Хозяйка Англии Чедвик Элизабет

Глава 53

Март 1147 года

Вилл играл в кости со Стефаном, Робертом де Бомоном, графом Лестерским, и дворецким Уильямом Мартелом. За окном смеркалось, слуги зажигали свечи и доливали масло в лампы. Ставни закрыли, чтобы уличное ненастье не нарушало уюта, и старик, нанятый специально для этого за четыре пенса в день, поддерживал огонь, добавляя в очаг поленья и древесный уголь. На столе радовали глаз рагу, фарш из оленины и фрукты в меду с пряностями. Игроки наслаждались теплом и пребывали в состоянии умиротворения. Стефан был доброжелательно настроен и расположен к общению.

Последние события показали, что угроза, исходившая из Нормандии, смехотворна, и об анжуйском щенке с его бандой бездельников не было ни слуху ни духу с тех пор, как им намяли бока у Пертона и Криклейда.

Вилл выбросил две шестерки и, смеясь, с видом триумфатора сгреб кучку серебра с середины стола к себе.

– Этого достаточно, чтобы соорудить еще более затейливую уборную? – ехидно засмеялся Лестер: всех развеселили нововведения, которые устроил Вилл в Райзинге.

– Вы просто завидуете, – спокойно ответил Д’Обиньи. – Или ваша жена.

Лестер закатил глаза:

– Я и не думал говорить жене об этом, иначе наш замок будет забит безделушками. Слава богу, вы построили эту нелепую причуду в стороне от проезжей дороги. По крайней мере, супруга не поедет туда с визитом и не возжелает обзавестись всем, что там увидит.

Вилл пожал плечами:

– Это мое пристанище. Я могу позволить себе построить красивый дом в честь жены и ни о чем не беспокоиться.

– Кстати, как твоя жена? – спросил Стефан.

Вилл немного помолчал, и Стефан внимательно посмотрел на него.

– Она только что родила. – Вилл очень волновался, потому что Аделиза была еще крайне слаба, когда он отправлялся ко двору.

– Вы назвали мальца Генрихом?

Вилл покраснел:

– Так захотела жена, это в честь ее первого мужа – короля.

– Ну конечно, – пресно произнес Стефан и взял в руку кости. – Еще сыграем?

В комнату вошел камергер и быстро проследовал к игральному столу. Склонившись к королю, принялся что-то нашептывать ему на ухо.

Стефан вытаращил глаза, потом выдал короткий смешок.

– Приведи его, – распорядился он. Когда камергер удалился, Стефан повернулся к приближенным. – Хм, я предложил сыграть еще, но, похоже, игру придется отложить. Ко мне пожаловал мой анжуйский племянник и желает выразить свое почтение.

Все в недоумении уставились на него, но Стефан лишь посмеивался:

– А мальчишка-то не робкого десятка, хоть и дурак.

Мгновением позже вошел камергер в сопровождении красивого рыжеволосого юноши, невысокого, но отличающегося крепким телосложением и внушительным видом. На нем была добротная дорожная одежда без каких-нибудь украшений: теплый зимний плащ, стеганая накидка поверх простой тонкой котты и прочные охотничьи сапоги до середины голени. По его виду Вилл мог бы сказать, что он небедный человек, но ничего царственного в его одеянии не было. Гость смело смотрел на Стефана, сложив губы в легкую улыбку, и в том, как он держался, не замечалось ни тени стеснения.

– Бог ты мой, точь-в-точь граф Анжу, только без лоска, – пробурчал Уильям Мартел себе под нос.

– Он похож и на своего деда, отца императрицы, – добавил Д’Обиньи и подумал, что Стефан заблуждается: этот парень вовсе не дурак, может статься, совсем даже наоборот.

– Сир. – Генрих опустился перед королем на одно колено и склонил голову. – Милорд дядя, – произнес он звонким юношеским голосом.

Стефан откашлялся.

– Дорогой племянник, – ответил он, – чем мы обязаны такой чести?

Генрих улыбнулся всем широченной улыбкой:

– Хотел засвидетельствовать вам мое почтение перед тем, как вернуться домой. Я знаю об английском дворе только по рассказам моей матери и дяди Роберта и желал бы составить собственное мнение.

– Вот как? – удивился Стефан, но губы его подергивались.

