Безумие Валиуллин Ринат

– Ты что? Больно же.

– Ты тоже почувствовал эту боль? С некоторыми необходимо быть жёстче. Иначе они на шею сядут. И куда потом ты будешь меня целовать?

– Я найду место для парковки своих губ, не волнуйся, – всё ещё потирал я щёку.

Именно после этого и началось, всё пошло наперекосяк не только дома, но и на работе.

Бортовые самописцы фиксировали последние минуты жизни из биографии дровосека. Артур беспомощно лупил топором дверь, выбивая из себя Раскольникова. Он писал книгу о своём славном творчестве, он крутил круглое колёсико радио, проезжая курсором города, выдавленные за стеклом приёмника, словно они проплывали за окном. В каждом городе своя музыка, своя цитата для своего сникерса с арахисом. Всё это было похоже на какую-то компьютерную игру, где все хотят выиграть, если не получилось в жизни.

Дни шли на цыпочках, то забирая меня целиком и полностью, то чураясь меня, с желанием пролететь по-быстрому. Будто увидели в толпе знакомое лицо, но сделали вид, что не заметили. Впрочем, я их тоже часто не замечал. То вовсе останавливаясь на обочине в ожидании своего номера автобуса. Чтобы заступить на вахту вовремя в свой назначенный день, чтобы наступить на всех, простоять 24 часа и удалиться. Вопрос счастья, вот что заводило меня и большинство людей в тупик. Не тупить – означало быть счастливым.

Шила приблизила ко мне лицо и стала громко принюхиваться:

– Вы кто?

– Я кот.

– Вы уверены?

– Нет, но собаки лают.

– А ты умеешь лаять? – положилась она на меня. Голова её устроилась на моей груди.

– Нет. Я же кот. Могу только кричать по ночам.

– А по утрам?

– Только слушать, – взял я выбившийся из головы Шилы локон светлых волос и стал щекотать им её же ухо. – Твои пряди как сплетни.

– Почему как сплетни?

– Что-то в них есть привлекательное.

– Ага, щекотно. Почему люди любят сплетни? – поймала она мою руку, которая её щекотала в свою ладонь.

– Комменты всегда были интереснее, чем сама тема.

– А что там в комментариях?

– Сегодня вернусь позже, собирались встретиться с Марсом в баре.

– Смотри не напейся.

– А смысл тогда пить?

– Сегодня наши что ли играют? – Я не была фанаткой футбола, но часто, когда спорила со Артуром по пустякам, довольствовалась ничьей. Берегла силы для действительно важных игр… – Перестань меня целовать.

– Извини, больше некого.

– Я же сказала, что не против, чтобы ты сходил в бар. Не надо на меня вешать свои поцелуи, сдай в гардероб.

– Номерков нет. Как хочешь, так и умирай, – откинул я на подушку голову.

– Яблоко от яблони недалеко падает.

– А персики не ждут, их срывают прямо с веток.

– Были персики, пока их срывали, а теперь это груши. Любишь груши?

– Главное, чтобы малышу понравилось. И хватит тебе уже прибеднять свою красоту, – чмокнули мои губы её сосок.

– Только после того, как ты станешь честным.

– Я всё время собираюсь. Бывает, только захочешь начать жить честно. А тут, бац, красивая девушка.

– И пустота. Я знаю, как это бывает. Я имею в виду душевную.

– Хочешь поговорить о пустоте? Хорошо, наливай.

– Куда?

– В душу. Ты помнишь своего первого? Каким он был?

– Понедельник, как понедельник, что с него взять. Вспоминать не хочется, забыть невозможно…

– А последнего?

– Мне кажется, ты его знаешь.

– Мне кажется, нет. Иногда мне кажется, я совсем себя не знаю.

«Всё ты знаешь, любимый и нелюбимый мой Артур, всё ты знаешь, только молчишь, только ждёшь, только боишься», – подумала про себя Шила и добавила вслух:

– Будь осторожен, лёгкая неудовлетворённость приводит к большим катаклизмам. Растягивай удовольствия, растягивай их по всей площади своей жизни, чтобы не было места депрессии.

