Хозяйка Англии Чедвик Элизабет

Глава 20

Винчестер, Хэмпшир, октябрь 1135 года

Генрих Блуаский, аббат Гластонберийский, епископ Винчестерский, взял крупный рубин и поднял его к свету, полюбовался игрой граней и только потом вручил своему гостю – Роджеру, епископу Солсберийскому. За окном неумолчно шелестел стылый осенний дождь, но здесь, в личных покоях Генриха, сырость и холод не ощущались благодаря жаркому огню и подогретому вину со специями.

Епископ Солсберийский изучил камень придирчивым взглядом:

– Сколько он стоит?

Генрих пожал плечами:

– Это зависит от того, как высоко оценит рубин его владелец, и от того, как его будут использовать. Может, он украсит кубок, а может, священный реликварий. – Аббат опустил взгляд на свои сцепленные руки. – А возможно, камень станет главной деталью новой короны. – Потом аббат многозначительно улыбнулся епископу Солсберийскому. – Я предоставляю вам право распорядиться рубином так, как сочтете нужным. Меня не интересуют подробности.

Роджер Солсберийский вытащил из-под одежд кошель и опустил туда драгоценность.

– Разумеется, милорд, – ответил он столь же многозначительно. – Но вы захотите узнать, чем все закончится?

Генрих стал вертеть в руках маленький бюст римского императора, который привез из Италии, где встречался с папой.

– Конечно, – бросил он через плечо. – Я буду ждать вестей в Винчестере.

– А ваш брат?

– Стефан недалеко, в Виссане. Он знает, что предпринять, когда к нему из дворца прибудет гонец. Мартел обязательно известит его. И все, кому надо, знают, где быть и что делать в нужный момент.

Роджер кивнул:

– Но Стефан ни о чем не догадывается?

– У Стефана ранимая душа, – фыркнул Генрих. – Он хочет мяса, но не желает видеть крови, потому я уберег его от того, что ему неприятно. Не волнуйтесь. Я разберусь с ним и с Тибо.

Роджер Солсберийский поджал губы:

– Недооценивать людей опасно.

– Я знаю, – ответил Генрих.

Потом он пошел проводить гостя. Шагая через мокрый сад, епископ Солсберийский остановился, чтобы посмотреть на мраморную статую. Она изображала мужчину в боевом нагруднике и развевающейся тоге. Он стоял, подняв руку, словно посреди пламенной речи, и направив пустой взгляд за горизонт.

– Юлий Цезарь, – пояснил Генрих.

– Ваше увлечение языческими образами может вызвать пересуды, – заметил епископ, сдвинув брови.

Генрих думал, что старик, скорее всего, втайне восхищается его статуями и прикидывает, как бы и самому приобрести несколько таких же для своего дворца в Солсбери или для замка в Дивайзисе. А уж если бы его любовница увидела их, то точно захотела бы, такая она жадная.

– Пусть болтают, что хотят, меня это не касается. Всегда найдутся такие люди, которые будут чем-то недовольны, дай им только повод. Эти произведения искусства я купил в Риме, папском городе, и там их можно увидеть в любом доме или саду. Когда-то в Риме процветала великая и могущественная культура, и теперь статуи побуждают меня лучше трудиться на благо Англии. Юлий Цезарь не был христианином, зато он был императором.

Епископ Солсберийский состроил гримасу:

– Значит, он вас вдохновляет?

– Да, милорд, но, конечно, не в такой степени, как Церковь. Все мои помыслы прежде всего направлены на служение Всевышнему.

– Воистину, – сказал Роджер Солсберийский и, тяжело ступая, вышел во внутренний двор, куда лакей привел его коня.

– Кто знает, может, когда-нибудь мы увидим вас в Кентербери. – Он влез в седло при помощи подставки и лакея. – Я немедленно займусь нашим делом. – Епископ Солсберийский прикоснулся к поясу, на котором висел кошель с рубином.

Генрих кивнул. У него в животе возникла сосущая пустота – от возбуждения и тревоги. Процесс запущен. Теперь уже пути назад нет.

