Наследник Петра. Кандидатский минимум Величко Андрей

Глава 28

Елена провожала мужа без слез и особых волнений. Она хорошо понимала, что император не может всегда сидеть рядом с женой, у него много других обязанностей. Да и едет он не на войну и не в дальние заморские страны, а всего лишь в Пруссию. Что там с ним может случиться? А если что и будет, так ее Питер – смелый, сильный, ловкий и отлично стреляет как из ружья, так и из своего семизарядного револьвера, с которым он обещал не расставаться. К тому же при нем будет охрана, а это тоже совсем непростые люди, каждый стоит пятерых, если не более. А уж то, что Питер сможет ей изменить, это вообще невероятно. Он же очень верный по натуре и не падкий до доступных девок, да к тому же любит ее, это видно с первого взгляда! Нет, Елена отлично понимала, как ей повезло, и не собиралась искушать судьбу нелепыми подозрениями.

Ну а недолгая разлука – это неизбежно. К тому же она не будет слишком тяжелой, ведь Питер сделал еще одну радиостанцию и берет ее с собой. Причем она более совершенная, чем та, что стоит в Петербурге, по ней можно просто переговариваться с Лефортовским дворцом, не прибегая к телеграфной азбуке, которой Лена владела пока еще не очень хорошо. Правда, когда император удалится более чем на восемьсот верст, или километров, придется перейти на телеграфную азбуку, но к тому времени Елена уже сможет ее достаточно выучить. Не хотелось бы доверять тех слов, что будут предназначены любимому, чужим глазам и ушам. Тем более что с той стороны у рации будет сидеть именно он.

Император, пожалуй, волновался даже чуть больше своей молодой жены, ставшей таковой всего четыре дня назад. Обнимая Елену, он припоминал, все ли возможное сделано для ее безопасности, не забыто ли что и не нужно ли еще что-то добавить.

Разумеется, внушение Остерману было произведено как положено, тот все понял аж до заикания и дрожи в коленках, но ограничиваться только этим молодой царь не собирался. Сразу после беседы с вице-канцлером он пригласил на обед Павшина и объяснил, что в случае, если с Леной все будет в порядке, тот примет участие в ее коронации уже в следующем чине. Да и имение себе из тех, что были конфискованы у Долгоруковых, тоже может начинать присматривать.

О том же, что случится с его собеседником в обратном случае, император предпочел умолчать. Чай, фантазия у Тихона Петровича богатая, опыт в подобных делах тоже немалый, он сам себе придумает гораздо более страшные перспективы, чем ему сможет пообещать молодой царь.

На время отсутствия императора бабка переселялась в Лефортовский дворец. Объяснение было вполне правдоподобное – чтоб, значит, она денно и нощно блюла здоровье императрицы и ее будущего ребенка. Но в канцелярии и секретариате были предупреждены, что все распоряжения лейб-повитухи, даже и не касающиеся императрицы, должны исполняться немедленно и с тем же тщанием, что императорские. О том же самом состоялся разговор с командиром Семеновского полка Шепелевым и, разумеется, с братьями Ершовыми.

Афанасий давно знал, что его дальнюю родственницу связывают с императором какие-то тайные дела, но то, насколько она, оказывается, высоко взлетела, было для него новостью. Федор же принял происходящее без малейшего удивления. Раз эта тихая старушка будет заботиться о самом дорогом для царя человеке, а сама она и мухи, в случае чего, не обидит, то, значит, именно ему, Федору, надлежит немедленно выбить дух из любого, на кого она ему укажет. Чего ж тут удивительного? Так оно и должно быть, ежели по уму и совести рассуждать.

Никаких специальных внушений Новицкий бабке не делал – считал, что она и сама все прекрасно понимает. И не ошибся.

– Знаю я, что ты хочешь мне сказать, да почему-то не решаешься, – покачала головой Анастасия Ивановна, выслушав новость о своем задании. – Чтоб, значит, в случае чего, пусть лучше вся Москва дотла сгорит и Семеновский с Измайловским полки до последнего солдата костьми лягут, чем с Леной что-нибудь случится! Так, государь?

– Именно так, бабушка, – подтвердил Новицкий.

– Не беспокойся, ваше величество, сохраним мы твою ненаглядную. Уж до чего же ты хорошую себе девочку нашел, просто душа за тебя радуется! Не чета Лизе; ведь, пока ты с ней был, я никак от подозрений избавиться не могла. Эта же – просто ангел! И хорошо, что она наивная – для всяких подлостей и злодейств… то есть, тьфу, богоугодных дел, без коих в управлении государством никак обойтись неможно, у тебя я есть. Так что ты, государь, за нас зря не волнуйся.

И вот, обнимая жену перед отъездом, император думал, что, кажется, она остается под охраной надежных людей. Елена же, в последний раз поцеловав мужа, высвободилась из объятий и начала оглядываться.

– Ты чего, забыла что-нибудь? – не понял император.

– Да нет, тут еще котик бегал, тоже, наверное, хотел с тобой попрощаться. Гера, Гера, где ты? Ага, вот он! Кисонька, иди сюда, у нас Питер уезжает, поцелуй его тоже. Видишь, какой он умный? Все понимает!

Новицкий ткнулся носом в теплый кошачий нос и подумал, что этот наглец, конечно, недостатком сообразительности не страдает. Воспользовался всеобщей суетой – и шасть с утра на кухню! Куда в него столько лезет, совершенно непонятно.

Кот снисходительно висел на руках у хозяйки, которой он с недавних пор с полными на то основаниями считал Елену. И пытался понять – чего это их всех разобрало? Вскочили с утра пораньше, даже ему, Герою, не дали толком выспаться. Но завтракать почему-то даже не собираются! Ладно, он и сам может о себе позаботиться, вот и заскочил мимоходом на кухню. Но ведь непорядок же! Когда кота кормить будете, люди? Впрочем, этот, строгий, кажется, куда-то уходит. И правильно, не надо отвлекать хозяйку от завтрака, а то так вообще скоро обед наступит.

Император посмотрел, как Елена аккуратно опустила кота на землю, и решил, что на этом ритуал проводов можно считать законченным. Вскочил в седло и, пропустив вперед пятерку охраны, поскакал в сторону Немецкой слободы. Еще десяток телохранителей пристроился сзади.

