Итальянцы Хупер Джон

Не надо долго изучать итальянскую прессу, чтобы найти статьи, извиняющие — или даже восхваляющие — жульничество на экзаменах. Вот что пишет, например, колумнист в Il Giornale: «Попытаться сжульничать — значит попытаться обмануть, и ясно, что это достойно осуждения. Но если честно, я не вижу в этом злонамеренной попытки совершить серьезный обман. Это делали всегда. Это делают. Это будут продолжать делать. Это свидетельство понятной человеческой слабости: мы сомневаемся; мы бываем не готовы; небольшая помощь, и, возможно, трудности разрешатся и тест будет пройден».

Хитрости, на которые пускаются итальянские школьники и студенты, чтобы обеспечить себе нечестное преимущество, свидетельствуют о такой степени изобретательности, которая не может не вызывать невольного восхищения. Во многих странах вы можете найти подобие bigliettini — крошечных шпаргалок, которые экзаменуемый прячет на себе. Но в Италии существует деталь туалета, специально предназначенная для их хранения — хлопковый пояс, напоминающий патронташ, который носят на талии под одеждой. Шпаргалки по любой теме, которая может всплыть на экзамене, можно положить в его кармашки и при необходимости незаметно вытащить.

С появлением Интернета все стало еще более изощренным. На специальных сайтах предлагают ручки, часы и даже толстовки со скрытыми отделениями для bigliettini. Мобильные телефоны и смартфоны также открыли новые возможности для изобретательных и недобросовестных. Чиновники от образования быстро запретили и то и другое, но запрет можно обойти: фокус в том, чтобы прийти на экзамен с двумя и сдать один.

Еще более серьезной проблемой для экзаменаторов стали хакеры. Раньше вопросы рассылали по школам Италии почтой и хранили у завуча до дня экзамена. Теоретически их могли украсть, но такое бывало редко. А даже если случалось, информация, которая содержалась в письме из римского министерства, использовалась только одним учащимся либо, самое большее, его или ее соучениками. Однако, как только экзаменационные вопросы начали хранить и передавать цифровым способом, возник риск, что их перехватит настойчивый хакер-подросток и распространит по всей стране.

Самый важный экзамен в жизни итальянских школьников — это ужасный maturit, который они сдают в конце школьного курса и от которого зависит, смогут ли они поступать в университет. Несколько лет подряд точные перечни тем, которые надо знать на экзамене, выкладывались в Интернет перед письменным экзаменом. К 2012 году министерство образования в Риме стало применять контрмеры, которые сам министр сравнил с методами ЦРУ. Вопросы составляли в подземном бункере министерства образования, оснащенном системой видеонаблюдения и охраняемом карабинерами. Доступ туда имели всего восемь человек. Оттуда вопросы рассылали по средним школам Италии в так называемом цифровом конверте, который мог быть открыт только с помощью 25-символьного буквенно-цифрового пароля, разделенного на две части. Первую рассылали за несколько дней до maturit, а вторую — за полчаса до начала каждого экзамена. Любая школа, которая оказывалась отключенной от Интернета, могла получить пароль на первом канале государственного телевидения Италии RAI, который транслировал его в бегущей строке во всех программах начиная с 8.30 утра. Если и это не срабатывало, директор школы, в которой оказывалось отключенным даже электричество, мог затребовать бумажный вариант. Эти варианты хранились в сейфе в кабинете префекта, местного представителя министерства внутренних дел, который приказывал срочно доставить документ в школу в патрульной машине карабинеров.

В написанной на эту тему книге Ragazzi, si copia — само по себе то, что автор смог найти достаточно материала на целую книгу, говорит о многом — рассказывается, что, согласно результатам опроса, проведенного среди 10–13-летних школьников, только 26 % из них никогда не жульничали. Та же самая книга приводит характерное оправдание: «Списывание подразумевает основательное повторение. Я бы добавил, что, для того чтобы списывать, надо иметь знания». Самое удивительное в этом комментарии то, что его дал не ученик, а директор школы в Милане. После этого уже не поражает следующий факт: когда несколько лет назад в Турине проводился экзамен для кандидатов в директора школы, девять из 460 экзаменуемых были дисквалифицированы, после того как обнаружилось, что они принесли с собой словари, начиненные bigliettini.

В некоторых регионах Италии есть люди, которые за сравнительно скромное вознаграждение могут прийти в суд и лжесвидетельствовать в вашу пользу. Если, например, вы спровоцировали дорожное происшествие, выехав на встречную полосу, то можете рассчитывать, что он или она даст показание, что вы не были на «встречке». В 2010 году полиция раскрыла настоящую биржу лжесвидетельств в Неаполе. Она включала больше сотни наемных свидетелей, показания которых можно было купить за 25–100 евро. В ходе другого расследования в Риме полиция подслушала двух частных детективов, которые привозили в столицу лжеца-эксперта за 1000 евро с оплатой всех расходов.

Не то что бы лжесвидетельство всегда совершалось за деньги. Поразительно много судебных процессов в Италии — особенно громких — вязнут в болоте противоречивых свидетельств. Жена, которая сначала сказала полиции, что она была на кухне, когда услышала крики, теперь заявляет, что ее вообще не было дома, и тут же появляется ее подруга, чтобы подтвердить, что видела ее в супермаркете. В то же время выясняется, что дядя Розарио, который будто бы уезжал в тот день в большой город, на самом деле не покидал родного городка, а его жена, которая слышала предательский звук шагов на гравийной дорожке, меняет свои показания и теперь говорит, что с места преступления бежал только один человек, а не два.

«Они держат нас за идиотов, — заявил судья в Аосте после того, как подобное дело прошло через его суд. — Это просто невероятно, насколько легко они врут перед судьей, даже не заботясь о том, чтобы их рассказы звучали правдоподобно». По его оценке, правду ему говорили лишь 20–30 % свидетелей. «Вранье развлекает их и доставляет им удовольствие, — сказал он. — И оно совершенно не порицается обществом».

Возможно, именно потому, что докопаться до правды крайне сложно, в Италии так распространено прослушивание. Согласно исследованию, опубликованному Институтом Макса Планка в 2003 году, в Италии за год выдается больше ордеров на «прослушку», чем в любой другой стране из участвовавших в исследовании, — 76 на 100 000 населения. В Германии эта цифра составляет 15, во Франции — 5, в Англии и Уэльсе — 6, а в США — всего 0,5[26].

Среди немногих иностранных компаний, успешно проникших на итальянский рынок, — британский телефонный оператор Vodafone, который в 2000 году получил контрольный пакет акций в итальянской компании Omnitel. С тех пор он владеет третью рынка. Причин успеха было несколько. Большое влияние оказала самая первая рекламная кампания, построенная вокруг модели и актрисы с необычной внешностью Меган Гейл, которая имеет маорийские корни и родилась в Австралии. Кроме того, Vodafone прибегает к привлекательным слоганам, тонко играющим на слабостях итальянцев. Но я подозреваю, что отчасти компания обязана успехом и уникальной услуге, которую она предлагает, — «Альтер эго». Эта услуга позволяет клиентам иметь два номера на одной SIM-карте. Как объясняет компания, «вы можете легко и быстро переходить с одного номера на другой, используя меню [и] выбирая, будете ли вы доступны только по активному омеру или по обоим». Идеально для изменяющих мужей или жен, и очень полезно любому, кто хочет быть временно недоступен. Vodafone подтвердил, что услугу «Альтер эго» можно получить только в Италии. Как сказал представитель компании, это «инициатива для местного рынка».

Сложно отделаться от мысли, что неизменная увлеченность итальянцев иллюзиями может объяснить столь заметную роль масок в их культуре. Знатные семьи в Древнем Риме хранили посмертные маски своих предков. Маски были неотъемлемой частью Commedia dell'Arte, которая появилась в Венеции в XVI веке. И в той же Венеции примерно в это же время возник бал-маскарад.

Маски, которыми пользуются на маскараде, нужны, чтобы скрыть свою личность, надев поддельное лицо поверх настоящего. Примерно это же имел в виду Юнг, когда принял в качестве термина для мнимого «я» латинское слово persona, означающее «маска». Но маски можно использовать не только с этой целью. В Commedia dell'Arte они служат не для отвлечения от реальности, но для ее преувеличения, представляя публике карикатурный образ персонажа, носящего маску. А в Древнем Риме они должны были отражать реальность: посмертные маски надевали профессиональные плакальщики на похоронах членов семьи.

Иллюзию и ложь, конечно, можно использовать для обмана. Но с их помощью можно также общаться. Многие из событий, описанных в «Отелло» Шекспира, никогда не происходили на самом деле. «Давид» Микеланджело — не реальный мужчина, так же как «Венера» Боттичелли — не реально существовавшая женщина. Однако никому не придет в голову назвать Шекспира лжецом или обвинить в обмане Микеланджело и Боттичелли. Их творения стоят выше вопроса достоверности, поскольку служат для выражения идей и демонстрируют идеалы. И нигде эта способность передавать информацию с помощью обмана не постигается так глубоко на интуитивном уровне и не используется шире, чем в Италии.

Отчасти это связано с тем, что итальянцы, как и другие южноевропейские народы, от природы театральны. Конечно, есть исключения. Я знаю итальянцев, более сдержанных, чем большинство шведов. Но, проведя какое-то время в Италии, особенно побывав в барах и ресторанах, вы увидите, что люди там общаются, используя в целом более оживленные и выразительные — одним словом, более театральные — мимику и жесты, чем в более сдержанной Северной Европе.

Это зачастую осложняет отношения между итальянцами и иностранцами в Италии. Один из иностранных корреспондентов, работавших в Риме, когда я впервые туда приехал, большую часть своей профессиональной жизни провел на Дальнем Востоке и был убежден, что отношение итальянцев к североевропейцам и североамериканцам похоже на отношение европейцев и американцев к азиатам.

«Люди в большей части Юго-Восточной и Восточной Азии выражают свои эмоции таким образом, что мы едва можем их различить, поэтому мы либо думаем, что они ничего не чувствуют, либо считаем их "непроницаемыми", — сказал он однажды. — Подозреваю, что многие итальянцы относятся к нам так же. Мы выражаем удивление, или недовольство, или раздражение, или что угодно еще настолько менее очевидно, чем они, что наши эмоции попросту остаются незамеченными».

Безусловно, показать итальянцу, что вы рассержены, непросто. Поэтому вы постепенно развиваете способность сознательно терять самообладание. Когда вы повышаете голос и ваши жесты становятся все более несдержанными, на лицах людей, с которыми вы общаетесь, порой мелькает выражение зарождающегося понимания, смешанного с почти приятным удивлением: внезапно вы начинаете говорить с ними на одном языке, причем к филологии и семантике это не имеет никакого отношения.

Если Пиранделло — это исконно итальянский писатель, то опера, наполненная пылкими чувствами, которые выражаются в очень откровенной манере, — это типично итальянская форма искусства. Она имеет исключительно итальянское происхождение. Опера появилась в конце XVI века в результате дискуссий и опытов Camerata — группы флорентийских писателей, музыкантов и мыслителей, чьей главной целью было возродить тот синтез слов и музыки, который существовал в античном греческом театре[27]. Итальянец Якопо Пери сочинил самую первую оперу «Дафна», которая была представлена в 1598 году. И именно в итальянском городе, в Венеции, был открыт в 1637 году первый публичный оперный театр — Teatro San Cassiano.

В XIX веке опера оказалась тесно сплетена с концепцией итальянской государственности (то же произошло в Германии с Вагнером, только эффект там оказался сомнительным). Это случилось во многом благодаря Джузеппе Верди[28]. Его опера «Набукко» повествует о вавилонском пленении евреев. В ней есть воодушевляющий «Хор пленных евреев», часто называемый по первой строчке Va Pensiero, в котором изгнанники поют о тоске по родине, такой «прекрасной и утраченной». В последние годы ученые задаются вопросом: вкладывал ли Верди в «Набукко» политический смысл?. В любом случае нет сомнений в том, что композитор был ярым сторонником националистов и что Va Pensiero впоследствии стал считаться отражением положения итальянцев, угнетенных иностранными правителями. Темы некоторых более поздних опер Верди, таких как «Битва при Леньяно», были откровенно националистическими, а в 1861 году композитор стал членом первого парламента Италии.

Может показаться, что тесная связь между итальянской политикой и оперой — или по крайней мере оперной театральностью — существует до сих пор. Из всех итальянских партий наиболее приземленной кажется Лига Севера (которая, кстати, сделала Va Pensiero своим гимном). Ее основатель Умберто Босси заявлял, что говорит от лица выносливых, менее склонных к демонстративности жителей долины По, чьими предками, предположительно, были не процветавшие латины, а галлы, готы и лангобарды, веками населявшие север Италии. Это люди, которым нравится думать, что они живут в l'Italia che lavora (Италии, которая работает). Босси назвал Северную Италию Паданией и в разное время призывал дать ей самоуправление или независимость.

Еще в середине 1990-х он решил, что пора преобразовать его движение, сделав его более сепаратистским. Где угодно, только не в Италии, лидер партии в такой ситуации созвал бы чрезвычайный съезд, где произнес бы воодушевляющую речь в пользу независимости, а затем организовал рабочие группы и комитеты, чтобы разработать программу действий. Босси вместо этого проделал то, что один колумнист назвал «самым грандиозным политическим фарсом за всю историю Европы».

Представление началось в воскресный день 1966 года, когда глава Лиги отправился вместе со своими высокопоставленными соратниками по партии в Альпы к роднику, который на высоте более 2000 м дает начало реке По. Там он церемонно наполнил «священной водой По» стеклянный флакон. Затем Босси и его сторонники спустились по реке на лодках и доставили флакон в Венецию, где партийный лидер зачитал декларацию независимости, которая начиналась с цитаты из Томаса Джефферсона.

