать холодное пиво. Мать уоррент-офицера с высоко взбитыми липкими розовыми волосами стояла, привалившись к холодильнику и словно охраняя его от всех остальных; время от времени она стряхивала пепел с сигареты в нечто, по рассеянности принимаемое ею за пепельницу, — на самом деле это было блюдце с орешками, которые кто-то творчески смешал с сухим завтраком.

— А вот и наша сраная армия! — сказала она, увидев нас. Она пила что-то — судя по запаху, виски — из высокого бокала с вытравленным на нем жалким подобием то ли фазана, то ли тетерева, а может, куропатки.

Кто я такой, никого не интересовало, хотя Оуэн и майор Ролз несколько раз попытались меня представить. Здесь все равно не все друг друга знали. Трудно было отличить семью погибшего вертолетчика от соседской, и на тонкости вроде того, кто чей ребенок и от какого брака — бывшего или нынешнего, — никто не обращал внимания. Родственники из Юмы и Модесто, не считая того маленького неудобства, что их детей, а возможно, и их самих разместили в палатках и раскуроченных автомобилях, ничем не выделялись среди остальных.

Отец семейства, ударивший в аэропорту приемного сына, уже успел надраться до полусмерти и теперь в беспамятстве лежал в спальне с открытой дверью. Он развалился прямо на полу, в изножье кровати, на которой, прикипев к другому телевизору, сидели четверо или пятеро маленьких детишек. Они с разинутыми ртами следили за перипетиями криминальной драмы, сюжет которой явно не содержал для них ни малейшей экзотики.

— Если найдете здесь бабу, я плачу за мотель, — сказал мне Ролз. — Я уже два вечера подряд тут пасусь — сегодня третий. Я вам точно говорю, тут нет ни одной, к которой можно было бы подкатиться. Самое приятное, что я увидел, — это беременная сестренка. Поняли, а?

Я понял; беременная девочка оказалась единственной, кто старался держаться с нами приветливо, и особенно приветливо она старалась держаться с Оуэном.

— Вам тяжело приходится, — сказала она ему.

— ВО ВЬЕТНАМЕ ЕЩЕ ТЯЖЕЛЕЕ, — вежливо заметил он.

Беременной сестренке тоже тяжело приходится, подумал я; вид у нее такой, словно ей чуть ли не ежесекундно грозит опасность быть избитой матерью или отцом, или изнасилованной последним, или избитой и изнасилованной своим младшим единоутробным братцем — или и то, и другое, и третье вместе, в любом сочетании и любой последовательности.

— МЕНЯ БЕСПОКОИТ ТВОЙ БРАТ, — сказал Оуэн. — НУ, ЭТОТ ВЫСОКИЙ ПАРЕНЬ, ЧТО ТЕБЕ НАПОЛОВИНУ БРАТ. МНЕ НАДО С НИМ ПОТОЛКОВАТЬ. ГДЕ ОН?

Девушка перепугалась так, что, кажется, не могла вымолвить ни слова. Спустя несколько секунд она все же заговорила:

— Я знаю, вы должны будете на похоронах вручить моей матери флаг. Я знаю, что она собирается сделать, когда вы будете давать ей этот флаг. Она сказала, что плюнет в вас, — сообщила беременная сестра. — И я ее знаю — раз она сказала, значит, так и сделает! Она плюнет вам прямо в лицо!

— ИНОГДА ТАКОЕ БЫВАЕТ, — сказал Оуэн. —ТАК ГДЕ ТОТ ВЫСОКИЙ ПАРЕНЬ — ТВОЙ ПОЛУБРАТ? КАК ЕГО ЗОВУТ?

— Если бы эта сволочь не сдохла во Вьетнаме, его бы тут пришили — вот что я вам скажу! — заявила беременная сестра и поспешно огляделась, боясь, что кто-нибудь из родных подслушивает.

— НАСЧЕТ ПОХОРОН НЕ ПЕРЕЖИВАЙ, — заверил ее Оуэн. — ГДЕ ТОТ ВЫСОКИЙ ПАРЕНЬ? КАК ЕГО ЗОВУТ?

В конце узкого коридорчика виднелась закрытая дверь, и девушка осторожно показала на нее пальцем.

— Только не выдавайте меня, — прошептала она.

— КАК ЕГО ЗОВУТ? — повторил Оуэн.

Она оглянулась — никто не смотрит? К помятому платью, обтянувшему округлившийся живот, прилип комок горчицы.

— Дик! — сказала наконец она и отошла в сторону.

Оуэн постучал в дверь.

— Смотри осторожно, Мини, — предупредил майор Ролз. — У меня есть знакомые полицейские в аэропорту — они к этому типу давно присматриваются.

Оуэн снова постучал — на этот раз настойчивее.

— Иди в жопу!.. — рявкнул Дик через закрытую дверь.

— ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ С ОФИЦЕРОМ! — напомнил Оуэн Мини.

— Идите в жопу, сэр! — отозвался Дик.

— ЭТО УЖЕ ЛУЧШЕ, — заметил Оуэн. — ТЫ ЧЕГО ТАМ ДЕЛАЕШЬ — ДРОЧИШЬ, ЧТО ЛИ?

Майор Ролз оттолкнул нас с Оуэном в сторону. Мы все стояли по бокам от двери, когда Дик открыл ее. На нем были уже другие камуфляжные штаны. Он стоял босой и с голой грудью; а еще он намазал лицо чем-то черным, похожим на крем для обуви, как будто собирался отправиться инкогнито по каким-то тайным делишкам в своем опасном квартале, когда все его загулявшие родственнички наконец затихнут. Той же самой черной краской он нарисовал вокруг сосков круги, похожие на две мишени.

— Ну заходи, — сказал он, отступая в глубину комнаты, в которой только что, без сомнения, фантазировал, как будет крошить «желторожих» в мелкую капусту.