Вообще-то охрана молодого царя только казалась столь незначительной, но на самом деле основные ее силы были заранее распределены по маршруту.

Сейчас Новицкий собирался проделать путь до Петербурга быстро, дней за шесть. И не оттого, что хотел успеть к спуску на воду своей галеры – еще вчера вечером пришла радиограмма, что оное событие свершилось и галера при этом не утонула. Нет, молодой император хотел своими ушами послушать рассказы про то, что творилось в Питере до спуска, и своими глазами посмотреть, как обстоят дела после него. В пути же Сергей собирался основательно поразмыслить на тему – кому и в каких вопросах можно доверять без сомнений, а кому и в каких – с ними.

Взять, например, завод, расположенный на левом берегу Яузы примерно в полукилометре за Госпитальным мостом. Места, где можно будет соорудить генератор, выбирали специалисты Центра, и это позиционировали как самое предпочтительное. Они, конечно, имели высочайшую квалификацию в своей области, отчего Новицкий решил руководствоваться их рекомендациями. И, как выяснилось, зря, ибо он не принял во внимание их цели. Потому как они не совсем точно совпадали с целями молодого императора. Который уже понял, что в таком месте должная секретность может сохраняться только какое-то, весьма небольшое время. Да, генератор был сделан настолько быстро, что им никто толком не успел заинтересоваться. Собственно, Центру надо было только это, ничто другое его не интересовало. Хотя, пожалуй, это не совсем так. Если бы перед ним стоял выбор из двух равнозначных в смысле выполнения задания мест, но одно имело бы какие-то преимущества в смысле дальнейших действий Новицкого, то курсанту порекомендовали бы именно его. Но таковых не нашлось, и теперь завод стоял там, где стоял. И секреты из него текли несколько интенсивнее, чем этого хотелось молодому царю. Чего еще можно ждать, когда от Немецкой слободы до завода всего-то чуть больше получаса ходьбы? А смотреть на его территорию можно вообще аж с правого берега, поднявшись на холмик.

Разумеется, император сразу принял кое-какие меры: например, велел увеличить высоту забора со стороны реки и ввел жесткий пропускной режим; но это было, во-первых, просто латанием дыр, а во-вторых, если раньше всем было без разницы, чего там строит царский токарь Нартов, то теперь народу стало любопытно, с какой такой стати этот завод уже второй раз подряд обносят забором. И почему зевак с холма гонят в шею, причем особо наглых – прикладами.

Тогда Новицкий озаботил бабку отслеживанием слухов, возникающих вокруг завода. Поначалу все было нормально – говорили, что здесь делают изумительные диковинки для царя типа всяких хитрых звонков и баков, из которых через краны течет горячая вода. Потом появились слухи, что там производят еще и станки. Это было хоть и не очень приятно, но терпимо – сам факт их производства Новицкий особо скрывать и не собирался. Однако недавно прошел слушок про машину, которая поднимает вверх тяжеленную гирю силой пара, и молодой царь забеспокоился. Не получилось бы так, что двигатель Уатта скоро начнут производить и в Англии! Потому как следующим шагом станет установка его на корабли, а это уже совсем ни к чему.

Поэтому пришлось, во-первых, срочно озаботиться развитием воздухоплавания. Тут пусть копируют на здоровье, нам не жалко. В силу чего тот факт, что горелка для шара была сделана на заводе Нартова, не скрывался вовсе. Этот гибрид самовара с керогазом торжественно вынесли за ворота и под большой охраной понесли в сарай, недавно построенный напротив Лефортовского дворца, а пост на холме, с которого все было прекрасно видно, как раз в этот день напился и нес службу из рук вон плохо.

Следующим этапом была спешная постройка большого качающегося маятника, причем такой высоты, что он даже немного возвышался над забором. Эта конструкция очень сильно напоминала насосную часть парового двигателя Ньюкомена, как раз сейчас весьма распространенного в Англии. Пусть понимающие люди думают, что и у Нартова работает такое же устройство. Потому как на самом деле пароатмосферная машина, строго говоря, вообще не является универсальным двигателем. В силу отсутствия кривошипно-шатунного механизма и запредельной прожорливости она годится только для откачки воды на шахтах. А на заводе качающуюся поперечину приводил в движение двигатель для будущего паровоза – таким способом он проходил ресурсные испытания. И все никак не мог пройти, но это был уже другой вопрос, с секретностью не связанный.

Двигатель же для парохода был отправлен в Петербург под видом огромной горелки для гигантского сорокапушечного воздушного шара грузоподъемностью в пятьсот тонн. Вот Новицкий и желал лично проверить, насколько тамошние слухи соответствуют данной легенде.

Император вздохнул. Нет, он, разумеется, не собирался строить ничего даже отдаленно похожего, но все-таки жалко, что от этих шаров пока нет никакой прибыли, одни сплошные расходы. Оно, конечно, запудрить мозги вероятному противнику – дело хорошее, но как бы сделать так, чтобы оно давало не только политические, но и чисто финансовые дивиденды?

Можно, конечно, просто продать штуки две-три. Точнее, не совсем просто, а написать перед этим указ, что шары грузоподъемностью до пятнадцати пудов военной ценности не имеют и потому могут продаваться за границу. Мало ли, вдруг англичане наберут денег сразу на десятитонный и где тогда его прикажете брать? Может выйти неудобно, а так – нельзя, и все тут. Берите маленькие, их можно. Хотя… да нет, ни к чему вообще эту самую продажу разрешать. Ее надо строго-настрого запретить полностью, независимо от грузоподъемности, а в качестве наказания для нарушителей установить смертную казнь. Бабку же озадачить созданием канала контрабанды, тогда шары пойдут с хорошей такой надбавкой за нешуточную опасность подобного бизнеса. Мол, а чего вы хотели – чтобы вам головой рисковали за копейки? Фигушки.

Потом мысли императора перенеслись от завода в Петербург, где недавно завершилась постройка корпуса для первого в мире парохода. Казалось бы, Миних – человек верный, грамотный инженер, опытный государственный деятель – кого же слушать, если не его? Ан нет, здесь он выбрал место для постройки, руководствуясь только ее интересами и вовсе не думая о секретности. Мол, где же строить корабль, если не на верфи северной столицы? Других-то приличных верфей в России нет, разве что в Архангельске.

