Безумие Валиуллин Ринат

Я успел ухватить концовку своего сна, пока тот не испарился: спать на сеновале было, мягко сказать, неудобно. Иглотерапия. Солома впивалась в кожу. И тут уже не до запаха свежескошенной травы, тут уже не до стихов, не до любви. Хорошо, что девушка, а то бы всю ночь считали звёзды, чтобы как-то отвлечь свою кожу от насущных проблем, нажитых на задницу, на спину и на другие части тела.

– Выспалась? – спросил я жену, которая зашевелилась на диване. Я спал на кровати, на разнотравье, на эко-матрасе. Это была фишка финского кемпинга. Шила продержалась до трёх ночи, потом ушла на диван.

– Не могу пока понять.

– Помнишь песню Винни-Пуха: «кто варит кофе по утрам, тот поступает мудро».

– Не, не так: мудро поступает тот, кто ходит в гости по утрам к тем, кто варит кофе.

– К кому сегодня пойдём?

– Ты ещё не понял? Я собиралась к тебе.

– Ну, иди. У меня сеновал.

– Нет, только не это. Лучше ты ко мне.

Я сполз с кровати и прошёл на четвереньках до дивана, взобрался на него, залез под покрывало к жене.

– О чём думаешь?

– О том, какой же ты балбес. Хорошо, что девушку ещё нашли, а то ночевали бы в машине, рядом с закрытым тобою домом.

– Ты про вчера? – прижался я к груди жены ещё сильнее.

– Как ты мог забыть ключ внутри коттеджа, а что будет с нашим ребёнком, вдруг ты и его забудешь где-нибудь в машине.

– Да, при чём здесь ребёнок, это же произошло механически, у меня нет навыков, привычки к захлопывающимся замкам. Кто их только придумал? Это же неудобно.

– Это тебе неудобно, а людям с головой очень даже удобно.

– С головой, конечно, удобнее. Элементарная рассеянность.

– Я бы сказала – тотальная. Ты же во всём такой. Как тебе раньше доверяли самолёты? – засмеялась Шила.

– Только такие и летают. Остальные земные, – защищался, как мог, Артур, ему не хотелось идти обратно на колючий матрас.

– Я, значит, земная, а ты весь такой небесный? – начала заводиться Шила.

– Ты, нет, ты космическая, – заглушил её мотор Артур. Ему не хотелось её тревожить, а то чего доброго начнёт ещё выталкивать и повернётся на другой бок.

– Ага, всё никак не могу стартануть. Балласт мешает, – обняла она меня и закрыла глаза. – Давай, поспим ещё чуток.

– Прекрасная купальщица, – не мог Артур налюбоваться на статуэтку большой финской женщины, обтянутую купальником, закрытым, синим, неинтересным. «Как можно было такую скучную тряпку натянуть на такую красоту». Она стояла на шкафу и собиралась нырнуть не то в лагуну, полную глубины, не то в бассейн, полный любви. – Я бы такую взял с собой. Может, украсть?

– С одной сначала разберись.

– Прямо сейчас?

– Нет, сначала подай мне расчёску. Она на столе.

Артур подошёл и дал мне гребень. «Как благородно», – воткнула я его в волосы и повела вниз. По голове побежали приятные импульсы, будто голова неожиданно вспомнила о том, что она выросла не только с удовольствием думать, но ещё и чесаться. Она любила, когда её чешут. Луковицы проснулись и разбудили дремавшие нейроны: «А Марс бы кинул», – собрала с гребня пару длинных волос Шила и свернула в комочек. «Он не даёт расслабляться моему телу. Он держит его в тонусе всё время. А вот душе, наоборот, с ним спокойнее. Жизнь разделила нас разметкой, на богатых и бедных, воображением и деньгами. То двойная сплошная, когда нельзя было прикасаться, чтобы не столкнуть интересы. Физика. Один из главных её законов: как бы оба ни были противоречивы, кто-то в любом случае идёт по течению. Надо было следить за знаками, которые тебе подаёт твой спутник. Знаки остановки, или стоянки, того, что она запрещена, а может быть, я и сама не хотела на этом останавливаться».

