Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я Хук Филип
Соблазнение во вкусе XVIII века
(Уильям Хогарт. «До» и «После». Холст, масло. 1731)
Образец беспощадного реализма (Эгон Шиле. Сидящая женщина в сиреневых чулках. Гуашь, черный карандаш. 1917)
Коллекционировать эротическое искусство – вполне почтенное занятие, и многие серьезные люди его собирают. Коллекционировать порнографию – занятие куда менее достойное. Следовательно, нужно четко разграничить эротику и порнографию и в интересах рынка, и по соображениям нравственности. Ценители купят произведение эротического искусства. Если попытаться продать им его как порнографию, его не купят. Исходя из этого, стоит помнить, что Шиле – не порнограф, даже когда он изображает себя сидящим с расставленными ногами на стуле и с тревогой рассматривающим собственный эрегированный член. Он не порнограф, даже если на большинстве его самых пронзительных графических автопортретов предстают изломанные, искаженные очертания его тела; ноги и руки, кажется, отделены от торса, кисти – от рук, и это «фрагментирование» тела можно прочитать как образы мастурбации и остро переживаемой вины. Он лишь беспощадный реалист. То же самое можно сказать о Курбе и о его «Происхождении мира», крупным планом запечатлевшем половые органы женщины, хотя первый владелец картины, турок, возможно, с вожделением созерцал ее, а в остальное время скрывал за бархатным занавесом в своих парижских апартаментах.
А вот некоторые французские салонные художники XIX века – точно порнографы. В сентиментальном, притворно-застенчивом облике их нимф и Венер есть некая порочная искушенность. Их можно спасти для рынка и превратить в приемлемый объект продажи, только с надменной иронией представив публике как образцы китча [см. выше раздел «Пошлость»]. В таком духе Джефф Кунс создает откровенно порнографические образы, например фотографируясь со своей музой Чиччолиной в самых недвусмысленных позах, однако не продает их как порнографию. Он изымает их из одного контекста и помещает в другой – в контекст поп-арта [см. главу V «Словарь терминов»]. В этом качестве они стоят несколько сот тысяч долларов. И хотя лежащие в их основе образы, возможно, остались порнографическими, произведения искусства, в которые они претворены, уже не порнография, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Секрет продажи эротического искусства прост: всячески обращайте внимание потенциального покупателя на искусство, а не на секс. Не говорите ему: «Посмотрите, как соблазнительно скользит юбка, обнажая ее бедро». Скажите: «Это образец бескомпромиссного реализма». Или: «Чудесная, ироничная визуальная деконструкция принципов нашего консьюмеристского общества».
Exoticism
Экзотика
Картина или графическая работа Делакруа, навеянные его первым африканским путешествием 1832 года, рисунок Ван Гога, изображающий вид Прованса и выполненный японским тростниковым пером, таитянское полотно Гогена – это чрезвычайно популярные произведения искусства, созданные тремя художниками из числа тех, что сейчас пользуются высочайшим спросом на рынке. Почему? Потому что экзотика хорошо продается. Публика восторженно принимает художников, черпающих вдохновение в странствиях по далеким или малоизвестным уголкам планеты и переплавляющих его в образы, способные потрясать, забавлять, порождать перемены, возбуждать сладострастие, вызывать удивление или благоговение.
Начиная с XVI века целью паломничества художников была Италия, поскольку там они могли одновременно увидеть совершенно иные пейзажи, насладиться иным светом, воспринять иные обычаи и приобщиться к идеальным критериям красоты. Затем, в начале XIX века, европейцам стали постепенно открываться Северная Африка и арабский мир. Пионеры ориентализма, такие французские живописцы, как Делакруа и Теодор Шассерио, будучи романтиками, испытали на себе обаяние Востока и отправились туда в поисках приключений, обнаружив бездонный кладезь новых, ярких сюжетов и тем для последующих поколений европейских художников. В середине XIX века западному миру предстала Япония с ее удивительным национальным искусством, оказавшим сильное влияние на европейский модернизм. А в конце XIX века на Таити переезжает Гоген, в очередной раз пытаясь вдохнуть новые силы в уставшее, исчерпавшее себя европейское искусство, познакомив его с образцами наивного, исполненного жизненной энергии, яркого примитивизма.
Италия
Италия стала первым источником экзотических сюжетов, по крайней мере для жителей Северной Европы. «Чем можно наслаждаться, путешествуя по Италии?» – задавал вопрос Стендаль в октябре 1824 года и сам же отвечал на него: «Чистым, прозрачным воздухом, великолепными пейзажами, „a bit of a lover“ [в оригинале написано по-английски], прекрасной музыкой, прекрасными картинами, прекрасными церквями, прекрасными скульптурами».
Для художника все перечисленное имело свою привлекательность. В XVI–XIX веках живописцы из Северной Европы нескончаемым потоком пересекали Альпы, направляясь в Рим, ибо там, по их мнению, они могли проникнуться духом Античности и узреть чудесные ландшафты, а значит, обогатить и усовершенствовать собственное искусство. Некоторые художники возвращались домой, пробыв в Италии совсем недолго, иные задерживались дольше, чем намеревались поначалу, многие за время своей художественной карьеры ездили в Италию постоянно, а находились и те, кто, не в силах противиться ее обаянию, переселялись туда навсегда. В поток европейцев, стремившихся в Италию, влились и молодые люди, совершавшие «гранд-тур», причем многие из них возвращались на родину не только пережив возвышающее душу соприкосновение с образцами античного и ренессансного искусства, но и увозя с собой на память о близком знакомстве с итальянской культурой его оригиналы.
Французские живописцы, в том числе награжденные ежегодно выделяемой правительством Римской премией, приезжали в Италию ради ее чудесных пейзажей. Подобную моду ввел Клод Лоррен, создавший образ Италии, которому предстояло на двести лет завладеть воображением европейцев. Его напоенные светом, идеализированные облики Римской Кампаньи превратились в своего рода бренд, имидж, с легкостью воспроизводимый и тиражируемый посредственными художниками в пейзажах, которые изображали их собственные страны – Голландию, Бельгию, Англию. В начале XIX века в Италию прибывает все больше немцев и скандинавов, особенно датчан. Можно изгнать датчанина из Дании, но нельзя заставить датчанина забыть о Дании, даже если он пишет виды Италии. Итальянские пейзажи кисти Рёрбю, Эккерсберга, Лундбю абсолютно неповторимы: Римскую Кампанью они писали так, словно ее освещают лучи неяркого копенгагенского солнца. Даже в ХХ веке художники по-прежнему стекались в Рим, во Флоренцию, в Неаполь и, конечно, в Венецию (на рубеже XIX – ХХ веков в Италии побывали Буден, Уистлер, Сиккерт, Ренуар и Моне). Итальянские сюжеты до сих пор не утратили привлекательности для художников. Потенциальные покупатели всегда живо реагируют на упоминание о том, что предлагаемый им пейзаж изображает вид Италии. Они осознают, что, покупая итальянские пейзажи, приближаются к некоему «золотому стандарту».
Третья причина, по которой Стендаль, красноречиво переходя на английский, предлагал совершить путешествие в Италию («завести любовницу» – «a bit of a lover»), также была достаточно убедительной в глазах жителей Северной Европы. Там бытовало убеждение, будто жаркий климат делает итальянок сладострастными и потому весьма и весьма податливыми. Байрон, разумеется, соглашался с этим, заявляя:
- Но сами боги в результате зноя
- Нам подают губительный пример:
- Что смертным – грех, то Зевсу – адюльтер[33].
С тех пор многое в Италии изменилось, в частности получили распространение кондиционеры.
Арабский мир
Первые художники, побывавшие в Северной Африке, обнаружили цивилизацию, которая почти не испытала влияния западной культуры; ее красочность, экстравагантные одеяния и странные обычаи подарили живописцам множество новых сюжетов, и те с энтузиазмом принялись украшать ими стены парижского Салона. Первое поколение этих художников, которые обрели известность под именем ориенталистов, видело себя в роли наблюдателей и репортеров и запечатлевало в мельчайших деталях разыгрывавшиеся перед ним повседневные сцены. «Я воистину попал в удивительнейшую страну», – писал Делакруа из Танжера в 1832 году. Далее он отмечает яркость света, насыщенность цветовой гаммы, живописность апельсиновых рощ и ритм жизни, совершенно отличный от западного. «Пожалуй, им трудно понять непринужденность, проявляемую европейцами в общении, и то неуемное желание обрести новые идеи, которое заставляет нас вечно странствовать, нигде не задерживаясь подолгу. А если мы достигли предела того, на что способна развитая цивилизация? Во многом они ближе к природе, чем мы. У нас есть наука, но мы заплатили за нее утратой благодати».
Во второй половине XIX века художники из многих уголков Европы устремились в арабские страны. Оттуда они двинулись дальше: в Египет, Святую землю, Сирию, Турцию и даже в Персию. Как утверждал Теофиль Готье, Ближний Восток посягает на статус Италии, признанного места паломничества живописцев: «Здесь они узнают, что такое яркое солнце, изучат свет, найдут самобытных персонажей, оригинальные обычаи, увидят древние библейские сцены». Однако к семидесятым годам XIX века путь из Салона в Сахару сделался уж слишком проторенным. Еще в 1854 году английский художник Томас Седдон писал о Египте: «Эта страна являет нам общество, постепенно разрушающееся, а восточные нравы и обычаи вот-вот исчезнут в жадных волнах готовой поглотить их европейской цивилизации». Перенимая западную культуру, арабский мир в значительной мере утрачивал свою таинственность и призрачное обаяние, а экзотика, воссоздаваемая западными живописцами, становилась все более шаблонной и сентиментальной. Художники все чаще запечатлевали образы арабского мира, стремясь угодить западному вкусу, то есть богатому парижскому или лондонскому буржуа-меценату. Некоторые даже писали ориентальные сцены, не побывав ни в одной арабской стране. А зачем? Они же вполне убедительно воплощали на холсте Древний Рим или Голландию XVII века, хотя никогда их не видели.
