Неудержимая. 1000 км пешком по легендарному пути Камино де Сантьяго Чокет Соня
– Ни о чем не переживай, мама. Мы все сделаем, можешь нам поверить, – убеждали они меня. – Мы правда очень рады, что ты делаешь это для себя.
– И я тоже.
Я знала, что они правда так думали. Я была так несчастна на протяжении двух последних лет, что они от меня уже устали. Я пыталась переживать шторма, которые иногда сама же и создавала, но между смертями в моей семье и смертью моего брака я переполнилась горем и страданием. Каждый день был как вызов, и только мои дочери меня спасали.
Я понимала, что у них было свое горе, горе детей разведенных родителей. Нам всем нужен был этот перерыв, чтобы справиться с эмоциями. Я уже устала от того, что приносила в их жизни несчастья, и хоть мы были очень близки во время всех семейных кошмаров, нам все равно нужно было время и место, чтобы самим справиться со своими проблемами.
Несмотря на наши с Патриком постоянные прения, мы были очень привязаны к девочкам. Наш развод был причиной того, что девочки злились и страдали. И я, конечно, не винила их. Я винила себя, ну и, конечно, Патрика.
Я решила дать девочкам отдохнуть. Я была так сильно виновата во всем, что боялась, что не смогу уйти. Это значило, что я теряю контроль.
Я была готова и ничего не хотела, кроме как передать ответственность другим (на время) и уйти на отдых. Все казалось слишком сложным. На меня давил не рюкзак (и не два рюкзака). На меня давила ответственность за очень многие вещи, и я не могла брать это с собой на Камино. Это была моя жизнь и мои бесконечные обязанности – и мне надо было разгрузиться.
Я хотела пройти по Камино больше, чем чего бы то ни было еще, чтобы освободиться от вины, злости и стыда, которые я прятала глубоко в сердце. Я молила о прощении за всю эту вину и отрицание. И за то, что не смогла сильнее любить Патрика и простить его, хоть и знала, что я все сделала верно.
Я верила своей системе божественной поддержки и знала, что всегда получу высшую защиту и поддержку. Не верила я только людям, кроме Райана и своих дочерей. Но даже несмотря на то, что я верила им всем сердцем, я не хотела просить от них больше, чем нужно.
Я молилась Богу, готовясь ко сну. Надеюсь, что это будет начало новой жизни. Той, которая позволит мне расслабиться и получить поддержку. С самого раннего возраста я верила, что просить о чем-либо – эгоистично и грешно. Давать – лучше, чем получать. Это что-то духовное. Я должна была стать дающим и не жаловаться и быть хорошей католичкой.
Единственное место, куда я могла обратиться за помощью, – это небеса, и даже их я старалась часто не беспокоить. Я могла попросить своих духов-наставников помочь мне, и они всегда помогали. Но просить людей о помощи я не умела. Это было навязчиво и неправильно.
Все это привело к краху моих отношений, особенно отношений с мужем. Из-за этого я поверила в то, что ни в чем не нуждаюсь, но это было неправдой, и вот поэтому я была такой нервной – особенно с Патриком. Я давала и давала, как меня научили, а свои нужды зарывала все глубже и глубже.
Я даже не обращала внимания на то, что я делаю, пока не наступал момент «последней соломинки», и тогда я взрывалась – а с момента смерти отца это происходило все чаще и чаще. Его смерть открыла ящик Пандоры, в котором всю жизнь я хранила подавленные желания. И теперь они не хотели быть подавленными.
«Мне кажется, что мне всегда было надо больше, чем я готова признать», – подумала я, размышляя над огромной кучей вещей для похода. Неудивительно, что я была так несчастна. У меня есть нужда, и меня это бесит.
Вот что было для меня важным, вот что я хотела изменить, или успокоить, или пережить, или вылечить на Камино. Мне было очень надо. Я была так зла на огромное количество людей и так много раз разрывала отношения из-за ответственности, что не могла себя переносить.
До тех пор пока я не приведу эту часть себя в порядок, я никогда не буду счастлива ни в жизни, ни в отношениях. «Вот это я знаю наверняка, Опра», – произнесла я, укладываясь на кровати.
Из Чикаго в Париж
Оказавшись на рейсе Чикаго – Париж, я почувствовала облегчение, наконец-то я была в пути. А ведь я столько сил потратила, колеблясь между предвкушением и страхом перед опытом, что было хорошо наконец-то оказаться в дороге.
«Была не была!» Когда самолет повернул на взлетную полосу, я глубоко выдохнула, возможно, впервые за многие дни. «Ну вот и все, – сказала я себе, – надеюсь, я знаю, что делаю». Едва мы приземлились в Париже, как я схватила оба рюкзака и направилась в Хилтон, чтобы отдохнуть денек и переждать десинхроноз.
Проснулась рано и приготовилась к отлету в Биарриц. Ого. Я никак не могла поверить, что я была так близка к отправной точке. Рейс был в час дня, поэтому у меня еще оставалось время, чтобы не спеша позавтракать перед отлетом. Я вытащила маленькую сумочку, в которой была вся информация о Камино, чтобы взглянуть на свои заметки еще раз. Для пешего похода через всю страну там было не так уж и много. У меня были названия хостелов, где я должна была останавливаться в конце каждого дня, больше не было ничего. Ни адреса, ни телефонного номера. Только названия городов и хостелов.
«Наверное, в этом и заключается паломничество», – подумала я и втиснула сумочку обратно в рюкзак. Нужно было просто положиться на веру и следовать по указателям, обозначающим Путь, – мне рассказали про желтые стрелки и попадающиеся время от времени знаменитые ракушки святого Иакова. Я выглянула из окна гостиничного номера. Небо было практически черным от туч, из которых в сопровождении громовых раскатов извергался дождь. Я засмеялась, отвернувшись. Ну конечно, небеса встревожены. Они чувствуют то же, что и я.
Проверила температуру с приложения в айфоне – всего восемь градусов – холодновато для начала мая. Я была так рада, что в последний момент перед выходом из дома захватила ветровку. Посмотрев прогноз погоды на несколько дней вперед и убедившись, что с погодой все будет так же или еще хуже, я поняла, что она мне очень пригодится. Заново упаковала свой большой рюкзак, который я опустошила прошлой ночью, чтобы в последний раз убедиться, что я взяла все, что нужно, и пошла на завтрак.
Голова была немного тяжелая. Я была голодна, страдала от смены часовых поясов, возбуждена и немного испугана, спрашивая себя, готова ли я завтра начать свой путь. Я знаю, что осуществляю все, что задумала, поэтому мой страх не был серьезным. Я просто думала о том, на что будет похоже мое путешествие. И справлюсь ли я с ним физически. Со здоровьем и силой у меня все было в порядке, но я не назвала бы себя спортивной. Я ходила пешком, танцевала, занималась йогой, время от времени ходила в спортзал и там тягала вес. В последний год, правда – нет, из-за операции на коленке. Все это я учла, когда задумывалась об идее пройти пешком через всю страну. «Ладно, посмотрим», – бормотала я под нос, попивая латте.
Я нервничала. Хоть во мне и живет дух приключений и я люблю окунаться с головой в неизведанное, но я никогда не делала этого одна, по крайней мере ничего подобного с двадцатилетнего возраста. И в прошлый раз, как и сейчас, случай занес меня во Францию.
В то время мои родители много и шумно выясняли отношения, и, как и сейчас, моя семья была на грани распада.