Комната насквозь провоняла марихуаной; Дик как раз докуривал маленький косячок, который держал пинцетом, — он не стал предлагать нам последнюю затяжку. Мертвого вертолетчика, уоррент-офицера, звали Фрэнк Джарвитс, но Дик предпочитал называть его кличкой, которую ему дали дружки по Вьетнаму, кличкой, под которой его знали как «смерть желторожим», — Колпак Дик с гордостью показал нам все сувениры, которые Колпак ухитрился тайно переправить домой из Вьетнама. Тут были несколько штыков, парочка мачете, коллекция закатанных в пластик «водяных жуков» и шлем с вонючей от пота лентой внутри, на которой было выведено чем-то похожим на кровь: «Колпак». Еще мы увидели автомат АК-47 — Дик принялся разбирать его на наших глазах, отделяя магазин, крышку, затвор и так далее, пока не остался один ствол со ствольной коробкой и прикладом. Потом он проворно собрал заново этот образец советского оружия, отчего в его окаменевших глазах промелькнула искра мимолетного возбуждения; похоже, он искал нашего одобрения, показывая нам, как Колпак разобрал автомат, чтобы переправить его домой. Еще у него имелись две китайские гранаты — большие, в форме бутылки с зубчатым дном и запальным шнуром возле трубкообразного горлышка.

— Эти взрываются не так хорошо, как наши, но за М-67 можно загреметь в Ливенуорт[50] — мне Колпак сам говорил, — сказал Дик. Он мрачно разглядывал две гранаты китайского производства, затем взял одну в руку. — Дерьмо делают, суки узкоглазые, — выдал он. — Но если надо, все равно сработает, никуда не денется. — Он показал нам, как уоррент-офицер обмотал липкой лентой «горлышко» гранаты, где прикреплен запальный шнур; после этого Колпак с помощью той же ленты обернул, гранаты картоном и положил одну в футляр с бритвенным прибором, а другую — в армейский ботинок — Они доехали домой с ручной кладью, — пояснил нам Дик

Очевидно, в процесс переправки АК-47 было вовлечено несколько «корешей» уоррент-офицера; разные люди привозили домой разные части.

— Вот так все делается, — наставительно промолвил Дик, продолжая покачивать головой в такт мелодии, которую «травка» играла у него в голове. — После шестьдесят шестого пошла напряженка. Наркоты много возят — вот и стали у всех шмотки сильнее перетряхивать, так-то вот, — пояснил он.

На стенах комнаты гирляндами висели патронташи, богатый выбор экипировки и разрозненных предметов армейской формы. Верзила дождаться не мог, когда же станет по закону взрослым, чтобы начать по закону истреблять ближних.

— А чего это ты не во Вьетнаме? — спросил Дик Оуэна. — Не дорос, что ли?

Оуэн предпочел не реагировать, но майор Ролз не выдержал:

— Лейтенант Мини просил перевода во Вьетнам, и ему уже назначили дату отправки.

— А сам-то ты почему не там? — обратился Дик уже к майору.

— «ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ТАМ, СЭР»! — поправил его Оуэн.

Дик закрыл глаза и усмехнулся; он то ли задремал, то ли задумался на пару секунд и лишь затем сказал майору Ролзу:

— Ну и почему же вы не там, сэр?

— Я там уже был, — ответил Ролз.

— И почему же вас снова туда не отправили? — спросил Дик — Сэр… — издевательски-злобно добавил он.

— У меня здесь есть работа получше, — ответил майор Ролз.

— Ну да, грязную работу пусть делает кто-нибудь другой, верно? — отозвался Дик

— А КАКУЮ РАБОТУ, ТЫ ДУМАЕШЬ, ДАДУТ ТЕБЕ, КОГДА ТЫ ПОЙДЕШЬ В АРМИЮ? — спросил его Оуэн. — ДА С ТВОИМИ ЗАМАШКАМИ ТЫ ВООБЩЕ НЕ ПОПАДЕШЬ ВО ВЬЕТНАМ — ТЕБЯ НЕ ОТПРАВЯТ НА ВОЙНУ, ТЕБЯ ОТПРАВЯТ ЗА РЕШЕТКУ. ЧТОБЫ ПОПАСТЬ НА ВОЙНУ, МНОГО МОЗГОВ ИМЕТЬ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО, — сказал Оуэн Мини. — НО НАДО, ЧТОБ ИХ БЫЛО ХОТЬ ЧУТЬ-ЧУТЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ У ТЕБЯ.

Парень снова закрыл глаза и усмехнулся; его голова слегка покачивалась. Майор Ролз взял карандаш и постучал им по стволу автомата. Это мгновенно вернуло Дика к жизни.

— Ты, приятель, лучше не приноси эту игрушку в аэропорт, понял? — обратился к нему майор Ролз. — Лучше вообще не показывайся там с автоматом или гранатами. — Парень снова закрыл глаза, Ролз постучал карандашом ему по лбу; глаза мальчишки мигнули и открылись; в них промелькнула и сразу же исчезла ненависть — нестойкая и мимолетная, как облачко дыма. — Я даже не уверен, что ты имеешь право носить штык или мачете — понял? — сказал майор Ролз. — Так что лучше спрячь их в ножны от греха подальше.

— Легавые иногда отбирают их, а потом снова отдают, иногда в тот же день, — сказал Дик

Я спокойно мог пересчитать все его ребра или мышцы живота. Он заметил, что я его разглядываю, и сказал:

— А что это за фраер в «гражданке»?

— ОН ИЗ ОСОБОГО ОТДЕЛА — ответил Оуэн.

На Дика это как будто произвело впечатление, но и оно, как прежде ненависть, быстро улетучилось.

— Что, ствол с собой? — спросил Дик.

— ЭТО НЕ ТОТ ОСОБЫЙ ОТДЕЛ — ТАМ РАБОТАЮТ МОЗГАМИ, — сказал Оуэн Мини, и Дик снова закрыл глаза, ясно дав понять, что если нет ствола, то какие уж там мозги.