Да где угодно, только подальше от чужих глаз! Как минимум в Ярославле, а лучше так вообще в Чебоксарах. Сначала построить верфь, а потом пароход, и хрен бы кто за границей про него узнал хоть что-нибудь, пока он плавал бы туда-сюда по Волге. Однако нет, теперь придется как-то изворачиваться в Петербурге. Интересно, что там сейчас?

Именно в это время старший комендант Василий Нулин, изредка заглядывая в бумажку, заканчивал инструктаж очередной смены, которой вскоре предстояло разойтись по кабакам города, уделяя основное внимание тем, котоые располагались ближе к Галерному острову.

– Значит, так – запоминайте, орясины горемычные. Шар будет иметь на борту сорок пушек, а всего сможет поднять пятьсот тонн, это восемьдесят три тысячи триста тридцать три пуда. Уложилось в головах ваших бестолковых али мне еще раз повторить?

– Да больно число-то сложное, ваше благородие, – раздалось откуда-то из задних рядов. – Как же его можно запомнить? Это надо цельный день повторять с утра до вечера, а нам уже идти скоро.

– Ладно, кто не может запомнить восемьдесят три и триста тридцать три, запоминайте просто восемьдесят. Ясно? Сорок пушек и восемьдесят тысяч пудов, куда уж проще. Далее. Сам шар размера будет неимоверного, то есть просто гигантского, это я говорю для умных. Остальным же хватит того, что он будет ну очень большим, больше Меншиковского дворца.

– Ввысь или вширь? – снова подал голос непонятливый.

– Конечно, вширь, дубина! Ввысь в нем небось и десяти саженей не будет. Во дворце, ясное дело. Шар же потому и именуется шаром, что он хоть вверх, хоть поперек себя в любую сторону одинаковый. Вот такой.

Старший комендант показал руками, какой именно, после чего продолжил инструктаж.

– И, значится, в последний раз повторяю общую диспозицию. Кто нарушит – больше к серьезным делам на пушечный выстрел не подпущу. Разбиваетесь по парам и расходитесь по кабакам. Водки заказываете умеренно, закуски еще меньше – вам там работать, а не брюхо набивать на дармовщину. Войдя в кондицию, начинаете спорить. Один говорит – я недавно шар летучий видел. Другой ему – да врешь ты все, ты тогда пьяный до изумления в канаве валялся, а шар видел я, и он совсем не такой, как ты сдуру глаголешь. Но до мордобития дело не доводить! Разве только до самого небольшого. Если кто интерес к шару проявит, вот тогда ему и рассказываете все то, что сейчас услышали. У тех, кто интересоваться шаром будет, имен не спрашивайте, и уж тем более, упаси Господь, проследить за ними не пытайтесь. На то другие люди есть, вам, неотесанным, не чета. Но у того, кто в порученном деле добьется успехов, будет дорожка к ним, а там, глядишь, и еще выше. Все поняли? Тогда – по местам несения службы р-р-а-азойдись! Да на картинку, на картинку в последний раз глянуть не забудьте.

Глава 29

Король Пруссии Фридрих Вильгельм, благодаря своей редкой наследственной болезни, был одновременно и очень вспыльчивым, и весьма педантичным человеком. Он давно это знал, знали и его придворные, поэтому такое положение никому особенно не мешало. Разве что тем, кто попал под горячую руку и в результате испытал на своих ребрах крепость королевской трости, но это, как правило, были случайные люди. Или не случайные, а специально находящиеся при особе его величества именно с целью оттянуть внезапно возникший гнев короля на себя, чтобы потом те, кто в действительности принимал участие в управлении Пруссией, могли без всяких досадных помех беседовать с Фридрихом Вильгельмом. В частности, генерал Докум, прибывший в королевский дворец с важным докладом, не стал торопиться на аудиенцию, а сначала по своим каналам разузнал, каково состояние его величества. Услышав, что оно предгрозовое, генерал вздохнул и приготовился ждать.

Много времени он не потерял – уже через час с небольшим генералу сообщили, что король наорал на некстати подвернувшегося под руку гофмейстера, но бить не стал, а, ткнув провинившегося чем-то сановника тростью в живот, удалился в кабинет, откуда теперь доносится явственный запах керосина.

«Надо же, как помогает лечение, а ведь многие поначалу считали Кристодемуса шарлатаном», – подумал генерал, подходя к зеркалу – его ожидание явно подходило к концу. И действительно, через пятнадцать минут он уже смог приступить к докладу, посвященному прибытию в Штеттин русского так называемого Великого посольства.

В кабинете царила полутьма, ибо его окна были завешены плотными бархатными шторами – король со всем вниманием отнеся к предупреждениям русского медика, заявившего, что при такой болезни солнечный свет очень вреден. О том же внимании говорили сильные запахи керосина и чеснока.

– Скажите мне, Альберт, правда ли то, что русский император спал со своей теткой? – спросил король, когда основная часть доклада была закончена. Дело в том, что подобное противоречило пуританскому воспитанию его величества. Разумеется, Петр Великий, к которому король относился с искренним уважением, позволял себе и не такое, но все же…

– С одной стороны, это похоже на правду, ибо об оной связи, не особо скрываясь, говорят и при московском, и при петербургском дворах, – усмехнулся генерал. – С другой, у меня давно есть сильное подозрение, что там вообще говорят только то, что санкционировано самим Петром. Во всяком случае, имеется немало примеров наказания слишком болтливых. Отсюда можно сделать предположение, что имеющиеся слухи распускались с одобрения молодого царя.

– Но зачем ему это?

