Размышляя о Брюсе Кеннеди Кох Герман

17

Они перекусили на террасе «Эль биготе» — легкие закуски вроде креветок, салата из тунца, немного хлеба и ледяное пиво, которое им подали в предварительно замороженных, запотевших бокалах на тонкой ножке. Потом они пешком отправились на берег вроде паромной переправы и расстелили на пляже махровые полотенца.

Солнце уже перевалило за полдень, спокойное море поблескивало в лучах уже уходящего дня. Далеко-далеко за устьем Гвадалквивира серый танкер постепенно становился черным.

— Care for a swim?[138] — Брюс Кеннеди дотронулся до ее запястья.

Она покачала головой — может, попозже.

Он снял темные очки, положил их на полотенце рядом с мобильником. Когда вода дошла ему до пояса, он обернулся. Помахал рукой и послал ей воздушный поцелуй, на что она тоже ответила воздушным поцелуем.

Он нырнул, и его голова снова появилась над водой в нескольких десятках метров.

Позднее она часто будет спрашивать себя, когда до нее начал доходить смысл происходившего. Вот она, первая холодная волна тихой паники, замедленный и гулкий стук сердца. Позднее она почти определенно могла сказать, что все началось с колена, ранка на котором уже покрылась аккуратной корочкой.

В колене что-то застучало, изнутри, словно кто-то рвался наружу. Потом от ног вверх потянулся холод.

Она встала, выпрямилась. Брюс Кеннеди тем временем миновал самые дальние рыбачьи лодки. На миг ей показалось, что он собрался переплыть устье реки, однако его голова еще раз-другой исчезала под водой, а потом он резко повернул в открытое море.

Она огляделась по сторонам. Двое парней перебрасывали мяч через волейбольную сетку. Поближе к Мириам под широким солнечным зонтом дремала пара пожилых туристов. Мириам порывалась бежать куда-нибудь. Кричать о помощи. Показывать на море. Там! Смотрите, там пловец, он не хочет возвращаться.

Она продолжала стоять на прежнем месте. Где он? Кажется, вон его голова, но нет, это всего лишь буй. И тут она вдруг действительно увидела его и испугалась: оттого что он заплыл очень далеко, его голова была теперь как точка посреди искрящегося моря.

Послышалась музыка. Похоже, из какой-то оперы, смутно знакомое. Лишь немного погодя она поняла, что звонит его мобильник, лежавший у ее ног на полотенце рядом с солнечными очками.

Когда она опустилась на корточки, звук усилился. Не бери трубку. Это не тебе. Потом она вспоминала, что эта мысль звенела у нее в голове по крайней мере целую минуту.

Она взяла мобильник. Открыла крышку, поднесла к уху и выпрямилась. Ей не понадобилось смотреть на часы, она знала, кто звонит.

— Hello?

Короткая тишина.

— Daddy? — раздался в трубке детский голосок. — Is daddy there?[139]

Мириам набрала в легкие воздуха. В открытом море волнение было сильнее, потому что едва заметная точка то появлялась, то исчезала.

— No, he is not here at the moment. Can you call back later?[140] — В этот миг она проклинала все: и свой убогий английский, и свой акцент, свое глупое, бессмысленное присутствие по эту сторону линии, ведь для Шаннон ее присутствие ровным счетом ничего не значило.

Она заткнула пальцем другое ухо, хотя в этом не было нужды. Она хорошо слышала все, как будто происходило это совсем рядом. Слышала звяканье ложки о тарелку. Потом раздался женский голос:

— Who’s that, Shannon? Who are you talking to?[141]

— I don’t know… Some woman…[142]

Послышались другие звуки, кто-то передвинул стул — Мириам подыскивала слова, чтобы успокоить Шаннон, но безуспешно.

— Hello? — На сей раз это была женщина. — Who is this?[143]

Она захлопнула крышку мобильника.

18

Надо запомнить все.

Вот этим ей предстоит заниматься в ближайшие дни. Запомнить. Все до мелочей.

Она прильнула к иллюминатору, когда самолет заходил на промежуточную посадку в Барселоне. Они летели над морем, гладкой синей равниной, на которой тут и там виднелись белые пятнышки парусов. Дальше позади город, но его пока не видно — только берег. Пляжи, зеленые холмы. Более зеленые, чем там, откуда она уехала, с разбросанными по зеленому точками домишек. Самолет держал курс на север.