«Мы, народы Падании, торжественно заявляем, что Падания является федеральной, независимой и суверенной республикой», — произнес он. После этого партийцы спустили итальянский флаг и торжественно подняли вместо него бело-зеленый штандарт Лиги. «Переходная конституция», которую распространили в то же время, дала понять, что отделение не произойдет сразу. Она снабжала полномочиями «временное правительство», которое уже было сформировано Босси, чтобы начать переговоры с центральным правительством о согласованном отделении, но устанавливала крайний срок: сентябрь 1997 года. После этого, если согласие не будет достигнуто, односторонняя декларация Лиги должна была вступить в полную силу.

Войны начинали из-за меньшего.

Но не в Италии. Бывший председатель конституционного суда безуспешно требовал ареста Босси. Полиция быстро усмирила крайне левых и крайне правых демонстрантов, выступивших против его инициативы. Однако подавляющее большинство итальянцев поняли, чем был тот спуск по реке По: они расценили его как тщательно продуманный символический жест. И оказались правы. Сентябрь 1997 года пришел и ушел, а Падания — если считать, что она существует — никуда из Италии не делась. На самом деле почти никто не заметил, что крайний срок истек. Однако всем дали знать, что ориентация Лиги изменилась — по крайней мере до следующего тактического маневра.

Отчасти секрет обаяния итальянских мафиози заключается в том, что они любят символические жесты. Меньше чем через год после мелодраматического спуска Босси по реке По я был на другом конце Италии, в Катании, у подножия горы Этна, где меня везли через криминальные районы в полицейской машине с кодовым названием «Акула». В то время Катания была городом с самым высоким уровнем преступности в Италии — полем битвы, где Коза ностра сражалась за власть над территорией с разнообразными более или менее организованными преступными шайками. В городе размером с Цинциннати или Халл за неделю совершалось по два убийства в криминальном мире.

В ночь, когда я прибыл, нашли последнюю на тот момент жертву. Этого человека убили выстрелами в лицо и горло. До или после этого ему камнем проломили череп. Это было жестокое убийство, но не более жестокое, чем те, что совершаются враждующими группировками в Москве или Макао. Необычным этот случай делало то, что предметы на месте преступления, похоже, были расположены таким образом, чтобы передать информацию. Пистолет Uzi того типа, который предпочитает Коза ностра, был положен поперек трупа на уровне чуть ниже колена.

Полицейские, с которыми я провел утро, были уверены, что это что-то означает и что по крайней мере один из бандитов той шайки знал, что именно; если бы они могли расшифровать сообщение, то продвинулись в расследовании войны между бандами, свирепствовавшей в городе. Они спорили, почему пистолет расположен на теле именно таким образом, действительно ли он принадлежал Коза ностре, можно ли приписать какое-то значение положению предохранителя и было ли что-то значимое в том, как были сложены конечности жертвы.

Поведение патрульных характерно для итальянцев, когда они сталкиваются с чем-то новым, волнующим или необычным. Они ничего — ровным счетом ничего — не относят на счет случайности. Возможно, это самое большое различие в мировоззрении североевропейцев, с одной стороны, и южноевропейцев, и в частности итальянцев — с другой. Первые склонны снисходительно считать, что последние одержимы теориями заговора. Но южноевропейцы, и особенно итальянцы, по натуре своей — действительно заговорщики. Более того, они часто говорят метафорами и общаются с помощью символов. По этой причине многое становится обманчивым и иллюзорным. Если есть два объяснения — простое и сложное, вполне можно оказаться правым, выбрав второе.

В этом также заключается суть науки под названием dietrologia (буквально: «изучение того, что стоит за») — очень итальянское искусство угадывания истинного повода или причины какого-либо события. Если министр проводит успешную кампанию, скажем, в пользу людей с ограниченными возможностями, dietrologo ни на секунду не поверит, что это было сделано от чистого сердца. Он заметит, что жена шурина министра заседает в совете директоров компании, которая среди прочего изготовляет протезы. И если газета публикует серию материалов о деятельности фирмы, которая тайно продает оборудование для прослушивания иностранному диктаторскому государству, dietrologo заметит, что среди акционеров газеты есть компания, работающая в том же секторе, что и фирма, чей проступок был раскрыт. Суть dietrologia заключается в том, что она отвергает идею, будто кто-то может действовать исключительно на основе своих моральных убеждений.

Но это значит, что в Италии то, что вы понимаете, редко совпадает с тем, что вы видите или слышите. Однажды я пил кофе с коллегой-журналистом, и разговор зашел об инциденте, о котором писали все новостные издания на той неделе. Шли выборы, и Сильвио Берлускони завершал свою кампанию в Риме. Опросы общественного мнения показали, что столица критично настроена относительно итога голосования, но Рим никогда не был особенно легкой площадкой для Берлускони, который родился в Милане. Поэтому несложно было понять, как его соратники по кампании отреагировали, когда капитан «Ромы» Франческо Тотти сказал, что будет голосовать против Берлускони на выборах в мэры, которые проходили в то же время. Болельщики «Ромы» относились к обаятельному Тотти, как к полубогу. В городе, где для многих футбол — это скорее вера, чем спорт, его заявление могло изменить ход голосования. Предыдущим вечером на своем заключительном съезде Берлускони еще больше осложнил свое положение, сказав, что Тотти «не в своем уме».

Но к утру он резко сменил тон. В интервью на радио он назвал капитана «Ромы» «отличным парнем и великим футболистом». А затем продолжил: «Он всегда мне нравился. И как бы то ни было, его жена работает на моем телевизионном канале».

Возвращаясь в редакцию газеты, где мы оба работали, я, должно быть, сказал что-то вроде: «Значит, Берлускони зарыл топор войны», — потому что мой итальянский коллега встал как вкопанный прямо посреди улицы и посмотрел на меня с крайним изумлением.

— Ты что — правда не понял? — спросил он.

— Что именно?

— Он не зарыл топор. Он сделал предупреждение. Он сказал: «Смотри, Тотти. Помни, что твоя жена работает на мою компанию. Еще одно замечание вроде этого накануне выборов — и ей придется искать новую работу». Любой итальянец понял бы это так.

Использование символов и метафор, бесконечная игра иллюзии и реальности, невозможность докопаться до общепринятой правды — все это одновременно разочаровывает и бесконечно интригует не в последнюю очередь потому, что заставляет задаться вопросом: почему народ, который столько времени тратит на то, чтобы вглядываться в скрытое под масками и фасадами, тем не менее так озабочен внешностью, тем, что на поверхности?

6. Внешность имеет значение

L'unico metodo infallibile per conoscere il prossimo giudicarlo dalle apparenze.

«Единственный безотказный способ узнать ближнего — судить по его внешности».

Антонио Амурри. Qui lo dico e qui lo nego (1990)

Главный герой романа Сандро Веронези «Сила прошлого» (La forza del passato) никогда не ладил с отцом. Прежде всего его покойный отец был — или по крайней мере казался — упертым правым. Однажды герой-рассказчик Веронези вспоминает вечер в 1970-х, когда они смотрели пресс-конференцию Джорджио Альмиранте, который был тогда лидером неофашистского Итальянского социального движения (MSI). Мать пекла торт на кухне.

«Мы оказались с ним вдвоем, лицом к лицу, и казалось, стычка неминуема. Альмиранте говорил, я молчал: пусть отец сделает ход первым, а я уж подумаю, как лучше самому перейти в атаку, однако, как ни странно, вместо того чтобы выдать для начала одну из своих обычных провокаций (например, „так оно и есть, он, конечно, прав“), в тот раз он тоже отмалчивался. Альмиранте уже ответил на четвертый вопрос журналистов, а мы с отцом еще и рта не раскрыли. „Людям, которые надевают под пиджак рубашку с короткими рукавами, доверять нельзя“, — вдруг объявил отец».

Ошеломленный, рассказчик посмотрел на Альмиранте внимательнее. Загорелый лидер MSI выглядел одетым с иголочки, «разве что из-под рукавов его безупречного синего пиджака торчали голые руки, и стоило обратить на это внимание, как весь его лоск куда-то пропадал».

Многие — особенно американцы — любят, чтобы их политики выглядели хорошо. Но итальянцы не просто хотят, чтобы их политики одевались безупречно; итальянцы и итальянские СМИ пристально изучают то, что они называют — используя английское слово — look политиков, то есть то, как они одеты, в поисках ключа к разгадке их настоящей личности. Я помню сравнение, которое заняло целую страницу одной из национальных ежедневных газет, между il look, который предпочитал Сильвио Берлускони, и тем, который продемонстрировал тогда его соперник по борьбе за пост премьер-министра Романо Проди. Сравнение начиналось с галстуков (Берлускони строго придерживался белого узора «птичий гла» на темно-синем фоне, тогда как Проди предпочитал диагональные полоски разных цветов) и постепенно доходило до нижнего белья. Проди предположительно носил свободные «боксеры», в то время как Берлускони предпочитал тесные трусы-плавки. Источник информации об их нижнем белье остался неизвестным.

Как только избирается новый президент, он также подвергается тщательному осмотру с ног до головы. Джорджо Наполитано, первый глава государства — бывший коммунист, представлял определенную проблему, так как его представления о стиле были именно такими, каких можно ожидать от мужчины, разменявшего девятый десяток. Но это не удержало аналитиков от того, чтобы препарировать его look «южанина из культурного среднего класса», начиная со шляпы и заканчивая ботинками. Читателям торжественно сообщили, что недавно избранный президент «предпочитает ботинки черного или коричневого цвета и всегда из натуральной кожи».

Тот же исключительно портновский пристальный взгляд применяют и к зарубежным политикам. Когда американка итальянского происхождения Нэнси Пелоси была избрана спикером палаты представителей, газеты ее «исконной родины» не могли не написать об этом событии с гордостью. Но главная тема, возможно, не вполне соответствовала ее ожиданиям. «Нэнси Д'Алесандро Пелоси, 66 лет, — гласила подпись к большой фотографии леди, только что ставшей самой высокопоставленной женщиной в политике за всю историю США. — Родилась в Балтиморе. Переехала в Калифорнию. Предпочитает одеваться от Armani».

Несколько лет спустя, когда в Великобритании проходило голосование, я сидел за рабочим столом в римской редакции Corriere della Sera, когда зазвонил телефон. В трубке я услышал голос коллеги из отдела политики Guardian.

— Джон, я только что получила чрезвычайно странный звонок от кого-то, кто назвался сотрудником Corriere, — начала она.

— Нет, она действительно наш сотрудник, — сказал я. — Я дал ей твой номер.

— О, какое облегчение, — сказала моя коллега. — Понимаешь, все, что она хотела узнать о кандидатах, — как одеваются их жены. Это было очень странно.

Я пишу это, а передо мной лежит статья, получившаяся в итоге. «Сравнение стилей», — гласит заголовок. На фотографиях шириной в страницу изображены лидеры каждой из партий вместе с супругами. Приводится общее описание их вкусов и стилей. Но, кроме того, маленькими кружочками обведены и увеличены важные детали: Сара Браун, жена лидера Лейбористской партии — «красные туфли на танкетке с плотными синими колготками (€63)»; испанка Мириам Гонсалес Дюрантес, супруга Ника Клегга, кандидата от либеральных демократов — «сумка ручной работы из Бразилии, сделанная из 1000 открывашек от алюминиевых банок (€52)»; Саманта Кэмерон, жена кандидата от Консервативной партии — «кожаный ремень (€33)».

Читателям газеты сообщили, что Кэмерон выбрала недорогие аксессуары, «чтобы выглядеть элегантной, но не привилегированной», и что хотя Браун раскритиковали за плохо сочетающиеся вещи, «некоторые думают, что она выбирает такие сочетания нарочно, чтобы противопоставить себя слишком идеальной Саманте».

Невозможно представить, чтобы какая-нибудь британская газета стала анализировать в таких подробностях чувство стиля кандидатов на итальянских выборах, не говоря уже о стиле их жен. Но, с другой стороны, в Италии то, что можно увидеть снаружи, постоянно изучают, чтобы понять, что же скрывается внутри. Это отчасти объясняет парадокс, о котором я говорил в конце прошлой главы: одна из причин, почему итальянцы придают такое значению внешнему, заключается в том, что они считают его отражением скрытого. И такого вполне можно ожидать от общества, где столь многое сообщается с помощью знаков и жестов.

Ни один народ на планете не выражает себя так же зрелищно, как итальянцы. Жесты — действительно — существуют в любой части мира, некоторые из них интернациональны: мы все понимаем, что имеют в виду, когда соединяют указательный палец с большим. Но только итальянцы могут использовать такое огромное количество разных знаков, каждый из которых имеет строго определенное значение. Иногда, если не слышно разговора, можно понять общий смысл, просто наблюдая за ним.

Есть жесты, обозначающие голод, согласие, несогласие, брак, furbizia, настаивание на своем, отрицание, сладострастие и соучастие. Есть разные жесты, чтобы показать, пьете вы воду или вино. Знаки можно использовать вместо целых предложений, таких как «Увидимся позже» или «Давай ближе к делу». Однажды я взялся составлять список жестов и без труда дошел до номера 97.

Коэффициент жестикуляции значительно меняется от человека к человеку и от ситуации к ситуации. Чем выше градус разговора, тем больше вероятность, что участники будут использовать жесты. И в целом использование языка тела становится менее активным по мере продвижения человека по социально-экономической лестнице.

Например, ваш адвокат едва ли станет задирать подбородок и показывать указательным пальцем в рот, вместо того чтобы просто сказать вам, что, по его мнению, кое-кто жадничает. Но вполне возможно, что, если знакомая ему женщина, красивая и со вкусом одетая, войдет в комнату, ему захочется развести руки ладонями вверх в жесте, который означает «ты выглядишь восхитительно».