— МНЕ ЖАЛЬ ТВОЕГО БРАТА, — промолвил Оуэн, когда мы уходили.

— До встречи на похоронах, — бросил на прощание майор Ролз.

— Я не собираюсь ни на какие гребаные похороны! — рявкнул Дик. — Закрой дверь, сэр Особый Отдел! — крикнул он мне, и я закрыл дверь.

— Достойная попытка, Мини, — заметил майор Ролз, кладя руку Оуэну на плечо. — Но этого засранца уже все равно ничего не спасет.

— НЕ НАМ С ВАМИ РЕШАТЬ, СЭР, КОГО МОЖНО СПАСТИ, А КОГО НЕТ.

Майор Ролз положил руку мне на плечо.

— Знаете, что я вам скажу, — промолвил он, — Оуэн слишком хорош для нашего мира.

Когда мы выходили из бирюзового домика, беременная девушка пыталась привести в чувство мать — та лежала на кухонном полу. Майор Ролз посмотрел на часы.

— Точно по расписанию, — заметил он. — То же самое было прошлой ночью и позапрошлой тоже. Я вам точно говорю, гулянки и поминки теперь не те, что раньше. Особенно на свежем воздухе.

— ЧТО ТВОРИТСЯ С НАШЕЙ СТРАНОЙ? — воскликнул Оуэн Мини. — НАМ ВСЕМ НАДО СИДЕТЬ ДОМА И ПРИГЛЯДЫВАТЬ ЗА ТАКИМИ ВОТ ЛЮДЬМИ. А МЫ ВМЕСТО ЭТОГО ПОСЫЛАЕМ ИХ ВО ВЬЕТНАМ!

Майор Ролз отвез нас в мотель — скромное и уютное здание в стиле гасиенды, где имелся свой бассейн с подводной подсветкой, гротескно искажавшей очертания купальщиков. Впрочем, купальщиков было не слишком много, и, после того как Ролз ублажил себя вопиюще поздним ужином, а потом наконец уехал домой, мы с Оуэном Мини остались одни. Мы сидели в воде с мелкой стороны бассейна и пили пиво, разглядывая небо на юго-востоке.

— МНЕ ИНОГДА ХОЧЕТСЯ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ЗВЕЗДУ, — сказал Оуэн. — ПОМНИШЬ ЭТУ ДУРАЦКУЮ ПЕСЕНКУ: «КОГДА С НЕБА ПАДАЕТ ЗВЕЗДА, ЗАГАДАЙ ЖЕЛАНИЕ ТОГДА; И НЕ ВАЖНО, КТО ТЫ И ОТКУДА..» — Я ЕЕ ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ! Я НЕ ХОЧУ «ЗАГАДЫВАТЬ ЖЕЛАНИЕ», Я ХОЧУ САМ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ЗВЕЗДУ — ПРО ЭТО ТОЖЕ ДОЛЖНА БЫТЬ ПЕСНЯ, — сказал Оуэн Мини, допивая, по моим прикидкам, уже шестую или седьмую бутылку пива.

Рано утром майор Ролз разбудил нас телефонным звонком.

— Не ходите на эти сраные похороны — родственники устроили дикий скандал. Они вообще не хотят, чтобы там были военные; они сказали, что флаг мы можем оставить себе — он им не нужен, — сообщил майор.

— ОЧЕНЬ ХОРОШО, — ответил Оуэн Мини.

— Так что, ребята, можете досыпать спокойно, — добавил майор.

— И ЭТО ТОЖЕ ХОРОШО, — сказал Оуэн.

Вот так мне и не пришлось увидеть пресловутого «мудака священника», так называемого «баптиста по вызову». Майор Ролз рассказал мне потом, что мать плюнула и в священника, и в распорядителя похорон — верно, пожалев о том, что лишилась возможности плюнуть в Оуэна в момент вручения флага.

Было воскресенье, 7 июля 1968 года.

После того как позвонил майор, я снова уснул; но Оуэн начал писать в своем дневнике.

«ЧТО ТВОРИТСЯ С НАШЕЙ СТРАНОЙ? — писал он. — ОТКУДА ВЗЯЛИСЬ ЭТИ ИДИОТСКИЕ НАСТРОЕНИЯ — ЛИШЬ БЫ ПОКВИТАТЬСЯ? ОТКУДА ЭТА САДИСТСКАЯ ЗЛОБА?»

Он включил телевизор и убрал звук; когда я, довольно долго проспав, снова проснулся, он все еще строчил в дневнике и смотрел одного из этих телепроповедников — без звука.

— ЗДОРОВО, КОГДА НИКТО НЕ ЗАСТАВЛЯЕТ СЛУШАТЬ, ЧТО ОНИ ГОВОРЯТ, — сказал он.

В своем дневнике он написал:

«НЕУЖЕЛИ ОТТОГО, ЧТО НАША СТРАНА ТАКАЯ ОГРОМНАЯ, ТУТ БУКВАЛЬНО ВСЕ НУЖНО УПРОЩАТЬ? ВЗЯТЬ ХОТЯ БЫ ЭТУ ВОЙНУ: ЛИБО У НАС ЕСТЬ КАКИЕ-НИБУДЬ СТРАТЕГИЧЕСКИЕ СПОСОБЫ «ПОБЕДИТЬ» В НЕЙ, — ЧТО В ГЛАЗАХ ВСЕГО МИРА ПРЕВРАЩАЕТ НАС В УБИЙЦ, — ЛИБО МЫ ПОГИБАЕМ И ДАЖЕ НЕ ПЫТАЕМСЯ СРАЖАТЬСЯ ЗА ПОБЕДУ. ИЛИ ВОЗЬМЕМ ТО, ЧТО МЫ НАЗЫВАЕМ «ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКОЙ»: ДЛЯ НАС «ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА» — ЭТО ЗАВУАЛИРОВАННЫЙ СПОСОБ СОЗДАВАТЬ О СЕБЕ ПОЗИТИВНОЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ, — А ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ ПРОТИВ НАС. НАС ПОБЕЖДАЮТ, А МЫ ДАЖЕ НЕ УМЕЕМ КАК СЛЕДУЕТ ПРОИГРЫВАТЬ.