С чего же начать? Она подумала о доме. О своем отъезде, о битье тарелок. Нет, оттуда начинать рановато. И приезд в Санлукар-де-Баррамеда не годится, первые дни, когда она сидела одна в ресторане «Рейны Кристины» и в баре «Эль биготе», — все вместе уныло одинаковое, сначала вроде бы внове, но быстро набивало оскомину.

В сущности, точкой отсчета для запоминания может стать лишь тот полдень, когда он подъехал к гостинице и вышел из джипа. Шорты, кроссовки, пучки волос на икрах — тогда это было начало, которое не предполагало конца и оттого выглядело иначе. Прямо как в фильме, где ты знаешь, что главный герой не доживет до конца, размышляла она, меж тем как море медленно приближалось. Вот таким я отныне буду тебя видеть. И понимать.

Ведь, зная конец, и на все его поступки будешь смотреть иначе. Начать с того полудня у входа в гостиницу. Он сам подыскал себе отель неподаеку от места съемок, но не слишком близко, так как хотел побыть один. Один — уже тогда он знал, что сделает.

В гостинице за завтраком, у жаровни с яичницей к нему откровенно стала причаливать некая особа средних лет. Available. Слово намеренно оскорбительное, чтобы отшить ее, но она восприняла его как чистую правду. Первым делом он удостоверился, что через несколько дней она уезжает домой, и только после этого пригласил ее на ужин.

Да уж, она точно была available, ей нужно было создать свою историю, хотя в ту пору она еще не знала, каков будет конец.

Самолет летел уже так низко, что она различала людей на пляже, волны прибоя.

Она смотрела на воду и никак не могла избавиться от мысли, что он где-то там, окруженный этой же водой.

Вчера, положив мобильник на полотенце, рядом с очками, она поспешила к припаркованному у гостиницы «СЕАТу». На променаде еще раз оглянулась на море — на долю секунды ей почудилось, что она увидела его, но это опять был буй. Дальше виднелись еще несколько.

Она поехала в Чипиону. Тележка с антеннами по-прежнему стояла в воде, но съемка велась на сей раз с площадки возле башни маяка. Стан Фоортхейзен что-то крикнул, когда увидел, как она машет рукой, и побежал в ее сторону.

Он посмотрел на нее сосредоточенно-серьезно, потом обнял. Как будто уже все знал. Потому что уже знал.

— Да-а, девочка, — сказал он и крепко прижал ее к себе.

Он знал все, потому что так они начали эти съемки, он и Брюс Кеннеди. Договорились, что Брюс Кеннеди не доиграет свою роль и не вернется в Лос-Анджелес.

— Когда он несколько дней назад попросил у меня отгул, я все понял, — рассказывал Стан. — Понял, что больше его не увижу. И не увидел. Не считая той короткой встречи на террасе, с тобой. В первые недели мы отсняли все его in close,[144] так что доснять можно и с дублерами.

Он спросил, как все случилось, Мириам рассказала.

Рассказала, где остались полотенце, очки и мобильник, но ни словом не обмолвилась о своем разговоре с пятилетней малышкой.

Стан обещал, что все уладит, только подождет несколько дней до официального окончания отгулов Брюса Кеннеди, после чего его объявят без вести пропавшим. Если поиски не начнутся раньше, когда его вещи найдут на пляже.

Или же когда найдут его самого — казалось, он хотел сказать именно это, но лишь спросил ее, что она собирается делать.

Она пожала плечами. Сказала, что полетит домой. Это слово, «домой», вдруг заставило ее кое о чем вспомнить.

— Как прошла премьера? — спросила она.

— Ты о чем? Какая премьера? — Стан удивленно посмотрел на нее.

— У Бена фильм вышел. Вчера.

— Так, вчера… — Он задумался. — Ну да, точно. Бен звонил мне. На прошлой неделе, кажется. Спрашивал, приеду ли я. Но я ему уже тогда сказал, что не смогу, потому что у меня съемки. Что мне жаль и в этот раз я не приеду. Нет, подожди, не так. Я сказал, сделаю все возможное, постараюсь приехать. Но чтобы он особо не рассчитывал.

— Да, — обронила Мириам.

Она смотрела на берег, где, как и несколько дней назад, возле гусеничной машины стояли три-четыре фигурки в скафандрах астронавтов. Ей показалось, что один из них в этот миг поднял руку и помахал, хотя возможно, ей просто померещилось.