– А вы вспомните обстановку, которая сложилась два года назад. У царя не было ни власти, ни денег, ни сил – чтобы открыто потребовать сие от Совета, ни опыта – чтобы добиться своего тайно. Значит, ему позарез нужны были верные и квалифицированные соратники. Первого он нашел быстро, это Миних. Однако, при всех его достоинствах, он слабо разбирался в отношениях между советниками, да и вообще не имел опыта придворных интриг. Поэтому Совет, хоть и был обеспокоен его возвышением, все же не считал Бурхарда Христофора настолько серьезным противником, чтобы принимать радикальные меры. Однако Петр все равно сделал выводы. Ему был нужен кто-то прекрасно знающий все тайные побуждения Совета, но при этом не питающий к тому никаких теплых чувств. Цесаревна в точности подходила под эти требования – она с детства варилась в этом котле и всей душой ненавидела Долгоруковых, однако ее открытый переход в лагерь молодого царя мог вызвать ненужные подозрения. Тогда Петр сделал так, что все считали ее лишь его любовницей. Когда Совет был низложен, надобность в маскировке отпала, и вскоре Елизавета якобы лишилась места в царской постели. Однако сразу после этого ей был присвоен высший придворный чин, и она по-прежнему остается в числе ближайших советников молодого царя, благоволящего ей ничуть не меньше, чем ранее. И денег он ей дает куда больше, чем тогда, когда они, по всеобщему убеждению, были любовниками.

– Вы правы, Альберт, ваши умозаключения действительно похожи на истину, – кивнул король. – Тогда становится понятно, почему официальным руководителем посольства назначена именно она. Однако не знаете ли вы, где сам император? И взял ли он с собой моего сына, это еще один вопрос.

– Оба должны быть в составе посольства. Император присутствует вроде как инкогнито, под видом капитана инженерной службы Петра Михайлова-второго, но об этом знают все. Ваш сын – тоже, он изображает из себя лейтенанта воздушного флота Манфреда фон Рихтгофена. Однако на линейном корабле «Петр Первый» их нет. Но это всего лишь значит, что они на одной из десятка яхточек, сопровождающих линкор. Кстати, принц действительно поднимался в воздух, об этом говорят достойные доверия свидетели. Кроме того, он награжден довольно редкой и почетной в России медалью – бронзовой звездой «Аэронавт третьего класса».

Тут генерал оказался не слишком точен – эта медаль была не просто редкой, а вообще единственной. Фридрих получил ее за десятиминутный полет в качестве пассажира. Кроме того, в России имелись три аэронавта второго класса с серебряными звездами – Новицкий, Елизавета и Елена. Они летали по два раза. Золотыми же звездами аэронавтов первого класса обладали граф Глеб Уткин и кот Герой. Одному из них вскоре предстояло стать главнокомандующим российским Военно-Воздушным флотом.

Посольство въехало в Берлин через пять дней после отбытия из Штеттина. Оно преодолевало сто пятьдесят километров столь долго для того, чтобы его мог догнать император, и этого времени ему вполне хватило. Он даже успел побывать в гостях у коменданта Штеттинского замка, генерал-лейтенанта Кристиана Августа Ангальт-Цербстского, чем привел его в нешуточное изумление и чуть было не вверг в непосильные расход, но один из приближенных русского царя выдал коменданту в порядке компенсации триста пятьдесят талеров. А вообще у генерал-лейтенанта сложилось странное впечатление после визита. Ему казалось, будто тот был затеян лишь для того, чтобы царь мог познакомиться с его трехлетней дочерью, Софией Фредерикой. Это наводило на мысли о том, что молодой император уже присмотрел для нее какую-то достойную партию, и теперь оставалось только осторожно разузнать, какую именно. Впрочем, это не так уж и важно, ибо русские вельможи, как правило, очень богаты. Но, конечно, генералу все-таки хотелось узнать имя своего будущего зятя.

Однако это желание было неосуществимым, ибо того имени не знал и сам русский царь. Он просто хотел посмотреть на ту, что при иных условиях могла стать русской императрицей Екатериной Великой. Вряд ли теперь ей светит престол, однако в том, что это выдающаяся женщина, у Новицкого не было ни малейших сомнений. И, раз уж она один раз очень неплохо справилась с управлением всей Российской империей, то теперь почему не поручить ей заняться только Дальним Востоком и Аляской? Для чего следовало подумать, за кого ее выдать замуж. Но это не горит, пусть невесте исполнится хотя бы лет пятнадцать.

С этими мыслями Новицкий пустился в путь до Берлина, который вместе с ночевкой занял у него чуть более суток. Посольство он нагнал, когда оно уже въезжало в пригород прусской столицы.

Первым делом император встретился с Елизаветой, гарцевавшей во главе длинной колонны, и сообщил ей, что никаких изменений в первоначальных планах нет.

– Петенька, а ты, случаем, не заболел? – с беспокойством в голосе осведомилась цесаревна, принюхиваясь. – Как-то раньше от тебя вроде керосином не пахло.

– Да нет, это меня на постоялом дворе клопы достали, вот и пришлось их травить.

– И как, помогло?

– Вполне. Одни сразу разбежались, а те, кто не успел, потом сдохли. Но выспаться толком все равно не удалось.

Император не стал уточнять, что в значительной мере тому было виной его любопытство. Ведь до сих пор он ни разу не видел живого клопа! Лесные не в счет, это совсем другие насекомые. В хрущобе, где он жил в двадцать первом веке, водились только тараканы – правда, их было много. В Лефортовском же дворце клопов не было, и в Летнем тоже. И вот они нашлись на немецком постоялом дворе, но поймать хотя бы одного оказалось не так просто.

Надо сказать, что легендарный клоп, про которого Новицкий много читал, но смог увидеть только сейчас, разочаровал молодого царя. Какой-то он был мелкий и медлительный, а, посаженный на руку, даже не пытался кусаться, а явно хотел только одного – побыстрее удрать. Правда, вонял он как положено, то есть столь же противно, как и коньяк. Для истребления коего запаха Сергей и залил все углы в комнате керосином.

– Ой, как интересно! – всплеснула руками цесаревна. – Петя, ведь у меня на Тверской сии мерзкие твари тоже недавно появились! Прямо как есть всю искусали, кое-где до сих пор красные пятна не все сошли. Показать? Ну раз не надо, тогда не выделишь ли на борьбу с ними немного этой чудодейственной жидкости – скажем, литр в месяц?

– Хорошо, выделю. Ты только не обижайся, я еще раз напомню – если начнешь продавать налево излишки, то половину денег – мне. И не вздумай, пожалуйста, уронить цену! Ниже ста пятидесяти рублей за шкалик не опускай.

– Конечно, Петенька, я же не дура. Можно, я тебя в знак благодарности поцелую по-родственному?