А ЕСЛИ ВЗЯТЬ «РЕЛИГИЮ»? ДОСТАТОЧНО ВКЛЮЧИТЬ ТЕЛЕВИЗОР В КАКОЕ-НИБУДЬ ВОСКРЕСНОЕ УТРО И УВИДЕТЬ ХОРЫ НИЩИХ И НЕГРАМОТНЫХ И УЖАСНЫХ ПРОПОВЕДНИКОВ, КОТОРЫЕ СКАРМЛИВАЮТ ПУБЛИКЕ ПОБАСЕНКИ ОБ ИИСУСЕ, СЛОВНО СОСИСКИ В УЛИЧНОЙ ЗАБЕГАЛОВКЕ. СКОРО У НАС И В БЕЛОМ ДОМЕ ПОЯВИТСЯ МИССИОНЕР, А В ВЕРХОВНОМ СУДЕ — КАРДИНАЛ. ВОТ ОДНАЖДЫ СВАЛИТСЯ НА НАС ЭПИДЕМИЯ — УВЕРЕН, ЭТО БУДЕТ КАКАЯ-НИБУДЬ КОШМАРНАЯ БОЛЕЗНЬ, ПЕРЕДАЮЩАЯСЯ ПОЛОВЫМ ПУТЕМ, — И ВСЕ НАШИ НЕСРАВНЕННЫЕ ВОЖДИ, ВСЕ НАШИ РУКОВОДИТЕЛИ ЦЕРКВИ И ГОСУДАРСТВА — ЧТО ОНИ СКАЖУТ НАМ? КАК ОНИ НАМ ПОМОГУТ? НЕЧЕГО И НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО ОНИ ИСЦЕЛЯТ НАС, НО ЧЕМ ОНИ СМОГУТ НАС УТЕШИТЬ? ДОСТАТОЧНО ПРОСТО ВКЛЮЧИТЬ ТЕЛЕВИЗОР И ПОСЛУШАТЬ, ЧТО НАМ СКАЖУТ НАШИ НЕСРАВНЕННЫЕ ВОЖДИ, НАШИ РУКОВОДИТЕЛИ ЦЕРКВИ И ГОСУДАРСТВА «А МЫ ВАС ПРЕДУПРЕЖДАЛИ! — СКАЖУТ ОНИ. — ВОТ ЧТО БЫВАЕТ, КОГДА ТРАХАЕШЬСЯ НАПРАВО И НАЛЕВО, — МЫ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ, ЧТО НЕ НАДО ЭТОГО ДЕЛАТЬ ДО БРАКА!» НЕУЖЕЛИ НИКТО НЕ ВИДИТ, ЧЕМ ОЗАБОЧЕНЫ ЭТИ БОЛВАНЫ? ЭТИ ЛИЦЕМЕРНЫЕ ФАНАТИКИ ЗНАТЬ НЕ ХОТЯТ НИКАКОГО БОГА. ИХ ПОШЛЫЕ СЕНТЕНЦИИ И БЛИЗКО НЕ ЛЕЖАЛИ К «НРАВСТВЕННОСТИ».

ВОТ КУДА ВЕДУТ НАШУ СТРАНУ — К ПОЛНОМУ УПРОЩЕНИЮ ВСЕГО И ВСЯ. ХОЧЕШЬ УВИДЕТЬ ЗАВТРАШНЕГО ПРЕЗИДЕНТА — ВКЛЮЧИ ТЕЛЕВИЗОР В ЛЮБОЕ ВОСКРЕСНОЕ УТРО И ПОЛЮБУЙСЯ НА КАКОГО-НИБУДЬ ИЗ ЭТИХ СВЯТОШ-БОЛТУНОВ: ЭТО ОН И ЕСТЬ, НАШ НОВЫЙ ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ! А НАШИ ДЕТИ — ОНИ ВОТ-ВОТ УПАДУТ В РАЗЛОМЫ НАШЕГО ВЕЛИКОГО, МНОГОЛЮДНОГО И БЕСТОЛКОВОГО ОБЩЕСТВА? Я ТОЛЬКО ЧТО ВСТРЕТИЛ ОДНОГО ТАКОГО; ДЛИННЫЙ И ТОЩИЙ ПЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ ПАРЕНЬ, ЗОВУТ ДИКОМ. ЭТО СТРАШНЫЙ ЧЕЛОВЕК В НЕМ СИДИТ ПРИМЕРНО ТОТ ЖЕ ИЗЪЯН, ЧТО И В ТЕЛЕПРОПОВЕДНИКЕ — НАШЕМ БУДУЩЕМ ПРЕЗИДЕНТЕ. ОНИ ОБА СТРАДАЮТ УВЕРЕННОСТЬЮ В СВОЕЙ ПОЛНОЙ ПРАВОТЕ! ЭТО ПУГАЕТ — МНЕ КАЖЕТСЯ, НАС ЖДЕТ СТРАШНОЕ БУДУЩЕЕ».

Как раз в этот момент я проснулся и увидел, что он перестал писать и смотрит на телепроповедника, которого не слышит, — тот говорил, говорил, размахивал руками, а позади него стоял хор, мужчины и женщины, одетые в какие-то дурацкие балахоны. Они не пели, но раскачивались вперед-назад и улыбались; губы у всех были до того плотно и одинаково сжаты, что казалось, они напевают с закрытым ртом. Может, они съели что-нибудь и впали в транс; а может, в транс их ввел проповедник.

— Чего это ты делаешь, а, Оуэн? — спросил я его.

Тогда-то он и заметил:

— ЗДОРОВО, КОГДА НИКТО НЕ ЗАСТАВЛЯЕТ СЛУШАТЬ, ЧТО ОНИ ГОВОРЯТ.