В попытке поддержать одновременно и мать и отца, я оказалась в самом эпицентре их крайне эмоциональных разборок, и в результате поплатилась своими нервами. На мой взгляд, они были не в себе, и мне нужно было оказаться как можно дальше от них. Вдобавок я резко порвала со своим молодым человеком, с которым мы прожили вместе почти восемнадцать месяцев – первые серьезные отношения, а все из-за его постоянно возрастающей тяги к алкоголю и наркотикам. Мне нужен был весь мир. Ему – косяк. И хоть я и знала, что расставание было необходимо, из-за того, что он был опустошен – расставание ошарашило его, я чувствовала себя виноватой. Тогда же я бросила колледж, и мне было стыдно. Я училась по стипендии и была неплохим студентом, поэтому никто не ждал, что я брошу учебу. Ни от кого обычно не ждут, что он бросит учебу. И все-таки я поступила именно так, никому не рассказав об этом и ни с кем не посоветовавшись.
Я бежала из дома. Пыталась начать новую жизнь стюардессой, но вскоре выяснилось, что я совсем не подхожу для подобной работы. Я чувствовала одиночество и разлад со своим духом, грандиозный обман – каждый раз, когда я надевала униформу, чтобы выйти на работу. Работа в авиакомпании была похожа на службу в армии. Мне сказали, что первые шесть месяцев я на испытательном сроке, и любое неверное движение автоматически приводило к увольнению.
Будучи доброй католичкой, я боялась смерти. Нет необходимости говорить, что я не была одной из тех беззаботных, диких натур, обожающих ходить на вечеринки, сношаться с кем ни попадя и всю ночь накачиваться алкоголем и кокаином – как мои коллеги-стюарды. Я не была «крутой» в этом понимании. Я была скромной и серьезной, невероятно чувствительной и глубоко духовной, поэтому все это подноготное безумие, происходившее в гостиницах странных городов между вылетами, травмировало меня и заставляло тревожиться сильнее, чем когда-либо. В этом мире я ощущала себя гадким утенком, рыбой, выброшенной на берег, брошенной на балу девушкой.
Все было перевернутым вверх дном, я была оторванной от этой реальности, не было домашнего комфорта, в душе царило смятение, негде было получить порцию тепла, хотя бы какую-то передышку. Меня часто посещали мысли о переезде во Францию. С детства меня тянуло туда. Несмотря на то что мой отец и был французом и вырос в Штатах во франкоговорящей атмосфере, он никогда не говорил по-французски, ни разу даже не упоминал о Франции. Поэтому мое увлечение Францией, и особенно южной ее частью, не имело никакого отношения к нему. Оно исходило откуда-то из глубины моего сознания, я не понимала откуда.
Однажды, когда мы сидели в комнате отдыха для персонала в аэропорту Кливленда, в разговоре с коллегой я мимоходом упомянула о своей мечте оказаться на юге Франции. Если я когда-то там окажусь, он посоветовал мне город Экс-ан-Прованс и написал мне адрес места, где можно было остановиться. И, как и с паломничеством, в ту же минуту, как он передал мне бумажку с адресом, я окончательно решила отправиться туда. Месяц спустя, ничего не спланировав и даже не подготовившись, я взяла на работе годовой отпуск и была такова.
Как только я добралась до Экса, все встало на свои места, и довольно скоро я сняла комнату на третьем этаже старинного домика, в которой была армейская кровать, маленькая раковина, столик с лампой без абажура, в коридоре же была общая ванная. Обстановка была проще некуда, но как человек, выросший вместе с шестерыми братьями и сестрами, у которого в спальне не было двери, затем съехавшийся с молодым человеком, а затем живший в доме, битком набитом бортпроводниками всех сортов, я почувствовала облегчение, оказавшись наедине с собой.
Обустроившись, я решила найти себе какое-то занятие. В городе я нашла языковую школу, где могла бы изучать французский несколько часов в день, и быстро записалась туда. В остальном же я просто бродила по предместью и городу в попытке почувствовать себя лучше. В основном безрезультатно.
Мне удалось физически дистанцироваться от своей семьи, но эмоциональная боль преследовала меня все время, что я там жила. Я совершенно не представляла, что делать, оказавшись в одиночестве, как справиться с эмоциями, и в итоге все закончилось тем, что мне было одиноко и страшно. Кроме того, денег у меня было в обрез, поэтому я жила, питаясь лежалыми багетами и сыром. После трех месяцев такой жизни я очень сильно заболела.
За два дня до Рождества хозяйка комнаты пришла пригласить выпить чего-нибудь вместе со всеми и нашла меня лежащей на полу – в лихорадке и бреду, страдающей одновременно от болей в спине и животе.
Смутно помню ее, склонившуюся надо мной и запаниковавшую. Она положила мне на лицо холодный компресс, потом я пришла в себя уже в больнице – меня везли в операционную с прорвавшимся аппендицитом и серьезной почечной инфекцией.
Я уверена, что именно мой ангел-хранитель послал ту женщину ко мне в комнату, потому что за все три месяца она ни разу не заходила ко мне. Я вообще редко ее видела, а когда мы встречались, то я избегала разговоров с ней – она была по-французски элегантна, холодна и пугала меня этим. И я была так благодарна ей за то, что она сделала.
После операции я провела следующие девятнадцать дней в больнице, приходя в себя, и это время было ничуть не веселее обычных дней.
И все-таки сейчас я понимаю, насколько хорошо, что все это произошло со мной. Все кончилось тем, что меня нянчили и днем и ночью, а мне это было так нужно! Медсестры, сочувствуя мне, были очень добры и оставались со мной немного дольше, чем положено, чтобы убедить меня, что все будет хорошо. Как же я была им за это благодарна!
Учителя из языковой школы тоже приходили навестить меня, некоторые даже по нескольку раз, и меня это несказанно радовало и трогало. На Рождество и Новый год они даже принесли мне конфет и фиников, заверив меня, что они не испортятся до моего выздоровления.
Даже хозяйка моей квартиры приходила ко мне почти каждый день. Она была гораздо мягче, чем обычно, и относилась ко мне с такой трепетной заботой, что я не могла поверить, что это тот же самый человек, которого я старалась избегать. Эти незнакомцы день за днем дарили мне столько любви и тепла, что беспокойство в моей душе начало исчезать.
Пока я выздоравливала, я была в палате с девяностолетней женщиной, сломавшей ногу. У нее была какая-то форма старческого слабоумия, из-за которой она часами говорила без умолку. Но говорила она не со мной. Она разговаривала с небесами.
Слушая ее безостановочную болтовню, я начала понимать французский. Она говорила с ангелами, умершими близкими, людьми из прошлого (с теми, по кому она скучала, и немного с теми, кто ей не нравился) и какими-то размытыми персонажами. Это было довольно занятно, и в итоге она стала одним из лучших моих учителей французского.
К тому моменту, как я выписалась, я знала язык на таком уровне, чтобы пройти тестирование в Парижском университете, где я и закончила впоследствии свое обучение.
Сидя за завтраком, я думала о том, что целый пласт моей прошлой жизни пронесся в моем сознании, как если бы это все было вчера, хоть я и не вспоминала об этом годами.
Очевидно, я была призвана на Камино, чтобы разобраться со своим давним прошлым. Я копалась в своих старых эмоциональных ранах, даже в тех, о которых давным-давно забыла.
Поедая маленькие кусочки сыра, я думала о том, что некоторые из моих травм могут быть даже старше меня.