– Можно, но только в процессе этого не забывай, что я уже скоро месяц как женат и изменять жене совершенно не собираюсь.

Так как день прибытия посольства выдался пасмурным, то король не отказал себе в удовольствии пройтись по Берлину – правда, на всякий случай надев плащ с капюшоном. Компанию его величеству составил генерал Докум, а вскоре к ним присоединился лейтенант Леман, сопровождавший наследника в Россию, а ныне вернувшийся на родину вместе с ним. Они, не привлекая внимания, вышли на Грюнштрассе, где для расположения русского посольства были выделены два дома. Там суетились люди, ими распоряжалась энергичная молодая дама – ее звонкие команды далеко разносились по тихой до прибытия русских улице.

– Лейтенант, почему она заявила этому почтенному господину, что имела интимные отношения с его матерью? – поинтересовался генерал, неплохо, но не в совершенстве знавший русский язык.

– Это непереводимое русское словосочетание, ваше высокопревосходительство. Им можно выразить все что угодно. В данный момент при помощи него цесаревна выразила свое неудовольствие шталмейстеру за избыточные, по ее мнению, траты в дороге.

– Серьезная женщина, – одобрительно кивнул король, – и бережливая к тому же, что весьма похвально. Не знаете, куда она послала того офицерика, что кинулся прочь аж самым натуральным галопом?

Лейтенант, наклонившись к королевскому уху, вполголоса объяснил про адрес.

– Не в буквальном смысле, ваше величество, – счел нужным внести дополнительные пояснения Леман. – У русских принято посылать в данном направлении, когда они желают не только чтобы собеседник как можно быстрее их покинул, но и дать ему понять всю степень неуважения, к нему испытываемого.

– Надо же, совсем коротенькое слово, а какой глубокий смысл! – удивился король. – Лейтенант, повторите его, пожалуйста, еще раз – у меня в Большом городском дворце тоже много таких, которых не помешает… хм… послать именно туда.

Наследный принц Фридрих, то есть в данный момент лейтенант Манфред фон Рихтгофен, перед аудиенцией у короля Пруссии чувствовал себя странно. Примерно такие же чувства одолевали его совсем недавно в Большом зале Лефортовского дворца, где ему вручали медаль, бронзовую звезду.

Когда Фридрих зашел в зал, тот был пустым, только посередине стояло устройство, сильно напоминающее обычный канцелярский стол, но несколько длиннее его и с немного раздвинутыми в сторону ногами.

«Механизм власти!» – мелькнула заполошная мысль. И хотя наследный принц почти точно знал, зачем он сюда приглашен, по коже вдруг побежали мурашки, причем даже более интенсивно, чем перед вчерашним полетом.

Открылась дверь в противоположном конце, и в зал вошел император в сопровождении двух семеновцев и мажордома. Тот подбежал к столу, наклонился над его левым краем, а Фридрих чуть ли не в панике пытался вспомнить, что там находится – выдвижной ящик с зеленым сукном или рычаг, освобождающий брусья, похожие на шею и хвост какого-то зверя? И какое же облегчение он испытал, увидев, как мажордом расправляет на столе зеленую тряпку!

Самого процесса награждения Фридрих почти не помнил.

Вот и сейчас, стоя перед дверью королевской приемной, он испытывал схожие чувства, хотя Петр уже беседовал с его отцом и сказал, что тот на него не сердится. И кроме того, приступ бешенства у короля был совсем недавно, и он запил его керосином, а это означает, что другого сегодня наверняка не будет.

– Рад видеть вас, сын мой! – приветствовал король вошедшего Фридриха. – Вижу, пребывание в России пошло вам на пользу. От прошлой, будь она неладна, французской утонченности не осталось и следа! Надеюсь, вы там изучали что-то более полезное, нежели новейшие философские концепции.

– Так точно, ваше величество! Изучал тактику боя в условиях стесненной застройки, методы подавления бунтов в городских и сельских условиях, прогрессивные способы выращивания кабачков, приемы дрессировки кошек, игру на барабане и теоретические основы полета воздушных шаров, именуемые прикладной астрографией. Однако… его величество император, услышав про обстоятельства, предшествующие моему появлению в России, лично познакомил меня с одной русской философской концепцией.

– Да? – нехорошо прищурился король. – И как же она звучит?

– Не учи отца …!

Последнее слово принц произнес по-русски, а потом перевел как «делать детей».

– Замечательная концепция! – Настроение короля на глазах улучшалось. – Он ее чем-нибудь обосновал или преподнес как постулат?

– Обосновал – тем, что хлебало не казенное.

– Правильно, император с первого взгляда показался мне весьма достойным молодым человеком. Так вот, сын мой, исходя из только что сказанного вами, извольте выслушать мою монаршую волю. Сообщаю, что вскорости вам предстоит жениться. Помолвка назначена на послезавтра, свадьба – скорее всего на весну следующего года, но это еще подлежит уточнению. Что же вы не спрашиваете, кто ваша будущая супруга?

– Полностью доверяю вашему выбору, отец.

– Хитрец! Наверняка вы уже что-то знаете. В таком случае имейте в виду, что сразу после помолвки я надеюсь выслушать ваши соображения о политических выгодах и возможных опасностях грядущего брака для Пруссии. А также о том, как можно будет усилить первые и ослабить вторые.

Принц кивнул. На эту тему можно не волноваться – тезисы у него уже были, ведь Петр еще в Москве предупредил о желательности их наличия. Значит, скоро Елизавета станет его женой…

Во время путешествия она открылась ему с несколько неожиданной стороны, хоть он и раньше знал, что цесаревна – женщина весьма решительная. Однако он не думал, что командовать она может не хуже прусского фельдфебеля. Хотя подобные метаморфозы вполне объяснимы. Если монарх из каких-то своих соображений всегда вежлив и почти всегда доброжелателен, то это может означать всего две вещи.

Или он просто никуда не годный монарх.

Или в государстве есть специальные люди, кои вместо него орут, матерятся и пускают в дело кулаки либо специально для таких случаев предназначенную трость.