В дыру двери он уже видел голову Марса с кочками наушников, торчащую из спинки кресла:

– А потом я увидел, как ты страдаешь без неба, как ты не можешь найти себя среди людей на земле, словно человек, который видел воздух, но разучился дышать. Прости, Артур. Меня мучила совесть, она просто извела меня, с каждым днём всё больше убеждая в том, что ты был прав, только так, только таким образом можно что-то доказать в этом мире. Прости, но ты сам никогда бы не смог на это пойти, ты слабак, потому что ты любишь людей.

– Марс!! Марс!! Ты что делаешь! Мать твою!! – в тысячный раз обдирал Артур горло его именем. Отчего голос был чужой. Он бросил топор и принялся раздирать пластмассу двери руками, порезавшись о металлическую прошивку, увидел кровь. Та побежала по волосам старухи. Вытер ладонью лицо. Измазавшись кровью старухи, будто готов был с ней породниться, лишь бы она сдалась. Он на мгновение остановился, слыша, как за спиной Кристина уже по инерции, словно просроченный Новопассит, успокаивала не то пассажиров, не то себя.

– Да, и ещё одно, Артур. Пожалуй, самое главное, я был с твоей женой. Ты счастливчик. Что я могу тебе о ней рассказать? Приятная, тёплая, вкусная женщина, каких много, от всех остальных она отличалась тем, что любить её было непросто, а не любить и вовсе невозможно. Короче! Шила, она носит моего ребёнка.

После этих слов Артур опустил топор, тот вывалился из рук и, сделав ход конём, обессилевший, отвалился буквой «Г» под ноги. «Вот кусок дерьма», – Артуру вдруг дико захотелось позвонить Шиле, чтобы развеять злостную клевету. Он посмотрел на истерзанную дверь. Старуха была мертва. Старуха-любовь. Ему тоже захотелось вдруг умереть. Впереди к лобовому стеклу хищно приближалась жёсткая земля. Самолёт будто задрожал от страха, сбивая верхушки деревьев. Внизу, как на карте, приближённой до максимума, уже были видны улицы, машины, люди, лица. Низколетящая стальная туша разбудила небольшой городок. Птица падала. Маленькая обезумевшая кучка людей, находящихся в самолёте лучше представляла, что происходит, в отличие от тех, которые внизу, на земле суетились по своим делам. Те ещё не понимали, что их стравливают с другими.

– Приготовились, Марс начинает стыковку с Землёй. Вау. Ёба… вошь… Красиво умираем, Артур!! Ё…

Во время весны частенько наступала зима, стоило ему только не позвонить. Она брала одну и ту же книгу и делала вид, что читает. Шила знала: хорошие романы не заканчиваются. Скоро вернётся Артур. Он был так сильно увлечён своей работой, что ему непременно хотелось этим увлечь кого-нибудь ещё. Раньше он был король – Артур, он мог бесконечно говорить о небе. И даже по телефону они общались иначе:

– Опять маникюр?

– Как ты догадался?

– Это нетрудно. Неужели надо его делать так часто?

– Это меня успокаивает.

– Почему же я тогда нервничаю?

– Природный баланс. Мне важно хорошо выглядеть.

– Я не думал, что тебе это так важно.

– Ты не думаешь, потому что я всегда в форме. А другие ещё как думают. От других взглядов, бывает, такое послевкусие остаётся.

– Кстати, я тоже в форме, если ты не замечаешь.

– Замечаю. Ты зайдёшь сегодня?

– И не раз.

– Ты хоть когда-нибудь можешь быть серьёзным?

– Не пытайся оцифровать мою страсть. Я сад, где можно вековать.

– Стихи?

– Нет, твоя проза жизни.

– О чём они?

– Люби меня, это окупится, а прибыль получим детьми.

Теперь не только стихов, не было даже прозы, теперь Артур всё больше молчал. Только обещал, что всё будет хорошо. «Плохо, когда мужчина превращается в обстоятельство, ещё хуже, когда в обещание».

Он вернулся, поцеловал жену, помыл руки, молча сел есть. Улыбнулся, рассказал анекдот, и Шиле стало совсем грустно, анекдот был про любовницу, которую брали куда угодно, но не замуж.

