Итальянцы Хупер Джон

9. Святые отцы

Molti italiani, pur modestamente credenti, ritengono il cattolicesimo un patrimonio nazionale irrinunciabile: La Chiesa, da parte sua ha assorbito virt e vizi degli italiani, in un condizionamento reciproco che ha fatto della religione una caratteristica subculturale, pi che un'adesione di fede.

«Многие итальянцы, даже те, кто не очень религиозен, считают католицизм важным национальным достоянием. Церковь, в свою очередь, впитала все грехи и добродетели итальянцев в процессе взаимного влияния, которое превратило религию из веры в субкультурную характеристику».

Джордано Бруно Герри. Gli italiani sotto la Chiesa (1992)

С того момента, когда из трубы на крыше Сикстинской капеллы вырывается белый дым, до того, когда с балкона собора Святого Петра оглашают имя нового папы, проходит около часа — неловкая пауза, во время которой толпа на огромной площади перед базиликой находится в состоянии напряженного ожидания. А ведь, например, в 2013-м, когда выбирали папу Франциска, шел дождь. Поэтому тех, кто стоит там, чтобы узнать, кто станет новым духовным лидером 1,2 млрд католиков мира, нужно как-то развлекать. Что в таком случае может быть лучше музыки?

В том же 2013 году через несколько минут после появления белого дымка на площадь, как и положено, вышел оркестр Ватикана — до сих пор известный как Понтификальный. Музыканты были великолепны в своих серо-голубых накидках с желтой подкладкой. Следом шагал отряд швейцарских гвардейцев, вооруженных пиками.

Пока все было как обычно.

Но вдруг сквозь колоннаду, окружающую площадь, торжественно проследовал еще один оркестр — полувоенизированной полиции «карабинери». За ними по пятам шли почетные гвардейцы от итальянской армии, Военно-морского флота, воздушных войск, Carabinieri и Guardia di Finanza. Когда все они выстроились напротив швейцарских гвардейцев перед толпой на площади у собора Святого Петра, на территории иностранного государства оказались почти 200 итальянских солдат и жандармов, и больше половины из них были вооружены. Оркестр Ватикана исполнил национальный гимн Италии. Карабинеры сыграли гимн Ватикана. Командиры обеих сторон салютовали друг другу. А потом старший офицер итальянцев поменялся местами с командиром швейцарских гвардейцев. Оба офицера подняли свои мечи и выкрикнули «Viva Il Papa!», и стоящий перед ними строй войск повторил этот возглас.

Комментаторы итальянского телевидения объяснили зрителям, что Вооруженные силы страны таким образом засвидетельствовали свое почтение новому папе как главе государства в соответствии с Латеранскими соглашениями, которые в 1929 году наконец примирили Римско-католическую церковь с объединенной Италией. Но если бы целью церемонии было оставить зрителей на площади в полном замешательстве относительно того, где проходит граница между Ватиканом и Итальянским государством, сложно было бы придумать более удачную постановку.

Точно так же иностранцы из менее религиозных стран были озадачены реакцией итальянцев на жалобу, которую подала в Европейский суд по правам человека некая Сойле Лаутси, атеистка и жительница Италии финского происхождения. Она заявила, что присутствие распятий в школьных классах нарушает ее право на то, чтобы дать своим детям образование, свободное от влияния религии. Законы, изданные, как и Латеранские соглашения, во времена итальянского фашизма, предписывают, чтобы распятие висело на стене каждого школьного класса в Италии. Иск госпожи Лаутси был оспорен итальянским правительством, представители которого заявили, что распятие — это символ национальной идентичности. Министр образования того времени Мариастелла Гельмини подвела черту под правительственной версией, сказав, что эти символы «не означают принадлежности к католицизму». Когда суд встал на сторону Лаутси, общественность возмутилась. Проведенный тогда опрос показал, что 84 % итальянцев выступают за распятия, которые также висят в судах, отделениях полиции и других общественных местах. Два года спустя при рассмотрении апелляции решение суда было отменено. К тому времени более дюжины стран, включая Польшу и несколько православных государств, присоединились к Италии в ее протесте. Апелляционный суд, известный как Большая палата, не нашел доказательств того, что присутствие символа на стенах школьных классов «может оказывать влияние на учеников».

Зачастую довольно рзмытая граница между Италией, с одной стороны, и Ватиканом и церковью — с другой, отражает исторический факт: до недавнего времени христианство было в Италии единственной религией, а католицизм — единственным возможным способом его исповедовать. Это породило заблуждения, которые сохраняются по сей день. Когда вскоре после ухода в отставку с поста премьер-министра Великобритании Тони Блэр обратился в католичество, левоцентристская газета La Repubblica встретила эту новость на своем веб-сайте заметкой под заголовком «Блэр становится христианином».

Мусульманское сообщество на юге Италии было уничтожено в начале XIV века. Император Фридрих II выслал большую часть своих мусульманских подданных на итальянский полуостров. Самое крупное их поселение было в Лучере (ныне это регион Апулия). В 1300 году французский правитель Неаполитанского королевства Карл II атаковал город. Некоторым жителям удалось бежать в Албанию. Однако большинство были убиты или проданы в рабство.

В результате из представителей другой веры в Италии остались только иудеи. Немало их проживало еще в дохристианском Риме, куда они попали по делам торговли или как рабы. В раннем Средневековье дела у иудеев шли довольно неплохо, особенно у тех, кто жил при норманнах в Сицилии. Однако в конце XII века, при папе Иннокентии III, начались притеснения, которые достигли своего пика во времена Контрреформации.

В конце XV века папа Александр VI из рода Борджиа, который вошел в историю как один из самых бесчестных понтификов, принял в Риме тысячи евреев, изгнанных из Испании и Португалии. Однако всего несколько лет спустя власти Венеции собрали евреев своего города в одном районе и дали миру красивое название для уродливого явления — ghetto[43]. В 1555 году папа Павел IV создал еще одно гетто в Риме и приказал евреям города носить отличительные знаки, а также заставил их бесплатно работать на строительстве городских укреплений. Следующий папа, Пий V, издал декрет, запрещающий евреям жить в Папской области (хотя на самом деле их так и не изгнали из самого Рима). В разных частях итальянского полуострова участь иудеев была различна. Испанцы изгнали их с юга и позже из Миланского герцогства. Но в других государствах, особенно в герцогствах Феррара и Мантуанском, им дали убежище. Только в XIX веке положение евреев улучшилось по всей в Италии, но лишь после Объединения притеснения прекратились вовсе.

Евреи сыграли важную роль в Рисорджименто и продолжили оказывать заметное влияние на политику конца XIX — начала XX веков. Двое из ранних премьер-министров Италии были иудеями (хотя об одном из них, нерелигиозном Алессандро Фортисе, говорили, что на смертном одре он принял христианство). Есть мрачная ирония в том, что еврейские интеллектуалы способствовали возникновению фашизма. Маргарита Царфати, одна из многочисленных любовниц Муссолини, а позднее его биограф, сделала важный вклад в разработку фашистской доктрины искусства.

В Италии принято считать, что фашизм был свободен от антисемитизма до 1938 года, когда под давлением Гитлера дуче провел законы, по которым евреи лишились итальянского гражданства и не могли находиться на государственной службе и работать по многим профессиям. Но это не так. Фашисты много теоретизировали на расовые темы, так же как нацисты. И в своих дневниках возлюбленная Муссолини Клара Петаччи изображает дуче бескомпромиссным антисемитом. Однако верно то, что фашисты, в отличие от нацистов, никогда не поддерживали систематическое уничтожение евреев. Трагедия разразилась, когда после выхода Италии из Второй мировой войны Германия оккупировала большую часть полуострова. И хотя многие итальянцы рисковали жизнями, защищая своих еврейских друзей и соседей — в Италии было спасено больше еврейского населения в процентном соотношении, чем в любой другой оккупированной стране, исключая Данию, — от 8000 до 9000 людей все же были депортированы в нацистские лагеря смерти. Вернулись оттуда очень немногие.

В наши дни еврейская община насчитывает всего около 40 000 человек. Но ее вклад в жизнь послевоенной Италии оказался совершенно не соизмерим с ее численностью. Она принесла Италии Нобелевскую премию, полученную поразительной Ритой Леви-Монтальчини, которая дожила до 103 лет и, когда ей было под 100, все еще работала в области медицинских исследований[44]. Среди выдающихся итальянских евреев писатель и художник Карло Леви, литератор и химик Примо Леви. Основатель группы, которая владеет La Repubblica и L'Espresso, Карло де Бенедетти — еврей, как и два бывших редактора ежедневных газет Арриго Леви и Паоло Миели. Среди известных итальянцев, у которых один из родителей еврей, покойный новеллист Альберто Моравиа, архитектор Массимилиано Фуксас и автор антимафиозных бестселлеров Роберто Савиано. Нынешний президент Fiat и наследник состояния Аньелли Джон Элканн также наполовину еврей.

Веками единственными, кто мог исповедовать христианство в Италии, не следуя диктату Рима, были последователи Блаженного Вальдо. Сын богатых родителей из французского Лиона, Пьер Вальдо отказался от богатства и начал проповедовать идею о том, что путь к благочестию лежит через бедность. Вскоре у него появились последователи, которые в 1184 году после отказа признать, что для проповедей они должны получить разрешение местного духовенства, были объявлены еретиками. Неудивительно, что их религиозное течение приобрело антицерковный уклон, который больше чем на три столетия предвосхитил идеи Лютера и Кальвина. Кроме того, учение Вальдо на много веков опередило свое время по части посвящения в духовный сан женщин (проповедники у вальденсов могли быть любого пола).

Савойский правитель дал вальденсам убежище в Пьемонте, однако его преемники не были столь благосклонны к ним. В 1655 году очередной герцог Савойский организовал резню, которая потрясла протестантскую Европу и побудила Мильтона написать сонет «На недавнюю резню в Пьемонте», который намекает на роль вальденсов как предвестников Реформации.

К тому времени вальденсы скорректировали некоторые свои постулаты и стали по сути итальянскими приверженцами кальвинизма. Несмотря на последующие преследования и сильную дискриминацию, они крепко держались за свой опорный район в Котских Альпах на границе современной Италии и Франции до 1848 года, когда им наконец были предоставлены равные со всеми гражданские и политические права. В 1970-х Итальянская вальденсианская церковь объединилась с Итальянской методистской церковью, и они образовали Союз вальденсианских и методистских церквей с паствой численностью около 35 000 человек. Еще 15 000 вальденсов — потомки итальянских эмигрантов — рассеяны по обеим Америкам. Самое крупное их поселение в США — Вальдес в Северной Каролине.

Для прочих итальянцев единственным способом продемонстрировать несогласие с учением католической церкви было масонство. Английские масоны организовали первую ложу во Флоренции в XVIII веке. Она была ликвидирована после выхода антимасонской папской буллы в 1738 году.

Масонство с его кодексом секретности идеально подходило для организации заговоров и сыграло важную роль в тех из них, что способствовали Объединению. Гарибальди, Мадзини и Кавур — все были масонами. С самого начала масонство в Италии было более политизированным, заговорщическим и антиклерикальным, чем в большинстве англоговорящих стран. Только после Второй мировой войны одно из двух основных масонских направлений в Италии получило признание в Америке (но не в Англии, Шотландии и Ирландии, где масонские власти не признавали его до 1972 года).

В наши дни масонство представляет собой влиятельную, хотя и теневую силу в итальянском обществе. Но его серьезно скомпрометировала деятельность Личо Джелли — «брата», возглавлявшего ложу Propaganda Due (П2) и превратившего ее в тайную организацию, которая 1980-х была замешана в нескольких скандалах, в частности в банкротстве банка Ambrosiano и загадочной смерти его президента Роберто Кальви. В число членов П2 входили высокопоставленные государственные чиновники, представители вооруженных сил, разведки, бизнеса, политики и гражданского общества. Одним из них был Сильвио Берлускони.

Позднее удар по масонству в Италии нанесли внутренние расколы и заявления о том, что в южные ложи пробралась организованная преступность. В частности, говорят, что в Калабрии верхушка местной мафии, Ндрангеты вступила в масонскую ложу, чтобы облегчить себе проникновение в легальный бизнес. Однако больше всего итальянских масонов в Умбрии, особенно в Перудже. Когда в 1993 году главу масонов города спросили, почему так, он ответил: «Очень просто: потому что мы светская организация и потому что мы были под папским гнетом 400 лет». Ежегодно Перуджа отмечает годовщину резни, устроенной папскими войсками в 1859 году, когда жители города изгнали папского правителя и решили стать частью объединенной Италии.

В связи с этим часто отмечают, что те провинции, которые когда-то были частью Папской области, после Второй мировой войны составили «красный пояс», в котором наиболее активно поддерживали Коммунистическую партию (впрочем, Тоскана, которая никогда не управлялась папами, также вошла в «красный пояс», а значит, причинно-следственные связи могли быть не так просты, как это представляется).

Тот факт, что подданные папы находились под двойным бременем его власти — светской и духовной — мог бы также объяснить, почему в регионах, которые прежде входили в Папскую область, традиционно широко распространены богохульные ругательства. И не только там. В Италии богохульство заходит гораздо дальше восклицаний, которые можно услышать в английском, вроде «Господи Иисусе!» или «Матерь Божья!». Оно варьирует от таких выражений, как «Porco Dio» (буквально «свинский Бог»), до более изощренных и непристойных выражений, упоминающих, например, детородные органы Девы Марии. В Риме подобных ругательств звучит меньше, возможно, потому, что в прежние времена никогда нельзя было быть уверенным, что в зоне слышимости нет представителя духовенства. И все же что-то подобное можно заметить: именно в столице чаще, чем где-либо еще, священников называют bacherozzi («жуками» или «тараканами») из-за того впечатления, которое они производят, быстро шагая в своих черных сутанах).

Непосредственно перед Объединением примерно каждый седьмой итальянец был подданным папы. Однако существование собственного государства было не единственным, что позволяло ему иметь исключительное влияние на обитателей полуострова и прилегающих островов. Мирская власть папства давала ему возможность — а в действительности даже заставляла — активно вмешиваться в политические и дипломатические дела полуострова. Среди конституционных решений, предложенных для объединенной Италии, была идея, высказанная влиятельным пьемонтским священником и писателем Винченцо Джоберти, который хотел создать конфедерацию с папой во главе государства. Эта идея не воплотилась в жизнь, но благодаря решимости пламенного масона Мадзини Рим стал столицей[46]. И это решение также обеспечило церкви огромное влияние в новой Италии.

Однако сначала такая возможность выглядела весьма призрачной. Захват Рима и изгнание папы из резиденции в Квиринальском дворце обидели его всерьез и надолго. Пий IX заперся в Ватикане; почти 60 лет он и его преемники отказывались иметь дело со страной, которая лишила их земных владений. Папство не уступало, пока к власти не пришел Муссолини. Чтобы уладить проблему, фашистский диктатор предоставил папе значительные привилегии. Латеранские соглашения состояли из двух документов. Один учредил государство-город Ватикан и разрешил то, что стало известно под названием «римский вопрос». Другой, так называемый Конкордат, урегулировал отношения между церковью и государством: сделал католицизм государственной религией, ввел соответствующий обязательный предмет в школьную программу и превратил духовенство в государственных служащих, чьи зарплаты и пенсии с тех пор должны были оплачиваться итальянскими налогоплательщиками.