Возвращаясь в дом, он полюбовался статуей Цезаря. Ее приобретение и перевозка обошлись ему в добрую сотню марок, но она стоила того, потому что в Англии такие вещи были редкостью и на статую неизменно обращали внимание восхищенные гости. А еще для него самого она символ власти.

В опочивальне Генрих сразу опустился на колени перед своим личным алтарем. Поглядывая на распятого Христа, он зажег свечу и распростерся ниц. Порой ради высшего блага королям приходится умирать.

– Вот, – сказала Аделиза. – Я сама сшила это для вас. – Она протянула Генриху шапку в виде капюшона – будет носить на охоте в холодное время года. – Примерите? Посмотрим, впору ли вам.

На его лице отразилось нетерпение, и сердце Аделизы сжалось. До супруга стало так трудно достучаться. Он постоянно занят делами государственной важности. Ночные визиты в ее покои стали совсем редкими, а во время ежедневных трапез с придворными Генрих ведет себя с ней бесцеремонно и холодно. Казалось, он решил, что нет никакого смысла обращать на жену внимание, раз она не способна дать ему ребенка.

Должно быть, Генрих что-то заметил, потому что спохватился и с натянутой улыбкой сказал:

– Красиво сделано. И теперь я не замерзну, даже в мороз.

Генрих натянул убор на голову и позволил Аделизе расправить пелерину на плечах, но она чувствовала, что его тяготит каждая секунда, проведенная в ее комнатах. Он стремился к охоте и политическим беседам в его охотничьем доме в Лион-ла-Форе. Женщины, за исключением любовниц и прачек, не входят в орбиту его жизни.

За дверью кто-то с грохотом уронил на пол пару рогатин; на недотепу заругался камердинер. Генрих снял обновку и отдал слугам, складывающим его вещи.

– Вам тоже пора собираться, – напомнил он Аделизе. – Я хочу успеть в Англию к Рождеству, лишь бы погода продержалась, да еще надо разобраться с неприятностями, которые преподнесли мне моя никудышная дочь со своим муженьком. – Его лицо на мгновение по-стариковски обмякло.

– Надеюсь, у вас получится, – с чувством произнесла Аделиза. – Желаю вам хорошо поохотиться и принять правильные решения. – Она присела перед ним в реверансе.

– Если охота будет плохой, я назначу новых егерей, – пробурчал Генрих. – А что до правильных решений… так или иначе, бунту я положу конец. – Он поцеловал жену и провел ладонью по ее щеке. – Набросьте своих соболей и выйдите со мной во двор, пожелайте нам легкой дороги.

Он вышел из комнаты, выкрикивая распоряжения прислуге, и Аделиза попросила камеристку принести ей мантию. Неугасающие мятежи на юге Нормандии оказались серьезной помехой для планов Генриха, и настроение в эти дни у него было хуже некуда. Матильда и Жоффруа не выказывали намерения отступать, Аделиза и не ожидала от них малодушия. Те четыре замка напрочь перегородили путь к примирению.

Укутанная в мягкие блестящие меха, она покинула тепло очага и вышла в серое ноябрьское утро. Генрих всегда тяжело переносил это время года, так как ноябрь был тем месяцем, когда на пути из Нормандии в Англию погиб его законный сын и наследник, а с ним и много других детей Генриха от разных любовниц. Говорить о том событии король не любил, но Аделиза знала, сколько часов он проводит на коленях, вознося молитвы, и как переживает, что не успеет в Рединг к ежегодной поминальной мессе. Дворцовый капеллан рассказывал королеве, что Генриха беспокоят кошмары: иногда ему снится, что его убивают заговорщики – рыцари, епископы и простые слуги.

Во дворе яблоку некуда было упасть, столько собралось там людей, лошадей, собак. Прохаживались поджарые гончие в широких кожаных ошейниках, заливисто тявкали забияки-терьеры, вынюхивали что-то ищейки с длинными ушами, нетерпеливые травильные псы рвались с поводков – и все вместе создавали ужасный гам. Генрих взял в руки поводья своего жеребца, поставил ногу в стремя и легко взлетел в седло. Глядя, как король смеется и шутит с придворными, как он крепок и силен, трудно было поверить, что ему уже почти семьдесят лет.