В путешествии Елизавета была назначена именно таким человеком и смогла очень быстро освоить соответствующие приемы, вот и все. Тем более что, учитывая ее пол, цесаревну сопровождали два уполномоченных из штата Федора Ершова. Никакие трости им были и даром не нужны, в крайнем случае они могли прекрасно обойтись оглоблей.

Теперь Фридриху предстояло решить – кто в их сначала наследном, а потом, глядишь, и царственном дуэте какую роль будет исполнять. Пока принц склонялся к мысли, что девушка пусть довольствуется той, что играет сейчас. В конце концов, у нее очень неплохо получается.

Глава 30

Великое посольство пробыло в Берлине десять дней. За это время император и король успели не только тихо, без лишнего ажиотажа помолвить Фридриха с Елизаветой, но и договориться по некоторым другим пунктам. В частности, в ответ на прямой вопрос Петр клятвенно заверил собеседника, что прекрасно осознает, сколь тому необходим коридор через польские земли в Восточную Пруссию, и с пониманием отнесется к любым шагам в этом направлении. Действительно, император хорошо помнил из курса истории, что от приобретения польских земель Россия не получит ничего, кроме нешуточной головной боли. И хотя делить Польшу будут на троих, ее народ начнет видеть основного оккупанта именно в России. Не в последнюю очередь потому, что та в конце концов прибрала к рукам столицу – Варшаву. И Новицкий не собирался наступать на те же грабли. Нет уж, пусть дорогой Фридрих, которого, чем черт не шутит, за это потом назовут Великим, сам завоевывает Варшаву, потом же разбирается с перманентными бунтами. А Россия даже не станет помогать подавлять их – зачем, спрашивается? Немцы прекрасно справятся и сами. Зато если когда-то в отдаленном будущем Пруссия начнет вести себя недружелюбно, всегда можно будет поддержать освободительную борьбу братского польского народа. Раз уж Польше все равно суждено скоро закончить свое существование как независимому государству, то пусть она это делает побыстрее и в когтях прусского, а не русского орла.

Более того, Новицкий считал, что Австрию к дележу Польши лучше не допускать – если, конечно, получится. Тогда она будет долго обижаться на державу, утащившую лакомый кусок прямо у нее из-под носа, каковая обида резко снизит возможность заключения австро-прусского союза. Правда, сейчас он и без того крайне маловероятен, но так будет далеко не всегда.

И, значит, император пообещал королю всяческую поддержку в том случае, если Вена вдруг начнет возникать по поводу пробития коридора из основной Пруссии в ее восточную часть.

Кроме того, монархи определились со временем свадьбы немецкого принца и русской цесаревны – оное действие было назначено на апрель грядущего тридцать четвертого года. Причем Новицкий выразил желание взять все расходы на себя, против чего Фридрих Вильгельм возражал исключительно ради соблюдения приличий и совсем недолго – всего секунд тридцать. А потом согласился, в том числе и с тем, что император явится на свадьбу в сопровождении небольшого количества русских войск. Потому как из Пруссии было даже ближе до театра грядущих боевых действий, чем из Курляндии. То есть надобность во встрече с Анной Иоанновной отпала, но Новицкий все равно по дороге домой собирался завернуть в Ригу. Ведь обещал же! А о чем при этом говорить – разберемся по месту. Например, вполне можно будет побеседовать про остров Тобаго.

Но вот наконец все дела были завершены, и посольство начало собираться домой. Обратный путь предполагался таким же порядком, что и сюда. То есть все на «Петре Первом» в сопровождении десяти яхт типа «Спрей», а император на килевой яхте проекта «Беда» в сопровождении второй точно такой же, их не ждет, а быстро плывет сначала в Ригу, потом оттуда в Питер.

Отъезд был назначен на завтрашнее утро, а пока Сергей шел по коридору дома, где пока еще квартировало посольство, – он собирался перед отъездом сказать пару слов своей тетке. Однако перед дверью в ее покои стояли двое часовых.

– Ваше величество, – неуверенно сказал прохаживающийся по коридору унтер, – ее высочество велела никого не пускать до особого распоряжения.

– И меня тоже? – немного удивился император.

– Нет, вас-то мы, конечно, пустим, но… может, вам туда не надо?

– Почему?

– А вы послушайте.

С этими словами унтер чуть приотворил дверь. Теперь оттуда явственно доносились страстные охи и стоны.

– Это она там с Фридрихом?

– Так точно, вашество!

– И давно?

– Со вчерашнего вечера. После полуночи вроде ненадолго угомонились, а сейчас вон по новой начали.

«Ясно, – подумал Новицкий, – перед разлукой Лиза пытается оставить у жениха самые яркие воспоминания. Чтобы он, зараза, потом неделю враскоряку ходил и месяц на баб смотреть не мог! Ладно, пусть трудится».

– Если цесаревна закончит личные дела до десяти вечера, то передайте, чтобы зашла ко мне, – велел император. – Если же нет, то ей будет письмо.

По пути в Ригу Сергей смог оценить яхту, в создание которой внесла немалый вклад его молодая жена. Суденышко, без затей несшее имя «Елена», легко шло чуть ли не против ветра! Причем довольно сильного, капитан Спиридов оценивал его в семь баллов. Угол между направлением, с которого он дул, и курсом яхты составлял градусов сорок пять, при этом «Елена» уверенно держала скорость около восьми узлов. В трех кабельтовых сзади, не отставая, шла вторая такая же яхта – «Елизавета».

На второй день плавания Новицкий подумал, что не очень удачно подобрал серию названий. Но он считал, что таких яхт будет всего две – все-таки они получились заметно сложнее в производстве и дороже «Спреев». Но насколько же лучше! Да, но тогда как прикажете называть следующие – продолжать линейку женских имен? До подозрений Лена, конечно, не опустится, но все же у нее может мелькнуть нехорошая мысль. И что теперь делать?

Назвать следующую яхту «Маврой», решил молодой царь. Вот уж про эту никто не станет думать ничего, выходящего за рамки приличий! А ту, которая пойдет после «Мавры» – «Анастасией». Про бабку Лена тоже вряд ли вообразит что-нибудь нехорошее. Ну а потом видно будет.

От раздумий императора отвлек голос капитана:

– Государь, волнение усиливается, и вам лучше пройти в каюту. На палубе сейчас должна оставаться только команда.