Катастрофическое поражение Италии во Второй мировой войне и падение фашизма создало вакуум в правом крыле итальянской политики. Либералы, поборники капитализма и свободного рынка, играли в ней важную роль до прихода Муссолини к власти. Но их партия уже давно стала партией аристократии и верхушки среднего класса — землевладельцев юга, промышленников севера и некоторых представителей свободных профессий. А у христианских демократов была идеология, которая привлекала гораздо более широкий срез общества и в особенности нижний средний класс, состоящий из крестьян-фермеров, мелких предпринимателей, офисных работников, квалифицированных рабочих и государственных служащих. Католики обещали нравственную опору обществу, которое предыдущие 20 с лишним лет находилось в плену убеждений, теперь оказавшихся полностью дискредитированными. К представителям церкви были благосклонны оккупационные власти. И, что немаловажно, папа отлучал от церкви любого, кто протягивал руку их наиболее опасным соперникам. Так, в 1948 году папский декрет изгонял из церкви любого, кто распространял коммунистическое учение.

Было бы преуменьшением сказать, что христианские демократы нашли выигрышную комбинацию. Все премьер-министры 1945–1981 годов были из Христианско-демократической партии. И только в 1994 году, когда к власти пришел Сильвио Берлускони, а ХДП к этому времени успела развалиться, правительство впервые было сформировано без представителей этой партии.

Но влияние церкви распространилось далеко за пределы Кабинета министров. Церковь и христианские демократы создали целую сеть объединений, обеспечивших им поддержку во многих слоях общества. Для мелких сельскохозяйственных собственников существовала Coldiretti, а Confederazione Italiana Sindacati Lavoratori, CISL — конфедерация профсоюзов трудящихся — была выделена в 1950 году из состава Confederazione Generale Italiana del Lavoro CGIL, чтобы дать альтернативу католическим рабочим. Ассоциации христианских трудящихся Италии (Associazioni Cristiane Lavoratori Italiani, ACLI) организовали направляемые церковью клубы рабочих. А Confederazione Cooperative Italiane, CCI — Итальянская кооперативная конфедерация, которая была основана после Первой мировой войны — разрослась так, что их сеть «белых» кооперативов была даже больше, чем сеть левого крыла — «красного» первоисточника. Мирская ассоциация Azione Cattolica («Католическая деятельность») — также переживала свой золотой век. К 1954 году она имела более 4000 кинотеатров, которые показывали только фильмы, одобренные церковью.

В современной Италии 1950-е были временем расцвета католицизма. Экономика переживала подъем. И хотя правительства менялись с головокружительной быстротой, у власти всегда был кто-то от христианских демократов. Однако предпосылки к тому, чтобы церковь ослабила свою хватку, уже возникали, хотя они еще не воспринимались таковыми. Одной из них было движение миллионов итальянцев с юга на север. Ускользнув от пристального взгляда сельского священника в новую чуждую среду, рабочие, уехавшие на север, часто забрасывали соблюдение религиозных предписаний, если не отказывались от самой веры. Другой предпосылкой была та же постепенная секуляризация, которая начинала набирать обороты и в других частях Западной Европы. К 1960-м количество желающих стать священниками резко сократилось.

В 1974 году итальянцы решительно проголосовали в пользу развода, а в 1981 году — против попытки отменить закон об абортах, который был принят тремя годами ранее. Именно на этом фоне премьер-министр из социалистов Беттино Кракси начал переговоры о пересмотре взаимоотношений между церковью и государством. В 1984 году новый Конкордат перевел католицизм на самофинансирование. В рамках этой системы, которая продолжает действовать и поныне, налогоплательщики могут попросить о переводе 0,8 % их налоговых выплат на счет католической церкви или одной из ряда других конфессий или религий[47]. Это по-прежнему государственные деньги, но по крайней мере атеисты и протестанты получили возможность перечислять свои средства на пользу того дела, в которое верят.

Развал движения христианских демократов в начале 1990-х оставил церковь без влиятельной партии, которая представляла бы ее интересы. Но это не означало, что она лишилась влияния в парламенте. Остатки Христианско-демократической партии входили в правящую коалицию Сильвио Берлускони в 1994–1995 и 2001–2006 годах. Но еще важнее то, что многие законодатели в итальянском парламенте, принадлежащие к другим партиям нерелигиозного толка, следуют доктринам Ватикана и голосуют соответственно. Хотя на левом фланге их меньше, чем на правом, часто их оказывается достаточно, чтобы сформировать межпартийное большинство и заблокировать реформы, неблагоприятные для Ватикана. Можно привести целый ряд доводов в пользу того, что политическое влияние церкви в последние годы было даже более значительным, чем при власти христианских демократов. Представители ХДП не смогли предотвратить разрешение разводов и абортов, а католические депутаты и сенаторы добились успеха в ограничении искусственного оплодотворения и исследований стволовых клеток, а также в полном запрете придания законного статуса гражданским союзам; Ватикан опасался, что эта реформа могла бы открыть дорогу гомосексуальным бракам.

Однако впервые после мусульманских вторжений IX века католической церкви приходится сталкиваться с тем фактом, что не все, кто живут в Италии и верят в бога, католики. Резкое увеличение иммиграции в последние годы[48] привело в страну сотни тысяч православных христиан, пятидесятников и евангелистов вместе с больше чем миллионом мусульман.

Таким образом, Италия стала менее католической страной, чем прежде. Но тем не менее влияние церкви в ней сильнее, чем в других странах, которые традиционно считались религиозными. Самый последний Всемирный обзор ценностей показал, что 88 % итальянцев считают себя католиками по сравнению с 80 % испанцев. Кроме того, итальянцы более прилежны в исполнении религиозных обрядов: 31 % населения посещает религиозную службу по крайней мере раз в неделю. Это, может быть, не так много в сравнении с США, где тот же показатель составил 47 %, но значительно выше, чем в Испании с ее скромными 22 % (что на один процент ниже, чем в Британии).

Организация мелких фермеров Coldiretti уже не обладает столь широким влиянием, которое было у нее в прошлом; итальянское сельское хозяйство уступило ведущие позиции сначала производственной, а затем обслуживающей отраслям промышленности. Но она продолжает играть заметную роль в итальянской жизни, как и другие массовые организации, созданные церковью и ХДП. CISL остается второй по величине итальянской федерацией профсоюзов. А CCI — которая теперь щеголяет модным названием Confcooperative — все еще остается самым крупным в стране кооперативным движением по обороту и числу дочерних предприятий (хотя и не по количеству членов).

Famiglia Cristiana («Христианская семья»), еженедельник с несомненно прогрессивным уклоном, издаваемый Обществом Святого Павла, — пятый по объемам продаж среди журналов. У него больше читателей, чем у всех остальных, кроме одного, изданий со светскими сплетнями; среди итальянцев он более популярен, чем известные за рубежом новостные еженедельники Panorama и L'Espresso. Ежедневная газета католических епископов AvvENIre («Будущее») — седьмая по продажам и почти единственная, кому удалось увеличить тиражи, столкнувшись с конкуренцией со стороны Интернета. Когда AvvENIre или Famiglia Cristiana занимает четкую позицию по какому-нибудь политическому вопросу, об этом широко сообщается в других СМИ. Здесь возникает устойчивое и в известной степени верное ощущение, что церковь заметно влияет на развитие событий.

Все это сопровождается очень терпимым отношением к вмешательству иерархов в общественную жизнь. Кроме того, итальянцы совершенно невозмутимо принимают вмешательство религиозных сообществ в политику, финансы и предпринимательскую деятельность. В Испании Opus Dei и его члены были источником бесконечных споров со времен диктатуры генерала Франко. Но в Италии до самого недавнего времени влияние Comunione e Liberazione, CL («Общение и освобождение»), оставалось если не незамеченным, то, как правило, не вызывающим вопросов.

Вдохновленное работами Луиджи Джуссани, католического священника из Ломбардии, CL возникло как реакция на студенческие волнения 1968 года. Так же как и у Opus Dei, его структуру можно рассматривать как систему концентрических колец, каждое из которых отражает разную степень посвященности. В CL самый внешний круг состоит из мирских католиков, которые посещают еженедельные собрания — так называемые общинные школы, где читают молитвы, поют песни и гимны и обсуждают тексты — зачастую выдержки из работ отца Джуссани. Те, кто желает большей вовлеченности, могут вступить в так называемое братство. Самые сокровенные круги CL — это братство Святого Иосифа — группа мирян, которые дали обеты послушания, бедности и целомудрия, но в остальном ведут обычный образ жизни, и Memores Domini (внутри CL их часто называют gruppo adulto [взрослая группа]), которые взяли на себя те же обязательства, но живут в общине. Женщины, которые работали по дому и готовили для папы Бенедикта XVI, горячего поклонника CL, все были из числа Memores Domini. Также CL включает в себя содружество епархиальных священников и орден монахинь. Так как они не составляют списки своих членов, невозможно узнать точное количество их последователей. Но, согласно веб-сайту этой группы, только Братство насчитывает около 60 000 человек, и организация действует в 80 странах.

Это может показаться неожиданным, но отец Джуссани также инициировал создание деловой ассоциации Compagnia delle Opere, которая стала развиваться даже более активно, чем CL. По данным самой оранизации, в нее входят около 36 000 компаний. В 2012 году их общий оборот составил 70 млрд евро.

Ежегодная встреча, которую CL проводит в Римини, является в Италии событием национального значения, широко освещаемым СМИ. Среди приглашенных ораторов прошлых лет были нобелевские лауреаты, иностранные премьер-министры, ведущие итальянские политики и покойная мать Тереза. Но наибольшее влияние CL имеет в Милане — деловой столице Италии, и Ломбардии, где она возникла. Многие годы главным местным конфликтом было необъявленное и почти незаметное противостояние между консервативной CL и Azione Cattolica, которая с годами стала представлять более либеральный католицизм. В 1995 году ciellini (как называют членов CL) одержали верх, когда один из них, представитель Memores Domini Роберто Форминьони (который затем вступил в партию Сильвио Берлускони), был избран президентом Ломбардии. Он занимал эту должность 17 лет, в течение которых регион стал вотчиной CL. Ciellini заняли все ключевые посты; со слов критиков организации, выгодные контракты постоянно заключались с фирмами, входившими в Compagnia delle Opere. Президентство Форминьони закончилось громким скандалом. В 2014 году он хотя и отверг все обвинения, был предан суду по подозрению в коррупции и преступном сговоре.

Однако католицизм проявляет себя в Италии и не в столь противоречивых формах. Благодаря деятельности благотворительной организации Caritas жизнь многих бездомных гораздо менее печальна, чем была бы без нее. На долю церкви приходится около пятой части медицинского обслуживания (сколько еще это продлится, неясно). Католические больницы очень зависят от труда монахинь, а их в Италии становится все меньше. К 2010 году монастыри Италии все еще давали приют почти трети всех монахинь Европы. Но многие из этих женщины были уже пожилыми или иностранками, и их общее количество за последние пять лет сократилось более чем на 10 %.

Католическая церковь также обучает около 7 % школьников в стране, и этот показатель ниже, чем во многих других европейских странах. Но, с тех пор как государственную образовательную систему обязали обеспечивать религиозное обучение, благочестивые итальянские родители лишились стимула платить за пребывание ребенка именно в католической школе.

Итальянский католицизм также дал начало одной из самых необычных сил в международной дипломатии. Базирующаяся в Риме община Sant'Egidio (Сант-Эджидио), организованная группой школьников[49] в разгар политического и религиозного кризиса 1968 года, называется по имени церкви в римском районе Трастевере, расположенной рядом с бывшим монастырем. В то время как CL выступала против студенческих волнений и многого из того, что олицетворяли собой 1960-е, община Sant'Egidio намеревалась воплотить в жизнь идеалы реформаторского Второго Ватиканского собора, который завершился тремя годами ранее. Она начала работать, помогая бедным, и по-прежнему содержит самую большую в Риме бесплатную столовую. Однако когда организация стала действовать в других странах, ее члены обнаружили, что во многих местах бессмысленно бороться с бедностью, если не пытаться покончить с порождающим ее насилием.

Одно из первых достижений Sant'Egidio стало для нее и наиболее значительным. В 1992 году члены общины выступили посредниками мирного договора в Мозамбике, которым закончилась гражданская война, унесшая более миллиона человеческих жизней. Четырьмя годами позже они сыграли важную роль в прекращении гражданской войны в Гватемале. С тех пор, надо сказать, дела у организации пошли не так хорошо. Но дипломаты говорят, что миротворцы Sant'Egidio предоставляют ценный канал для неформальных контактов и обсуждений, а из соображений секретности некоторые из их достижений просто не афишируются.

Католицизм так плотно вплетен в канву итальянской жизни, что даже наименее религиозные итальянцы признают его роль на словах — в буквальном смысле, используя слова и фразы, окутанные фимиамом. Журналисты привычно описывают любую встречу за закрытыми дверями как конклав и, если она дала результат, сообщают читателям, что она закончилась fumata bianca (курением белого дыма). Когда итальянцы хотят сказать, что незаменимых нет, они говорят: «Morto un papa se ne fa un altro» («Когда один папа умирает, вы выбираете другого»). Эквивалентом выражения «жить по-царски» выступает «vivere come un Papa»: («жить, как папа римский»). Полиция и прокуроры называют мафиози и террористов, которые стали свидетелями обвинения, pentiti («покаявшиеся»). И любой, кто побывал на волосок от смерти, тут же становится un miracolato («спасшимся чудесным образом»). Если кто-то выигрывает в лотерею, его друзья говорят не «Какой счастливчик!», а «Beato te!» («Ты благословлен!»). Если же кто-то проиграл, ему не скажут: «Какая жалость!», а произнесут: «Peccato!», что буквально переводится как «Грех!»

Столь тесная связь между итальянцами и церковью, однако, сильно обусловлена причинами, которые не имеют ничего общего с религией. Одна — это благодарность за то, что церковь делает для народа, другая — гордость за папство. Более 450 лет, вплоть до 1978 года, когда польский кардинал Кароль Войтыла был избран на престол как Иоанн Павел II, все папы были итальянцами. Они не только пользовались большим уважением, но обладали огромной властью.

Католическая церковь в Италии также извлекает пользу из ситуации. Многие итальянцы являются католиками так же, как британцы — монархистами: это часть установившегося порядка вещей; поскольку жизнь в Италии всегда была тесно переплетена с делами церкви, может показаться несколько непатриотичным оспаривать это. Например, родители могут свободно отказаться от уроков религиозного образования, проводимых в итальянских школах (на которых, разумеется, рассказывают только о католицизме). Однако так поступают немногие. В 2011–2012-м учебном году такие уроки посещали более 89 % учеников, и этот показатель, несомненно, гораздо выше, чем процент родителей — ярых католиков. Неудивительно, что наибольший процент отказов был в крупных городах севера. Что касается Меццоджорно, то такие показатели, скорее, можно было бы увидеть на референдуме где-нибудь в Средней Азии: 97,9 %. Показатель для Италии в целом стабильно понижался в течение 19 лет, с тех пор как появились заслуживающие доверия статистические данные, но это понижение едва превысило 4 %. Такой результат можно объяснить за счет роста числа иммигрантов-некатоликов.