Вилла тоже позабавило и озадачило то, что юноша не побоялся явиться в логово льва, – неосмотрительный, но весьма смелый поступок. Д’Обиньи поймал себя на том, что парнишка очень симпатичен ему, хотя, по логике вещей, к нему следует испытывать враждебность. Хорошо, что Генрих отбывает из Англии, но причины, по которым он явился сюда с таким открытым, улыбчивым лицом, вызывают подозрения.

– И что же побуждает вас думать, будто вы вернетесь домой? – поинтересовался Стефан, но освободил место у стола, чтобы Генрих сел рядом с другими. – Почему бы мне не взять вас под стражу или вовсе не избавиться от вас теперь, когда вы сами попались мне в руки?

– Потому что я ваш племянник и ваш гость, а законы гостеприимства священны, – ответствовал Генрих. – И потому что я пришел под флагом перемирия, чтобы поговорить.

– Поговорить о чем? – Стефан удивленно поднял брови.

– Вы тоже имеете обо мне представление только по слухам. – Генрих пожал плечами. – Возможно, захотите разузнать обо мне побольше. Я бы на вашем месте захотел.

– Полагаю, Криклейд и Пертон свидетельствуют сами за себя, – с издевкой парировал Стефан.

– Теперь я понимаю, что поступил глупо. Не нужно было нападать на эти замки.

Слуга принес еду и вино для гостя, и Генрих, ничуть не смущаясь, по-юношески жадно набросился на угощение.

– Вы здесь для того, чтобы уязвить вашу мать? – спросил Стефан. – Или заставить ее принимать вас всерьез?

– Вовсе нет, – отринул предположение Генрих, не переставая усердно работать челюстями. – Она разгневается, когда узнает об этом, но я делаю все возможное, чтобы выполнить свой долг перед ней. – Он помолчал и положил нож рядом с блюдом. – И вообще, она права: я должен покинуть Англию.

Тем не менее Генрих не выказывал намерения отбыть немедленно.

Он удобно устроился во дворце Стефана и постарался расположить к себе всех и вся. По вечерам присоединялся к развлечениям придворных и смело отпускал соленые мужские шутки, пришедшиеся по вкусу всем, включая Стефана, который даже поощрял шалости племянника. Генрих охотно участвовал в борцовских схватках между старшими пажами и проявил недюжинную ловкость и мастерство. А еще беседовал с баронами и капелланами, выказывая глубокую образованность и зрелый интеллект. Да и танцором оказался прекрасным.

Интересно, пришло в голову Виллу, а что Матильда, с ее постоянной заботой о приличиях, думает о непринужденных манерах сына. Генрих сидел на скамье, широко расставив ноги и небрежно поигрывая кубком, и разговаривал с молодым слугой так же просто, как говорил с королем. Он на все имел свое мнение, но с интересом выслушивал чужое и впитывал новые сведения, был почтителен, но не терял достоинства. При этом широко улыбался и излучал доброжелательство. Спал юноша очень мало и загонял всех своей плещущей через край энергией. Он ездил на охоту и многие часы проводил в седле, но к вечеру такого изнурительного дня все еще оставался бодрым. По сравнению с ним даже деятельная натура Стефана казалась слабым ручейком рядом с мощным водопадом.

На третьи сутки своего визита вечером Генрих сидел у окна и играл с Виллом в шахматы.

– Как поживает моя бабушка королева? – В глазах Генриха переливались смешливые искры.

– У нее все хорошо, – ответил Вилл, не считая нужным обсуждать с юнцом хрупкое здоровье Аделизы.

– А мои маленькие дядюшки и тетушки?

На это Вилл с удовольствием хмыкнул:

– Растут не по дням, а по часам. Ваш самый младший дядюшка родился как раз несколько недель назад, в праздник Святой Агаты.

Генрих улыбнулся и спросил:

– А ваш замок? Я знаю, вы строите по крайней мере две новые башни. – С широкой ухмылкой он добавил: – Я даже слышал о каких-то чудесных уборных в одной из них.

Вилл недовольно вздохнул:

– Есть хоть один человек, который еще над этим не пошутил?

Однако от хорошего вина он смягчился, а юноша проявлял неподдельный интерес к фортификации, поэтому Вилл рассказал Генриху не только о Райзинге, но и о новой крепости, которую возводил в Бакенхеме, и о том, что пожертвовал старую крепость бенедиктинскому ордену для строительства на этом месте монастыря. Новый замок представлял собой круглую в плане цитадель, стоящую на высокой насыпи, со стенами толщиной одиннадцать футов. Так же как в Райзинге, рядом Вилл запланировал деревню. На окраине уже построили дубильню.