Я посмотрела на часы – пора было выходить. Отхлебнув последний глоток кофе и дожевав круассан с шоколадом, я направилась к стойке регистрации, а потом – к автобусу до терминала. Полчаса спустя я прошла регистрацию на рейс, и в руках у меня был посадочный билет до Биаррица.
Целый поток смешанных эмоций захлестнул меня. В какой-то степени я была как ребенок, которого отправляют в летний лагерь. Но в то же время я ощущала себя арестантом, которого только что выпустили из тюрьмы под названием «Жизнь». Вдобавок мне казалось, что я иду по направлению к чему-то, что давно было у меня в душе, – своеобразное возвращение домой, или возврат к тому, что началось давным-давно и должно быть завершено.
Пока мой разум находился в такой свистопляске, душа была на седьмом небе. Я чувствовала поддержку своих ангелов, проводников и духов предков – они подбадривали меня. В душе я знала: что бы ни подвигло меня на это паломничество, из этого выйдет что-то прекрасное – для меня, для моих детей, для моих родных, для всех грядущих поколений моей семьи. Усевшись в кресло для сорокапятиминутного полета, я сказала себе вслух: «Да начнется мое приключение».
На старт, внимание…
Аэропорт в Биаррице был крошечным, и вмиг оба моих рюкзака оказались на багажной ленте. Я положила их на тележку и покатила к выходу, где поймала такси до Сен-Жан-Пье-де-Пор, в сорока пяти минутах от аэропорта, где и должно было начаться мое паломничество.
Меня поразило, как холодно было на улице.
– Вот это холод, – сказала я водителю по-французски, подрагивая, пока он укладывал мои рюкзаки в багажник.
Он сразу же согласился со мной и разразился тирадой о том, как отвратительна была погода, не останавливаясь до самого конца пути. Повернув на очередном изгибе шоссе, мы въехали в очаровательный, как будто из Средневековья, город, раскинувшийся близ горной цепи. Он притормозил.
– Это Сен-Жан, – сказал он, обернувшись, чтобы показать мне. – В каком отеле вы остановитесь?
Я достала маршрутный лист и назвала отель «Центральный». Водитель смотрел налево и направо и снова налево, пытаясь найти его. Я тоже искала его взглядом.
Город был небольшим, поэтому мы прокатились по нему еще раз, продолжая поиски. Наконец, он предложил мне забрать вещи и просто поспрашивать у прохожих – так было бы проще найти его, а ему нужно было ехать назад.
Меня не очень обрадовало то, что он не смог помочь мне с поисками, но я знала, что это была конечная точка – дальше нужно было идти пешком, поэтому я согласилась. Водитель выбежал из машины открывать багажник и с грохотом поставил оба моих рюкзака на землю. Он попросил за поездку пятьдесят евро. В этот момент я начала жалеть о том, что взяла с собой столько вещей, и задумалась – а не бросить ли попросту один из рюкзаков, притворившись, что он не мой, вместо того чтобы тащить оба в поисках гостиницы.
Как только он уехал, я почувствовала беспокойство. Что дальше?
Медленно я подняла рюкзак и закинула его на спину, не имея ни малейшего представления, как одновременно тащить и второй. Когда же я обернулась, чтобы поправить лямки, то прямо перед собой, в двадцати футах, увидела вывеску, гласившую «Отель «Центральный».
Я едва не взвизгнула от облегчения и сразу же рванула к входной двери с самым тяжелым рюкзаком, или как я его называла – с сумкой, и забросила его на ступеньки. Затем вернулась назад ко второму рюкзаку. Оставив их на входе, я вошла в вестибюль, решив осмотреться, не обременяя себя тяжестями.
В старом отеле было темно, и за стойкой никого не было. Слева от нее находилась небольшая столовая, там тоже царил мрак. Прямо передо мной – очень крутая, узкая лестница.
Увидев на стойке звоночек, я позвонила, надеясь, что из темноты кто-нибудь да появится. Только после второго звонка из кухни выглянула приветливая пожилая женщина в красном свитере, с волосами, затянутыми на затылке в тугой пучок. Она поприветствовала меня по-французски. Несколько секунд спустя она вышла и спросила, есть ли у меня бронь.
– Да, от «Камино Вейс», – ответила я, про себя молясь, чтобы с бронью все было в порядке.
Женщина несколько секунд хмурилась, этого времени было достаточно, чтобы я слегка запаниковала, и наконец ответила:
– Да.
На мой громкий выдох облегчения она рассмеялась. Потом попросила мой паспорт и дала ключ от комнаты на четвертом этаже.
– У вас есть вещи? – спросила она, возвращая мне паспорт.
– Есть, – ответила я.
И сразу же вышла на улицу, чтобы внести их. Когда я втаскивала второй рюкзак, ее брови нахмурились.
– Номер забронирован только на одного человека, – сказала она, глядя на мои тяжелые сумки.
– Не переживайте, я одна.
Ее брови поползли вверх, выражая ее очевидное недовольство, в то время как я максимально беззаботно тащила сумку по полу, с рюкзаком на плече.
Взглянув на ужасную лестницу перед собой и вспомнив, что моя комната на четвертом этаже, я спросила, нет ли у них носильщика или кого-то, кто мог бы помочь мне с сумками.
– Ах, нет! – ответила она, как если бы я просила дотащить их до луны. – Там недалеко!
Люблю я этих французов. Они умеют заставить тебя чувствовать себя идиотом, даже если ты просишь о какой-то мелочи.
– Ладно, без проблем, – ответила я, улыбаясь, и стараясь вести себя по-паломнически, как будто для меня не составляло труда протащить четыре пролета по лестнице рюкзак, весивший больше чем окоченевший труп.
Она ответила:
– Хорошо.
И в ожидании развлечения уселась смотреть на меня.
Я решила, что начну с сумки и затащу ее первой. Глубокий вдох, колени согнуты, я взвалила ее на плечо, и, сгорбившись как Квазимодо, принялась карабкаться вверх.
«А-р-р-р! – тихонько зарычала я, сбросив сумку на пол. – Ненавижу тебя, чертова Сумка. Между нами все кончено!» Я боролась с ней еще минут десять, и вот, наконец, сбросила сумку в кромешном мраке четвертого этажа, довольная тем, что рядом не было никого, кто мог бы услышать меня матерящейся, как пьяный матрос. Найдя выключатель, я открыла дверь в свою комнату – простую, мрачную, с одной кроватью и маленькой ванной с микроскопической душевой.
В комнате было морозно, а батарея совсем не грела. Внезапно я остро почувствовала десинхроноз, но мне нужно было поднять наверх рюкзак.
К счастью, второй раунд был проще первого, но всю дорогу наверх по лестнице я думала о том, что не собираюсь так мучиться с сумкой все свое паломничество по Испании. Глядя на это чудовище на полу, я вслух сказала: «Готовься к тому, что я от тебя избавлюсь, Сумка. Если ты не докажешь мне, что на что-то годишься, и притом скоро, то наши пути разойдутся». Сумка не ответила мне.
Я оглядела номер, это было достаточно просто – комната была всего восемь футов в ширину, присела на кровать, та скрипела. Подушка была совсем худосочная. «Ха-ха! – рассмеялась я. – Ничего, тощая подушка! У меня есть своя». Я раскрыла Сумку, и вот она – моя мягкая, удобная, приглашающая опустить на нее свою голову подушка.