Я заказал плотный завтрак — нас еще ни разу в жизни не обслуживали в номере! Пока я принимал душ, он написал в своем дневнике еще кое-что.

«ОН НЕ ЗНАЕТ, ЗАЧЕМ ОН ЗДЕСЬ, И Я НЕ РЕШАЮСЬ ЕМУ СКАЗАТЬ, — писал Оуэн. — Я НЕ ЗНАЮ, ЗАЧЕМ ОН ЗДЕСЬ, — Я ЗНАЮ ТОЛЬКО, ЧТО ОН ДОЛЖЕН ЗДЕСЬ БЫТЬ! НО ТЕПЕРЬ Я УЖЕ И В ЭТОМ НЕ УВЕРЕН. СОВЕРШЕННО НИЧЕГО НЕ ПОНЯТНО! ОТКУДА ЗДЕСЬ МОЖЕТ ВЗЯТЬСЯ ВЬЕТНАМ? ГДЕ ТЕ НЕСЧАСТНЫЕ ДЕТИ? ИЛИ ЭТО БЫЛ ПРОСТО ЖУТКИЙ СОН? Я ЧТО, СОВСЕМ С УМА СОШЕЛ? И ЗАВТРА БУДЕТ САМЫЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ?»

— Ну вот, — сказал я за завтраком. — Чем ты хочешь сегодня заняться?

Он улыбнулся мне.

— КАКАЯ РАЗНИЦА, ЧЕМ МЫ БУДЕМ ЗАНИМАТЬСЯ? ДАВАЙ ПРОСТО ПРИЯТНО ПРОВЕДЕМ ВРЕМЯ, — ответил Оуэн Мини.

Мы спросили у администратора, где можно поиграть в баскетбол. Оуэн, естественно, хотел потренировать «бросок», и я подумал, что в спортзале можно и вправду провести пару приятных прохладных часов — особенно в такую убийственную полуденную жару. Мы не сомневались, что майор Ролз мог бы договориться, чтобы нас пустили в спортивный комплекс университетского городка Аризоны; но нам хотелось провести этот день без Ролза, а брать напрокат машину и искать баскетбольную площадку собственными силами было лень. Парень за конторкой сказал:

— В нашем городе играют в гольф и в теннис.

— НУ И ЛАДНО, — сказал Оуэн. — Я УВЕРЕН, МЫ УЖЕ И ТАК ЗДОРОВО ОТРАБОТАЛИ ЭТОТ ДУРАЦКИЙ БРОСОК.

Мы попробовали погулять пешком, но я вскоре заявил, что такая жара нас доконает.

Мы заказали огромный обед во внутренний дворик рядом с бассейном; между переменами блюд мы залезали в воду, а закончив обедать, продолжали пить пиво и охлаждаться в бассейне. Все кругом было предоставлено по сути в наше единоличное распоряжение; официанты и бармен смотрели на нас во все глаза — как на сумасшедших или инопланетян.

— А ГДЕ ВСЕ ЛЮДИ? — спросил Оуэн у бармена.

— В это время года у нас мертвый сезон, — пояснил бармен. — А чем вы занимаетесь, если не секрет? — спросил он Оуэна.

— Я ЗАНИМАЮСЬ ГИБЛЫМ ДЕЛОМ, — ответил Оуэн Мини.

Мы, смеясь, сидели в бассейне и рассуждали о том, как «гиблое дело» совершенно не зависит от времени года.

Где-то в середине дня Оуэн затеял игру, которую он назвал «ВСПОМИНАЙКА».

— ТЫ ПОМНИШЬ, КАК ПОЗНАКОМИЛСЯ С МИСТЕРОМ ФИШЕМ? — спросил он меня.

Я ответил, что не помню, — мне казалось, что мистер Фиш был всегда.

— Я ПОНЯЛ, ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, — кивнул Оуэн. — А ТЫ ПОМНИШЬ, ВО ЧТО БЫЛА ОДЕТА ТВОЯ МАМА, КОГДА МЫ ХОРОНИЛИ САГАМОРА?

Я не смог вспомнить.

— В ЧЕРНЫЙ СВИТЕР С ТРЕУГОЛЬНЫМ ВЫРЕЗОМ И ШИРОКИЕ СЕРЫЕ ФЛАНЕЛЕВЫЕ БРЮКИ, — А МОЖЕТ, ЭТО БЫЛА ДЛИННАЯ СЕРАЯ ЮБКА, — сказал он.

— По-моему, у нее вообще не было длинной серой юбки.

— ПОЖАЛУЙ, ТЫ ПРАВ, — сказал он. — А ПОМНИШЬ СТАРУЮ ДЭНОВУ СПОРТИВНУЮ КУРТКУ — РЫЖУЮ, БУДТО СШИТУЮ ИЗ МОРКОВОК?

— У него и волосы были такого же цвета! — вспомнил я.

— ТОЧНО! — поддакнул Оуэн Мини.

— А ты помнишь, какие костюмы для волов сшила Мария Бет Бэйрд? — спросил я его.

— ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ЭТО БЫЛО ЛУЧШЕ, ЧЕМ ГОЛУБИ, — заметил он. — ПОМНИШЬ ТЕХ ДУРАЦКИХ ГОЛУБЕЙ?

— А помнишь, как у тебя встал на Розу Виггин? — спросил я его.

— Я ПОМНЮ, КАК У ТЕБЯ ВСТАЛ НА ДЖЕРМЕЙН! — ответил он.

— А ты помнишь, как у тебя встал в первый раз? — спросил я его.

Мы оба замолкли. Я живо представил себе, как у меня впервые встал на Хестер, и мне не хотелось говорить об этом Оуэну; и еще я представил себе, что у Оуэна впервые мог встать на мою маму, и, наверное, поэтому он не хочет отвечать.