Ей хотелось спросить Стана кое о чем еще, размышляла она сейчас, когда самолет уже подруливал к стоянке в аэропорту Барселоны.

Она хотела спросить, когда он начал съемки с дублерами, но так и не спросила.

В беспошлинном магазине она купила для Алекса футболку барселонской команды с номером и именем Роналдинью на спине, а для Сары — забавную лохматую куклу. Об этой покупке она скоро пожалела, когда зашла перекусить в какой-то бар и поставила ее перед собой на столик. В прозрачной коробке сидела полосатая зверушка, каких не найдешь в природе, не тигр, а что-то непонятное, похожее на персонажа из мультфильмов, которые Бен детям смотреть не разрешал, и эта зверушка, как поняла Мириам, не станет довольствоваться вторыми ролями рядом с потертым любимчиком Сары Бертом.

Она спросила бокал шампанского и jamon serrano. Ни есть, ни пить ей не хотелось, но именно это она и сделает, потому что так надо.

Наверное, надо бы и Бену что-нибудь купить? Несколько секунд эта мысль вертелась в голове, потом улетучилась. Утром в аэропорту Хереса она купила для отца бутылку хереса. Настоящий херес «Осборн», с черным быком на этикетке.

Она позвонила родителям, хотела поговорить с отцом, сказать ему, что собирается заехать к ним, но трубку взяла мама:

— Мириам! Наконец-то! Мы так беспокоились, ты не звонишь, мы ничего о тебе не знаем, тебе…

— Папа дома? — перебила она.

— Спит. Подожди, может, расскажешь, почему…

— Мама, я не могу долго говорить. Ты можешь кое-что ему передать?

— Конечно. Когда он проснется…

— Скажи, что я заеду. Сегодня вылетаю в Амстердам. Завтра буду в Арнеме. Завтра утром.

— Завтра! Да, но завтра приезжают…

— Завтра, мама! Мне пора.

Потом она позвонила Бену, чтобы сообщить время прибытия и номер рейса.

— Сегодня днем? — Его голос звучал неподдельно радостно, по крайней мере удивленно и облегченно.

Она решила ничего больше не говорить, обойти молчанием, что он вчера утром проспал, что Стан не присутствовал на премьере. Но внезапно, сама того не желая, спросила о премьере. Как она прошла, получила ли положительные отзывы.

— Рецензии появятся только через несколько дней, — ответил Бен, — но… У меня странное ощущение, будто этот фильм уже остался далеко-далеко позади. А сегодня утром вдруг возник потрясающий замысел нового фильма…

Мириам прикрыла глаза — она отлично знала этот механизм. Дурачком Бена не назовешь, он определенно что-то заметил, во время показа фильма или после: неестественно долгая тишина в зрительном зале, смешок в неурочном месте, зрители в фойе, которые говорили о чем угодно, только не о «Навсегда девочка». И он обрубил все концы и устремился вперед, к новому проекту.

По словам Бена, несколько друзей и знакомых назвали «Навсегда девочка» «весьма примечательным фильмом», «лучшим из всего, что он сделал до сих пор». Мириам знала и эти имена, и чего стоят их слова.

— Хочешь, расскажу?

— Ты о чем?

— О следующем фильме. Пока только идея, но, я уверен, очень хорошая. Ты первая, кому я расскажу.

Она закрыла глаза.

— Бен… Я в аэропорту… на регистрации… Мне… Сегодня вечером. Вечером расскажешь. Мне правда интересно, но сейчас я разговаривать не могу.

Она смотрела в иллюминатор на заснеженные вершины Пиренеев. Перед отлетом в Амстердам она выпила еще один бокал шампанского.

На этот раз покупать журналы она не стала. Ей было о чем подумать.

Она думала о Брюсе Кеннеди. О том, как они в последний раз сидели за столиком в «Эль биготе». Тогда он показал ей фотографии.

— Вьетнамка? — спросила она.

— Из Лаоса.

У девчушки — Шаннон — была смуглая кожа и рот ее матери, а глаза — отцовские. Разрез глаз можно было назвать азиатским, но не сами глаза.

На одном фото они были втроем. Брюс Кеннеди в солнечных очках одной рукой обнимал жену за плечи. Они были одного роста. Между ними стояла их дочка. На заднем плане угадывались контуры колеса обозрения.

