Неисповедимый путь Маккаммон Роберт

32

Было уже одиннадцать вечера, и Уэйн опаздывал домой. Джимми Джед Фальконер в халате и тапочках стоял на террасе на холодном ветру и смотрел на дорогу.

Он выскользнул из постели, не разбудив Кемми, потому что не хотел ее беспокоить. Его живот под халатом напоминал барабан, однако желудок продолжал урчать, требуя пищу. «Где может быть мальчик в такой поздний час?» – гадал он. Он постоял на террасе еще несколько минут, а затем прошел через большой аляповатый дом на кухню.

Он включил свет, открыл холодильник и вытащил кусок черничного пирога, который Эстер, стряпчая, приготовила сегодня днем. Налив себе стакан холодного молока, он принялся за легкую ночную закуску.

Лето почти закончилось. Что это было за восхитительное лето! «Крестовый поход» провел палаточные проповеди в Алабаме, Миссисипи и Луизиане – как в больших городах, так и в мелких городишках – а в следующем году доберется и до Техаса и Арканзаса. Были куплены хилая радиостанция Файета и издательская компания в Южной Каролине, и первый номер «Форварда», журнала «Крестового похода», выйдет в октябре. За лето Уэйн коснулся и излечил несколько тысяч человек: мальчик стал мастером-оратором и держался на сцене так, словно родился на ней. Когда Уэйн заканчивал свою часть программы с исцелением, тарелки для пожертвования приходили полными до краев. Уэйн был хорошим парнем и проворным, как хлыст, но в нем имелась и жилка упрямства, выражающаяся, например, в том, что он упорно стремился на летное поле, где стоял в ангаре его «Бичкрафт Бонанза», и летал на нем без инструктора, выделывая в воздухе все эти сумасшедшие петли и бочки. Такие вещи пугали Фальконера до смерти: а что, если самолет потерпит аварию? Уэйн был хорошим пилотом, но любил рисковать и, похоже, наслаждался опасностью.

Фальконер отхлебнул молоко и откусил от пирога. Да, господа! Это было великолепное лето!

Неожиданно он почувствовал, что его левая рука стала неметь. Он потряс ее, думая, что отлежал во сне. В этой кухне что-то слишком жарко: он начал потеть.

«Знаешь ли ты, что делаешь, сынок?”

Фальконер замер с очередным куском пирога во рту. Он много раз думал о той майской ночи и вопросе, который эта готорнская женщина-колдунья поставила перед Уэйном. Этот вопрос возникал у него в мозгу, когда он наблюдал за бледными лицами больных и немощных, стоящих в очереди Исцеления и с надеждой протягивающих к Уэйну свои трясущиеся руки. Внезапно черничный пирог в его рту стал напоминать угли. Он положил вилку в тарелку и дотронулся до груди в том месте, где ее быстрой иглой пронзила боль. Вот все и кончилось. Боль ушла. Хорошо.

Однако его сознание оставалось на опасной территории. Что, если…

Что, если…Женщина-колдунья была права? Он знал, что внутренний заряд Уэйна становится все слабее, и поэтому никогда не просил Уэйна вылечить его сердце. А что, если Уэйн знает это тоже и продолжает играть свою партию только потому, что…

Потому, что это все, чего он научился делать.

Нет! – подумал Фальконер. Уэйн излечил Тоби, верно? И есть тысячи писем, пришедших от людей, которые писали, что излечились от одного прикосновения Уэйна или его присутствия!

Он припомнил письмо, пришедшее давным-давно, примерно через неделю после палаточной проповеди в Готорне, в офис «Крестового похода». Оно было от женщины по фамилии Пози, и Фальконер порвал его сразу же после того, как прочитал:

Дорогой преп. Фальконер, мы хотим вам сообщить, что Иисус забрал нашего сына Джимми. Ваш мальчик излечил его на проповеди в Готорне, но у Иисуса видимо были свои мысли по поводу нашего Джимми. Я заплатила за свой грех, заключающийся в продаже моего малыша мистеру Тиллману. Да будет Господь с вами и всеми вашими учениками.

Искренне ваша, Лаура Пози.

Фальконер сделал все возможное, чтобы Уэйн не увидел ни этого письма, ни нескольких дюжин аналогичных, полученных «Крестовым походом». Нет, будет лучше, если мальчик никогда не начнет сомневаться в себе.

