Иным путем Михайловский Александр

Еще одна колонна соберется на Петергофском шоссе. От Нарвской заставы колонна двинется по Нарвскому проспекту в сторону моста через Обводный канал, и по Старо-Петергофскому проспекту к Большому Калинкину мосту. Оттуда по Екатерининской набережной до Невского. Ну, а далее – на Дворцовую площадь.

На Выборгской стороне люди будут собираться в Геслеровском переулке. Оттуда колонна пройдет по Каменноостровскому проспекту к Троицкому мосту. Перейдя через него, они пойдут по Миллионной к Зимнему.

На Васильевском острове сбор назначим на Четвертой линии. Оттуда через Николаевский мост все переправятся через Неву, и по набережной – к Зимнему дворцу.

– Вот вроде бы и всё, товарищи, – сказал Карелин, подводя итог несколько затянувшемуся собранию. – На бумаге у нас все получилось гладко. Посмотрим, как все будет в жизни…

12 мая (29 апреля) 1904 года, 10:05.

Санкт-Петербург, Зимний дворец, Готическая библиотека

Министр внутренних дел Плеве и петербургский градоначальник Фуллон были вызваны к императору Михаилу II к десяти часам утра. Эти высшие чиновники Российской империи, носящие немецкие фамилии, несмотря на это, были мало похожи друг на друга. Иван Александрович Фуллон, по происхождению из остзейских немцев, православный, в настоящее время петербургский градоначальник, был по характеру тих, миролюбив, незлобив и занимал во всем примирительную позицию. Вячеслав Константинович Плеве, обрусевший немец, сын учительницы и калужского дворянина, министр внутренних дел, был строг, пунктуален, любил во всем порядок и строго его добивался от своих подчиненных.

– Доброе утро, господа, – поприветствовал их император. – Присаживайтесь. Иван Александрович, вы принесли с собой то, о чем я вас просил?

– Да, ваше императорское величество, принес, – петербургский градоначальник раскрыл кожаный бювар, достал из него лист бумаги.

– Очень хорошо, Иван Александрович, – ответил император, бегло просмотрев переданный ему документ.

Какое-то время Михаил сидел молча. Молчали и вызванные им Плеве с Фуллоном, ожидая, что им скажет самодержец.

– Господа, – наконец заговорил император, – я позвал вас для того, чтобы объявить вам свое решение о Собрании русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга. Для начала я должен вам сообщить то, что вчера руководство этим Собранием перешло от священника Георгия Гапона к человеку, которому я полностью доверяю. А посему вам необходимо предпринять определенные действия.

Оба сановника насторожились. Император не так давно на своей необычной, как это теперь стало модным говорить – «пресс-конференции», уже обозначил основные направления внутренней политики империи. Теперь, похоже, он решил поставить задачи перед теми, кому по должности было положено претворять в жизнь волю монарха. Из всего сказанного Плеве, в свое время стоявший у истоков Зубатовского общества, насторожил тот факт, что у молодого императора откуда-то появился свой человек в этом Собрании. Неужели государь ведет какую-то свою игру, и он снова вызвал из небытия Зубатова – креатуру ненавистного Плеве премьера Витте.

А добрейшего Ивана Александровича Фуллона волновало другое.

– Помилуйте, ваше императорское величество, – сказал он, – а как же отец Георгий Аполлонович Гапон? Надеюсь, с ним ничего не случилось?

– А отец Гапон, – сардонически усмехнулся император, – неожиданно почувствовал страстное желание начать миссионерскую деятельность и с нашего разрешения отправился в Маньчжурию, дабы приобщать там к православию тамошних язычников. Мы не стали переубеждать пастыря и пожелали ему успехов в этом богоугодном деле.

Плеве и Фуллон переглянулись. Они не ожидали такого хитроумного решения императора. Но возразить или усомниться в нем никто из них не решился. Проповедь христианских ценностей среди язычников – святое дело, и его можно только приветствовать.

А Михаил, продолжая улыбаться, продолжил:

– Уважаемый Иван Александрович, нам с вами надо лишь молить Господа нашего, Иисуса Христа, чтобы отец Георгий с достоинством нес крест, который он взвалил на свои рамена, – тут император перекрестился, и оба стоящих перед ним сановника тоже осенили себя крестным знамением.

– Мы надеемся, – сказал Михаил, – что успехи на ниве миссионерства дадут отцу Гапону возможность заполучить ту известность и общественное признание, которого он так жаждал. А если его лукавый снова возбудит в нем смертный грех гордыни, то наместник Алексеев, человек весьма суровый, сумеет обуздать обуревающие отца Гапона страсти. Да и остров Сахалин с его знаменитой каторгой там совсем рядом.

– Кстати, Иван Александрович, – Михаил обратился к градоначальнику Фуллону, – в самое ближайшее время в Санкт-Петербург прибудут соотечественники моей супруги, императрицы Марии Владимировны. Я хочу поручить вам найти подходящее место где-нибудь неподалеку от Зимнего дворца, для организации там японского ресторана. Помимо приема экзотической для русского человека пищи, в нем можно будет послушать игру на японских струнных инструментах, посмотреть на представления театра кабуки и но, полюбоваться на знаменитую «чайную церемонию». Как вы знаете, Православие, являющееся основой русской культуры, в Японии было недавно уравнено в правах с коренной религией японцев Синто. Теперь, с нашей стороны, необходима ответная любезность, хотя бы в области их культуры. Это политический момент, поскольку на Востоке такие вещи понимают тонко.

– Ваше величество, – ответил градоначальник Фуллон, – я подберу несколько мест в центре Петербурга, а вы с вашей царственной супругой сможете выбрать из них самое подходящее.

– Пусть будет так, – сказал император, доставая из кармана подаренную адмиралом Ларионовым многоцветную шариковую ручку и снова придвигая к себе устав Собрания. – Теперь, господа, давайте вернемся к главному делу, ради которого я вас к себе вызвал. Сейчас мы внесем в устав этого Собрания соответствующие поправки.

Первое: название Собрания теперь будет звучать так: «Всероссийское Собрание фабрично-заводских рабочих и технических служащих». Соответственно, из устава надо вычеркнуть упоминание о непременном русском происхождении членов Собрания и их обязательном христианском вероисповедании. Все подданные Российской империи равны, несмотря на их происхождение и вероисповедание. Ведь одних только народностей у нас проживает около двухсот, и исповедуют они все четыре мировые религии, плюс множество различных вариантов язычества. При этом пункты о «разумном и трезвом времяпровождении» и «просвещении на началах русского национального самосознания» остаются неизменными.

Второе: Надо добавить в устав право учреждения Собранием всероссийской бесцензурной рабочей газеты, право учреждения Всероссийского закупочно-потребительского кооператива для поставки товара в потребительские лавки, и право организации при каждом отделении Собрания вечерней школы для повышения образовательного уровня рабочих.

Третье: Вычеркиваем из Устава слова о том, что «Руководителем собрания может быть только интеллигентное лицо светского или духовного звания». Интеллигентность – еще не признак ума, а ограничение в происхождении не позволит достойному человеку занять достойное для него место.