Еще одна причина, по которой внешней стороне придают такое значение, — всеобщее восхищение красотой, которое наполняет жизнь в Италии. Если не углубляться в древние времена, итальянцы не могут похвастаться блистательным имперским прошлым. Даже Венецианской республике было очень далеко до Испанской и португальской империй или более поздних империй Великобритании и Франции. Зато в иные времена государства в Центральной и Северной Италии были богаче, чем любое государство в Европе. Кроме того, итальянцы, начиная с Галилео Галилея и заканчивая Энрико Ферми, внесли никак не меньший, чем другие народы, вклад в область научных открытий. Но главное, что они привнесли в развитие человечества, было искусство, особенно изобразительное. Исторически итальянцы выделялись во всем, что касается внешнего, видимого, будь то искусство Ренессанса или современный дизайн автомобилей. Они добились выдающихся достижений в живописи, архитектуре, скульптуре, кино и, конечно, опере, которая дает визуальное выражение музыке. Что касается моды, то тут итальянцы задавали тон еще со времен Шекспира, у которого Йорк в пьесе «Ричард II» говорит:

  • Ведь нынче мы Италии кичливой
  • Во всем, как обезьяны, подражаем
  • И тащимся у ней на поводу[29].

В Италии внешний вид часто бывает важнее некоторых более практических вопросов. Скажем, в других странах реклама компьютеров и прочих технических устройств сосредоточена главным образом на их технических характеристиках и производительности: гигабайтах, пикселях, количестве портов и т. д. Однако реклама, призванная завоевать итальянских потребителей, зачастую даже не упоминает об этом. Одна из них, посвященная продукции тайваньской фирмы Asus, в 2010 году изображала новейший тонкий ноутбук около стоящих в ряд бокалов с шампанским. Сбоку был слоган — «Tech in Style» — причем слово style было напечатано таким огромным шрифтом, что занимало немалую часть страницы.

Во многих других странах женщин-полицейских заставляют коротко стричься из-за риска, что преступник может ухватиться за длинные волосы. В Италии это считается неприемлемым. Здесь вполне обыденно видеть пышные локоны, выбивающиеся из-под фуражки. У полувоенизированных карабинеров есть правило, что волосы должны быть собраны, но это не мешает женской части войск выглядеть на миллион долларов. В полицейском участке недалеко от моей редакции в Риме была одна такая служащая: ее черные, как смоль, волосы были собраны в конский хвост, который струился из-под фуражки и доходил до ложбинки между лопаток.

Несколько лет назад, в середине зимы, одна из газет выпустила статью о том, как справляться с модными дилеммами, возникающими из-за болезни.

Заголовок гласил: «Температура? Я оденусь сексуально. От белья до шарфов: как пережить грипп красиво». В статье был представлен ряд предложений на тему того, как «не потерять самоуважение при первом чихе». Вместе с милыми пижамками и теплыми носками ярких расцветок (вместо «совсем не соблазнительных тапок») в разряд must have попала грелка. Но — читателям настоятельно рекомендовали «выбрать от известного дизайнера». Статья была проиллюстрирована фотографией модели со слегка растрепанными волосами, держащей кружку, вероятно, наполненную чем-то горячим и приятным. Но ткань ее пижамы, расстегнутой до самого пупка, была не плотнее шифона. Если бы у нее действительно была простуда, она вскоре перешла бы в пневмонию.

Итальянские продавцы поразительно много времени и внимания уделяют упаковке подарков. Стоимость покупки не имеет значения: они одинаково готовы возиться и с купленной со скидкой книгой в мягком переплете, и с бриллиантовыми серьгами. Беспечно не обращая внимания на собравшуюся за вами очередь, продавец будет терпеливо загибать уголки, чтобы получить идеальные равнобедренные треугольники; использует оберточную бумагу разных цветов (всегда изысканно сочетающихся между собой) для создания диагональных полос на упаковке и затем перевяжет ее длинной лентой, концы которой будут завиваться изящными спиральками. Только после всего этого вам торжественно вручат готовый сверток.

Тот факт, что дольше всех в современной Италии у власти продержался телемагнат, вполне согласуется с тем, какое значение итальянцы придают тому, что видят. На самом деле Сильвио Берлускони начал свою карьеру не в медиабизнесе. Он начинал застройщиком. Когда ему было чуть за 30, он начал строительство огромного жилого комплекса возле своего родного города, известного под названием Milano Due, или Милан-2. Его первый опыт в телевещании случился, когда он организовал кабельное телевидение для жителей Милана-2. Только после этого у него зародилась мысль разрушить государственную монополию RAI на телевещание в стране, объединив сети местных каналов, которые показывали бы одинаковые программы в одно и то же время. С помощью лидера Итальянской социалистической партии и премьер-министра Беттино Кракси Берлускони стал владельцем трех из семи итальянских каналов — такой степени влияния на СМИ не встретишь ни в одном другом демократическом государстве.

Он обратился к политике после того, как имя Кракси было опорочено участием в скандале и тот бежал из страны. В 1994 году Берлускони объявил, что пойдет на выборы. То, как именно он об этом объявил, задало тон всей его последующей политической карьере. Другой кандидат мог сделать заявление для прессы или объявить о своих намерениях на каком-нибудь престижном мероприятии. Но только не Берлускони! Он разослал по всем основным телеканалам видеозапись, чтобы ее показали в новостях. На записи он сидел за своим рабочим столом так же, как сидят премьер-министры и президенты, когда снимают телеобращения к народу. Выглядело это так, как будто Берлускони уже занял пост. Это впечатление усиливалось его словами: он не говорил банальностей, вроде «входить в политику», «становиться кандидатом» или «бросать вызов другим кандидатам»; нет, он решил, как он выразился, scendere in campo — это спортивный термин, который переводится на английский как «выйти на поле», но в итальянском используется выражение «вступить в бой». В выступлении, которое длилось девять с половиной минут, Берлускони описал себя как сторонника личной свободы, экономического либерализма и политических инноваций.

Последнее из этих заявлений, несомненно, правдиво. Его партия Forza Italia («Вперед, Италия») была не похожа ни на одно ранее существовавшее политическое движение. Она была создана меньше чем за год во многом благодаря Марчелло дель Утри, главе отдела рекламы медиаимперии Берлускони. Первыми официальными лицами Forza Italia были в основном помощники Марчелло дель Утри. Мало кто считал, что у Берлускони есть шансы на победу, когда он начинал свою кампанию, не в последнюю очередь потому, что его главными союзниками были аутсайдер Лига Севера и партия неофашистов, идеологические наследники Муссолини. Но на голосовании, состоявшемся всего два месяца спустя, их никчемный союз одержал решительную победу.

Первое правительство Берлускони просуществовало недолго. Лига Севера, превратившаяся в крайне правую партию, постоянно была не в ладах с неофашистами (несмотря на то, что себя она называла постфашистами) и часто с самим Берлускони. Всего через восемь месяцев лидер Лиги Севера Умберто Босси дал команду своим сторонникам в парламенте перейти в оппозицию, предопределив судьбу правительства. Для Берлускони это стало началом долгого периода политического затишья. Однако в 2001 году, соблазнив Босси снова заключить союз, он одержал победу на выборах и оставался у власти в течение следующих пяти лет.

Немного не добрав голосов на всеобщих выборах в 2006-м, Берлускони вернулся во власть в качестве премьер-министра два года спустя. Начало деятельности его третьего[30] правительства было многообещающим. Но через год после победы на выборах Берлускони оказался замешан в первом из целого ряда скандалов вокруг его личной жизни. После того как обнаружилось, что он посетил вечеринку в честь дня рождения одной целеустремленной танцовщицы, его жена сделала необычное заявление, сказав, что ее муж «больной человек», который «состоит в связях с малолетними». В течение следующих двух лет утверждалось, что премьер-министр Италии проводил в своем palazzo в Риме вечеринки, на которых женщин было в четыре раза больше, чем мужчин; в Интернет попала видеозапись, на которой предположительно запечатлен интимный разговор в постели с проституткой, а также его обвинили в том, что он злоупотребил служебным положением, вызволив из полиции беженку из Марокко Кариму эль-Маруг, которая посещала так называемые вечеринки бунга-бунга на вилле Берлускони недалеко от Милана, когда ей было всего 17 лет[31].

Однако опросы показали, что для итальянского электората важнее была реакция Берлускони на мировой финансовый кризис, который начался в США с обрушения рынка субстандартных ипотечных кредитов в 2007 году и привел к проблемам, с которыми еврозона столкнулась в 2009 году. Одним из основных принципов Берлускони было всегда оставаться оптимистичным. Задолго до того как он вошел в политику, он говорил своим продавцам, что хочет, чтобы они «носили солнце в кармане». Соответственно, его ответом на сгущающиеся тучи было отрицание того, что кризис затронет Италию. В каком-то смысле он был прав: итальянские банки не потрясли такие катастрофы, которые постигли финансовые структуры в США, Великобритании и других местах. Однако в целом ударная волна кризиса сотрясла экономику в Италии сильнее, чем почти в любой другой европейской стране. В 2009 году, когда ВВП Италии упал на 5,5 %, Берлускони продолжал излучать хорошее настроение. Некоторое время эта тактика работала. Но так как безработица росла и банкротства стремительно учащались, все больше итальянцев стали понимать, что их положение не так радужно, как утверждает их премьер-министр.

В то же время инвесторы все больше опасались того, что Италия может объявить дефолт по своим немалым внешним долговым обязательствам. Государство начало поднимать ключевую ставку — сперва понемногу, а затем все быстрее и выше. И все же Берлускони, казалось, физически не мог признать всю тяжесть положения и принять жесткие, но необходимые меры, чтобы справиться с этим положением. На фоне растущей паники на международных рынках в конце 2011 года он ушел в отставку, уступив место «беспартийному» правительству, которое возглавил экономист и бывший европейский комиссар Марио Монти.

Всеобщее облегчение было почти осязаемым. После подачи президенту прошения об отставке Берлускони улизнул из дворца через боковую дверь, чтобы избежать толпы снаружи, которая время от времени взрывалась «Аллилуйя» Генделя. Редко когда премьер-министры уходят с поста при таких унизительных обстоятельствах.

Но, хотя многие его хулители не желают этого признавать, Сильвио Берлускони можно справедливо назвать одним из самых успешных политиков в современном мире. Несмотря на распространенное мнение, что отставка стала концом его политической карьеры, и обвинение в уклонении от уплаты налогов, два года спустя телемагнат все еще оставался ключевой фигурой в общественной жизни страны — и это через 20 лет после вхождения в политику. Ни один итальянец после Муссолини не оставлял такого глубокого личного следа в жизни страны, так же как ни один европейский политик за пределами бывшего Восточного блока не был объектом такого культа личности, как тот, что окружал медиамагната в его лучшие дни.

Даже Шарля де Голля не встречали на политических митингах такими песнями, какие пели сторонники Берлускони. «Menomale che Silvio c'» (примерно «Господи, спасибо за Сильвио»), которая начинается так:

  • C' un grande sogno
  • Che vive in noi,
  • Siamo la gente della libert.
  • Presidente siamo con te
  • Menomale che Silvio c'!
  • «Великая мечта
  • Живет в нас,
  • Мы народ свободы.
  • Премьер-министр, мы с тобой
  • Господи, спасибо за Сильвио!»

Даже у Маргарет Тэтчер не было фан-клуба с веб-сайтом, на котором приверженцы могли заказывать сувенирные футболки, сумки и фартуки. На сайте также была цитата, дающая представление о взгляде на демократию, который имели многие его последователи. Цитата, приписываемая Аристотелю, напоминала посетителям, что «лучше находиться под властью лучшего мужа, чем под властью лучших законов»[32].

Как же он этого добился? Как убедил десятки миллионов итальянцев в том, что он и есть тот «лучший муж», которого им не хватало? Почему они избрали его своим лидером не один и даже не два, а три раза?

На этот вопрос есть несколько ответов. Его оппоненты, выходцы из бывшей ИКП либо из левого крыла Христианско-демократической партии, были идеологически разнородны и склонны к разногласиям. То же самое можно сказать и о Forza Italia с ее союзниками. Левые и левоцентристские партии были представителями двух мировоззрений, потерпевших поражение. Христианская демократия была, пожалуй, не так дискредитирована, как коммунизм после падения Берлинской стены, но в своей итальянской форме она была серьезно скомпрометирована, так как играла ключевую роль в коррумпированной системе, которая управляла страной вплоть до начала 1990-х.

Следующая важная причина успеха Берлускони заключалась в его таланте общаться с электоратом. С самого начала он говорил с избирателями на простом итальянском языке без прикрас, выбирал метафоры из семейной жизни, избегал сослагательного наклонения и использовал лексикон, понятный любому человеку на улице. У него также было неоценимое для политика преимущество: он не казался политиком. С самого начала он изображал себя аутсайдером и во многих отношениях им и остался: как часто замечали его помощники, Берлускони имел наибольший успех, когда действовал спонтанно, неосторожно, беспардонно и с юмором. Его частые оплошности служили только одной цели — убедить возможных сторонников в том, что в конечном счете он «один из них».

Берлускони родился в Милане, в семье, принадлежащей к низам среднего класса, и многих итальянцев с похожим происхождением, особенно тех, у кого было собственное дело, привлекало то, что он, казалось, терпимо относился к уходу от налогов. Он называл себя либералом. Но люди решили, что он предлагает такую свободу, о какой мечтают многие итальянцы, — делать quello che gli pare, то есть все, что он или она хочет. Особенно в сфере уплаты налогов.