Существовал один ракурс ближневосточной темы, сохранявший свою привлекательность для художников на протяжении всего XIX века. Это были обитательницы гаремов, их прислужницы, невольничьи рынки и бани. Прочитав высказывание Максима дю Кана: «Жители Каира приходят на невольничий рынок за рабыней, как мы на рыбный рынок за палтусом», европейский обыватель мог изобразить праведный ужас и негодование, но в следующий раз, проходя мимо рыбной лавки, испытать подобие легкой зависти. Бани были открыты для женщин днем, одалиски приходили туда в сопровождении рабынь, которым вменялось в обязанность купать, вытирать и массировать их. Сцены подобного массажа вызвали в парижском Салоне эффект разорвавшейся бомбы: очень часто рабыню изображали чернокожей, а одалиску – белоснежной, тщательно, сладострастно выписывая цветовые нюансы черной и белой женской плоти. От обвинений в излишнем эротизме художников надежно защищала экзотическая тема. Не беспокойтесь, уверяли они европейскую публику, это же чужеземцы из далекой-далекой страны; там так принято. Однако чужеземное происхождение нисколько не умаляло натурализма изображаемых девиц, их «физического присутствия» на полотне. Более того, в глазах европейского зрителя они без усилий представали тем более реалистичными, что мусульманкам запрещалось позировать художникам, а значит, большинство запечатленных на холсте дам были европейскими натурщицами, облаченными в подходящие восточные одеяния. К концу столетия арабский гарем делается и вовсе почти неотличимым от парижского будуара. Одалиски, населяющие ориентальные полотна, с их кальянами и томными позами, все более напоминают вполне доступных парижских filles de joie[34], вот только изображены они в несколько более экзотическом антураже. Отсюда – один шаг до романов Элинор Глин, до Рудольфа Валентино в роли арабского шейха, до рекламы восточных сладостей: именно таков был конец ориентализма в XX веке.
Арабская фантазия французского академического художника Жана Луи Жерома (Жан Луи Жером. Одалиски у бассейна. Холст, масло. 1881)
Огромные месторождения нефти, волею случая открытые на территории стран, которые запечатлены на многих «арабских» полотнах XIX века, позволили современным потомкам героев картин сказочно разбогатеть и приобрести живописные свидетельства восприятия их культуры Западом. Покупают их очень бойко: рынок ориентальной живописи в последние десятилетия переживает бум. По иронии судьбы именно те ориентальные картины, которые одни европейцы написали, чтобы познакомить других европейцев с Ближним Востоком, ныне приобретают и увозят домой как символ собственной цивилизации торжествующие арабы. Внимательно их изучив, новые владельцы немало узнают о сладострастных мечтах, втайне лелеемых европейцами.
Япония
Если ориентализм оказал экзотическое и весьма продолжительное влияние на темы и сюжеты европейской живописи, то увлечение Японией – еще более значимое воздействие на стиль. Облик модернистского искусства второй половины XIX века был бы совершенно иным, если бы не Япония. Пожалуй, наиболее привлекательными в глазах современной публики чертами импрессионизм и постимпрессионизм обязаны японским заимствованиям.
В 1853 году американская Тихоокеанская эскадра под командованием коммодора Мэтью К. Перри вошла в гавань Токио. До этого момента Япония в течение двухсот пятидесяти лет оставалась закрытой страной. Появление Перри, прототипа Пинкертона из оперы Пуччини «Мадам Баттерфляй», положило начало современной эпохе в торговле между Японией и западным миром. Вместе с торговыми завязались и культурные отношения. К концу пятидесятых годов предметы японского искусства стали появляться в антикварных лавках Парижа и Лондона. В образованных кругах они произвели сенсацию. Европейцев очаровала Япония, экзотическая закрытая страна, родина диковинного, загадочного, невиданного прежде искусства. Оно было создано в традициях, совершенно отличных от западных, и решено в абсолютно иной эстетике. Увлечение японским искусством приняло в Париже почти маниакальные формы: художника Уистлера и критика Закари Астрюка пришлось разнимать, когда они чуть было не подрались из-за необычайно изысканного японского веера, который одновременно обнаружили в одном из парижских антикварных магазинов.
Японские раскрашенные гравюры и рисунки карандашом и тушью произвели самое сильное впечатление на художников Запада. К 1867 году, когда в Париже проводилась знаменитая Всемирная выставка, японские ксилографии можно было увидеть повсюду, а имена таких японских рисовальщиков и граверов, как Хиросигэ и Хокусай, были у всех на устах. Особенно восхищались ими импрессионисты, в большинстве своем впечатлительные молодые люди не старше тридцати. Что же так очаровывало их в японской эстетике?
Во-первых, японское искусство было новым, кардинально отличалось от западного и привлекало уже этим. К середине XIX века консервативная европейская живопись и графика зашла в тупик. Академизм был обречен. Романтизм переживал закат. Японское искусство открыло молодым французам принципиально иное видение мира. Оно решающим образом повлияло на замысел, композицию, колорит их картин. Импрессионисты переняли у японцев склонность к пейзажу с необычной точки зрения и к динамичным, преувеличенным диагоналям, мостам или дорогам, которые пересекают пространство картины и уводят взгляд наблюдателя от переднего плана к заднему. На японских гравюрах, особенно запечатлевающих зимние сцены, нет лишних, несущественных деталей, и импрессионисты, подметив эту черту, стали использовать ее для достижения непосредственности впечатления. Кроме того, они научились у японцев подчеркивать перспективное сокращение и таким образом привлекать внимание зрителя к заднему плану, добиваясь эффекта присутствия и словно погружая его в атмосферу картины.
И потом, им пришлась по вкусу склонность японцев произвольно «отрезать» часть композиции. У импрессионистов, в первую очередь у Дега, этот прием повышает реалистичность изображения, символизируя случайность и непредсказуемость обыденного существования. Лаконичность японской гравюры, заимствованная Дега, позволила ему воссоздать современную жизнь куда более убедительно, нежели воспроизведение мельчайших деталей, как того требовало академическое искусство. Приятельница Дега Мэри Кассатт пошла еще дальше. Некоторые ее гравюры конца XIX века можно принять за подлинные японские, которым она подражала.
Портрет Рафы Мэтр свидетельствует, насколько мод ными в Париже 1870х сделались японские сюжеты, интерьеры, костюмы и безделушки (Пьер Огюст Ренуар. Портрет Рафы Мэтр. Холст, масло. 1871)
Упрощение деталей, к которому тяготела японская техника, побуждало художников экспериментировать с плоскостями чистого, однородного цвета. Парижский художественный критик Теодор Дюре писал в 1886 году: «Пока во Франции не появились альбомы японских гравюр, никто не решался сесть на берегу реки и запечатлеть на холсте в непосредственной близости откровенно красную крышу, зеленый тополь, желтую дорогу и голубую воду». Все вышеперечисленное напоминает пейзаж Ван Гога. Ван Гог обожал японское искусство. Он владел коллекцией из более двухсот японских ксилографий и иногда изображал их на заднем плане своих картин; в первую очередь здесь приходит на память «Автопортрет с завязанным ухом». Кроме того, Ван Гога очаровывало графическое мастерство японцев, в особенности рисунки тушью Хокусая, выполненные тростниковым пером: Ван Гог виртуозно воспроизвел его приемы, изображая оливковые сады Прованса.
Таити
По мере того как XIX столетие близилось к концу, художникам в поисках экзотики приходилось уезжать все дальше и дальше. Восторг, испытываемый Гогеном в 1891 году от ярких красок и тихоокеанской атмосферы Таити, сравним с радостью первых ориенталистов от пребывания в Северной Африке. И он, и они наслаждались невинностью и нетронутостью новых земель и одновременно опасались, что посягающая на них европейская цивилизация в конце концов их погубит. К этим восторгам примешивался и привкус сексуального туризма, удовольствие оттого, что здесь царят нестрогие нравы и неизвестны моральные ограничения западной культуры. Таким образом, экзотика Таити внесла свой вклад в освобождение европейского искусства. На Таити Гоген достиг небывалой свободы в выборе композиционного и колористического решения, а она впоследствии оказала сильное влияние на развитие экспрессионизма в особенности и европейского модернизма в целом. Все это недвусмысленно отразилось на сегодняшней стоимости картин Гогена: рынок жаждет заполучить образчики его таитянского искусства куда более страстно, нежели ранние работы.
Genre
Жанровая живопись
«Разумеется, каждую весну лондонцы испытывают здоровую потребность в пустой, бессодержательной живописи, – писал Джон Рёскин в обзоре Ежегодной выставки в Королевской академии в 1856 году, – вроде потребности в клубнике и в спарже. Мы не всегда хотим пребывать в философическом настроении… И это вполне оправданно, ведь это средство заново ощутить вкус к жизни. Вот только сообщество, берущее на себя исключительно удовлетворение этой потребности, должно смириться с тем, что рано или поздно станет неким подобием универсального магазина „Фортнем-энд-Мейсон“».
В XIX веке появились новые меценаты, требовавшие совершенно новых картин и создавшие международный рынок популярных предметов искусства, которые соответствовали этим новым тенденциям. То, что угождало вкусам публики в Мюнхене, чаще всего нравилось и в Лондоне, и в Париже, и в Риме: за исключением небольших местных специфических особенностей, во всех европейских странах, где промышленная революция и другие социальные изменения сформировали класс состоятельных людей, готовых тратить деньги на картины, художественные пристрастия почти не различались. Каковы же были основные черты этого нового вкуса? Теккерей в 1843 году приводит весьма проницательный анализ указанного явления:
«Героическое начало в искусстве низложено; вместо него художники обратились к трогательному, хорошо знакомому, привычному… Живописцы помоложе довольствуются сюжетами не столь возвышенными: изображением нежного чувства, тихой семейной идиллии, благопристойного свидания, разыгрывающейся в гостиной трагедии, гармонии за чайным столом… Такие сюжеты усваиваются столь же легко, сколь тосты с маслом за пресловутым чайным столом, в отличие от Прометея прикованного, Ореста в смирительной рубашке, тела Гектора, влекомого за колесницей Ахилла, или Британии в сопровождении Религии и Нептуна, вводящей генерала Томкинса в храм Славы».
Подобные сюжеты пользовались популярностью очень долго и не утратили своей привлекательности сегодня. Феномен, представленный этой новой «буржуазной» живописью, – торжество жанра, повседневных домашних сцен, зачастую изображаемых в привычном и даже банальном ключе. Художники – члены Королевской академии все еще отдавали предпочтение величественному, благородному полету фантазии, но реже и реже. Во второй половине XIX века жанровая живопись процветает: по всей Европе, от Лондона до Москвы, от Мадрида до Будапешта и Стокгольма, на официальных выставках вас окружали полотна, на которых матери покачивали на коленях сладеньких младенцев, розовощекие детки упоенно играли, часто с душещипательными собаками или кошками, которые вот-вот заговорят [см. выше раздел «Животные»], а пожилые джентльмены с увлажнившимся взором предавались воспоминаниям о днях юности в уютных интерьерах тех или иных питейных заведений.