«Нет, не сейчас, – сказала я подушке. – Мне нужно выбраться в город и найти, где начинается Камино. Надеюсь, разберусь без труда».
Я закрыла дверь, спустилась по лестнице и оказалась на улице. Необычный городок был полон туристов и паломнических магазинчиков. Первое, что я заметила – бесчисленные ракушки, свисающие с витрин и входных дверей практически каждого магазина.
Паломники древности носили с собой ракушки, и на пути в Сантьяго они были их основным помощником. Ракушки служили нескольким целям: их использовали в качестве мисок для пищи, ковшиков для питьевой воды. Ракушки могли использоваться даже как маленькие лопатки. Еще меня вдруг осенило, что мое любимое французское блюдо «Кокиль святого Иакова» – устрицы в сливочном соусе – названо в честь раковины святого Иакова.
Гуляя, я, к своему облегчению, заметила множество новоиспеченных паломников, бродящих вверх и вниз по улице. По крайней мере, я нахожусь в правильном месте – обнадежила я себя. Вдруг я вспомнила о паломническом паспорте, в котором нужно было поставить штамп о начале моего путешествия. Бегом я вернулась в гостиницу, махом преодолела четыре пролета до сумки с паспортом, и, выйдя из номера, заметила, что совсем запыхалась.
«Эге, да это нехороший знак. Надеюсь, я справлюсь, – сказала я себе. – Я ходила всего пять минут, а уже готова потерять сознание». Возвращалась я гораздо медленнее, вновь перешла дорогу и дошла до паломнического бюро, где я должна была поставить первый штамп. Когда я оказалась внутри, мне предложили заполнить анкету о цели моего паломничества. На выбор мне предлагались такие цели: «духовная», «религиозная» и «поиск приключений». Выбрала я духовную. Худощавый лысый мужчина в очках, сидевший за широким столом, поставил мне штамп в один из маленьких квадратиков и дал мне карту. Затем он сказал, что хочет показать мне два маршрута до моей следующей остановки, которая находилась на расстоянии тридцати одного километра в городке Ронсевальес уже на территории Испании. Он сказал, что завтра ожидается снег, и, по его мнению, лучше идти вдоль шоссе, вместо того чтобы карабкаться через Пиренеи, так как в горах может быть опасно в такую погоду. Этого я не учла. Я читала, что самый трудный участок пути находился на перевале через Пиренеи в первый же день. Но это казалось мне прекрасной частью паломничества, и я считала, что должна была пройти через это. И вот мне говорят, что это опасно, и советуют не ходить туда.
Я взяла карту и поблагодарила его. Решу завтра с утра, когда наберусь сил. Затем я спросила у него, где начинается маршрут Камино. Мужчина посоветовал мне идти по главной улице в сторону пригорода, а затем всю дорогу до Сантьяго просто следовать по желтым указателям. На прощание он пожелал мне Доброго Пути.
Выйдя из паломнического бюро с картой в руке, я была встречена стеной из дождя и порывами пронизывающего ветра в лицо.
«Да-а, отстой, – пробормотала я, затягивая покрепче шнурки капюшона моего непромокаемого пончо. – Надеюсь, до завтра немного подсохнет». Затем я принялась бродить по этому очаровательному городку в поисках интересного. Наткнувшись на магазин изысканного шоколада, надумала порадовать себя своими любимыми апельсиновыми корочками в шоколаде. Я решила съедать по одной в конце каждого дня пути как награду за ходьбу. Их хватило бы на следующие три недели, поэтому я была счастлива. Затем я набрела на магазин спортивных товаров, на витрине которого были выставлены непромокаемые штаны. Учитывая, насколько сильным был дождь и насколько уже промокли мои штаны, я представила себе, как сильно вымокну, если дождь продолжится. Сразу же купила и их.
Усталая и голодная, я двигалась дальше и увидела заманчивый французский магазинчик, где продавались колбасы, сыры и всевозможные сорта джемов и печенья. Я по-прежнему была не в состоянии сконцентрироваться, поэтому попросила продавца сделать мне маленький сэндвич с сыром, чтобы дожить до обеда.
С сэндвичем в руке я вновь отважно бросилась под дождь и несколько минут спустя уже набрела на начало пути. Отлично! Теперь я знала, откуда стартовать, если я захочу идти через горы. Сделав это открытие, я почувствовала себя спокойнее.
«Я смогу это сделать!» – сказала я себе, направляясь обратно в номер. Я чувствовала всю силу грядущего путешествия.
Когда я вошла в гостиницу, та же женщина, что регистрировала меня, сидела за стойкой. Она сообщила мне, что паломнический ужин включен в мою бронь и будет подан к восьми. Взглянув на часы – всего четыре, – я поняла, что физически не смогу дождаться ужина.
– Я не пойду на ужин, – сказала я женщине, довольная, что прихватила сэндвич, – увидимся на завтраке.
– Ладно, как вам угодно, – ответила та, не в силах поверить, что я отказалась от ужина.
Медленно преодолела я четыре пролета, включила свет в темном холле и открыла дверь в номер. Снаружи все еще шел дождь, внутри было все так же холодно. Но меня это не беспокоило. Я открыла сумку и нашла там подштанники, вязаную шапочку, перчатки и маленький спальный мешок. Закутавшись во все это, я мгновенно уснула и не просыпалась до шести утра.
Часть II
Исцеление
День 1
Из Сен-Жан-Пье-де-Пор в Ронсевальес
26 километров
Проснувшись, я начала одеваться. Учитывая, как сыро и неоправданно холодно было снаружи, я обрадовалась, обнаружив в сумке кальсоны и теплое пальто, которые я туда закинула в самый последний момент. Без этих вещей мне бы пришлось несладко. Затем я натянула шерстяную блузу с длинными рукавами и жилет-пуховик и принялась надевать обувь – самую важную часть походного снаряжения на сегодня. Поскольку на улице было сыро, у меня не оставалось другого выбора, кроме как надеть тяжелые ботинки. Мои легкие кроссовки промокли бы насквозь, и от них не было бы толку в такую погоду. Поэтому решено. Я откинула их в сторону и взяла свои тяжелые походные ботинки, вспоминая указания продавца о том, как избежать мозолей. Сперва я надела утепленные носки, удостоверилась, что ткань нигде не собралась, а потом надела поверх более плотные шерстяные носки. Наконец, я запрыгнула в ботинки. Они сидели очень плотно, но я вспомнила, как на примерке мне сказали, что, если ботинок плотно облегает ногу, можно избежать мозолей. Сегодня я уж точно не заработаю мозоли.
Затем я упаковала рюкзак и сумку и пошла вниз (точнее, потащилась). Мне кажется, я разбудила весь отель, когда неуклюже толкала сумку вниз по лестнице, создавая такой гам, который мог бы разбудить покойника, – сумка была слишком тяжелой. Внизу я встретила администратора гостиницы, которая смерила меня взглядом из-за созданной мной суматохи. Робко улыбаясь, я спросила, приедут ли за моей сумкой, как было обещано. Она заверила меня, что ее заберут в девять утра. «Оставьте ее здесь», – сказала она, что я с радостью и сделала, так как с меня было достаточно таскать эту сумку на сегодня.
С радостью распрощавшись с этой непосильной ношей, я закинула рюкзак на плечи и пошла в столовую. Я взяла немного сыра и ветчины, теплый круассан и несколько открытых упаковок апельсинового сока. Я поела и выпила две чашки кофе, затем на всякий случай съела протеиновый батончик, который я достала из рюкзака, чтобы мне хватило белка на целый день. У меня еще было отложено шесть штук «на потом», поэтому недостатка в них не было. Я глубоко вдохнула. Пора идти.