Премьер-министр не может, конечно, открыто заявить, что он счастлив закрыть глаза на уход от налогов. И Берлускони этого не сделал. Но он начал думать на эту тему в 2004 году, когда, будучи премьер-министром, посетил церемонию, посвященную годовщине создания Guardia di Finanza, служащие которой выполняют многие функции налоговых инспекторов. «Есть такое правило, которое гласит, что если государство просит у тебя треть того, что ты заработал своим тяжким трудом, это кажется честной просьбой, и ты отдаешь эти деньги в обмен на услуги, — сказал он своим слушателям. — Если же государство просит больше или намного больше, то оно вас разоряет, поэтому вы начинаете изобретать способы избегания или даже уклонения, которые, как вам кажется, находятся в согласии с вашими личными нравственными устоями и которые не заставляют вас чувствовать себя виноватым». Четыре года спустя он заявил, что если «налоги составляют от 50 до 60 %, то это слишком много, и, таким образом, практика избегания и уклонения от их уплаты оправдана». Тем не менее, как это ни удивительно, ни одно из его правительств не снизило налоговое бремя. В 2008 году он выполнил свое предвыборное обещание отменить ненавистный многим налог на недвижимость. Но в целом налоги только росли.

К довершению всего вышесказанного, Берлускони вошел в политику, имея два исключительных преимущества. Во-первых, он был одним из богатейших людей в мире, главой бизнес-империи, область деятельности которой выходила далеко за пределы СМИ. Она включала розничную торговлю, страхование, управление активами и, конечно, спорт (Берлускони принадлежал футбольный клуб «Милан»). По оценкам Forbes, в 2000 году его состояние достигало почти 13 млрд долларов.

Такие деньги могут пригодиться в политике. Год спустя они помогли ему вернуться к власти после всеобщих выборов, перед которыми он, потратив 37 млрд лир (26,5 млн долл.), разослал всем жителям страны свое жизнеописание. Его политические противники неоднократно заявляли, что почти безграничные ресурсы Берлускони помогали ему пережить решающие вотумы недоверия, которые грозили падением его правительствам. В преддверии одного из них не меньше десяти членов палаты депутатов изменили свою позицию в пользу премьер-министра. В 2013 году сенатор, за семь лет до того покинувший левоцентристов, заявил, что Берлускони заплатил ему тогда 3 млн евро. Год спустя бывший премьер, отрицавший это обвинение, был осужден и оштрафован за подкуп.

Другое огромное преимущество Берлускони, безусловно, заключалось в его власти над СМИ. Он вошел в политику владельцем издательского дома Mondadori и еженедельного новостного журнала Panorama; кроме того, через своего брата он контролировал ежедневную газету Il Giornale. Однако важнее всего была власть Берлускони над телевидением.

Итальянцы необычайно зависимы от телевидения, который служит им источником новостной и другой информации. Даже до распространения Интернета как минимум один из десяти итальянцев покупал ежедневную газету. И не далее как в 2014 году, несмотря на вездесущность Сети, широкий опрос показал, что больше половины респондентов узнавали новости преимущественно или только из телепрограмм.

Когда Берлускони был в оппозиции, он мог положиться на поддержку трех каналов, принадлежавших его компании Mediaset. Но, когда он был у власти, он мог также оказывать влияние на три других канала, принадлежащих RAI. Эффект от такой видеократии, как ее назвали, невозможно оценить численно. Но его можно проиллюстрировать.

Например, в 2010 году был проведен опрос с целью определить, как итальянцы оценивают состояние экономики. Один из вопросов с вариантами ответов должен был выяснить, когда за последние годы безработица была выше всего. На самом деле она неуклонно росла, с тех пор как правительство Берлускони начало свою работу за два года до опроса. И тем не менее большинство респондентов выбрали вариант «в 2007 году» — это год, предшествующий тому, когда Берлускони вернулся к власти. Похожее ошибочное восприятие касалось общего состояния экономики. В среднем те, кто принял участие в опросе, сильно недооценивали степень сокращения ее объемов. Только в следующем году итальянцы начали понимать, насколько плачевной была ситуация.

С 1994 года Берлускони и его медиалакеи преуспели в изменении не только восприятия, но и смысла слов. Глава Mediaset начал свою политическую авантюру в очень неблагоприятных условиях. В поисках поддержки он смог привлечь на свою сторону, кроме иги Севера, только неофашистов, изгоев послевоенной итальянской политики. Когда он впервые высказался в их поддержку, большинство людей были поражены.

Поэтому, вместо того чтобы признать, что он возглавил союз с крайними правыми, Берлускони стал называть своих последователей и союзников «умеренными». Его коалиция была «правоцентристской». Сначала люди восприняли это как бессмыслицу и были правы. Но Берлускони и его телеканалы не уставали повторять термины — «moderati… centro destra» — и постепенно, с годами, они стали общепринятыми.

Джанроберто Казаледжио, интернет-гуру и сооснователь «Движения пяти звезд», направленного против истеблишмента, однажды саркастически заметил, что жизнь в Италии времен Берлускони была подобна жизни внутри симулированной реальности из «Матрицы», научно-фантастического фильма 1999 года. Конечно, восприятие событий внутри страны значительно отличалось от такового за ее пределами. И это помогает, как мне кажется, понять один из парадоксов последних лет — почему человек, которого многие в остальной Европе считают фигляром, мог сохранять такой высокий уровень поддержки в обществе, где люди почти одержимы тем, какое впечатление они производят на других.

Многие неитальянцы слышали о bella figura. Но совсем немногие понимают, что это значит на самом деле. Для англоговорящих дело осложняется тем, что ни одно из слов не соответствует в точности английскому эквиваленту. В Великобритании и США понятие красоты почти полностью отделено от понятия добродетели. Однако в Италии они частично совпадают. Bello (bella в женском роде) переводится как «красивый», «миловидный» или «симпатичный». Но это слово также означает «добродетельный», «возвышенный» и «добропорядочный»[33]. «Благодеяние» — это una bella azione.

Что касается слова figura, то его значения лежат в спектре от «картинки» до «впечатления, произведенного на других». Пожалуй, i — самый близкий эквивалент в английском, за исключением того, что figura скорее имеет отношение к тому, кем вы кажетесь другим людям, чем к тому, какого эффекта вы хотите добиться.

Fare una bella figura — значит «производить хорошее впечатление», хотя необязательно визуально. Продавец в магазине, который упаковывал вам подарок, мог бы сказать, что, появившись с большой коробкой мармелада или бутылкой марочного солодового виски[34], вы fare una bella figura (хотя при этом не говорится, что вы произведете еще большее впечатление на хозяев, если ваш подарок будет изысканно упакован; на самом деле вы бы fare una brutta figura, появившись на пороге со своим подарком, хотя и дорогим, но упакованным только в бумажный пакет).

В некоторых отношениях понятие figura близко к дальневосточному понятию «лица». И так как итальянцы в целом согласны с необходимостью не терять лицо, они готовы, так же как китайцы или японцы, зайти далеко, чтобы гарантировать, что и другие его не потеряют. Исполнительного директора, из рук вон плохо управлявшего компанией, обычно не будут открыто ругать на ежегодном общем собрании и безжалостно осуждать в финансовых СМИ. Все заинтересованные лица без лишнего шума согласятся между собой, что он не подходит на эту должность, после чего от него избавятся самым тактичным из возможных способов, так, чтобы он мог сохранить свое достоинство и репутацию.

Благоговейный страх перед facendo una brutta figura в итальянском обществе вездесущ. Это объясняет, почему там так мало прачечных и почему теми немногими, что существуют, пользуются в основном бедные иммигранты или иностранные студенты. И почему итальянцы наносят крем для загара до того, как доберутся до пляжа или бассейна. И почему муниципальные советы в маленьких и больших городах отдают распоряжение, чтобы движение на главной площади регулировали полицейские с самой привлекательной внешностью. И наконец, почему итальянцы выше определенной социальной ступени неохотно пользуются общественным транспортом.

Bella figura — это также и то, ради чего итальянцы обоих полов терпят значительный дискомфорт, соблюдая приличия.

Во всем остальном Средиземноморье, от Испании до Израиля, офисные работники мужского пола справляются с летней жарой, где-то с июня переодеваясь в рубашки с коротким рукавом. Но в Италии это означает риск того, что вас сочтут, как Альмиранте, «немного непристойным». Поэтому, даже когда в конце июля температура подбирается к 40 C, те итальянцы, что носят на работу костюм или пиджак с брюками, упрямо — и охотно — надевают рубашки, которые позволяют им показывать манжеты. Посмотрите на их ноги, и вы увидите, что они носят тяжелые кожаные ботинки (потому что те сохраняют свою форму) и длинные носки (потому что одна из ужаснейших оплошностей в одежде, которую вы можете совершить в Италии, — это показать полоску кожи между верхом носка и каймой брюк). Женщины в это же время обычно носят обтягивающие топы и облегающие фигуру юбки или брюки. Как и мужчинам, им вряд ли удобно. Но они чувствуют себя facendo una bella figura, а это куда важнее какого-то комфорта.

Та же самая потребность в одобрении со стороны окружающих, возможно, объясняет резко возросший спрос на услуги пластических хирургов. Международная статистика в этой области крайне неоднородна, но цифры, взятые из доклада, подготовленного для Международного общества эстетической пластической хирургии (ISAPS) и основанного на статистике за 2010 год, говорят о том, что итальянцы демонстрируют исключительную готовность подвергнуть себя процедурам по улучшению внешности. Среди 25 стран Италия была второй (после Греции) по числу пластических хирургов на 100 000 жителей и третьей (после Южной Кореи и Греции) по количеству процедур — хирургических и нехирургических — по отношению к численности населения. В 2010 году в Италии было проведено на 30 % больше косметических процедур, чем в США. Франция, Испания и Германия остались далеко позади, а в Британии этот показатель оказался в четыре раза ниже, чем в Италии.

Эти цифры еще более удивительны потому, что они относятся к стране, в которой, как считают многие, необычно много красивых мужчин и женщин. Я, например, поражен тем, сколько итальянок прошли процедуру по увеличению губ. Последствия этих процедур, к сожалению, очень хорошо видны; многие из них были, похоже, сделаны дешево и недобросовестно. Это вдвойне печально, потому что, скорее всего, они вообще не были нужны: у большинства итальянок красивые, полные губы, которые не требуют никакой коррекции.

В связи с этим на ум приходят страдающие анорексией девочки-подростки, которые смотрят в зеркало и, несмотря на свою худобу, видят в нем толстух. И, если верить исследованию, проведенному для американской фирмы Herbalife, именно так смотрит на себя как минимум один из семи итальянцев. Согласно данным опроса 2005 года, 40 % итальянцев считали себя полными, хотя только 26 % действительно имели лишний вес.

По большей части зацикленность на bella figura довольно безобидна. Можно сказать, что она украшает людей и делает жизнь в Италии более привлекательной и приятной. Есть что-то в ментальности bella figura от необходимости подстраиваться под других членов общества. В некоторых отношениях она компенсирует то, что итальянцы называют menefreghismo[35] — наплевательское отношение к другим людям.

Однако ментальность bella figura также указывает на глубоко скрытое чувство незащищенности, странно сочетающееся с menefreghismo, которое отражает историческую уязвимость итальянцев и хрупкое чувство национальной идентичности. Кроме того, следствием благоговения перед bello является презрение, избегание и сокрытие всего brutto — или, скорее всего, что таковым считается.

Могут пройти месяцы или даже годы, но рано или поздно вы заметите кое-что странное: на улицах, в барах и ресторанах Италии люди с ограниченными возможностями встречаются почти так же редко, как рыжеволосые. В крупных городах, конечно, есть инвалиды, просящие милостыню. Но это почти всегда иностранцы. И то же самое можно сказать о туритах, которых возят в инвалидных колясках.

Так где же итальянцы с очевидными физическими недостатками? Где все слепые и парализованные? И где среди этих красивых людей итальянцы, страдающие синдромом Дауна или церебральным параличом? Печальная правда в том, что многие из них сидят дома, чтобы их не видели, — в одних случаях из-за чувства стыда, неловкости и смущения их родственников, а в других — из-за отсутствия необходимых условий для людей с ограниченными возможностями в обществе, которое, похоже, никогда о них не заботилось.

«Невидимость» инвалидов в Италии, как и многого другого в обществе, отчасти объясняется также огромным влиянием Римско-католической церкви. Идеи, возникшие в Средневековье, хотя и давно признаны несостоятельными, продолжают оказывать свое влияние. И одна из них гласит, что физический недостаток — это наказание от Бога.

В Италии невидимы не только инвалиды. Мой личный опыт и опыт друзей говорит, что итальянцы исключительно неохотно показываются на людях, когда они серьезно или неизлечимо больны. Также можно заметить, как мало женщин на последних месяцах беременности появляются вне дома. Это парадоксально, поскольку беременность в Италии окутана изрядным количеством поощряющей риторики. К женщинам, ожидающим ребенка, обращаются как к находящимся in dolce attesa («в сладком ожидании»); эту фразу используют не только заботливые престарелые родственники, но и работники аэропорта, объявляя, что беременные могут проходить без очереди. К будущим матерям как в теории, так и на практике относятся с благоговением, ведь они несут в себе самый ценный из всех даров — жизнь.

7. Жизнь как искусство

L'unica gioia al mondo cominciare. E' bello vivere perch vivere cominciare, sempre, ad ogni istante.

«Единственная радость на свете — это начинание. Жизнь прекрасна, потому что жизнь — это начинание, всегда, в каждый миг».

Чезаре Павезе. Il mestiere di vivere (1952)

Тайсон был сущим бедствием на четырех лапах.

Зверь с огромной пастью, предки которого были выведены для собачьих боев. К сожалению, никто не смог объяснить Тайсону, что те дни давно минули. Он готов был наброситься на любую собаку в районе. Его владельцы заверили нас, что он вполне дружелюбен с людьми. Но эта verit потеряла убедительность, когда моя жена однажды попробовала его погладить и едва успела отдернуть руку.

Другим, пожалуй, трудно было найти в Тайсоне что-то хорошее. Но хозяева его обожали. Когда он постарел и одряхлел, они стали уделять ему еще больше внимания. Трудно преувеличить их самоотверженную преданность своему питомцу.