Занимаясь жанровой живописью, художники нашли новые разновидности сюжетов, воплощавшие стремление публики к «трогательному, хорошо знакомому, привычному». Разрабатывая жанр, живописцы открыли для себя и с энтузиазмом предались дополнительному, специфически викторианскому наслаждению проникать в закрытую, частную жизнь художественными средствами. Предметом всепоглощающего интереса стала хранимая от посторонних глаз приватная сфера, а живописцы наперебой принялись состязаться в изображении домашних тайн, метафорически прильнув к замочной скважине. Любопытно, что пикантность подобных сцен лишь возрастала в глазах зрителей оттого, что живописцы переносили их в страны или эпохи, с которыми у современной им публики не могло быть непосредственного знакомства. Бульвер-Литтон писал об «узах, соединяющих нас с самыми далекими эпохами: народы, нации, обычаи погибают, Страсти же бессмертны!». Публика неизменно восхищалась, когда художники напоминали ей, что чувства и поступки отдаленного прошлого, в сущности, мало чем отличались от нынешних.
Тем самым жанровая живопись проникла и в сферу исторической. Вот, например, типичная сцена в «историческом жанре»: на побережье Эгейского моря около 400 года до н. э. на залитой солнцем, утопающей в цветах открытой галерее томно раскинулись в живописных позах гречанки, обменивающиеся последними сплетнями афинского света. На другой подобной картине кавалер XVII века в роскошном камзоле, отложив шпагу и шляпу с пышными перьями, прижимает к груди еще одного из нескончаемого множества сладеньких младенцев, а на них с глуповато-восторженной улыбкой взирает супруга и мать. На третьей картине леди в поблескивающем полупрозрачном платье эпохи Регентства бредет по тенистому, цветущему саду, предаваясь мучительным воспоминаниям о неразделенной страсти. Все эти сцены можно считать историческими, поскольку они почерпнуты из прошлого, однако они весьма и весьма далеки от величественных и мрачных сюжетов традиционной исторической живописи. Все они приоткрывают завесу над сферой частной жизни, а в их основе – тонко подмеченное стремление публики ассоциировать себя с персонажами прошлого, разделяя их домашние заботы или непреходящие, вечные чувства.
Можно интерпретировать появление и развитие «исторической жанровой живописи» в терминах модернистского искусствоведения как «деконтекстуализацию» [см. главу V «Словарь терминов»]. Исходным контекстом жанровой живописи следует считать современную художнику повседневную жизнь. Затем жанр изымается из контекста и словно помещается в сферу вне времени и пространства. «Реконтекстуализация» жанровой живописи предполагает обращение к античной или иной исторической эпохе, или к ориентализму, или даже к сюжетам из жизни духовенства, ибо в поисках тривиальных сюжетов художники опустошали не одно лишь прошлое. Живописцы, жаждущие обрести соблазнительные темы, увлеклись не только далекими эпохами, но и областями, незнакомыми современному зрителю в силу географических, культурных и социальных причин. Например, значительное число картин XIX века, изображающих кардиналов в личных покоях, за закрытыми дверями, или монахов, тайно потворствующих своим страстям в стенах монастырей, на первый взгляд можно расценить как любопытный иконографический феномен [см. выше раздел «Кардиналы»]. В сущности же, их авторы были движимы все тем же желанием приникнуть к замочной скважине, на сей раз в Ватикане или в монастыре, дабы насладиться вторжением в обыкновенно тщательно охраняемую частную жизнь, как оказалось мало отличающуюся от банального существования большинства. С подобным вуайеристическим сладострастием, не лишенным жеманности и сентиментальности, художники нередко изображали и Ближний Восток [см. выше раздел «Экзотика»].
Сэр Лоренс Альма-Тадема, член Королевской академии, переносит буржуазное викторианское ухаживание в атмосферу классической древности. (Лоренс Альма-Тадема. Мирное завоевание. Древний Рим. Дерево, масло. Ок. 1900)
Популярное искусство (Генриетта Роннер-Книп. Резвящиеся котята. Холст, масло. 1898)
Это была живопись, предназначенная не столько воспитывать и улучшать нравы, сколько развлекать и забавлять. Появилась новая культура, с ориентирами совершенно иными, нежели у старинного элитарного искусства, с его пристрастием к величественным историческим сюжетам, и эта новая культура вполне отвечала потребностям растущего сословия богатых буржуа, не стыдящегося своих вкусов и склонностей. «Вся нация принадлежит к среднему классу, – заявлял английский критик М. Х. Спилмен в 1898 году, – именно из среднего класса происходят величайшие ее сыны. Это заметно везде: все хоть сколько-нибудь значительные картины сэра Джона Миллеса если не украшают залы государственных или муниципальных галерей, то находятся в руках представителей среднего класса». Французский художник академического направления Жан Луи Эрнест Мессонье, исторические, «костюмные» картины которого снискали популярность у буржуазии, пошел еще дальше. «Не говорите мне о произведениях искусства, коими пренебрегает публика, кои потрафляют лишь академическому вкусу посвященных, – провозгласил он. – Этот довод я неизменно опровергал».
Модернистское искусство (Альберто Джакометти. Кошка. Бронза. 1951)
Здесь наметилось серьезное расхождение популярного и элитарного искусства. Оно существует по сей день [см. главу I, раздел «Посредственные художники»], с той только разницей, что элитарное искусство более не представлено классической исторической живописью. Примерно с 1900 года элитарное искусство – это модернизм и авангардизм. Поэтому крупные аукционные дома продают картины в соответствии с категориями, учитывающими это различие: викторианскую живопись предлагают отдельно от прочей, чтобы удовлетворить неослабевающую потребность широкой публики в жанровых картинах. С другой стороны, современных британских художников, импрессионистов и модернистов, новейшее искусство предлагают совершенно иным клиентам, в основном более серьезным и глубоким. Вряд ли вы увидите кардинала, написанного Франсуа Брюнери, в той же коллекции, что и папу, рот которого разверст в крике, кисти Фрэнсиса Бэкона; трудно вообразить и кошку, запечатленную Генриеттой Роннер-Книп, в одном собрании рядом с кошкой, вылепленной Джакометти.
Historical and biblical
Историческая и религиозная живопись
Историческая живопись продается плохо. На современный вкус она слишком театральна и неестественна, слишком жестока и невразумительна, а ее иконография озадачивает: не многие клиенты аукционных домов могут похвастаться знанием древнегреческого, латыни и античной мифологии. Исторический сюжет, трактованный с холодным аффектированным изяществом, в духе неоклассицизма, еще способен вызвать оживление и соперничество среди потенциальных покупателей в аукционном зале. Однако подобная картина будет оцениваться исключительно как элемент дизайна интерьера, сюжет вряд ли сыграет в выборе покупателя большую роль, а то не сыграет и вовсе никакой.
Столь же невысок ныне спрос на картины старых мастеров, изображающие библейские сцены, поскольку, как правило, их сюжет предполагает гибель того или иного библейского персонажа. При виде распятия покупатель падает духом. Чаще всего зрителей пугают сцены мученичества. Исключение, для весьма специфического рынка, пожалуй, составляет святой Себастьян, мученическая гибель которого (обнаженный, он был пронзен стрелами) таит в себе определенную гомоэротическую привлекательность. Одна немецкая галерея попыталась использовать подобное обаяние этого сюжета, продавая подушечки для иголок с изображением святого, но большого коммерческого успеха эта затея не имела. Лучше прочих продаются такие картины на библейские темы, как «Сусанна и старцы» (очаровательная женщина купается, пожираемая сладострастными взглядами мужчин), «Давид и Вирсавия» (то же самое), «Иосиф и жена Потифара», великая история несостоявшегося соблазнения.
Разумеется, прекрасная картина великого мастера может нарушить все вышеперечисленные правила. Казалось бы, массовое детоубийство, изображенное в мельчайших, ужасающих деталях, должна вызвать у публики только отрицательную реакцию, однако, когда в 2004 году «Избиение младенцев» Рубенса было выставлено на торги в «Сотби», рынок забыл о своих опасениях и заломил за полотно рекордные сорок шесть миллионов фунтов [см. главу IV «Пропавшие картины»].
Impressionism
Импрессионизм
Достаточно перечислить любимые сюжеты импрессионистов, чтобы понять, почему это художественное течение так популярно и почему многие готовы платить за него огромные суммы. Это своего рода визуальный антидепрессант, разновидность психотерапии, в которой роль лекарства отдана солнечному свету, играющему на трепещущей листве. Не случайно множество репродукций импрессионистов украшает приемные хирургов и дантистов. Привожу краткий словарь импрессионистских тем:
Все, чего вы хотите от импрессионистской картины (Клод Моне. Дама с зонтиком. Холст, масло. 1876)
Застолья (никакого страха, никаких разногласий, смерти или катастроф)
Зимние сцены (чаще всего освещенные солнцем)
Зонтики от солнца
Кафе
Концертные залы
Морские виды (без кораблекрушений)
Мосты
Пейзаж с мягкими, пологими холмами (никаких грозных бездн)
Пикники
Пляжи
Покой
Поля
Праздники
Представления
Рестораны
Сады
Скачки
Солнечный цвет (чем лучше погода и ярче цвета, тем дороже продается картина)
Театры
Улицы
Флаги и флажки
Цветущие деревья
Individual artists
Художники – хиты продаж
Приводимый ниже список включает в себя примерно пятьдесят дорогих и популярных художников-модернистов, имена которых вы наверняка услышите на самых престижных вечерних торгах «Сотби» или «Кристи», когда продается высоколобое модернистское искусство. Однако в творчестве этих художников есть сюжеты и периоды, пользующиеся на рынке большей популярностью, чем остальные [см. главу I, раздел «Бренды»].
Балла, Джакомо (1871–1958). Один из ведущих итальянских футуристов, и потому его картины, написанные непосредственно перед Первой мировой войной, когда он добился исключительного динамизма, ценятся очень высоко. Однако остерегайтесь его работ двадцатых годов. Они анемичны. К 1920м он утратил весь свой запал.