Неуверенно поднявшись из-за стола, Фальконер прошел в свой кабинет и уселся в кресло-качалку. Вставленный в рамку плакат «Крестового похода Фальконера», на котором он выглядел моложе, смелее и сильнее, освещался верхним светом.

Его грудь пронзила боль. Он захотел встать и подняться наверх, в постель, но тело отказалось ему повиноваться. Может быть, нужно принять лекарство, и все. Его сознание мучила мысль о Рамоне Крикмор, смотревшей на его сына и знающей, что все это ложь; у нее глаза Сатаны, а этот ее парень просто ходячая Смерть. До встречи с ними Фальконер никогда не замечал, чтобы у него болело сердце.

«Знаешь ли ты, что делаешь, сынок?”

ДА, ОН ЗНАЕТ! – гневно подумал Фальконер. ОН ЗНАЕТ, ТЫ, СУЧЬЕ ОТРОДЬЕ САТАНЫ!

Когда Уэйн вернется домой, Фальконер расскажет ему, как он выгоняет Крикморов из Готорна, погонит их, как собак, подальше отсюда, туда, где их злое влияние не достанет «Крестового похода Фальконера». Боль в его теле уменьшалась и снова нарастала, скручивая его ребра.

– Кемми! – простонал он. – Кемми!

Вышвырнем их! – подумал он. Вышвырнем их!

– Кемми!

Его руки вцепились в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. Боль ударила его изо всех сил, и его сердце начало дергаться и трепыхаться в груди. Голова Фальконера откинулась назад, а лицо приобрело глубокий красно-синий цвет.

В дверях, не в силах двинуться с места, кричала Кемми.

– Сердце… – произнес Фальконер хриплым, полным муки, голосом. – Позови…

Кого-нибудь…

Она заставила двигаться свои ноги и подбежала к телефону; она слышала, как ее муж зовет Уэйна, а затем, будто в кошмарном сне, начал кричать – или это только послышалось Кемми:

– Крикмор…

Вышвырнем их…

О, Боже, вышвырнем их…

33

«Дорогие мама и папа.

Привет, я надеюсь, с вами все в порядке и вы чувствуете себя хорошо. Я пишу это письмо из Дотана, где карнавал остановился на ярмарочной площади. Мы будем здесь до первого сентября, а затем отправимся на неделю в Монтгомери. Доктор Чудо говорит, что наши дела неплохи, и он думает, что было бы здорово попасть в Бирмингем в начале октября. Я надеюсь, что с вами будет все хорошо.

Папа, как ты себя чувствуешь? Я надеюсь, что ты стал читать еще лучше. Пару дней назад я видел сон про тебя. Мы с тобой шли по шоссе к городу, как мы обычно с тобой делали, и все кричали «привет!» и махали нам руками. По-видимому, мой сон относился к апрелю, поскольку на деревьях были нераспустившиеся свежие почки, а небо имело ту апрельскую голубизну, которая сохраняется до наступления жары. Во всяком случае, мы вышли просто так, погулять, и ты выглядел так же, как новая скрипка. Было приятно слышать твой смех, хотя бы и во сне. Может быть, это означает, что ты скоро поправишься, как ты думаешь?

Мама, если ты читаешь это письмо отцу вслух, то ты должна пропустить следующую часть. Это только для тебя. Около двух недель назад к карнавалу присоединился новый аттракцион под названием «Спрут». Я узнал, что его владельца зовут Бак Эджерс и что он кочует с ним лучшую часть года уже на протяжении четырех лет. Пара сезонных рабочих рассказывала мне, что на «Спруте» как-то раз произошел несчастный случай. Маленькая девочка и ее отец погибли, когда гондола – эта та часть карусели, в которой сидишь и крутишься – оторвалась. Когда мистер Эджерс некоторое время был со «Спрутом» во Флориде, из той же самой гондолы во время вращения выпал подросток. Я не знаю, погиб ли он или нет, но еще один рабочий рассказывал мне, что два года назад в Хантсвилле у одного мужчины во время катания на «Спруте» случился сердечный приступ. Я слышал, что для того, чтобы инспектора по технике безопасности дали разрешение на эксплуатацию «Спрута», мистеру Эджерсу пришлось сменить фамилию, однако, похоже, инспектора всегда пропускают «Спрут» из-за того, что не могут найти в нем ничего опасного. Мистер Эджерс всегда работает, ремонтируя то-то, то это, и часто его молоток можно слышать, когда все уже спят. Создается впечатление, что он не может оставить карусель без надзора даже на ночь. А если его спрашиваешь, над чем он трудится или как он ухитряется поддерживать «Спрута» столько лет в хорошем состоянии, то его взгляд чуть не рассекает тебя пополам.