Четвертое: Как я уже говорил, вместо отца Георгия Гапона руководить Собранием теперь будет Иосиф Виссарионович Джугашвили, одна тысяча восемьсот семьдесят восьмого года рождения, уроженец города Гори Тифлисской губернии, православный. В свое время он закончил Горийское духовное училище и четыре курса Тифлисской семинарии. Правление Собрания уже проголосовало за этого человека двумя голосами «за» при двух «воздержавшихся». На этом с уставом всё!

По мере того как император говорил, чиркая ручкой по листу бумаги, градоначальник Фуллон бледнел, не понимая, что происходит, а министр внутренних дел Плеве глубоко задумался, очевидно, размышляя над тем, что собственно хочет новый император. После того как Михаил закончил, он еще немного помолчал, а потом решил высказать свое мнение.

– Ваше императорское величество, – сказал он спокойно, встав с кресла, – мне кажется, что это слишком рискованное решение. Не вызовут ли все изменения в работе Собрания волнения среди рабочих, даже революцию?

– Присядьте, Вячеслав Константинович! – мягко сказал император. – Я понимаю ваше беспокойство, но не разделяю ваши опасения. Надо сделать все, чтобы нарастающее недовольство народа не закончилось революцией. Даже не революцией, а бунтом, «бессмысленным и беспощадным».

Восемьдесят процентов наших подданных живут в сельской местности натуральным хозяйством под постоянной угрозой голода. В городах обстановка не намного лучше. Хозяева предприятий выжимают из рабочих последние соки для увеличения своей прибыли, прибегая порой к самым разным противозаконным действиям. Тут и штрафы, тут и неоплачиваемые сверхурочные, тут и выдача зарплаты расписками, которые рабочие могут отоварить только в фабричной лавке, приобретая гнилье по завышенным ценам. В результате – нищета одних и вызывающее, провоцирующее недовольство низших слоев общества, богатство других.

Вы знаете, что, по сведениям военного ведомства, более половины рекрутов приходится в начале службы дополнительно откармливать, так как они имеют недостаточный вес и не могут считаться годными к службе. А каждый третий из них впервые попробовал мясо, только надев солдатскую шинель. Как следствие всего этого, мы имеем крайне неразвитую легкую промышленность, для которой просто нет базы в виде платежеспособного спроса.

Одновременно огромные суммы утекают из Российской империи за рубеж, так как наши доморощенные нувориши предпочитают хранить деньги в немецких, французских и английских банках, а часть предприятий так и вовсе напрямую принадлежат иностранцам, и они не оставляют здесь ни копейки из заработанной прибыли.

Ведь почему мой покойный брат, император Николай Второй, набрал столько французских кредитов? Да потому, что, не задерживаясь в империи, золото тем или иным путем очень быстро возвращалось обратно за границу. Мало того что такое положение грозит перманентным бунтом, так оно еще душит отечественную промышленность, что смертельно опасно в условиях нарастающей конкуренции между мировыми державами.

Да, нам удалось заключить союз с Германией. Но этот союз просуществует ровно до того момента, как немцы обнаружат нашу слабость и решат, что Россия легко может стать их следующей добычей.

А положение дел с управлением в Империи? До тех пор пока единственным источником информации о происходящем на местах останутся губернаторы, высшее руководство будет находиться в плену иллюзий и принимать из-за этого неверные решения.

А на местах у нас казнокрадство, мздоимство, полный правовой нигилизм и тотальная безнаказанность чиновного ворья. Прокладка одной версты железной дороги обходится вдвое дороже, чем такая же верста в Германии, и вполовину дороже, чем во Франции.

Да что там далеко ходить, Мы тут недавно получили с датской верфи «Бурмайстер ог Вайн» дефектную ведомость по случаю ремонта нашего нового броненосца «Ослябя». Это том толщиной с «Войну и мир» господина Толстого. При сем большая часть дефектов постройки объясняется либо применением некачественных материалов, либо небрежностью выполненных работ. Потому и строим мы корабли по пять-семь лет, вместо полутора-двух. И влетают нам они в копеечку, потому что нет управы на чиновных воров и их сообщников из числа фабрикантов и финансистов.

Знаете, как это называется? …Нет? Так я вам сейчас скажу! Это настоящие «авгиевы конюшни», в которых дерьмо стало копиться с незапамятных времен. И если это продолжится и во время моего правления, то, в конце концов, когда масса нечистот достигнет критической отметки, придут пылкие товарищи без царя в голове и, пользуясь народным негодованием, начнут чистить Россию по методу Геракла.

Но в отличие от них, которым хочется, чтобы в России не было богатых, нам всем очень хотелось бы, чтобы в России не было бедных. У меня нет желания править нищими, и я приложу все усилия, чтобы изменить сложившееся положение вещей, желательно не пролив при этом ни капли крови. Благо капиталистов – это еще не благо для государства! Вам понятны мои мысли, Вячеслав Константинович?

Плеве молчал, собираясь с мыслями. В Готической библиотеке повисла томительная тишина.

– Ваше императорское величество, – наконец произнес Плеве, – возможно, вы и правы. Но человек, которого вы выбрали для этой работы… Как можно довериться этому революционеру и злодею?

– Успокойтесь, Вячеслав Константинович, – сказал Михаил, – должен вам сказать, что Иосиф Джугашвили ни разу не нарушил ни одного соглашения. К тому же у меня есть в отношении него информация, которой располагаю только я. И, как самодержец, я беру на себя ответственность за это назначение.

– Я не сомневаюсь в вашем праве принимать любые решения, ваше императорское величество, – кивнул Плеве, – и я молю Бога, чтобы он поддержал все ваши начинания.

– Хорошо, – сказал император, – я понимаю ваше беспокойство и рад, что вы так озабочены судьбой нашей державы. Хочу только добавить, что, следуя политике разделения полномочий, всю политику, борьбу со шпионажем, а также надзорные функции мы у вашего ведомства в ближайшее время заберем. Террористами и шпионами будет теперь заниматься исключительно ГУГБ, а за исполнением законов следить Министерство юстиции. Решения же по представлениям Министерства юстиции будет принимать Верховный суд, а МВД должно будет сосредоточиться на поддержании общественного порядка и на беспощадной борьбе с уголовной преступностью. А то у нас с эти делом не все обстоит благополучно. Это тоже очень важный участок работы, и мы рассчитываем на ваш большой опыт и вашу трудоспособность.

В первую очередь я прошу вас обратить внимание на полное уничтожение организованной преступности. Банды никому в России не нужны, к тому же они очень часто действуют заодно с террористами. Если вдруг в каком-то деле обнаружится политический или шпионский след, то создавайте вместе с ГУГБ совместные следственные группы. Ну как, Вячеслав Константинович, вы возьметесь руководить обновленным МВД, или необходимо подыскать вам замену?

– Возьмусь, ваше императорское величество, – после минутного раздумья ответил Плеве, несколько раздосадованный урезанием части своих полномочий.