Со временем стало трудно отгонять от себя мысль, что, возможно, Тайсону было бы лучше, если бы они избавили его от мучений. Вечер за вечером они выводили его на улицу — едва способного стоять, уж не говоря о том, чтобы ходить — и бесконечно терпеливо подбадривали его, чтобы он двигался вперед, переставляя одну дрожащую лапу за другой. В конце концов, и это стало невозможно, и Тайсона усыпили.

Этот случай никак не назовешь исключительным. Мой знакомый ветеринар-иностранец сказал, что итальянцы значительно менее охотно, нежели, например, британцы или американцы, соглашаются усыпить своих питомцев. Другими словами, они распространяют на животных убеждение, имеющее в Италии огромный вес: жизнь столь драгоценна, что ее нужно продлевать и защищать во всех обстоятельствах и до последнего.

Одно из проявлений этого убеждения можно видеть в неприятии смертной казни. Неважно, насколько итальянский политик консервативен в других вопросах, он или она будет, как самый ярый радикал, возмущаться казнями, которые так распространены в США. Время от времени журнальная статья или телепередача рассказывает о деле какого-нибудь несчастного американца, приговоренного к смертной казни, и это оборачивается национальным скандалом в Италии. Часто виновность приговоренного вызывает сомнения. Но не всегда. После того как дело становится достоянием общественности, на, несомненно, ошеломленного губернатора штата обрушивается шквал бумажных и электронных писем, и чем ближе становится момент казни, тем все большее давление оказывается на политиков в Италии и итальянских дипломатов в Вашингтоне, чтобы они добились отсрочки исполнения приговора. Когда, как это обычно бывает, кампания оказывается напрасной, вся страна испытывает возмущение. Как бы ни были разобщены итальянцы в других вопросах, в таких случаях они почти единодушны.

Почему? Очевидный ответ — из-за Римско-католической церкви, которая учит тому, что жизнь неприкосновенна. Но правильный ли это ответ? «Теология жизни» — сравнительно недавняя эволюция во взглядах церкви, которая была необходима, чтобы ее отношение к смертной казни соответствовало ее же доктрине по таким вопросам, как контрацепция, искусственное оплодотворение и исследования стволовых клеток. Однако в бывшей Папской области казни были обычным делом, и государство Ватикан отменило их[36] лишь в 1969 году — на 123 года позже, чем Мичиган — первый американский штат, принявший такой закон.

Скорее можно утверждать, что, поскольку итальянцы оказали такое огромное влияние на католическую церковь, это их восторг и благоговение перед жизнью изменили церковное учение, а не наоборот. Первой страной в современном мире, отменившей смертную казнь, стало итальянское государство — Великое герцогство Тосканское. Это было в 1786 году. День, когда смертные приговоры исчезли из его Уголовного кодекса, 30 ноября, в 2000 году объявили в Тоскане официальным праздником. Правителем Тосканы в то время был австриец, но на реформу его вдохновил итальянец Чезаре Беккариа, который претендует на звание первого в мире пенолога. Недолго просуществовавшая Римская республика была следующим государством, покончившим с казнями (это произошло в 1849 году), и ненамного отстала от нее Республика Сан-Марино.

Уверенность в том, что жизнь драгоценна, сочетается у итальянцев с решимостью прожить ее на полную катушку. Предпринимается все возможное, чтобы сделать мирскую жизнь как можно более приятной, свести до минимума все скучное и сгладить острые углы действительности.

Лесть пропитала все вокруг. Представьте, что вы только что сели в римское такси и хотите попасть на улицу, которую не все знают. Вы говорите водителю ее название, и он отвечает что-то вроде: «Я знаю: она проходит между виа Сеттембрини и виа Феррари». Житель Лондона в такой ситуации мог бы произнести: «Именно». Житель Нью-Йорка сказал бы: «Правильно». Но в Италии вас определенно сочтут скупым на слова, если вы не воскликнете «Bravo!» — эквивалент выражения «Молодец!», который буквально переводится как «умелый». Водитель польщен, и теперь на нем лежит обязанность сделать оставшуюся часть поездки как можно более приятной. Точно так же про всех женщин автоматически говорят belle, а про по-настоящему красивых — bellissime.

Этот поистине итальянский талант хорошенько приправить жизнь медом щедро применяется в течение всего года. Но, пожалуй, на первый план он выходит во время Великого поста, производя наибольший эффект. В католической традиции это должны быть самые мрачные 40 дней в году — время покаяния и самоограничения в память о суде над Иисусом и о его мучительной смерти. Однако в Италии они никогда не кажутся такими уж хмурыми.

Как и во многих других странах, в Италии проходит карнавал — короткий период, когда можно побаловать себя перед долгими неделями воздержания. Это время, когда на улицах можно увидеть маленьких детей, наряженных в разнообразные причудливые костюмы: кто-то одет принцессой, кто-то вампиром, супергероем, пиратом. В зависимости от года карнавал выпадает на разное время в период от начала февраля до начала марта; наряды детей привносят яркие краски в один из самых унылых сезонов.

Carnivale, как и любой другой праздник в итальянском календаре, приносит с собой множество сезонных деликатесов, таких как sfrappole (тонкие полоски теста, обжаренные и посыпанные сахаром) и castagnole, или frittelle (небольшие пончики посыпанные сахаром и наполненные заварным кремом). Эти калорийные лакомства должны исчезать с витрин магазинов, как только начинается Великий пост, и все же они остаются, чтобы искушать вас, в течение нескольких недель после Пепельной среды и начинают исчезать только, когда День Святого Иосифа уже совсем на носу.

Праздник в честь мужа Девы Марии всегда выпадает на Великий пост и считается у католиков днем воздержания, в который нельзя есть мясо. Но — по крайней мере на юге от Рима и ниже — это лишение отчасти компенсируется появлением на столе zeppole: пирожных с кремом, часто посыпанных цукатами. К тому времени, как последний zeppole будет съеден, поститься останется всего ничего.

Однако, до того как пост завершится, нужно пережить самый гнетущий день церковного календаря — Великую пятницу, когда с алтарей снимают все украшения, священники одеваются в черное, а колокола молчат. Этот самый горестный день является официальным выходным во многих странах, которые итальянцы считают полуязыческими, включая Великобританию, Данию и Швецию. Также он является государственным праздником в нескольких других странах, где христианство — не самая распространенная религия, в том числе в Индонезии. Но в Италии это просто еще один день. Магазины работают, так же как банки и театры. И сложно не задуматься: не потому ли, что Великая пятница — это день года, который итальянцы считают самым brutto?

Но, как только он пережит, народ готов к Пасхе и празднованию Воскресения Христова, к шоколадными яйцам и целому ряду новых сезонных лакомств, таких как colomba — пасхальный пирог в форме голубя, неаполитанская pastiera и pizza pasquale — сырный бисквит, который готовят в Умбрии и других частях Центральной Италии.

Другими словами, жизнь приятно возвращается к норме. Ведь во многих отношениях нормальная жизнь в Италии — по крайней мере в последние десятилетия — определенно приятна: красивые города и деревни, изящная одежда и, конечно, хорошая погода.

«Pi tosto che arricchir, voglio quiete» («Больше, чем богатства, я желаю покоя»), — писал поэт Ариосто. И значительная часть его соотечественников с ним согласна. Итальянцы, конечно, не ленивы. Многие трудятся не покладая рук, особенно на семейных предприятиях. Однако редко бывает, чтобы они считали работу чем-то иным, кроме неизбежного зла. Опрос, проведенный в 2006 году еженедельным новостным журналом Panorama, показал, что две трети итальянцев перестали бы работать, если бы им была гарантирована сравнительно скромная денежная сумма: 5000 евро в месяц. Уход на пенсию представляется им замечательным событием. Похоже, им совершенно чуждо то беспокойство, которые испытывают по этому поводу англосаксы. Я знаю немало итальянцев, ушедших на пенсию, и иногда случайно сталкиваюсь с ними на улице или в редакции, когда они приходят навестить бывшее место работы. Ни разу ни от кого из них я не слышал ничего, кроме выражения неприкрытой радости от того, что они больше не работают.

Я трудился в двух разных итальянских газетах, и ни в одной из них не делалось почти ничего, чтобы сделать работу приятнее. Казалось, там царило всеобщее принятие того факта, что это было бы напрасной тратой сил. Кроме, пожалуй, небольшого фуршета на Рождество, там не проводилось никаких мероприятий, подобных тем, что в британских и американских офисах призваны поднимать корпоративный и командный дух. Что самое удивительное, не было также никаких проводов. Когда сотрудникам приходило время выйти на пенсию, они просто исчезали. Сегодня они на рабочем месте, а на следующий день их уже нет. Никаких маленьких вечеринок в кабинете босса, чтобы сказать им: «Спасибо и всего самого лучшего в будущем»; никто не скидывается на прощальный подарок, и даже на доске объявлений не появляется никакого оповещения, чтобы хотя бы зафиксировать тот факт, что после 10, 20 или даже 30 лет работы в компании Джулио или Джулия нас покидает. Он или она просто уходили. Как Снарк у Льюиса Кэрролла, они «без слуху и духу пропадали».

Все это вполне соответствует тому четкому разделению между работой и досугом, которого придерживается большинство итальянцев. Я иногда беру с собой на обед какой-нибудь отчет или другой документ, чтобы почитать в свободное время за едой. В таких случаях ко мне не раз обращались итальянские коллеги, выражая беспокойство, смешанное с неодобрением.

«Знаешь, это очень плохая привычка», — сказал мне один из моих руководителей, когда увидел, как я листаю бумаги за перекусом в кафе-ресторане рядом с редакцией. Обед, как и другие приемы пищи, — это священное время, когда сидящие за столом должны сосредоточиться на еде и вине, которые стоят перед ними, или наслаждаться разговором.

Если досуг просто ценится итальянцами, то ежедневное наслаждение пищей почитается священным. «Однажды я случайно услышал в итальянском поезде разговор двух бизнесменов, не знакомых друг с другом, — пишет британский кулинарный автор Элизабет Ромер. — Все двухчасовое путешествие они горячо обсуждали свои способы приготовления spaghetti alla carbonara и разные соусы для пасты». Любой, кто пожил в Италии, с этим сталкивался. В каком-то смысле кухня для итальянцев — то же, что погода для британцев: подходящая тема для разговора между незнакомцами, не столь рискованная, как политика, религия или футбол. Но не всегда. Иногда можно услышать горячие споры, предметом которых — если подойти поближе и послушать — оказывается, например, использование pancetta dolce (некопченого бекона) в противовес pancetta affumicata (соответственно, копченого). Если же вопрос стоит об использовании вместо панчетты guanciale, которая делается из свиных щек, то спор может стать по-настоящему ожесточенным. В Центральной Италии есть люди, которые, кажется, скорее готовы потерять месячный заработок, чем признать, что bucatini all'amatriciana могут быть приготовлены с чем-либо, кроме свиных щек.

Отчасти дело тут в отождествлении кухни и семьи. Рецепты передаются от матери к дочери и становятся связующим звеном в семье. Еда также играет важную роль в укреплении семейных связей. Независимо от дел дети должны быть во время ужина за столом. Именно здесь обсуждается прошедший день, решаются проблемы и высказываются жалобы. Когда дети вырастают, по воскресеньям они должны быть за обеденным столом у мамы. В городах можно сверять часы по пробкам на дорогах, которые образуются в воскресенье перед обедом, когда семьи едут в дом родителей, обычно останавливаясь по дороге, чтобы купить на десерт торт или пирог.

Роль стола в жизни итальянцев неустанно подчеркивается в разнообразной рекламе и даже отражена в грамматике языка. Il tavolo — это слово для физического объекта, тогда как la tavola — то же слово, но в женском роде — невозможно перевести на другой язык. Его коннотации включают еду и ее приготовление, качество и процесс приема пищи, а также — что самое главное — удовольствие от него. Il tavolo — это предмет мебели, на котором находятся тарелки и столовые приборы. La tavola означает опыт, в котором фарфор и стекло, ножи и вилки играют очень небольшую, сугубо функциональную роль. Когда, например, итальянцы говорят о радостях хорошей еды и выпивки, они говорят о «i piaceri della tavola».

Впрочем, даже сами итальянцы лишь совсем недавно стали считать итальянскую кухню особенной, а не второстепенной по отношению к французской. Джузеппе Преццолини, писатель, впервые разделивший соотечественников на furbi и fessi, заметно опередил свое время — по крайней мере если учитывать взгляды за пределами страны, — когда в 1954 году задался вопросом: «Что слава Данте в сравнении со славой спагетти?» Еще по крайней мере 15 лет после этого в мире принято было считать, что итальянская гастрономия — это всего лишь дешевое, грубое вино в оплетенных соломой бутылках и горки пасты, выставленные на клетчатую скатерть.

В изменении восприятия итальянской кухни сыграло роль несколько факторов. Одним из них стало значительное улучшение качества итальянских вин. Другим было распространившееся увлечение средиземноморской диетой. В прежние времена иностранные путешественники с сожалением и пренебрежением отмечали недостаток яса в питании итальянцев. Животные жиры и белки считались престижной пищей, и никто не думал, что они вредны. Человек, сделавший больше, чем кто-либо другой, чтобы перевернуть это представление, — американский физиолог Ансель Кис, обнаруживший связь между потреблением насыщенных жиров и заболеваниями сердца. В 1975 году он и его жена Маргарет опубликовали книгу «Питаться правильно и сохранять здоровье», в которой предлагалась изысканная диета, основанная на оливковом масле, овощах, бобовых и рыбе[37]. Но, вероятно, самым важным фактором стал тот, что итальянские блюда довольно просты в приготовлении — благодаря этому они постепенно завоевали большую популярность, так как люди стали стремиться есть вкусно и дома, и в ресторанах и гостиницах.