«Мы не плачем, мы терпим, когда нам больно. Поставив очередную запятую, прерываем свою прозу жизни роскошную и, сделав пробел, тянем дальше ту же мелодию до припева. Потом мы, набравшись мужества, а женщины женственности, начинаем с красной строки нечто новое, с большой буквы, по крайней мере так кажется, в то время как чьё-то новое имя уже привыкает к нашему слуху. Все строят одну и ту же дорогу, к счастью. Хочется её проложить как можно прямее, но получается, как получается, там объезд сделаешь, здесь на мост время потратишь, необходимо нырнуть в тоннель, предварительно включив фары. Хуже всего, когда втянешь в свой проект ещё и любимого человека. Так как стройка затягивается, потому что финансы, потому что здоровье, и вот она уже рискует не закончиться никогда. В итоге наслаждаешься теми редкими перекурами во время работы. Начинаешь пенять на государство, которое могло бы пропустить к этому самому счастью железную дорогу, могло бы пропустить пару бокалов шампанского, чтобы стать добрее к своему народу, щедрее к своей рабочей силе. Как не пенять, когда перед тобой вдруг закрывается шлагбаум, как перед Артуром, и теперь он вынужден пропускать длиннющий состав цистерн, полных послушания и терпения. Но я-то здесь причём. Да, я жена. Ну, и что, почему? Я должна идти по лабиринтам его мозга, чтобы прийти к своему счастью, с чего он взял».

Я поужинал и молча сидел перед Шилой за кухонным столом. Это и был мой десерт. А я? Сейчас я был той самой чашкой кофе, в которой не хватало сахара. Я чувствовал, что кофе Шила больше не хотела. «Но почему?» – бежал я снова и снова из дома на работу уже без дежурного: «Ты куда?»

«Куда я? Я к тебе. Попробую подойти с другой стороны, если она существует».

Я строил свой колодец, выкладывая кольцо за кольцом дыма, стоя рядом с машиной. Пятница, как ни старалась, всегда приходила к финишу шестой, иногда и вовсе седьмой, за шестое место ничего не давали, но зато поили до отказа красным. В пятницу хорошо выпить с друзьями, а иногда даже и без друзей, чтобы появились новые. «Поздновато», – посмотрел я на часы. И сам же себе ответил: «Никогда не поздно напиться в пятницу», – долго не знал, куда деть бычок, потом, оглядевшись по сторонам, что никто за мной не следит, бросил бычок к бордюру. Сел в машину, завёл её и двинулся в ночь. Гемоглобин в клетке, как дикая голодная обезьяна, просила адреналина. Я дал ей, нажав на газ. Та поскакала по лианам моих жил, цепляясь своими длинными лапами за мои артерии, словно звонарь, дергающий за нити церковной звонницы. «Какая же ты обезьяна!» – услышал я вдруг голос матери двадцатилетней давности.

– Человекообразная, – ответил я ей вслух, как и всякий раз отвечал когда-то на это. Мама улыбалась и прощала.

Дороги были пуще прежнего, все растворились по дачам. Летом от дорог пахло дачами, от женщин любовью, как от прекрасных изголодавшихся самок. Для мужчины важно иметь нюх и нос, чтобы остановить течь. Шила. От неё тоже несло любовью, за километр, а я уже не слышал. Я слушал Дорз. Я захлопнул за собой эти двери, оставив ключ любимой жене.

20.20. Артур всё ещё не появился. Шила не стала ему звонить. «Сначала расталкиваешь локтями тех, кто мешает, затем кусаешь локти, что не с тем связалась, и только для того, чтобы всё было с чувством, а не закончилось дружбой и чувством локтя. Выйти замуж всё равно что выйти из себя, из своей скорлупы и поселиться в другой, с видом на Фаберже. Но ведь хочется жить в комнате смеха, а не у стены плача».

За окном авто пронеслось несколько улиц, несколько перекрёстков, голове по-прежнему махали шашками кровожадные мысли, всему виной музыка: по радио гремел «Танец с саблями», именно она снабдила нейроны оружием. Музыка меняет кристаллическую решётку души, заставляя переходить из одного состояния в другое, из воды в лёд, изо льда в пар, из пара в облако и лететь. Если только что хотелось рвать и метать, то стоило мне переключить канал, как вояки побросали оружие и разбрелись по домам, делать детей: играла песня The Lost Children от Майкла Джексона.