Она стояла на кафедре, как студент, не подготовивший урока. Окно смотрело на меня безразлично, внутри него солнечно бурлила весна. За окном дерево набухло почками, его распирало листьями. Хотелось стать деревом, лишь бы туда, на волю. Первый этаж, но выйти в него не было никакой возможности, шёл конкурс на пять лет. Именно на этот срок университет должен был продлить свой контракт со мной. Мне дали ещё пять лет в этой камере знаний, нерестилище филологии. Готова ли я ещё пять лет отрезать от пирога своей жизни и положить в рот просвещению? Когда-то, стоя на этом самом месте, она в третий раз сдавала языкознание. Принимал мужчина, он не очень был ко мне расположен. С третьей попытки я прошла на второй курс.

«Джульетте въехали в заднюю дверь, день раздачи долгов, ещё наша секретарша кафедры попросила денег на две минуты раньше Джульетты», – я думала об этом, глядя на дверь, в которую она, секретарша, только что въехала, словно микроавтобус, своим большим добрым телом, выкурив на улице сигаретку. Когда, наконец, заведующая кафедрой, её моторчик, её навигатор, представила меня, я начала говорить о себе, на трезвую голову это было довольно трудно, о себе всегда было трудно. Хвалиться нечем, критики хватало и без того. Взгляд мой, побродив по потолку, спустился вниз и сел за пианино. «Что сыграть?» – «Весенний вальс, пожалуй». Мои глаза снова наткнулись на секретаршу. Елена была лесбиянкой, точнее сказать, сориентировалась в течение жизни, она в очередной раз перед самой кафедрой жаловалась мне на свою любимую пассию. Что та стала скучна, ленива, сонна. При всём при этом у Елены был муж. Она говорила низким прокуренным голосом:

– Встретились вчера, выпили по 100 коньяку и занялись любовью. Грустный был секс, в качестве презерватива – рутина, как в настоящей крепкой семье.

– Как ты всё успеваешь. Две роли.

– Если бы только две.

– А в семье какая?

– Главная.

– То есть?

– Жены, любовницы, а иногда даже мужа.

– Как муж? – вырвалось из меня кстати. «Кстати, как багаж сопутствующих вещей, как рыбы прилипалы, которые следуют за главными членами предложения».

– Достал он меня уже.

– Отойди дальше.

– Чувствую, как-то придётся расставаться со всем этим мужским хозяйством.

– А зачем замуж выходила?

– Хочешь, чтобы жизнь была прекрасная? Женись на Елене. Его инициатива, моё попустительство.

– Надо было рожать в своё время.

– Чтобы отдать его ребёнку? – улыбнулась Лена. – Когда-то я действительно хотела ребёнка завести. Кстати, Света недавно родила. Ты уже видела малышку? – далёкая от такого счастья, спросила Елена.

– Ага. Она мне присылала фото из роддома.

– На кого похожа?

– На тебя. Будто она с тобой бухала эти три дня.

– Умеешь ты настроение поднять, – залилась беззвучным смехом Елена. Она научилась так смеяться, чтобы никто не слышал. Однако все оглянулись, выразив недовольство по большей части из-за того, что пропустили шутку.

– А чего сейчас не родишь?

– Мне уже поздно. Да, и не люблю я настолько мужиков, чтобы от них рожать.

– Ты же для себя.

– Не, роды, это не для меня. Я это поняла после двух выкидышей. Даже не уговаривай. Рождение человека – это кровавая революция. Эмиграция души в тело. Жизнь, по сути, смена одного теложительства на другое, – начала умничать Елена.

Я не стала рассказывать Елене о малыше, который барахтался во мне. О муже, который рисует ему на моём животе то бабочек, то улыбки, то букеты. Стало щекотно. Шила вспомнила, как он держал в своих ладонях шар, рвавшийся из её живота. Пупок выпирал наружу словно полюс на глобусе: «Скоро вокруг этого пупа Земли закрутятся наши жизни, – рассматривал малыша руками отец.

– Он тебя слышит, – чувствовала я ответный толчок с поверхности зарождавшейся планеты.

– А ты?»

– Вы слышите меня? Я спрашиваю, как продвигается ваша кандидатская? – уткнулись мысли Шилы в железную ограду очков завкафедры. Сознание Шилы вернулось в аудиторию.

– Когда думаете защищаться, Шила? – продолжал шеф, будто приглашая к барьеру.

– В следующем году, – ответила Шила. – Работа моя почти готова, статьи в ВАК написаны.

