Восстание Весперов Корман Гордон

Джейн начала громко плакать, Катерина в ужасе закрыла лицо руками. От удара Томас не сразу пришел в себя. Открыв глаза, он увидел над собой Лукаса. Тот склонился над ним, и сжимая ему горло, прохрипел огрубевшим от дыма голосом:

— Я покончу с тобой.

Вся накопившаяся ярость, унижение и обиды, которые он переносил от брата и других детей, выплеснулись наружу. Все насмешки и издевательства его однокашников по Оксфордскому Университету, недоверчивые взгляды родных, которые всю жизнь сторонились его, — вся эта боль вспыхнула в нем с новой силой. Никто никогда не доверял ему, не делился с ним своими тайнами и секретами. С раннего детства этот тихий ребенок с пронзительным взглядом был чужаком и белой вороной. Но вот, казалось бы, он сделал что-то настоящее и правильное. Он выполнил волю отца и совершил поступок. Он сказал правду и попытался спасти свою семью. И после этого они обвиняют его в смерти отца!

Глаза Томаса выкатилась наружу, он задыхался, но у него не было сил оттолкнуть от себя Лукаса. Он пытался схватить его хотя бы за край одежды, но тот был скользким как уж. И Томас только беспомощно хватал воздух руками.

«Вы сами этого хотели, — твердил про себя Лукас. — Кто все время называл меня змеей? Раз так, то я и буду ею!»

— Перестаньте! — тоненьким голоском завизжала Джейн. И тут только Лукас очнулся. Она, оказывается, все это время отважно барабанила в него своими маленькими кулачками. — Перестань, Люк!

Вдруг он словно увидел себя со стороны. Разжал пальцы и выпустил Томаса. Ему не верилось в то, что только что с ним произошло. Он опустил глаза и отошел в сторону. Катерина бросилась к Томасу. Оливия, онемев от ужаса, не могла проронить ни звука.

Наступила тишина. Был слышен лишь гул огня, который вовсю хозяйничал в доме, виделись его красно-черные сполохи. Лукас удивленно разглядывал свои ладони. Липкий мерзкий стыд и жгучая ненависть к самому себе накатывали на него волнами. Он едва не убил собственного брата… Неужели это действие сыворотки?

Или он всегда таким был?

Он медленно поднял глаза и тяжелым взглядом по очереди посмотрел на своих близких. И тут он понял что-то очень важное и еще более страшное, чем пожар, пожирающий их дом. Их верность, их любовь — все уничтожено вместе с ним. Все, что столько лет объединяло их и собирало за этим большим столом — все это умерло вместе с отцом.

Цветы на клумбах почернели, будто оделись в траур. Овощи на грядках превратились в горькую золу. Их родной дом застонал, словно прощаясь, и рухнул, похороненный под танцующими языками огня.

— Это Веспер, — прохрипел Лукас.

Хотя, теперь это не имеет значения.

Томас оторвал от земли руку и потер шею. Глаза его все еще смотрели неестественно и прямо, словно он уже никогда не сможет их закрыть. Он молчал. Молчали все.

Но Лукасу слышалось:

«Это из-за тебя. Все это из-за тебя».

Ему надо научиться управлять своими чувствами и силой. Хочет он или нет, но сыворотка Гидеона все дальше распространялась по его телу. Она обостряла его чувства и интуицию.

Он начинал видеть все на пять-шесть шагов вперед. Весь мир стал для него шахматной доской.

Ему надо научиться обуздывать свой гнев. А с Томасом спорить бесполезно — это все равно, что доказывать огню, что он не прав.

Ему надо уйти, найти какую-нибудь нору и спрятаться в ней, занявшись исследованиями отца.

Здесь ему оставаться нельзя.

— Я просто хотел спасти вас, — медленно произнес он. — Я хотел выполнить просьбу отца и быть до конца ему верным. Но никто из вас не захотел меня послушать. Поэтому я ухожу.

— Уходишь? — слезы снова выступили в глазах Джейн.

Сердце Лукаса дрогнуло. Он не выносил, когда она плакала. Но странствовать по миру с десятилетним ребенком на руках? Это тоже невозможно…

— Мы снова будем вместе, Джейн, — сказал Лукас. — Когда-нибудь. А пока оставайся с мамой.