Рефлекторная, или бездумная, составляющая, присутствующая в отношении многих итальянцев к церкви, нередко заставляет католических мыслителей сомневаться в чистоте веры соотечественников. В 2006 году Famiglia Cristiana заказала опрос среди активных католиков. Их спросили, искали ли они когда-нибудь небесного заступничества, и если да, то от кого. 71 % опрошенных сказали, что да. Именно тут заказчиков опроса и поджидал сюрприз. Только 2 % сказали, что просили Иисуса ходатайствовать перед Его Отцом, в то время как 9 % взывали к помощи Девы Марии. Но наиболее популярным заступником с большим отрывом (его назвала почти треть опрошенных) оказался отец Пий, или падре Пио — капуцинский монах, умерший в 1968 году, чьи якобы сверхъестественные способности остаются под вопросом.

Отец Тонино Ласкони, ответственный за католическое образование, был потрясен результатами опроса. «Тот факт, что люди так редко взывают к Христу и Деве Марии, что они предпочитают святых и не понимают разницы между теми и другими, свидетельствует о том, что наши христиане чрезвычайно невежественны даже после многолетних уроков катехизации и религиозного обучения», — сказал он.

Падре Пио, как рассказывают, умел парить в воздухе, физически боролся с дьяволом, имел видения и стигматы — раны, подобные тем, что были нанесены Христу при распятии. Действительно, у него годами не проходили зияющие дыры на руках и ногах. Но его обвиняли в том, что он сам причинял себе увечья, возможно, с помощью кислоты. Долгое время Ватикан отказывался принять его раны за доказательство святости и даже однажды помешал ему проводить публичную мессу. Но в 2002 году падре Пио был причислен к святым по повелению папы Иоанна Павла II. Монастырь, где он обитал, в Сан-Джованни-Ротондо на юго-востоке страны, теперь — вторая по посещаемости католическая святыня. Капуцины также имеют телевизионный спутниковый канал Padre Pio.

Бородатый лик этого монаха можно увидеть на открытках, стоящих на полках баров и торпедах такси. Его можно неожиданно заметить на медальонах в бумажниках и сумочках людей, которые, как вам казалось, должны были бы только поморщиться от такого рода религиозного рвения. И вы спрашиваете себя: почему падре Пио так привлекает итальянцев, многие из которых годами даже не приближались к церкви? Потому ли, что они отождествляют себя с ним из-за его скромного происхождения — а он был из семьи крестьянина? Или потому, что он воплотил в себе традицию итальянского мистицизма, который уходит корнями к Святому Франциску Ассизскому и Святой Екатерине Сиенской? Или просто потому, что он предложил простое утешение, которое встретило у итальянцев больше отклика, чем суровые и сложные предписания, исходящие из Рима? Его наиболее известное высказывание — «Prega e spera non agitarti» («Молись и надейся. Не падай духом») — несомненно очень привлекательно для оптимистичного в целом народа. Или, может быть, особая притягательность падре Пия была — и есть — более языческого толка? В конце концов, это человек, про которого говорили, что он мог читать мысли, предсказывать будущее и присутствовать в двух местах одновременно. Возможно ли, что люди видят в нем — подсознательно — скорее волшебника, чем святого? И что эти медальоны и открытки — не столько предметы религиозного культа, сколько амулеты?

Во всяком случае, весьма вероятно, что где-нибудь поблизости вы обнаружите cornicello или cornetto — талисман в форме рога, часто сделанный из красного коралла или пластика и используемый итальянцами, чтобы отвести дурной глаз. Итальянский католицизм сосуществует с изрядным количеством суеверий. Чрезвычайно популярно гадание на картах Таро[50]. Около главной площади большинства итальянских городов можно найти улочку, где согбенные фигуры сидят на складных табуретках и раскладывают карты для своих беспокойных клиентов. Несколько мелких телеканалов часами показывают только толкование Таро. Столицей суеверий является Неаполь, что вполне естественно, поскольку он постоянно находится под угрозой вулканического извержения. Этот город — родина призраков, известных как munacielli или monacielli («маленькие монахи»), и, вероятно, место, где появилась Smorfia (что означает «гримаса», хотя слово может происходить от имени Морфея, античного бога сновидений). Smorfia — это таблица номеров от 1 до 90, каждому из которых соответствуют разнообразные предметы, существа, части тела, действия, понятия и типы личности. Такие таблицы широко используются в Неаполе, чтобы делать ставки в лотерее в соответствии с тем, что возникает в реальной жизни или мечтах игрока. Например, номеру 88 соответствуют «черное дерево», «гербовая марка», «танец с детьми» и «тестикулы Его Святейшества».

Возможно, некоторые представители духовенства испытывают настоящее отчаяние от того, что католицизм, который преподают согласно катехизису, совершенно не соответствует верованиям нации, которая в подавляющем большинстве определяет себя как католическая. Но в Италии есть и другая проблема: значительное расхождение между официальным учением церкви и его интерпретацией представителями папы на местах. В 2007 году L'Espresso направила в 24 церкви по всей стране своих репортеров, чтобы они исповедались в том, что Ватикан несомненно считает грехом. Журналисту, который представился исследователем, получившим предложение работать за границей с эмбриональными стволовыми клетками, было сказано, что ему «конечно» следует принять предложение. А когда другая журналистка заявила, что позволила доктору выключить аппарат искусственного дыхания, который поддерживал жизнь ее отца, последовал ответ: «Больше не думайте об этом». Единственный вопрос, в котором исповедники строго придерживались линии Ватикана, был об абортах.

Однако не вполне ясно, с чем именно имели дело репортеры — с ослушанием, безграмотностью в вопросах доктрины или с обычным человеческим гуманизмом священнослужителей, столкнувшихся с необходимостью морального выбора, который никогда не встал бы лично перед ними. В общем и целом католическая религия, по сравнению с протестантской, оставляет больше простора для человеческих слабостей и, без сомнения, немало поспособствовала тому, что достойно похвалы в Италии: состраданию, нежеланию судить и готовности простить — всему тому, к чему мы обратимся в последующих главах.

Но католицизм также приводит к инфантильности (и не только в Италии). Своеобразным яблоком раздора в начале Реформации был вопрос, имеет ли верующий право искать спасения, непосредственно читая Священное Писание, или, как настаивала католическая церковь, он нуждается в посредничестве священников. Человек, который в конечном счете ответственен за то, чтобы сказать вам, как следует жить, является личным представителем Бога на земле. И в итальянском языке он известен как il Papa — это слово только ударением и заглавной буквой отличается от слова il pap («отец»). Епископы говорят о своей пастве, подразумевая, что верующие — овцы. А священники обращаются к прихожанам, которые могут быть заметно старше, чем они, называя их «сын мой» или «дочь моя».

Италия подверглась воздействию католицизма больше, чем любая другая страна, поэтому едва ли удивительно, что у итальянцев нет слова, обозначающего ответственность за свои действия, или что фраза на итальянском языке, которая наиболее близко соответствует фразе «Что-нибудь подвернется», — это «Qualche santo provveder» (Какой-нибудь святой [или кто-то другой] позаботится об этом"). Также неудивительно, что отношения между полами в Италии все еще несут на себе отпечаток, оставленный религией, которая долго диктовала очень строгие представления о роли мужчины и роли женщины.

10. Le Italiane — установки меняются

Италия — восхитительная страна, если ты родился мужчиной.

Э. М. Форстер. Куда боятся ступить ангелы (1905)[51]

Когда девочке было семь или восемь лет, родители привезли ее в прелестную горную деревушку, расположенную к востоку от города Тренто, вблизи границы, разделяющей итало- и немецкоговорящих жителей той части севера страны. Семье девочки все еще принадлежал дом, в котором жили ее прабабушка и прадедушка, хотя к тому времени он давно опустел. В коридоре висела фотография молодой женщины. Отец объяснил девочке, что это Клоринда, ее двоюродная бабушка, которая «была убита во время войны». Шли годы, и девочка часто вспоминала эту мимолетную встречу с прошлым, пока однажды в школе она, к тому времени уже почти девушка, не набрала имя сестры своей бабушки в поисковой системе в Интернете. И только тогда она обнаружила, что Клоринда Менгуццато была героиней, посмертно награжденной высшей наградой своей страны за доблесть.

История Клоринды могла бы стать сценарием голливудского кино. Деревенская девушка из живописной деревни Кастелло Тезино, она вступила в партизанский батальон «Герленда» и получила nom de guerre («псевдоним») Велья[52]. В то время как большинство женщин, вступивших в итальянское Сопротивление, были медсестрами или связными, Клоринда действительно сражалась наравне с мужчинами рядом с человеком, которого любила, — Гастоном Вело. Когда его ранили, они вдвоем решили отправиться в деревушку, где жила семья Клоринды. Но по пути их арестовали. То, что произошло потом, не позволит завершить фильм счастливым концом, который так любят голливудские режиссеры.

Немцы и их итальянские приспешники пытали 19-летнюю девушку в течение четырех ночей подряд. Но что бы они ни делали, она так и не выдала местонахождение своих товарищей по оружию. В документе на награждение Клоринды Medaglia d'oro al valore militare сказано, что ближе к концу своих мучений она заявила истязателям: «Когда я больше не смогу переносить ваши пытки, я откушу себе язык собственными зубами, чтобы ничего не сказать». Командир даже натравливал на нее свою немецкую овчарку. Но Клоринда — «партизанская львица», как ее назвали в документе — так никого и не выдала. В конце концов ее полумертвой вывезли из деревни и расстреляли. Тело сбросили с отвесной скалы, и оно упало на ветви дерева. О нем позаботился приходской священник из Кастелло Тезино, который обрядил Клоринду для похорон в пышный наряд, традиционный для ее деревни.

Вклад таких итальянок, как Клоринда Менгуццато[53], в партизанскую борьбу и влиятельность Коммунистической партии в первый послевоенный период не позволили в новой Итальянской республике отодвинуть женщин на задний план так быстро, как этого, без сомнения, некоторым очень хотелось.

Исторически положение женщин в Италии было очень различным в разных частях полуострова, а с течением времени — и в разных социальных классах. Свидетельства XVII века и в еще большей степени XVIII века дают все основания полагать, что женщины высшего сословия пользовались в Италии не меньшей свободой, чем аристократки в других странах Европы. Венецианка знатного происхождения Елена Корнаро Пископия считается первой женщиной в истории, получившей степень доктора философии в университете Падуи в 1678 году. Первая женщина, которой предоставили кафедру в европейском университете, также была итальянкой; Лаура Басси стала профессором университета Болоньи в 1732 году в возрасте всего лишь 21 года. Италия XVII века дала миру и поэтессу, философа и физика Кристину Роккати, а также другую разностороннюю натуру — Марию Гаетана Аньези, имя которой увековечено в верзьере Аньези[54], геометрической кривой. В честь Аньези, как и в честь Лауры Басси, названы и кратеры на Венере.

Одним из самых запоминающихся персонажей, появившихся на страницах «Итальянского путешествия» Гете, стала дерзкая молодая дворянка[55], с которой он встретился в Неаполе в 1787 году, такая же бойкая и самоуверенная, как любая современная феминистка. Но когда другой путешественник, Норман Дуглас, больше 100 лет спустя путешествовал по Калабрии, он составил совсем другое впечатление о положении женщин в Южной Италии, когда решил срезать путь по холмам над Баньярой.

«Мне нужен был носильщик, знакомый с местными тропами, и довольно скоро я увидел группу крепких молодых людей, подпирающих стену и ничем особенно не занятых. „Да, они сопроводили бы меня, — сказали они, — целой компанией, просто ради удовольствия от мероприятия“.

— А моя сумка? — спросил я.

— Надо нести сумку? Тогда нам нужна женщина».

История женского движения в Италии тоже полна контрастов: периоды стремительного прогресса чередуются с длительными периодами застоя. Первая итальянская книга, которую можно отнести к феминистской литературе, «Женщина и ее социальные связи» (La donna e i suoi rapporti sociali) Анны Марии Моззони — появилась только в 1864 году, спустя 72 года после выхода «В защиту прав женщин» (A Vindication of the Rights of Woman) Мэри Уолстонкрафт и через 73 года после написания «Декларации прав женщины и гражданки» (Dclaration des droits de la femme et de la citoyenne) Олимпии де Гуж. Впрочем, после этого женское движение в Италии стало стремительно набирать обороты. К началу XX века в Италии уже было собственное движение суфражисток, и в то время, когда Дуглас совершал поездку по Калабрии, представительницы среднего класса в Риме и Милане проводили кампанию за легализацию развода.

Что остановило женское движение в его поступательном движении, так это фашизм. В 1932 году Муссолини подытожил свои идеи: «Мое мнение о [женской] роли в государстве противоположно любому виду феминизма. Они не должны, конечно, быть рабынями, но, если бы я решил предоставить им избирательные права, меня бы высмеяли». Несколько лет спустя, как раз перед началом войны, главный интеллектуал фашистского периода Фердинандо Лоффредо написал, что «женщины должны быть снова полностью подчинены мужчинам», и, на случай, если читатели не уловили суть его высказывания, пояснил, что это означает «духовную, культурную и экономическую неполноценность».

Фашистские законодатели и чиновники Италии долго претворяли в жизнь то, что проповедовал Лоффредо. При Муссолини женщинам запретили претендовать на руководящие должности в системе образования; в штате государственных и частных предприятий их должно было быть не больше 10 %, а если в организации было меньше десяти служащих, она не могла нанять женщин вообще.

После Второй мировой войны все, за что радел Муссолини, стало выглядеть подозрительным, а то и вовсе неприемлемым, и одной из возможностей ликвидировать наследие диктатора было улучшение положения итальянских женщин. В 1945 году они получили право голоса — всего на год позже, чем француженки. Но по мере того как христианские демократы постепенно брали верх над коммунистами, католические идеи о роли женщины неуклонно обретали все больше влияния. Для Пия XII, который был избран папой римским в 1939 году, «традиционное ограничение женских помыслов семейным кругом было коренным принципом общественного здоровья и морали». Он объяснял, что одна из причин, по которым церковь была готова поддержать рабочих в борьбе за более высокую зарплату, состояла в том, чтобы «переориентировать жен и матерей на их истинное призвание — заботу о домашнем очаге». С конца 1940-х и до начала 1960-х череда правительств работали рука об руку с церковью, чтобы распространить идеал итальянской женственности, подобный тому, что демонстрируют гипсовые статуи Мадонны, которые можно найти во многих католических церквях, — глаза, поднятые к Богу, и руки, сложенные в религиозном усердии.