«Защита… Значит, я похожа на женщину, которой нужна защита. Я действительно в ней нуждаюсь, но разве кандидатская сможет меня защитить от чего-то. Я бы не отказалась от Аваст или защиты Касперского, а ещё лучше Баскина (фамилия Артура)».

– А что так медленно, – всё ещё висели над Шилой очки.

– Так я работаю… – надо было что-то срочно придумать Шиле, чтобы отразить удар.

– Все работают.

– Я работаю над учебником итальянского языка, – увидела она подсказку, опустив глаза, на столе перед ней лежал учебник корейского. – Мне заказало одно итальянское издательство. – И, чтобы совсем уже рассеять сомнения в своей профпригодности всех коллег, Шила соврала: – Учебник выйдет в Милане через год.

«Почему в Милане?» Она должна была сказать Венеция или в крайнем случае Рим. Как ответила бы на вопрос о любимом фрукте. Несомненно, «яблоко», ну в крайнем случае «апельсин», если яблоки не очень, а тут ты вдруг говоришь «слива».

Когда я вышел на сцену, то почувствовал себя маленьким телевизором, который находится всё время под присмотром женщин. Они пытались разглядеть, что идёт по ящику. Хотелось переключить его на спорт, чтобы они хоть на время, хоть некоторые из них потеряли интерес к этой программе.

Я разглядывал воздух в комнате, он был прозрачен, сквозь него проступали фамилии с книжных полок. Ярче всех из трёх букв. Я не верил в псевдонимы из трёх букв. Сразу понятно, что в самой книге.

Сегодня я должен был рассказать своим девушкам о том, как надо было себя вести в непредвиденных обстоятельствах, на высоте 10 000, как гасить панику среди людей и внутри себя.

У меня в практике не было ничего такого. Я выдал сухую теорию. Теория, не подкреплённая практикой, всё равно что слова, не оплодотворённые делами. Все скучали. «Хорошо, а если вот так?» Я решил встряхнуть немного женское общество:

– Было со мной однажды, я никому прежде не рассказывал, до сих пор переживаю тот полёт: летели из Барселоны в Питер. Погода была отличной, – начал я сочинять на ходу. – У всех хорошее настроение, включая пассажиров и экипаж. Летим над Альпами.

Я вышел по нужде, нет, не из самолёта, конечно, из кабины пилотов.

– Как тебе удаётся выглядеть всё время счастливой? – насадил я на остроту бортпроводницу, едва увидел.

– Всё труднее, – засмеялась Кристина.

– Когда Света входит в комнату, свет можно не включать, – бросил я второй стюардессе, чтобы она тоже не осталась обделённой вниманием. Та улыбнулась мне лицом, полным вопроса: «Воды или ещё чего?»

«Ещё чего! Крепче-то ничего нет?» – ответил я ей безмолвно.

– Со Светланами можно экономить на свете, – поддержала мою шутку Кристина.

– Смотря где, – открыл я дверь в туалет и тем самым заставил захихикать стюардесс.

Только я справился, уже на выходе из туалета самолёт неожиданно даёт такой крен, что посадил меня снова на унитаз. Не то чтобы я испугался, испугался – не то слово.

Стены качнулись, столы, стулья поехали, небольшое сотрясение мозгов в 3–4 балла… все уставились. Гарем мой проснулся и включил на полную свои микрофоны.

– Следующий толчок выбрасывает меня из клозета. В салоне шум, суета, щёлканье ремней, пролитый кофе, детский плач, лёгкая клаустрофобия и зачатие паники…

С каждой минутой жары увеличивалось количество сумасшедших, будто они выползали из спячки и начинали бродить по городу в поисках новых измерений. Они делились на агрессивных, припомнился мне брызгавший слюной мужик в метро: «Пентагон наступает, враги уже точат ножи у границы»; на добрых, встречал я нашего вахтёра каждое утро, который всё время улыбался, протягивая мне ключи от аудитории: «Вы что преподаёте? А-а. Ключи, кстати, от моей квартиры, денег там нет, но там отличная стоит всегда погода»; и на самодостаточных, тех, что общались исключительно сами с собой, словно постоянно бормотали заклинания, типа: «Сим-сим откройся», «Трах тибидох» или «Мутабор». Всех их объединяло одно: все они ждали каких-то перемен и бредили апокалипсисом.