Но голос его дрогнул, и он не смог договорить. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что она ни о себе, ни о собственных детях сейчас позаботиться не в состоянии. Ему слишком часто приходилось видеть и в Ирландии, и в Англии эти пустые отрешенные глаза — тех, у кого чума отняла всех близких и родной дом. Его убитая горем мать превратилась за эти несколько минут из человека в призрак, в полуживую тень.

Он последний раз взглянул в глаза Томасу и Катерине.

И они поняли друг друга без слов. Это было странное, молчаливое согласие — отныне их будет связывать одна лишь вечная непреодолимая ненависть.

— В таком случае, прощайте, — сказал Лукас.

Он отвернулся и растворился во тьме.

Он слышал, как Джейн плачет и зовет его. Он ждал, что другие опомнятся и, раскаявшись, начнут умолять его простить и вернуться.

Но его окружила тишина.

Оливии не с кем было разделить горе.

При рассветном солнце останки ее дома стали похожи на обгоревшую и разбитую скорлупу. Легкие ее болели от дыма, но боли она сейчас не чувствовала. Слез не осталось вовсе… Глаза сухи, точно выжженная земля. Она завернула Гидеона в кусок обгоревшего сукна и села на землю, держа его голову в своих руках. Она гладила его волосы, умоляла его открыть глаза и посмотреть на нее.

Когда она только нашла его, он еще дышал. Огонь не тронул его, но дым и гарь не пощадили. Те двое, что были рядом, сгорели в пепел. Но Оливия узнала их — это были стражники Веспера, Бальтазар и Трус. Когда она поняла, что произошло, холодная, словно льдом обжигающая ярость победила горе и вселила в нее физические силы. Она отодвинула их тела и нашла под ними мужа. По злой усмешке судьбы они спасли Гидеона от ожогов, упав на него и придавив его своими широкими телами, одетыми в броню. Наверное, они набросились на него, чтобы не дать ему уйти. Удивительно, но лицо Гидеона было умиротворенным и спокойным. А волосы его покрывал такой слой пепла и сажи, что седина совсем исчезла, и он казался моложе.

Дрожащей рукой она провела по его лбу. Она была готова возопить к небесам. Она была готова проклинать и Гидеона за то, что он оставил ее. Но не могла винить его ни в чем. Она поняла все очень давно, еще когда собиралась стать его женою — сердце его такое огромное, жить в нем будет не одна она. Гидеон любил ее больше всего на свете — но так же он любил и весь мир. Он никогда бы не оставил свою цель — облегчить и улучшить жизнь бедных и больных. Он никогда бы не отказался от главной своей мечты — сделать лекарство и побороть чуму раз и навсегда. Ее муж был готов на все ради спасения других людей. А ради себя — такого упрямого, невыносимого и самого доброго рыцаря на земле — нет. Потому что он знал, что только смертью спасет свою работу и свою семью.

— Гидеон, — голос ее дрогнул. — Дети ушли — я совсем одна. Я не могла их остановить.

Кто мог такое подумать? Никто… даже Гидеон… Он такое и представить не мог…

Джейн ушла первой — она сразу побежала за Люком. И они не вернулись… Оливия очнулась и срочно послала Катерину догнать их. Та прибежала через полчаса и сказала, что на пристани не хватает одной лодки. Значит, Люк и Джейн выполнили свою угрозу и сбежали на материк.

Прошло немного времени и горечь в сердцах Томаса и Катерины переросла в обиду. Они обвинили отца в том, что он многое скрывал от них, что он слишком доверял лорду Весперу и Люку. Они обвинили Оливию в том, что она потакала безумиям отца.

И тогда они решили, что Лукас и Джейн правы — настало время покинуть эту проклятую семью.

Их слова причинили ей невыносимую боль. Она умоляла их остаться. Но Томас с Катериной безжалостно и решительно покинули ее. Она была настолько раздавлена, что даже не смогла идти за ними. Словно в кошмарном сне, еле держась на ногах, Оливия вернулась к руинам. Она, вопреки здравому смыслу, надеялась на чудо — найти Гидеона живым. Иначе она не сможет жить дальше.

И вот теперь она совсем одна. Почти. Оливия обняла свой едва заметный живот, моля Бога, чтобы ребенок не пострадал.

Ни Гидеон, ни дети еще не знали. Она все ждала, когда наступит удобный момент, но каждый раз всем было не до нее, и последнее время обстановка в семье была очень напряженной. Но если бы он знал, то разве стал бы более осторожным? А вдруг он тогда остался бы жить? Сердце ее снова заныло от чувства неисправимой вины перед ним.