Однако воспроизвести в Бирмингеме или Бостоне вкусное блюдо, которое вы попробовали на памятном вечере в Тоскане или на берегу залива в Неаполе, не так уж просто. Итальянская кухня больше, чем любая другая из получивших международное признание, обязана своему успеху не сложным соусам или хитрым специям, а исключительно качеству ингредиентов. Совершенно обычное блюдо — скажем, ригатони с соусом из томатов и базилика — можно превратить в изысканный гастрономический опыт, если пассата (протертая мякоть томатов), обычно используемая в ее приготовлении, будет хорошего качества. Даже сегодня многие семьи, живущие в городах Италии, заготавливают пассату собственного приготовления из томатов, выращенных ими или их родственниками на своей земле.

Эта тесная связь между качеством пищи и ингредиентов стала основой философии движения Slow Food, возникшего в 1986 году в знак протеста против открытия «Макдоналдса» рядом с Испанской лестницей в Риме. Slow Food ставит своей целью сохранение местных кулинарных традиций и использование выращенных здесь же овощей и мяса. Это не вполне движение за органическую пищу, но многие рестораны, которые придерживаются его принципов, используют органические продукты и вина. Это движение насчитывает более 100 000 членов примерно в 150 странах мира. В 2004 году основатель движения, кулинарный журналист Карло Петрини, учредил в своем родном городе Бра, недалеко от Турина, Университет гастрономических наук. Он является частью комплекса, включающего также ресторан с мишленовской звездой и гостиницу. Среди изучаемых в университете предметов — диетология, химия вкуса, а также история, эстетика и социология пищи.

Фастфуд, напротив, не получил в Италии особого распространения. По всей стране можно насчитать всего 450 ресторанов «Макдоналдс», в отличие от Франции или Британии, где при сравнимой численности населения их больше 1200. Что касается сети Starbucks, то она даже не рискнула прийти в Италию. Ее заведения есть более чем в 60 странах за пределами Соединенных Штатов, в том числе в Германии, Франции и Испании, где местный кофе имеет высокое качество. Но в Италии нет ни одного! Отвечая на вопрос почему, генеральный директор компании Говард Шульц однажды сказал, что это решение связано с нежеланием иметь дело с «политическими вопросами и экономическими проблемами» Италии.

Некоторые итальянские продукты и блюда известны уже многие века. В 1570 году Бартоломео Скаппи, повар папы Пия V, писал, что лучшие сыры в Италии — это пармезан и марцолино, оба из которых и сейчас можно найти в любом продуктовом магазине страны. Он также упоминал Casci Cavalli — сыр, который теперь известен под названием Caciocavallo и производится на юге страны.

Неаполь уже в те времена был известен блюдом из теста «не больше дюйма шириной без верхнего слоя», которое местные называли pizza. Однако слова могут быть обманчивы: в Италии многие названия использовались в прошлом для обозначения блюд и продуктов, которые сегодня именуются совсем иначе. Когда у Боккаччо в «Декамероне» шутник Мазо дель Саджио описывает гору в Стране Басков, сделанную «целиком из тертого пармезана, [на которой] живет народ, который не делает ничего, кроме макарони и равиоли», он имеет в виду вовсе не то, что можно найти в современной траттории. Его макарони, скорее всего, были клецками из сушеных измельченных бобов, а равиоли — котлетами. Также персонаж Боккаччо говорил о «струях "Верначча"», но было ли у этого напитка что-то общее с легким, свежим вином, которое подают в Тоскане в наши дни, узнать невозможно. «Орвието», например, в наши дни по большей части сухое, но веками было сладким, как мед.

Оливковое масло, конечно, существовало в Италии столетия и даже тысячелетия назад. Но до относительно недавнего времени во многих регионах оно было роскошью. Большинство итальянцев в Средние века использовали для приготовления пищи свиной жир. А начиная с XV века как в Южной, так и в Северной Италии стало набирать популярность сливочное масло.

Точно так же паста всегда была частью итальянской кухни, но только недавно получила господствующую роль и распространение, которые имеет сегодня. Самым старинным видом пасты считается лазанья, которую готовили в Древнем Риме, хотя и немного не так, как сегодня. Сухая паста, похоже, была изобретена отдельно, в Северной Африке, как походная еда для караванов в пустыне. Вероятно, она была завезена в Сицилию мусульманскими завоевателями острова. В рукописи 1154 года марокканский географ и ботаник, известный под именем aль-Идриси, описывает процветающее производство пасты недалеко от Палермо, которое экспортировало свои изделия в мусульманские и христианские страны. Среди них была похожая на струны паста, известная под названием itrija. Для мореплавателей сухая паста была не менее удобна, чем для погонщиков верблюдов, поэтому едва ли удивительно, что вскоре она появилась в Генуе. Впервые ее упоминание встречается в документе, датируемом 1279 годом. Производство вермишели, которая так и осталась фирменным генуэзским блюдом, началось к XIV веке. Тем не менее еще долго употребление пасты ассоциировалось с сицилийцами, и только в XVIII веке прозвище mangiamaccheroni постепенно закрепилось за неаполитанцами. К 1785 году в Неаполе было 280 магазинов, торгующих пастой.

С самого начала в качестве приправы к пасте использовался тертый сыр, однако удачным дополнением считались также сахар и корица. Пасту часто готовили довольно разными способами: варили в бульоне или в молоке, а не просто в воде. В своем исследовании итальянской кухни Альберто Капатти и Массимо Монтанари цитируют раннего кулинарного писателя, который был твердо уверен, что «макароны нужно варить в течение двух часов».

Также и томатный соус стали добавлять только сравнительно недавно. Томаты, которые, скорее всего, попали в Италию из Испании, получили свое название pomo d'oro, или «золотое яблоко», не позднее 1568 года. Но итальянцы — как и многие другие, включая американцев — относились к ним с огромным недоверием, так что их вхождение в итальянскую кухню происходило очень медленно. Первое упоминание томатов в письменном рецепте появляется в конце XVII века. Зато в течение последующих 100 лет томаты заняли прочное место в неаполитанской кухне. Однако в Центральной Италии до самого конца XIX века было больше принято использовать для придания блюду «пикантности» agresto — сок из незрелого винограда.

Продукт из Нового Света, который завоевал популярность быстрее всего, — это кукуруза. Ее вскоре стали выращивать в Венето и использовать для приготовления уже существовавшего блюда, поленты, которую до этого готовили исключительно из гречки.

Как заметили многие иностранцы, итальянская еда замечательно помогает утешиться, и это ее качество стало не лишним многие для самих итальянцев. Один из персонажей получившего награду фильма «C'eravamo tanti amati» («Мы так любили друг друга») режиссера Этторе Скола называет спагетти «отличным утешением в любом горе, даже лучше любви». А в течение многих веков, как я рассказывал в начале этой книги, итальянцам часто требовалось утешение.

Войны и внутренние раздоры, которые часто приводили к лишениям, немало способствовали разнообразию итальянской кухни. Использовать в салатах рукколу (eruca sativa) — кулинарная мода, пришедшая в англосаксонский мир только в 1990-х — стали во время Второй мировой войны и после нее, когда итальянцы искали съедобные травы, чтобы прокормиться. Как писали Капатти и Монтанари, «изобретенные в голодные времена способы употреблять в пищу все, что только можно, например печь хлеб из диких ягод и виноградных косточек или варить суп из корней кустарника и трав из соседней канавы, подробно описанные во многих средневековых и современных хрониках, ясно свидетельствуют о трудностях народа, который постоянной жил под угрозой внезапной катастрофы».

В свете этой непрекращающейся эволюции итальянской кухни забавно наблюдать, как подозрительно сегодняшние итальянцы относятся к любым кулинарным нововведениям. Шефы дорогих ресторанов и пятизведочных гостиниц в крупных городах могут позволить себе импровизировать и экспериментировать, но дома, в баре на углу или местной траттории максимум одобрения встретит блюдо, в точности повторяющее приготовленное на прошлой неделе, в прошлом месяце и в прошлом году.

Меня всегда поражает удивительное множество изобретательных начинок, которое можно встретить, зайдя в закусочную с сэндвичами, которой владеют итальянские иммигранты или их потомки в Лондоне или Нью-Йорке. Но в самой Италии, за исключением некоторых, стремящихся быть в тренде заведений, они абсолютно предсказуемы: ветчина с моцареллой, моцарелла с томатами, томаты с тунцом, тунец с артишоками и т. д. Все они восхитительны. Но всегда одни и те же.

К национальным кухням многие итальянцы до сих пор относятся с глубоким недоверием — до такой степени, что многие этнические рестораны существуют по большей части для обслуживания иммигрантов. Китайская кухня считается приемлемой: «Куда бы нам пойти, где было бы дешево и уютно?» Точно так же многие британцы до сих пор относятся к индийской кухне. Но ведь китайская кухня в чем-то похожа на итальянскую: китайские пельмени напоминают равиоли, а лапша — фетучине или лингуине. Пожалуй, единственный вид заимствованной еды, который стал популярен в Италии, — это совершенно экзотические суши. Но даже при этом подсчеты, основанные на данных, полученных через Trip Advisor, показывают, что в Риме рестораны японской кухни составляют 1,5 % общего числа, а все рестораны национальной кухни — меньше 6 %. В космополитичном Милане их 17 %, а в Неаполе — 7 %.

Точно так же большинство покупателей до сих пор с глубоким подозрением относятся к импортным продуктам, поэтому производители всегда, когда только можно, подчеркивают, что их товар был изготовлен или выращен в Италии. Моя знакомая, родившаяся в англо-итальянском браке, однажды рассказала мне, как ребенком ее отправили на лето к бабушке в Италию. Вскоре после ее приезда ее nonna обнаружила, что она привезла с собой банку арахисового масла. Взяв ее в руки, бабушка повернулась к внучке с выражением бесконечной жалости на лице. «Figliola mia, — сказала она. — Ma come ti sei ridotta».

Перевести это в точности невозможно, но если приблизительно: «Моя дорогая девочка, до чего тебя довели?!»

Десятилетия спустя после введения единого рынка ЕС на полках итальянских супермаркетов почти не увидишь иностранных продуктов. Вы, конечно, найдете немного немецкого пива и случайную пачку французского или голландского сыра. Но все остальное будет заключено в крошечной секции экзотических продуктов, где иностранцы могут удовлетворить свои чужеземные пристрастия к таким изыскам, как ростки бамбука и солонина.

Недостаток хороших иностранных сыров особенно удивителен, поскольку это одна из очень немногих областей, в которых вклад Италии в гастрономию можно назвать скромным. Есть, конечно, моцарелла и пармезан, но они используются скорее для приготовления блюд, чем для того, чтобы употреблять их сами по себе. Кроме горгонзолы и нескольких других, таких как марцолино, итальянские сыры довольно скучны. То же можно сказать и об Испании, даже несмотря на то, что в последние годы испанская сыроваренная промышленность значительно продвинулась. Обе страны граничат с Францией, которая в этой области, несомненно, не имеет равных. Но если в испанском супермаркете вы найдете целый прилавок, заполненный сырами из Франции и, более того, из многих других европейских стран, то в большинстве итальянских супермаркетов вам повезет, если вы найдете кусок эдама и несколько пачек бри и камамбера. Однажды в отделе сыров и охлажденного мяса в тосканском супермаркете я попросил фету, которую до того момента считал исконно греческой. «Хороший сыр, — сказал продавец, заворачивая ее, — итальянский».

Я знаю нескольких вполне современных в других отношениях итальянцев, которые напрочь отказываются есть любую пищу, кроме итальянской. Один мой знакомый итальянец, который ест иностранную пищу, поехал несколько лет назад в туристическую поездку по Франции. Французы назвали бы его bon vivant. Я точно знаю, что на еде и напитках он не экономит. Когда он вернулся, я спросил у него, как прошла поездка.

«Хорошо», — сказал он. Он съездил на север до Нормандии, потом через Париж отправился на юг до Бретани, потом через всю страну в Лион, откуда, следуя течению Роны, доехал до Прованса. «Получил массу удовольствия, — добавил он. — Невозможно хорошо поесть, но все же…»

А вот другой случай: нас с женой пригласили на ужин к французской даме, живущей в Риме. Всем гостям было по 30 или 40 с небольшим. Несколько из приглашенных друзей были из мира искусства. Это было, пожалуй, самое современное и космополитичное общество, какое только можно найти в итальянской столице. Женщина, сидевшая рядом со мной, была хранительницей государственной коллекции. Когда подали первое блюдо — изысканную смесь бобов, томатов и лука, — она раскрыла рот от неожиданности: «Но где же паста?»

Наша хозяйка объяснила, что во Франции не принято подавать пасту, однако в остальной части ужина будет много углеводов в виде хлеба и картофеля. Хранительницу это не подбодрило. Она едва прикоснулась к первому блюду, попробовала второе и провела остаток вечера с несчастным и, конечно, довольно голодным видом.

Именно такое упрямое следование традиции помогло сохранить целостность и своеобразие итальянской кухни. Но во многих других областях жизни его последствия оказались весьма плачевными — в особенности в экономике.

8. Ньокки по четвергам

E debbasi considerare come non cosa pi difficile a trattare, n pi dubia a riuscire, n pi pericolosa a maneggiare, che farsi capo ad introdurre nuovi ordini. Perch lo introduttore ha per nimici tutti quelli che delli ordini vecchi fanno bene, et ha tepidi defensori tutti quelli che delli ordini nuovi farebbono bene.

«А надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые».

Никколо Макиавелли. Государь (1513)[38]

Иностранные корреспонденты рано или поздно постигают умение отличать взрывы бомб от громких выхлопов машин, а выстрелы от фейерверков. И то, что я услышал утром в Риме, совершенно точно было пистолетными выстрелами. Но это был один из тех славных весенних деньков, когда сложно поверить, что на свете может происходить что-то плохое, тем более в конце улицы, где вы живете. Несколько секунд я отказывался верить собственным ушам. Затем последовали крики и беспорядочный гвалт.