– Ну, вот и хорошо, – сказал император. – Теперь давайте перейдем к последнему вопросу. Послезавтра, вечером в субботу первого мая, в Санкт-Петербурге пройдет организованная Собранием первомайская демонстрация. Рабочие понесут к Зимнему дворцу прошение на мое имя, в котором они изложат свои просьбы и сообщат о нуждах трудящихся.

Успокойтесь, господа – содержание этого прошения было заранее согласовано мной с господином Джугашвили. В политическом смысле сейчас будет крайне полезно встряхнуть наше сонное болото и показать единство государя-императора с народом. Думаю, что наши «либералы», так радеющие о нуждах простого народа, переполошатся и станут оплевывать как лично господина Джугашвили, так и все легальное рабочее движение в целом. Но о них разговор будет отдельный.

Плеве, не любивший либералов не менее, чем революционеров, одобрительно посмотрел на императора Михаила и кивнул.

– А вы придумали отличный ход, ваше императорское величество, – сказал он, – мне кажется, что эта идея принесет немалую пользу…

– Иван Александрович, – сказал Михаил, – теперь задание для вас.

– Я слушаю вас, ваше императорское величество, – встрепенулся Фуллон.

Михаил заглянул в лежавший перед ним листок и сказал:

– Сегодня вечером я попрошу вас быть в Выборгском отделении Собрания, на Оренбургской улице, в доме 23, и познакомиться там с господином Джугашвили. Он и члены правления Собрания поставят вас в известность о том, когда, из каких мест и какими путями пойдут к Зимнему дворцу рабочие. По пути их движения будет необходимо перекрыть движение всего транспорта и обеспечить безопасность, выставив двойной, а если надо, то и тройной наряд городовых. Полиция не должна ни во что вмешиваться до того момента, когда ситуация выйдет из-под контроля. Но будем надеяться, что этого не произойдет.

Порядок внутри колонн будут обеспечивать невооруженные народные дружинники Собрания. Их отличительный знак – красная повязка на рукаве. С господином Джугашвили заранее обговорено, что всех пьяных, буйных, а также партийных агитаторов и провокаторов они будут сами задерживать, обезвреживать и передавать в руки полиции. Вмешиваться полицейским следует лишь тогда, когда террористы попытаются применить оружие.

На этом всё, господа. Если у вас больше нет вопросов, то до свидания.

12 мая (29 апреля) 1904 года, 20:35.

Санкт-Петербург, улица Оренбургская, дом 23, чайная-клуб Выборгского отделения Собрания фабрично-заводских рабочих

Когда экипаж градоначальника подъехал к дому номер двадцать три по Оренбургской улице, перед дверьми чайной-клуба Собрания фабрично-заводских рабочих было довольно многолюдно. Многие рабочие пришли в Собрание с семьями и теперь стояли кучками на тротуаре, о чем-то между собой степенно беседуя.

Подъезжая к чайной-клубу, градоначальник из окна кареты наблюдал, как группами и поодиночке рабочие идут в направлении Выборгского отделения Собрания. Фуллон заметил, что внутри здания что-то происходило, и люди на улице не спешили туда входить. У дверей чайной-клуба словно часовые на посту стояли двое здоровенных детин с пудовыми кулаками молотобойцев. Рукава их пиджаков были украшены красными повязками дружинников. Еще несколько молодых крепких парней с такими же повязками, дымя папиросами, оживленно беседовали чуть поодаль. Среди этой компании почти не выделялись двое гладко выбритых и коротко стриженных молодых людей, одетых в такие же, как и у всех, пиджаки и картузы.

«Да, у них тут все неплохо организовано», – подумал градоначальник, ожидая, когда карета остановится, и сидевший рядом с кучером лакей слезет с козел и откроет дверцу кареты.

Градоначальник не знал, что буквально за четверть часа до его приезда вооруженная железными прутьями группа эсеровских агитаторов пыталась прорваться в Собрание. Но, к своему величайшему изумлению, налетчики неожиданно натолкнулись на заслон дружинников, были обезоружены и жестоко избиты. При этом предводителю агитаторов было обещано, что если он появится тут еще раз, то отобранный у него железный прут ему засунут в одно интересное место по самые гланды. Такой афронт эсеровские боевики получили потому, что среди защитников клуба-чайной находились двое спецназовцев из отряда штабс-капитана Бесоева. А это вам не городовые с «селедками» и свистками.

Коба, всерьез восприняв предупреждение Варнашева насчет вооруженных агитаторов, попросил своего друга Николая подкрепить его неопытных дружинников настоящими профессионалами мордобоя. И вот теперь молодые рабочие расспрашивали своих новых знакомых, представленных им как товарищ Сергей и товарищ Алексей, где можно научиться так драться и сколько времени займет учеба.

Старшие товарищи поглядывали на молодежь снисходительно. Но и их впечатлило то, как двое невзрачных с виду парней меньше чем за минуту обезоружили пятерых эсеровских боевиков и уложили их мордой на грязную булыжную мостовую. И все это действуя фактически вполсилы, несмотря на наличие у противника кастетов и железных прутьев.

Быть теперь при Собрании не только кружкам и хорам, но и секции рукопашного боя, в которой рабочих дружинников будут учить пользоваться таким оружием, которое всегда при себе, да и конфисковать невозможно.

Но вернемся к господину градоначальнику, который выбрался из кареты на грешную землю. Следом за ним выскочил худой и юркий как угорь секретарь, сжимавший в руках большой портфель.

При виде большого начальства разговоры среди рабочих стихли, и они неуверенно стянули с голов картузы. Дружинники у дверей, как люди, по всей видимости, уже отслужившие в армии, напротив, при виде генеральской шинели с красной подкладкой вытянулись во фрунт. Наступила тишина.

При виде такой реакции на свое появление до того немного напряженный Фуллон расслабился и успокоился.

– Здравствуйте, господа рабочие, – с отеческой улыбкой сказал он. – Мне нужен ваш руководитель, господин Джугашвили.

– И вам здравствовать, ваше высокопревосходительство, – ответил один из стоявших у двери дружинников, одновременно жестом подзывая к себе рыжего вихрастого паренька лет шестнадцати.

– Митроха, – сказал он, – проводи господина градоначальника к товарищу Кобе.

Следом за Фуллоном в открытую дверь шустро юркнул секретарь, да так ловко проскочил, стервец, что и захочешь, а не ухватишь.

В помещении чайной было многолюдно, столы сдвинуты в сторону, а на освободившейся части помещения толпилось человек сорок рабочих. Невысокий, рябой, рыжеватый человек кавказской наружности, стоящий на небольшом возвышении, похоже, только что закончил читать им какой-то документ и спросил присутствующих:

– Согласны ли вы с этим?

– Да, согласны, – почти единогласно отозвался народ.

– Тогда, товарищи, – сказал стоящий на возвышении человек, – прошу вас поставить под нашим прошением свои подписи.

Градоначальник догадался, что это и был тот самый Джугашвили-Коба. Рядом с ним Фуллон заметил и знакомых уже ему рабочих, членов правления: Карелина, Васильева и Кузина. Варнашев, как секретарь Собрания, сидел чуть поодаль за столом, и именно к нему по одному стали подходить рабочие. Он записывал их фамилии и давал подписаться, ну, или поставить крест, кто был неграмотный.