Но как ни старались священники в Ватикане и христианские демократы в правительстве, они так и не смогли повернуть время вспять. Ведь в действительности существовало поразительное расхождение между идеалом итальянской женственности, проповедуемым священниками и политическими деятелями, и гораздо более сложными образами, проецируемыми во внешний мир главным образом посредством кино. Взрывная Анна Маньяни — La Lupa, «волчица Рима», впервые появившаяся в фильмах неореализма конца 1940-х — типаж итальянской женщины, которую никак нельзя назвать кроткой и покорной. Итальянки Маньяни страстны, храбры, сильны и даже иногда жестоки. Джульетта Мазина — актриса, которая стала женой Федерико Феллини, сыграла свою, возможно, самую великую роль трагически непонятой озорной проститутки в оскароносном фильме мужа «Ночи Кабирии» (Le notti di Cabiria). Роскошная Софи Лорен, карьера которой начала набирать ход, когда карьера Маньяни достигла пика, добавила в образ итальянки еще одну черту — открытую чувственность[56]. В 1951 году, за два года до основания в Соединенных Штатах журнала Playboy, Лорен снималась в обнаженном виде во французской версии фильма с необычным названием «Это был он… Да! Да!» (Era lui, s, s!). И в последующие 20 лет итальянские звезды Джина Лоллобриджида, Сильвана Мангано, Моника Витти и Клаудия Кардинале входили в большое кино, целуясь, обнимаясь и оставляя по пути немало одежды.

Годы холодной войны также сопровождались улучшением положения итальянских женщин. Но оно было ограниченным. В 1950 году работодателям запретили увольнять матерей в первые 12 месяцев после рождения первенца, а в 1963 году им запретили увольнение женщин по причине замужества. Но еще более важным шагом стало то, что после введения в 1962 году обязательного обучения до 14 лет впервые в истории Италии множество девочек были допущены к получению среднего образования.

Более радикальным реформам пришлось подождать до окончания студенческих волнений 1968 года и социального катаклизма, который они спровоцировали по всей Европе. Одним из его последствий стало появление в Италии чрезвычайно активного феминистского движения. Первоначально оно позиционировало себя как близкое новым левым. Но очень скоро борцы за права женщин обнаружили, что многие молодые революционные социалисты были такими же maschilista[57], как их отцы и деды. У многих феминисток Италии стало формироваться мнение, что марксизм и его философские основы не то чтобы неважны, но однозначно не подходят для достижения их целей. Уже в 1970 году в Manifesto di rivolta femminile было заявлено: «Мы подвергаем сомнению социализм и диктатуру пролетариата». В том же году одна из авторов манифеста, Карла Лонци, опубликовала брошюру, названную «Мы плюем на Гегеля» (Sputiamo su Hegel).

Глядя на Италию сегодня, трудно поверить, что это та же самая страна, которая однажды дала начало такой задиристой разновидности феминизма. Общественные дебаты по вопросам пола и языка, которые годы назад проходили в других странах, в Италии едва начались. Замужние итальянские женщины всегда сохраняли свои фамилии — это правда. Но большинство названий влиятельных должностей или профессий все еще имеются только в мужском роде. Женщина-адвокат, которая в Испании была бы abogada, остается avvocato в Италии. То же самое верно для некоторых других профессий: нет общепринятых женских эквивалентов для notaio (нотариус), ingegnere (инженер) или architetto (архитектор). Одно из немногих исключений — dottoressa; так называют выпускниц медицинских учебных заведений, оно используется и женщинами, ставшими врачами. Термин «avvocatessa» также существует, но большинство женщин-адвокатов избегают его, потому что чувствуют, что особая женская версия имеет такие же, скорее всего, уничижительные коннотации, как и английское слово actress.

Одним словом, ситуация запутанная. И в политике это особенно заметно. До недавнего времени те немногие женщины, которым удавалось войти в Кабинет, были известны как ministri, и о них писали и говорили именно так. Иногда люди пытались совместить несовместимое, обращаясь к женщине-министру как la ministro. Но когда женщин в правительстве стало больше, слово ministra начал возникать и в печати, и в устной речи. Однако даже сейчас сайт итальянского правительства продолжает использовать слово ministro, когда пишет о тех, кто возглавляет министерства иностранных дел, обороны, экономического развития, образования и здравоохранения, несмотря на то что это женщины.

Включите телевизор, и рано или поздно вы увидите эстрадный концерт или викторину, где женщины выступают в роли, которая считается не приемлемой во многих других странах с 1970-х. У телеведущей почти наверняка будет пышная прическа, блестящая помада и наряд, который демонстрирует больше, чем прикрывает. В ряде случаев в передаче будут участвовать только так называемые vallette или veline, роль которых исключительно декоративна. Самое большее, что от них требуется, — сделать несколько танцевальных па или держать табличку, на которой написан ответ на вопрос викторины или сумма, выигранная участником. Часто их задача заключается в том, чтобы просто стоять в сторонке, выглядеть мило и рассеянно улыбаться. Первые veline появились в 1988 году в Striscia la notizia, сатирической программе-расследовании на одном из каналов Сильвио Берлускони. В их обязанности входило представлять сообщения прессы (veline, на журналистском сленге), которые заинтересовали программу, и соблазнительно наклоняться к столу ведущего (мужчины)[58]. Striscia la notizia до сих пор входит в программную сетку Mediaset и пользуется большой популярностью; конкурсный набор veline (одна должна быть блондинкой, а другая брюнеткой) для каждого нового сезона — главное событие в календаре каждой честолюбивой итальянской актрисы шоу-бизнеса[59].

Объявления на рекламных щитах и в печатных СМИ также часто используют изображения женщин различной степени обнаженности, чтобы рекламировать продукты, не имеющие никакого отношения к вопросам пола, красоте или женскому телу. Одна из таких рекламных фотографий, вызвавшая противоречивую реакцию, появилось в 2008 году. Паромная компания рекламировала новое, более быстрое сообщение между Неаполем и Катанией, а фото изображало женские руки, сжимающие пышные груди, и сопровождалось подписью: «Везувий и Этна никогда не были ближе». Не смутившись шумом, который поднялся из-за этой рекламы, паромная компания выпустила на следующий год другую: на фото длинная вереница молодых женщин направлялась к открытому грузовому отсеку парома. В большинстве своем женщины были в шортах, которые едва прикрывали их филейные части. На сей раз подпись гласила: «Наши кормовые части — самые знаменитые в Италии».

Ежегодно Всемирный экономический форум (ВЭФ) публикует Всемирный индекс гендерного разрыва, цель которого — оценить положение женщин в каждой стране согласно различным критериям, включая участие в экономике, расширение прав в политике, доступ к образованию и различные показатели, связанные со здоровьем. В последние годы Италия скакала в рейтингах вверх-вниз, но в 2013 году ее позиция была близка к средним значениям: ВЭФ поместил ее на 71-е место. Это на 26 пунктов ниже Франции и, что может удивить еще больше, на 41 пункт ниже Испании. Кроме того, согласно этому рейтингу, дела у женщин в Италии обстояли хуже, чем в Румынии и 11 африканских странах.

Особенно Италия отстает по такому показателю, как участие женщин в экономике. Согласно недавним отчетам ЕС и ОЭСР, в Италии работает примерно половина всего женского населения — и это меньше, чем в любом крупном государстве — члене ЕС. Это также означает, что в Италии много женщин-домохозяек. Однако, учитывая, что вдвое больше женщин, чем мужчин, говорят о горячем желании работать, но бросили искать работу, ясно, что многие из 5 млн женщин, занятых только дома, находятся в таком положении не по своей воле. Опрос, проведенный в 2011 году, показал, что итальянские домохозяйки не просто разочарованы, но испытывают настоящее отчаяние: уровень их неудовлетворенности жизнью гораздо выше, чем у испанок или француженок.

Неудивительно, что в советах директоров Италии очень немного женщин. К 2013 году они составляли только около 8 % директоров ведущих итальянских фирм — и это тоже меньше, чем в любой из крупных европейских экономик. В Испании их доля составила 10 %, во Франции — 18 %, а в Великобритании и США — 17 %. А то, что женщин выжимают с рынка труда по мере их карьерного роста, стало ясно в том же году после проведения исследования по высшему образованию. К тому времени большую часть выпускников итальянских университетов составляли женщины. При этом среди доцентов их была всего одна треть, а среди профессоров — одна пятая.

Конечно, такие показатели отчасти связаны с возрастным профилем в академической среде и более высоким уровнем «выбывания» среди женщин. Профессора обычно были немолодыми и принадлежали к тем поколениям, в которых выпускники-женщины встречались реже и мало кто из них строил карьеру. Но также справедливо и то, что в университетской среде часто выдвигаются обвинения в том, что известно как ricatto sessuale (сексуальные домогательства).

Это явление трудно оценить хоть с какой-нибудь точностью, и, разумеется, оно не ограничивается Италией. Но, по неофициальным данным — судя по тому, насколько часто подобные эпизоды становятся известны прессе или упоминаются в частных беседах, — создается впечатление, что оно распространено довольно широко. В случаях, которые всплывают в печати, обычно бывают замешаны университетские преподаватели, обвиняемые в том, что потребовали у студентки или соискательницы степени доктора философии «заплатить» за зачет или высокую оценку. Разумно предположить, что многие ricatto sessuale остаются незарегистрированными и вообще не упоминаются. Когда шантаж достиг цели, ни одна сторона впоследствии не стремится привлечь внимание к произошедшему. Если же судить по свидетельствам иностранцев, которые работали в высшем образовании в Италии, обмен академических льгот на секс, возможно, и не очень типичен, но встречается нередко.

Не то чтобы все ricatto sessuale имели место только в университетах. Согласно исследованию Istat, в 2010 году 3,4 % опрошенных женщин сказали, что от них требовали секса на работе — в обмен на продвижение, или как условие найма, или, в самых худших случаях, в качестве альтернативы увольнению. Так что же, ricatto sessuale распространено в Италии больше, чем в других странах? Если эти данные точны, то, вероятно, нет.

По моим личным впечатлениям, подтвержденным только крупицами объективных данных, ricatto sessuale стало расцениваться довольно многими итальянскими женщинами как прискорбная, но неизбежная сторона жизни. Меня поразило, когда несколько лет назад только что избранная мисс Италия заявила: «Я никогда не продам свое тело ради успеха». Это заставило меня задуматься, насколько часто победительницы национальных конкурсов красоты в других странах начинают свое «правление», ясно давая понять это на пресс-конференции после финала. Крупицы объективных данных — это опрос с выборкой, недостаточной для статистической достоверности, проведенный женской ассоциацией Donne e Qualit della Vita. В нем 540 студенткам университета был задан вопрос, готовы ли они оказать сексуальную услугу ради карьерного роста. Только каждая пятая категорически ответила «нет». Почти 20 % сказали «да», а остальные — примерно три из пяти — застенчиво ответили «не знаю».

Как могла страна, которая когда-то имела активное и напористое феминистское движение, пасть так низко? В известной степени то, что произошло в Италии после расцвета феминизма, произошло и во всем мире. Выросло поколение женщин, которые больше не хотят стирать различия между полами. Привлекательность снова в моде, а уличные демонстрации в поддержку прав женщин стали казаться анахронизмом. Однако так произошло отчасти потому, что в 1970-х женщины решили если и не все свои задачи, то достаточно многие из них, чтобы удовлетворить большую часть женского населения. При этом для итальянок поистине выдающимся завоеванием стала легализация абортов. Возможно, одержав такую громкую победу в войне полов, они оказались еще более расположены почивать н лаврах, чем феминистки в других странах.

Однако некоторые итальянские феминистки считают, что их движение с самого начала пошло по неверному пути. Разочаровавшись в Новых левых, ведущие идеологи феминизма в Италии сместили акцент от требований равных прав к анализу гендерных различий и превознесению женских качеств. Раскрепощение женщин было принесено в жертву на алтарь того, что можно было бы назвать женской гордостью. Это помогает объяснить легкость, с которой Сильвио Берлускони использовал свое растущее влияние в СМИ, чтобы начиная с 1980-х внедрять совсем другое представление о женской сексуальности: он походил на генерала, марширующего на поле битвы, оставленном противником.

Навязывая те ценности, которые он воплощал в собственной жизни, как общественной, так и личной, медиамагнат Берлускони почти не встречал сопротивления. Хотя бывший премьер-министр всегда утверждал, что «любит женщин», его отношение к ним часто бывало снисходительным, а иногда и вовсе пренебрежительным. Когда испанский социалистический лидер Хосе Луис Сапатеро назначил Кабинет министров, половину которого составляли женщины, Берлускони назвал его «слишком розовым». Его собственная идеология привлечения женщин к власти стала ясна, когда он назначил министром равных возможностей Мару Карфанью — бывшую танцовщицу, которая позировала с обнаженной грудью. И только когда в 2011 году разразился громкий скандал по поводу его вечеринок бунга-бунга, итальянские женщины наконец-то выступили с демонстрациями, которые постепенно распространились на более чем 250 итальянских и иностранных городов, под лозунгом, вдохновленным заголовком романа Примо Леви о Сопротивлении времен войны: «Если не сейчас, то когда?»

Однако родившиеся тогда планы возрождения женского движения потерпели неудачу. Тем не менее, оглядываясь назад, можно увидеть, что эти демонстрации стали поворотной точкой. В то время только пятую часть законодателей Италии составляли женщины. Согласно исследованию Межпарламентского союза, эта доля была ниже, чем в Ираке или Афганистане. На следующих всеобщих выборах, в 2013 году, большинство ведущих партий приложили серьезные усилия, чтобы выдвинуть кандидатов-женщин. В списках, поданных «Движением пяти звезд» Беппе Грилло, которое проводило выборы с помощью онлайн-опроса сторонников, почти четыре из десяти кандидатов оказались женщинами. Когда результаты выборов обнародовали, стало ясно, что представительство женщин в новом законодательном органе должно достигнуть одной трети. В правительстве, созданном после тех выборов, также было беспрецедентно сильное представительство женщин. И, когда в следующем году Маттео Ренци вытеснил Энрико Летта, он сформировал Кабинет, в котором женщины заняли половину мест.

Произошли и другие изменения, хотя они не привлекли такого внимания, как женщины-министры Ренци. Приведенные ранее показатели доли женщин — членов правления могут показаться невысокими, но они заметно выросли, причем в короткий период, и произошло это благодаря закону, принятому в 2011 году. Он установил, что по крайней мере одним из пяти кандидатов на место в совете директоров должна быть женщина.

Также стала шире распространяться информация о насилии в отношении женщин, и общество стало больше осуждать мужчин, которые его совершают. В 2013 году кампания против домашнего насилия получила мощную подпитку из совершенно неожиданного источника — монолога, представленного в День Святого Валентина на фестивале песни в Сан-Ремо комической актрисой Лучаной Литтиццетто. Она сама по себе является символом меняющихся установок. До последнего времени стендап в Италии был прерогативой мужчин. Миниатюрная, озорная Литтиццетто использовала юмор, чтобы донести до публики феминистские идеи, которые многие ее поклонники-мужчины иначе едва ли восприняли бы. Ее монолог в разговорной части фестиваля песни Сан-Ремо вовсе не был смешным. Однако его стоит привести здесь не только потому, что это было очень красноречиво, но и из-за его огромного воздействия на общественное мнение.