Мама, с этой каруселью что-то не то. Если я говорю об этом окружающим, то они смеются мне в лицо, однако я чувствую, что многие другие также сторонятся «Спрута». Не далее как вчера, когда мы устраивались на новом месте, один из рабочих, помогавших мистеру Эджерсу устанавливать его аттракцион, разбил себе ногу упавшей на нее деталью машины, и было похоже, что он сделал это нарочно. Потом у нас случилось несколько драк, чего ни разу не было до того, как к нам присоединился «Спрут». Люди стали раздражительными и все время нарывающимися на неприятности. Рабочий по фамилии Чалки исчез незадолго до того, как мы покинули Андалузию, а пару дней спустя мистеру Райдеру позвонили из полиции и сообщили, что нашли тело Чалки в поле, неподалеку от того места, где располагался карнавал. Его шея была сломана, но полиция не смогла установить, как. Кроме того, в воздухе витает что-то плохое. Я тоже боюсь «Спрута», возможно даже больше остальных, потому что я думаю, что ему нравится вкус крови. Я не знаю, что делать.

Доктор Чудо и я часто беседуем после окончания шоу ночи напролет. Я говорил вам, что он хотел стать зубным врачом? Рассказывал ли я вам о машине, которую изобрел Томас Эдисон для общения с духами? Эдисон сделал ее наброски, но умер до того, как успел построить. Доктор Чудо говорил, что никто не знает, куда делись эти наброски. Доктор Чудо довольно много пьет, а когда выпьет, то любит поговорить. Как-то он рассказывал мне одну интересную вещь: он говорил, что существуют специальные институты, в которых ученые изучают что-то, называемое парапсихологией. Эта наука занимается мозгом, душой и телом. Я никогда не рассказывал Доктору Чудо о Вилле Букере, лесопилке и черной ауре. Я никогда ни рассказывал ему про бабулю и Неисповедимый Путь. Похоже, что он хочет узнать обо мне побольше, но никогда не спрашивает напрямую.

Ну, а теперь мне нужно идти спать. Доктор Чудо хороший человек, и он прав в одном: карнавал должен быть у тебя в крови.

Я знаю, что вы используете эти тридцать пять долларов на хорошие дела. Напишу, когда будет время. Я люблю вас обоих. Билли».

34

Уэйн Фальконер сидел вместе с матерью на заднем сиденье «Кадиллака». Они направлялись к «Катклиффскому панихидному дому» в деловой части Файета. Джимми Джед Фальконер скончался два дня назад, и этим утром его должны были хоронить. Памятник был уже подготовлен и ждал своего часа быть водруженным на место.

Кемми всхлипывала все утро. Она не могла остановиться. Ее глаза покраснели, нос распух, а лицо раздулось и покрылось пятнами. Ее вид вызывал отвращение у Уэйна. Он знал, что отец хотел бы, чтобы она держала себя достойно, как это пытался сделать он. Уэйн был одет в мрачный черный костюм и черный галстук с красными крапинками. Прошлой ночью, когда его мать, приняв лекарства, заснула, он взял ножницы и разрезал свои белые шелковые рубашку и брюки, испачканные в тине и грязи, на тонкие полосы, которые он безо всякого труда сжег в бочке для мусора за амбаром. Пятна исчезли вместе с дымом.

Уэйн вздрогнул, когда его мать зарыдала. Она сжала его руку, и он осторожно, но твердо высвободил ее. Он презирал ее за то, что она слишком поздно вызвала скорую помощь, презирал за то, что она не сказала ему про больное сердце отца. Он видел в госпитале лицо своего отца: синее, как иней.

Последним словом, произнесенным Фальконером в госпитале перед тем, как он погрузился в глубокий вечный сон, была фамилия. Кемми долго ломала себе голову, стараясь понять, что он имел в виду, но Уэйн знал это. Эту ужасную ночь готовили во мраке демоны; они, улыбаясь и хихикая, плели сеть вокруг Уэйна и его папы. Один из них появился перед ним в образе безликой девушки на платформе для ныряния на озере, и чье тело – если, конечно, она вообще существовала во плоти и крови – еще до сих пор не всплыло из его глубин. Уэйн просматривал газету, но не нашел никаких упоминаний о находке утопленников. Вчера ему звонил Терри Дозье, чтобы принести соболезнования, но и он не упомянул о девушке по имени Лонни, утонувшей в озере. Уэйн обнаружил, что он лихорадочно думает о том, существовала ли она вообще…

Или же ее тело зацепилось за затопленное, лежащее на илистом дне дерево…

Или что смерть отца затмила смерть этой бедной девушки.