Бекман, Макс (1884–1950). Долгая творческая жизнь этого немецкого экспрессиониста распадается на несколько периодов, и почти все они хорошо продаются, однако наиболее популярны работы, проникнутые экзистенциальным страхом. Особенно высоко ценятся его беспощадные в своем пессимизме автопортреты, а также картины, изображающие его любимую натурщицу (а впоследствии жену), вездесущую Кваппи. Не столь восторженно принимают умиротворенные и декоративные работы: некоторые из его средиземноморских пейзажей и нежных натюрмортов не удовлетворяют суровому вкусу ряда почитателей.
Боннар, Пьер (1867–1947). Его ранние работы, начиная с 1890х годов, когда он входил в объединение «Наби», стилизованные под упрощенные образцы японского искусства, как и очень яркие поздние пейзажи, ценятся весьма высоко. Однако классический Боннар – это цикл ню, которые представляют его многострадальную натурщицу (а впоследствии жену) Марту в красочных интерьерах, либо намеревающуюся принять ванну, либо только что выкупавшуюся. Впрочем, покупателей более всего очаровывают редкие ню, на которых она изображена в ванне, в странных ракурсах, а очертания ее ног искажает взгляд сквозь воду.
Боччони, Умберто (1882–1916). Как и Балла, итальянский футурист, однако, в отличие от Баллы, ему посчастливилось (с точки зрения конъюнктуры рынка) погибнуть на поле брани в 1916 году. В результате до нас дошло небольшое число произведений высокого уровня, созданных в годы расцвета футуризма, включая несколько шедевров утуристической скульптуры (а это редкий товар). Его ранние работы, выполненные в более жизнеподобном и ярком пуантилистическом стиле, ценятся ниже, чем футуристические, но тоже находят покупателей (обычно других).
Брак, Жорж (1882–1963). Большим спросом пользуются произведения Брака трех периодов: фовистского (1905–1906), когда его колорит ненадолго приобретает такую же насыщенность и яркость, как у Дерена и Вламинка, кубистского (1909–1914), когда они с Пикассо («в одной связке, словно альпинисты») создают эпохальные картины в едином стиле, авторство которых очень трудно определить, и периода возвращения к кубизму в позднем творчестве, апофеозом которого становятся монументальные интерьеры мастерской начала 1950х годов. Однако в его творчестве был период унылых, бесконечно повторяющихся натюрмортов, приходящийся на 19201930е годы и равносильный коммерческому самоубийству из-за темных, земляных тонов.
Бранкузи, Константин (1876–1957). Рынок требует от Бранкузи абстрактной скульптуры, с головами, сведенными к неровным овалам, и телами, едва намеченными тонкими, удлиненными линиями. Ранние работы, тяготеющие к репрезентации, ценятся ниже; стоимость скульптур Бранкузи начинает расти по мере того, как сплетенные тела его «Любовников» утрачивают узнаваемость и превращаются в подобие почти неразличимых, прочно соединенных между собою гранитных блоков. До недавнего времени одна из скульптур Бранкузи без всякой охраны стояла в качестве надгробного камня на кладбище Монпарнас в Париже. К счастью, первым обнаружил ее не вор, а искусствовед, и теперь ее хранят куда бережнее, застраховав на двадцать миллионов долларов.
Буден, Эжен (1824–1898). Этот представитель раннего импрессионизма (у которого многому научился Моне) сегодня кажется несколько старомодным. Однако я включил его в список, потому что реакция публики на сюжеты его картин – вопиющий пример классового снобизма. Лучше всего продаются пляжи Будена, изображающие представителей аристократии и буржуазии на досуге: дам в пышных кринолинах и элегантных господ в цилиндрах. Заметно дешевле продаются его пейзажи с куда более скромными рыбаками, занятыми своим промыслом.
Ван Гог, Винсент (1853–1890). Финансовая ценность картин Ван Гога явно обусловлена хронологией развития как в области графики, так и в области колорита. Первый этап его творчества – голландский (1880–1885): он мучительно пытается обрести себя, погрязая в бурых тонах, словно увязая в торфяном болоте. Затем следует парижский период (1885–1887): он открывает для себя современное искусство, а его палитра, избавившись от голландской болотной воды, становится светлее: сегодня на эти колористические изменения живо реагирует рынок. И наконец, третий этап, взрыв провансальского света (1888–1890): Ван Гог изобретает экспрессионизм, отрезает себе ухо, кочует из одной психиатрической клиники в другую, а цены на его картины этого периода побивают все рекорды.
Вламинк, Морис де (1876–1958). Еще один французский фовист, отличавшийся сказочным дарованием в начале карьеры, но впоследствии растерявший свой талант. Пейзажи, которые он написал около 1905 года под влиянием Ван Гога, не уступают ни одному фовистскому полотну и чрезвычайно высоко ценятся. Однако затем он начинает повторяться, создавать темные, монотонные, однообразные ландшафтные холсты, и этот творческий ущерб сказывается на стоимости картин.
Вюйар, Эдуард (1868–1940). Ранние работы Вюйара, созданные в эстетике «Наби», высоко ценятся на рынке, подобно ранним картинам Боннара. Хорошо продаются и его автопортреты, исполненные с холодной наблюдательностью. Также пользуются спросом интерьеры в традициях интимизма, если они не слишком тяжеловесны и не перегружены буржуазными безделушками, как это свойственно работам 19201930х годов; в противном случае они представляются старомодными и ценятся ниже.
Гоген, Поль (1848–1903). Как и в случае с Сезанном, рынок выстроил шкалу популярности картин Гогена. Его ранние, неукоснительно импрессионистские работы ценятся ниже, чем все, что он написал впоследствии. Соответственно, значительно дороже продаются картины понт-авенского периода (конца 1880х годов), на которых бретонские крестьяне под его кистью превращались в красочные символистские фантазии. Однако все превосходят работы, созданные им после переезда на Таити (начиная с 1891 года).
Грис, Хуан (1887–1927). Испанский кубист, друг Пикассо и Брака. В своем творчестве он прошел ту же эволюцию, что и они: лучшие картины он создал в 1913–1916 годы. В указанный период Грис отдает предпочтение яркому колориту, которого часто избегал раньше, и потому эти работы пользуются большой популярностью. Однако его кубистические полотна 1920х годов, однообразные и стилизованные, ценятся, безусловно, ниже.
Идеальный кубист: Хуан Грис (Хуан Грис. Горшок с геранью. Холст, масло. 1915)
Дали, Сальвадор (1904–1989). Самый лучший Дали – Дали 1930х, когда он, с его высочайшей живописной техникой, обращается к сюжетам безумного и неотразимого сюрреализма. Чем ярче краски и глянцевее лак – тем лучше. Впоследствии он делается более небрежен. Великолепный портрет 1930х годов без промаха бьет в цель. Портрет богатой светской дамы, написанный в 1950е или 1960е, – явно нет.
Дега, Эдгар (1834–1917). Наибольшим спросом пользуются композиции Дега с балеринами; далее следуют купальщицы; в конце списка – прачки. Сцены скачек окажутся где-то посередине между купальщицами и прачками. Кроме того, Дега – один из тех редких художников, гениальная графическая техника и смелое новаторство которых позволяет оценить их пастели даже выше полотен, написанных маслом.
Дельво, Поль (1897–1994). Этот бельгийский сюрреалист написал ряд своих лучших работ в начале 1940х годов. Позднее он начинает повторяться. Нельзя игнорировать эротичность его сюжетов: при виде его обнаженных сердце рынка начинает учащенно биться, а чем они крупнее и в чем более странном окружении представлены, тем лучше, пусть даже в зале ожидания на железнодорожном вокзале или в объятиях скелета.
Дерен, Андре (1880–1954). Лишь один период в творчестве Дерена пользуется спросом: его фовистские годы с 1905 по 1907й (в 1904м он еще не достиг расцвета, к 1908му выдохся). «Да» – насыщенному, яркому колориту, «нет» – картинам, где преобладают персонажи, особенно написанным после Первой мировой войны, когда его палитра становится удручающе угрюмой.
Не столь высоко ценимый – поздний – Хуан Грис (Хуан Грис. Пьеро со сложенными руками. Холст, масло. 1924)
Джакометти, Альберто (1901–1966). Покупателей привлекает брендовый облик персонажей Джакометти – длинных, изможденных, узловатых человечков, олицетворяющих трудноопределимый экзистенциальный страх. Его ранние работы – не более чем курьез. Однако, как это обыкновенно бывает с современными скульпторами, между бронзами, отлитыми при жизни мастера, и теми, что появились на свет божий после его смерти, существует значительная разница в цене.
Дикс, Отто (1891–1969). Его слава выпадает на 1920е годы: уличные сцены, интерьеры, кафе, ночные клубы Веймарской республики давали идеальный материал для его бескомпромиссно-циничного реализма. Популярны и его ранние, дадаистские работы. А вот остальное следует воспринимать с осторожностью: на более поздних этапах своей карьеры Дикс сблизился с нацистами, и его картины этого периода сделались политически, а значит, и эстетически неприемлемыми.
Донген, Кес ван (1877–1968). Ван Донген – еще один фовист, наиболее высоко ценимые работы которого относятся к уже упомянутым винтажным 1906–1914 годам. Он специализировался на красавицах, написанных яркими тонами и столь же ярко накрашенных. После Первой мировой войны он продолжал в том же духе, однако коллекционеру полезно учитывать дату создания картины: поздние ценятся ниже.
Кандинский, Василий (1866–1944). В порядке возрастания коммерческой привлекательности этапы его творчества можно представить так:
Композиции 1913–1916 годов, царство хаоса, из коего изгнано всякое репрезентативное начало, уступившее место безумно ярким формам, – таково зарождение абстракционизма.
Прекрасные экспрессионистские картины 1908–1912 годов.
Абстрактные работы первых послевоенных лет, под влиянием школы Баухаус тяготеющие к более четким геометрическим очертаниям.
Поздние абстрактные композиции на черном фоне.
Кирико, Джорджо де (1888–1978). Метафизический период его творчества (1910–1917) значительно превосходит по цене остальное: художник сам осознал этот факт и всю жизнь воссоздавал «метафизические» композиции, лукаво проставляя на них даты этого раннего этапа. Его пастиши, обыгрывающие мотивы таких старых мастеров, как Каналетто, не производят глубокого впечатления на покупателей, сколь бы ни тщились арт-дилеры преподнести их как воплощение модернистской иронии.