Косой дождь лил как из ведра, пока я шла по улице Рю де Ситадель в сторону Дороги Наполеона и начала пиренейской части Пути Святого Иакова. Интересно, взбираться по горам в дождь сложнее? «Что ж, скоро я это узнаю», – сказала я и пошла прямо в ту сторону. Если вчера я сомневалась, переходить ли мне Пиренеи, то сегодня утром мое тело просто указывало мне это направление, и я повиновалась.
Я так торопилась отправиться в путь сегодня, что почти забыла подумать о своих изначальных намерениях. Для меня это было действительно духовное паломничество, благодаря которому я хотела излечить тело и душу – и я хотела отправиться в путь, убедившись в этом. Я уже поняла, как легко мое эго может затуманить осознание истины, создавая ощущение срочности, будто если я пойду быстрее, то я меньше промокну под дождем. Но мой внутренний голос призвал меня чуть-чуть притормозить и вспомнить, что я делаю и зачем я это делаю, прежде чем отправляться в путь. Я подошла к перилам моста, ведущего к тропе, закрыла глаза и начала молиться.
«Пресвятая Богородица, создатель изведанной и неизведанной Вселенной, и Божественный Свет, озаряющий этот старинный и священный паломнический путь, храните и направляйте меня, пока я совершаю это странствие через Пиренеи в Ронсевальес. Пока иду я по этому пути, как сегодня, так и в дни грядущие, помоги избавить меня от того, что моей душе более ненадобно. Смиренно прошу, чтобы мое высшее «Я» наблюдало за мной весь путь, а мой низший разум отпустил все то, что принесло другим людям и мне боль за эту жизнь и жизни прожитые.
Я намерена просить прощения у тех, перед кем я в кармическом долгу, и я прощаю их сама, пока я странствую по пути прощения и превращаю свою боль в понимание и благодарность в данной и будущих воплощениях моего существования.
Аминь».
Это была важная для меня молитва. Со мной такое бывает – подобные молитвы проходят сквозь меня, напоминая, зачем я здесь, чему я пришла научиться и что я должна отпустить. Я была связана этой молитвой, но в то же время было больно осознавать, насколько я была далека, чтобы все это исполнить.
Открыв глаза и увидев под собой потоки воды, направляющиеся в мою сторону, я вздохнула и начала напевать «Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной». Правда, в этот раз другие паломники, идущие по тому же направлению, поравнялись со мной, поэтому я запела полушепотом.
Я старалась не поднимать голову, чтобы защититься от дождя, а ритм песни вел меня вперед по тропе, которая устремлялась все круче, круче и круче вниз.
Вскоре, я осознала, что я жду не дождусь, когда же я уже пойду в гору. Сперва меня охватила паника, но с каждым моим шагом она утихала. В течение дня я столкнулась со всеми возможными видами погоды: дождь, снег, снег с дождем, опять дождь, затем солнце и туман… и все по новой, в целом отражая мои эмоции.
Я была в растерянности. Я не знала, какими должны были быть мои мысли. О чем положено думать паломнику? Я пыталась сконцентироваться на чем-нибудь духовном, даже на молитвах, но мысли также быстро ускользали от меня, как и появлялись в моей голове. Я пыталась думать о том, что привело меня сюда, но и это не сработало.
Долгое время я ни о чем не думала и просто пыталась сконцентрироваться на правильном дыхании, совершая шаг за шагом. Как хорошо, что я давно научилась правильно дышать – медленно поднимая диафрагму и выдыхая через нос, потому что именно это мне и помогло преодолеть крутой спуск.
Я вскоре осознала, что единственный способ преодолеть этот двадцатишестикилометровый путь – это идти очень медленно. Это было нетрудно, потому что я не была физически вынослива, чтобы идти быстрее. Пока я шла, у меня болели зад, спина и колени, и мне приходилось много останавливаться, чтобы перевести дух и отдохнуть.
Меня радовало, что такие перерывы позволяли мне полностью насладиться потрясающей красотой, окружавшей меня. Во время ясной погоды, цвета вокруг были невероятны. Всюду простирались волны насыщенной зелени, по которой были раскиданы бутоны желтых цветов, распускающихся, несмотря на холод, а небо было почти бирюзового цвета. Я также заметила, как мне показалось, стервятников или других «падальщиков», которые парили над моей головой. Они подбадривали меня, давая мне понять, что нужно глядеть чуть дальше своего носа на своем пути.
Когда небо было затянуто и густой туман обволакивал все вокруг, что было нередко, мне казалось, словно это был странный сон, словно мое сознание унеслось в другое измерение. Тогда я этого не понимала, но так оно и было.
Казалось, до вершины идти было целую вечность. Радовало то, что я взяла с собой все эти протеиновые батончики (которые были основной моей ношей в сумке), потому что после небольшого перевала в Орессоне в восьми километрах вверх по горе до самого Ронсевальеса перевалов больше не будет. Я съела уже пять штук в течение дня.
Не знаю, что было хуже: подъемы, которые просто убивали мою спину и зад, или спуски, которые убивали мои колени, бедра и пальцы ног. На самом деле я уже столько раз ударялась пальцами ног, что каждый шаг отдавался острой болью, заставляющей меня порой вскрикивать.
Когда я только отправилась утром в путь, меня окружали другие паломники, и я долгое время шла с ними вровень, потому что мы шли довольно медленно. Однако вскоре они меня обогнали, и я часами шла совсем одна вниз по горе. Меня радовало быть в одиночестве. Я чувствовала странную, но воодушевляющую свободу.
Поднимаясь в гору, я шла в основном по каменистым тропам, по которым несложно было ориентироваться, но спускаясь вниз, из-за дождя, снега и слякоти, я увязала в густой и липкой грязи, которая сопровождала меня весь путь. Каждый раз, когда я касалась земли ботинком, грязь засасывала меня, словно зыбучие пески, крепко обволакивая мою ногу, не давая сделать ни шагу. Мне приходилось всячески трясти и вертеть ногой, чтобы высвободиться, из-за чего мои колени начинали болеть, поэтому мне приходилось делать это медленно и аккуратно. Весь день казался похожим на съемку замедленного действия.
Как только я вошла в ритм и уяснила, что единственное, что мне нужно делать до конца путешествия, – это ставить одну ногу перед другой, делать шаг, отталкиваться и дышать, мой разум становился все спокойнее. Затем после бесконечного, как мне казалось, затишья в моей голове мои мысли начали блуждать, вызывая воспоминания об отце.
Я начала чувствовать всю глубину негодования, накопившегося по отношению к моему отцу за эти годы, и все оправдания этому негодованию. Я думала обо всех случаях, когда, как мне казалось, его не было рядом, как он сердился или был раздосадован и бил меня, или как он не поддерживал меня, или не радовался за меня, как он, казалось, совершенно не интересовался мной и моими успехами. Я думала о том, как его редкое присутствие переросло для меня в чувство брошенности и что все это я тайно хранила в своем сердце, как глубокую рану.
Однако пока я шла, эти мысли переросли в мысли о тех трудностях, с которыми отцу пришлось столкнуться в течение жизни. Я начала глубоко размышлять об этом, и мое сердце открылось отцу, пока я проходила последние бесконечные и сложные километры, которые открывались передо мной.