Второй демон подкрался в темноте, чтобы похитить сердце отца; он был наслан готорнской женщиной-колдуньей в отместку за то, что его отец на тайной встрече с несколькими готорнскими мужчинами подговорил их испугать Крикморов так, чтобы они убрались из округа. Это будет на благо общества, вспомнил Уэйн слова отца, которые он произносил перед мужчинами, чьи лица омывались пламенем свечей. Если вы освободите Готорн от этой скверны, говорил Фальконер, Господь вознаградит вас. Уэйну показалось, что в дальнем углу темной комнаты, за кольцом слушающих мужчин, он заметил какое-то движение. На мгновение – только на мгновение – он увидел что-то, напоминающее дикого вепря, стоящего на задних ногах и высотой более семи футов. Но когда Уэйн начал пристальнее вглядываться в этот угол, существо исчезло как не бывало. Теперь он решил, что это мог быть сам Сатана, шпионивший по просьбе женщины-колдуньи и ее сына.

Долги нужно отдавать. Руки Уэйна на коленях сжались в кулаки. Генри Брегг и Джордж Ходжес сказали ему вчера, что «Крестовый поход», Фонд Фальконера, радиостанция, журнал, земельные участки в Джорджии и Флориде, акции и облигации, трейлер и все дорожное оборудование теперь принадлежат ему. Он провел утро, подписывая бумаги – но прежде прочитывая их по несколько раз, чтобы знать, к чему это приведет. Кемми получила ежемесячные отчисления с личного счета Джи-Джи, но все остальное имущество и ответственность, пришедшая вместе с ним, легла на плечи Уэйна.

Злой голос, словно ветер в камышах, нашептывал ему: «Ты не справишься с этим…”

Когда лимузин подъехал к панихидному дому, тротуар перед ним был полон репортеров и фотокорреспондентов. Когда Уэйн начал помогать матери выходить из машины, вокруг защелкали камеры, и у нее хватило рассудка, чтобы накинуть на лицо черную вуаль. Уэйн отмахивался от вопросов, когда навстречу им из дома вышел Джордж Ходжес.

Внутри дома было холодно и тихо и пахло как в цветочном магазине. Каблуки стучали по мраморному полу. Около мемориальной комнаты, где лежал Джимми Джед Фальконер, Уэйна и Кемми ждало множество людей. Большинство из них были знакомы Уэйну, и он начал пожимать им руки и благодарить за приход. Женщины из Женской Баптистской Лиги столпились вокруг Кемми, утешая ее. Высокий седовласый мужчина пожал ему руку, и Уэйн узнал в нем священника близлежащей Епископальной церкви.

Уэйн выдавил улыбку и кивнул. Он знал, что этот мужчина был одним из врагов его отца – одним из тех, кто входил в коалицию священников, оспаривающих свободную трактовку Фальконером Евангелия. Фальконер завел дела на священников, которые были противниками «Крестового похода», и Уэйн планировал содержать эти дела в порядке.

Уэйн подошел к матери.

– Ты готова войти вовнутрь, мама?

Она едва заметно качнула головой, и Уэйн ввел ее через большие дубовые двери в комнату, где был выставлен гроб. Большинство людей последовало за ними на почтительном расстоянии. Комната была полна букетов цветов; на стены были нанесены бледные фрески в голубых и зеленых тонах, изображавшие поросшие травой холмы с пасущимися стадами, за которыми присматривали играющие на лирах пастухи. Из скрытых динамиков раздавалась органная музыка. Исполнялся «Старый и тяжкий крест» – любимый гимн Дж. Дж. Фальконера. Блестящий дубовый гроб был обтянут белой материей.

Уэйн не мог больше находиться рядом с матерью. Я не знал, что он болен! – мысленно кричал он. Это ты мне не сказала! Я бы смог излечить его, и он не лежал бы сейчас мертвым! Неожиданно он почувствовал ужасное одиночество.

А шепчущий, злобный голос все говорил: «Ты не потянешь это…». Уэйн шагнул к гробу. Еще три шага, и он взглянет в лицо Смерти. Дрожь страха затрясла его, и он снова стал маленьким мальчиком, не знающим, что ему делать, в то время как все вокруг смотрят на него. Он закрыл глаза, оперся на край гроба и заглянул в него.