21.35. Кофе пить было не с кем, и она налила себе красного. О чём она думала, о многом, чего не случилось ещё в её новенькой жизни, о малом, что уже произошло и сложено в папку «Опыт», «нельзя сказать, что разочарования. Опыт, его не зальёшь», – закупорила она красное, сунула в холодильник, выключила свет на кухне по дороге в спальню, легла на кровать и сложила себя в документ по имени «Сон».

Скоро Артур припарковал авто вблизи одного паба, долго смотрел на людей, что курили у входа. Их весёлые смеющиеся тела были наполнены пивом и дымом. Артур представил рассвет над тёмной рекой, когда лёгкий туман парится над водой. Здесь затуманенные лёгкие парились над выпитым пивом, они выжимали из себя смех. Артуру почему-то не было весело, тем более ему не хотелось таких собутыльников, пусть даже на вечер. «У нас с ними ничего общего, по крайней мере, сегодня». Он постоял ещё немного и медленно тронулся… теперь уже однозначно в сторону дома. По пути набрал жену.

– Какое прекрасное утро, ты не находишь? – спросила Шила мужа, слыша, как его тело нехотя освобождает кровать.

– Не нахожу. Никак не могу найти второй носок, – согнулся он, заглядывая под кровать. – Я же обещал тебе сделать с утра завтрак.

– Надеюсь, он не является ингредиентом, – потянулась в простынях Шила. Вставать в субботу утром никогда не было лёгким предприятием, скорее обществом ограниченных в правах акционеров, которое хотелось послать на три буквы.

– Не усложняй, – дотянулся он до радиоприёмника. Наконец, откопал его, кусок трикотажа, отряхнул от пыли и натянул на ногу.

– Какое прекрасное утро, не правда ли? – спросил ди-джей своих радиослушателей.

– Не правда, – не договариваясь, ответили они вслух в два голоса. Шила, закинув глаза в потолок, откинулась на кровать. Он за ней. И тут же они обнялись и оба разрыдались смехом.

– Что ты делаешь?

– Чулки надеваю.

– Нет, ты меня соблазняешь. Опять останемся в постели и никуда не пойдём.

– Да, будем валяться до твоего дня рождения. Я ещё не придумала, что тебе подарить.

– Если это вопрос, то блокнот. Только в клетку.

– Блокнот? В телефоне же есть.

– Там нет клеток.

– А зачем тебе клетки?

– Надо решить одну задачку.

– Опять шахматы? – начала рисовать в воздухе фигурки Шила.

– Да.

– Ты сведёшь меня с ума со своими шахматами.

Она была права, стоило только увидеть клетку, будь то клетка с птицей, окна дома, кроссворд или чьё-то клетчатое пальто, сразу всплывала в памяти не доигранная шахматная партия и её многочисленная толпа продолжений.

– Хорошо, будет тебе блокнот. Что ещё?

– Праздника хочу. Пойду поставлю чайник.

– Я тоже хочу, – произнесла она тихо, для себя. «К праздникам привыкаешь быстро, как к хорошему отношению… календаря. Просто смотришь на него, ешь, спишь, любишь. Солнце светит. Но стоит ему только пропасть – ни аппетита, ни сна, ни любви».

– Я люблю, когда в дом приходит праздник. Как бы сделать так, чтобы он не уходил? – крикнула она ему на кухню.

– Кто же его не любит. Но нас много таких, а праздник один, – усмехнулся Артур, стоя у окна и разглядывая погоду. «В такую погоду можно никого не любить, и так хорошо».

– Ну, так ты вернёшься? Тебя ждать?

– Ага, скоро, – поставил он на плиту чайник. – Погода такая хорошая, чего ты в постели сидишь?

– А что делать?

– Иди к своему мужчине и соблазняй.

– Был бы мужчина, пошла.

– Ты главное соблазняй, а мужчина появится, – вспомнил он свой сон с колодцем.

Артур оставил окно и снова вернулся в спальню. Шила лежала на кровати, подогнув под себя одну ногу, вторую согнула в колене и положила на неё руки и голову. Она сложилась в одну стройную женственность, подчёркнутую правильными контурными линиями. Словно бисквит в разрезе, слой за слоем: щиколотки, голень, бедро, талия, грудь, руки, лицо, волосы. Они ждали.