Скоро у нее родится пятый ребенок. Она вдова. Дети ее бросили. Она молилась, чтобы они вернулись, как только злоба в их сердцах остынет. Нет, конечно, они не оставят ее одну.

Но ужасное предчувствие — что семья ее разбита навсегда — не оставляло ее. И более того — человечество вновь потеряет надежду на спасение от Черной Смерти. Смогут ли ее дети продолжить дело отца? Ведь у каждого из них есть свой собственный страшный секрет, способный изменить мир. Гидеон говорил ей, что эта сыворотка навсегда изменит их «химическое тело» и даст им и их потомкам не только власть над людьми, но и многие таланты, которые будут возвышать их над миром. Из них могут вырасти как святые, так и чудовища; как короли, так и преступники.

Но Оливия боялась, что если ее дети будут разобщены, то им никогда не осуществить мечту их родителя. Вместо этого между ними поселится раздор и вражда. Они и раньше-то не особо дружили, а что уж говорить теперь… Разница в том, что отныне их междоусобицы будут влиять на события во всем мире.

И полем боя для них станет вся земля.

«Мы снова будем вместе», — сказал ей Гидеон.

Какая горькая ирония скрывалась в этих его последних словах. Она склонилась над ним и слегка прикоснулась к его бледным пальцам.

Перстень!

Она повернула его на свет, и луч солнца сверкнул на его золотой поверхности. Какой странный орнамент! Черная сажа въелась в резьбу и сделала его еще выразительней.

И загадочней.

Сколько раз она просила Гидеона спрятать его подальше или вообще увезти на другой конец света. Но он каждый раз отвечал, что нельзя делать из него тайну; что держать его на виду, конечно же, безопасней, чем за тысячей замков. И вот теперь этот груз свалился на ее плечи.

«Но превыше всего помни — он не должен достаться лорду Весперу, — говорил ей Гидеон. — Если он тебя спросит, скажи, что перстень дорог тебе как память или что он передается из поколения в поколение по линии твоей семьи, а ты вручила его мне в день нашей помолвки. Хорошо? Так он не обратит на него внимания. Этот человек как ворона. Он бросается на все, что блестит».

Сердце ее забилось сильнее, к горлу подступили новые слезы. Она была настолько сломлена и убита горем, что не заметила приближающихся шагов.

— Ах, дорогая моя Оливия, мне так жаль, — услышала она голос Веспера.

Она молча подняла голову, не зная, как ответить. Раньше Веспер никогда не обращался к ней лично.

Барон возвышался над ней, величественный и бездушный, словно каменное изваяние — в высоких сапогах из мягкой шелковистой кожи, в ниспадающей до земли черной бархатной мантии, под которой сверкала серебряная кольчуга. Его неподвижное лицо выражало подобающее печальному поводу соболезнование, но глаза по-прежнему сверкали алчным огнем.

«Как ворона», — повторила про себя Оливия.

Присмотревшись, она с ужасом заметила, что брови барона были опалены огнем. За ним зловещей тенью следовали два стража. Этих головорезов Оливия видела впервые. Значит, он уже успел найти замену тем двум.

— Дьявол, — прохрипела Оливия. — Это твоих рук дело! Я нашла твоих людей среди этих руин, они заживо там сгорели. Ты убийца моего мужа!

Веспер смотрел на нее каменным взглядом.

— Смею заверить вас, мадам, что это не так. А что до моих людей, то они оказались там, потому что пришли на помощь. Я разделяю ваше горе. Этот пожар для меня такая же невосполнимая потеря, как и для вас.

Оливия видела, что он не лжет. Но о какой потере он говорит? Неужели о своих телохранителях? Да он ни во что не ставит человеческую жизнь. Он даже не взглянул на Гидеона. Он скорбит лишь об утраченных тайнах, навек похороненных под руинами лаборатории.

— Гидеон оказался хитрее тебя! — выпалила она. — Ты здесь ничего не найдешь, все уничтожено! Но я полагаю, его светлость желает лично вынюхать все на моем пепелище?

Веспер впился в нее взглядом. Но Оливия не дрогнула. О его таланте читать по лицам было известно далеко за пределами Ирландии. Но и Оливия была сильна. Она выросла среди братьев, которые были старше, умнее и сильнее ее. Тут хочешь не хочешь, а поневоле станешь виртуозной обманщицей и талантливой притворщицей. И обвести таких, как лорд Веспер, было для нее сущим пустяком.