– Ты опять опоздала, – обнял я её пальто и только через несколько мгновений почувствовал живущее в нём тельце, точнее сказать, два.

– Скажи спасибо, что вообще пришла, – скинула с себя пальто Шила, а вместе с ним ещё лет пять.

– Я с тобой скоро с ума сойду, – принял я синее сукно, потом долго целовал её лицо и шею.

– Я с тобой тоже готова куда угодно.

– Так куда идём?

– Может, для начала на компромисс?

– Это слишком далеко. Я не выдержу, я соскучился.

В полнолуние я всё время мечтал увидеть девочку на шаре. Но девочки не было, брошенный ею шар остановился посреди тёмной комнаты жёлтым фонарём. Шар был абсолютный, от него не было ни тени сомнений, что ночью лучше спать, лучше дома, лучше с женой… Дома в окне ночь не такая могущественная, просто картина, «Квадрат» Малевича, который можно запросто замазать шторой. Висит себе у всех на стене, никому нет дела до шедевра.

Звёзды впивались в меня, словно жужжащие осы своим непререкаемым светом. Они жалили моё одиночество, и разогнать их не было никаких сил. Я ускорился, они за мной, я побежал, они ни на дюйм не отпускали меня, пока я не юркнул в подъезд. Здесь было тепло и спокойно, я заглянул по привычке в ящик, там, как и в электронном, только бумажный спам. Ящики, будь они виртуальные или железные, не отличаются содержимым. С людьми тоже такое сплошь да рядом, снаружи на них может быть натянута кожа нравственности, а внутри та же пустота, набитая кишками, одни потроха, что сердце, что мозги. Жаль, а ведь могли бы быть интересны. Ноги перебором подняли меня на октаву выше, я нажал на кнопку лифта, тот двинулся с моего этажа. А что если я порядочный, и правильный, и пунктуальный, уже давно приехал домой, и меня встретила спокойная бытовая красавица жена, с которой мы поужинали уже и легли смотреть сериал в три глаза, потому что одним я буду смотреть на неё. Я буду уверен, что меня любят, однако она скажет, что устала и хочет спать.

– Извини, конечно, но кажется, что я тебя больше не люблю.

– Да какая разница, мы уже приросли друг другу настолько, что не отодрать.

– Ты прав, последний глагол очень страстный, без него всё – рутина, – снимет она линзы, стерев мой облик до утра. От меня останется только безличное пятно под одеялом. Даже свету станет скучно с нами, и тот уйдёт в себя, в лампочку. Мы спокойно засопим, я сразу же усну. А жена услышит, как кто-то суёт ключ в её дверь.

Я, совсем другой, поднялся на свой этаж и мнусь на коврике со связкой ключей. Жена, со своей связкой ключей, смотрит на меня в глазок, как в контактную линзу. В этот вечер она была сентиментальна, как и Мартини в её бокале, где плавали кубики льда. Она развлекалась тем, что толкала их, словно однобокие предложения кавалеров, и слушала, как те звенели. Они звенели так же, как и ключи от её сердца. Целая связка ключей. Поди подбери, поди открой. Она сама открывает дверь, не говорит ни слова, спешит обратно в постель к тому безличному пятну, которому предана, подальше от неприятностей. Она верна своим женским принципам. «Подожди» – «Что ещё?» – «Как же я люблю твою халатность», – я успеваю схватить её за подол халата, впиваюсь в её губы. Рот мой полон стрел любви, губы – как резиновые присоски детского пистолета, они смазаны густо слюной, поэтому липнут намертво. Быстро снимаю туфли, расстёгиваю джинсы, стаскиваю с ног всё х/б в нетерпении втаптывая в паркет. Беру в охапку жену, беру её прямо в коридоре. «Почему халатность?» – спрашивает она меня в темноте. – «Потому что под ним ничего, точнее сказать, всё, что мне нужно».