«В Италии мужчина убивает женщину — партнершу, дочь, любовницу, сестру или „бывшую“ — в среднем каждые два или три дня и чаще всего дома, потому что семья — далеко не всегда волшебное вместилище любви. Он убивает ее, потому что считает своей собственностью; потому что он не в состоянии вообразить, что женщина может принадлежать самой себе, иметь свободу жить, как она хочет, и даже влюбиться в другого мужчину. И мы [женщины] из-за того, что мы наивны, часто принимаем все что ни попадя за любовь. Но любовь не имеет ничего общего с насилием и ударами… Мужчина, который нас бьет, не любит нас. Давайте накрепко усвоим это. Сохраним это на наших жестких дисках… Мужчина, который бьет нас, — дерьмо. Всегда. И мы должны понимать это сразу, при первом ударе, потому что иначе будет второй, а потом и третий, и четвертый. Любовь приносит счастье и волнует сердце. Она не ломает ребра и не оставляет синяки на лице».

Еще одно свидетельство происходящих изменений — устойчивое падение популярности конкурса «Мисс Италия». Было время, когда он становился одним из крупнейших событий года в стране: бесконечное пышное шествие самых красивых девушек, которых только можно отыскать в Италии, транслировалось по телевидению часами, вечер за вечером, четыре дня подряд, на ведущем канале RAI. Мало что было столь же почетно, как приглашение присоединиться к жюри конкурса. Некоторые из самых прославленных имен в современной итальянской культуре — такие мужчины, как Джорджо де Кирико, Лукино Висконти и Марчелло Мастроянни — согласились выполнять судейские обязанности, в которые входила оценка округлости ягодиц конкурсанток. Еще совсем недавно, в 2001 году, «Мисс Италия» собирал 85 % зрительской аудитории. Но с тех пор его популярность резко снизилась, так что в 2013 году RAI объявил, что больше не будет транслировать этот конкурс. Он перешел на канал La7, где его смотрят менее 6 % зрителей.

Почуяв ветер перемен, даже Striscia la notizia, программа, которая изобрела velina, решила, что наступило время менее сексистского подхода. В программу ввели пару привлекательных молодых людей — velini, чтобы они щеголяли обнаженной грудью, в то время как две женщины вели шоу. Но результатом стало резкое падение зрительской популярности, и veline поспешно вернулись на свое место.

Много что еще может измениться, но культ mamma остается в Италии чрезвычайно стойким. Уважение, проявляемое к матерям, — или, скорее, пустословие во славу материнства — почти безгранично. На каждом углу женщинам внушают, как важно иметь детей — и радоваться им. Это начинается в церкви с поклонения Марии. Старшее поколение, ровесники, девушки из рекламы и женщины из журналов, телевизора и радио — все твердят о том, что нет более важного дела в жизни, чем стать mamma. И поскольку в Италии было бы почти богохульством утверждать, что дети — это что-то еще, кроме абсолютного благословения и наслаждения, бездетная женщина, как правило, становится объектом жалости.

Все это дает работодателям прекрасный повод избавиться от работниц, которых иначе пришлось бы держать в штате во время декретного отпуска. Что бы там ни говорил закон, практика увольнения женщин, которые забеременели, все еще распространена. Способ, которым некоторые работодатели обходят законодательство и который восходит еще к 1960-м, заключается в том, чтобы сказать претендентке на должность, что она будет нанята, но только при условии подписания заявления об увольнении без даты. Работодатель откладывает его в долгий ящик, чтобы извлечь и проставить дату, когда это потребуется. Эти неприятные документы известны как dimissioni in bianco. Работодатели, которые заставляют женщин подписывать их, рискуют большим штрафом. Но преступление почти невозможно доказать, и оно продолжает совершаться, особенно в мелких фирмах.

В остальном у итальянского общества дела, казалось бы, не расходятся со словами. В опросах ВЭФ единственная категория, в которой Италия всегда блистала, это та, что касается материнства. Пособие в декретном отпуске — одно из самых щедрых в развитых странах. Но, как только срок выплаты пособия по материнству заканчивается, молодая итальянская mamma обнаруживает, что государство предлагает ей очень скромную помощь в согласовании ее роли матери с другими домашними обязанностями и работой (если, конечно, она сохранила работу; не говоря уже о dimissioni in bianco, на женщин еще и давит общественное мнение, согласно которому после рождения первенца работу нужно бросать). Ясли и детские сады в Италии в дефиците. Бесплатные, финансируемые государством — тем более. Хорошо, если один из пяти малышей младше трех лет посещает ясли.

Нехватка детских учреждений — проблема не только предложения, но и спроса. Поскольку работающих женщин в Италии мало, многие матери имеют возможность заботиться о детях в течение дня. Социологический опрос, проведенный в 2011 году, выявил и другие факторы. Среди матерей, которые не отправили детей в детские учреждения, больше трети предпочли вместо этого оставлять их с родственниками, а еще треть заявили, что, по их ощущениям, их ребенок еще слишком мал для яслей или садика.

Дети растут, и тут возникает другой фактор, заставляющий матерей оставаться дома: часы занятий в средних школах не изменились с тех пор, когда почти все матери были домохозяйками. Уроки проводятся в утренние часы, и предполагается, что дети могут затем пойти домой на обед, который приготовит mamma. В действительности, в наши дни это зачастую означает сэндвич, оставленный для них в холодильнике.

Однако наиболее важным фактором можно считать то, что итальянские мужья — как и испанские — очень неохотно разделяют с женами бремя домашних забот. Согласно официальной статистике 2011 года, явно меньше половины мужчин помогали женщинам готовить еду и едва ли четверть — мыть посуду. Но настоящая запретная зона для l'uomo italiano — это глажка. Причина так и осталась загадкой, но доля мужчин, готовых помочь погладить белье, составила одну сотую.

Столкнувшись с трудностями совмещения трех ролей, женщины вынуждены выбирать. В результате большинство из них взваливают на себя взаимосвязанные роли жены и матери. Судя по статистике, такая картина наблюдается во всех странах Южной Европы.

Начиная с конца 1970-х женщины в Италии стали позже вступать в брак. Еще раньше они стали ограничивать количество детей. С тех пор в игру вступили и другие факторы, и основной среди них — нестабильность на рынке труда. Все больше молодых людей работают по краткосрочным контрактам, без гарантии постоянной занятости. В результате уровень рождаемости резко снизился: от более чем 20 детей на 1000 женщин в середине 1960-х до менее 10 в середине 1980-х. С тех пор он снижается более плавно и в 2011 году дошел до 9 на 1000.

В жизни итальянцев нет другой сферы, где наблюдался бы такой разрыв между словами и действительностью: с одной стороны, прославление mamma и поклонение Мадонне, а с другой — общество, где все больше семей ограничиваются единственным ребенком и где матери, ожидающие детей у ворот начальных школ, — это зачастую женщины за 40. А за статистикой прячется другая зияющая пропасть — между тем, как итальянцы должны вести свою сексуальную жизнь, по мнению церкви, и тем, что происходит это на самом деле.

11. Любовники и сыновья

Italians do it better.

«Итальянцы делают это лучше».

Надпись на футболке, в которой Мадонна[60] снималась в клипе «Papa, Don't Preach» (1986)

Их можно увидеть повсюду — часто в самых невероятных местах. Вы видите их написанными на стенах и на тротуарах, а иногда — заботливо выложенными из ракушек на пляжах. Особенно часто они встречаются на воротах школ. Признания в легкомысленной, головокружительно пылкой любви, размещенные таким образом, чтобы привлечь внимание объекта желания, когда она (или иногда он) занимается повседневными делами, — это одна из самых восхитительных деталей итальянского городского пейзажа и контрапункт той благоразумной сдержанности, которая характеризует основу итальянской жизни. Некоторые из этих graffiti d'amore поэтичны («Ты — мечта, которая начинается с момента, когда я просыпаюсь»); некоторые трогательны («Анна, вернись ко мне, умоляю тебя»).

«Лаура, я люблю тебя больше жизни», — такое заявление я видел недавно. И, действительно, некоторые поклонники ставят свою любовь выше жизни в попытках показать силу своей страсти. Я замечал сообщения, написанные гигантскими буквами с бог знает каким риском для пишущего на мостах, перекинутых через автострады. Несколько лет назад городок около Милана проснулся и обнаружил, что кто-то взобрался на леса вокруг строящегося многоквартирного дома, чтобы вывесить на них полотно в 40 квадратных метров с гигантским красным сердцем и именем любимой женщины.

«Al cuore non si comanda» гласит часто повторяемая пословица: «Сердцу не прикажешь». Но, по традиции, как и в других средиземноморских и католических обществах, сердечными делами здесь управляли очень строго, поскольку они касаются не только души, но и тела. В последние годы влияние церкви и обычаев на личную и сексуальную жизнь молодежи значительно ослабло. Недавнее исследование, целью которого было определить средний возраст, в котором итальянцы получили свой первый сексуальный опыт, показало, что у женщин он упал с 22 лет у поколения, рожденного во время Первой мировой войны, до 18,5 среди рожденных в 1980-х. У мужчин, однако, этот показатель почти не изменился, колеблясь между 17,5 и 18,5 годами. Как отметил автор исследования, дело в том, что у поколений, рожденных в первой половине ХХ века, сексуальная инициация мужчин и женщин происходила совсем по-разному. Для мальчиков в их поздние подростковые годы это был своего рода обряд посвящения, обычно проходящий «с более взрослыми, недевственными женщинами или проститутками». В противоположность этому большинство женщин были либо девственницами, когда они выходили замуж, что обычно случалось в 20 с небольшим лет, либо «у них был первый опыт с будущим мужем незадолго до свадьбы».

Начиная с 1970-х сексуальные привычки жителей Южной Европы претерпели революционные изменения. Согласно тому же исследованию, только одна из десяти итальянок, рожденных в конце 1960-х, предстала перед алтарем девственницей. Но влияние — или, точнее сказать, наследие — католического воспитания все еще можно заметить, проводя сравнение с другими странами.

Одно из самых свежих исследований, организованное производителем презервативов Durex, определяло средний возраст, в котором люди разных возрастов в разных странах, с их слов, впервые занимались сексом. Самые высокие средние показатели, предсказуемо, были в развивающихся странах, где есть жесткие социальные табу на секс до брака. Затем идет большинство, хотя и не все, средиземноморских католических стран, включая Италию, где «средний возраст первого секса» составил 19,4 года. Это немного ниже, чем в Испании, но значительно выше, чем в Великобритании или США, где показатели составили 18,3 и 18,4 соответственно.

Еще большее расхождение можно заметить в данных, касающихся женской сексуальности. Образ итальянской женственности, проецируемый во внешний мир в фильмах и рекламе, часто являет изображение знойной, чувственной и, как следствие, сексуально ненасытной кошки. Но есть свидетельства, указывающие на то, что итальянские женщины, напротив, относительно сдержанны. На конференции, проводившейся в Риме в 2010 году, были представлены данные о том, сколько представителей взрослого населения в различных странах признали, что занимались мастурбацией по крайней мере раз в жизни. Среди мужчин показатели были примерно одинаковыми как в Южной, так и в Северной Европе — во всех случаях 90 % и выше. Но среди женщин было поразительное различие. В то время как в Скандинавских странах примерно четыре из пяти опрошенных признались, что доставляли себе удовольствие, в Италии таких оказалось меньше половины.

Секс среди итальянских подростков явно распространен шире, чем во времена всеобъемлющего влияния Ватикана и христианских демократов. Но юноши все еще нередко называют своих подруг, используя то же слово, которое использовалось тогда, — fidanzata (невестой), даже если они не обручены. Девушки тоже могут называть своего друга fidanzato. Слова il mio ragazzo (мой парень) и la mia ragazza (моя девушка) набирают популярность в отношении любимых, особенно среди молодежи городского среднего класса. Но fidanzato и fidanzata оказались поразительно устойчивы, возможно, потому, что они более точно отражают природу отношений, которые строят многие молодые итальянцы, — виртуальные союзы, длящиеся 10 лет и дольше, прежде чем они плавно переходят в брак или — что в наши дни встречается чаще — в долговременное партнерство.

Футболка Мадонны отражает давнее представление об итальянцах, особенно итальянских мужчинах, как выдающихся любовниках — «итальянских жеребцах». Оно проложило путь через коллективное бессознательное западного мира, начиная с времен Джакомо Казановы и заканчивая временами Марчелло Мастроянни, — представление о том, что итальянцы не только одни из самых привлекательных, но и одни из самых романтичных и обольстительных людей в мире — и страстных в постели. Факт или миф?

Другой опрос Durex выявил загадочно противоречивые данные. Две трети опрошенных в Италии сказали, что они всегда или почти всегда испытывают оргазм во время секса, что оказалось одним из самых высоких показателей в мире. Как и в других странах, среди женщин доля тех, кто регулярно достигает кульминации, ниже, чем среди мужчин. Но все же в Италии она одна из самых высоких. Итальянские пары занимаются сексом относительно часто, и в среднем они уделяют этому больше времени, чем в большинстве других стран. Общая картина в итоге такова: даже если итальянцы не «делают это лучше» всех остальных, они, определенно, делают это очень достойно. Проблема лишь в том, что, когда тех же самых участников исследования спросили, довольны ли они своей сексуальной жизнью, среди итальянцев ответивших на этот вопрос положительно оказалось меньше, чем почти в любой другой стране. Возможно, тут действует какой-то иной фактор, не выявленный статистикой. А может, итальянцы (как и французы, у которых также был отмечен низкий уровень удовлетворенности сексуальной жизнью) страдают от завышенных ожиданий.

Строго не одобряя добрачный секс, особенно для женщин, католическая церковь всегда отличалась более снисходительным отношением к внебрачным шалостям, особенно когда супружеская верность нарушалась мужем и при условии, что семья не распадалась, по крайней мере внешне. Таким образом, будучи ограничены в сексуальных контактах до свадьбы, впоследствии итальянцы могут вести гораздо более разнообразную сексуальную жизнь. Но возможно, это только впечатление, созданное долгой литературной традицией, восходящей к «Декамерону» Боккаччо (в котором поразительным образом многие из неверных супругов вовсе не мужчины, а женщины, как, например, монна[61] Гита).

Скаредный Тобиас Смоллетт, посетив Тоскану в 1760-х, описал обычай, бытовавший среди богатых флорентийских дам: содержать, как мы бы назвали это сегодня, мальчика для забав. В те дни его назвали cicisbeo. О связи между ними знал — и считал ее допустимой — муж женщины. Хотя для cicisbeo считалось невоспитанностью обнаружить какой-либо знак привязанности к своей повелительнице на публике, он сопровождал ее всюду. «Сразу за одними из ворот Флоренции есть триумфальная арка… и летними вечерами это прекрасное место, чтобы подышать свежим воздухом в своих экипажах, — писал Смоллетт. — Каждая карета останавливается, и происходит непродолжительный conversazione. Дамы сидят внутри, а cicisbei стоят на подножках карет, развлекая их беседой».

Иногда cicisbeo был гомосексуалистом, и тогда все ограничивалась ролью забавного компаньона. Но зачастую он был любовником женщины. Считается, что у лорда Байрона была итальянская возлюбленная графиня Тереза Гвиччиоли. Но, с итальянской точки зрения, благородная дама из Равенны просто имела более умного, чем обычно, английского cicisbeo.

Спокойное отношение итальянцев к супружеской неверности также видно из результатов опроса, проведенного в 2006 году психологическим журналом Riza Psicosomatica. Опрос должен был выяснить, какие пороки и недостатки заставляют итальянцев испытывать наибольшее чувство вины. На верху списка оказались обжорство и мотовство. В самом низу приютилась супружеская неверность. Она вызывает меньше беспокойства, чем недостаточный уход за внешностью.