Кирхнер, Эрнст Людвиг (1880–1938). Во многих отношениях ведущий немецкий экспрессионист, и на стоимости его картин это сказывается. Великолепная довоенная берлинская уличная сцена была продана за тридцать семь миллионов долларов. После Первой мировой войны, как и многие его коллеги-экспрессионисты, Кирхнер словно бы устал и обратился к приятным, но не столь будоражащим воображение видам гор в Давосе, куда он переехал. Кирхнер совершил две досадные оплошности, серьезно повредившие его бренду: во-первых, он часто задним числом менял даты на своих ранних, экспрессионистских картинах, стремясь состарить их на год-два и тем самым возвыситься в глазах искусствоведов. Во-вторых, в 1920е годы он перерабатывал некоторые довоенные картины, отчего их стоимость на современном рынке упала.
Клее, Пауль (1879–1940). Клее – поэт, средствами живописи создававший фантастические видения, поэтому его сюжеты очень трудно оценить с коммерческой точки зрения, а шедевры встречаются у него в любые периоды творчества (хотя на поздних этапах их меньше). Ищите все, что было написано им во время путешествия по Тунису вместе с Макке в 1914 году: это немногочисленные работы, красочные, яркие, пользующиеся безумной популярностью.
Климт, Густав (1862–1918). Более всего на рынке ценятся венские красавицы рубежа веков, написанные в характерной для художника манере с использованием мозаики в духе ар-нуво. Следующую ступень в коммерческой иерархии занимают покрытые листиками золотой и серебряной фольги, перламутром, словно искрящиеся драгоценными камнями, зачастую квадратные пейзажи австрийских озер, создававшиеся начиная с 1910 года. Несколько хуже продаются более угрюмые и мрачные, скорее символистские виды озер, лесов и лугов, написанные около 1900 года, «пейзажи души». И еще ниже ценятся его ранние академические работы 18801890х годов, выполненные с точным воспроизведением мельчайших деталей.
Леже, Фернан (1881–1955). Еще один живописец, на кубистические картины которого, созданные до Первой мировой войны, существует непреходящий спрос. Неудивительно, что самой дорогой его работой считается кубистический этюд 1913 года для полотна «Женщина в синем». Образцы послевоенного творчества Леже – неровны и зачастую скучны. Единственная их особенность – замена везде, где только можно, живой плоти цилиндрами и конусами. Произведения, выполненные после Второй мировой войны, – например, рабочие на строительных лесах – в целом не лишены декоративного обаяния.
Магритт, Рене (1898–1967). Баловень сюрреализма, знаменитый бельгиец, он и сам представлял собою подобие сюрреалистической загадки. Трудно установить применительно к его сюжетам ценовую иерархию, однако некоторые темы особенно популярны: шляпы-котелки, трубки, работы серии «Империя света». Вера в то, что из плохой живописи может получиться недурной предмет искусства, в 1940е годы помогла ему преодолеть период самопародии, когда он иронически подражал Ренуару; написанные в таком духе картины не пользуются высоким спросом.
Маке, Август (1887–1914). Немецкий художник-экспрессионист, которому выпала на долю восхитительно короткая жизнь. Картины, написанные им в Тунисе в 1914 году, отличаются особенно ярким колоритом и пользуются необычайной популярностью. Его столь рано оборвавшаяся жизнь – наглядный урок другим немецким экспрессионистам, из которых никто не создал ни одного хоть сколько-нибудь значительного полотна после 1918 года, а также парижским фовистам, утратившим жизненные силы после той же войны [см. раздел «Война»].
Малевич, Казимир (1878–1935). Идеальная картина Малевича должна быть создана непосредственно после изобретения им супрематизма (1915), чем раньше, тем лучше. Супрематизм – вариант чистого, абстрактного кубизма, поэтому на картине в ярких тонах должны быть изображены простые геометрические формы. Сюжет сводится к квадратам, прямоугольникам, кругам, хотя по временам на полотнах Малевича можно различить и крест: его стоит поискать.
Мане, Эдуард (1832–1883). Картины и рисунки зачинателя импрессионизма довольно редко выставляются на торги, а если и предлагаются покупателям, производят несколько старомодное впечатление. Рынок ждет от Мане ярких цветов и типичных для импрессионизма тем [см. выше раздел «Импрессионизм»]. Образцы его творчества, не удовлетворяющие двум этим требованиям, не пользуются популярностью.
Марк, Франц (1880–1916). Его картины малочисленны и популярны, так как он погиб молодым во время Первой мировой войны. Несбывшаяся судьба всегда привлекает больше, чем состоявшаяся. Один из главных участников экспрессионистского объединения «Синий всадник», он любил писать лошадей и, как оказалось, совершил идеальный выбор, ибо они воплощали внутренне присущий ему динамизм. Композиции с коровами и свиньями особого восторга на рынке не вызывают.
Матисс, Анри (1869–1954). До сих пор принято считать, что расцвет Матисса приходится на его фовистский период: вот только значительные произведения этого этапа никогда не продаются на аукционах. Интересно, сколько бы стоил «Танец»? [см. главу V «Деньги»]. Тем временем крупные суммы ценители готовы платить за его гибких обнаженных одалисок в красочных интерьерах и за натюрморты. Высоким спросом пользуются и аппликации, коллажи из ярких вырезных фигур, которые он создавал на закате своей карьеры. Менее популярны некоторые его постфовистские пейзажи, если они решены в однообразных, приглушенных тонах, и интерьеры с безликими или несчастными героинями. Достаточно одной улыбки, и они воспринимались бы совсем по-другому [см. выше раздел «Гнев и экзистенциальный страх»].
Миро, Хуан (1893–1983). С точки зрения финансовой стоимости квадратного сантиметра трудно превзойти серию «Созвездия», которую Миро написал в 1940е годы: крошечные, с использованием золотых и серебряных тонов, акварели, сплошь покрытые тоненькими, словно паучьи лапки, знаками и символами. Да, ищите у Миро синий цвет: художник чувствовал, что синий – цвет его сновидений, и ранние сюрреалистские композиции, решенные в синей гамме, ценятся выше, чем, например, в коричневой. В преклонных годах Миро, подобно Пикассо, бесконечно эксплуатировал и тиражировал свои любимые сюжеты. Незамысловатые поздние композиции, очень яркие (в идеале в цветах испанского флага) прекрасно воспринимаются и вполне годятся начинающим коллекционерам.
Модиьяни, Амедео (1884–1920). Разумеется, самый популярный сюжет у коллекционеров, если речь идет о Модильяни, – это его обнаженные; какие из них предпочтительнее, лежащие или стоящие, – вопрос дискуссионный. Если же брать его одетых дам, то бльшим спросом пользуются портреты, на которых они стоят, и чем более они гибки, чем длиннее их грациозные шеи, тем лучше. Менее популярны ранние портреты, написанные словно намеренно неумелой кистью. Однако кариатида раннего периода всегда найдет покупателя. Ценители любят и его скульптуру, напоминающую первобытные или африканские образцы, но берегитесь множества подделок. В целом рынок благодарен ему за то, что он умер молодым. Он мог исчерпать себя или начать повторяться, если бы прожил дольше.
Мондриан, Пит (1872–1944). Хотя коллекционеры покупают ранние, предметные пейзажи, подлинный интерес вызывают абстрактные решетки. Редко бывает, чтобы художник столь однозначно соответствовал своему бренду. Любопытно, какие цвета продаются лучше всего? Разумеется, всегда сгодится комбинация трех основных цветов, но самая дорогая решетка не может обойтись без красного [см. главу III «Цвет»].
Моне, Клод (1840–1926). Классический, вечный импрессионист на все времена, всегда помнивший, что обаяние импрессионистской картины создает простая формула: свет плюс цвет. Спрос на его ранние работы: летние луга, сцены на пляже, заснеженные пейзажи, освещенные солнцем, – не падает никогда. Однако его поздние циклы картин сегодня еще более популярны, примерно в такой последовательности: 1. Кувшинки, восхитительные, в чем-то предвосхищающие абстракционизм. 2. Руанский собор, чем ярче освещенный солнцем, тем лучше. 3. Стога сена, как можно более бесформенные, пронизанные светом. В целом его картины, на которых присутствуют некие персонажи, ценятся ниже, впрочем, они приемлемы во вспомогательной роли стаффажа, второстепенного по отношению к ландшафту. Идеально, если у изображенной на холсте дамы в руке зонтик.
Мунк, Эдвард (1863–1944). Мунк создал один из столь прославленных и столь легко узнаваемых образов, «Крик» [см. главу I «Образы (знаменитые)»], что прочие творения художника по сравнению с ним померкли, по крайней мере с точки зрения рынка. Как правило, лучше всего продаются работы 1890х годов, исполненные непреодолимого экзистенциального страха, особенно те, что отражают его мучительные отношения с женщинами: «Меланхолия», «Ревность», «Вампир» всегда найдут восхищенных покупателей. Работы XX века, в основном пейзажи, решены в более мягком стиле и ценятся ниже.
Мур, Генри (1898–1986). Один из немногих британских художников среди пятидесяти выдающихся модернистов; славное исключение из правила Байрона, согласно которому «английский скульптор не более возможен, чем египетский конькобежец». В его скульптурах привлекает монументальность, величественно возлежащие фигуры, их безмолвная выразительность, «дыры», соединяющие обе стороны скульптуры, как говорил автор; притягательны и ранние уникальные работы 1920–1930х годов, созданные без подготовительной модели. Не обойдены вниманием и скульптуры, выполненные при помощи проволоки и веревок. Овцы не вызывают на рынке бурного восторга.
Нольде, Эмиль (1867–1956). От Нольде ожидают краски, густым слоем грубо наложенной на холст в технике примитивизма. Его сюжеты – леса, цветы, морские пейзажи – и его стиль мало менялись на протяжении его карьеры. Поэтому картина Нольде 1950х годов может цениться столь же высоко, сколь и ранняя, 1908–1914 годов, а среди экспрессионистов это большая редкость, ведь принято считать, что почти все они после Первой мировой войны исчерпали себя.
Пикассо, Пабло (1881–1973). Наше ретроспективное восприятие Пикассо – калейдоскоп, в котором то и дело меняется узор из цветных стеклышек, а взгляд приковывает то один период его творчества, то другой. С точки зрения сугубо коммерческой различные этапы его стиля, сменявшие друг друга, сегодня можно представить в виде следующей эстетической (и ценовой) иерархии.