— Вы что-нибудь знаете о работе своего мужа, мадам? — спросил Веспер.

— Я всего лишь женщина, — скорбно и одновременно презрительно вздохнула Оливия. — Что я в этом понимаю?

Веспер продолжал испытующе смотреть на нее, пока, наконец, не убедился, что она не лжет. О, как же слепы мужчины! Да будь он хоть трижды гений, но не научится ни на йоту разбираться ни в женщинах, ни в детях. И как же прав оказался Гидеон, когда решил отдать свою формулу детям! Для Веспера дети — пустое место! А значит, если он не видит вокруг себя детей, то не заметит и формулы.

— Как ваша семья? С ними все в порядке? — рассеяно спросил он.

— Ушли на большую землю, — ответила она. — Они не могли вынести вида этого пепелища… и вашей светлости, милорд…

— Неужели? И оставили вас совсем одну?

— Я уверена, они вернутся, и уже очень скоро! — солгала она. — И не одни… мои дети вернутся, как положено — со священником, уверяю вас, милорд. Вы не знаете моих детей! Они привезут с собой всю знать, за ними пойдет народ, они все скоро будут здесь. Ваши подданные любят Гидеона.

Веспер нахмурился, и Оливия поняла, что попала в цель. Пусть Веспер окружен толпой слуг и соглядатаев со всего мира, но сам народ никогда не любил своего барона. А Гидеон — это божий человек в глазах простых людей, это рыцарь, поднявший меч на Черную Смерть! И если на материке поднимется слух, что он погиб от руки Веспера…

— Я вас понял, — сказал Веспер и сделал полшага назад, собираясь уйти. Он последний раз с видом глубочайшего отвращения окинул взглядом тело Гидеона… И вдруг замер. Он заметил перстень.

— Любопытная вещица, — хмыкнул он. Взгляд его зажегся алчным огнем.

— Да, — с горькой усмешкой хмыкнула она в ответ. — Гидеон никогда не расставался с ним. Я подарила ему этот перстень в день нашей помолвки. Он когда-то достался мне по наследству.

— Он будет похоронен вместе с ним?

Оливия понимала, что она идет по лезвию ножа. От ее слов зависит будущее не только Кэхиллов, но и всего мира.

Она стянула перстень с пальца Гидеона и бросила его лорду Весперу.

— Берите, милорд! Это память о моей любви, берите! Вы же этого хотите, не правда ли? Не стесняйтесь, ваша светлость, берите!

Губы Веспера брезгливо скривились, он сделал еще шаг назад и потерял к кольцу всякий интерес.

И на этот раз расчет Оливии был верен. Любая, даром доставшаяся вещь не представляла для Веспера ни малейшего интереса. А что такое память о любви? Да совсем ничего. Он хищник, он зверь, преследующий жертву, он не привык, чтобы ему кидали со стола никчемные кости…

— Я не вижу нужды раскапывать ваши руины. Лаборатория уничтожена, и от нее ничего не осталось.

— Вам лучше знать, ваша светлость, вы же видели все собственными глазами, не так ли? Вы были здесь! — осенило Оливию.

Веспер удостоил ее холодной улыбкой.

— Позвольте оставить вас наедине с вашим горем, мадам.

Оливия бережно опустила голову Гидеона на землю и, сжав кулаки, выпрямилась во весь рост.

— Вы не представляете себе, как вы правы, милорд! И более того — вы оставите меня одну на нашем фамильном острове и навсегда забудете сюда дорогу!

Стражи Веспера переглянулись, совершенно сбитые с толку речами этой безумной женщины. Неужели эта оборванка смеет указывать их господину на дверь?

— Эта земля принадлежит Кэхиллам. Она пожалована нам королевской милостью, и на это имеется акт, скрепленный печатью Его Величества. Вы здесь гость, но наше гостеприимство можете считать исчерпанным. Вы должны покинуть остров, милорд. Незамедлительно. Я должна похоронить мужа.

Веспер с такой силой сжал рукоять своего меча, что костяшки его пальцев побелели. Его взгляд словно застыл. Но Оливия не отвела глаз. Пусть он знает, что нет такого оружия в мире, которое столь же опасно, как женщина, потерявшая любимого мужа, как мать, защищающая своих осиротевших детей. Или он сделает, как велит ему эта ослепшая от слез женщина, или она уничтожит его.