Пока Митроха ужом ввинтился в плотную людскую массу, пока что-то шептал на ухо товарищу Кобе, Фуллон с некоторым удивлением и отчасти с удовольствием понял, насколько серьезно относятся рабочие к этому действу. Не было слышно никаких посторонних разговоров, рабочие по одному молча подходили к столу секретаря, тихо называли свою фамилию, имя, завод, на котором работали, подписывались или ставили крест и так же молча отходили в другой угол помещения.

Скользнув взглядом по стенам чайной, в которой он уже не раз бывал, градоначальник вдруг с удивлением увидел большой портрет императора Михаила II, висящий на видном месте, словно в казенном присутствии. Но только там таких портретов не увидишь – в казенных присутствиях император обычно изображался собранным и даже суровым. А на этом портрете, одетый в свою любимую камуфляжную форму, Михаил II улыбался весело и даже чуть насмешливо. А лихо сбитый на левое ухо черный берет лишь подчеркивал его радостное настроение.

Иван Александрович Фуллон не был глупым человеком и быстро сообразил, что портрет сей в Собрании появился неспроста. Вывод можно было сделать однозначный – император отнюдь не шутил, когда говорил, что с этим Собранием у него связаны большие и серьезные планы.

Тем временем к градоначальнику подошел тот самый невысокий кавказец, который только что выступал перед людьми.

– Добрый вечер, ваше высокопревосходительство, – спокойным голосом, без всякого подобострастия, сказал он. – Вы хотели меня видеть?

– Если вы господин Джугашвили, – сказал Фуллон, – то да.

– Тогда я к вашим услугам, – ответил Коба.

– Господин Джугашвили, – градоначальник оглянулся по сторонам, – где бы мы могли поговорить с вами без помех? У меня к вам поручение от… – и Фуллон выразительно посмотрел куда-то вверх.

Коба на мгновение задумался.

– Если вы не возражаете, – сказал он, – то мы могли бы пройти вот туда, – и он жестом показал на дальний угол за трибуной. – Там накрытый столик с самоваром и всем, что положено для чаепития. Нам там никто не помешает.

– Хорошо, господин Джугашвили, – сказал Фуллон, забрав у секретаря портфель и сделав ему знак, чтобы он исчез, растворился, сгинул.

Усевшись за стол, градоначальник снял фуражку, перекрестился на образа и пригладил короткие седые волосы. За стол присели также Коба, Карелин и Васильев.

– Господин Джугашвили, – сказал градоначальник, расстегнув портфель и достав из него лист гербовой бумаги, – его императорское величество государь Михаил Александрович поручил мне передать вам копию исправленного и дополненного устава вашего Собрания и согласовать с вами все условия проведения вашей послезавтрашней манифестации.

Коба аккуратно взял бумагу из рук градоначальника и стал внимательно ее читать.

– Как видите, – добавил Фуллон, – устав уже подписан мною и завизирован министром внутренних дел Вячеславом Константиновичем Плеве.

– Спасибо, ваше высокопревосходительство, – сказал Коба, передавая устав Карелину. – Кстати, вы не откажетесь выпить хорошего крепкого чаю с баранками и калачами?

– Отчего же, не откажусь, – ответил Фуллон. Он почувствовал, что с его души словно свалился камень – этот Джугашвили, оказывается, совсем не похож на злодея, каким изображал его господин Плеве.

– Раз уж вы, господин Джугашвили, – сказал Фуллон, – облечены полным доверием нашего государя, то вы можете называть меня просто – Иваном Александровичем.

– Вы, Иван Александрович, – сказал Коба, наливая генералу из заварного чайника в стакан горячего чая, – как старший младшего можете называть меня просто Иосифом или, как говорят у нас в Грузии – Сосо.

– Хороший чай, Сосо, – одобрительно кивнул Фуллон, сделав маленький глоток. – Наверное, английский?

– Да, английский, – ответил Коба, – точнее, цейлонский, поскольку в Англии чай не растет. Известный вам Александр Васильевич Тамбовцев уважает именно этот сорт и говорит, что лучше него нет в мире. Даже чай из Индии будет похуже.

– Он прав, – сказал Фуллон, – но, Сосо, давайте поговорим о вашей манифестации и о том, какими путями вы поведете людей на встречу с его императорским величеством.

– Непосредственной организацией манифестации у нас занимается товарищ Карелин, – сказал Коба. – Алексей Егорович, изложите его высокопревосходительству ваш план.

Карелин, который как раз только что закончил читать обновленный устав, сперва бросил на Кобу отчасти восхищенный, отчасти испуганный взгляд, потом, передав документ Васильеву, полез в карман пиджака за своей бумагой.

– Вот, ваше высокопревосходительство, – сказал он, развернув перед градоначальником сложенный вчетверо листок, – здесь в подробностях изложено всё: где будет место сбора, сколько примерно будет народа и по каким улицам он пойдет. Обратно – тем же путем.

– Отлично, господин Карелин, – похвалил Фуллон, укладывая бумагу Карелина в свой портфель, – очень все у вас здесь толково изложено. Теперь о том, как будет с нашей стороны организовано шествие. Император приказал по пути вашего следования выставить двойной или даже тройной кордон городовых, задачей которого будет поддерживание порядка и предотвращение провокаций, исходящих, так сказать, извне. Внутри колонн порядок должны поддерживать уже ваши люди и передавать полиции всех, кто будет нарушать порядок. Вам это понятно?

– Да, Иван Александрович, – сказал Коба, – порядок в наших рядах будут поддерживать народные дружинники – вы их уже видели у входа в чайную.

– Насколько они хорошо подготовлены, Сосо? – поинтересовался Фуллон.

– Достаточно хороши, – ответил Коба, – совсем недавно здесь появились агитаторы, кажется эсеровские, и по своему обычаю вооруженные железными прутьями и кастетами. Наши парни быстро им объяснили, что здесь им не рады, и они ушли.

– Эсеровские агитаторы просто так взяли и ушли? – не поверил Фуллон.

– Ушли, Иван Александрович, ушли, – улыбнувшись, сказал Коба, – кто на двух ногах, а кто на четырех. Кому не повезло – тут рядом военный госпиталь, если что, им окажут помощь. Перед уходом они оставили нам на хранение весь свой арсенал. Неплохо было бы, чтобы кто-нибудь из полиции зашел к нам и принял все изъятое по описи. Мы люди мирные, нам оно без надобности.

– Ну, раз так, Сосо, – сказал Фуллон, с сожалением поставив на стол пустую чашку и вставая, – то я вижу, что дело в надежных руках. Всего вам доброго.

– Позвольте, я вас провожу, Иван Александрович, – ответил Коба, также поднимаясь со стула.

– Буду вам признателен, Сосо, – сказал градоначальник, надевая фуражку и беря в руки портфель, – идемте. До свидания, господа, – попрощался он с членами Совета.

Они ушли, а Карелин и Васильев остались сидеть за столом, обмениваясь удивленными взглядами. То, что им вчера казалось красивой сказкой, сегодня уже начало обретать реальные контуры.

