Безумие Валиуллин Ринат

– А я не ходила, училась, как проклятая. Хотя не могу сказать, что это было неинтересно.

– Филологическая дева. Ты такая умная! Наверное, хорошо училась?

– Да, на собственных ошибках.

– Ну, так мы идём, – взял Марс за плечи Шилу и потянул к входу, который уже потихоньку засасывал зрителей.

– Я не люблю авантюры, – всё ещё препиралась Шила, хотя ей очень хотелось совершить какое-нибудь крошечное преступление, за которое не посадят, даже не поставят в угол.

– Просто ты не пробовала.

– Верно, вдруг понравится.

– Даже не сомневаюсь. С преступлениями, как с чувствами, они сильнее нас, от этого страшно интересно.

Места были далеки от сцены, когда свет начал садиться, мы перебежали в первый ряд, где я давно уже заприметил пару свободных мест. Зрители в театре, словно яйца в одной безразмерной бархатной подложке. Яйца в театре вылуплялись дважды – в антракт и по окончании. В этот момент рождалась публика, она начинала щебетать и хлопать крыльями, словно пыталась взлететь.

Главная героиня, как и подобает главной, влюблена, безответно. Полные эмоций глаза и пронзительно добрый голос. По её искренней улыбке было видно, что она отчаянно ищет позитива при полном крушении надежд. Она общалась с близким другом, настолько близким, что о сексе не возникало даже и мысли, ему она была готова выложить всю свою жизнь. Потому что тот был женат, а значит не опасен.

В антракте мы ели мороженое:

– Что нас может объединять? Мы такие разные.

– Главное у нас общее.

– Что именно?

– Закрой глаза, скажу.

– Ну, закрыла.

– Теперь открой рот.

Я положил Шиле за губы полную ложку мороженого:

– Догадалась?

– Мы оба любим шоколадное мороженое, – заулыбалась Шила, растворяя во рту прохладное блаженство.

– Как тебе спектакль?

– Модель идеальной женщины.

– Да. Сильная женщина, глядя на таких, не хочется ставить на себе крест, – смотрела, как тает мороженое, Шила. Потом ложкой подбирала разводы.

– Любить, как это сложно, когда уже обломали.

– После такого быть любимой уже расцениваешь как большую удачу. А влюбиться, как эта девушка, и подавно.

– Знаешь, есть такой психотерапевтический трюк, когда одну привязанность заменяют другой, ну, к примеру, наркоманов подсаживают на чай или йогу. Он так же остаётся в плену зависимости, но уже другой. Или другого, как в этом спектакле героиня.

– Ну, да. То есть наркотики, алкоголь, табак – это просто способ избавиться от своей независимости? – вытерла салфеткой шоколадные следы с губ Шила.

– Или замужество, тоже своего рода привязанность или начальная стадия зависимости. В общем, привязанность – это такой поводок, который в лучшем случае привязан к конуре, в худшем к столбу.

– Я не говорю о бытовой. Ты не понимаешь, что такое настоящая привязанность. Если раньше я пила из его рук при каждом прикосновении, то теперь бухаю из них и не могу остановиться.

– Значит, у вас уже отношения?

– Несомненно, у нас с тобой отношения. Я пытаюсь строить, а получается только городить.

– Да погоди ты строить отношения, для начала надо разрушить устои.

– Мне не хочется ничего разрушать. Любить хочу, как в последний раз.

– А мне бы хотелось, как в первый.

– Ты понимаешь что-нибудь своим женским сердцем?

– Неа.

– Я тоже, – посмотрел я на соседку справа, бабушку лет 70, которая впитывала внимательно каждую реплику губкой своих милых морщин. На коленях у неё лежала программка. Я стал изучать скрупулёзно бумажку, пытаясь разобрать буквы. Бабуля посмотрела на меня, потом поправила юбку. Я попросил у неё буклет одним кивком головы:

– Что? – зашипела сконфуженно старушка.

– Вы не так меня поняли, мне бы программку.

– Всё я поняла, – улыбнулась мне сама её мудрость.

Я уткнулся носом в историю спектакля и быстро промотал глазами в потёмках контекст пьесы до последнего абзаца: «Она никогда раньше не сталкивалась с такого рода жестокостью: долго всматривалась в его глаза. Там больше не было ничего такого, что могло бы её любить». Потом я передал историю Шиле.

После театра мы прошли ещё несколько улиц, пока не зашли в кафе. Я заказал столик на двоих. Стол был круглый. Если она сидела на без пятнадцати девять, то я, как всегда, опаздывал минут на пятнадцать. Все опоздания от неуверенности: глядя на неё, было понятно, что она уже давно хотела детей, а я всё ещё отставал, не решаясь даже на предложение. Я, Марс, был женат на другой планете.

Шила лежала в кровати, не зная, как ей уснуть. Врач советовала спать на левом боку, «так плоду будет спокойнее», засунув между коленок подушку. Что-то её беспокоило, возможно, муж, который задерживался, им не давали вылет из Мюнхена из-за плохой видимости. Она старалась не волноваться, только по существу. Существо сопело в углу спальни, прикрыв лапами морду.

Шила встала, накинула халат, посмотрела на Джека. Ей хотелось его окликнуть, посмотреть, как вначале вскочат уши, а потом уже выглянут глаза. Шила промолчала, выскользнула из спальни на кухню, где, не включая света, подошла к окну и глянула в ночь… Многие окна ещё не спали.