Он почти рассмеялся. Это не мой отец! – подумал он. Кто-то ошибся! Труп, одетый в желтый костюм, белую рубашку и черный галстук, был так прекрасно убран, что походил на манекен в витрине магазина. Волосы причесаны прядь к пряди, плоть розовела, словно живая. Губы трупа были крепко сжаты, как будто он пытается не выдать какой-то секрет. Ногти на скрещенных на груди руках, были чисты и наманикюрены. Уэйну в голову пришла мысль, что Дж. Дж. Фальконер отправляется на Небеса в виде куклы из дешевого магазина.

Осознание того, что он сделал со смертью – пронзило его как удар молнии. Его отца нет, остался только маленький мальчик, играющий на сцене и мямлящий свои исцеляющие заклинания в ожидании озарения, которое посетило его, когда он держал на руках Тоби. Он не готов остаться один, о Боже, он еще не готов, еще не готов…

Его глаза наполнились слезами – не слезами горя, а слезами бессильной ярости. Он затрясся и не мог остановиться.

– Уэйн, – позвал его кто-то сзади.

Он резко повернулся ко всем этим чужим людям, находящимся в мемориальной комнате с красным от слез лицом.

– УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА! – заорал он.

Наступила тишина. Его мать закрылась руками как будто в ожидании удара.

Он двинулся на них.

– Я ЖЕ СКАЗАЛ УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА! – заорал он еще раз, и гости наступая друг другу на ноги покинули комнату.

– УБИРАЙТЕСЬ! – закричал он сквозь рыдания на подошедшего было к нему Джорджа Ходжеса. Он остался в комнате наедине с трупом отца.

Уэйн прижал ладони к лицу и застонал; слезы капали сквозь его пальцы. Затем он подошел к двери и запер ее.

Уэйн повернулся к гробу.

Это должно быть сделано, он знал. Да. Если он очень сильно захочет, он сделает это. Еще не поздно, поскольку его папа еще не в земле! Он должен воскресить Дж. Дж. Фальконера, Величайшего Евангелиста Юга, и тогда все сомнения и обвинения в его адрес, касающиеся его способностей к исцелению, разлетятся как сечка на сильном ветру. Потом они с отцом пойдут на Крикморов и навсегда пошлют их гореть в Аду.

Да. Это должно быть сделано.

Кто-то подергал дверную ручку.

– Уэйн? – раздался мягкий голос. Затем: – Похоже, он заперся! – Господи, дай мне силы сделать это, – прошептал Уэйн с лицом, залитым слезами. – Я знаю, я грешен, и именно поэтому ты позволил демонам забрать моего отца. Но я не готов остаться один! Пожалуйста…

Если ты позволишь мне сделать только одно это, я никогда больше ни о чем тебя не попрошу.

Он дрожал в ожидании электрического разряда, пронзающего его, Голоса Господня, зазвучащего у него в голове, знака, знамения или еще чего-нибудь.

– ПОЖАЛУЙСТА! – крикнул он.

Затем он подбежал к гробу и схватил своего отца за тощие твердые плечи.

– Вставай, папа. Давай покажем им, чего на самом деле стоит моя сила исцеления и насколько она сильна. Вставай сейчас же. Ты мне нужен, давай, вставай…

Он сжимал руки все сильнее и сильнее. Закрыв глаза он попытался собрать всю свою целительную силу – где там она? Была ли она израсходована давным-давно? Молния его не ударила, голубого сияния, исходящего из ладоней, не появилось.

– Вставай, папа, – прошептал Уэйн и, откинув голову назад, закричал: – Я ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ ВСТАВАЙ И ИДИ!

– Уээээйн! – закричала за дверью Кемми. – Во имя Господа, не надо!..

– Я ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ СБРОСИТЬ ОКОВЫ СМЕРТИ! СЕЙЧАС ЖЕ! СЕЙЧАС ЖЕ!

Он трясся как громоотвод на ветру, его пальцы крепко вцепились в желтую материю, а по лицу текли струйки пота и слез. Макияж цвета человеческого тела стал опадать со щек трупа, открывая бело-серую кожу. Уэйн сконцентрировался на задействовании энергии из глубин себя, оттуда, где в глубине его души кипел вулкан, где метались дикие языки пламени. Он думал только о том, как вдохнуть жизнь в запертое в гробу тело, желая вернуть ему Жизнь.