Я вспомнила, как в одно из тех редких мгновений, когда он делился со мной чем-то личным, он рассказал мне один случай. В детстве, во время Великой депрессии, у него была любимая ручная свинка, но его семья зарубила ее и приготовила на ужин, пока он был в школе, а его братья смеялись над ним, когда он расплакался, узнав, что случилось с ней.
Мое сердце пронзила боль, словно его дух шел со мной рядом, пересказывая вновь мне эту историю. Я также думала обо всем, что его семья потеряла во времена Великой депрессии и как много ему приходилось работать всю его жизнь.
Я чувствовала его незримое присутствие, когда думала о том, как он поступил в сухопутные войска, женился на моей матери, когда его отправили в Германию, и как он привез ее, беременную, обратно в США, к себе домой в Айову, чтобы снова уехать еще на один год – исполнить свой долг. И хотя моя мать невероятная женщина, с ней не так-то легко сладить, и на это ему, должно быть, тоже потребовалось немало энергии и внимания.
И ему нужно было о стольких заботиться: семь детей, а также родители, которые жили с нами и целиком от него зависели.
С каждым шагом я осознавала, как это, должно быть, было тяжело. Но он заботился о нас всех и никогда не жаловался. Хотя мы совершенно и не были богаты, мы жили вполне комфортно. У нас всегда было что поесть. Мама шила хорошую одежду. Мы ходили в частную, хотя и не очень престижную католическую школу. И каждое Рождество нас ждало море подарков под елкой. Он следил за этим.
Мой отец был эмоционально закрытым человеком, как и большинство мужчин его поколения, и мне, как ребенку, трудно было это понять. Он был серьезен и мало разговаривал. Теперь, проходя этот путь, я понимала, что я принимала все на свой счет, хотя на самом деле не стоило.
В конечном счете, я начала осознавать, что не только его детство было сложным, но и вся жизнь никогда не становилась проще. Пока мы росли, мой брат Брюс все сильнее и сильнее заболевал. Все это заставляло моего отца нервничать и вызывало у него стресс. Он безустанно заботился о Брюсе, и это становилось все тяжелее. Поэтому отцу так и не удалось в полной мере насладиться уходом на пенсию. На самом деле у него не было ни одного дня, когда бы он мог полностью отдохнуть. В перерывах между заботой о Брюсе и моей матерью легче не становилось.
Внезапно мне стало грустно от того, что я была так сурова со своим отцом. Я чувствовала вес злости и обид, которые я испытывала к нему все эти годы, и он был непосильным. Пока я шла, я начала всерьез обдумывать все те моменты моего детства и поздних лет, когда я была разочарована им или когда мне казалось, что он меня не ценит, или его нет рядом. Вскоре мой гнев и негодование сменились чем-то совершенно иным. Меня обуяла грусть по поводу всех тех моментов, когда я усложняла ему жизнь, и я искренне в этом раскаивалась. Я внезапно осознала, что чувствую вину за те же самые действия по отношению к нему, которые меня так злили по отношению ко мне. Это я не была рядом и не ценила его. Я не радовалась за него. Я не приняла его таким, какой он есть. И пока я шла, я внезапно осознала это так ясно, как никогда раньше.
Хотя мой отец и был скуп на эмоции, каждый день моей жизни он был рядом, поддерживая меня так, как он умел – обеспечивая мое физическое благосостояние и интеллектуальное развитие. У меня выступили слезы благодарности, когда я обо всем этом думала.
«Папа, – сказала я вслух, – спасибо за все, что ты сделал для меня, для всех нас. Я так никогда тебя и не поблагодарила».
Жаль, что у меня не было этих чувств, пока он был жив. Путь уже оказывал свое чудотворное влияние на меня. Вскоре я дошла до небольшой памятной доски – на этом месте когда-то умер паломник, который шел по этой тропе. Это напомнило мне, как скоро нас настигает смерть, как она настигла моего отца.
«Я скучаю по тебе, пап, – я сказала вслух, глядя на могилу. – Ты не жалел себя и делал все, что в твоих силах».
Ронсевальес, казалось, все отдалялся и отдалялся по мере того, как я приближалась к нему, словно Путь пытался одурачить меня. Мне приходилось несколько раз садиться и отдыхать, потому что чем дальше я пробиралась вперед, тем меньше, мне казалось, я преодолеваю.
К концу Пути земля под моими ногами напоминала грязевую ванну, и нигде не было ни пня и камня, на который можно было бы присесть, поэтому я прислонялась к деревьям и отдыхала. И вот, когда я прислонилась, мне казалось, что дерево дышало вместе со мной. Я даже встала и развернулась, посмотрела на него, словно собираясь спросить: «Что, в самом деле?»
Затем я вспомнила, где нахожусь, и вместо этого сказала: «Спасибо».
Вдохнув последний глоток воздуха перед последним, как я надеялась, рывком на сегодня, меня озарило, что, как я впитала в себя отсутствие внимания со стороны отца, я также и сама себе уделяла мало внимания.
Я знала свою цель и не сомневалась в выбранном пути. Это было нечто более глубокое. Все дело в том, что я сама не признавала себя и никогда за себя не радовалась. Я относилась к себе так же, как отец относился ко мне. Я просто заставляла себя продолжать жить, продолжать работать и продолжать отдавать, никогда не жаловаться и никогда ничего не просить.
Внезапно мне стало жаль нас обоих. И я в то же время осознала, что вовсе не отец ранил меня больше всего. Скорее я сама себя ранила, относясь к себе так же, как мне казалось, отец ко мне относился в детстве.
Мне нужно было не его признание. Мне нужно было собственное признание. Мне нужны были любовь и сострадание к самой себе, которые я и правда не ощущала. Сама я испытывала эти чувства ко всему миру, но не к себе.
Я читала, что Путь преподносит вам дар каждый день, если вы достаточно внимательны, чтобы суметь его получить. Это осознание и было даром от Камино на сегодня. Годами я знала, что мне нужно больше любить себя. Годами я знала, что мне нужно было простить отца и избавить себя от этого нарыва на моем детстве. Это не было для меня новым. Однако сегодня впервые внутри меня отдавалось новое чувство.
Пока я шла дальше, я наткнулась на знак, указывающий, что я была в Лесу Ведьм, и от этого у меня пробежал холодок по спине. Я представила, как в Средние века эти леса были полны духами природы, и мне казалось, я чувствовала их взгляд на себе. Интересно, была ли я одной из тех «ведьм», что сожгли заживо в Средние века, как это любили делать испанцы.
«Я вернулась, – внезапно сказала я вслух, – чтобы простить вас». Мне нравилась энергетика, витающая здесь. Она была мощная и требовала к себе почтения.
Слезы покатились по моему лицу, когда я вышла из леса и, наконец, направилась в Ронсевальес. Я не знала, были ли то слезы изнеможения, боли, удивления, что я справилась с этим, или слезы сочувствия к моему отцу, к себе, от того, как детство пробегало у меня перед глазами, становясь яснее, а может, слезы облегчения от того, что мне скоро не придется идти пешком. Возможно, это было все и сразу.