До недавнего времени образ любовницы также присутствовал в итальянской культуре в большей степени, чем в культуре многих других стран. Для известных мужчин иметь вторую партнершу (а иногда даже вторую семью) было обычным делом, и когда такой человек умирал, журналисты рвались взять интервью не только у понесшей тяжелую утрату вдовы, но и у ее соперницы на любовном фронте. Другой образ, который нередко возникает перед глазами, это итальянец из среднего класса, который удаляется прочь от супружеского союза после того, как родились дети, и пускается во все тяжкие, прежде чем вернуться домой и провести преклонные годы с женой.

Но развлечения с подружками стоят денег. Содержание любовниц — не говоря о вторых семьях — обходится еще дороже. Поэтому такой вид измен всегда могли себе позволить только обеспеченные люди — те, кто благодаря своему общественному положению и финансовому состоянию больше контактировал с иностранцами и потому влиял на их представление о «типично итальянском». Отсюда возникает вопрос: насколько справедлива репутация итальянцев как неверных супругов? Единственное известное мне международное сравнение датируется 1994 годом и касается скорее мнений, чем привычек. Людей более чем из 20 стран спросили, как они относятся к внебрачному сексу. Доля итальянцев, ответивших, что это было бы «во всех случаях неправильно», составила 67 %, ровно столько же, сколько в Великобритании. Показатель был существенно ниже, чем в США, где четверо из пяти опрошенных безусловно осудили супружескую измену, но гораздо выше, чем в бывших коммунистических государствах: в России уровень неодобрения составил скромные 36 %.

Менее обеспеченные итальянские мужчины, ищущие секса вне брака (и, как отмечалось ранее, до брака), обращались к проституткам. Однако в 1958 году закон, внесенный социалисткой Линой Мерлин, запретил получение средств к существованию за счет проституции и привел к закрытию публичных домов. Результатом этой спорной меры стал исход проституток на улицы, где большинство из них и остается по сей день. Некоторые, правду сказать, работают без помех дома. Они традиционно рекламировали свои услуги в газетах, нередко начиная объявление со строки заглавных «А», чтобы оно гарантированно заняло первое место в колонке. Теперь все больше проституток используют Интернет. Согласно данным, собранным Corriere della Sera из разнообразных источников и опубликованным в 2013 году, в Италии на тот момент было 45 000 проституток, из которых только 8000 оказались итальянками. Из остальных больше половины работали на улицах, чаще всего охраняемые — и эксплуатируемые — сутенерами и имеющие меньше, чем в борделе, шансов пройти медицинский осмотр.

С одной стороны, закон Мерлин привел к тому, что проституция в Италии стала еще более грязным делом, чем в других странах, и еще более рискованным для здоровья самих девушек и их клиентов. С другой стороны, он сделал ее менее распространенной. Если данные, приведенные ранее, верны, то число проституток в Италии — лишь малая доля от их числа в Испании, где оценки начинаются примерно с 200 000. И эта разница — еще один повод задуматься, настолько ли ветрены мужчины-итальянцы, как их рисуют.

Пожалуй, областью, где влияние церкви очень заметно, можно назвать контрацепцию. Долгое время изготовление, продажа и реклама противозачаточных средств считались в Италии преступлением, за которое грозило наказание до года тюремного заключения. Запрет был снят в 1971 году, несмотря на то что тремя годами раньше вышла папская энциклика Павла VI «Humanae Vitae», которая вновь подтвердила несогласие Ватикана с искусственными методами контроля над рождаемостью.

Как и в большинстве других католических стран, осуждение Ватикана в этом вопросе повсеместно игнорируют. В Италии можно купить противозачаточные средства всех видов, и в некоторых случаях государство даже компенсирует их стоимость. Но, поскольку этот вопрос остается щекотливым, в целом отношение к контрацепции представляет собой смесь нарочитого невнимания и тактичного умолчания. В 2013 году Международная федерация планирования семьи опубликовала обзор, целью которого было оценить, насколько свободно молодые женщины могут получить доступ к различным методам контрацепции в десяти европейских странах. Каждая страна оценивалась по ряду критериев, которые включали разработку соответствующих правительственных норм, доступность полового воспитания и предоставление индивидуальных консультаций. В целом Италия едва набрала половину баллов, полученных Испанией, и меньше трети суммарного результата Франции. Больше того, она оказалась одной из трех стран, в которых нормам улучшения сексуального и репродуктивного здоровья и защиты соответствующих прав или уделяли мало внимания, или они «практически отсутствовали в программах соответствующих учреждений»[62].

Сменяющие друг друга правительства не сделали ничего, чтобы снизить цены на презервативы, которые, согласно обзору 2009 года, стоят почти вдвое дороже, чем в среднем по миру. Это может отчасти — хотя и в очень незначительной мере — объяснить, почему другое исследование несколькими годами позже установило, что меньше половины сексуально активных итальянских молодых людей в юношеские годы или в возрасте чуть за 20 принимают меры, чтобы избежать нежелательной беременности. В остальном объяснение, видимо, состоит из комбинации неопытности, безответственности, а возможно, также и нежелания — сознательного или бессознательного — использовать искусственные средства контрацепции, которые так отвратительны католической церкви.

Во всяком случае, данные об использовании женских противозачаточных средств свидетельствуют о таком же нежелании. Итальянские женщины пользуются оральной контрацепцией реже, чем жительницы других европейских стран, хотя это и остается наиболее популярным методом. Но в опросе, проведенном в 2006 году, третьим по популярности методом все еще был coitus interruptus — прерванный половой акт, а ведь это был онлайн-опрос, в котором участвовала относительно продвинутая часть населения, использующая Интернет.

Казалось бы, следствием всего этого должен быть высокий уровень нежелательных беременностей и, соответственно, большое количество абортов. Но нет: один из опросов показал, что незапланированных беременностей в Италии меньше, чем в любой другой из 36 участвовавших в опросе стран. Количество абортов также сравнительно невелико.

Получается, что мы видим перед собой общество, в котором множество молодых людей не принимают никаких мер предосторожности, однако обходятся без последствий, которых можно было бы ожидать. Что-то здесь не складывается. В какой-то степени это можно объяснить растущей популярностью таблеток экстренной посткоитальной контрацепции, но может оказаться и так, что сексуальные связи между молодыми итальянцами, которые не находятся в устойчивых отношениях, все еще не слишком распространены, и сексуальная неразборчивость встречается редко. Кроме того, у молодых людей не так много возможностей заняться любовью. Вероятно, современные итальянские родители придерживаются не столь консервативных взглядов, как их матери и отцы. Но поступление в колледж или университет в родном городе и проживание в родительском доме до 30 с лишним лет не способствует активной сексуальной жизни, не говоря уж о беспорядочной.

Одна из особенностей итальянского языка в том, что в нем есть два варианта глагола «любить». Есть слово amare, но также есть volere bene. Даже сами итальянцы не могут окончательно договориться о том, в чем заключатся разница между ними, и каждый использует их по-своему. В самых общих чертах, volere bene означает менее близкий, менее эротический вид привязанности (хотя, когда итальянцы хотят сказать, что они «любят», скажем, рассекать под парусом или охотиться, они иногда используют amare). Если бы вы употребили volere bene в отношении партнера или супруга, люди могли бы подумать, что ваш союз дал трещинку. В применении к друзьям или коллегам этот глагол может означать не более чем «испытывать глубокую симпатию». И обычно — хотя и не всегда — он используется, когда говорят с родственниками или о них. «Mamma, — говорится в популярной песне 1940-х, возрожденной Лучано Паваротти. — Quanto ti voglio bene!»

Слова этой и многих других песен, написанных на итальянском языке, свидетельствуют о том, что другие европейцы склонны расценивать как уникально крепкую связь между итальянскими сыновьями и их матерями. Заключительные слова «Mamma» таковы: «Queste parole d'amore che ti sospira il mio cuore / Forse non s'usano pi, Mamma! / Ma la canzone mia pi bella sei tu! / Sei tu la vita / E per la vita non ti lascio mai pi!» («Эти слова любви, которые тебе говорит мое сердце, / может быть, не используются в наши дни, Mamma! Но моя самая прекрасная песня — ты! / Ты — это жизнь / И никогда в жизни я больше тебя не покину!»)

Не слишком удивительно, что когда певцы других стран стали исполнять эту прекрасную балладу, они пели ее или по-итальянски — на языке, не понятном подавляющему большинству слушателей, или в переводе с совсем другим уклоном. В итальянской версии взрослый сын возвращается к любимой матери и клянется никогда не оставлять ее снова. В английской адаптации он сожалеет о том, что они так далеко друг от друга: «О мама / До дня, когда мы снова будем вместе, / Я живу в этих воспоминаниях. / До дня, когда мы снова будем вместе». Показательно, что английская версия песни имела наибольший успех, когда ее спела женщина, итало-американская певица Конни Фрэнсис[63].

Сын, держащийся за мамину юбку, по-итальянски называется mammone. Эквиваленты этому слову можно найти и в других языках. В английском это был бы mother's boy. Как и «маменькин сынок», mammone — это прозвище, которое ни один мужчина не принял бы за комплимент. Но итальянский язык уникален тем, что в нем есть и слово для обозначения этого явления, когда сыновья чрезмерно зависят от своих матерей: mammismo. Этот факт порой выдвигают как доказательство того, что стереотип справедлив и что необыкновенно близкие — некоторые сказали бы, нездорово близкие — отношения связывают слишком многих итальянских мужчин и их матерей.

Но действительно ли mammismo — внутренне присущая и непреложная черта национального характера итальянцев? В 2005 году историк Марина д'Амелия опубликовала книгу, где утверждалось, что mammismo — это то, что историки Эрик Хобсбayм и Теренс Рейнджер окрестили «изобретенной традицией», подобно другим легендам, материализованным, как по волшебству, ради определенных политических, социальных или иных целей (например, для консолидации нации). Д'Амелия установила, что слово mammismo возникло только в 1952 году. Все началось с того, что журналист и писатель Коррадо Альваро использовал его как заголовок эссе в своем сборнике «Il nostro tempo e la speranza». Подход итальянских матерей к воспитанию сыновей, из-за которого те уверовали, что имеют «право на что угодно», лежал «в основе традиционной итальянской безнравственности, недостаточного воспитания гражданственности и политической незрелости», утверждал он.

Для д'Амелии это было всего лишь способом переложить на женщин ответственность за все то, что привело Италию к принятию фашизма и бедствиям, обрушившимся на нее во время Второй мировой войны. Но одно дело — подобрать термин и другое — изобрести синдром, который им описывается. И, как дает понять книга д'Амелии, примеры необычайно крепкой связи между сыновьями и матерями можно найти и в более ранней истории Италии. Один из самых известных — отношения между ведущим идеологом Рисорджименто Джузеппе Мадзини и его матерью, Марией Драго.

Матери остаются тесно привязанными к сыновьям в большинстве, если не во всех, средиземноморских кульурах. Лишенные всякого реального экономического или политического влияния, женщины Южной Европы (и Северной Африки) традиционно стремились извлечь выгоду из того факта, что их тем не менее почитают как матерей — тем более, если они подарили своим мужьям сына, — через неумеренное внимание к своим детям мужского пола. А сыновья отвечали им поклонением, которое содержит почти такой же подтекст, как и раболепство перед сыном: лучшее место для матери — дома, с детьми.

Много значения придают восклицанию «Mamma mia!», как свидетельству того, что явление mammismo пробралось даже в итальянский язык. Но «Madre mia!» в испанском можно услышать почти так же часто. И трудно представить более неистовую, чрезмерно опекающую родительницу, чем стереотипная еврейская мать.

Mammismo, может быть, и уникальное слово. Но различие между тем, что оно описывает, и тем, что происходит в других средиземноморских культурах, скорее количественное, чем качественное. Конечно, было бы опрометчиво считать mammismo как явление только лишь мифом. Слишком многое свидетельствует об этом явлении, хотя зачастую эти свидетельства больше заметны иностранцам и тем итальянцам, кому довелось пожить и поработать за границей. В Италии то и дело можно услышать истории о женах, которые после свадьбы обнаруживают, что свекровь будет жить в смежной квартире; о мужчинах, которые регулярно проводят часть выходных наедине с матерями или возвращаются жить к маме после развода. Если верить автору одного недавнего исследования, mammismo как явление отнюдь не легенда, а настоящая «пандемия».

Правда, в интервью для Psychology Today генуэзский психотерапевт Роберто Винченци не согласился с этим заключением. Он полагает, что сейчас этот синдром менее распространен, чем раньше. Но Винченци подтверждает, что «одна из проблем, от которых страдают многие из моих пациентов и их родственников» — это проблема мужей, ставящих матерей выше жен:

«В здоровой семье должен существовать „барьер поколений“ между родителями и детьми, то есть признание существования двух различных видов любви: той, которая соединяет родителей, и той, которая связывает их с детьми. Если же родитель любит ребенка слишком сильно и тем самым мешает его взрослению, то „барьер поколений“ разрушается, а это — верный признак патологии».

Британский писатель Тим Паркс, который женился на итальянке и написал захватывающую хронику семейной жизни в Венето, отметил, что в англосаксонском мире «традиционно, или по крайней мере в идеале, присутствует взаимопонимание в отношениях между родителями. В Италии оно радикально смещено к отношениям между матерью и ребенком». Все знают, что для матерей романских стран примером для подражания традиционно служила Мадонна. Но не так часто замечают другое — сходство между ролью романских отцов и ролью ее мужа. Как подметил Паркс, «Иосиф — попросту заместитель. Отец — это Бог, а основной его чертой всегда было отсутствие». Некоторые из самых запоминающихся зарисовок в книге Паркса имеют привкус горечи: в них он описывает, как отношения его жены с детьми очень быстро стали отличаться качеством и содержанием от его собственных отношений с ними. Читая это, невольно задаешься вопросом: не объясняет ли это, хотя бы отчасти, упомянутое выше явление, когда итальянские мужья отдаляются от семьи, пока их дети растут, и возвращаются в нее позже, чтобы провести вместе с женой старость.

Среди многих парадоксов итальянской жизни обращает на себя внимание и то, что в ней есть место и для mammismo, и для maschilismo, и — больше того — для многих других гендерных стереотипов. Розовый, например, продолжают считать исключительно женским цветом, который не должны носить мальчики или мужчины, если не хотят, чтобы их приняли за гомосексуалистов. Несколько лет назад я вернулся из Лондона с довольно элегантным, как мне тогда казалось, бледно-розовым галстуком, купленным на Джермин-стрит. В первый же день, когда я пришел с ним на работу, одна из моих итальянских коллег тихо сказала мне в коридоре: «Ни один итальянский мужчина никогда не надел бы этот галстук». По сей день мне неясно, одобрила ли она мою смелость в вопросах моды или, наоборот, осудила мое культурное невежество. Во всяком случае, я понял намек и больше его на работу не носил.