Генрих внимательно слушал и все запоминал.

– А вы не боитесь, что все, вами построенное, разрушат? – спросил он.

– Боюсь, – признался Вилл, – но если я не буду строить и верить, что Бог защитит меня, что же останется? Райзинг создан в честь моей жены, а не как грозная крепость, так что нет никакого смысла атаковать его. И новый замок в Бакенхеме не представляет опасности, потому что строится только для защиты. – Он посуровел. – Все мои замки существуют, чтобы защищать мои земли, я не посягаю на чужое и никогда не развязывал ссор. Я служу королю, потому что принес ему присягу, и не отступлю от своего слова.

– А что в будущем? – допытывался Генрих. – Кому будет присягать на верность ваш сын?

– Полагаю, нам не стоит обсуждать это за игрой в шахматы, – вежливо ответил Вилл.

– Почему же, это ведь тоже игра, – Генрих одарил партнера своей обезоруживающей улыбкой, – и оба мы игроки.

Д’Обиньи мрачно взглянул на него:

– Послушайтесь моего совета, будьте осторожны с тем, что и кому вы говорите.

– А я и не забываю об осторожности. – Глаза Генриха заблестели так, что Вилл поежился: мальчишка обыграл его, и Вилл никак не мог понять, каким образом.

На следующий день Генрих покинул двор Стефана, получив в подарок коней и телеги с продовольствием. Стефан пожаловал племяннику серебро на расходы и заплатил его наемникам. Многие бароны были весьма удивлены подобной снисходительностью и щедрыми дарами. Как будто императрица снова высадилась в Арунделе, ворчали некоторые придворные, но Стефан приструнил их: он не может заточить парня в тюрьму, иначе Анжуец пойдет на него войной, а оставлять его у себя под боком слишком опасно – люди будут думать, что он намеревается сделать того своим наследником.

Вилл размышлял об этом, подсчитывая убытки: ему пришлось выделить Генриху десять марок и вьючную лошадь. Стефан приказал каждому пожертвовать что-либо в пользу племянника, чтобы не взваливать все расходы на королевскую казну. И все же, по мнению Вилла, этот визит нанес существенный ущерб. Бароны имели возможность оценить сына императрицы и находились под впечатлением от его достоинств. Сын Стефана не обладал таким обаянием, он был посредственным юношей невеликого ума, в то время как одаренность Генриха так же бросалась в глаза, как цвет его волос. Стефан пытался добиться, чтобы Рим признал Эсташа наследником английского трона, но папа не внимал его призывам, как и архиепископ Кентерберийский. Никто из сторонников не собирался покидать Стефана – они вместе прошли слишком долгий путь, – но многие получили пищу для размышлений о преемственности. Д’Обиньи мог бы поклясться, что разговор, который Генрих завел с ним за шахматной доской, состоялся у него и с другими баронами.

– Внезапно стало очень тихо, да? – спросил Роберт, граф Лестерский.

Они вышли на конный двор и теперь смотрели на пустые стойла, в которых раньше стояли лошади, подаренные Генриху. Вилл взглянул на Лестера, чей брат Галеран де Мелан служил графу Анжу в Нормандии.

– У Стефана гора с плеч упала.

– Полагаю, все вздохнули с облегчением. – Лестер улыбнулся. – Однако тут есть о чем задуматься, хоть никто и не рискнет в этом признаться. – Он подошел к гнедому жеребцу, которого вывели наружу, пока конюх убирает его стойло. – А вы что скажете? – спросил Роберт, гладя коня по холке.

– О коне? Красавец.

– Да бросьте. – Лестер впился в него глазами. – Не изображайте простака, Д’Обиньи. Сейчас никто из нас не предаст Стефана, но вот когда этот парень повзрослеет… Как вы думаете, за кем скорее последуют люди, когда дойдет до дела, – за сыном Стефана или за этим рыжим сорванцом?

Вилл поморщился:

– Очень жаль, что все это не было решено десять лет назад мирным путем.