Вскоре вернулся Коба.

– Ну, товарищи, – сказал он, – теперь у нас будет очень много работы…

12 мая (29 апреля) 1904 года. Санкт-Петербург, «Новая Голландия».

Тамбовцев Александр Васильевич

Я вздохнул и отложил газету. Михаил продолжал свою реформаторскую деятельность, и вот на днях добрался и до своей родни. В «Санкт-Петербургских ведомостях» был опубликовано его Указ «О некоторых изменениях в Положении об Императорской фамилии». За последние сто с небольшим лет это уже третий законодательный акт, который разъясняет – кого считать членом императорской семьи и какое содержание в соответствии со своим рангом положено.

Впервые этим озаботился император Павел I. В 1797 году он подписал «Учреждение об Императорской фамилии», в котором все Романовы делились на две основные категории. К первой отнесли все членов императорской фамилии, кто имел «по первородству право к заступлению места наследника престола». То есть дети императора по мужской линии. Ко второй категории – все те, кто не имел права на престол «по отдаленности их первородства, пока не пресечется поколение старших». Соответственно первым личное содержание выплачивалось из государственных сумм Государственного казначейства, вторым – из удельных сумм.

И это содержание было различным. Если супруга императора получала 600 тысяч рублей – огромные по тем временам деньги, то правнуки императора до наступления совершеннолетия – всего 39 тысяч рублей в год. Представительницам прекрасной половины императорской фамилии денежное содержание полагалось лишь до замужества. Выходя замуж, они получали хорошее приданое, и выплаты им на этом прекращались. После этого содержать их должен был законный супруг.

Новое «Положение об Императорской фамилии» было принято в 1886 году отцом Михаила, императором Александром III. Царь-освободитель сильно урезал расходы на содержание значительно расплодившегося семейства Романовых. Так супруга императора получала теперь лишь 200 тысяч рублей в год, а «дети государевы» до совершеннолетия получали всего 33 тысячи рублей в год. Впрочем, все равно на содержание многочисленного семейства Романовых ежегодно тратились огромные суммы. И новый император решил, как говорили в нашем времени, «оптимизировать расходы», а заодно разобраться – кто именно является членом императорской фамилии, а кто нет.

С последним Михаил решил просто – в проекте нового «Положения» он сохранил право быть членами семьи монарха лишь для тех, кто подпадал под первую категорию, упомянутую в «Учреждении» императором Павлом I. Естественно, что весть о грядущей «вивисекции» вызвала неоднозначную реакцию среди Романовых. Но успев уже познакомиться с крутым нравом нового самодержца, они ограничились лишь проклятиями и слезами в узком семейном кругу. Однако открыто выразить свое недовольство никто из Романовых не посмел.

Что же касается денежного содержания, которое выплачивалось потомкам императора Павла Петровича, то его было решено существенно урезать. Он выбрал время и решил обсудить со мной и с Ниной Викторовной этот весьма деликатный вопрос.

– Вот скажите мне, – задумчиво произнес Михаил, – как перестать расходовать такие огромные деньги на содержание людей, которые большей частью своей бездельничают, не принося какой-либо пользы нашему Отечеству? Почему мой великий предок император Петр Великий жил на деньги, положенные ему в виде жалованья? А ведь он начинал военную службу барабанщиком Преображенского полка. И до высоких чинов дослужился лишь после Полтавы. Почему его супруга, будущая императрица Екатерина Первая самолично штопала ему прохудившийся мундир? Кстати, и моя матушка так часто поступала с одеждой папа. Он очень не любил новые мундиры и часто занашивал старые буквально до дыр. Но он, правда, из своих личных средств приобретал частные коллекции для пополнения экспозиции Эрмитажа и Оружейной палаты Кремля. Вот здесь батюшка денег не жалел – лишь за домашний музей князя Голицына он выложил 800 тысяч рублей. А это картины великих мастеров, мраморные скульптуры, коллекции старинных монет и огромная библиотека. Все было выставлено в Эрмитаже, где его посетители бесплатно – вы ведь, наверное, знаете, что еще со времен царствования моего деда, императора Александра Второго плата за вход в Эрмитаж не взималась, – могли увидеть все это великолепие.

– Ваше величество, – сказала Нина Викторовна, – в данном случае ваш батюшка тратил свои деньги не на себя, а на всех жителей России. Эрмитаж в нашем времени справедливо считается одним из лучших музеев мира. Правда, в двадцать первом веке плата за посещение его взимается, причем немалая.

– Ваш батюшка был вообще удивительным человеком, – сказал я, обращаясь к Михаилу. – Он ухитрялся так вести дела, что даже получалась экономия, и в ассигнованиях на нужды императорского двора обнаружились неистраченные суммы.

– Об этом мне надо будет поговорить с матушкой, – улыбнувшись, сказал Михаил, – ведь она была полностью осведомлена обо всех делах моего папа. А пока, господа, я попрошу у вас совета – как сделать так, чтобы тратить меньше денег на императорскую фамилию?

– Ваше величество, – сказала Нина Викторовна, – по моей информации, личные доходы российского императора слагались из трех следующих источников: первое – из ежегодных ассигнований из средств Государственного Казначейства на содержание императорской семьи. Эта сумма достигала 11 миллионов рублей; второе – из доходов от принадлежавших императорской семье земель и недвижимости (так называемых уделов); третье – проценты от капиталов, хранившихся за границей в английских и германских банках.

Министерство уделов управляло сотнями тысяч десятин пахотных земель, хлопковыми плантациями, виноградниками, охотами, промыслами, рудниками, фруктовыми садами. Все это было приобретено главным образом во второй половине восемнадцатого столетия, во времена правления бережливой и расчетливой, как все немки, императрицы Екатерины Великой. Общая оценка всего этого имущества, по самым скромным подсчетам, достигала ста миллионов рублей золотом.

– А потому, ваше величество, – продолжила Нина Викторовна, – я бы предложила отказаться вообще от сумм, получаемых из Государственного Казначейства, и жить на доходы, получаемые из Министерства уделов. Надо только с умом распорядиться этими деньгами и более рачительно и толково вести коммерческую деятельность на принадлежащих вам землях и промышленных предприятиях. А те капиталы, которые хранятся в британских и германских банках, следует вернуть на родину. Это просто опасно – в нашей истории деньги, хранившиеся в банках Германской империи, после начала Первой мировой войны были конфискованы. То же самое может случиться и в нынешней истории, только уже с деньгами, хранящимися в банках Британии. Вы прекрасно знаете, что в любой момент может вспыхнуть война между Россией и Британией. И джентльмены из Лондона с большим удовольствием конфискуют капиталы русского монарха.

– Надо приказать исполняющему обязанности министра Императорского двора барону Фредериксу немедленно изъять все эти капиталы из иностранных банков и перевести их в Россию, – озабоченно произнес Михаил.

Потом император спохватился и вежливо извинился перед Ниной Викторовной за то, что перебил ее, попросив продолжить доклад.