– Помогите, на помощь! – закричала, смеясь, Шила. – Ну, наконец-то. Я тебя соблазняю, а тебя нет и нет. Помоги мне, я застряла.

– Где? – разглядывал я Шилу, которая лежала, поджав под себя ноги, в постели.

– Сама в себе. Раньше я могла лежать на животе, а теперь неудобно. Вытащи из-под меня ногу.

– Обе?

– Не, правую можешь оставить.

– Я бы взял обе, – вытянул я из-под Шилы её левую ногу.

– Только за наличный расчёт.

– А гарантия есть?

– При правильном хранении и использовании они никуда не уйдут. Тело прилагается.

– А можно о теле поподробнее?

– Что вам рассказать о себе? Я сейчас переживаю период, когда надоело варить кофе самой себе и хочется, чтобы кто-то мог его приготовить для меня.

– Ну, а я куда уходил, по-твоему?

Я давно заметил, что утром время летит быстрее: его запросто можно проспать, а если ты даже вовремя встанешь, то его катастрофически не хватает. Вечером другое дело: время растягивается до таких размеров, что никогда не удаётся пораньше лечь спать.

Мы не выспались и уже сидели, пристёгнутые к креслам, словно пассажиры утреннего рейса, были готовы к полёту. Когда Шила вела машину, я чувствовал себя английским водителем при левостороннем движении, только без руля и педалей. В критические моменты я нажимал на последние, а их не было. За рулём сидела жена и успокаивала меня. Я старался не нервничать по пустякам. Плохой из меня инструктор.

Светофор моргал зелёным глазом.

– Тормози, – шепнул я.

– Может, успеем? – давила на газ Шила.

– Того не стоит.

– Как скажешь, – нажала она на тормоз. Машина встала как вкопанная, но мы ещё двигались по инерции внутри неё, пока нас не остановило ремнями безопасности. – Могли бы успеть, – извинилась Шила. На углу застыл постовой, он взял власть в свои руки на этом участке, по которому должна была проехать настоящая власть, с мигалками с эскортом, именно так, она подкармливала всех остальных, кроша им с барского стола пусть маленькую, но власть, по сути подсаживая всех на неё, на ту, на которой и сами они сидели.

– Теперь ждать неизвестно сколько.

– Шесть лет.

– Уже меньше.

– А может и больше.

– Я так на работу опоздаю.

– Работа для того и существует, чтобы опаздывать. Послушаем погоду пока, – прибавил я звук радиоприёмнику.

– Она непослушна, – играла словами жена. Это означало, что настроение её поднялось до нормы. Наконец власть проскочила, полицай нажал нужную кнопку и смыл всех в одну канализацию. Народ двинулся вслед за имущими.

– Здесь можно правее, высадишь меня на светофоре, – попросил я Шилу.

– Мне страшно… дальше одной.

– Ты должна научиться ездить одна, пусть немного, но одна. Да, и парковаться там легче, возле универа.

– Я поняла, главное в жизни – найти свою парковку.

Я оставлял её с трафиком наедине, а сам ещё пару остановок стеснялся на метро.

– Несколько тёплых слов, пара его поцелуев, одни крепкие объятия, я вооружена до самого вечера, – произнесла Шила, как скороговорку, не спуская глаз с красного, поцеловала меня в щёку, не думая, всей её сущностью уже завладели жёлтый свет и коробка передач.

В вестибюле метро было по-утреннему людно. Будто небольшая революция, восстание спавших. Они торопились взять в свою власть почту, телеграф и банки. Я тоже потолкался, нехотя, будто для галочки. Эскалатор подбросил меня до платформы. Внизу восставших было ещё больше, я оставил за собой в толпе тоннель, который, словно рана на молодой коже, быстро затянулся, зарос людьми, заполнился болтовнёй. Та, в свою очередь, затянула меня в вагон подлетевшей с гулом электрички. Внутри душновато, пахло людьми. Люди как горы, они свой климат устанавливают: одни задерживают любые циклоны и за ними солнечно всегда, другие продуваемы со всех сторон, от таких сквозит одиночеством. Сквозь отрытые форточки махал на всех неутомимым веером ветер. Будто за стеклом роза ветров, одна на всю вазу.