Прохаживаясь по краю гудящего, как улей, двора, чтобы не запачкать в грязи обувь, Аделиза обратила внимание на группку людей, беседующих в ожидании своих конюхов. При виде их склоненных друг к другу фигур ей стало тревожно, хотя она не могла бы объяснить почему. Среди них был Гуго Биго, лорд Фрамлингем: невысокий мужчина, такой же забияка, как терьер, только и ищущий, с кем бы сцепиться во дворе. Аделиза ему не доверяла и знала, что Генрих не спускает с Биго глаз. Рядом с ним стоял Уильям Мартел, один из дворецких Генриха, а также Галеран де Мелан. Последний с заметным интересом прислушивался к тому, что говорят его собеседники, и это было странно. У них хоть и много общего, все же вкусы Мелана более утонченны. Ее тревога всколыхнулась с новой силой, и опять Аделиза не понимала, что было тому причиной.

Взгляды Аделизы и Мартела встретились. Он поклонился ей, и когда она опустила в ответ голову, остальные тоже обернулись, выразили свое почтение и разошлись по разным углам двора.

Последующие несколько дней Аделиза провела в сборах, готовясь пересечь море на пути в Англию.

Провожая Генриха на охоту, она предложила, чтобы супруг отдал дочери хотя бы один из спорных замков в знак добрых намерений. Ответом ей было раздраженное ворчание: король не нуждается в ее советах о том, как править своими владениями.

Однако чуть позже она услышала, как Генрих обсуждает ее предложение со старшим сыном, но, конечно, Роберту он подал эту идею как собственную. Само собой, в ответ на такой жест король будет ждать от Жоффруа встречных уступок и прекращения военных действий, но, по крайней мере, это стало бы первым шагом. И тогда, если Матильда и Жоффруа примут оливковую ветвь и перестанут чинить Генриху неприятности, можно будет рассчитывать на мирное Рождество в Англии.

Аделиза села у оконного проема, чтобы составить письмо Матильде: посоветовать ей быть тактичной и дружелюбной с отцом и расспросить о том, как растут маленькие Генрих и Жоффруа. Для обоих мальчиков она вышила по платьицу, усердно корпя над крошечными стежками в дневные часы, когда было достаточно света. Но шить наряды для детей другой женщины – горький труд, который испепеляет душу неутоленным желанием.

Обмакивая перо в чернила, она мимоходом направила взгляд за открытое окно и увидела, как в ворота на всем скаку въехал всадник и соскочил на землю прежде, чем остановилась его лошадь. В широкоплечей фигуре она узнала Вилла Д’Обиньи. Тот бросился к дому в такой спешке, что Аделизе оставалось только теряться в догадках. Ее сердце вдруг затрепетало, и она, кликнув Юлиану, оставила письмо и заторопилась в холл.

Вилл стоял у огня и вертел в руках шляпу мелкими движениями пальцев, словно перебирал четки в церкви. Его спутанные темные кудри, похоже, давно не видели гребня, а одежда была заляпана грязью. Взгляд его больших карих глаз не оставлял надежды на хорошие новости.

– Госпожа, – обратился он к вошедшей Аделизе и опустился на колено.

Королева подняла его жестом и попросила слугу принести вина.

– Ваше сообщение может подождать, пока вы не смочите горло, – сказала она и похвалила себя за самообладание: ведь уже было ясно, что ее нынешней жизни вот-вот настанет конец.

Аделиза проследила за тем, как Д’Обиньи взял предложенную чашу и с жадностью выпил.

– Большое спасибо, госпожа. – Он отдал чашу слуге и вопросительно огляделся. – Может, будет лучше, если сначала я поведаю все вам одной.

Она велела всем, включая Юлиану, отойти.

– Что же?

– Госпожа, приготовьтесь услышать печальную новость. Пять дней назад король слег с дурнотой и лихорадкой. Мы думали, это всего лишь последствия плотного ужина, но ему становилось все хуже, и сегодня утром он воссоединился со Святым Отцом нашим на небесах. Я вызвался оповестить вас, хотя скорблю всем сердцем оттого, что мои слова причиняют вам горе.