Это был поединок двух вожаков хищной стаи, и Дэмьен Веспер понял, что один из них должен уйти. Он склонил голову, не спуская с нее холодных, как клинок, глаз.

— Ну что ж, отлично! — вкрадчиво сказал он. — Здесь мне больше делать нечего. Но позвольте напомнить, мадам, что эти земли находятся под моим баронетством. И всякий, живущий здесь, в том числе и вы, и ваши дети, остается моим подданным. Я не спущу с вас глаз. И если вы посмели утаить от меня… если у меня возникнет хотя бы малейшее подозрение, что вы обманули меня…

— Вдова и ее осиротевшие дети? — презрительно отвечала Оливия. — О чем вы, милорд? Что у нас осталось такого, что можно утаить от лорда Веспера?

Веспер махнул на нее рукой. Конечно, ее сарказм не остался незамеченным бароном, но гордость победила в нем все остальные чувства.

— Да уж куда вам, — высокомерно сказал он. — И запомните меня, мадам. Ибо я вас не забуду.

И не удостоив ее поклоном, лорд решительно зашагал прочь. Стражники быстро последовали за ним.

Поднявшись на утес, Оливия долго смотрела им вслед, пока они не дошли до гавани, в которой стоял корабль Веспера и не начали приготовления к отплытию.

Она вернулась к своему пепелищу, к сгоревшему саду и тому единственному, что осталось у нее от дома — к старому обеденному столу.

Потом подошла к мужу и долго всматривалась в его замершие бледные черты. Придется ей одной хоронить его, больше некому. Но ничего — она справится. Она похоронит его на старом фамильном кладбище Кэхиллов.

И пусть от ее красоты не осталось и следа, пусть она за одну ночь превратилась в старуху и движения ее потеряли грацию, а манеры — изящность, и ни один мужчина никогда не удостоит ее и взглядом, лишь, как лорд Веспер, будет высмеивать ее ничтожество…

Пусть так. Но ей не занимать силы! Она всегда умела обращаться с лопатой не хуже, чем с кухонным ножом и печью!

Она примерила перстень Гидеона. Слишком велик — но ничего. Она может носить его на шнурке.

— Я сохраню его для тебя, Гидеон, — пообещала она. — Веспер никогда не найдет его.

Чего бы ни искал лорд Веспер, он ничего не получит, во всяком случае пока ее душа не расстанется с телом. И ради этого она будет жить. И еще ради того, чтобы вернуть своих детей. Она должна придумать, как это сделать.

— Когда-нибудь, Гидеон, когда-нибудь, — поклялась она. — Мы все сядем за этот стол. Мы снова будем вместе.

Она подняла голову к небу. Утренние лучи поднимались все выше и уже коснулись вершин утесов. Те вспыхнули, озаренные новым дневным светом. Там, на белоснежной вершине, была старая пещера. Когда-то в ней Гидеон предложил Оливии стать его женою. Оттуда его великая прабабушка, Праматерь Мадлен, провозгласила этот остров своим.

— Я дам тебе имя Мадлен, — сказала она ребенку. — И вместе мы построим новый дом и соберем за этим столом всю нашу семью.

Оливия поднесла перстень к губам. Нет, она никому не раскроет его тайну и будет носить его на сердце до конца своих дней.

Она навсегда останется сильной.

И для этого не нужна никакая сыворотка. Надо просто быть верной своей семье. И когда-нибудь среди Кэхиллов снова воцарится мир. И никто, даже сам лорд Веспер, не помешает этому.

В саду она нашла лопату, чтобы похоронить мужа.

Как только последний студент стукнулся головой об парту, Мадлен Бэббитт задумалась о том, что такое ложь.

Потому что всю жизнь, сколько она себя помнила, ее преследовали тайны и обман.

И вот — хоть на всю школу кричи — никто не услышит правды. Рядом за партой сопел, сраженный сном, Флинн О’Халлоран. Улыбаясь, она вытащила у него из-под носа гусиное перо. Голова его поднялась и снова тяжело ударилась об стол. Эхо гулом разнеслось по всему классу. Стены знаменитой Академии Алхимии Ксенофилуса были построены из смеси глины и торфа, а школа состояла из одной единственной круглой аудитории.

«Мэдди Бэббитт — дрожит, как Рэббит[1]», — дразнили ее однокашники.

И недаром.