Период Мари-Терез, 1930–1935 годы. Коллекционеров привлекает эротичность, цветовая гамма и лиризм. Здесь можно надеяться на крупную добычу и обрести подлинные шедевры.
Голубой и Розовый периоды, 1902–1908 годы. Прекрасные и трогательные образы маленьких детей и акробатов.
Период Доры Маар, конец 1930х – начало 1940х годов. Страстные и жесткие образы. Женщины на его картинах часто плачут, и у них есть для этого повод.
Неоклассицизм начала 1920х годов. Он возвращается к Античности и вновь находит в ней вдохновение, обретая чистую линию рисунка и вечные образы.
Кубизм, 1908–1914 годов. Период, необычайно важный с точки зрения истории искусства. Пикассо и Брак – «альпинисты в одной связке». Однако бурые тона и высоколобые сюжеты отрицательно сказываются на коммерческой привлекательности картин.
Период старого похотливого сатира, 1960–1973 годы. В последние годы жизни Пикассо черпал силы в подобии старческого приапизма и под его влиянием написал множество небрежных картин и несколько бесспорных шедевров. Современные коллекционеры испытывают перед ними подобострастное восхищение, откликаясь на крупный формат, отрицание условностей и абсолютную свободу.
Конец 1940х и 1950е годы. Не столь интересный этап, с одним существенным исключением – циклом выдающихся работ «Алжирские женщины».
Сюрреализм конца 1920х годов. Пикассо нерешительно примкнул к сюрреализму и создавал в этот период довольно анемичные картины, пока появление в его жизни Мари-Терез не пробудило его творческие силы.
Однако пройдет лет пять, и эта шкала популярности, возможно, будет выглядеть совершенно иначе. Даже теперь, после смерти Пикассо, рецепция его творчества напряженна и изменчива, как при жизни.
Писсарро, Камиль (1830–1903). Лучше всего продаются выполненные Писсарро на закате карьеры панорамные виды парижских улиц, открывающиеся откуда-то сверху, с балконов или из открытых окон. Эти пейзажи непременно должны включать улицы, трамваи, конки и стаффаж. Высоко ценятся также его пейзажи, решенные в строгой пуантилистической манере, и сельские сцены, изображающие сенокос, вязание снопов или уборку картофеля. Менее популярны не слишком удачные обнаженные купальщицы в пейзажах.
Ренуар, Пьер Огюст (1841–1919). Ренуар написал около шести тысяч картин. Не все они одинаково хороши, особенно поздние работы, созданные им, когда он жестоко страдал от артрита. Наибольшим спросом по-прежнему пользуются классические импрессионистские картины 18701880х годов: Ренуар – абсолютный антипод Моне, поскольку лучше всего продаются его ранние картины, а его композиции с человеческими фигурами ценятся выше, чем пейзажи.
Роден, Огюст (1840–1917). Существует совершенно отчетливая иерархия его сюжетов: 1. «Мыслитель» и «Поцелуй». 2. «Ева» и «Железный век». 3. Любая женская фигура, привлекательная в своей мифологической или аллегорической наготе, например «Вечная весна». 4. Такие монументальные скульптуры, как «Граждане Кале», «Бальзак» или «Врата ада».
Северини, Джино (1883–1966). Как и остальные футуристы, пережившие Первую мировую войну, он создал сколько-нибудь значимые картины в эпоху расцвета футуризма, примерно за шесть лет, с 1909 по 1915 год. Только эти его работы и ценятся на рынке. Далее его творчество обнаруживает черты упадка, перерождаясь в чисто декоративное.
Сезанн, Поль (1839–1906). Рынок выстроил шкалу популярности картин Сезанна. Возглавляют список его натюрморты с фруктами, предпочтительно яблоками, далее следуют немногим уступающие им купальщицы, а замыкают список пейзажи без человеческих фигур. Однако, если пейзаж изображает гору Сент-Виктуар, цену явно придется повысить. Известно, что все остальные картины превзойдут персонажи в интерьере, предпочтительно игроки в карты: им и достанется первый приз. Рынок придерживается мнения, что, подобно своим собратьям по цеху постимпрессионистам Гогену и Ван Гогу, чем старше Сезанн, тем лучше. Его ранние картин – странные импровизации на темы то ли Делакруа, то ли Гверчино, его импрессионистский период непримечателен, однако в зрелые годы он положительно сделался новатором и едва ли не изобрел кубизм. Коллекционеры модернистского искусства более всего ценят эти поздние работы.
Сёра, Жорж (1859–1891). Ведущий представитель неоимпрессионизма, или пуантилизма, умер молодым, и потому его картины нетрудно оценить с коммерческой точки зрения: чем позднее созданы работы и чем точнее они отвечают представлению о пуантилизме, тем лучше. Ниже ценятся ранние полотна, написанные в строгом импрессионистском стиле. Хорошо продаются и его рисунки.
Синьяк, Поль (1863–1935). Неоимпрессионист, неуклонно следовавший за Сёра. Рынок, как и в случае с Сёра, более всего ценит его работы 1888–1890 годов в чисто пуантилистическом ключе. В отличие от Сёра, он продолжал писать и в ХХ веке, но его поздние картины монотонны, однообразны и невысоко ценятся. Их покупают, соблазнившись цветовой гаммой и изображенными видами, поскольку Синьяк весьма прозорливо выбирал места, где ныне живут богатые коллекционеры его работ, например Стамбул.
Сислей, Альфред (1839–1899). Описать условия, которым должен отвечать идеальный импрессионистский пейзаж кисти Сислея, совсем не трудно. Он должен непременно включать в себя: 1) голубые небеса; 2) воду, в которой отражаются голубые небеса; 3) листву, испещренную бликами солнца; 4) холст должен иметь размеры не менее 60 73 см. Отсутствие одного из этих условий уменьшает стоимость.
Сутин, Хаим (1893–1943). Сутин весьма жёсток как в выборе сюжетов, так и в живописной технике и высоко ценим именно в силу этих обстоятельств. От Сутина коллекционеры ожидают густого импасто – щедро наложенной на холст краски. А к его наиболее популярным сюжетам относятся бойни и мясные туши, написанные энергичными экспрессионистскими мазками.
Тулуз-Лотрек, Анри де (1864–1901). В начале своей карьеры Лотрек в тяжеловесной реалистической манере писал лошадей, а потом довольно удручающих служанок. На рынке эти картины ценятся меньше, чем работы, выполненные после 1890 года, когда он нашел свои темы, превратившись в певца парижских кафе, цирков, борделей, танцзалов и выбрав «плакатный стиль» с обширными цветными плоскостями. Он создал визуальный бренд, воплотивший представление об элегантном и развратном Париже конца XIX века.
Фейнингер, Лионель (1871–1956). Наибольший успех выпал на долю красочных, длинненьких и тоненьких, чуть-чуть сказочных персонажей, населяющих его картины 1908–1914 годов. Затем он стал тяготеть скорее к кубизму, отказался от яркой палитры, и потому поздние его работы продаются дешевле.
Шагал, Марк (1887–1985). Дешевле поздние работы Шагала: чем раньше написаны картины, тем выше они ценятся. Наибольшим спросом пользуются его работы, созданные в юности, в России, или непосредственно по приезде в Париж. Если уж не эти, сойдут и картины 1920–1930х годов. В работах 1950–1960х годов Шагал все чаще повторяется, однако и эти полотна ценятся в зависимости от количества выдавленной на холст синей краски. Сюжеты могут пользоваться большей или меньшей популярностью, поскольку иногда бывают довольно щекотливыми: откровенно говоря, распятия стараются не покупать.
Шиле, Эгон (1890–1918). Шиле умер от испанки в 1918 году, двадцати семи лет. С точки зрения рынка, может быть, оно и к лучшему, ведь он оставил сравнительно небольшое число работ высочайшего уровня. Он известен в двух вариантах: Шиле-стронг и Шиле-лайт. Шиле-стронг – жесткий, вызывающий, сексуально откровенный. Шиле-лайт – более декоративен и пригож. Пользуются спросом и его лучшие пейзажи, вероятно, потому, что объединяют в себе черты обоих Шиле.
Эрнст, Макс (1891–1976). Самые дорогие и популярные произведения Эрнста относятся к 1930м – началу 1940х годов, когда он становится приверженцем классического сюрреализма. Чуть ниже ценятся сюрреалистические картины 1920х; затем следуют работы 1950–1960х годов. Публике нравятся поверхности его картин: чем более выпукла их фактура, чем разнороднее материалы (коллаж, фроттаж и т. д.), тем лучше.
Явленский, Алексей фон (1864–1941). Без сомнения, самые дорогие его работы – это серия экспрессионистских портретов, выполненных непосредственно перед Первой мировой войной. На наиболее талантливых из них контуры моделей окружены лучащейся голубой дымкой, напоминающей кольцо газовой горелки. Его послевоенные портреты – созерцательнее и дешевле, как будто газ отключили.
Innovation
Новаторство
В канун Первой мировой войны лондонский художественный мир пережил два немалых потрясения: соответственно в 1910 и 1912 годах критик Роджер Фрай устроил в галерее на Графтон-стрит выставки постимпрессионистского искусства, которое своим новаторством произвело ошеломляющий эффект. Взору британской публики впервые предстали французские фовисты и кубисты, вызвав удивление и негодование. Литтон Стрэчи в декабре 1912 года с благоговейным трепетом отмечал: «Должен признаться, на месте Матисса или Пикассо я был бы польщен: холст, чуть-чуть краски, и вот я, скромный француз, совершил необычайный подвиг, заставив несколько десятков сельских джентльменов каждый день в течение двух месяцев багроветь и наливаться кровью перед моей картиной». Однако более симптоматично, что даже среди посвященных почти не нашлось покупателей.