В конце концов он сказал:

— ЭТО КАК У ТЕБЯ С МИСТЕРОМ ФИШЕМ — МНЕ КАЖЕТСЯ, У МЕНЯ СТОЯЛ ВСЕГДА

— Помнишь Аманду Даулинг? — спросил я его.

— БРРР, ПРЯМО ВНУТРИ ЧТО-ТО ПЕРЕВОРАЧИВАЕТСЯ! — поморщился он. — А ТЫ ПОМНИШЬ, КАК МЫ ИГРАЛИ С БРОНЕНОСЦЕМ?

— Еще бы! — воскликнул я. — А помнишь, как Морин Эрли описалась?

— ОНА ОПИСАЛАСЬ ДВА РАЗА! — уточнил он. — А ТЫ ПОМНИШЬ, КАК ТВОЯ БАБУШКА ВЗВЫЛА, КАК БАНШИ?

— В жизни не забуду! — сказал я. — А помнишь, как ты отвязал веревку в карьере — когда мы купались и ты от нас спрятался?

— ВЫ СПОКОЙНО ДАЛИ МНЕ УТОНУТЬ — ВЫ ДАЛИ МНЕ УМЕРЕТЬ, — сказал он.

Мы поужинали у бассейна, потом залезли в воду и пили там пиво, пока не перевалило далеко за полночь и бармен не сообщил нам, что ему не положено дольше нас обслуживать.

— А вообще-то все равно не разрешается пить прямо в бассейне, — сказал он. — Вы можете утонуть. И к тому же мне пора домой.

— ВСЕ ПРЯМО КАК В АРМИИ, — пробурчал Оуэн. — ПРАВИЛА, ПРАВИЛА, КРУГОМ ОДНИ ПРАВИЛА..

Мы забрали упаковку из шести бутылок пива и ведро льда к себе в номер. Мы смотрели «Вечерний сеанс», а потом «Ночной» и вспоминали все фильмы, которые видели в жизни. Я был до того пьян, что не помню, какие фильмы мы смотрели той ночью в Фениксе. Оуэн же до того нагрузился, что уснул прямо в ванне; он залез туда, потому что, как он заявил, соскучился по бассейну. Правда, оттуда, то бишь из ванной, он не мог смотреть кино и заставил меня все рассказывать.

— А теперь она целует его фотографию! — кричал я ему.

— КТО ЦЕЛУЕТ ЕГО ФОТОГРАФИЮ — БЛОНДИНКА? — переспрашивал он. — А КАКУЮ ФОТОГРАФИЮ?

Я продолжал рассказывать ему кино, пока не услышал, что он храпит. Тогда я спустил воду из ванны и поднял его на руках — он оказался таким легким, что поднять его ничего не стоило. Я вытер его полотенцем; он даже не проснулся и что-то бормотал в пьяном забытьи.

— Я ЗНАЮ, ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ПРОСТО ТАК, — выдал он.

Когда я уложил его в постель, он, моргнув, разлепил глаза и сказал:

— ГОСПОДИ, ПОЧЕМУ МОЙ ГОЛОС НЕ ИЗМЕНИЛСЯ — ЗАЧЕМ ТЫ ДАЛ МНЕ ТАКОЙ ГОЛОС? ЭТО ВЕДЬ НЕ ПРОСТО ТАК, НА ЭТО ДОЛЖНА БЫТЬ ПРИЧИНА — Затем он закрыл глаза и проговорил: — ВАТАХАНТАУЭТ.

Я лег в свою кровать, выключил свет и пожелал ему спокойной ночи:

— Спокойной ночи, Оуэн.

— НЕ БОЙСЯ, С ТОБОЙ НЕ СЛУЧИТСЯ НИЧЕГО ПЛОХОГО, — сказал Оуэн Мини. — НЕ ТАКОЙ УЖ ОН И ПЛОХОЙ, ТВОЙ ОТЕЦ.

Утром я проснулся с диким похмельем. Оуэн уже встал — он строчил в своем дневнике. Это была его последняя запись — как раз в тот день он и написал: «ВОТ И НАСТАЛ ЭТОТ ДЕНЬ! «…ВЕРУЮЩИЙ В МЕНЯ, ЕСЛИ И УМРЕТ, ОЖИВЕТ. И ВСЯКИЙ, ЖИВУЩИЙ И ВЕРУЮЩИЙ В МЕНЯ, НЕ УМРЕТ ВОВЕК».

Был понедельник, 8 июля 1968 года — эту дату он увидел на могиле Скруджа.

Майор Ролз заехал за нами в мотель и отвез в аэропорт — в эту, с позволения сказать, «Небесную гавань». Он был сам не свой — его словоохотливость куда-то напрочь исчезла, он лишь бормотал что-то насчет «неудачного свидания», — но Оуэн говорил мне, что у майора вообще довольно часто и резко меняется настроение.

— ОН НЕПЛОХОЙ ПАРЕНЬ — ПРОСТО ОН ЗНАЕТ, ЧТО ЕГО ПОЕЗД УШЕЛ, — рассказал Оуэн о Ролзе. — ЭТО НАСТОЯЩИЙ ВОЯКА СТАРОЙ ЗАКАЛКИ — ОН ЛЮБИТ ПРИТВОРЯТЬСЯ ПРОСТЫМ ПАРНЕМ, А САМ ТОЛЬКО И ДЕЛАЕТ, ЧТО КНИГИ ЧИТАЕТ; ДАЖЕ В КИНО НЕ ХОДИТ. И НИКОГДА НЕ ГОВОРИТ О ВЬЕТНАМЕ, ЕСЛИ НЕ СЧИТАТЬ ЗАГАДОЧНОЙ ЧЕПУХИ — ЧТО, МОЛ, АРМИЯ НЕ ГОТОВИЛА ЕГО, ЧТОБЫ УБИВАТЬ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ ИЛИ САМОМУ ОКАЗАТЬСЯ ИМИ УБИТЫМ. ПОЧЕМУ-ТО ОН НЕ ПОЛУЧИЛ ПОДПОЛКОВНИКА; ЕГО ДВАДЦАТИЛЕТНИЙ СРОК В АРМИИ ПОЧТИ ИСТЕК, И ЕМУ ОБИДНО — ОН ВСЕГО ЛИШЬ МАЙОР. ЕМУ НЕТ ЕЩЕ И СОРОКА, А ЕГО ВОТ-ВОТ ОТПРАВЯТ В ОТСТАВКУ.