Иногда она просила меня её разбудить. Я набирал номер с другого конца света, из Буэнос-Айреса или из Мельбурна, где светило солнце и пахло жарой. В темноте, в её одиночестве зазвонил телефон. Она нащупала трубку и поднесла к уху: «Привет, сколько сейчас?»… Я знал, сколько было на тот момент у неё. Я стоял уже одной ногою в субботе, а у неё только-только пятница. «Боже, как рано»… «Что с погодой?»… Я знал, что у неё с погодой. «Боже мой! Как холодно»… Завернулась в одеяло и закрыла глаза: «Ты не мог бы перезвонить, когда потеплеет…»

Я звонил ей часто, женщине обязательно надо звонить как можно чаще. Чтобы не случилось так: «Стоило ему только не позвонить, как у меня началась совсем другая жизнь». Ну, и чаще всего это были разговоры с разными нелепыми многоходовками:

– Что у тебя на завтрак?

– Я скорее всего не буду.

– Почему?

– Нет азарта.

– У тебя нет азарта? Не смеши. Как ты думаешь, кто азартнее – женщины или мужчины?

– Женщины любят играть, мужчины не любят проигрывать…

– Есть пострадавшие? Чем таким ты вчера занималась?

– Охотой. Влюбилась, теперь вот ловлю бабочек в животе. Тебе тоже охота?

– Я не люблю насекомых.

– Значит, не приедешь?

– Приеду, но как только прилечу.

– Прогуляемся?

– Далеко?

– Мне бы до мечты.

– А что за мечта?

– Мечта, как мечта. Голубая. А чем ты занят?

– Вредничаю.

– В смысле?

– Вредность – это когда ты варишь себе кофе, в то время как душа просит вина.

– Так выпей.

– А пассажиры?

– Налей им тоже.

– Я не хочу пить с незнакомцами. Потом ищи места для посадки.

– Не находишь себе места?

– Не нахожу.

– Я бы тебе посоветовала диван.

– Пробовал. Ты не чувствуешь? Я брожу в лабиринтах твоих извилин.

– Смотри, не заблудись.

– Постараюсь. Путь к сердцу женщины лежит по извилинам. Даже в душе есть уголки, а там нет. Только идеально ровные стены. Зачем ты поменяла обои?

– Сам же сказал: «Те, что были, никогда не сделают тебя счастливой». Для счастья мне сейчас нужен какой-никакой мой муж, – вспомнила недавнюю болтовню с Джульеттой Шила, ей захотелось закончить разговор чем-то приятным. Чтобы её пилоту не пришлось сдавать в багаж осадок на душе, чтобы самолёт легко поднялся в воздух и так же легко сел. Жена умела поднять самооценку, оторвать от земли, пройти точку V1, точку невозврата, вырастить подкрылки и взлететь. Единственное, что её не устраивало в земной жизни, так это автопилот, которым злоупотреблял её муж. Он делал её жизнь не земной, а приземлённой.

Когда мы вернулись из Финки, Шила первым делом пошла на кухню глянуть, как там цветок. Она всё время думала о нём, будто тот был самым олицетворённым из всех растений, что её окружали. Большая многостраничная роза побледнела, глянец листьев потускнел и превратился в тёмно-зелёное х/б, лепестки бутона сложились треугольниками, ожесточившись, образовав на краю каждого ребро жёсткости для борьбы с увяданием. Шила полила кустик, потом провела пальцами по розовой мягкой глади. Лицо оказалось таким же бледным, оно смотрело из зеркала, стоявшего на подоконнике рядом с флорой. «Устала», – легла мысль в голове.

Через некоторое время усталость свалила с ног обоих. На скорую руку мы с Артуром погрызли курицу-гриль, выпили чаю и завалились спать.

В эту ночь удалось выспаться. Но всё равно я встал раньше Шилы. Утром, войдя на кухню:

– Еп…пона мать, – увидел я на столе страшное. Муравьи разбирали на части курицу. Её скелет – словно хребет строящейся подводной лодки на верфи. Работа кипела, коллективные насекомые превратились в алчных животных, те кишели коричневой чумой.

– Что там такое? – проснулась Шила.

– Ничего, – быстро я достал пакет для мусора, сунул туда лодку вместе со всеми пассажирами и затянул полиэтилен крепким узлом.

– Только не говори мне, что опять появились эти твари.

– Не скажу.