Мириам вспоминала эту фотографию, пролетая над покрытыми снегом горными вершинами. Ранее она думала о Брюсе Кеннеди в море, о том, что вода еще связывала его с чем-то ощутимым. Но здесь, в воздухе, она осознала другое — пустоту между самолетом и вершинами гор.

На миг она представила себе Шаннон, которой придется свыкнуться с мыслью, что ее папа теперь «живет во всем». Здесь, в пустоте, и в разреженном воздухе, и одновременно везде. Хотя она еще, наверное, слишком мала. Наверное, достаточно фотографий.

Она отвернулась от иллюминатора и зажмурилась.

— I have to apologize,[145] — сказал он, спрятав фотографии.

— For what?[146]

— За то, что тогда сказал тебе, что сразу посчитал available.

Она улыбнулась.

— Но я и была available. Так что за это вовсе не стоит просить прощения.

— Я не сразу понял, — продолжал он. — Тогда, за завтраком, мне только показалось. Но вот когда я увидел тебя на балконе в белой простыне, то уже знал наверняка.

Она подумала о своей истории. О том, что будет рассказывать подругам, а что не будет. Чем закончить.

Ужином в «Эль гато», так она решила, да, именно так, а остальное предоставит восполнить их фантазии. Остальное — ее собственность.

— Ну а какой он был? — непременно спросит Лаура. — Какой он был в…

Тогда Мириам приложит палец к ее губам. А потом одарит подругу улыбкой, которая скажет многое.

Придет день, возможно, уже завтра, а возможно, на следующей неделе, когда она расскажет все. Когда газеты напечатают сообщение. Американский актер пропал, найден мертвым. «А это не?..»

Она подумала о Бене. О том, что скажет он, когда прочитает об этом. Когда прочитает вслух, поправила она себя. И прямо воочию увидела себя на кухне режущей лук, Бен сидит с газетой за кухонным столом.

— А знаешь, кто умер? (пропал без вести? найден?)

Придет ли ему в голову соединить в голове место, где она отдыхала, и место, где Брюс Кеннеди… Нет, Бен не такой. Он никогда не мог запомнить названия мест, вернее, его не интересовало, где, в каком месте Южной Испании целую неделю отдыхала в одиночку его жена.

А знаешь, кто?..

— Нет. Кто? — Нож она не положит, спокойно продолжит резать лук.

— Брюс Кеннеди, — услышит она голос мужа у себя за спиной.

Едва она вышла с багажной тележкой из раздвижных дверей, как к ней бросились дети.

— Мама! Мама!

Алекс уткнулся в нее носом и обхватил за талию, рядом подпрыгивала Сара, просилась на руки. Чуть позади стоял Бен — он пошевелился и нерешительно шагнул в ее сторону.

— Добро пожаловать домой. — Он поцеловал ее сначала в обе щеки, потом в губы.

Она не ответила на поцелуй, просто позволила себя поцеловать. Сара уже была у нее на руках и тихонько подергивала ее за волосы, пропускала их сквозь растопыренные пальчики, любовалась ими и твердила:

— Мама, мама.

В машине она села на заднее сиденье, рядом справа и слева устроились дети.

В Амстердаме шел дождь, легкая изморось. Она обняла руками Алекса и Сару, прижала их к себе и все смотрела на ползающие по стеклу дворники.

— Боже, как я рада, что могу снова прижать вас к себе.

Она смотрела на дворники и на затылок Бена. Может, и правда, что он бесталанный? А может, талант у него когда-то был, но сгорел. Она решила, что сегодня терпеливо выслушает его рассказ, не станет вздыхать и охать, когда он будет излагать ей идею нового фильма.

Она предложит ему пораньше лечь спать. Лежа рядом с ним, закроет глаза. С закрытыми глазами она свободна. С закрытыми глазами свободна в своем воображении.

Воображение давало ей возможность думать о том, что ей хотелось.

— Мамочка, ты теперь от нас не уедешь? — спросила Сара.

— Никогда больше. — Она еще крепче прижала к себе обоих ребятишек. Сначала она поцеловала в лобик Сару, потом Алекса. — Никогда.

~

Herman Koch

DENKEN AAN BRUCE KENNEDY

© 2005 by Herman Koch

© Белоусов В., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Оригинальное издание опубликовано издательством Ambo | Anthos Uitgevers, Амстердам

Издательская Группа «Азбука-Аттикус» выражает благодарность Нидерландскому литературному фонду (Nederlands letterenfonds — www.letterfonds.nl) за помощь в издании этой книги.