Аделиза смотрела на него, не веря тому, что слышит. Вдруг почему-то стало нечем дышать. Она открыла рот, чтобы переспросить или возразить, но не издала ни звука. В глазах у нее потемнело, все поплыло.

– Госпожа! – раздался рядом его голос, и сильные руки подхватили ее, остановили падение.

Вильгельм крикнул слуг и перенес ее на скамью у огня, там королевой занялась подоспевшая Юлиана. Аделиза поняла, что снова дышит, потому что в носу защипало от вони горелых перьев. Она пыталась пить из чашки горячее, подслащенное медом вино, принесенное служанкой, но не могла – так сильно дрожала. Так не пойдет, сказала она себе. Так дело не пойдет.

– Госпожа, я послал за вашим священником, – сообщил Вилл.

Она кивнула, едва удерживаясь на краю сознания.

– Повторите еще раз. Я не могу поверить… Он заболел, так вы сказали?

– Да, миледи. Поздно вечером, когда мы вернулись с охоты. После обильного ужина… В тот день мы все хорошо поели, особенно милорд. Подавали миног, его любимое блюдо. Должно быть, королю попалась испорченная рыбина, потому что к ночи у него началась рвота и лихорадка. Его лекарь сказал, что от миног ему всегда бывало плохо…

– От них у него отрыжка, – отозвалась Аделиза. – Но ничего серьезнее несварения не случалось.

– Его состояние ухудшалось, и потом стало понятно, что жизнь короля в руках Господа, который избрал взять его к себе. Ничего нельзя было поделать.

У Аделизы к горлу подкатил комок тошноты. Зажав рот рукой, она убежала в уборную, встроенную в толщу стены, и там ее долго, безудержно рвало.

– Госпожа, вам лучше? – Юлиана придерживала ее за талию.

Аделиза кивнула.

– Перьев больше не надо, – выговорила она. Генрих мертв. Из нее как будто вырвали кусок живой плоти. – Меня не было с ним рядом. Он умер, а меня там не было.

– Госпожа…

Она замотала головой и потом, разгладив платье и освежив рот вином, вернулась в холл.

Вильгельм Д’Обиньи сидел на скамье напротив очага, спиной ко входу, и задумчиво ерошил рукой спутанные кудри. Аделизе нужно было узнать еще кое-что, но не здесь.

– Проводите его в мои покои, – велела она Юлиане, – я поговорю с ним там.

Аделиза уселась под оконным проемом, откуда еще лился прозрачный свет дня, и сложила ладони на коленях под густым мехом мантии. Следом в комнату ввели Вилла Д’Обиньи. Он в нерешительности остановился у двери, потом откашлялся, поднял плечи, подошел к ней и с видом человека, которому предстоит тяжелая обязанность, опять преклонил колено.

Она попросила его встать и занять место по другую сторону окна.

– Сочувствую вашему горю, госпожа.

– Я должна была быть рядом с ним, – сказала она.

– Вы ничего не смогли бы сделать, и за ним хорошо ухаживали. Он пожелал, чтобы его похоронили в Рединге, и те графы, что были при нем в тот момент, поклялись сопровождать его тело и не разъезжаться до тех пор, пока не исполнят его последнюю волю. Сначала его повезут в Руан.

– Графиню Анжуйскую известили?

– Думаю, да, госпожа. – Он отвернулся к окну с напряженным лицом, потом снова направил взгляд на Аделизу.

– Госпожа… король не назвал графиню Анжуйскую своей преемницей.

Аделиза воззрилась на него в полном недоумении:

– Кого же тогда он назвал?

– Не знаю, госпожа. Мне известно только то, что сообщил Гуго Биго: мол, король освободил своих баронов от присяги, данной графине и ее сыну.

– Гуго Биго? – Аделиза поежилась. – Разве король стал бы говорить ему такое? Биго всего лишь придворный, не из числа доверенных лиц. Если мой супруг собирался сделать столь серьезный шаг, пусть даже в преддверии смерти, то позвал бы священника и свидетелей, например графа Глостерского.

Лицо Вилла заалело.