Все свои девятнадцать лет она исправно изображала из себя трусливого кролика. И роль эта прекрасно ей удалась, хотя и порядком надоела. Но зато она могла держаться в тени и не привлекать к себе лишнего внимания. И Мадлен так привыкла на каждом шагу заикаться и оправдываться, что почти забыла, кто она есть на самом деле.

Вот, например, сегодня: она безропотно, опустив глазки, выслушивала насмешки Флинна. Издеваясь над ней перед всем классом, он отобрал у нее реферат и стал читать его вслух.

«О-о-о… Снотворное зелье! Как это оригинально! Ты ничего повеселее не могла придумать?» — хохотал он.

Ах так? Что ж, можно и повеселиться. Вы сами так хотели.

И это оказалось не просто весело. А потрясающе!

— Сладких снов, друзья мои, — сказала она. — Вот и повеселились!

Она взглянула на свет сквозь маленький пузырек. Жидкость вспыхнула в нем янтарным светом. Мадлен выглянула за дверь, не идет ли где профессор Ксенофилус — увы, сегодня его почему-то нет. А жаль… Наверняка, он как всегда обо всем забыл, уйдя с головой в свои опыты. Профессор Ксенофилус был истинным гением по части приготовления зелий и снадобий от любой хвори, а также просто добрым волшебником и гениальным изобретателем.

— Если просто вдохнуть зелье через платок, — важно читала она вслух, прохаживаясь между партами, — то вы проснетесь ровно через пять минут, чувствуя себя бодрыми и отдохнувшими. А если ввести его прямо в кровь, то проспите еще час.

От заикания и след простыл. Как же это, оказывается, приятно быть самой собой! Вот славно! Свобода! Что за потрясающее чувство! Мадлен спрятала пузырек в мешочек, который всегда носила на шее. Ах, как хочется прыгать и кричать!

Почти двадцать лет молчания. Почти двадцать лет запертых на замок секретов, которые рвутся из нее наружу, как толстые подросшие щенки.

— И еще: я не Мэдди Бэббитт!!! Мое настоящее имя Мадлен…

«Ну давай же! Скажи им, наконец!»

Но рот ее так и остался открытым, а имя «Кэхилл» застряло у нее в горле. Вот, что значит воспитание! Что ни говори, а секреты конспирации она впитала буквально с молоком матери. И умела держать рот на замке.

Солнце выглянуло из-за туч и без спросу ворвалось в класс. Его длинный луч скользнул по столу и коснулся крошечной ветряной мельницы с черно-белыми крыльями; крылья завертелись вокруг своей оси, толкнули желобок, желобок наклонился, круглый камушек покатился вниз, ударился в миниатюрную задвижку, она щелкнула и высвободила колесико, через колесико был перекинут приводной ремешок с гирькой — гирька взметнулась вверх, и из-под нее вынырнул пружинный молоточек. Молоточек ударил в медный гонг и прозвенел звонок.

Урок алхимии закончился.

Пройдет еще пара минут, и над лесом пронесется старинный напев — значит, мама уже ждет ее дома, зовет помочь ей в аптекарской лавке. Класс был погружен в сладкие грезы. Какие они милые, когда спят! Оставив своих друзей досматривать последние сны, Мадлен бросилась со всех ног домой.

Ее любимый путь пролегал по лесной тропинке, сбегавшей сквозь вересковые заросли и мелколесье, к подножию холма. По небу плыли низкие серые облака. Они бросали тень на болотистую низину, укутав деревушку Скаат[2] в зеленовато-сизую дымку.

Мадлен весело бежала по тропинке, время от времени поглядывая на небо и думая об отце. Она никогда не видела его, но мать рассказывала, что он был выдающимся алхимиком и еще более выдающимся отцом. Но кем бы он ни был, Мадлен надеялась, что оттуда, с неба, он отлично видит все и знает, как она преуспела в алхимии, и еще… что он гордится ею.

Через пару минут ее башмаки звонко застучали по булыжной мостовой. Мадлен взлетела по узким старинным улочкам, спеша на нежный голос жестяной флейты.

Над городом парила песенка ее матери — Bhaile Anois.[3]

«Пора домой».

Ее давным-давно, еще до появления Мадлен на свет, написал отец, и с тех пор она стала их домашним гимном и призывом к семейному сбору.

Мадлен на бегу помахала веселому розовощекому пекарю, приветствовала черного от сажи трубочиста и поздоровалась с заскучавшим фонарщиком.