– Ладно, ухожу, – кивнул Сергей.

«Хороший моряк, – подумал он про капитана, – хотя ему всего двадцать лет. Но из них плавает он уже семь, причем именно плавает, а не где-то там числится. Да и фамилия вроде какая-то знакомая. По возвращении в Москву надо будет глянуть в планшете – вдруг он оставил заметный след в истории? Если так, то ничего удивительного в этом не будет».

«Елена» с «Елизаветой» прибыли в Ригу спустя двое суток после выхода из Штеттина. И тут случился сюрприз – вместо Анны Иоанновны императора ждало письмо от нее. В коем курляндская герцогиня сообщала, что она, к своему отчаянию, не может прибыть в Ригу по состоянию здоровья, и приглашала «своего царственного брата» в Митаву.

«Да ведь она мне никакая не сестра, а то ли троюродная, то ли вовсе четвероюродная тетка», – в растерянности подумал Новицкий. Или это просто принятое в дипломатии выражение такое? Надо будет уточнить у Головкина. И заодно узнать, является ли отказ выехать навстречу императору под таким предлогом дипломатическим оскорблением или нет – Сергей и в этом не был уверен. Вот, например, если набьют морду послу – это точно будет оскорбление, после которого надо или объявлять войну, или принимать симметричные меры. А тут как быть?

Немного подумав, император сел писать ответ.

«Дорогая царственная сестра, – начал он. – Приношу вам глубокое соболезнование в связи с постигшей болезнью, что в вашем возрасте может быть опасно. Но, несмотря ни на что, все же надеюсь, что вы выздоровеете и тогда мы сможем увидеться. Сейчас же это невозможно, ибо после моей болезни, от которой меня с большим трудом излечил великий целитель Шенда Кристодемус, у меня еще не до конца восстановилась иммунная система, что делает мой неокрепший организм уязвимым к инфекциям».

«Интересно, – прикинул Новицкий, – хотя бы слово «инфекция» эта старая зараза знает? То, что про иммунную систему она не в курсе, это точно. Хотя какая разница, понятны ей обоснования того, что император к ней не поедет, или нет. Тут важен сам факт».

Сразу после отправления письма герцогине «Елена» и «Елизавета» отчалили – молодой царь торопился в Москву.

К Санкт-Петербургу яхты подошли вечером, и царь отправился ночевать в Летний дворец, где перед сном имел продолжительную беседу с отцом Антонием про то, какие слухи из распускаемых людьми Нулина укоренились, а какие нет, и насколько питерцам был интересен сам факт спуска на воду царской галеры. Здесь никаких неожиданностей не было – уже появились разговоры, что эта посудина зачем-то нужна при запуске воздушных шаров. Причем один рабочий с верфи, крепко выпив в компании нулинских распускателей слухов, сам начал их убеждать именно в этом. Мол, вряд ли железяки с трубой, что туда впихнули, являются баней или пекарней. Потому как молодой царь неприхотлив, это все знают, и просто так на ненужную роскошь денег никогда не кидает. Оное устройство нужно для предварительного подогрева воздуха в шаре! Чтоб, значит, не возлагать такую задачу на установленную в нем горелку. Ибо та работает на керосине, а его надо экономить, больно уж дорог. А то, что стоит на галере, использует дрова. Правда, из-за этого оно и весит дай-то бог, люди чуть пупки не надорвали, впихивая его на место, но ведь ему же не летать. Оттого у галеры и мачты совсем небольшие, да к тому же разнесены на нос и корму. Чтоб, значит, в середине было где разместить надуваемый воздушный шар.

Что интересно, именно таких слухов люди старшего коменданта вообще не распускали.

Выслушав главного благочинного, Новицкий велел арестовать рабочего за разглашение государственной тайны, причем сделать это настолько явно, насколько получится, не вызывая подозрений, что это спектакль. А потом быстро доставить в Москву. По дороге обращаться с арестантом вежливо и бережно, дабы он не потерпел никакого, даже самого малого, ущерба в своем драгоценном здоровье. Сергей решил, что человек, смогший придумать такую в общем-то технически непротиворечивую гипотезу, наверняка способен и на нечто большее. Мозги у него точно есть, и он умеет ими пользоваться.

На этом встреча с руководителем ГБ завершилась, и Новицкий отправился спать.

Хоть император и спешил в столицу, он все же на полдня задержался в Новгороде для встречи с купцом Никодимом Владимировичем Уткиным, отцом известного аэронавта и владельцем бумажной мануфактуры.

Купец, предупрежденный всего за пару часов до визита, успел накрыть великолепный стол, коему молодой император отдал должное, но в молчании. Затем, вытерев губы салфеткой, начал:

– Уважаемый, у меня к тебе два дела. Первое, возможно, покажется не слишком приятным, но тут уж ничего не поделаешь. Итак, вы с сыном регулярно переписываетесь. Дело хорошее, но ведь чуть ли в каждом письме ты просишь за кого-то замолвить словечко передо мной! Я проанализировал просьбы, и не верю, что тобой двигал чистый альтруизм. Признавайся – подносят небось за просьбы-то? И, похоже, не так уж мало. Я прав?

– Да, ваше величество, – побледнел купец.

– Но ведь, если разобраться, ты тут вообще почти ни при чем. Замолвить должен сын, а дал ему такую возможность я, приблизив к своей особе. То есть тебе с того если что и причитается, так это небольшой процент.

Услышав последнее слово, купец воспрянул духом.

– Вот видишь, ты и сам все понял, – кивнул император. – Значит, от подношений отныне оставляешь себе четверть, а три четверти жертвуешь на развитие воздухоплавания в России. Ты, наверное, уже слышал, что бывало с людьми, пытавшимися меня обмануть? Не хотелось бы, конечно, применять репрессии против ближайшего родственника такого человека, как граф Глеб Никодимович, но придется, ежели ты не внемлешь моим настоятельным предупреждениям.

Новицкий специально употреблял явно незнакомые купцу слова для усиления эффекта своей речи.

– Да я… государь… да ни в жисть! Вот святой истинный крест на том целую. Но только как быть, ежели меня иногда благодарят натурой?

– Оценить ее по минимальным рыночным ценам и пожертвовать, исходя из оценочной стоимости.