Мне захотелось разобраться с этой рыжей напастью до конца, я тут же обратился к Яндексу, чтобы узнать их подноготную, точнее сказать – подхитинную. «Бытовых муравьёв ещё называют фараоновыми муравьями, поскольку впервые они были обнаружены при раскопках египетских пирамид», – пробежался я по строчкам их биографии. Скоро я узнал, что настоящим натуральным ядом для рыжих домашних муравьёв кроме всего прочего является чеснок. Мне захотелось испытать средство. Я нашёл в холодильнике головку чеснока, очистил и взял одного рыжего, ползущего по стенке в плен. Словно мелком, нарисовал вокруг него непроходимую чащу здорового духа. Муравей заметался в вольере, он бегал от одной виртуальной стены к другой и никак не мог найти выхода, он тыкался носом в невидимую чесночную ограду, выхода не было. «Что, вампирюга, попался?» – танцевало во мне чувство мести. Скоро мне стало жаль бедолагу, и я его раздавил.

Спиной я чувствовал, что кровь пассажиров закипала, их зрачки метались в кругах безумных глаз, забираясь в соседние, в глаза близких, с которыми летели, в глаза незнакомцев, с которыми падали, пытаясь найти выход. Сознание старалось держать себя в руках, а руки тем временем судорожно хватались за телефон, губы причитали.

За бортом светило солнце. Внизу шарпеем стелились складки Альп. Самолёт действительно шёл вниз, нет, он не падал, он шёл на снижение.

«Спокойствие, только спокойствие», – цитировал я про себя Карлсона. Но спокойствия больше от этой мантры не становилось. Я барабанил в дверь кабины пилотов: – Марс, чёрт тебя подери, Марс! Что с тобой? Что ты делаешь? – бил я изо всех сил ногой.

С девочками мы по-прежнему разбирали поведение стюардесс во внештатных ситуациях. Я приводил им примеры мужества и разгильдяйства, героизма и безответственности, выясняя, как должны себя вести бортпроводники, куда, а главное – зачем. Про себя отмечая, что всякая внештатная ситуация, если она уже вышла из-под юрисдикции штатов, развивается по своему уникальному сценарию, со своим президентом на борту, где многое зависит от него, но далеко не всё, ни о какой однополярности мира, ни о каких инструкциях не могло быть и речи, только отборный мат-перемат.

Наконец, Шила встала и скоро оказалась на кухне, за столом, с чашкой в руке, глядя на кастрюлю, стоявшую на огне. От кровати до плиты один шаг, который уже многотысячный раз она делала по инерции. «Инерция, вот что обесцвечивает жизнь». Роль домохозяйки Шилу не устраивала. Хотелось хозяйничать по-крупному, а не только в спальне и на кухне, где, едва расправив крылья за чашкой кофе, можно было запросто их обжечь о пламя конфорки, на котором стоял суп, и никуда уже никогда не полететь. Опал, огранённый этим будущим, её не устраивал. Такая перспектива пугала Шилу больше всего. Перспектива должна разжигать любопытство, но не пугать, в этом Шила была абсолютно уверена. Хотя когда-то она была уверена, что, будучи женой лётчика, сможет летать на его крыльях. Но уверенности, как и люди, стареют, болеют, пропадают. Только что была, и вот её уже нет. «Поэтому всегда полезно вырастить хоть маленькую, но свою, уверенность в самой себе», – прижала ладонь к животу Шила, словно хотела удостовериться, что её слышат.

Она встала, взяла ложку и набрала немного бульона: «Солила или нет?» Костью в горле кастрюли встал кусок мяса. Вариться в этом котле всю жизнь ей не хотелось. Она была уверена, что родилась не для этого. Не то чтобы она рассчитывала стать великой, Шилой Великой, но может быть, написать когда-нибудь роман. «Почему бы и нет. Всякий роман, прежде чем написать, надо пережить», – поставила она по инерции в раковину пустую чашку и включила воду. Та быстро заполнила фарфор и потекла через край. «Так же быстро рутиной заполнится и моя жизнь, а потом потечёт уже мимо, только уже не твоя, то есть твоя, но совсем не та, о которой мечтала».

– Не уходи от него, не будь такой дурой, – зыркнула сама на себя через зеркало Шила. Словно общалась со своим отражением по скайпу.

– Вот, ты правильно сформулировала, именно дурой и хочется побыть, влюблённой, весёлой, счастливой. Надоело быть умной, но грустной.

Отражение только покрутило пальцем у виска на эти слова.

– Поэтому так рано вскочила? Или приснилось что-то?

– Как всегда, снится мужчина, который всё время обещает море. Проснёшься, оказывается, ты с ним живёшь.