Она свернула на Фронт-стрит и вылетела на другую сторону улицы, оказавшись на самой вершине холма. Навстречу, громыхая колесами, тяжело поднимались груженые телеги, дробно цокали копытами верховые, сновали туда-сюда босоногие мальчишки и, ниже по улице, привалившись к стене заброшенной конюшни, клевала носом черная нищая старуха.

Улица резко уходила под уклон и шла до самого озера, плавно переходя в проселочную дорогу. Внизу, у подножия холма стояла аптекарская лавка «О. Бэббитт и Дочь».

Мадлен еще с вершины заметила что-то неладное и замедлила шаг. Внизу, перед ее домом, собралась толпа горожан. Несколько неизвестных били кулаками в дверь. На них были черные с пурпурной перевязью плащи и широкие, надвинутые на глаза капюшоны.

Перед аптекой стояла телега, запряженная ломовыми лошадьми. С высоты Мадлен было видно, что в телеге лежало несколько истекающих кровью людей, слышались их громкие стоны. Рядом, прикованный к оглобле, с изуродованным лицом и рваной одежде, еле держась на ногах, стоял ее профессор Ксенофилус.

Ноги ее подкосились, и она прижалась к стене.

Старик медленно поднял голову и посмотрел куда-то вдаль — туда, где была его Академия. Вдруг взгляд его остановился на Мадлен. Он слабо, едва заметно пошевелил рукой, которая свисала с его плеча под каким-то неестественным углом. Жест этот мог означать только одно: «Беги отсюда».

Человек в черном плаще, охранявший телегу, подошел к нему и ударил кулаком по голове. Колени старика подогнулись, и он сполз на булыжную мостовую.

— Эй, дурень, ты уверен, что это дом Кэхиллов?

Мадлен пошатнулась, словно от сильного удара — раньше она слышала это имя только из уст своей матери!

Им известно? Откуда? И как Ксенофилус?..

На прошлой неделе.

На прошлой неделе она, под руководством профессора, сделала первый вариант своей формулы. И испытала ее на себе. Это был только образец, в очень слабых пропорциях. Дождавшись, когда девочка выйдет из забытья, профессор отругал ее за то, что она плохо рассчитала состав. «Чуть больше — и ваша формула, да будет вам известно — погрузит человека в кому! Да, а чуть меньше — и она, наоборот, вызывает бред и забытье, мисс, в котором человек выбалтывает все свои самые страшные тайны…»

Тогда он как-то странно на нее посмотрел, словно видя ее впервые — его обычно оживленные глаза и спокойное лицо выражали полное замешательство и даже испуг.

И тут ее осенило.

«Значит, я ему проболталась во сне! Я выложила ему все, как на духу — и кто я, и какое у меня настоящее имя!»

Да, да, это правильно — ведь отец был постоянно у нее в мыслях. И профессор, несомненно, узнал имя знаменитого алхимика.

И вот теперь они выбили из него эту тайну. «Все из-за меня», — подумала она.

Но кто? Кто эти люди?

Она вздрогнула от оглушающего грохота. Люди в черном били в тяжелую дверь аптеки массивной дубовой балкой.

— Мы знаем, что ты там, женщина! Открывай! — выкрикнул один из них.

— Мама! — забыв об опасности, Мадлен бросилась вниз по улице.

Вдруг из двери конюшни вытянулась грязная костлявая рука, и нищая старуха увлекла ее за собой в тень.

Мадлен хорошо умела драться.

Тренировки и физические упражнения были частью ее обычной жизни, и она знала все основные приемы борьбы. Хрупкая девушка легко могла дать отпор любому взрослому мужчине, наделенному недюжинной силой, если бы тот напал на нее. Но что прикажете делать с нищими бездомными старухами, которые прыгают ей на шею из темного переулка?

— Отцепись от меня, старая карга! — закричала она, вырываясь из ее цепких объятий.

Старуха проявила сноровку совсем не по возрасту и на удивление ловко от нее увернулась.

— Да успокойся ты, наконец! — вдруг выкрикнула она. — Что ты так разошлась — вон клочки по закоулочкам летят. Нас же услышат!

Мадлен застыла с занесенной над старухой рукой и растерянно шлепнулась на пол.

— Мама? — прошептала она, захлопав ресницами.

Оливия Кэхилл стянула с головы шерстяную шаль.