– При короле по очереди находились разные люди. На советах ваш супруг не раз упоминал, что граф и графиня Анжу сильно разгневали его и что он меняет планы на будущее.

– Но он не говорил, что это за планы?

Вилл покачал головой:

– Многие желали бы услышать, что граф Анжу не будет принимать никакого участия в управлении Нормандией и Англией, и, по-моему, король пытался успокоить их. Не знаю, чего он на самом деле хотел.

Аделиза кусала нижнюю губу. Да, этого никто не знал, кроме самого Генриха. Ее не покидало ощущение, что она падает в бездонную черную яму.

– Что теперь будет? Кто подхватит бразды правления?

– Не знаю, госпожа. Когда я выехал, собирался совет, чтобы обсудить, что делать и насколько можно доверять словам Гуго Биго.

У Аделизы перехватило горло. Гуго Биго и родную мать продаст, всем это известно. То есть совет должен решить: либо сделать вид, что его слова – правда, и отменить обет, принесенный Матильде и маленькому Генриху, либо остаться верными данной клятве.

Но если ее супруг не назвал на смертном одре своего преемника, то последствия будут страшные. Слетится целый рой стервятников в надежде урвать кусок.

– Вы ничего не видели и не слышали?

Вильгельм чувствовал себя неловко, однако не отвел глаз.

– Нет, госпожа… Но когда я уезжал, то заметил, что Уильям Мартел тоже собирается в путь и вряд ли целью его путешествия был Анжу. А более этого мне нечего вам сказать.

Мысленным взором Аделиза увидела Уильяма Мартела верхом на скачущей лошади. Наверняка он поехал в Булонь. К своему близкому другу и покровителю Стефану Блуаскому, графу Мортену. Куда еще ему мчаться столь поспешно? Нужно написать Матильде, предупредить ее. Но что, если Генрих действительно вычеркнул дочь из своих планов и Гуго Биго говорит правду?

Боже праведный, едва оставшись без короля, они уже мечутся, как потерявшее руль судно.

Ее опять замутило. Никогда ей не держать в руках ребенка от Генриха. Никогда больше не сидеть на троне с ним рядом.

Она вдова, королева без короля, лишенная трона.

Одним махом эта часть ее жизни закончилась. Ей хотелось забиться в темный угол и предаться скорби, но Аделиза знала, что не может так сделать. Надо было в последний раз позаботиться о Генрихе: устроить подобающие похороны, помолиться за упокой его души. И конечно же, ее роль миротворца сейчас важна, как никогда, даже если остальные ее обязанности отпали. Да, вот на этом она и сосредоточится.

– Я признательна вам за то, что вы так быстро привезли эту новость, – сказала она. – Отдохните с дороги и просите у моих лакеев все, что нужно, а меня прошу извинить – мне необходимо сделать распоряжения, написать письма, облачиться в траур.

– Конечно. – Он встал и поклонился. – Если я могу как-то помочь, только скажите.

– Благодарю вас, – ответила Аделиза, зная, что никто ей не поможет.

Глава 21

Ле-Ман, декабрь 1135 года

Матильда закрыла глаза и отдалась восхитительным ощущениям. Она принимала ножную ванну в теплой душистой воде. После долгих часов, посвященных работе над церковными пожалованиями и хартиями, она решила сделать небольшой перерыв, но оставалось еще много дел. Да и Жоффруа хотел поговорить с ней о Нормандии, где он продолжал оказывать поддержку мятежникам, хотя в последнее время менее активно.

На прошлой неделе до них дошел слух, будто ее отец решил отдать им один из замков, что были частью ее приданого, но Матильда поверит этому не раньше, чем в ее руке окажется ключ от крепостных ворот.

Эмма расчесывала длинные темные волосы Матильды. Время от времени она смачивала гребень в настое мускатного ореха и розовой воды, наполняя воздух упоительным ароматом. Неподалеку о чем-то рассказывал няне Генрих. Для своего возраста он обладал очень большим запасом слов, уже давали о себе знать пытливый ум и несгибаемый характер. Не получая того, чего хотел, ребенок закатывал умопомрачительные истерики, и тогда его не могли успокоить – нужно было дать ему накричаться, и потом он, измученный, засыпал. Лекари предполагали, что причина этих вспышек – неуравновешенный темперамент, признак которого – ярко-рыжие волосы, но ничего дельного не предлагали. Таков уж Генрих. А между истериками он был веселым, общительным ребенком и впитывал знания, как губка. От деда-короля мальчик унаследовал крепкое сложение, выносливость и неистощимую энергию. Матильда предвидела, что, когда придет время учебы, удержать сына за уроками можно будет только строгостью.