Майор Ролз бурчал, что мы приехали в аэропорт слишком рано; до моего бостонского рейса оставалось еще часа два. Себе Оуэн не стал заказывать билет до Тусона, — видимо, из Феникса в Тусон самолеты летали часто, и Оуэн собирался проводить меня, а потом сесть на первый подходящий самолет.

— Можно было бы найти место получше, чем торчать в этом долбаном аэропорту, — недовольно заметил майор Ролз.

— ВАМ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО С НАМИ ОСТАВАТЬСЯ, СЭР, — предложил Оуэн Мини.

Но Ролз не ушел; его не тянуло на разговоры, но хотелось побыть в компании, — а может, он и сам не знал, чего ему хотелось. Он забрел в зал игровых автоматов и подбил парочку молодых новобранцев сыграть с ним в пинбол. Узнав, что он побывал во Вьетнаме, они тут же стали донимать его, чтобы рассказал что-нибудь, но майор только и твердил, что: «Это говенная война — и вы сами говнюки, если рветесь туда». Показав пальцем на Оуэна, майор Ролз сказал новобранцам:

— Хотите во Вьетнам? Пойдите, потолкуйте вон с тем маленьким лейтенантом. Этот мудила тоже спит и видит, как бы туда попасть.

Большинство новобранцев направлялись в Форт Уачука. Их остригли под ноль — так что виднелись царапины от бритвы. Большинству из тех, кто получил назначение в Форт Уачука, вскоре предстояла отправка во Вьетнам.

— Они похожи на младенцев, — сказал я Оуэну.

— МЛАДЕНЦЫ-ТО КАК РАЗ И ВОЮЮТ, — сказал Оуэн Мини. Он уверял молодых новобранцев, что в Форте Уачука им понравится: — ВСЕ ВРЕМЯ СВЕТИТ СОЛНЦЕ, И НЕ ТАК ЖАРКО, КАК ЗДЕСЬ. — Он все время поглядывал на часы.

— У нас еще куча времени, — сказал я ему, и он улыбнулся мне в ответ давней улыбкой, в которой снисходительная жалость сочеталась с легким высокомерием.

Одни самолеты приземлялись, другие взлетали. Несколько новобранцев улетели в Форт Уачука.

— Вы с нами не летите, сэр? — спрашивали они Оуэна Мини.

— ПОЗЖЕ, — отвечал он им. — ВСТРЕТИМСЯ ПОЗЖЕ.

Прибывали свежие новобранцы, а майор Ролз раз за разом срывал куш — он был настоящий профи в пинболе.

Я пожаловался, что никак не проходит похмелье; у Оуэна оно наверняка было тяжелее моего — по крайней мере, не легче, — но сейчас я подозреваю, что он им тогда наслаждался; он знал, что это его последнее похмелье. Потом к нему снова возвращалась растерянность — ему, наверное, начинало казаться, что он совершенно ничего не понимает. Он сидел рядом со мной, и я видел, что с ним каждую минуту происходят перемены — волнение сменялось подавленностью, страх — душевным подъемом. Мне казалось, это все от вчерашнего, но на самом деле его мысли, наверное, постоянно скакали туда-сюда; «МОЖЕТ, ЭТО СЛУЧИТСЯ В САМОЛЕТЕ», — думал он в один миг, а в следующий: «ЗДЕСЬ НЕТ ДЕТЕЙ, И МНЕ ДАЖЕ НЕ НАДО ЕХАТЬ ВО ВЬЕТНАМ — Я ВСЕ ЕЩЕ МОГУ ОТ ЭТОГО ОТМОТАТЬСЯ».

В аэропорту он мне вдруг ни с того ни с сего выдал:

— ЧТОБЫ ПЕРЕХИТРИТЬ АРМИЮ, НЕ НАДО БЫТЬ БОЛЬШИМ ГЕНИЕМ.

Я не понял, о чем это он, но ответил:

— Да, наверное.

В следующую минуту он, наверное, думал: «НА САМОМ ДЕЛЕ ЭТО ЛИШЬ ДУРАЦКИЙ СОН! НИ ОДИН ХРЕН НЕ МОЖЕТ ЗНАТЬ ТО, ЧТО ЗНАЕТ БОГ. НАДО БЫ ПОКАЗАТЬСЯ ПСИХИАТРУ!»

Затем он вставал и шагал взад-вперед; он оглядывался в поисках детей; он высматривал своего убийцу. Он продолжал беспрестанно поглядывать на часы.

Когда объявили посадку на мой рейс до Бостона — самолет должен был взлететь через полчаса, — лицо Оуэна расплылось в улыбке до ушей.

— СЕГОДНЯ, МОЖЕТ БЫТЬ, САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ! — сказал он. — МОЖЕТ, НИЧЕГО ТАК И НЕ СЛУЧИТСЯ!

— По-моему, ты все еще пьяный, — заметил я. — Погоди, скоро похмелье начнется.

Только что приземлился самолет; он прилетел откуда-то с Западного побережья и сейчас заруливал на стоянку. Я услышал, как Оуэн Мини прерывисто задышал за моей спиной, и обернулся, чтобы посмотреть, куда он смотрит.

— Да что с тобой такое? — не выдержал я. — Это же просто «пингвинихи».

Монахини — их было две — встречали кого-то, кто прибыл в этом самолете с Западного побережья. Они стояли у калитки, ведущей на летное поле. Первыми с самолета сошли еще две монахини; они замахали тем, что стояли у калитки, и те замахали в ответ. Когда из самолета показались дети — они держались вплотную к монахиням, — Оуэн Мини проговорил:

— А ВОТ И ОНИ.