Внезапно в его голове что-то взорвалось с неожиданной болью и отчетливым треском. В его сознании возникла странная картина смертельной борьбы орла и змеи. В голове Уэйна пульсировала черная боль, а из его левой ноздри на белую обивку гроба закапала кровь. Его руки начали зудеть, потом чесаться, потом гореть…

Труп Фальконера дернулся.

Глаза Уэйна широко открылись.

– Да! – крикнул он. – ВСТАВАЙ!

Внезапно труп задрожал, как будто сквозь него пропустили высокое напряжение; он сжимался и вытягивался, лицевые мускулы покрыли лицо рябью. Руки с идеальными ногтями начали ритмично сжимать и разжимать кулаки.

В следующее мгновение веки, зашитые работниками морга нитками телесного цвета порвались и открылись. Глаза, глубоко утонувшие в глазницах, были цвета серого мрамора. Сильно дергаясь, губы растягивались, растягивались…

И рот раскрылся, порвав белые швы. Внутри рта все было отвратительно серым и виднелись куски материи, засунутые туда, чтобы щеки казались полными. Голова задергалась словно в агонии, а тело затрепетало в руках Уэйна. Кто-то дико забарабанил в дверь.

– УЭЙН! – закричал Джордж Ходжес. – ПРЕКРАТИ!

Но Уэйн был полон праведной исцеляющей силой и должен был искупить свои грехи, вытянув Дж. Дж. Фальконера из темного места. Все, что ему оставалось, это еще немного сконцентрироваться, попотеть еще чуть-чуть.

– Возвращайся, папа, – шептал Уэйн дергающемуся трупу. – Пожалуйста, возвращайся…

В измученном мозгу Уэйна возник образ мертвой лягушки, жесткой и пахнущей формалином, лежащей на столе в классе биологии. Ее ножные мышцы были открыты и соединены с маленькими электродами; когда включали ток, лягушка прыгала. Прыгала. Прыгала. Прыгай, лягушка, подумал Уэйн и разразился истеричным смехом. Труп Фальконера трепетал и дергался, руки хватали воздух. Прыгай, лягушка, прыгай…

– Уэйн! – закричала его мать, находясь на грани истерики. – Он мертв, он мертв, оставь его в покое!

И Уэйн осознал с болезненной очевидностью, что потерпел провал. Все, что он делал, просто заставляло лягушку прыгать. Его папа мертв.

– Нет, – прошептал он. Голова Фальконера повернулась набок, и рот раскрылся еще шире.

Уэйн расцепил свои пальцы и отступил назад. В тот же момент труп, лязгнув зубами, затих.

– Уэйн?

– Отопри дверь!

– Пусти нас, сынок, дай поговорить с тобой!

Он уставился на капельки крови на мраморном полу и тупо вытер нос рукавом. Все кончено, он проиграл. В единственном, о чем он просил, в самой важной для него вещи ему отказано. И почему? Потому что лишился милости Господа. Он знал, что где-то это празднуют Крикморы. Уэйн дотронулся до гудящей головы окровавленной рукой и уставился на овечек и пастушков противоположной стены.

За пределами мемориальной комнаты, Кемми Фальконер и собравшиеся проститься с Фальконером услышали ужасные грохочущие звуки. Это было, как скажет потом своей жене методистский священник, как «если бы в эту комнату набилась сотня беснующихся демонов». Только когда шум прекратился, Джордж Ходжес с парой мужчин осмелились взломать дверь. Они нашли Уэйна, съежившегося в углу комнаты. Вазы с цветами были разбиты о стены, с которых послетали прекрасные фрески, а на полу стояли лужи воды. Труп выглядел так, будто Уэйн пытался вытащить его из гроба. Кемми увидела окровавленное лицо сына и упала в обморок.

Уэйна доставили в госпиталь с диагнозом нервного истощения. Он был помещен в отдельную палату, накачан транквилизаторами и погружен в сон. На протяжении долгой ночи его посетили два сна: в первом подле его кровати стояла ужасная тень, улыбающаяся в темноте. Во втором сцепились в смертельной схватке орел и змея – крылья орла тянули его в чистое небо, но зубы змеи наносили удар за ударом, и ее яд отнимал у орла силы и тянул к земле. Уэйн проснулся в поту до того, как закончилось сражение, но он знал, что на этот раз змея победила.

В черных очках, жуя транквилизаторы, он наблюдал, как в десять часов утра Величайший Евангелист Юга был предан земле.

Его долг был ему кристально ясен.