Ух ты! И это был только первый день. У меня кружилась голова. Мне казалось, словно я находилась в альтернативной реальности, а планета Земля и моя жизнь, какой я ее знала, исчезли, став мистической новой реальностью. Пока я плелась по городу, я взглянула на часы. Было шестнадцать тридцать. Я вышла в восемь утра, значит, все было не так уж и плохо, учитывая, что этот день, как говорили, должен был быть самым суровым во всем путешествии. Я разобралась, как дойти до центра города, что было несложно, так как Путь пролегал прямо через него, да и город был крохотным. Я, наконец, дошла до паспортного стола для паломников, где мне поставили второй штамп, чем я очень гордилась.
Теперь мне нужно было найти хостел. Слава богу, это было тоже легко – он был рядом с паспортным столом. Мои ноги, спина, зад, бедра и пальцы ног кричали от боли, когда я полуплелась, полуползла к стойке регистрации. На полу рядом с ней стояла моя сумка среди прочих других, словно спрашивая меня, где я была весь день.
«Думала, я не справлюсь, а? – Я молча усмехнулась, радуясь сверх меры тому, что сумка была здесь. – Ха, что ж! Ты не права».
Оглядевшись по сторонам, пока я ждала очереди на заселение, я обнаружила, что хостел был совсем новеньким. Девушка за стойкой была молода, но немногословна, она сразу же нашла мою бронь и быстро передала мне ключ от комнаты. Третий этаж! Посмотрев сперва на ключ, а потом на сумку, я спросила ее, есть ли в здании лифт. Она снисходительно улыбнулась, словно я задала самый нелепый вопрос на свете, покачала головой, затем с упоением в голосе ответила: «Нет!»
«Ну ладно», – подумала я, вновь осознав, что моя сумка – это мое дело и что только мне и нести багаж. Я была не уверена, смогу ли я сдвинуть его с места, учитывая, что я была без сил. Поблагодарив девушку, я взяла ключ и пошла к лестничному проему, таща сумку за собой.
В последний раз, собрав свою внутреннюю решимость в кулак, словно став Геркулесом, я подняла сумку и потопала вверх без остановки, отметая все причины не делать этого, потому что другого выбора у меня не было.
Пять минут спустя я с сумками в руках заселилась в свою новехонькую, великолепную, чудесную, приятную, светлую комнату с горячим душем и феном. Казалось, словно я была в Ритц-Карлтоне. Мой друг – тотем Гамби, сидевший рядом с сумкой, казалось, был согласен.
Никогда я не была так рада кровати.
Когда я заселилась, мне сказали, что ужин подадут в восемь. Для Испании это было, пожалуй, рано. Я умирала с голоду, но не могла ничем перекусить ближайшие часы, поэтому я съела еще один батончик и решила прилечь.
Проснулась я только следующим утром.
День 2
Из Ронсевальес в Субири
22 километра
О боже, как же больно! Проснувшись, я едва могла пошевелиться. Каждый мой мускул болел. И я умирала с голоду. Мой медовый месяц на Пути закончился. Я не могла поверить, что мне придется сделать это снова на протяжении еще тридцати трех дней. О-о-ох!
Как только мне удалось усесться на кровати, я аккуратно встала на ноги и пошла за своей огромной аптечкой. Слава богу, у меня не было мозолей, но у меня все настолько болело, что я просто не знала, как я снова смогу выдержать сегодняшний поход через горы.
Первым делом я потянулась за арникой. Многие друзья мне говорили, что она помогает от боли. Я никогда ее раньше не принимала, поэтому молилась, что она подействует. У меня был самый мощный ее вид, чему я была безмерно рада, и я тут же ее выпила.
Затем я начала втирать крем от боли в мышцах в голени и бедра. И в мой зад. Трудно было поверить, насколько мой зад болел. Как и мои пальцы ног, к которым я едва могла прикоснуться. Мне нужно было прийти в чувство. Мне нужно было выйти из комнаты через полчаса.
Как только крем начал действовать, мне стало чуть легче передвигаться. Вспомнив вчерашнюю сумасшедшую погоду, я решила надеть подштанники, хотя солнце в тот момент светило ярко. Я оделась и натянула ботинки. Как только я сунула ногу в ботинок, я едва могла вытерпеть давление, оказываемое на пальцы. Это в мои планы не входило, а ведь мне пора выдвигаться. «Вот тебе и профессиональный обувщик, – подумала я с сарказмом. – Моя обувь мне совсем не впору».
Я вновь села на кровать и задумалась, что мне делать. Мне нужно было двигаться дальше. Я решила принять обезболивающее, обуться и просто встать и пойти в надежде, что боль смягчится. Я привыкла не замечать боль. Я даже гордилась собой, как я могу выдержать столько боли и не жаловаться. Я прямо как отец, поняла я, натягивая второй ботинок. Хромой походкой я направилась в столовую внизу, и вскоре мои мысли были заняты прекрасным обильным завтраком, который лежал передо мной на буфетной стойке.
Там были и свежеиспеченные круассаны, и большие ломти хлеба с джемом. Там также были нарезанные яблоки и груши в сиропе и ваза с небольшими апельсинами. Там стояли подносы с салями и ветчиной, а на других подносах были разные сорта сыра. Здесь также стоял свежий апельсиновый сок и йогурт. В общем, все, что я люблю. Без всяких сожалений я наполнила свою тарелку, насколько в ней могло поместиться еды, затем официантка спросила меня, не желаю ли я кофе. Заказав кофе с молоком, я уселась и принялась есть.
Наевшись до отвала, я направилась обратно к себе в комнату, чтобы захватить сумку и спустить ее вниз. Перед тем как закончить одеваться, я захватила несколько батончиков, чтобы подкрепиться на пути. Я быстро все рассчитала. У меня было семьдесят пять батончиков, и есть можно было чуть больше двух в день. Я съела уже десять, с тех пор как я вылетела из Чикаго, а я путешествовала по Камино только второй день.
«Надеюсь, где-нибудь в дороге мне встретится магазин, – подумала я, – иначе мне не хватит батончиков». Правда, я не особо об этом переживала. Я знала, что мне на пути встретятся несколько населенных пунктов и даже крупных городов, где я смогу приобрести все, что мне нужно. Я просто так люблю эти шоколадно-мятные батончики, и мне правда не хочется, чтобы они заканчивались.
«Будь бережливой, Соня, – сказала я себе. – Вот тема сегодняшнего дня. Нужно беречь энергию и батончики. Будь спокойной, и все будет хорошо». Перед тем как идти, я зашла в столовую, чтобы наполнить водой гидратор, который я носила вокруг талии. Как только он наполнился, то стал удивительно тяжелым. Затем я налила воды в бутылку из нержавеющей стали и прикрепила ее к рюкзаку. Теперь у меня было достаточно воды до ближайшего источника.
Удостоверившись, что все необходимое для предстоящего похода лежало в рюкзаке, включая солнцезащитную шляпу, теплую шапку, перчатки, крем от загара, плеер, камеру, плащ-дождевик, бандану для шеи и ветровку, я была довольна. В сонном состоянии я вышла из отеля, в лицо мне ударил резкий порыв ледяного ветра, от которого я моментально проснулась.
Несмотря на солнце, было ужасно холодно, поэтому я зашла обратно, сняла рюкзак и раскрыла его, вытащила бандану, ветровку и дождевик и надела их. Я также надела перчатки и шапку и закрыла рюкзак. Теперь я была точно готова.
Когда я вышла на улицу второй раз, мне показалось, что стало теплее, но как бы не так – теплее не было. Я просто была теплее одета. Я бодро отправилась искать желтые стрелки, указывающие направление на Пути. Через несколько метров я подняла голову и увидела большой дорожный знак, гласящий «Сантьяго, 790 км». Сзади него была нарисована желтая стрелка.