Младший брат Генриха был поспокойнее, хотя и за ним приходилось неустанно следить с тех пор, как он научился ходить. Матильда заметила, что в этом месяце ее регулы задерживаются, но еще рано говорить о третьей беременности. Она страстно надеялась, что все обойдется, однако надежда была слабой: грудь у нее набухла и стала чувствительной, а от вкуса медовухи мутило.

За дверью послышались торопливые шаги, и почти в тот же миг в покои вбежал ее младший единокровный брат Рейнальд.

От неожиданности Матильда резко выпрямилась и нечаянно выбила из рук камеристки миску с душистой водой. Благоухающая жидкость расплескалась по всей комнате.

Рейнальда с ног до головы покрывала грязь зимних дорог, а лицо раскраснелось от быстрой езды. Матильда поднялась навстречу ему с распущенными по спине волосами. На ней была только сорочка, и она набросила мантию, прикрываясь.

– В чем дело? – требовательно спросила она.

В последний раз они с братом виделись в Руане, где он беззаботно жил рыцарем в свите Роберта. Раз Рейнальд бросил тамошнюю привольную жизнь, значит случилось что-то серьезное.

Под багрянцем обветренных щек Рейнальд был серым от истощения. Он преклонил колени.

– Сестра, мне жаль, но я принес вам печальные вести. Наш отец скончался от внезапной болезни, пока отдыхал в охотничьем доме. – Рейнальд стянул со среднего пальца левой руки перстень и протянул его Матильде.

Она смотрела на крупный синий сапфир, который отец очень ценил, не в силах справиться с дыханием: она то могла дышать, то забывала, как это делается. Ноги у нее подкосились, и к ней бросились служанки, но Матильда заставила себя встать прямо, оттолкнула от себя всех, отказалась от вина, отказалась сесть.

– Рассказывайте, – проговорила она.

Рейнальд поделился всем, что знал, но знал он немногое, потому как находился на периферии событий, несмотря на родство с королем. Тем не менее Матильда удостоверилась в том, что отец ее мертв, а предатели утверждают, будто перед смертью он освободил их от клятвы, данной дочери и ее сыну. Но куда более показательным был тот факт, что новость о кончине короля принес Рейнальд, а не делегация придворных, предлагающих ей корону Англии и герцогский трон Нормандии. Это еще могло произойти, однако пока развитие событий не сулит ничего хорошего. Все, чем она располагает, сводится к отцовскому перстню, а это не более чем безделушка.

– Почему за мной не послали, когда он только заболел? – спросила она.

Рейнальд развел руками.

– Поначалу мы думали, что он быстро оправится… а потом – даже не знаю. – С пристыженным видом брат опустил глаза.

– Зато я знаю.

Ею овладело гневное презрение. Сборищу мужчин, рвущихся к власти, права женщины и малолетнего принца, живущих в Анжу, кажутся незначительными и далекими. Отвернувшись от Рейнальда, Матильда заходила по комнате. Она пыталась думать, но ее ум превратился в лабиринт, где за каждым поворотом оказывался тупик.

– Есть еще кое-что, – добавил несчастный Рейнальд. – После смерти нашего отца не прошло и часа, когда Уильям Мартел покинул двор на быстром скакуне.

Матильда остановилась. На мгновение даже лабиринт в ее мозгу исчез – осталась лишь звенящая пустота. Она сжала в ладони массивный перстень.

– Сестра? – окликнул ее Рейнальд.

Сознание возвращалось словно солнце, выныривающее из-за тучи и заливающее все вокруг ослепительной ясностью.

– Где Стефан? – резко повернулась Матильда к брату.