– Я полагаю, ваше величество, – сказала полковник Антонова, – что надо приучить ваших родственников жить по средствам. А именно – самим зарабатывать деньги. Те из них, кто состоит на службе, получают жалованье, большей частью немалое. Петр Великий жил на свое жалованье, так почему бы его потомкам не последовать его примеру? Это, естественно, не касается ваших престарелых и немощных родственников. Для них должны быть учреждены пенсии, которые они будут получать из контролируемых императором сумм. В общем, ваше величество, надо продумать еще и еще раз проект нового «Положения». И не рубить с плеча. Ваши родственники – люди весьма влиятельные во властных кругах, поэтому было бы нежелательно начинать с ними открытую конфронтацию.

– Я понимаю вас, Нина Викторовна, – задумчиво сказал Михаил. – Мой папа рассказывал, что свое «Положение» он тоже готовил года три года. И провел реформу в несколько этапов. Первым было изменение в «Учреждении» императора Павла Первого, а потом уже – само новое «Положение». Думаю, что и мне следует поступать именно таким образом.

И вот я держу в руках газету с царским указом и прикидываю – какие следует предпринять контрмеры, чтобы не произошло повторение мартовских событий…

13 мая (30 апреля) 1904 года.

Индийский океан, эскадра адмирала Ларионова.

Джек Лондон, Статья для «San Francisco Examiner»

РУССКИЙ ХАРАКТЕР

Невысокая фигура в снежно-белой морской форме. Неправильные черты лица, в которых угадываются предки-мусульмане. Погоны капитана второго ранга – чин, соответствующий нашему командору. И прикрепившееся к нему прозвище – «Маленький адмиралъ».

Таким я впервые увидел Александра Колчака, героя русско-японской войны и старшего офицера на русском военном корабле «Цесаревич».

Бесстрашные американские золотоискатели тысячами направлялись в тогда еще дикую Калифорнию. После того как русские продали Аляску, десятки тысяч таких же золотоискателей отправились и туда, включая и автора этих строк. Многие разбогатели, но кто знает, сколько трупов до сих пор лежат вдоль рек Аляски – наспех зарытые теми, кто нашел их следующим коротким арктическим летом, объеденные медведями или до сих пор гниющие в местах, куда после них больше не ступала нога человека. В храбрости этим парням не откажешь.

Русские и американцы во многом похожи. Русские, точно так же, как и мы, – плавильный котел, в котором превратились в монолитную сталь многие нации. Адмирал Колчак – потомок Колчак-паши, сербского турка, перешедшего на русскую службу и крестившегося в православие еще в восемнадцатом веке. Командир «Цесаревича» – Николай Оттович фон Эссен – по происхождению немец. У них, как и у нас, огромная страна и чувство простора. У них, как и у нас, в крови авантюризм.

Но все мы ехали на Аляску не просто так, а с желанием разбогатеть и начать свое дело. И в этом наше кардинальное отличие от русских.

Четыре года назад барон Эдуард фон Толль – еще один русский немец, отправился на шхуне «Заря» в Ледовитый океан. Отправился не в поисках наживы, а ради службы своему отечеству, чтобы описать северные владения России. В состае его экспедиции был молодой лейтенант по фамилии Колчак.

Экспедиция внесла неоценимый вклад в изучение географии Арктики. В частности, рискуя жизнью, Толль и Колчак обследовали полуостров Таймыр и нанесли на карту очертания береговой линии этих земель. И тогда барон Толль решился на весьма опасный проект – пока еще не растаяли льды, он и несколько его спутников отправились на санях к острову Беннетта, самому северному острову в архипелаге Новосибирских островов.

Сама же шхуна «Заря» должна была подойти к острову чуть позже, как только растают льды. Но она получила настолько серьезные повреждения, что команда еле-еле сумела довести ее до бухты Тикси. Шансов добраться до острова Беннетта у них не было – не хватало ни снаряжения, ни провианта. И большая часть команды вернулась скрепя сердце в Санкт-Петербург.

Лейтенант Колчак не мог смириться с тем, что их товарищи остались где-то там, в белом безмолвии. И когда более опытные полярники решили, что спасти экспедицию барона Толля невозможно, именно Александр Колчак предложил свой план – попытаться дойти на шлюпках как можно ближе к острову Беннетта, а далее двинуться на поиски на санях. На него смотрели как на сумасшедшего, но он вызвался лично возглавить экспедицию. И суровой зимой 1902/1903 года Колчак начал собирать свою команду.

Потом в суровую сибирскую зиму они отправились на север, через Иркутск в Якутск, и далее, через горные хребты на санях при сорокаградусном морозе. Те из нас, кому довелось путешествовать по северу Аляски, помнят белоснежные равнины и горы, сильный ветер со снегом, бьющий в лицо, оголодавших зверей, готовых в любой момент напасть на путников… Но мало кто из нас отправился бы в такое путешествие зимой, и то только для того, чтобы застолбить золотоносный участок до того, как это сделают другие.

И вот, наконец, они достигли берегов Ледовитого океана, где лейтенант Колчак в последний раз попрощался с «Зарей», когда-то бывшей его домом. На одной из шлюпок «Зари» они отправились дальше на север, по бурному арктическому морю, меж высоких ледяных волн и льдин, готовых в любой момент пробить борта утлого суденышка. Те немногие охотники, кого они встречали по дороге, считали их сумасшедшими.

И они дошли до острова Беннетта и нашли лагерь барона Толля. Увы, судьба ее была трагична – вместо того чтобы заготовить провиант на случай вынужденной зимовки на острове, барон воспользовался коротким арктическим летом, чтобы исследовать остров, рассчитывая на скорый приход «Зари». И в конце октября, после становления льда, они ушли на юг. Об этом лейтенант Колчак узнал из записей барона, который оставил не только их, но и свой дневник, и прочие бумаги в небольшой поварне, построенной им и его спутниками из плавника.

Колчак и его люди переходили с одного острова на другой, но нигде не нашли следов экспедиции барона Толля. И только когда стало ясно, что барон и его люди погибли, Колчак с тяжелым сердцем отправился в обратный путь. Опять он и его люди смогли пройти по бушующей стихии к материку. И тут произошло чудо – в небольшом заснеженном поселке Казачий он нашел свою любовь, Софью Омирову, прибывшую туда из Петербурга. Какая американка последовала бы за любимым в столь холодные и неприветливые места…

Да, Александр Колчак не смог спасти экспедицию барона Толля. Некоторые скажут, что он вел себя безрассудно. Но ради спасения своих товарищей он сделал все, что было в человеческих силах, и даже больше. При этом он исследовал огромные районы русской Арктики. Но самое главное – не потерял ни единого человека.

И это – русский характер. Даже если этот русский – потомок серба-мусульманина.

Джек Гриффит Лондон

13 мая 1904 года.

Индийский океан, борт русского броненосца «Цесаревич», неподалеку от острова Ява.