В воскресенье вечером все задумываются о счастье, видимо, сказывается конец недели. Кто-то переваривает субботу, другие не переваривают понедельник. Вопрос счастья по-прежнему открыт, как форточка, в которую можно увидеть звёзды, а можно просто курить. Тело хотело спать, а душу всё куда-то несло. Она, беспокойная, металась от бокала красного к телефону, потом начинала искать сигарету, но тут же вспоминала, что бросила, что нет больше с ним никаких отношений. «Но ведь это тело бросило, я-то, душа, я же так резко не могу. Как бы я ни была открыта, я не могу всем отвечать взаимностью, у меня её ровно на одного человека».

Она постоянно просыпалась, услышав во сне звук домофона, затем лифта в ночи, и, наконец, громкий, как в микрофон, железный голос ключа, будто шустрая рыбка, помогая себе металлическими плавниками, пробрался из замочной скважины в самое сердце.

Утро застало меня врасплох. Сквозь прохладу неба вышло солнце, словно кто-то достал апельсин из холодильника. Тот был яркий, холодный, августовский. Я зарядила своё утро чаем, мне показалось слишком крепко, разбавила молоком, включив телевизор. Всё равно чувствовалось, что чего-то в нём не хватает, какого-то сахарного звонка.

Сделала глоток и посмотрела на экран:

– Меньше всего я хотела, чтобы ты в меня влюбился, – камера взяла крупным планом девушку.

– А я? – таращился на Шилу мужчина.

– А ты уже поливаешь мои кактусы и кормишь мою кошку. Мне требуется мужчина, а не тряпка.

«В понедельник он требуется, как никогда. Это выходные можно провести и с тряпкой, в понедельник совсем другое дело. А его, мужчины, нет. Может, надо было варить кофе?» – задумчиво черпала ложечкой чай Шила. «Понедельник. Что у меня есть против него? Только вторник. Но он ещё даже не звонил», – взяла она телефон и снова набрала номер. Абонент вне зоны действия сети. – «Значит, уже в воздухе». Тупо смотрела она в экран, где бесполезно двигались люди.

– Может, кофе закажешь у девочек? – не отрывая глаз от журнала.

– Он тебя ещё не достал?

– Кофе нет, никогда, – посмотрел он на меня. – Хотя, знаешь, у меня был период, когда меня всё и все достали. Чувствуя, что я так больше не могу: или я, или они, я просто планомерно посылал всех на х… Скоро все ушли туда: родственники, подруги, соседи, коллеги, друзья и враги, даже случайные прохожие. Я остался один, в целом мире, я понял, насколько он большой, мне стало свободно и легко. И вот тогда я понял, всегда были у меня крылья, но, пытаясь взлететь, я почему-то махал хвостом. Телефон мой молчал, никто мне не звонил, даже ты. Я стал всем бесполезен. Меня объяла могущественная плодородная тишина. Правда, так было недолго, потом сломал руку, все мне стали накладывать гипс своей жалости, потихоньку снова оброс коростой, чешуёй, зачесался псориазом новых и старых отношений и сношений. Душу поразила коррозия. Разъедает проклятая остатки чувств.

– Предлагаешь начать с тебя? – задумался я над красивой легендой Марса.

– Меня ты послать не сможешь.

– Почему ты так решил?

– Прошло больше двух секунд, – улыбнулся Марс.

– Ну и что?

– Ты знаешь, чтобы принять решение, уверенному в себе мужчине требуется всего две секунды.

– А женщине?

– Ей всегда требуется такой мужчина.

– На что ты намекаешь?

– Сходи, что ли, к девочкам, они развеют твой сумрак. Что ты места себе не находишь? – отвлёкся Марс на Артура, который то снимал наушники, с желанием подняться, то надевал вновь, оставаясь в кресле. Диспетчеры молчали. Самолёт был отдан автопилоту, и делать было нечего.

– Не знаю.

– Скажи лучше, какой сегодня день? – спросил его Марс.

– Понедельник. Есть шанс начать новую жизнь.

– А старую куда?

– Не знаю, пойду смою, – усмехнулся Артур.

– Тоже вариант. Не забудь про кофе, – махнул рукой Марс, снова погрузившись в клетку очередной шахматной партии.

Артур махнул ему своей. Вот и поговорили. «Шила, интересно, звонила уже, наверное, и не раз, я так и не смог ей сообщить, во сколько вылетаем. Наверняка она уже узнала информацию в справочной о полётах. Обычно она чувствовала и звонила, едва самолёт садился. Каким прекрасным местом, не понимаю», – представлял Артур, как, словно новую скважину, откроет ключом месторождение любви и счастья. Он открыл дверь и выглянул в салон. Полный штиль. Лица пассажиров застёгнуты и спокойны: кто-то читает, кто-то спит, руки последних сложены перед собой или на подлокотники, спинки кресел расслаблены. Артуру показалось это странным. «Странно, что ты взволнован, а все остальные спокойны и равнодушны, будто уже акклиматизировались и давно здесь живут. Пасут свои мысли неторопливо в редколесье ума, те неохотно щипают кору головного мозга. Задумчивый Нил течёт по их жилам, в то время как в моих мечется Ангара. Столько энергии, что, будь сейчас за иллюминатором ночь, её хватило бы на ближний свет». Встречным светом Артура ослепила Маша: стюардесса улыбнулась ему. Он тоже – в ответ, потом одним движением руки заломил дверь туалета и вошёл вовнутрь, пластиковая страница выпрямилась, спрятав за собой его тело.

Артур долго смотрелся в зеркало, свет был радостный, но холодный, даже мёртвый, будто хотел мумифицировать отражение лица. Он чувствовал, как дёргается его правое веко, но картинка, словно после фотошопа, выдавала абсолютное безразличие. Неожиданно самолёт качнуло, как на воздушной яме, и тот, сменив траекторию, устремился вниз.