Картина старого мастера, привлекательная именно своей иллюзией модернизма (Паулюс Бор (ок. 1601–1669). Сидящая обнаженная, моющаяся у печи. Холст, масло. Не датирована)
Сегодня новаторство хорошо продается. Такова глубочайшая перемена, которая произошла в мире искусства за последний век. Сто лет тому назад новая, авангардная живопись шокировала публику, к ней требовалось привыкнуть. Ныне, если искусство не поражает новизной, у зрителей возникает ощущение, будто этому искусству чего-то недостает. Подобная увлеченность новаторством влияет на современный художественный рынок, впервые представляющий вниманию экспертов и зрителей только что созданные картины и скульптуры, оценивающий их с коммерческой точки зрения и словно бы легализующий. Международные аукционные дома сегодня проводят специальные торги, на которых продают предметы современного искусства, причем оборот там значительно выше, нежели на торгах, где предлагают старых мастеров, и даже несколько выше, чем на торгах, где выставляют на продажу импрессионистов и модернистов. История не знает периода, когда современное искусство воспринималось бы столь живо и столь высоко ценилось.
В сущности, отношения современного и традиционного искусства постоянно меняются. Чтобы подчеркнуть реальную или мнимую значимость, а следовательно, и повысить цену произведения современного искусства, предлагаемого к торгам, его описание в каталогах «Сотби» и «Кристи» часто сопровождают репродукциями сходных картин или скульптур прошлого. Иногда сопоставление может показаться несколько искусственным, однако стоит протащить, например, репродукцию «Весны» Боттичелли в каталожную заметку о Джеффе Кунсе, и вы уверите потенциальных покупателей, что Кунс прочно укоренен в традиции западного искусства. Сравнение с картинами прошлого словно узаконивает новые, придает им вес. Впрочем, мы уже наблюдаем и обратное явление. Когда Дэмиен Хёрст в 2009 году показывал свои новые работы в почтенных залах Собрания Уоллеса, у публики сложилось впечатление, что это Дэмиен Хёрст оказывает честь Собранию Уоллеса, вторгаясь в ее святая святых, а не наоборот. Такие современные художники, как Леон Коссофф, в последнее время получили официальное разрешение чинить разбой в Национальной галерее, то есть копировать там великие картины прошлого; эти копии с помпой выставлялись лондонской Национальной галереей бок о бок с оригиналами. Сам собою напрашивается вывод, что современным художникам, сексуальная привлекательность которых в глазах публики может поспорить с очарованием рок-звезд,ныне предоставлена полная свобода: отныне это они в музеях и галереях старых мастеров заново утверждают (или не утверждают) значимость искусства прошлого. Говоря с присущим рынку неприкрытым цинизмом, старые мастера в этом отчасти нуждаются.
Interiors
Интерьеры
Изображения интерьеров модны и популярны. В этом сюжете есть нечто завершенное, законченное: ощущение замкнутого пространства радует и живописца, и зрителя.
Безмолвная, пустая комната, идеальный интерьер в датском стиле (Вильгельм Хаммерсхёй. Интерьер. Холст, масло. Ок. 1900)
Иногда художник создает дополнительную иллюзию, виртуозно уводя взгляд зрителя за пределы интерьера через запечатленное на картине окно. Особой популярностью пользуются следующие варианты интерьеров:
Светские гостиные.
Ванные комнаты (если они написаны Боннаром).
Номера отелей в Ницце (кисти Матисса).
Интерьеры датских комнат с одним-единственным стулом.
Мастерские художников около 1820 года, с видами Рима, открывающимися из окон.
Мансарды, на сей раз с видами парижских крыш, открывающимися из окон.
Интерьеры церквей продаются хуже.
Landscape
Пейзаж
Если удается точно определить место, изображенное на пейзажной картине, ее стоимость может повыситься в несколько раз. Анонимный пейзаж XIX века, запечатлевший некий холмистый ландшафт, будет стоить значительно меньше, чем тот же пейзаж, идентифицированный топографически: он-де изображает австралийский Сидней или ранний облик Рио-деЖанейро. Впрочем, тут можно и опозориться. Однажды я обнаружил на обороте акварели XIX века карандашную надпись, гласящую: «Mount Nog»[35]. Название напоминало о Новой Зеландии, и я, как и полагается, включил ее в австралийский раздел торгов, где продавались картины, представлявшие топографический интерес. За день до аукциона мне объяснили, что надпись – всего-навсего указание багетному мастеру и должна читаться как «Mount no. 9»[36].
Английский пейзаж XVIII века, на среднем плане которого разыгрывается, скажем, партия в крикет, будет стоить куда больше, чем тот же пейзаж без спортивного состязания. Даже воздушный шар, плывущий по небу, может повысить стоимость. Однако будьте осторожны: соблазну пригласить реставраторов и поручить дописать на заурядном холсте XVIII века партию в крикет или воздушный шар не могли противиться многие беспринципные торговцы картинами начала XX века.
Все, что справедливо по отношению к пейзажам, можно отнести и к маринам. Наибольшим спросом пользуется безмятежное море. Чем беспокойнее волны, тем ниже цена. Вероятно, на выбор влияют обычные опасения по поводу дурной погоды, а также легкий приступ морской болезни, ощущаемый при взгляде на картину. А если покупаете полотно, подписанное Томасом Луни, не забудьте посмотреть на дату: этот посредственный английский маринист начала XIX века страдал еще более тяжелой формой артрита, чем Ренуар. Он почти не владел руками, но ни перед чем не останавливался, чтобы только не отказаться от живописи. Его поздние картины отличаются заметной грубостью манеры, и на рынке предметов искусства ходили слухи, будто он писал их, сжимая кисть пальцами ног.
Виды городов и селений обычно ценятся выше, если они идентифицированы. Изображения некоторых мест неизменно пользуются более высоким спросом, чем иные. Возглавляет этот список, по-видимому, Венеция, за нею следуют Рим, Флоренция и Париж. Стараниями импрессионистов виды Руанского собора продаются значительно лучше, чем изображения промышленных кварталов того же города. Заводские трубы вызывают у коллекционеров сомнения. Появление баснословно богатых русских олигархов в последние годы повысило привлекательность видов Москвы и Санкт-Петербурга, а турецкие коллекционеры ввели моду на пейзажи своих родных краев, например Стамбула.
Narrative art
Сюжетно-тематическая живопись
Сюжетно-тематическая живопись большого формата, столь восхищавшая наших предков в Викторианскую эпоху, ныне не пользуется популярностью, но, признаюсь, я питаю к ней слабость. Она родилась из иллюстраций к литературным произведениям, вошедшим в моду в конце XVIII века: Шекспир, Вальтер Скотт и Оливер Голдсмит вдохновили множество живописцев, от Хогарта до Делакруа. Ко второй половине XIX века этот жанр решительно порвал со своей литературной основой и сосредоточился на изложении историй, придуманных самими живописцами. Эти сюжетные, или «проблемные», картины (в подражание «проблемным» пьесам) завладели воображением викторианских и эдвардианских посетителей музеев, и они научились интерпретировать нарративные ключи, скрыто присутствующие на полотнах, а значит, читать визуальные драмы, столь же сложные и насыщенные деталями, сколь и романы.
Великолепным примером викторианской сюжетно-тематической живописи может послужить картина Альфреда Рэнкли «Однокашники». Несчастного на одре болезни утешает хорошо одетый гость, присевший на край ложа и сжимающий его руку. Слева стоит встревоженная молодая женщина. Судя по тому, что она положила руку больному на плечо, это жена. Для сиделки такой жест кажется слишком дерзким и вызывающим, однако нельзя исключать, что это сестра прикованного к постели. Как обычно, завязка драмы заключается в названии: «Однокашники». Значит, эти молодые люди когда-то вместе учились в школе. С тех пор их пути разошлись. Гость явно преуспел, тогда как мучимый недугом живет едва ли не на чердаке, о чем свидетельствует открывающийся из окна вид на близлежащие крыши. У окна стоит стол с чернильницей и пером – выходит, больной пытался снискать пропитание писательским ремеслом. Это поприще весьма и весьма ненадежно и не приносит прочного дохода даже в лучшие времена, а теперь, не в силах работать, герой и вовсе оказался в трагической ситуации. Есть и другие нарративные ключи: полупустая склянка с лекарством на прикроватном столике – признак того, что больной получает лечение. Птичка в клетке в правом верхнем углу картины – символ несвободы, безысходности, выпавшей на долю либо начинающего писателя, либо молодой женщины. В руке у преуспевающего гостя – банкнота довольно высокого достоинства, которую перед уходом он тактично, незаметно для больного, передаст героине, дабы помочь ей и ее мужу пережить трудные времена. Однако наиболее красноречивая деталь – это лежащая на полу книга, трактат Цицерона «De Amicitia» («О дружбе»), подчеркивающая главное послание картины, если угодно, ее мораль: страдания может облегчить дружба. Посетитель выставки 1868 года в Королевской академии, потратив немало времени на изучение всех этих значимых подробностей, отходил от картины растроганный, очарованный и получивший моральное наставление.
Все элементы хорошего романа (Альфред Рэнкли. Однокашники. Холст, масло. 1854)
Важную роль всегда играли названия. Возможно, самая знаменитая викторианская сюжетно-тематическая картина озаглавлена «И когда ты в последний раз видел отца?». На этом известном полотне У. Ф. Йимса маленького мальчика, очевидно сына блестящего кавалера-роялиста, скрывающегося от пуритан Кромвеля, допрашивает группа свирепых круглоголовых. Выдаст ли он отца? Разумеется, нет – он малыш не робкого десятка. Однако нельзя исключать, что эти угрюмые и жестокие пуритане обманом выманят у него сведения. Как подумаешь, сердце разрывается. Французы не разделяли одержимости англичан нарративной живописью и поисками визуальной морали. «Как правило, можно без опасений говорить о том, что картина, отягощенная нравственным посланием, – картина скверная», – вынесли суровый приговор братья Гонкуры в 1868 году. Ипполит Тэн, тогда же, в шестидесятые годы, побывавший в Лондоне, сетовал, что пристрастие английской живописи к историям «отводит наслаждению для взора, гармонии, красоте линии и цвета второстепенную роль».
Французы лучше уловили тенденции времени. По мере того как теория модернизма неумолмо двигалась в направлении чистой формы и эстетических ценностей, сюжетно-тематические картины в глазах зрителей дискредитировали себя настолько, что ни один ценитель живописи, хоть сколько-нибудь заботившийся о сохранении собственной репутации, не желал о них и слышать. Однако в ХХ веке нарративная живопись, сосредоточившаяся на содержании, снова пережила всплеск интереса: она возродилась в творчестве представителей поп-арта и нового реализма шестидесятых годов. Она уже не кажется неприемлемой современным коллекционерам. Ныне нарративное искусство включает в себя столь разные образцы, как инсталляции Брюса Чарльзворта из серии «Кто это сделал?» и цикл Ричарда Принса «Медсестры», а идеальным воплощением картины-истории становятся анекдоты и рассказы, сменившие в творчестве Принса и его собратьев по цеху викторианские назидательные изречения, вышитые на холсте [см. выше раздел «Пошлость»].