– Так ведь, ваше величество, – замялся купец, – это ж какая натура-то… ее так сразу в деньгах и не оценишь. Я ведь вдов уже двенадцатый годочек, новую жену искать поздно, вот как-то потихоньку один и бедую.

– То есть как это не оценишь? – развеселился молодой царь. – Не волнуйся, есть у меня в Москве одна знакомая, она все расценки в этой области знает досконально. Значит, на днях пришлю тебе прейскурант, и ты согласно ему будешь производить пожертвования и с натурной оплаты тоже. Ибо грех это – на халяву блудить, мне духовник точно говорил. На чем, пожалуй, с первым пунктом можно закончить. Переходим ко второму, который наверняка покажется тебе более приятным. Итак, предлагаю расширить дело. Нужно поставить на Ладожском озере, где-то недалеко от Шлиссельбурга, бумажную и полотняную мануфактуры. Спрос гарантирую я, кредит на постройку – тоже.

– А с людишками для работы на мануфактурах как?

– Их тебе сын купит; он граф, ему можно. Вот только крепостными они будут всего пять лет, а потом станут свободными. И это уже тебе решать, что дешевле – покупать новых, потом учить их да терпеть убытки из-за первоначального неумения – или платить старым столько, чтобы они сами никуда не хотели уйти.

– Да куда же они, окаянные, денутся?

– К соседям. Думаешь, там только две твои мануфактуры на весь край будут? Нет, у меня более обширные планы.

Действительно, молодой царь решил всю возню с первым, а потом, глядишь, и последующими пароходами перенести на Ладожское озеро, где гораздо меньше лишних глаз. Например, на остров Валаам. Правда, там, кажется, уже стоит какой-то довольно известный монастырь – ну и что? Пусть себе стоит и даже процветает, рабочим секретных предприятий не помешает духовное окормление, да и монахам, если будут себя правильно вести, тоже кое-чего перепадет от царских щедрот. К тому же остров большой, чуть ли не десять километров в поперечнике. Там кроме монастыря прекрасно поместится сначала верфь, а потом – пара машиностроительных заводов и специальное конструкторское бюро. Кроме того, вокруг много совсем маленьких островков, и на одном из них нужно будет построить химзавод по производству гремучей смеси для капсюлей.

Император отправился в путь ближе к вечеру, часов в шесть. По плану в этот день нужно было проехать еще около двадцати километров, чтобы заночевать в селе Бронницы. По идее там все уже должно быть готово, и молодой царь, трясясь в седле, начал сочинять текст очередной радиограммы, которую он отстучит в Москву перед тем как лечь спать.

Начало особых трудностей не вызывало, оно было стандартным: «Любимая!» Но дальше Новицкий решил его как-то разнообразить и усилить, а то ведь все предыдущие начинались именно с этого слова. Значит, надо добавить что-нибудь вроде «ненаглядная моя супруга». Дальше, само собой, осведомиться о протекании беременности, невзирая на то, что бабка по этой теме и так шлет регулярные доклады. Да, и не забыть спросить о самочувствии кота, Елене это будет приятно. Хотя, конечно, что может случиться с этим нахалом? Разве что понос его проберет от обжорства, но и то вряд ли. Про свои дела можно особо не распространяться, ограничившись тем, что пока вроде все идет по планам. В последних строках не помешает сообщить, откуда была произведена передача, и добавить, что их хоть и не очень долгая, но все равно с трудом переносимая разлука совсем скоро кончится. Финал пусть будет обычным: «Целую, обнимаю, твой Питер».

Новицкий улыбнулся, вспомнив в связи с сочинением текста, полузабытую песню Высоцкого «Письмо из деревни». Да, слова, конечно, далеко не всегда соответствуют тем чувствам, которые они вроде бы обозначают. Однако император на самом деле скучал по своей молодой жене и с нетерпением ждал конца путешествия.

Глава 31

Приближаясь к Москве, молодой царь немного волновался. Он слышал, что у женщин в начале беременности портится характер, вплоть до того, что могут начаться всякие беспочвенные капризы или даже истерики. Вот только на каких точно сроках такое проявляется, он не знал. Однако помнил, что перед расставанием ничего подобного не было, и во время него, судя по радиограммам Лены и докладам бабки, тоже. Значит, все еще впереди, а тут как раз коронация… На всякий случай Новицкий пытался вспомнить, что такое предупредительность, вежливость и, увлекшись, дошел даже до толерантности, но вовремя спохватился. Быть не может, чтобы его милая Лена из-за какой-то беременности превратилась в такого монстра, для общения с которым придется прилагать усилия! Ну а если что-то такое и промелькнет, то ее надо будет просто кормить получше, вот и все. Как она там, не похудела ли без него? Бабка утверждает, что нет, но она может и не заметить.

С такими мыслями император даже не сообразил, что его кавалькада уже въехала в Москву, и теперь с удивлением смотрел на непонятную суету около Тверской заставы. Там стояла рота конных измайловцев, а чуть в стороне – две кареты. Одна – императорская парадная, другая – обычная разъездная.

От строя отделился Павшин, быстро проскакал разделяющие его и Новицкого полтораста метров и браво доложил:

– Ваше императорское величество! Осмелюсь доложить, что ваша царственная супруга не потерпела ни малейшего ущерба в своем драгоценном здоровье. В Москве тоже все в порядке, город готовится ликовать по случаю вашего возвращения.

Левая половина лица Тихона Петровича не выражала ничего, кроме верноподданного восторга, а правая – еще и легкое беспокойство. Мол, не забыл ли император, что он обещал перед отъездом?

– Я все помню, – кивнул Новицкий и пустил лошадь вскачь, к большой карете. Там, как он и ожидал, сидела Елена в компании Анастасии Ивановны. Бабка тут же вскочила и исчезла, только успев сказать, что никаких срочных сведений у нее нет, и Сергей смог наконец-то обнять свою молодую жену. С его точки зрения, она ничуть не подурнела, а, наоборот, стала еще более красивой.

Через полчаса существенно увеличившаяся царская процессия тронулась в путь, теперь уже без всякой спешки, медленно и величаво. В карете же тем временем закончились объятия и поцелуи, и Новицкий наконец-то смог спросить Елену, как она себя чувствует.