– Оглядываясь назад – да, – согласился Лестер. – Но кто мог знать, каким вырастет сын императрицы и каким – Эсташ. Теперь у нас есть возможность сравнивать. – Он внимательно посмотрел на Вилла. – Генрих хорошо знал, что делает, когда заявился сюда. Какими бы дурацкими ни были его выходки в Англии, он обернул поражение в свою пользу. Сколько еще человек сейчас ведут такие же беседы по углам? Время пока не пришло, но решающий момент не за горами, и наш долг не упустить его – ради нашего же блага.

Когда гонец раскланялся и удалился, Матильда закусила губу. Ей доложили, что Генрих ездил ко двору Стефана просить денег на обратную дорогу. И теперь она не знала, плакать ей или негодовать.

– Нельзя не признать, что это довольно дерзкий поступок, – сказала она Роберту, который выслушал новость, не проронив ни звука.

– Это как посмотреть, – наконец буркнул брат. – По мне, так это поступок глупый и легкомысленный. Что, если бы Стефан посадил его в тюрьму? Или убил? Это совершенно бестолковая затея с начала и до конца.

Матильда постукивала указательным пальцем по подбородку.

– С начала – возможно, но в результате он сумел проникнуть в лагерь Стефана так глубоко, как нам никогда не удавалось, даже при всех наших опытных осведомителях.

– И какое, по-вашему, впечатление он произвел на баронов? – спросил Роберт, недовольно искривив губы.

– Раз ему удалось выпросить у Стефана деньги, сын показал себя смелым и предприимчивым.

– Ну, это как раз несложно. Вспомните, с какой легкостью Стефан спускал богатства нашего отца, когда получил их.

– Да, но его приближенные наверняка увидели в этом доказательство его слабости, а не щедрости. А если Стефан думает, что отделался от назойливой мухи и заодно продемонстрировал благородное презрение, то он неправильно оценил ситуацию.

– Ладно, будем надеяться, что вы оцениваете ее правильно. – Роберт тяжело вздохнул и потер переносицу. – Прибытие Генриха в Англию, конечно, приободрило наших людей, но мальчик еще не готов к самостоятельным действиям. – Он утомленно взглянул на сестру. – Вам кажется, что я враждебно настроен по отношению к нему, но это не так. Жду не дождусь того дня, когда он достигнет совершеннолетия и снимет груз с моих плеч.

– Я знаю, что вы не враг Генриху. – Она подошла и обняла брата. Тот выглядел измученным, и это тревожило Матильду. – И тоже жду этого момента. Когда я держу в руках императорскую корону, то вижу ее на голове Генриха. Но пока она венчает мою голову, и мой долг продолжать борьбу. Это все равно что скрести по дну, когда в бочке уже ничего не осталось.

– Да, – устало согласился Роберт. – Мы скребем по дну.

Глава 54

Дивайзис, ноябрь 1147 года

Бриан мчался в Дивайзис. В животе бурлило, он плотно сжимал губы. По пути из Уоллингфорда ему пришлось дважды спешиться и извергнуть рвоту в придорожный ковыль.

Он словно потерял себя и превратился в собственную тень. Люди Матильды видели, как он скачет мимо, на их лицах отражалось беспокойство, после чего они опускали взгляд или отворачивались. На некоторых лицах Бриан видел проблеск облегчения и тогда сам смущенно отводил глаза, потому что прибыл он не для того, чтобы помочь им, а только чтобы преумножить их бремя.

Во внутреннем дворе замка конюх приветствовал его, что-то пробормотав. Неподалеку несколько человек, спасаясь от дождя, торопились пересечь открытый двор. Бриан слез с Соболя и посмотрел, как его уводят в стойло, полное соломы. Возраст коня бросался в глаза: морда посеребрилась, когда-то мясистый круп стал напоминать зад костлявой коровы. У них впереди еще одно путешествие, а потом их путь завершится.

В башне канцлер Матильды Уильям Жиффар работал у окна за пюпитром. Стоявшая справа жаровня согревала его пишущую руку. Увидев Бриана, Жиффар некоторое время недоуменно смотрел на прибывшего, пока до сознания его не дошло, кто перед ним.

– Милорд, я не узнал вас. – Канцлер торопливо поднялся и склонил голову с выбритой тонзурой.

– Неудивительно, я сам себя не узнаю, – невесело усмехнулся Бриан. – Мне необходимо видеть императрицу.

Жиффар с болью взглянул на него:

– С тех пор как мы узнали о графе Глостерском, она покидает свою комнату, только чтобы пойти в церковь. Матильда очень тяжело переживает смерть брата.