Сильвио Берлускони — далеко не единственный, кто использует слово «розовый», чтобы охарактеризовать что-либо, имеющее отношение к женскому полу, подобно тому как он сделал это, описывая Кабинет министров Сапатеро. Процент женщин, установленный законом для соблюдения политики равных возможностей, тоже повсюду называют quota rosa, то есть «розовой пропорцией». А о демонстрациях «Если не сейчас, то когда?» оповещали плакаты с розовым фоном.

Я подозреваю, что восторженное отношение итальянцев — как и испанцев — к проституткам-трансвеститам и транссексуалам с их вызовом гендерному разделению объясняется как раз стремлением убежать от смирительной рубашки стереотипов. По некоторым данным, в конце 1990-х на каждые 20 проституток в Италии приходилось больше одного трансвестита или, что чаще, транссексуала. Остается спорным вопросом, обманывают ли себя мужчины, которые посещают их, относительно собственной сексуальной ориентации.

Гомосексуальные отношения по обоюдному согласию между взрослыми людьми были признаны в Италии законными после вступления в силу первого уголовного кодекса после Объединения в 1890 году[64]. И все же до недавнего времени табу на гомосексуальный секс оставалось очень сильным. Даже сегодня отношение к гомосексуалистам довольно консервативно. Недавний опрос Istat установил, что четверть опрошенных считает гомосексуальность болезнью. Только 60 % респондентов признают, что иметь сексуальные отношения с представителем того же пола — это приемлемо, и 30 % придерживаются мнения, что «лучше всего для гомосексуалиста никому не рассказывать о своей ориентации». Многие гомосексуалисты, судя по всему, следуют этому совету: тот же опрос позволяет предположить, что только четверть мужчин-геев, живущих с родителями, признались им в своей нетрадиционной ориентации.

Для сравнения: подавляющее большинство опрошенных осудили дискриминацию по причине сексуальной ориентации. И почти две трети согласились с тем, что нетрадиционные партнерства должны иметь те же законные права, что и супружеские пары.

В последние годы некоторые члены ЛГБТ-сообщества стали занимать видное место в национальной и региональной политике. Любопытно, что все они из Меццоджорно. Ники Вендола, который впервые был избран в парламент в 1992 году, никогда не скрывал того, что он гей. Похоже, это никак не повредило его карьере. В 2005 году он был избран президентом Апулии и четыре года спустя стал лидером радикальной партии «Левые — Экология — Свобода» (итал. Sinistra Ecologia Libert, SEL), которая на выборах 2013 года получила больше 40 мест в национальном парламенте. Розарио Крочетта стал в 2003 году первым итальянским мэром, не скрывающим свою ориентацию, — в сицилийском городе Гела, а после этого был избран президентом автономного правительства острова. В 2006 году артистка и писательница Владимир Луксурия[65] стала всего лишь вторым в мире трансгендером-законодателем национального масштаба. А два года спустя на выборах, на которых Луксурия потеряла свое место, в парламент была избрана Паола Конча из Абруццо, известная активистка в борьбе за права лесбиянок.

Тем не менее из-за влияния Ватикана парламент так и не продвинулся в вопросе запрета притеснений членов ЛГБТ-сообщества или наделения гомосексуальных пар хотя бы ограниченными правами. Католические законодатели воспрепятствовали и тому, чтобы на гомосексуалистов распространилась действие закона о преступлениях на почве ненависти, принятого в то время, когда у власти в конце 1990-х были левоцентристы. А попытка предоставить правовой статус гражданским союзам (включая как гетеросексуальные, так и гомосексуальные пары) была заблокирована во время левоцентристского правления в 2006–2008 годах. И все это было сделано во мя самой священной из итальянских священных коров — семьи.

12. Семейный вопрос

«La famiglia la patria del cuore».

«Семья — родина сердца».

Джузеппе Мадзини. I doveri dell'uomo (1860)

Я уже писал о том, что итальянцы в целом не спешат осваивать новые технологии. Но есть важное исключение. В одном отношении они оказались чуть не «впереди планеты всей». Когда с введением в начале 1990-х цифрового стандарта GSM мобильные телефоны стали становиться доступными (и удобными), итальянцы начали скупать их при первой возможности. Даже при том, что поставщики услуг в Италии отказались предоставлять потребителям упрощенные способы оплаты и клиенты вынуждены были приобретать телефоны сразу по полной стоимости, вскоре они распространились там шире, чем в Британии или Соединенных Штатах. К концу десятилетия в пропорции к количеству населения абонентов в Италии было больше, чем в любой другой стране Европейского союза.

Нельзя было пройти по улице или проехать в автобусе, не услышав, как кто-нибудь кричит в трубку одного из тех ранних, громоздких телефонов: «Pronto!». Но особенно любопытным было то, что за этим следовало. Часто это было: «Ma, dove sei?» («Где ты?»), — что казалось странным. Весь смысл мобильных телефонов как раз в том, что можно позвонить откуда угодно куда угодно, поэтому непонятно, почему звонящему важно знать, где находится собеседник? Я не слышал, чтобы в других странах люди задавали такие вопросы.

Это был первый намек на главную причину того, почему в стране, в остальном очень недоверчивой к технологическим новшествам, сотовые телефоны распространялись с такой удивительной скоростью: многие итальянцы использовали их, чтобы поддерживать контакт с членами семьи (и следить за ними). Согласно исследованию Istat, опубликованному в 2006 году, больше чем три четверти итальянцев купили мобильный телефон для «семейных нужд». В списке других возможных причин «работа» шла пятым пунктом.

Сотовые телефоны успокоили множество заботливых итальянских mamme и, без сомнения, расстроили огромное количество юношеских авантюр, не говоря уже о свиданиях. Не давая людям вырваться из крепких уз семейной жизни, в Италии мобильный телефон позволил семьям оставаться в тесном контакте, даже когда их члены находятся далеко друг от друга[66].

Я живо вспоминаю интервью, которое однажды брал у прокурора, надзиравшего за расследованиями преступлений самой опасной мафии Италии — калабрийской Ндрангеты. Прежде чем я попал к нему, меня обыскали, затем провели через лабиринт коридоров, посадили в лифт, на котором я проехал вверх сколько-то этажей, затем мне пришлось спуститься на несколько лестничных пролетов вниз, и наконец меня провели еще вдоль нескольких коридоров: это была явная попытка скрыть местоположение кабинета прокурора. В середине нашего разговора его сотовый телефон зазвонил, и он прервал интервью:

«Pronto! S… S… S…»

Отворачиваясь от меня, он прикрыл ладонью нижнюю часть своего мобильного телефона и понизил голос. Я подумал, что, возможно, ему звонит капитан карабинеров со свежей наводкой или напуганный человек, требующий, чтобы его защитили, если он даст свидетельские показания. «Да» превращалось во все более и более безоговорочное «нет». Я показал ему, что могу выйти из комнаты, если он хочет. Но было уже поздно. Он взорвался: «Да! Но не сейчас, мама!»

Прочность итальянской семьи и ее значимость в жизни итальянцев, казалось бы, не вызывает ни малейших сомнений. Она всегда была убежищем, в котором итальянцы находили защиту от бурь и превратностей жизни. Семья стала настолько важной частью национального самосознания, что это отразилось даже в итальянской грамматике. Если вы хотите сказать «моя книга» или «моя ручка», то говорите il mio libro или la mia penna. Но говоря о члене своей семьи, вы опускаете артикль перед притяжательным прилагательным, и, таким образом, «моя жена» — это mia moglie, так же как «мой брат» — это mio fratello. Однако, как только вы лингвистически выходите за рамки семьи, артикль появляется снова, даже когда речь идет о близких друзьях и любимых людях. Ваш лучший друг — il mio / la mia migliore amico / a, а жених / невеста (или молодой человек / девушка) — il mio / la mia fidanzato / a[67].

Семью восхваляют и чтят на каждом шагу. Ни одна предвыборная речь не обходится без рассказа о том, что кандидат намеревается сделать для la famiglia. В сообщениях СМИ и официальных документах о famiglie говорят в тех случаях, когда в английском языке употребили бы выражение «домашнее хозяйство», таким образом, подсознательно имеется в виду, что все домашние хозяйства должны состоять из семейств. Прелаты говорят о la famiglia, как о чем-то, дарованном свыше, неизменном и неприкосновенном.

Однако, как и рекламные ролики на итальянском телевидении, — многие из которых все еще изображают большие семьи, собравшиеся вокруг обеденного стола и восхищающиеся любой едой массового производства или замороженными продуктами, которые рекламодатели пытаются продвинуть, — они впадают в ностальгию. Потому что, если преданность семье в Италии действительно остается чрезвычайно сильной (и, возможно, даже становится сильнее), то традиционная семья быстро приходит в упадок. Возник огромный разрыв между тем, что происходит на словах и на деле, и, возможно, недалек тот день, когда традиционная итальянская семья станет легендой, хотя в нее все еще будут охотно верить многие итальянцы.

Начнем, пожалуй, с того, что вернемся к последнему Всемирному обзору ценностей. У респондентов спросили, какую роль в их жизни играет семья. Целых 93,3 % итальянцев ответили, что семья «очень важна», и это на 4 % больше, чем в Испании, и на 7 % больше, чем во Франции. Пока что ничего удивительного: ответы показывают, что итальянцы придают семье даже больше значения, чем их романские соседи. Но доля британцев, ответивших так же, была еще выше, хотя и всего на 0,3 %.

Идея семьи, и правда, воздействует на все стороны итальянской жизни. Как мы увидим в следующих главах, она оказывает огромное влияние на такие масштабные проблемы, как положение иммигрантов и размер государственного дефицита бюджета. Она влияет на преступность и коррупцию. И пока итальянцы будут верить в нее столь неистово, она продолжит играть исключительно значимую роль.

И все же семья как институт претерпела в последние десятилетия огромные изменения. Наибольшие споры вызвало узаконивание развода. Его легализация в то время, когда Италия все еще находилась под властью христианских демократов, произошла во многом благодаря распространению идей феминизма после студенческих восстаний 1968 года. Несмотря на неистовое сопротивление со стороны католической церкви, законопроект, разрешивший разводы, был принят обеими палатами парламента в конце 1970 года. Сражение, однако, на этом не закончилось. Мирские католические организации собрали подписи, необходимые для референдума, который был, в конце концов, проведен в 1974 году. Как показали его результаты, итальянцы явно одобрили новый закон и ярко продемонстрировали ту разницу, которую они видят между своей принадлежностью к католичеству и повиновением церковным иерархам. Из тех, кто участвовал в референдуме, 59 % проголосовали за развод.

Как это ни парадоксально, но, несмотря на этот огромный шаг к модернизации итальянского общества, другие явно устаревшие аспекты семейного права оставались неизменными. Они были пересмотрены только год спустя. Исчезло правило, согласно которому домашним хозяйством управлял муж. Женам дали новые свободы. Дети, рожденные вне брака, получили равные права с рожденными в браке. Матерям предоставили равное с отцами право решать, как воспитывать детей. Приданое было отменено. И, наконец, закон гарантировал, что женщины остаются собственницами всего имущества, которым они владели на момент вступления в брак, — реформа первостепенной важности, если учесть, что теперь они могли расторгнуть его в любой момент.

Хотя введние развода приветствовалось (или оплакивалось) как поворотный момент в истории Италии, в течение многих лет это новшество мало влияло на жизнь итальянцев. Даже в 1995 году так называемый общий коэффициент разводимости (число разводов на 1000 человек) был здесь самым низким в Европе, после бывшей Югославии, у которой в то время были другие заботы. С тех пор этот показатель вырос почти вдвое, но он все еще остается очень низким по меркам остальной части Европейского союза. Если судить по тому же коэффициенту, крест на своем браке ставят в два с лишним раза больше британцев и в три с лишним раза больше американцев.

Но при этом итальянцы не только все чаще расторгают брак, но и все реже заключают его. Уже в конце 1990-х Италия отстала по этому показателю от Великобритании, страны, которую часто критикуют — не в последнюю очередь сами британцы — за недостаточную приверженность идее семьи. К 2009 году количество свадеб на 1000 человек в Италии сократилось от 5 до 3,8. В Великобритании их тоже стало меньше, но все-таки там брак оставался значительно популярнее, чем в Италии.

В последние годы также отмечается быстрый рост числа домашних хозяйств без традиционной семьи. Имеются в виду неполные семьи, неовдовевшие одиночки без детей, однополые союзы и т. д. К 2010 году в Италии было приблизительно 7 млн таких домашних хозяйств, и они составляли 20 % от общего числа, хотя их продолжали называть famiglie. Одной из главных причин этой настоящей революции в итальянской жизни стало резкое увеличение количества мужчин и женщин, которые намеревались пожениться, но решили сначала пожить вместе. К концу десятилетия 38 % браков заключались после периода сожительства.

Даже несмотря на это, итальянское законодательство остается ориентированным почти исключительно на защиту прав и выполнение обязательств в рамках традиционной семьи. Партнеры в однополых гражданских союзах не имеют даже самых основных прав. Например, они не могут находиться со своим умирающим партнером в больнице. Если партнер был женат, но не разведен, как это часто бывает в Италии, самое большее, что он или она сможет получить, это малая часть всего имущества умершего. По закону, когда мужчина или женщина умирает, четверть его или ее состояния должна отойти законному супругу вместе с домом, в котором супруг живет. Половина наследства отходит детям, и только оставшуюся четверть можно завещать кому-то еще[68].

Правительство Романо Проди, пребывавшее у власти с 2006 по 2008 год, попыталось узаконить однополые браки. Но столкнулось с жестоким и в конечном итоге успешным противодействием со стороны католической церкви, и именно этот спорный вопрос в значительной степени предопределил судьбу правительства[69].

Почти все достижения Италии связаны с традиционной семьей. Семейные предприятия были в основе экономического преобразования страны в 1950-х и 1960-х. Братья с сестрами, отцы с сыновьями и матери с дочерьми были готовы работать друг на друга больше, дольше и добросовестнее, чем на любого начальника.

И, разумеется, так все и осталось. Италия, в экономике которой преобладает малый бизнес, все еще остается оплотом семейных предприятий: это царство небольших магазинчиков и крошечных мастерских, где pap трудится плечом к плечу с сыновьями, в то время как mamma ведет бухгалтерию. Или нет? Опять же, если обращать внимание только на то, что говорят политики и прелаты, то можно подумать именно так. Но цифры говорят об обратном. В 2007 году международная некоммерческая организация Family Business Network провела исследование в восьми западноевропейских странах. Оказалось, что в Италии доля семейного бизнеса — 73 % от общего количества предприятий — меньше, чем во всех остальных странах, кроме двух. Истинным оплотом семейного бизнеса оказалась Финляндия, где семьи владели и управляли 91 % предприятий.

Впрочем, в двух отношениях Италия действительно выделялась. Прежде всего, тем, что значительная доля владельцев семейного бизнеса в Италии заявила: они не собираются передавать кому-либо право собственности на свои компании в будущем. Больше таких владельцев оказалось только в Испании. А среди тех, кто сказал, что обдумывает передачу, большинство — и по этому показателю Италию можно сравнить только с Германией — ответили, что планируют передать компанию члену своей семьи. Возможно, неслучайно Италия оказалась также страной с самым высоким процентом крупных семейных фирм (с годовым оборотом больше 2 млн евро). Другими словами, итальянцы активно стремятся сохранить все внутри семейства, и многим из тех, кто преуспел в расширении своего бизнеса, удалось сделать это без участия банков и внешних акционеров.