14 (1) мая 1904 года, 20:35

.Российская империя, город Санкт-Петербург

На стольный град Санкт-Петербург опускался удивительно тихий и теплый майский вечер. Была суббота, и городские обыватели уже готовились к грядущим выходным. Кто-то, пользуясь хорошей погодой, собирался выехать на ближние дачи. Кто-то совершить морскую прогулку по очистившемуся ото льда Финскому заливу, чтобы проходя мимо Кронштадта, хоть одним глазком глянуть на недавно ошвартовавшуюся там большую подводную лодку, в команде которой, по слухам, были одни офицеры, самый младший из которых имел чин поручика по Адмиралтейству. Кто-то собирался пойти в гости к друзьям и знакомым или принять таковых у себя, чтобы за столом или после – в курительной комнате, всласть поговорить о международном положении, о последних решениях нового императора, ну и о прочих новостях и слухах. А также перемыть косточки приятелям и знакомым, которые за этим столом будут отсутствовать. Наш обыватель во все времена лучше всех знал, как вести международные дела, как управлять финансами и что делать с двумя извечными русскими проблемами – дураками и дорогами. Причем дураками обыватели считали всех, кроме самих себя и своего ближайшего круга. Большинство из них еще не подозревало, что через пару часов все старые новости вдруг забудутся, и новая тема для разговоров станет самой обсуждаемой в России.

Некоторые из них стали очевидцами необычайного события. Еще до того, как на главных улицах Петербурга зажглись фонари, на Невском, Нарвском, Старо-Петергофском, Адмиралтейском проспектах, на Миллионной улице, Дворцовой, Английской и Екатерининской набережных вдруг появилось необычайно большое количество полицейских. То же самое происходило на Каменноостровском проспекте Нарвской стороны, и на 4-й линии Васильевского острова. В полной парадной форме полицейские выстраивались редкой цепью вдоль тротуаров, словно ожидая какого-то важного события, вроде парадного выезда государя. В казармы казачьего полка на Обводном канале поступила команда держать лошадей под седлом, но не предпринимать никаких действий без распоряжения лично императора.

На усиленный режим службы перешла и «Новая Голландия». Особые задания в городе получили все сотрудники, и старые – прибывшие с эскадры адмирала Ларионова, и новые – переведенные из Департамента полиции и Отдельного Корпуса жандармов. В проходных дворах в полной готовности застыли черные тюремные кареты. Глава Главного Управления государственной безопасности действительный тайный советник Александр Васильевич Тамбовцев справедливо считал, что не может такого быть, чтобы привлеченные шествием рабочих, словно мотыльки на огонек не слетелись разного рода провокаторы.

Задерживать велено было всех, кто находился в розыске. С теми, кого можно счесть полезными для общества, в «Новой Голландии» проведут воспитательную работу. Ну, а те, кто для общества явно вреден, отправится на каторгу на остров Сахалин. Там как раз начались подготовительные работы для бурения нефтяных скважин, и рабочие руки там были очень нужны.

Вместе с сотрудниками ГУГБ на «славную охоту» вышли и агенты сыскной полиции. Шествие явно должно привлечь к себе множество зевак, а там где зеваки, там их клиентура, карманники и прочие мазурики. Эти тоже после суда отправятся в места не столь отдаленные.

И вот, уже в сумерках, когда на улицах зажглись газовые и электрические фонари, и когда было уже все готово, сотрудники полиции начали перекрывать движение по означенным улицам, направляя кареты и пролетки по объездным маршрутам. Проезжая часть опустела, зато тротуары постепенно начали заполняться зеваками, гадающими, что же будет дальше.

А дальше было вот что. Рабочие, одетые по-праздничному, как в воскресенье в церковь, с Путиловского, Ижорского, Невского, Обуховского заводов, Нового Адмиралтейства, а также с других столичных, больших и малых предприятий, вместе с женами и детьми, собрались после окончания работы в заранее оговоренных местах и организованными колоннами двинулись к центру города.

Участники шествия несли с собой государственные бело-сине-красные флаги, иконы, хоругви и портреты молодого царя. По краям колонны сопровождали крепкие молодые парни и мужчины с красными повязками дружинников на рукавах пиджаков. Рабочие шли, переговариваясь между собой, ибо подходящих случаю песен просто не имелось. Ну не «Марсельезу» же или «Варшавянку» запевать, направляясь с прошением к царю, пусть даже и такому, как Михаил II. Нескольких человек, попытавшихся затянуть «Вихри враждебные», выкинули из колонны, обозвав провокаторами.

Стартовавшее первым шествие с Нарвской стороны рабочих Путиловского завода возглавили Васильев и Коба. Этой колонне предстоял самый длинный путь до Дворцовой площади, причем перед Зимним она должна была оказаться первой. Чуть позднее двинулись в путь рабочие Ижорского завода во главе с Кузиным. Затем от Выборгской стороны повел на Дворцовую работников и работниц Варнашев, а со стороны Васильевского острова двинулись вперед колонны Невского завода и Нового Адмиралтейства во главе с Карелиным и его боевой подруги – супруги Веры Марковны.

Когда людские реки вступили на главные проспекты столицы, оцепленные полицией, все немного напряглись, ибо известен был принцип этого учреждения «тащить и не пущать». Но городовые вели себя спокойно, выполняя приказ своего начальства и видя, как это им и было обещано, мирный характер шествия. Кроме того, на предварительном инструктаже – вот еще одно новое слово – сотрудники ГУГБ пояснили сотрудникам правопорядка, что любой городовой, допустивший перегибы, далее будет исполнять свои обязанности не в столице, а в Харбине, Мукдене или Фузане, поскольку дело это государственной важности.

Зато хватать и вязать всех тех, кто попробует препятствовать шествию или выкрикивать в адрес шествующих какие-либо оскорбления – не только не запрещалось, но и прямо вменялось полиции в обязанность.

Не обошлось и без обычных мелких происшествий. На углу Екатерининской набережной и Забалканского проспекта какой-то хорошо одетый господин, сидя в пролетке, начал выкрикивать в адрес рабочих Путиловского завода разные обидные слова. Колонна перекрыла ему путь, а он, видите ли, торопился и требовал, чтобы «это быдло» пропустило его. Все это продолжалось ровно до тех пор, пока к пролетке не подошел дюжий городовой.

– Ехали бы вы отсюда, господин хороший, – посоветовал он, – а то нам велено таких, как вы, немедля брать за цугундер. И ночь вы проведете даже не в околотке, а в «Новой Голландии», где вы будете писать собственноручные показания о том, что вы делали первого марта сего года…

Не успел городовой договорить, и, о чудо, недовольный господин тут же забыл о том, что он куда-то спешил, и велел кучеру поворачивать оглобли, отправляясь в объезд.

И это был не единичный случай. Особо возмущалась «чистая публика» на Невском. Господа и дамы были недовольны тем, что «эти фабричные», словно они, а не «благородная публика» чувствуют себя хозяевами на главном проспекте столицы Российской империи. Вот там кое-кого пришлось и задержать. А потом, придерживая за локотки, отвести к тем самых черным каретам, где сотрудники ГУГБ доступно объясняли задержанным, что поскольку рабочие шли с иконами и портретами царя, то кроме нарушения порядка им могут вменить еще и богохульство вкупе с оскорблением Величества. А все это было чревато большими неприятностями: оскорбление величества – до восьми лет каторги, богохульство же тянуло на примерно такой же срок.