– Это горе для всех нас. – Бриан вздохнул, но на лице его ничего не отразилось: он был совершенно опустошен. – Вы можете хотя бы сообщить ей, что я здесь?

Жиффар проворно сунул перо в чернильницу:

– Конечно, я провожу вас к ней. Других она не принимает, но с вами, может, и поговорит.

Он повел Бриана наверх по винтовой лестнице, потом по галерее и, дойдя до массивной дубовой двери, постучал в нее своим жезлом.

– Госпожа, – крикнул он, – прибыл милорд Фицконт.

Никто не ответил. Жиффар взглянул на Бриана и помотал головой. Бриан взял из рук канцлера жезл и снова постучал в дверь медным наконечником:

– Госпожа, мне необходимо поговорить с вами, и я бы не хотел обсуждать дела через дубовую дверь.

Жиффар удивленно поднял брови, но промолчал. Ответа не было. Бриан прислонил голову к створке и закрыл глаза:

– Я готов ждать весь день и всю ночь.

– Господин, вам нельзя здесь оставаться, – неохотно заметил Жиффар.

Бриан повернулся к нему:

– Тогда прикажите вашим солдатам прогнать меня, потому что по собственной воле я не уйду. Не думаете ли вы, что я могу навредить императрице?

– Нет, господин, но…

Дверь открылась, и на пороге появилась Ули. Она без слов пригласила его войти. Бриан сунул жезл в руки Жиффара и переступил через порог.

Матильда стояла посредине комнаты, одинокая, как дерево в поле. Императрица надела одно из платьев, которые носила при германском дворе, наглухо застегнутое и усыпанное драгоценными камнями. С неподвижным, мертвенно-бледным лицом, она казалась мраморной статуей.

Матильда устремила на Бриана пустой взгляд.

– Роберт умер, – произнесла она слабым голосом. – Как это могло случиться? Почему не Стефан? Или я?

Тошнота снова подступила к горлу Бриана. Он хотел обнять Матильду, но опасался, что она оттолкнет его, как отталкивала всех остальных. И он заслуживал этого. Ее телохранитель Дрого сказал однажды, что за ее суровой внешностью скрывается душевная мягкость, но никто никогда не узнает, насколько она уязвима, потому что Матильда никого не подпустит достаточно близко, чтобы обнаружить это. Бриан прохрипел:

– Богу угодно, чтобы вы жили, госпожа. Я бы с радостью умер вместо вашего брата.

– Но почему Господь забрал его? – У нее дрожал подбородок. – Когда я видела его последний раз, он выглядел уставшим, как мы все, но здоровым и крепким. Умереть от лихорадки… Я думала вскоре встретить его на годовщине смерти брата, а потом отца. Он должен был жить, чтобы помочь Генриху, и наставить его, и быть его опорой… как был моей. Что я буду делать без него?

Дрожь прошла по телу Бриана, и внезапно его охватило чувство вины. Что, если она попросит его занять место брата, тогда как он уже не может быть опорой даже для самого себя?

– Это моя вина, я возложила на него слишком большую ответственность, – сокрушалась Матильда. – Я думала лишь о своих интересах и не заметила, что он нездоров, а теперь уже поздно. – Она в отчаянии прижала руку ко рту.

– Не вините себя, – ответил Бриан, – это были и его интересы тоже. Пока Стефан на троне, он бы не успокоился.

– Как я буду справляться со всем одна? Он был лучшим из нас, никто не заменит его. Как мы восполним эту потерю? – Матильда мучительно застонала.

Бриан подошел и все-таки осторожно обнял ее. Она положила голову ему на плечо, и какое-то время они стояли, тесно прижавшись друг к другу. От этого скорбь Бриана только усилилась. Он неимоверно страдал от любви к ней, но другая, гораздо более сильная боль затмевала это чувство.

– Не знаю, как вас и утешить.

– Вы всегда были так красноречивы, – проговорила она срывающимся голосом. – Неужели сейчас у вас не найдется для меня ни слова?

– Слова – это пепел на ветру, – сипло сказал он. – Я сжег их, как вы просили меня, по крайней мере те, которые что-то значат.

Она отстранилась, чтобы увидеть его лицо, потом ее взгляд соскользнул вниз по его шее и остановился, выражая беспокойство. Матильда коснулась его горла, и, прежде чем он успел отступить назад, ее холодные пальцы обожгли язвы на его коже.