Шила плюнула в зеркало.

– Ты плюнула на себя, – обиделось отражение и вышло из скайпа.

– Я не хотела. – Шила вытерла.

Лазер солнца пробил окно и лёг на стол. Пирожные потекли шоколадом и стали ещё более привлекательными. Рядом за стеклом вазы теснились стволы тюльпанов, сочные, толстые, как в мультфильме «Джек в стране чудес» многоканальный плетёный стебель чудо-фасоли. Не было только Джека, потому что имя это уже было занято любимой собакой. «Так они и кочуют, имена, от одного к другому, словно души, переживающие реинкарнацию». Бельмо фарфора слепо двигалось от стола к губам и обратно. Чай был крепкий, переварил. Я разбавил белую чашку белым молоком, мне захотелось разрушить крепость чая, чтобы взять её хитростью, но вместо этого я взял пирожное и откусил. Оно показалось чересчур сладким, вафли приятно хрустели хлебными косточками и мешались с безвкусицей и сонной слюной, царивших с утра во рту. У меня не было жажды, но я пил. Мы пьём, потому что традиция, мы едим, потому что надо, мы льём воду, чтобы не показаться буками, мы звоним друг другу в надежде, что пчёлы слов принесут нам немного мёда из сот, мы спим, потому что ночь, потому что жена, а потом уже чтобы не ушла к другому. У меня давно уже не было жажды к чему-либо. Она куда-то пропала. В памяти всплыл, словно скучный, наводнённый утопленник, вчерашний разговор с Марсом:

– Я не знаю, как мне реализоваться, куда себя деть. Хочется к чему-то приложиться, но к чему?

– Понимаю, может, сегодня к коньяку?

У Марс на всё был один ответ: «Если тебе плохо – выпей, а если не поможет, войди в свою жену. Это точно поможет, я знаю… Она же у тебя такая душка», – добавил вчера ко всему прочему он. – «Старик, отдайся чувствам, пусть они тебя трахнут как следует».

Я не последовал ни одному его совету. Почему? Я не мог понять, что значит отдаться чувствам. Точнее сказать, я не мог этого себе позволить. Потому что воспитание, потому что надо уважать старших и не разочаровывать близких, надо быть тактичным и скромным, потому что рамки, потому что за ними спят родители, а стены в панельных домах тонкие, потому что кто-то может услышать мои чувства, я боялся, будто это могло их погубить. Сколько раз мне нужно было поставить эту пластинку от Марса: «Старик, отдайся чувствам, пусть они тебя трахнут как следует». Чтобы до меня наконец-то дошло. Слово, слова. Я услышал их только сейчас.

Артур проглотил пирожное, встал и открыл буфет, где скучал алкоголь, посмотрел на бутылку с початым виски, обнял ладонью её прохладное стекло, скинул крышку и сделал длинный глоток. Крышка, брошенная на произвол судьбы, будто сошедшая с ума, закружила фуэте, упала со стола и закатилась под стол, тихо переживать своё счастье. Раньше Артур никогда бы себе такого не позволил, он бы налил виски в стакан, достал бы закуски, и крышка после глотка вернулась бы на свою спираль. Виски побежал по системе. Одним глотком я включил горячий кран прямо вовнутрь себя. «А вот и Джек». Он немного поправил картинку моего мировоззрения. Джек Дениэлз потащил меня в свою страну чудес. Я сделал ещё один короткий глоток и поставил бутылку на стол, вместо того чтобы вернуть обратно в чулан. Сначала Джек легонько ударил меня в голову, потом – в ноги, виляя хвостом. Я потрепал его коричневую шевелюру, ещё раз окинул кухню, поставил пустую чашку в раковину, хотел включить воду, но вдруг остановился, вернул её обратно на стол. «Надо было что-то менять в жизни, хотя бы по мелочам», – и пошёл в спальню, «отдаваться чувствам», исполнять второе наказание Марса.

– Что-то я сегодня устал, и дело совсем не в тебе.

– Я знаю, дело в деле. Поменяй работу. Ты слишком много с ней спишь. И с каждым днём, с каждой ночью в тебе всё больше исчезает человек. Ежедневный монотонный труд вместо настоящих чувств любви, страсти, вкуса, юмора, само собой, развивает в людях стадные. И самое подлое среди них – чувство страха за завтрашний день. Страх выносит из коробок остатки мозгов, обесцвечивает волосы и мысли. Пустота – вот цена такой расточительности.