— Эта старая карга только что спасла тебя от смерти.

— Прости, пожалуйста! — возмущенно ответила Мадлен.

Оливия нежно приложила палец к ее губам.

— Тихо! И давай, быстро…

Вдруг снизу донесся грозный мужской голос:

— Именем лорда Веспера — откройте!

Веспер.

Словно сам воздух обрушился на нее с пудовой силой и сдавил ей грудь. Мадлен слышала о нем с самого детства, и он превратился для нее скорее в ночного страшилу, чем в реальность. Он жил в ее детском воображении, то подстерегая в темной кладовой, то прячась по ночам под кроватью.

«Он не пожалеет собственной жизни, чтобы найти нас, — не раз говаривала ей мать. — Он готов на все ради тайны 39 Ключей! Чудовищ на свете не бывает. Но некоторые все-таки существуют», — предупреждала ее мать. И чтобы такое чудовище ее не нашло, она должна делать только одно — держать рот на замке и молчать, как рыба.

Всего лишь. И она этого не сделала.

— Я… это из-з…за меня, мама! — она снова начала заикаться, но на этот раз по-настоящему. Она попала в собственные сети. Груз вины перед матерью был невыносим. Она предательница! Из-за нее жизнь профессора Ксенофилуса висит на волоске. И она открыла тайну своей матери ее врагу.

— Ну, тихо, тихо, милая моя, успокойся. Это рано или поздно должно было случиться. Они ищут нас почти двадцать лет. — Она достала из складок своих ветхих лохмотьев небольшой, обтянутый кожей, ларец. — Нам повезло, что мы не встретились с ним, когда ты была еще ребенком. А теперь тебе нипочем любая опасность. Ты уже готова.

«Готова?!!»

Нет, это нелепость какая-то…

Конечно, она с младых ногтей постигала все секреты 39 Ключей, училась быть сильной и выносливой, умела анализировать и принимать решения, изучала естественные науки, историю своего рода и собирала сведения о своих близких. Но… все это было каким-то далеким. Она появилась на свет уже после того, как погиб отец, никогда не видела своих братьев и сестер. И в конце концов, сага о Кэхиллах превратилась для нее больше в легенду, чем в быль. Как и сказка про злого Веспера.

Снизу донесся еще один удар.

— Да, я надеялась, что мы переживем его, и ты никогда его не увидишь… Но чему быть, того не миновать. Будем действовать быстро и решительно. Возьми эту шкатулку. И еще — быстро перескажи мне все свои обещания!

Мадлен держала ларец и чувствовала, как от страха у нее задрожали руки. У мамы это называлось «Стратегией конца». Ужасные слова! Они не нравились Мадлен и пугали ее.

— Н-но ты пойдешь со мной, правда, мамочка?

— Он ничго не знает о твоем существовании. Поэтому ты пойдешь первая. Я буду действовать по плану. Твои братья и сестры потонули в злобе. Они обвиняют друг друга в смерти отца. Нам придется основательно с ними поработать. И помни: умнейший побеждает сильнейшего. Я должна успеть уничтожить то, что осталось от исследований твоего отца и потом сразу же отправлюсь вслед за тобой. А теперь, я хочу услышать твои обещания…

Мысли Мадлен закружились с бешеной скоростью. Она пыталась вспомнить. У отца был перстень. Ничем не привлекательный, скорее наоборот… но в нем была какая-то тайна. Тайна, о которой Оливия так и не рассказала ей. Хранить этот перстень. Это первое. А второе это…

Воздух содрогнулся от удара. Послышался победный клич. Они вошли в дом.

Оливия сжалась.

— Я пройду через тайный ход, надеюсь, они его не найдут. Беги!

— Но как же обещания… — сопротивлялась Мадлен.

— Не забывай их, Мадлен, и все. И что бы ни произошло, главное — береги себя. Помни — ты должна жить. И еще кое-что: не оглядывайся. — Оливия сквозь слезы глядела на свою дочь, не в силах оторваться от нее. Она взяла в руки ее лицо и нежно поцеловала. — Храни тебя Господь везде и во все времена!

Не успела Мадлен сказать и слова, как Оливия исчезла. Она скрылась под покровом полутени и тенью проникла через потайную дверь дальше — в аптеку.

Мадлен шагнула вперед, порываясь идти следом за ней. Вдруг совсем рядом воздух прорезал громкий дребезжащий свист. И по шее потекла тоненькая струйка крови.