– Боже милосердный, Бриан, вы носите власяницу! – Она в ужасе распахнула глаза.

– Это отношения между моей совестью и Богом, – сухо ответил он, – они никого не касаются. Даже вас.

– И давно вы ее носите?

– Не важно. – Бриан отошел к окну и стал жадно глотать холодный воздух. – Это помогает мне сохранять здравомыслие, – добавил он. – Мрачные раздумья сводят меня с ума, а это хоть как-то сдерживает их. Страдания плоти уменьшают страдания души.

Матильда и раньше подозревала неладное, но эти слова и его потерянный вид не на шутку встревожили ее. Это был совсем не тот решительный мужчина с живым взглядом, который встречал ее, когда она возвращалась из Германии, и разбивал шатер ненастным вечером.

– Мальчиком в Бретани, – заговорил он, – я был волен делать все, что заблагорассудится. Потом отец отправил меня на воспитание в Англию к вашему отцу. «Это прекрасная возможность преуспеть в жизни, – объяснил он. – Ты научишься хорошим манерам и получишь образование и, если будешь усердно трудиться, однажды станешь влиятельным лордом». Я и сам хотел учиться и рад был угодить отцу. Я всегда с удовольствием брался за новое дело. И учился с увлечением, и любил вашего брата. Мне нравилось даже общество Стефана, когда долгими летними вечерами мы пили вино и мечтали о будущем – о том, какими мы станем. – Он взглянул на нее через плечо. – Думаю, никто из нас не предполагал, что дело зайдет так далеко, даже Стефан.

– Бриан…

– Неужели это стоит таких усилий? Действительно ли нужно приносить столько жертв?

– Справедливость требует жертв. – Матильду душили слезы.

– Но что есть справедливость? – требовательно вопрошал Бриан. – Поднять меч на человека, потому что он встал у тебя на пути? Уничтожать деревни, потому что их жители преданы другому господину? Оставаться равнодушным к плачу женщин и детей, когда поджигаешь их дом, и метать копья в их мужчин? Грабить торговые обозы, потому что они направляются во владения твоего противника? – В отчаянии он вскинул и опустил руки. – Может ли это принести кому-нибудь пользу? Угодно ли это Господу? Я участвую во всех этих злодеяниях, и это выматывает мне душу. – Он повернул правую руку ладонью вверх и взглянул на запястье, где явственно проступали вены. – Я клялся служить вам до последней капли крови. И знаю, как вы относитесь к людям, отказавшимся от клятвы, и слишком многие уже предали вас… – Он умолк, подбирая слова, и у Матильды засосало под ложечкой от жуткого предчувствия.

– И вы готовы последовать их примеру? Вот что вы собирались мне сказать?

Он помотал головой:

– Нет, госпожа, я буду служить вам столько, сколько вам будет угодно…

Матильда отвернулась, чтобы не видеть безнадежную пустоту в его глазах, и поежилась. Как же она замерзла!

– Тогда я тоже хочу кое-что сказать вам. Епископ Солсберийский требует, чтобы я вернула Дивайзис епархии. Я обещала выплатить ему компенсацию и отдать замок, как только это будет возможно.

– Но вы явно не собираетесь этого делать.

Матильде послышалось, что это заговорил призрак прежнего Бриана.

– В ближайшее время, конечно, нет, но необходимо показать, что я готова к примирению. Я не в силах прогнать Стефана с моего трона, у меня больше нет ни войска, ни военачальников. Если это не удалось, когда был жив Роберт, разве смогу я справиться без него? Мне трудно сохранять даже нынешнее незавидное положение. Нужно продержаться до тех пор, пока Генрих не достигнет совершеннолетия, а для этого надо заручиться помощью Церкви, в том числе этого хитрого лиса епископа Винчестерского. – Она поморщилась, когда произнесла его имя. – Теобальд Кентерберийский не одобряет планы Стефана назначить Эсташа наследником престола, и я намерена подстегнуть его недовольство. Все должны считать законным правителем Англии только Генриха. Мы будем оказывать давление и на сторонников Стефана. Пусть я не могу двинуть против него армию, все равно постараюсь подорвать его позиции. Я продолжаю войну, но другими способами. – Она умолкла, чтобы перевести дух. Позади нее в очаге потрескивали дрова, Бриан хранил молчание, и она знала о его присутствии только потому, что чувствовала его. – Мои ошибки стоили мне короны, – продолжала Матильда, – но даже если бы я стала королевой, знать ни за что не подчинилась бы мне. Женщина может править в тени мужчины, но править самостоятельно ей никогда не позволят. – Она обернулась, чтобы взглянуть на него. Облаченный в походную мантию, с лежащим на плечах капюшоном, он вдруг напомнил ей монаха, ожидающего пострига. – Как только завершатся необходимые приготовления, я объявлю всем о том, что отбываю в Нормандию, чтобы собирать там новые силы. От своей цели я не отступлю, но руководить войском должен кто-то другой. Генрих уже почти готов возглавить борьбу, и в Англии я больше ничего не могу сделать. Я долго думала об этом, и теперь, после смерти Роберта, настал момент отпустить веревку здесь и схватиться за нее в другом месте.