– И вялый член.

– Главное, что он есть, – засмеялась Шила.

– Если не делать то, чего хочешь, с одной стороны, жизнь становится безошибочной и рациональной, но с другой, что это за жизнь?

– Это ещё у нас нет кредитов.

– Я не представляю, как Марс. Ты знала, что он взял этот загородный дом в кредит.

«Этот брать умеет. Он рисковый. Он живёт одним днём… и многими ночами», – подумала про себя Шила, а вслух добавила: – Взять кредит – всё равно что сдать в аренду себя и своё будущее.

– Я вот кредитов не брал, а будущее всё равно как в аренде. Бред какой-то, до сих пор не могу поверить, – усмехнулся Артур.

– Давай не будем о грустном.

– Хорошо. О чём ты хочешь поговорить?

– О приятном.

– Чёрт, это так сложно. Ты помнишь своё первое свидание?

– С тобой?

– А был ещё кто-то?

– Конечно.

– Это уже интереснее.

– История этого кофе началась в Интернете. Стоило ему только налить мне на экран своё приятное мужское лицо, как оно тут же меня пленило. Не могу сказать, что он был красавцем, но встретиться сразу захотелось. Кофе варился месяц, а может быть даже больше. И вот пришло время разлить его по чашкам, то ли для того, чтобы обжечься, то ли для того, чтобы заказать что-нибудь покрепче.

– Вы просто выпили кофе, и ты сразу влюбилась в него? – попытался зажечь в себе ревность Артур, но спички были сыроваты, потому что слова Шилы ему некуда было отнести, кроме как к фэнтези на полке своих заблуждений.

– Да, надо же было с чего-то начинать.

– И что дальше?

Шила взяла паузу. «Мысли, как женщины, молчат об одном и том же», – выросло в голове Артура.

– Дальше не пошло, точнее я не пошла.

– Точнее пошла ко мне, – засмеялся он.

– Ну, это читалось. Откуда в Интернете чувства. Там своих нет, вчера просидела полночи. Людей много, но ни души, – врала Шила.

Артур больше не спрашивал, он был доволен собой и теперь мог спокойно уснуть. Шила нет, она не могла, она не была довольна собой на 100 %, ей хотелось отбросить одеяло семейственности, включить комп, пообщаться с кем-нибудь там или хотя бы с мужем здесь:

– Интернет – это камера одиночного заключения с видом на жизнь других людей.

– Кто бы говорил.

– То есть ты негативно относишься к знакомству в Интернете?

– Сам себе там жену нашёл, – шутил сквозь сон Артур.

– Значит серьёзно.

– Ну, конечно, кликнул – женись, – повернулся я набок и обнял жену. – Считай, что я уже уволился и поменял работу.

– Надо же, ты теперь всегда меня будешь слушать? – засмеялась Шила, выдыхая на меня слова, слова пахли «Пепсодентом».

– Желание беременной женщины закон.

– Да? Подожди, я тогда составлю список.

– Новую конституцию. Женщине только дай оттолкнуться от красной строки, и она уже готова переписать всю твою жизнь.

– Ага, на чистовик. Вывести душу на чистую воду.

– Может, тогда махнёмся душами на ночь.

– Хочешь узнать, действительно ли я хочу тебя.

– Хочу узнать как.

Артур задумался на мгновение:

– Хочу от тебя ребёнка.

– Скоро уже.

В такие моменты Шиле казалось, что ожидание ребёнка как-то заделало брешь, что образовалась в небе, к которому Артур так стремился. И шрамы от реактивных самолётов, оставленные на небосводе, уже не тревожили сильно, уже не чесали так самолюбие. Самообман. На самом деле, он просто стал ниже опускать голову, чтобы не видеть их.

– Наш полёт проходит на высоте 9500 метров. Температура воздуха за бортом –50, расчётное время прибытия в аэропорт Барселоны 19.30 местного времени. Температура воздуха в Барселоне +32. Температура воды +25. …В полёте вам будет предложен обед и прохладительные напитки.

«Шерше ля фам», – получил Артур смс-ку посреди занятия, делая вид, что всё ещё внимательно слушает ответ юной стюардессы.