Около 8 часов утра 20 мая 1999 года Массимо д'Антона, профессор, преподававший трудовое законодательство в университетах Рима и Неаполя, шел на работу, когда его застрелили члены возрожденных Красных бригад. Убийца выстрелил в 51-летнего преподавателя по крайней мере девять раз, в том числе в сердце. Преступлением, которое в глазах новых Красных бригад совершил д'Антона, была разработка для бывшего тогда у власти левоцентристского правительства закона, направленного на повышение мобильности итальянского рынка труда путем упрощения процедуры принятия на работу и увольнения работников.

Его место занял ругой университетский преподаватель, Марко Биаджи. В 2001 году он стал советником в новом правоцентристском правительстве Сильвио Берлускони. В следующем году он также был застрелен на улице Красными бригадами.

Убийства д'Aнтона и Биаджи самым кровавым образом продемонстрировали, какие опасности подстерегают любого — правого или левого, кто попробует проводить в Италии радикальные изменения. Можно сказать, что реформы трудового законодательства — особый случай: оно напрямую влияет на жизнь и средства к существованию миллионов, и неудивительно, что на попытку изменить его так остро реагируют крайне левые активисты и скрывающиеся за их лозунгами террористы. Однако в других странах либерализация рынка труда прошла без убийств, а любой, кто приезжает жить в Италию, очень скоро понимает, что страх изменений и стремление обезопасить себя от них образуют канву итальянской жизни.

Рано или поздно люди, переехавшие в Рим, замечают, что почти в любом заведении общественного питания в столице — от дорогих ресторанов до скромных tavola calda (закусочных с самообслуживанием) — по четвергам в меню присутствуют ньокки (клецки, обычно приготовленные из муки или картофеля либо из того и другого сразу). И в большинстве случаев их не найти в меню в любой другой день недели. Это один из тех успокаивающих ритуалов, которые так характерны для Италии: каждый четверг вы идете обедать, и официант говорит вам с лучезарной улыбкой, выражающей одновременно гордость и удовлетворение: «Oggi abbiamo gnocchi al rag» или «al pesto» или «alla Sorrentina», или как бы они ни решили их приготовить. Если вы отвечаете, что не очень-то любите ньокки и предпочли бы в этот день пасту или рис, улыбка меркнет и сменяется явным замешательством. Вы проявляете своеволие. Вы идете против повсеместно принятого порядка вещей.

Что примечательно в этой традиции, она существует исключительно в Риме, и ни один римлянин (или по крайней мере ни один из тех, кого я когда-либо встречал) не знает, откуда она взялась. Есть римская поговорка «Gioved, gnocchi; Venerd, pesce; Sabato, trippa» («Четверг: ньокки; пятница: рыба; суббота: рубец»), которая наводит на мысль, что этот ритуал коренится в римско-католическом запрете употреблять по пятницам мясо. Было бы логично есть что-то питательное в дни до и после того, как вы ограничиваетесь рыбой и овощами. Но я сомневаюсь, что современные римляне, многие из которых все равно не соблюдают запрет на мясо, принимают это во внимание. Тем не менее почти любого из них каждый четверг можно увидеть жадно поглощающим ньокки. Потому что по четвергам нужно есть ньокки.

Множество теорий пытались объяснить любовь итальянцев к знакомому и недоверие к новому. Утверждали, что чувство тревоги, пронизывающее жизнь в Италии, как-то связано с тем фактом, что страна подвержена стихийным бедствиям. Извержения вулканов, землетрясения, обвалы, оползни и наводнения — все это довольно частые явления. Во многих частях полуострова до XX века была распространена малярия. А жители Неаполя и Катании и сегодня, как, впрочем, и всегда, живут со знанием того, что их жизни могут внезапно измениться навсегда (или даже оборваться) в результате извержения Везувия или Этны. Со времен Второй мировой войны в среднем раз в шесть или семь лет в Италии происходили губительные землетрясения. Самое смертоносное, случившееся в регионе между Кампанией и Базиликатой в 1980 году, унесло жизни 2750 человек. Обвалы и оползни еще более распространены, довольно часто они бывают смертоносны. Самый губительный из них за последнее время произошел в Сарно, к югу от Неаполя, в 1998 году. В результате того, что после продолжительных проливных дождей потоки глины и камней пронеслись через город и окружающие деревни, погиб 161 человек.

Из-за особых геологических характеристик Рим, Неаполь и некоторые другие города также подвержены так называемым voragini — это воронки, внезапно открывающиеся в земле. В местных газетах часто появляются фотографии машин или даже автобусов, опасно балансирующих на краю voragine. А иногда на таких фото запечатлена опечаленная семья рядом с огромной дырой, появившейся за ночь в их гостиной.

Жизнь в Италии, безусловно, непредсказуема. Однако исторически человеческое вмешательство куда чаще, чем «божья кара», делало эту территорию столь опасной. И я подозреваю, что инстинктивное неприятие итальянцами радикальных перемен в значительной мере стало результатом продолжительного опыта насилия и угнетения. Происходило ли вторжение чужеземной армии, налет мусульманских пиратов либо работорговцев или свержение местного правителя — все это редко оказывалось к лучшему.

Муссолини и его чернорубашечники закрепили этот урок. Единственный раз в истории итальянцы приняли и поддержали резкие перемены, и в итоге это привело их к катастрофе. Со времен Второй мировой войны все изменения происходили в основном после тщательной подготовки или длительного обсуждения, обычно постепенно — и часто неэффективно. Как и в Германии, опыт диктатуры привел к неприятию решительных действий. После того как их страна была поставлена на колени в результате концентрации власти в руках одного человека, итальянцы, как и немцы, приняли сознательное решение: в будущем власть будет распределена настолько широко и равномерно, насколько это возможно.

Немцы выбрали географическое распределение, создав сильные региональные правительства и децентрализовав государственные институты так, чтобы министерства были в одном городе, Верховный суд — в другом, а Главное управление полиции и центральный банк — в третьем и четвертом. Итальянцы приняли систему, которая известна как lottizzazione — термин, используемый также для обозначения деления земли на наделы. Сферы влияния были разделены между пятью партиями, имевшими доступ в правительство, позже система была расширена, чтобы включить коммунистов.

Подобное рассеивание власти оказалось в самой своей основе консервативным решением, так как создало огромное количество сдержек и противовесов, что блокирует любые резкие реформы. В то же время длительное господство Христианско-демократической партии, которая, находясь у власти, неизбежно стала более реакционной, привело как к Консерватизму (с большой буквы), так и к консерватизму (с маленькой буквы). Христианские демократы при поддержке римской католической церкви создали общество с врожденно настороженным отношением к изменениям — будь то в политике или где-либо еще.

В Португалии и Испании были еще более реакционные правительства. Но это были диктаторские режимы, обернувшиеся против своего народа и получившие мощный всенародный отпор. В Италии не было ничего похожего на «революцию гвоздик» в Португалии или на переход от диктатуры к демократии, произошедший в Испании. Левые движения, созданные и поддерживаемые молодыми итальянцами, несомненно, создали крупные — а иногда и огромные — проблемы установленному после 1968 года порядку. Но Христианско-демократическая партия их пережила, поэтому когда послевоенный режим в начале 1990-х все-таки потерпел крах, его сменили не левые реформаторы, не говоря уже о революционерах, а новые правые под предводительством Сильвио Берлускони. В Италии после Второй мировой войны было всего два периода, когда в правительстве находились левые. Один из них продлился с 1996 по 2001 год, другой — с 2006 по 2008 год. В общей сложности всего семь лет.

Берлускони, который вернулся к власти в 2001 году и оставался там восемь из десяти последующих лет, укрепил консервативную направленность общества. Но если центр тяжести в итальянской политике смещен вправо относительно многих других европейских стран, то это в известной степени связано с тем, что итальянское общество в целом остается консервативным. Это, конечно, не значит, что в Италии недостаточно людей с прогрессивными или радикальными взглядами. Однако опросы общественного мнения показывают, что большой процент населения придерживается консервативных взглядов. К примеру, в ходе исследования для проекта «Всемирный обзор ценностей», проведенного между 2005 и 2008 годами, участникам был задан вопрос «Является ли гомосексуальность допустимой?» по шкале от 1 («никода») до 10 («всегда»). В Италии доля ответов «не допустима никогда» достигла 51 %, и это куда выше, чем во Франции (15 %) или Испании (10 %). В Великобритании эта цифра составляла 20 %, а в США — 33 %. Когда тот же вопрос был задан относительно абортов, итальянцы оказались также менее толерантными, чем граждане любой другой западноевропейской страны: 39 % сочли аборт не допустимым ни при каких обстоятельствах по сравнению со всего лишь 17 % в Испании и 14 % во Франции.

Этот консерватизм не ограничивается политикой или вопросами, часто фигурирующими на политических дебатах. Хотя и с большими исключениями, итальянцы склонны с настороженностью относиться к новым технологиям. Например, для народа, живущего в жарком климате, они чрезвычайно неохотно пользуются системами кондиционирования воздуха. Кондиционеры довольно распространены в офисах, но все еще редко встречаются в домах. Когда температура поднимается за 30 °C (а это происходит каждый июль), можно поспорить, что рано или поздно вы встретите кого-то, кто скажет вам, что прошлую ночь не сомкнул глаз из-за жары. Значительная часть таксистов, по крайней мере в Риме, также решительно отказываются использовать кондиционер, который включается всего одной кнопкой на приборной панели, и к концу дня становятся все более раздражительными.

Также итальянцы с большой неохотой тратят деньги на посудомоечные машины. В 2005 году производители бытовой техники для дома провели международное исследование, которое показало, что в то время как такие машины были установлены в 70 % американских и 40 % британских домов, соответствующий показатель в Италии составил 31 %. Эти цифры, пожалуй, не слишком удивительны, так как средняя зарплата в Италии ниже, чем в Британии, и гораздо ниже, чем в Америке. Поэтому куда примечательнее ответы тех, у кого нет посудомоечной машины. Почти треть ответили, что они приняли бы ее только в качестве подарка. А один из пяти сказал, что и в этом случае вернул бы ее назад.

В обоих описанных примерах могут играть роль и другие факторы, кроме чистого консерватизма. Многие итальянцы объясняют нежелание пользоваться кондиционерами соображениями здоровья: выходя из слишком холодного помещения в жаркое, они рискуют получить судороги или что похуже. Как скажет вам любой физиотерапевт, в этом есть своя правда. Но эти риски можно снизить, сделав воздух прохладным, а не ледяным. Я подозреваю, что другой причиной является стоимость электричества, нужного для кондиционирования воздуха дома, и дополнительного топлива, расходующегося на кондиционер в машине. В Италии долгое время были самые высокие в Европе тарифы на электричество и топливо.

Финансовые соображения, впрочем, не позволяют объяснить другие аспекты итальянской технофобии. Например, итальянцы медленнее всех остальных европейцев обзаводились персональными компьютерами и подключались к Интернету. К 2005 году, согласно исследованию государственной статистической службы Istat, больше половины итальянских домов не были оснащены компьютером. И только около трети были подключены к Сети. На вопрос о причине этого итальянцы чаще всего отвечали, что компьютеры «бесполезны» или «не интересны». Более позднее исследование показало, что среднее количество времени, проводимое в Сети итальянскими пользователями, между 2007 и 2008 годами даже снизилось. К 2008 году Италия отставала в доступе к Сети не только от Испании, но и от Португалии. Еще больше она отставала от Франции и Британии. Отчасти это может объясняться тем, что в Италии в среднем довольно пожилое население. Однако то, что было верно для домохозяйств, было также верно и для правительства. Несмотря на обещания Сильвио Берлускони и его министров, затраты на информатизацию государственного управления были самыми низкими в ЕС в процентах от ВВП — ниже, чем в Словакии[39].

Недоверие к новому не ограничено областью технологий. В последние годы Италия была удивительно невосприимчива к современному искусству. Страна, давшая миру Венецианское биеннале, футуризм и арте повера, до мая 2010 года не имела национального музея современного искусства. Италия произвела на свет одного из самых именитых во всем мире художников конца XX — начала XXI века в лице Маурицио Каттелана. Тем не менее нельзя сказать, что он или другие художники или скульпторы нашли место в жизни своей страны, так как это сделали молодые британские художники в 1990-х или Энди Уорхол в Америке в 1960-х. Многие итальянские галереи и организации, связанные с современным искусством, вынуждены были бороться за существование или даже выживание. В 2012 году глава одной из них, Антонио Манфреди, директор музея вблизи Неаполя, начал «войну искусства», как он сам ее назвал. С согласия художников-авторов он поджег несколько картин из своей коллекции в знак отчаянного протеста против безразличия государства и общества.

Тогда как современному искусству уделяется мало внимания, культура прошлого — и особенно 1950-х и 1960-х — представлена поразительно обильно. В любом газетном киоске вы почти наверняка найдете по крайней мере один DVD-фильм с участием Tot или его коллеги, комедийного актера Альберто Сорди. Если вы включите телевизор после обеда (а иногда и вечером), то, весьма вероятно, наткнетесь на один из фильмов с ними. Точно так же вам не придется долго искать календарь, открытку или магнитик на холодильник с одним из этих актеров. Бары по всей Италии украшены снимками комиков в их самых популярных ролях: вот Tot, со сдержанным интересом уставившийся на пышный бюст партнерши по фильму[40], а вот Сорди в роли провинциального полицейского на мотоцикле. Да, они оба были очень хорошими комедийными актерами, и фильмы с ними ухватили что-то от самой сути жизни в Италии. Но я не знаю ни одной другой страны, где до сих пор уделялось бы так много внимания двум артистам, которых уже нет в живых и чьи первые работы были показаны десятилетия назад.

Одна из причин этой немеркнущей популярности, как мне кажется, заключается в том, что Tot и Сорди были на вершине славы в дни, когда Италия переживала «экономическое чудо», и в том, что они составляют часть ностальгических воспоминаний об эре надежды и процветания. Но другой причиной, не исключающей первую, может быть то, что оба актера озарили ранние годы того самого поколения, которое с необыкновенным упорством тянулось к власти и влиянию.