– Добивайся поставленных целей, йелец хыннелватсоп ясйавибод, а потом уже покоряй, делай детей, а не поделки, – читал я туда и обратно, покачиваясь в вагоне на плакате, что висел рядом со схемой метро.

– Что делаешь? – позвонил я жене между занятиями.

– Книгу читаю.

– Интересная?

– Нет.

– Может, лучше сходим куда-нибудь вечерком?

– Не понимаю.

– После работы?

– Не понимаю. Зачем писать неинтересные романы. Ты обещал мне кино.

– Ты поверила?

– Нет.

– Тогда какие претензии? Надо научиться смотреть на вещи объективно.

– Хорошо, что напомнил, надо бельё из машинки достать.

– Железная женская логика.

– Тебе не понять.

– Может, объяснишь?

– Мы давно уже не верим прогнозам, но всё равно читаем их. Когда это начинает нервировать, жутко хочется куда-то приложить руки, да так, чтобы подчеркнуть свою значимость в этом хозяйстве.

– И?

– Ты как прогноз: доверия нет, но послушать интересно, – открыла она стиральную машину и вывалила оттуда бельё в тазик.

– Мир полон иллюзий, крошка.

– И продолжает полнеть, – посмотрела она на свой округлившийся живот.

– Ещё бы, иллюзии калорийны.

– Иллюзии тоже надо чем-то кормить, – стала развешивать тряпки на сушилку.

– Вот я их и подкармливаю твоими обещаниями.

– Ещё одна пищевая цепочка. А ты всё смелее, я смотрю. Таблетки подействовали?

– Я рискую каждый день на работе, пашу как проклятый, чтобы ты была счастлива.

– Думаешь, я не рискую, выписывая тебе смс-ки за рулём.

– Дура! Всё, одевайся, идём в кино, только никаких больше смс-ок с риском для жизни.

– Я передумала, я уже есть хочу.

– Всё равно одевайся.

– Как одеваться?

– Как на свидание.

– Я на свидание хожу без белья.

– То есть во всеоружии.

«Неужели тебе не интересно, к кому? – подумала про себя Шила. – Неужели не спросишь?»

– Долго я ещё буду ждать? Что ты там делаешь, Шила?

– Я чувствую.

– Что?

Шиле очень хотелось сказать: «Я чувствую, ты рядом, ты через дорогу, стоишь и ждёшь зелёного. Теперь ты понимаешь, почему у нас с тобой ничего не получится?.. Мне нужен тот, кто пойдёт на красный».

– В животе, – не смогла она вымолвить то, что думала, положила руку на живот, будто тем самым хотела подчеркнуть, что не врёт.

Из-за туч выглянула жара. Горы волн смывали один за другим горные пейзажи облаков. Я чувствовал себя покупателем в галерее картин, которому предлагали картины с видами на заснеженные вершины. Мне хотелось купить всю коллекцию. Всю стихию.

– Солнечный свет, как флюорография, сразу видно, кем ты дышишь, – вышли мы на улицу после недолгих сборов. Город покрыла летняя пыль, бюджет ему урезали, и теперь он уже не мог крутить хвостом, чтобы её стряхнуть. Только ветер, то и дело поднимая стаи пылинок, посылал их на нас. Шила отворачивалась, закрывая лицо рукой и придерживая длинные волосы, которые тоже не прочь были покружиться в ветреном вихре…

– У меня такое впечатление, что ты всё время убегаешь от меня.

– Нет, не убегаю, избегаю, – шёл я наперекор мелким внезапным стихиям.

– Ненавижу ветер.

– Даже перемен?

– Особенно перемен.

– А как фильм называется?

– Не грустите, девушка! Кругом лето.

Мы доехали до центра, бросили машину одну, сами пошли гулять, не имея какой-то определённой цели.

– Какое красивое здание, что-то я его раньше не замечала, – задрала голову вверх Шила.

– Театр кукол, – проходили мы сквозь толпу людей, что мирно болтали и курили у дверей.

– Тогда понятно, почему не замечала.

– Видимо, первое отделение закончилось, антракт. Может, зайдём?

– Я с детства не люблю кукольные мультфильмы.

К тому же у нас нет билетов.

– Надо бороться с детскими комплексами. Пошли, мы всегда так ходили раньше.