Nudes
Ню
Картины в жанре ню всегда будут бойко продаваться, при условии, что модели привлекательны: сгодятся не только женщины, сойдут и мужчины, впрочем для более узкого круга клиентов. Обнаженная натура притягивает взор. Она может быть сколь угодно возвышенной, являть собою аллегории различных добродетелей, сиять в ореоле благородства и притязать на место в вечности; с другой стороны, она бывает приземленной и похотливой. Иногда она объединяет в себе эти противоположные свойства: созерцая стайки весьма податливых, судя по их облику, нимф, Венер и граций, украшавшие стены парижского Салона в 1860е годы, французский художник Жан Франсуа Милле воскликнул: «Никогда не видел ничего, столь явно предназначенного возбуждать чувственные страсти банкиров и биржевых маклеров!»
Рассудочное изображение наготы (Поль Сезанн. Купальщицы. Холст, масло. Ок. 1890)
В XIX веке живописцам дозволялось изображать нагое человеческое тело, при условии, что они играли по правилам и переносили обнаженную натуру, например, в антураж Античности или чужих земель и культур вроде Ближнего Востока. Банкиры и биржевые маклеры с удовольствием платили за нее немалые суммы: жанр ню давал возможность покупать эротику, не нарушая приличий, под видом респектабельного искусства. Неприятности начались, когда художники стали изображать обнаженную натуру в современной обстановке. Дерзкий взгляд, устремленный из пространства холста на созерцателя «Олимпией» Мане, выдает в ней пользующуюся успехом профессиональную куртизанку, в Париже шестидесятых годов не скрывающую рода своих занятий. Столь же неприемлемым оказался реализм, с которым запечатлевал своих обнаженных Курбе. Взору Наполеона III, только что восхищавшегося на выставке в Салоне 1853 года жеманными Венерами и одалисками, предстали бескомпромиссные в своей наготе, нисколько не идеализированные «Купальщицы» Курбе. Он пришел в такую ярость, что даже ударил по картине хлыстом для верховой езды. Его гнев вызвало не столько пренебрежение нормами морали, продемонстрированное художником, сколько осознание собственного лицемерия.
Великолепная и доступная (Амедео Модильяни. Прекрасная римлянка. Холст, масло. 1917)
Мне всегда было любопытно, не представляет ли скандинавская живопись XIX века некое исключение из этого правила, поскольку до восьмидесятых годов на официальных выставках в Стокгольме, Осло и Копенгагене обнаженную натуру можно было увидеть куда реже, чем в Южной Европе. Только с появлением в конце века таких художников, как швед Андерс Цорн, жанр ню становится более популярным. Неужели до тех пор художников мертвой хваткой держал за горло кальвинизм, угнетала угрюмая разновидность скандинавского пуританизма? Затем я осознал, что все дело в изобретении центрального отопления. Подобными соображениями руководствовалась и Полина Боргезе, когда вызывающе обнаженной позировала итальянскому скульптору Канове. На вопрос, не испытывала ли она, разоблачаясь перед ним, некоторое неудобство и неловкость, она отвечала: «Нет, в зале был камин».
Модернистские ню, точно так же как традиционные, отчетливо разделяются на идеальные и эротические. Достаточно сравнить рассудочное исследование формы, предпринятое Сезанном в «Купальщицах», с сексуальной притягательностью одалисок Модильяни. Однако здесь следует учитывать еще одну особенность современного рынка предметов искусства – возрождение викторианской морали в среде ближневосточных коллекционеров. Обсуждавшегося выше Сезанна им еще можно продать, но одалиски Модильяни едва ли украсят стены новых музеев в исламских странах.
Portraits
Портреты
С точки зрения коммерческой привлекательности портреты можно классифицировать так: 1) изображения красавиц; 2) изображения знаменитостей; 3) изображения, отличающиеся психологической глубиной. Хорошенькие женщины кисти сэра Джошуа Рейнольдса продаются примерно в десять раз дороже мрачных старцев, запечатленных тем же художником. Не важно, сколь искусно написан мрачный старец. Цена его портрета никогда не сможет соперничать с ценой женского портрета, даже если он выполнен куда хуже. Удивительно, с какой легкостью обыкновенно проницательные критики готовы объявить портрет прекрасным на том лишь основании, что на нем запечатлена прекрасная модель. Полагаю, чтобы установить, имеет ли портрет коммерческий потенциал, достаточно задать себе вопрос, хотите ли вы сидеть рядом с запечатленной моделью на званом обеде.
Идентификация портретируемого может по-разному сказываться на цене. Если он или она – яркая историческая личность, например леди Гамильтон, то идентификация будет явным преимуществом. С другой стороны, «Портрет миссис Томкинс» иногда звучит менее соблазнительно, нежели более обобщенное «Женский портрет». Торговцу картинами Полю Дюран-Рюэлю, продававшему работы импрессионистов, однажды пришлось забрать выполненный Ренуаром портрет некой дамы. Его заказал, а потом отверг ее муж, поскольку портрет пришелся ему не по вкусу. Дюран-Рюэль всего-навсего дал ему другое название – «Среди роз», – привез в Америку и там продал значительно дороже, чем мог бы за него запросить, продавая его как изображение конкретной модели.
Впрочем, берегитесь: иногда личности изображенных устанавливают неверно. Однажды честолюбивый и исполненный больших надежд молодой сотрудник «Кристи» внес в каталог картину под названием «Portrait of the Marchioness of Reading»[37]. Когда коллеги усомнились в справедливости этого предположения, он указал название на обороте. «Вот же, смотрите, – сказал он, – написано: „Lady Reading“»[38]. Он не обратил внимания, что в руке у дамы книга. Еще одно важное обстоятельство – формат портрета. Я замечал, что часто удается продать дороже портрет, на котором женщина изображена лежащей, а не стоящей или сидящей, впрочем, только если она молодая и хорошенькая. Если же она мертва, о повышении цены нечего и думать. Определенную роль могут сыграть и аксессуары: если на портрете кисти художника XVIII века молодой человек изображен с крикетной битой, его удастся продать значительно дороже, чем если бы в руках у портретируемого была шпага.
«Как похоже!» (Джон Хопнер. Женский портрет. Холст, масло. 1789)
Разумеется, некоторые ничем не примечательные модели обретают бессмертие только потому, что их написал знаменитый портретист. Кто бы сегодня помнил мистера и миссис Эндрюс, если бы этому добропорядочному, но скучному провинциальному сквайру не пришла счастливая мысль заказать совместный портрет с женой блестящему Гейнсборо? И наоборот, имена некоторых художников история сохранила лишь потому, что они писали знаменитых исторических личностей. В ноябре 1661 года Пипс заказал два портрета, свой и жены, художнику по фамилии Сэвилл, не известному ни по каким иным источникам. Портрет жены, доставленный 24 января 1662 года, пришелся Пипсу не по вкусу, и он отослал его назад «исправить». «Художник, хотя и честный малый, решительно не владеет искусством светотен: мы долго обсуждали с ним этот вопрос, пока я совершенно не потерял терпение – такой вздор он нес». Бедняга Сэвилл! Впрочем, подобные разногласия с моделями и их мужьями – своего рода профессиональный риск портретиста.
Важный вопрос для представителя портретного жанра, насколько можно польстить модели. Модный британский художник Джон Хопнер (1758–1810) решал его с бесстыдным прагматизмом. Он «имел обыкновение запечатлевать на холсте самое прекрасное лицо, какое только можно вообразить, а затем придавал ему сходство с моделью, огрубляя и упрощая идеальные черты, пока внимательно следившие за его работой ассистенты не восклицали: „Как похоже!“ – вслед за чем он оставлял портрет, более к нему не притрагивался и не тщился более уподобить его истинному облику модели». Ассистенты Хопнера, на которых возлагалась деликатная обязанность воскликнуть в нужное мгновение, выносили суждение одновременно эстетическое и коммерческое.
Возможно, создан в промежутках между отдельными этапами борьбы в мастерской, когда охваченный желанием художник преследовал красавицу, пытающуюся ускользнуть из его объятий (Джованни Больдини. Женский портрет. Холст, масло. 1913)
История знает не один золотой век портретного искусства, а произведения данного жанра, созданные в эти эпохи, продаются за огромные суммы, не в последнюю очередь потому, что их утонченность и шик радовали изображенного на холсте и льстят нынешнему обладателю, повышая его социальный статус и значимость. В Великобритании в 1775–1825 годах творили Гейнсборо, Рейнольдс, Лоуренс, Хопнер, Ромни и Реберн. Еще один расцвет портретной живописи пришелся в Западной Европе на рубеж XIX–XX веков, когда сложился некий международный стиль портретной живописи, в котором сочетались несколько тенденций. В частности, модели придавался роскошный облик, восходящий к парадным портретам в полный рост в духе Ван Дейка, причем художники прибегали к виртуозной живописной манере импрессионистов. Облик этот свидетельствовал о богатстве модели: только весьма и весьма состоятельные люди могли заказать подобные портреты: в Лондоне – Сардженту, в Париже – Джованни Больдини или Полю Эллё, в Стокгольме – Андерсу Цорну, а в Мадриде – Хоакину Соролье. Однако вам следовало подумать дважды, прежде чем пригласить Больдини писать портрет вашей жены. Он имел славу отъявленного соблазнителя, а сеансы в его мастерской то и дело прерывались домогательствами автора и кокетливым сопротивлением модели.
Портреты, созданные модернистами, отличает не столько желание польстить изображенному и придать ему утонченный и роскошный облик, сколько склонность к формальным экспериментам и психологическая глубина. Существует и разновидность этого жанра, где психологизм издавна ценился особенно высоко: я говорю об автопортретах художников. Рынок неизменно откликается на проницательную, бескомпромиссную и зачастую неожиданную визуальную фиксацию внутреннего мира творца, предложенную им самим. Вот каким предстает живописец, избавленный собственной кистью от любых случайных примет. Вот какой памятник он воздвиг самому себе. Рынок предполагает, как правило не без оснований, что для себя художник – самая требовательная модель.