Даже с такого расстояния я разглядел, что у детей азиатская внешность; в одной из монахинь, сошедших с самолета, тоже угадывалась уроженка Востока. Я насчитал десятка полтора детей. Лишь двое из них оказались настолько маленькими, что их приходилось нести на руках; одного малыша держала монахиня, другого — ребенок постарше. Тут были и мальчики и девочки, в основном лет пяти-шести, и двое подростков лет двенадцати-тринадцати. Это были вьетнамские сироты, дети-беженцы.

Многие войсковые подразделения тогда выделяли деньги на содержание сиротских приютов во Вьетнаме; многие солдаты не жалели времени — как и тех скромных подарков, которые получали из дому, — чтобы хоть как-то помочь детям. Официальной, финансируемой правительством программы помощи беженцам для переселения вьетнамских детей тогда еще не существовало — она появилась лишь с падением Сайгона в 1975-м, — но некоторые церковные организации развернули свою деятельность во Вьетнаме с самого начала войны.

К таковым относилась, например, Католическая служба помощи. Ее сотрудники сопровождали сирот, вывозимых из Вьетнама, и устраивали их на новое место жительства в США — это началось еще в середине 60-х. По приезде в Штаты сирот встречали социальные работники митрополии или епархии того города, куда их привозили. Лютеранская церковь тоже оплачивала переселение вьетнамских сирот.

Детей, которых мы с Оуэном увидели в Фениксе, сопровождали монахини из Католической службы помощи. Этих сирот доставили на попечение монахинь из митрополии Феникса, которые должны были устроить их в новые семьи в Аризоне. Мы с Оуэном заметили, что дети здорово волновались.

Если жара их не особенно удивила — там, откуда они приехали, явно было очень жарко, — то пустыня, огромное небо и лунный ландшафт Феникса наверняка ошеломили их. Они держались за руки, окружив монахинь плотным кольцом. Один маленький мальчик плакал.

Как только они вошли в оборудованное кондиционерами здание аэропорта Скай-Харбор, их тут же обдало волной прохладного воздуха; им стало холодно — они обхватывали себя руками, ежились и потирали плечи. Маленький мальчик — тот самый, что плакал, — попытался закутаться в одеяние одной из монахинь. Дети топтались в растерянности и беспомощно озирались по сторонам, а из зала игровых автоматов на них с интересом поглядывали бритоголовые молоденькие новобранцы. Дети, в свою очередь, стали пялиться на солдат; они, конечно, успели навидаться солдат в своей жизни. Вот так они и переглядывались друг с другом, и это вызывало смешанные чувства.

Оуэн Мини нервничал. Одна из монахинь заговорила с ним.

— Господин офицер? — обратилась она к нему.

— ДА, МЭМ, ЧЕМ МОГУ ПОМОЧЬ? — тут же отозвался он.

— Кое-кому из мальчиков нужно в туалет, — сказала монахиня; та, что помоложе, прыснула со смеху. — Мы можем отвести девочек, — снова заговорила первая, — но если бы вы были так добры и пошли с мальчиками…

— ДА, МЭМ, КОНЕЧНО. Я БУДУ РАД ПОМОЧЬ ДЕТЯМ, — ответил Оуэн Мини.

— Погоди, сейчас ты увидишь этот с позволения сказать туалет, — сказал я Оуэну. Я показывал дорогу, Оуэн присматривал за детьми. Всего мальчишек было семеро. Нас сопровождала монахиня, тоже вьетнамка; самого маленького она несла на руках. Тот мальчик, что плакал, перестал сразу же, как только увидел Оуэна Мини. Все дети принялись внимательно его разглядывать; да, они видели в своей жизни много военных, но еще ни разу не встречали почти такого же маленького, как они сами! Они не могли оторвать от него глаз.

Так мы и шагали дальше. Когда мы проходили мимо игрального зала, майор Ролз стоял к нам спиной; не замечая нас, Ролз с ожесточением обрабатывал пинбольный автомат. Проходя мимо поворота в коридор, по которому я недавно бродил — он заканчивался тупиком, — мы заметили застывшего в полумраке Дика Джарвитса, долговязого полоумного братца погибшего уоррент-офицера.

Он был одет в камуфляжную форму; еще он навесил на себя дополнительный патронташ, а может, даже и два. В коридоре стоял полумрак, но на Дике были темные очки вроде тех, что расплавились на лице у его брата, когда загорелся вертолет. Из-за очков я не мог определить, заметил ли Дик Оуэна, меня или детей; но, судя по его отвисшей челюсти, он увидел что-то для себя неожиданное.

«Временная мужская комната» пребывала в том же состоянии, в каком я оставил ее в прошлый раз. Те же швабры и ведра, то же зеркало, прислоненное к стене, вместо того чтобы висеть. Загадочная широкая раковина сбила детей с толку; один из мальчишек чуть не написал в нее, но я успел показать ему на писсуар, который обступили остальные. Другой собирался пописать в ведро, но я отвел его к унитазу в наспех сколоченной фанерной кабинке. Оуэн Мини, как подобает хорошему бойцу, стоял под окном и наблюдал за дверью. Иногда он поглядывал вверх, мысленно прикидывая ширину подоконника. Под этим нависающим в десяти футах от пола подоконником Оуэн казался особенно маленьким.

Монахиня ждала детей за дверью.

Я помог одному мальчику расстегнуть ширинку; похоже, он не умел обращаться с молнией. Все дети тараторили друг с другом по-вьетнамски; их голоса раскатывались эхом по маленькой комнате с высоким потолком, похожей на вертикально поставленный гроб.

Я уже говорил, как медленно до меня все доходит. Лишь услышав их пронзительные иностранные голоса, я вспомнил про сон Оуэна. Я взглянул на него; он наблюдал за дверью, свободно опустив руки по бокам.