Действительно, многие из крупнейших корпораций Италии, включая несколько таких, которые котируются на фондовой бирже, остаются, по сути, семейным бизнесом. Семья Аньелли до сих пор владеет самым крупным пакетом акций в FCA, автомобильной промышленной группе, которая появилась в результате поглощения в 2009 году компании Chrysler компанией Fiat. Ferrero, производитель Nutella, является частной компанией, принадлежащей Микеле Ферреро, сыну основателя и отцу генерального директора. Компанией Luxottica, производящей большую часть всех дизайнерских солнцезащитных очков в мире, до сих пор управляет ее основатель Леонардо Дель Веккио, и он предпринял все необходимые шаги, чтобы после его смерти управление гарантированно перешло к его шести детям. Бизнес-империя Сильвио Берлускони также останется семейным делом: его дочь от первого брака управляет холдинговой компанией Fininvest; ее брат — заместитель председателя телевизионной группы Берлускони, Mediaset. Italmobiliare — вотчина семьи Пезенти. И так далее. Большинство крупных итальянских модных империй также образовались вокруг семейств: Benetton, Ferragamo, Gucci, Versace, Fendi и Missoni.

Поскольку нуклеарная семья играет в итальянском обществе такую важную роль, ее упадок может иметь множество последствий. Но обсуждаются они редко. Мало кто из политиков или комментаторов готов признать тот факт, что вклад самого значительного источника благосостояния в Италии начинает уменьшаться, в то время как итальянское правительство, как и правительства в остальной части Южной Европы, вынуждено сокращать траты на медицинское обслуживание и социальное обеспечение, чтобы сократить государственные расходы.

Одна из причин, почему в итальянских больницах меньше медсестер, чем это принято в других странах, заключается в том, что здесь принято считать: о пациентах в стационарах должны заботиться родственники. Кроме того, до сих пор итальянскому правительству приходилось гораздо меньше, чем другим странам, тратить на дома престарелых. Первоначально так было потому, что пожилые родители продолжали жить в одном доме вместе со своими детьми, внуками и в некоторых случаях правнуками либо рядом с ними. Но поскольку эта система уже не работает, особенно в городах, была разработана другая — позволяющая пожилым оставаться дома и одновременно снимающая бремя ухода за ними с государства. Вы можете увидеть ее в действии на самых оживленных городских улицах: где-нибудь в толпе прохожих часто можно заметить седовласого мужчину или пожилую женщину, прогуливающихся под руку с филиппинкой, или латиноамериканкой, или приезжим из Восточной Европы. Иммигрант в данном случае работает badante — сиделкой, нанятой семейством, чтобы женщины, которые в Италии традиционно заботились о пожилых, могли продолжить свою карьеру. Что было бы, если бы в Италию не прибывал такой поток иммигрантов, и что будет, если этот способ решения проблемы изживет себя, — такими вопросами редко задаются публично, и их старательно избегают правые, избиратели которых происходят из среднего класса и имеют достаточные доходы, чтобы оплачивать услуги badante.

Итальянская семья вносит в общественную жизнь и еще один очень важный вклад, но его трудно отразить в фактах и цифрах. Я думаю, что благодаря ей общество в Италии менее разобщено, чем во многих других европейских странах. Возможно, Италию заполонили синдикаты организованной престуности (которые в известной степени отражают этику семьи), но большинство центральных районов в городах — относительно безопасные места, и, как мы увидим позже, тяжких преступлений здесь совершается гораздо — действительно гораздо — меньше, чем в других развитых странах.

Если пойти в любом крупном городе Италии на железнодорожный вокзал, то, конечно, там можно увидеть готовящихся расположиться на ночлег одного-двух сбежавших из дома молодых людей и стандартный набор бродяг, алкоголиков и наркоманов. Но их будет явно не так много, как, скажем, в Лондоне или Нью-Йорке.

Проблема, если она есть, заключается не в «блудных» сыновьях и дочерях, а в детях-домоседах, которые продолжают жить с родителями, когда их ровесники во всем остальном мире уже давно успевают начать самостоятельную жизнь. В этом отношении итальянская семья становится крепче, а не слабее. Это явление распространилось в Италии и других южноевропейских странах в конце 1980-х. К 2005 году 82 % итальянских мужчин в возрасте от 18 до 30 лет все еще жили с родителями. В Соединенных Штатах этот показатель составлял 43 %, и ни в одной из трех самых крупных европейских стран — Франции, Великобритании и Германии — не превышал 53 %.

Чем больше выросших детей остаются жить дома, тем меньше заключается браков, хотя молодые итальянцы могут рассчитывать на такую поддержку родителей, о какой в других странах просто не может быть и речи. Например, родители молодоженов очень часто совместно покупают им первое жилье. Согласно исследованию, опубликованному в 2012 году, две трети итальянских пар помогают детям таким способом.

Это означает, что тем не приходится откладывать деньги, чтобы накопить на первый взнос для ипотеки, идти на болезненные жертвы, чтобы выплачивать ее, и не нужно задаваться вопросом, как это делают многие британские и американские молодые люди, где же взять деньги, чтобы завести собственную семью. Для многих супружеских пар среднего класса в Великобритании этот тернистый путь осложняется еще и тем, что они чувствуют себя обязанными отправить своих детей в частную школу. В Италии, как и в большинстве других континентальных стран Европы, для детей из всех слоев общества считается нормой учиться в местной государственной школе. Только те родители, которые хотят, чтобы их дети были воспитаны в определенной религии или согласно определенной философии, выбирают частное образование.

Что касается няни, ее, скорее всего, тоже не придется искать. Если бабушка с дедушкой купили жилье для молодых родителей, то — можно поставить евро против centesimo — оно находится прямо за углом их дома. Таким образом, бабушка с дедушкой — Nonna и Nonno — всегда под рукой, чтобы присмотреть за внуками, пока Mamma и Pap бегают в кино или наслаждаются вечером с друзьями. В ряде случаев роль бабушек и дедушек еще существеннее: 30 % из них ухаживают по крайней мере за одним внуком и в дневное время. В этом вопросе сила семейных связей также избавляет правительство от забот.

Хотя в СМИ их часто называют уничижительным словом bamboccioni, к взрослым детям-домоседам в Италии относятся очень терпимо. Когда покойный Томмазо Падоа-Скьоппа, министр финансов в правительстве Проди 2006–2008 годов, который популяризировал это слово, посмел сказать, что родителям следовало бы выгнать их из дома, он столкнулся со вспышкой общественного негодования. Расхожее мнение в Италии таково: взрослые дети живут с родителями только из-за сложной ситуации на рынке труда. Финансовая неопределенность, возникшая из-за распространения краткосрочных контрактов, почти лишила молодых людей возможности самостоятельно пробиться в жизни. У детей просто нет иного выбора, кроме как оставаться в родительском доме, а старшему поколению приходится мириться с этим.

В этих аргументах, бесспорно, есть доля истины. Но в 2005 году два итальянских ученых, Марко Манакорда и Энрико Моретти, опубликовали исследование, которое ставит под сомнение это распространенное представление. Оказалось, что для итальянцев старшего возраста по большей части никакой особой жертвы в том, чтобы жить под одной крышей со взрослыми детьми, нет. «Итальянские родители сообщают, что они чувствуют себя счастливее, живя со своими выросшими детьми, — сообщают ученые. — Это противоположно тому, что происходит в Великобритании и Соединенных Штатах».

И если родители счастливы жить со своим потомством, большинство детей счастливы жить с отцом и матерью. Опросы равным образом показывают хорошие отношения между подростками и их родителями. Но, возможно, самые поразительные результаты были получены в ходе опроса, проведенного среди 33–37-летних и опубликованного в 2005 году под говорящим названием «Inizio dell'et adulta» («Начало взрослой жизни»). Он показал, что среди итальянцев в возрасте за 30 приблизительно 12 % женщин и 17 % мужчин все еще жили c родителями. Остальные стали жить отдельно. Когда их спросили почему, некоторые объяснили это женитьбой или совместным проживанием с партнером; другие назвали в качестве причины работу или учебу. Однако менее 10 % от общего числа сказали, что они съехали, потому что хотели независимости. Более взрослые, но все еще молодые итальянцы часто скажут вам с немного виноватым видом, что это довольно удобно, когда есть mamma, которая занимается стиркой. И в наши дни многие родители согласятся позволить подруге сына или другу дочери остаться на ночь.

Главная же причина существования легиона bamboccioni в Италии, по заключению Манакорда и Моретти, заключается в том, что родители «подкупают» детей, чтобы те оставались дома. Увеличение родительских доходов сопровождается ростом количества взрослых чад, проживающих в отчем доме, так как старшее поколение отдает им часть своих средств, достаточную для того, чтобы младшие не стремились к независимости.

И стоит ли говорить, что такой подход лишает молодых итальянцев чувства ответственности за собственную жизнь. Итальянский язык одновременно и отражает, и закрепляет это. Слово, означающее «мальчик / девочка» — ragazzo / a, — продолжает применяться и в отношении тех, кто в других обществах давно назывался бы мужчиной или женщиной. Возраст, в котором итальянцев перестают называть ragazzi (и прекращают обращаться к ним в фамильярной форме tu), строго не определен, но примерно составляет 27 лет.

Хладнокровие (или энтузиазм), с которым итальянские родители смотрят на перспективу того, что их дети останутся дома, поднимает интересный вопрос о том, не является ли это одной из причин распространения геронтократии в Италии. Удерживая детей дома — и, во многих случаях, вне рынка труда, — родители сознательно или подсознательно снижают то естественное давление, которое иначе оказывало бы на них младшее поколение, заставляя подвинуться и уступить дорогу молодым.

Bamboccioni молоды, но не голодны. А так как им не нужно искать деньги, чтобы заплатить за аренду квартиры или прокормить себя, у них меньше стимулов устраиваться на работу, которая не соответствует их квалификации — или стремлениям. Манакорда и Моретти пришли к заключению, что на самом деле не столько высокий показатель безработицы среди молодежи приводит к появлению bamboccioni, сколько, наоборот, bamboccioni, по крайней мере отчасти, приводят к росту этого показателя. Кроме того, у получивших работу молодых мужчин и женщин, которые живут в родительском доме, меньше причин стремиться к высокой зарплате, и это, в свою очередь, означает, что у них мало стимулов брать на себя ответственность и больше работать. И, что особенно важно, они также не склонны соглашаться на работу вдали от дома. Все это подрывает экономическую конкурентоспособность Италии.

По моему мнению, сосуществование представителей разных поколений под одной крышей имеет и еще один эффект, который также мешает стране развиваться. Исследование 2005 года показало, что для родителей главное преимущество жизни детей в отчем дома заключается в «возможности заставить их соответствовать родительским ожиданиям». Живущие согласно представлениям предыдущего поколения bamboccioni менее склонны проявлять инициативу, будь то запуск интернет-стартапа, создание фирмы по доставке сндвичей или организация любительской музыкальной группы.

Близость между детьми и родителями объясняет, почему на улицах итальянских городов так мало угрюмых, обиженных маргиналов. Но это также объясняет, почему в Италии не рождаются инновационные молодежные движения. Панк, хип-хоп и готический рок — все это возникло в других местах. А появившись, наконец, в Италии, они превратились в бледные тени оригиналов. Некоторые молодые итальянцы, правда, попадают в так называемые — centri sociali, которые часто начинаются со сквоттинга и у которых, обычно, крайне левая или крайне правая направленность. Время от времени случаются вспышки уличных протестов, неизменно с участием бунтовщиков из centri sociali. Но в целом молодые итальянцы к этому не склонны. Я помню подпись под фотографией в журнале, которая гласила «Sporca, ruvida anima rock» («Грязная, грубая душа рока»). На фотографии был изображен молодой человек в безупречном пиджаке и со стильно «поношенным» шарфом на шее.

Два исследователя, процитированных выше, — не единственные итальянцы, кто в последние годы стал задаваться вопросом, всегда ли крепость семейных связей идет на пользу обществу. Возможно, благодаря семейным предприятиям Италия догнала некоторые из преуспевающих европейских стран, но в них же кроется причина того, почему с тех пор она так сильно отстала[70].

Наследование — не всегда лучший способ гарантировать динамичное управление. Кроме того, семейные фирмы не склонны инвестировать в научные исследования, что в XXI веке становится жизненно важно. Одно дело — придумать новый элегантный дизайн обуви или свитера. И совсем другое — разработать инновационный цифровой или электронный продукт. Возможно, когда-то малое в промышленности и было прекрасно[71]. Но теперь это не так.

Но наиболее серьезное обвинение в адрес итальянской семьи выдвигается по совсем другим основаниям. И возникло оно гораздо раньше, чем сомнения относительно влияния семьи на процветание. В 1958 году американский социолог Эдуард Банфилд опубликовал исследование, проведенное среди крестьян в южном регионе Базиликата. Он назвал его «Моральные основы отсталого общества». Звучит довольно обидно, как и многое из того, что написано в книге. Так, Банфилд утверждал, что сельские жители, которых он изучал, были неспособны к развитию, потому что не могли действовать сообща ради общественной пользы. Они находились во власти, как он назвал это, «аморального фамилизма»: их преданность ближайшим родственникам была выше любых других соображений. И так как они предполагали — совершенно справедливо, — что члены других семейств придерживаются таких же взглядов, они предпочитали действовать против них, а не пытаться найти основу для взаимовыгодных действий. Преданность семейству вытеснила преданность любой более широкой группе, будь то деревня, область, регион или страна.

Взаимосвязь между крепкими семейными узами и антиобщественным поведением, которую предположил Банфилд, с тех пор была поставлена под сомнение. В 2011 году датский ученый Мартин Льюнге опубликовал исследование, основанное на данных из более чем 80 стран. Он пришел к заключению, что сильная преданность семейству, напротив, с большей вероятностью связана с такими гражданскими ценностями, как неодобрение коррупции, уклонения от налогов и махинаций с пособиями по безработице.

В целом это действительно может быть справедливо. Но, должен сказать, у меня есть сомнения относительно применимости этого вывода к Италии. Любой, кто был свидетелем взаимодействия современных итальянских семей в condominio (ассоциация арендаторов, которая должна одобрять решения, влияющие на весь многоквартирный дом или жилой комплекс), знает, что я имею в виду. Мы с женой когда-то жили в Риме и арендовали квартиру в старом палаццо прямо за стенами Старого города. Из года в год владельцы разных квартир встречались, чтобы обсудить плачевное состояние общих помещений, которые, казалось, не видели ни мазка кистью с 1940-х. И из года в год они не могли прийти к согласию, и решение проблемы откладывалось.

Наконец, незадолго до того, как мы съехали, по всему дому поползли слухи о том, что принципиальное согласие перекрасить вестибюль и лестницу достигнуто. Несколько дней спустя я столкнулся с самым решительным из владельцев квартир. Я спросил его о встрече condominio, которая, как я знал, состоялась накануне. Поменяют ли, наконец, мрачные, желтовато-серые стены общих помещений свой цвет?

«Нет! — простонал он. — Они хотели, — тут он закатил глаза, с ужасом вспомнив о расточительности своих соседей, — разных цветов!»