Говоря о веревке, Матильда вспомнила о том, как она бежала из Оксфорда снежной ночью, спустившись из окна. В тот раз ей чудом удалось избежать катастрофы. Она и теперь раскачивается на такой же веревке, испуганная, но все еще непокорная и решительная.

Лицо Бриана оставалось непроницаемым, даже отстраненным.

– Вам нечего мне сказать?

– Я думал, вы поручите мне командовать войском, – признался он, взглянув на нее, и снова отвел глаза. – И я бы принял это бремя на себя, потому что обещал во всем поддерживать вас, но, боюсь, я бы подвел вас.

– Вы никогда не подводили меня. – Матильда не смела даже думать об этом, чтобы не будить собственные страхи о том, что она подвела не только его, но и Англию, и своего сына.

– Позвольте мне не согласиться.

– Соглашаться или нет – сами решайте, но я никому не позволю умалять ваши достоинства, даже вам.

К горлу Бриана подкатил ком, и он, на мгновение зажмурившись, разом произнес:

– Прошу освободить меня от вассальной клятвы перед тем, как вы отплывете в Нормандию. – (Она непонимающе воззрилась на него.) – Я желаю вернуться к Богу и удалиться от мира. – Он склонил голову. – Ибо в таком душевном смятении я не могу предстать перед Творцом в Судный день и ожидать Его милосердия. Наследников у меня нет. Моя жена намеревается постричься в монахини в Ле-Беке. Уильям Ботерел будет служить в Уоллингфорде, как обычно. Там ничто не изменится.

Матильда оцепенела:

– Куда вы отправитесь?

– Ваш дядя Давид пожаловал Редингскому аббатству остров Мей в обмен на молитвы и заботу о паломниках, которые приходят поклониться гробнице святого Адриана. Я отправлюсь туда и проведу там остаток дней в служении Богу.

– И вы примете постриг?

– Если меня сочтут достойным… и если вы отпустите меня.

– Какая польза мне от вас, если даже я не соглашусь? – тихо пробормотала она дрогнувшим голосом.

– Хромую лошадь не седлают, – согласился он.

Подойдя к нему, Матильда взяла его руки в свои и повернула их ладонями вверх.

– Тогда, раз пришло ваше время, я благословляю вас. Поминайте меня в молитвах и просите Бога, чтобы мой сын стал королем. – Ее голос задрожал. – Пишите мне. Я хочу знать, что вы по-прежнему водите пером по бумаге, пачкая чернилами пальцы.

– Но не ставлю шатер.

Этими словами он хотел скрасить минуту расставания и заставить ее улыбнуться, но ее глаза наполнились слезами.

– Вы не правы, – прошептала она. – То, как вы ставите шатер, я буду помнить до самой смерти.

Глава 55

Арундел, февраль 1148 года

Аделизу разбудили тихие голоса. Сквозь неплотно запахнутый балдахин было видно, что в комнату через открытые ставни проникает бледный свет зимнего дня. К потолку поднимался ароматный дым от жаровни.

Должно быть, Аделиза проспала много часов, потому что, когда она, утомленная, добралась до кровати, спускались сумерки, а сейчас утро явно было в разгаре. Она чувствовала себя изнуренной, словно и не спала, но во рту было сухо, как всегда после сна, и тело занемело оттого, что долго лежало в одном положении. У нее и раньше случались приступы слабости, но они быстро проходили. Однако на этот раз силы не возвращались к ней. Она хворала уже два месяца, и здоровье ее только ухудшалось.

– Вы можете что-нибудь сделать? – умоляющим тоном спрашивал Вилл.