Сильвио Берлускони в возрасте 75 лет все еще был премьер-министром. Марио Монти, сменивший Берлускони в 2011 году, вступил в должность главы правительства, когда ему было 68. Его Кабинет министров, который должен был стать новой метлой, которая выметет все старое и проведет реформы, имел самый высокий средний возраст из всех стран Европейского союза на тот момент. А после выборов, случившихся после падения правительства Монти, новый парламент переизбрал президента Джорджо Наполитано, которому было 87 лет.

Однако по части неограниченной «серой власти» ничто не сравнится с университетами. Исследование, опубликованное в то время, когда Монти и его министры устраивались за своими отполированными рабочими столами, показало, что средний возраст профессоров в Италии составляет 63 года, и многие продолжают держаться за свое место и соответствующие возможности и влияние, когда им уже далеко за 70. Этот показатель оказался самым высоким среди всех промышленно развитых стран.

Сложно переоценить важность этого факта. Он означает, что молодые итальянцы не просто перенимают теории и воззрения людей предыдущего поколения, что вполне естественно, но и людей на два, а в иных случаях даже на три поколения старше себя. Назначение двух молодых министров Энрико Летта в 2013 году и Маттео Ренци в 2014 году привело к омоложению на высших уровнях правительства. Ренци, когда ему было всего 39, стал самым молодым премьер-министром за всю историю Италии и начал с того, что назначил Кабинет министров, включавший его коллегу по партии, которой было на тот момент 33 года. Но пока что не ясно, продолжится ли этот процесс в других сферах итальянской жизни, особенно в системе высшего образования. Роль, которую таршее поколение играет в формировании будущих элит Италии, все еще представляет труднопреодолимое препятствие для нововведений, модернизации и переосмысления укоренившихся идей.

Возможно, с этим как-то связан тот энтузиазм, с которым молодые итальянцы принимают культуру своих родителей. Самым ярким примером является рок-музыка, в которой на момент написания книги тремя самыми популярными исполнителями считаются певцы 52, 56 и 60 лет. Стареющие рок-звезды, те же «Роллинг Стоунз», остаются популярны и в других странах. Но в то время как фанаты «роллингов» — это по большей части мужчины и женщины примерно того же поколения, которых тянут на концерты воспоминания о собственной молодости, фанатам итальянских звезд, таких как Васко Росси, зачастую по 10–20 лет.

Значимость старшего поколения и их идей в современной Италии может очень сильно расходиться с образами, которые транслируют СМИ, показывая несущиеся спортивные автомобили и моделей, вышагивающих по подиуму в Милане в странных нарядах от таких дизайнеров, как Донателла Версаче и Роберто Кавалли. Но не менее далека от этих образов и высокая степень неприятия риска.

Традиционно мечтой итальянских родителей было пристроить своих сыновей (а в последнее время и дочерей) на хорошую, спокойную, не предъявляющую высоких требований работу предпочтительно в государственном управлении, откуда почти невозможно быть уволенным. Итальянский глагол, означающий «пристроить», звучит как sistemare, и тот же глагол используется в значении «выдать замуж, женить». К началу 2000-х были основания полагать, что дети перестали довольствоваться такой судьбой и послушно отправляться на работу, в которой нет ничего волнующего, нет вызова и — во многих случаях — перспективы. В 2001 году международная компания Adecco, которая специализируется на подборе и управлении персоналом, провела масштабный опрос среди итальянских работников, который показал, что самой привлекательной карьерой для них была предпринимательская деятельность. Государственное управление оказалось немногим популярнее профессии дворника или рабочего на заводе. Однако десять лет спустя, когда после продолжительного периода стагнации в экономике компания провела новый опрос, картина радикально поменялась: самой популярной карьерой стала профессия госслужащего.

Пока годы замедленного роста экономики, перемежаемые рецессией, не начали брать свое, итальянцы имели самую высокую долю личных сбережений. Она регулярно оказывалась в два с лишним раза выше, чем в Британии, и часто в несколько раз выше, чем в США. Единственные, с кем можно сравнить итальянцев по страсти к накоплениям, это немцы, которые живут в центре Европы, и потому их история также полна бесконечных вторжений извне.

О многом говорит и то, где итальянцы хранят свои сбережения. Традиционно они предпочитали вложениям в акции покупку облигаций. Долгое время это объяснялось удачным соотношением доходности и риска по государственным облигациям Италии. До того как страна вошла в еврозону, из-за постоянной угрозы девальвации государство было вынуждено предлагать высокие ставки для привлечения иностранных инвесторов. Однако для итальянцев, которые были защищены от девальвационного эффекта — в самой Италии их лира не потеряла бы стоимость, — гособлигации были выгодным вложением. Еще более привлекательным итальянскому среднему классу представлялся краткосрочный нулевой купон, известный как BOT (Buono Ordinario del Tresoro). BOT не предполагает выплаты процентов; доходность заключается в том, что конечное вознаграждение выше, чем цена покупки облигации. Однако разница между конечным вознаграждением и ценой покупки все же отражает преобладающую процентную ставку. Миллионы итальянцев, набивших этими купонами свои портфели, получили забавное прозвище BOT-люди.

После того как страна перешла на евро и процентные ставки резко упали, итальянцы все еще отдавали предпочтение ценным бумагам с фиксированной процентной ставкой. Даже десять лет спустя облигации составляли пятую часть всех финансовых средств домохозяйств, тогда как в США эта доля составляла меньше одной десятой, а в Британии — менее 2 %.

Но пристрастие итальянцев к финансовым активам всех видов меркнет по сравнению с их инвестициями в дома и землю. Согласно данным Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в 2008 году у них было в 18 раз больше инвестиций в недвижимость, чем в ценные бумаги всех видов. В США это соотношение составляло всего два к одному. Отчасти это объясняется тем, что семьи сохранили свою собственность в сельской местности, переселившись в годы «экономического чуда» в города. Другая причина в том, что родители часто покупают квартиры и дома, чтобы подарить их потом своим детям на свадьбу. А в некоторых случаях итальянцы приобретают недвижимость исключительно с целью вложения денег и даже не пытаются сдавать ее в аренду, думая, что цены неизбежно вырастут и выгода, которую они в результате получат, все компенсирует.

Все это приводит к тому, что пустующего жилья становится все больше. В 2011 году по всей Италии насчитывалось 5 млн домов и квартир, в которых никто не жил; это 17 % общего числа. В Британии в том же году эта цифра едва достигала 3 %. Такое масштабное и продолжительное удерживание недвижимости вне рынка долгое время помогало сохранять высокие цены на жилье, укрепляя веру итальянцев в то, что недвижимость — лучшее вложение денег. Однако после десяти с лишним лет экономической стагнации, когда некоторым семьям срочно понадобилась наличность, рынок начал ослабляться, появился риск, что ситуация изменится.

Характерное для итальянцев неприятие риска в капиталовложениях можно заметить и в подходе к футболу. Долгое время настороженная предусмотрительность была отличительной чертой итальянских футболистов. Традиционный стиль игры начал развиваться в 1930-х, когда итальянский тренер Витторио Поццо привел Италию к победам на Кубке мира в 1934 и 1938 годах. Его стратегия в значительной степени основывалась на мощной, а подчас и жестокой защите. Однако только после Второй мировой войны итальянские тренеры приняли на вооружение тот стиль игры, который стал олицетворять итальянский футбол в следующие десятилетия, — catenaccio. Это слово означает «затвор», «замок» и подразумевает использование действительно непроницаемой защиты, цель которой — любой ценой избежать поражения[41]. Но в последние годы итальянский футбол стал рискованнее; итальянские команды все еще могут играть скучно, уходя в глухую оборону, catenaccio как таковой исчез.

Это не единственный признак того, что итальянцы могут оставить в прошлом привычную осторожность. На выборах, предшествовавших назначению Энрико Летта премьер-министром в 2013 году, большинство действующих партий выдвинули более молодых кандидатов. Однако на тех же выборах в парламент неожиданно ворвалось «Движение пяти звезд» под предводительством комика Беппе Грилло. Средний возраст его депутатов был равен возрасту самого молодого министра Летта. Таким образом в целом средний возраст итальянских законодателей упал с 56 до 48 лет.

Последние годы также показали, что итальянцы попали в число самых заядлых игроков — явный признак повышенной готовности рисковать. Согласно данным международной организации, объединяющей экспертов и консультантов в игорной сфере (Global Betting and Gaming Consultants), к 2010 году валовая доходность азартных игр (сумма ставок, за вычетом суммы выплаченных выигрышей) составляла почти 21 млрд долл. Это соответствует годовым потерям в 345 долл. на каждого мужчину, женщину и ребенка в стране. Если исключить большинство небольших стран, куда люди специально приезжают поиграть в азартные игры, — такие как Макао или Нидерландские Антильские острова, — потери итальянцев на душу населения оказались пятыми по величине в мире (после австралийцев, канадцев, японцев и финнов). Их потери оказались значительно выше, чем у испанцев, которые традиционно считаются самыми страстными игроками. А представители игорного бизнеса в Италии заявили, что он стал третьей по доходности отраслью.

Истоки таких резких перемен кроются в середине 1990-х. До этого времени у итальянцев не было большого выбора. Они могли сыграть в лотерею, сделать ставку на исход футбольного матча или скачек либо — если могли туда попасть — попытать счастья на зеленом сукне итальянских казино. Старейшее среди них — оно даже претендует на звание самого старого в мире — это Casin di Venezia, основанное в 1638 году и перенесенное на новое место в Ca'Vendramin Calergi после Второй мировой войны, где и находится по сей день. Casin[42] на Лидо появилось в 1938 году. Остальные казино располагались — и располагаются — в Сан-Ремо на Ривьере, в Сен-Венсане в долине Аосты и в Кампионе-д'Италия — крошечном «эксклаве» итальянской территории в швейцарском кантоне Тичино.

Кроме того, существовал нелегальный сектор азартных игр, включавший районные лотереи и другие, менее невинные способы выпустить на волю инстинктивную тягу к риску. Испанские власти давно поняли, что самый простой способ заставить своих граждан платить налоги — поощрять азартные игры и забирать часть доходов. Итальянские политики долго шли к такому выводу; возможно, из-за сильного влияния религии на политику до 1990-х годов они не хотели следовать этому примеру. Стремительный рост увлечения азартными играми, начавшийся с тех пор, как влияние христианских демократов ослабло, наводит на мысль о том, что подпольная часть этого рынка была больше, чем кто-либо мог предположить. В таком случае бум азартных игр в Италии в какой-то мере объяснялся ростом легальной части рынка за счет подпольной.

Первым шагом в этом направлении была легализация лотерей со скретч-картами в 1994 году. Три года спустя Sisal, частная компания с концессионным договором от государства, учредила ставшую впоследствии очень популярной лотерею Superenalotto. Самое привлекательное в ней то, что время от времени очередной игрок, которому удается угадать шесть выигрышных чисел, получает огромный джекпот. С каждой неделей, прошедшей без выигрышей, джекпот растет, искушая все больше и больше людей попытать счастья. Притягательность Superenalotto такова, что ради нее игроки приезжают автобусами из соседней Франции и Швейцарии. В 2009 году неизвестный игрок из Тосканы выиграл после 68 неудачных тиражей, в которых не было победителей, 140 млн евро.

К тому времени Италию уже охватила настоящая страсть к азартным играм. За предыдущие пять лет оборот в отрасли увеличился на 73 %. В тот же период мировой рынок азартных игр вырос только на 10 %. Этот рост тем более удивителен, что итальянская экономика находилась в застое. Поэтому возникает интригующий вопрос: действительно ли вновь возникшее влечение итальянцев к азартным играм отражает возросшую тягу к риску? Есть некоторые признаки того, что так оно и есть. Многие итальянцы, особенно молодые, увлеклись покером. Его популярность возросла благодаря легализации неазартных онлайн-игр в 2008 году и последующему запуску спутникового канала, полностью посвященного покеру. Однако также можно утверждать, что игровой бум — это своеобразный исход необычайно долгого застоя в итальянской экономике, который наступил в начале десятилетия и продолжал снижать уровень жизни в стране еще долго после его окончания. Тем, кто не мог оплатить счета или погасить ипотечный кредит, лотереи давали слабую надежду, что все их проблемы могут решиться благодаря крупному выигрышу.

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Как фиксировать прибыль, ограничивать убытки и выигрывать от падения цен: Продажа и игра на понижение
Как фиксировать прибыль, ограничивать убытки и выигрывать от падения цен: Продажа и игра на понижение
Элдер Александр
Новая книга д-ра Элдера по трейдингу посвящена продаже (закрытию позиции) и короткой продаже (открыт...
Лунные узлы в гороскопе. Предсказания судьбы
Лунные узлы в гороскопе. Предсказания судьбы
Тиль Селеста
Лунные узлы относятся к факторам, оказывающим очень сильное влияние на натальную карту. Это невидимы...
English lessons for kids. Уроки английского языка для детей
English lessons for kids. Уроки английского языка для детей
Мурзинова Ирина
Настоящее учебно-методическое пособие разработано кандидатом филологических наук И. А. Мурзиновой и ...
Как выступать публично: 50 вопросов и ответов
Как выступать публично: 50 вопросов и ответов
Непряхин Никита
Новая книга известного бизнес-тренера Никиты Непряхина содержит 50 самых острых, важных и актуальных...
Избранные. Революционная фантастика
Избранные. Революционная фантастика
Жарков Алексей
«Мне 39 лет, и я думал, что после тысяч прочитанных фантастических романов меня сложно чем-либо удив...
Химера
Химера
Кушаков Александр
Молодой бизнесмен Дмитрий Савичев проводит с семьей отпуск в пятизвездочном отеле на берегу живописн...