Прежде чем пойти дальше, я остановилась и произнесла молитву, чтобы настроиться на сегодняшний день.
«Пресвятая Мария, матерь Божия, прошу, следи за мной на моем сегодняшнем пути и помоги мне добраться до Субири. Направляй мое внимание на желтые стрелки и не дай мне заблудиться. Я также прошу помочь мне держать мое сердце и разум открытыми для всех благ, которые мне преподнесет Путь сегодня. Спасибо».
Сказав это, я была готова идти, и я начала напевать «Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной», прямо как вчера. Мне кажется, меня вдохновлял желтый цвет: дорога, выложенная желтым кирпичом, желтые указатели – все это помогало мне. Я даже станцевала что-то вроде джиги, пока никто не видел. Мне стало смешно от этого.
Мне не хотелось думать о предстоящих мне семистах девяноста километрах. Эти мысли были слишком пугающими для моих бедных пальцев ног. Я решила, что буду думать только о тех километрах, которые мне нужно пройти сегодня. Это было куда проще. Мне нужно было прийти в город Субири, в двадцати двух километрах отсюда. После вчерашнего – это был сущий пустяк. Я была настроена оптимистически, когда начала идти вниз по тропе.
Открывался прекрасный вид, и я была поражена, насколько все вокруг меня было оживленно. На деревьях сидело множество птиц, а какая-то загадочная живность шуршала где-то в кустах у меня под ногами вне поля моего зрения.
Вскоре я была окружена по сторонам другими паломниками, шедшими со мной нога в ногу – кто-то шел в одиночестве, кто-то вдвоем, кто-то группами, и у каждого была своя цель этого путешествия.
Я тихо наблюдала за энергетикой этих людей. Здесь были атлетического телосложения мужчины, которые скорее бежали по тропе, чем шли по ней. Тут были и молодые люди, которые болтали и, видимо, не обращали внимания на те трудности, которые им уготовил путь, и они ловко и без малейших усилий продвигались по нему. Было немало людей, которые ехали на велосипеде. Я полагаю, можно ехать по Пути на велосипеде, а не идти пешком, если таково твое желание, и при этом вы все равно получите сертификат паломника. Учитывая крутые спуски и подъемы и неровности земли под ногами, меня удивляло, как вообще кто-то может хотеть путешествовать таким образом. Мне казалось это просто ужасным.
Большинство из велосипедистов имели атлетическое телосложение, словно участники Тур де Франс, и сквозь дизайнерские эластичные костюмы можно было увидеть каждый сантиметр их мощных тел. Интересно, был ли для них Путь соревнованием, а не духовной тропой. В любом случае здесь было трудно ориентироваться на местности.
Проходя мимо групп паломников, я заинтересовалась, что привело их сюда. Они радостно болтали и смеялись, и казалось, что они больше были сосредоточены друг на друге, чем на самой тропе.
Я их вовсе не осуждаю. Мне просто любопытно, что для каждого из них значит этот Путь.
Едва прошло полчаса, с тех пор как я выдвинулась в путь, как погода резко изменилась, небо затянуло, и вновь пошел дождь. Из-за этого образовался густой, пологий туман, который окутал тропу, словно саван, и, помимо тумана и дождя, тропа стала очень скользкой, и по ней стало трудно продвигаться. Здесь было столько влажных, неровных камней, что, только пригнувшись и следя за каждым своим шагом, можно было не упасть, однако я все же несколько раз упала. Хорошо, что у меня были треккинговые палки, которые не раз меня спасали.
Сегодняшний день оказался куда сложнее, чем вчерашний. Земля под ногами была зыбкой и неустойчивой, и я чувствовала себя примерно так же. То состояние любви и расправленных крыльев, в котором я находилась вчера, абсолютно исчезло, и я не могла снова обрести его.
Сегодня я была вынуждена включить режим выживания, и настроение у меня от этого испортилось.
Учитывая, как сложно было идти, неудивительно, что мои мысли были посвящены людям, с которыми я перестала общаться и как трудно мне это далось. Я перестала общаться с подругой, с которой дружила с двенадцати лет. Я больше не общаюсь с двумя людьми, с которыми в свое время работала и путешествовала. Была у меня подруга, с которой я общалась последние лет десять, и, конечно, самое крупное расставание было с мужем.
Почему столько значимых отношений закончились в одно и то же время? Было ли это по их вине? Или из-за меня? Учитывая мой ход мыслей на тот момент, я пришла к выводу, что это их вина. Каждый из них обладал некой эгоистичной стороной, которую я не замечала до последнего времени. Удивительно, как мне удается ясно понимать людские проблемы и видеть энергию их душ, когда дело касается работы, и как я «за деревьями леса не вижу», когда дело касается моей личной жизни. Патрик всегда удивлялся, почему я отказывалась видеть в некоторых людях, которых я пустила в свою жизнь, дурную энергию. Мне казалось, что он просто был зол и черств. Вероятно, он был просто честен, а я просто заблуждалась.
Огорчает, когда ты одержим неким стереотипом поведения, но не замечаешь его до тех пор, пока он не даст тебе пощечину. Моим стереотипом была дружба с людьми, которые мной манипулировали, обманывали меня и подводили. Все началось еще во втором классе, когда мои подруги Лесли и Стефани попросили меня помочь им с домашним заданием, оставили мне его, а сами за моей спиной сговорились перестать со мной дружить, как только они сдадут задание. Это разбило мне сердце, и я годами не могла оправиться от этого. Мне кажется, я была слишком чувствительной.
С течением времени менялись имена и люди, но мой стереотип, как и его исход, не менялись. Я вступала в отношения, которым я отдавала сердце и душу, затем меня предавали и бросали, а я винила себя во всем. Все мои неудавшиеся взрослые отношения были с неуспешными людьми, которым казалось, что им кто-то должен. Я вызывалась быть этим кем-то вновь и вновь.
Возможно, такова была моя карма – быть крестной феей тем людям, от которых я теперь хотела держаться подальше. Наверное, в прошлых жизнях я была знатной мерзавкой, предавала людей, а теперь перед ними в долгу. Возможно, какие-то прошлые жизни были связаны с Путем. Когда я думала об этом, что-то внутри меня говорило: «Да, это карма, да, я была мерзавкой».
«Ну, по крайней мере, я здесь, чтобы очистить карму», – громко сказала я вслух, обращаясь к Мирозданию.
Пока я шла, мне не удавалось войти в ритм. Каждый шаг, казалось, таил опасности. Я все подворачивала одну и ту же лодыжку и ударялась пальцами ног. Ай!
Сегодняшнее мое путешествие было неприятным, словно энергетика тех людей, которых я вычеркнула из своей жизни. Чем дальше я шла, тем сильнее я возмущалась. Почему я попадаю в одну и ту же ловушку?
Такие темные мысли, которые я пыталась стряхнуть с себя, меня удивляли. Я не хотела об этом думать. Не хотела вспоминать все те отношения, которым я решила положить конец. Я уже отпустила этих людей. Я думаю, я могу простить их. Глубоко в сердце я понимала, что, если я их прощу, это самым лучшим образом скажется на моем душевном состоянии. Я уже их простила во многих отношениях и надеялась, что и они меня простили. Но, видимо, я недостаточно простила их, потому что я все равно злилась и была… как бы назвать это чувство? Разочарована. Именно так. Я была в них разочарована.