В конце концов бедолаг отпускали с миром, но воспитательный эффект подобной душеспасительной беседы был поразителен. Слава богу, что никого не хватил удар.

Случались и происшествия и внутри рабочих колонн, куда всеми правдами и неправдами все же удалось проникнуть нескольким вооруженным эсерам и анархистам. На Каменноостровском проспекте, в колонне работниц швейной фабрики Керстена, что находится на Большой Спасской улице, молодая невысокая чернявая девица, недавно приехавшая из Киева и работающая белошвейкой, вдруг начала возмущать своих товарок разговорами в анархистском стиле, что, дескать, «все зло от власти». Работницы фабрики, настроенные в несколько ином ключе, в исконно русских выражениях посоветовали своей коллеге, как можно скорее добром покинуть их компанию, пока это возможно сделать своими ногами. Тогда впавшая в истерику девица стала вырывать из рук своих соседок портреты царствующей четы, требуя бросить на землю и растоптать. Завязалась короткая потасовка, в которой отчаянно ругающаяся Фейга Ройтблат, четырнадцати лет от роду, но выглядящая значительно старше своих лет, была изрядно помята и выброшена из колонны прямо в руки городовых, которые с некоторым сомнением наблюдали за потасовкой, решая – пора им вмешаться или еще нет. Ибо когда дерутся русские женщины, то мужику лучше не вмешиваться, даже если на нем полицейская форма и он находится при исполнении.

Но все обошлось, и появившиеся вскоре сотрудники ГУГБ погрузили скандалистку в черную карету.

А в самом начале Невского проспекта разоблаченный эсеровский агитатор, изрыгая проклятия, попытался выхватить револьвер. Но его ударили по руке, и пуля лишь разбила стекло в доме, принадлежащем лицам духовного звания. Разъяренные всем произошедшим рабочие Ижорского завода со всей пролетарской яростью обработали эсера пудовыми кулаками, а потом выбросили из колонны бесчувственное тело вместе с его револьвером прямо под ноги полиции.

Были и другие случаи, не столь экстремальные, когда непонятных незнакомцев, ведущих себя подозрительно, просто выкидывали из колонн, советуя убраться подальше подобру-поздорову. Русский народ он сам по себе не злой, и чтобы побудить его на какие-то экстремальные действия, надо очень сильно постараться.

Примерно в начале десятого колонны рабочих с трех сторон, по Адмиралтейскому проспекту, через Арку Генштаба и по Миллионной улице, одновременно вышли на Дворцовую площадь к Александрийской колонне. Там уже было всё готово. В дополнение к обычным фонарям с крыши Зимнего дворца и здания Генштаба ярко светили флотские электродуговые прожектора, заливавшие площадь призрачным бело-голубым светом.

В оцеплении перед Зимним дворцом стояли матросы Гвардейского флотского экипажа. Внимательный человек с острым зрением мог бы разглядеть, что на кончики штыков взятых на караул винтовок надеты маленькие металлические шарики, применяющиеся обычно во время учений штыковому бою.

Когда колонны рабочих полностью заполнили площадь, перед собравшимися на площади из Главных ворот Зимнего дворца появились император Михаил II с императрицей и немногочисленной свитой. Император поднял руку, и Коба двинулся к нему, следом шли Карелин, Васильев, Кузин и Варнашев. В руках у Кобы было прошение, а остальные его спутники несли большие деревянные ларцы, в которых лежали прилагающиеся к нему подписные листы. При их приближении оцепление расступилось, и представители Собрания подошли к императорской чете.

– Хорошо сделано, Сосо, – негромко, но так, что услышали все, сказал император, принимая из рук Кобы прошение. – Завтра я жду вас с Ириной на чай. Надо кое-что обсудить.

Потом император сделал вид, что внимательно читает прошение. Вышедшие из-за его спины телохранители приняли ларцы с подписными листами из рук находящихся в состоянии полного обалдения спутников Кобы.

Наконец император опустил бумагу и громко заговорил. Его речь была усилена двумя мощными динамиками, установленными на Царском балконе дворца.

– Господа рабочие, – сказал император, – все ваши просьбы своевременны и разумны, ибо не может быть богатым и могучим то государство, подданные которого нищи и бесправны, а благо буржуазии, как она его понимает, не всегда есть благо для страны. Нищета и бесправие тех, кто трудится во благо страны – главная угроза для существования Российского государства, и я занимаюсь этим вопросом лично. Посему все то, о чем вы просите, будет претворено в жизнь в самые кратчайшие сроки. Кроме того, в знак сегодняшнего события повелеваю объявить первое мая государственным праздником людей труда и отмечать его народными гуляниями на главных площадях столицы, губернских и уездных городов. Поздравляем вас с новообретенным праздником Первого мая.

На этом всё, до свидания. Время позднее, прошу вас разойтись по домам и ложиться спать. Как говорится – утро вечера мудренее.

Как только император замолчал, площадь взорвалась громовыми криками «ура». Еще пару минут постояв на площади, императорская чета повернулась и ушла во дворец. Вернулись к своим людям и Коба с его спутниками, и колонны рабочих начали расходиться с Дворцовой площади теми же путями, какими они сюда и пришли.

Но только если их путь к Зимнему дворцу был полон мрачной решимости, то по обратной дороге народ шел весело, то и дело запевая песни. Демонстрация единства народа с царем и царя с народом удалась на все сто. Оправдались самые потаенные ожидания рабочих, именно такого императора, который был бы для них мудрым и строгим, но заботливым отцом, они желали видеть на троне. В противоположность рабочим некоторые высокопоставленные лица Российской империи и не только были возмущены и даже напуганы произошедшим событием.

15 (2) мая 1904 года.

Заголовки мировых и российских газет

Иностранная пресса

Французская «Пти Паризьен»: «Революция сверху: Русский царь сдается – он готов пойти на диалог с пролетариями?!»

Американская «Вашингтон пост»: «Что бы это значило: Император Михаил II учредил государственный праздник в годовщину кровавой бойни в Чикаго?!»

Английская «Дейли телеграф»: «Сеанс социальной демагогии: Царь заигрывает с рабочими и грозит карами предпринимателям!»

Итальянская «Стампа»: «Хлеба и зрелищ: Царь обещал накормить всех голодных и подарил своим подданным новый праздник!»

Германская «Норддойче Альгемайне»: «Крепкая власть – могучая страна: Российский император принимает беспрецедентные меры по усилению своей державы!»

Австрийская «Винер цейтнунг»: «Царь заигрывает с социалистами: потакание требованиям рабочих может закончится для России кровавым мятежом!»

Шведская «Свенска Дагбладет»: «Грандиозная демонстрация в Петербурге: Если император Михаил II сдержит свои обещания, то в России скоро появится Конституция!»

Японская «Ници-Ници»: «С почтением и радостью: Рабочие русской столицы у ворот царского дворца вручили свою петицию владыке Великой России и его супруге – дочери нашего любимого Тэнно!»