Ответ она уже знала. Лишь короткий морской переход отделяет порт Виссан в Булони от Англии.

Рейнальд несмело предположил:

– Наверное, Мартел повез новость графу Тибо.

Матильда чуть не вышла из себя.

– Вы действительно так думаете? Позвольте задать вам другой вопрос. Где епископ Винчестерский? Где епископ Солсберийский? Где казна нашего отца?

Ее брат даже попятился.

– Этого не может быть.

– Не может быть? – воскликнула Матильда. – Не может быть ничего другого!

Ее первым порывом было собрать вещи и поскакать прямо в Руан, но она понимала: сначала необходимо все продумать. Если Стефан опередил всех в гонке за Англию, то ей придется создать прочный фундамент для своих дальнейших действий. Необходимо заняться организацией и подготовкой. Она должна выяснить, кто на ее стороне и какими силами она располагает.

– Прежде всего я хочу узнать, что происходит. И обезопасить то, что у меня еще не отняли. Раз Стефан претендует на Англию, остается Нормандия, не так ли? – Повернувшись, она подошла к Генриху и взяла его на руки. – Мой сын – законный наследник Англии и Нормандии, ему клялись в верности, в нем течет королевская кровь. Отец не стал бы лишать наследства родного внука. Я никому не позволю отобрать у моего сына то, что принадлежит ему по праву. Никому! – И она яростно воззрилась на Рейнальда.

– Никому! – громко повторил Генрих.

Рейнальд сделал шаг вперед и опустился на одно колено:

– Я буду верно служить вам.

Матильда положила свободную руку ему на плечо:

– Я сделаю вас графом, когда стану королевой. В этом я клянусь вам, но сейчас вынуждена просить о милости.

– Скажите, что вам нужно, – ответил он, горя рвением, раскаянием и молодостью.

– Мне нужно, чтобы вы вернулись в Руан, – сказала Матильда и объяснила зачем.

Жоффруа посадил Генриха на колено и стал качать его вверх и вниз.

– Я скачу! – верещал Генрих. – Скачу на лошади.

– Мы должны занять Домфрон, Монтобан, Эгзем и Аржантан сейчас, немедленно, – сказал Жоффруа. – Нельзя терять ни минуты.

От усталости у Матильды кружилась голова, но она не могла прилечь и отдохнуть. Еще не написаны письма, не собраны сторонники, не составлены списки, не разработаны стратегии, не уложены вещи в дорогу.

Рейнальд уже уехал исполнять поручение, взяв самого спорого жеребца в графских конюшнях.

– Согласна, – сказала она мужу, – но что, если они откажутся открывать нам ворота?

Жоффруа отвлекся, чтобы еще покачать Генриха, и когда тот опять засмеялся, ответил на вопрос Матильды:

– Они признют вас, потому что слишком близки к границам Анжу, а им не нужна враждебная армия у них под стенами. У вас отцовский перстень, и если мы будем действовать быстро, наши враги не успеют послать коннетаблям предупреждение. За все четыре замка отвечает Варрин Альгасон, а он всегда был расположен к нам.

Матильда заставила себя сосредоточиться. Жоффруа говорил дело.

Бывали моменты, когда она ненавидела его всеми фибрами души, но с годами он стал искусным военачальником и хитроумным стратегом. То, что случилось у смертного одра Генриха, ужаснуло его не меньше, чем Матильду, но ничего удивительного в этом он не увидел.

– Всегда было понятно, что дом Блуа строит планы, – произнес Жоффруа. – И другие бароны тоже. Сейчас интриг вокруг нас будет больше, чем хрящей в супе осажденной крепости.

– Отец не мог освободить баронов от клятвы, которую заставил принести трижды, – сказала она с темными от гнева глазами.

– Это ничего не меняет. Лорды Нормандии и Англии решили поддержать эту ложь.

– В Аржантан должны поехать только я и Генрих. – (Жоффруа изогнул рыжую бровь.) – Я их госпожа. Если я прибуду к воротам с анжуйской армией, о чем это будет говорить? Вы с войсками подойдете следом, но только после того, как замок подтвердит свою преданность мне. Так будет лучше всего. – Она приготовилась спорить, но Жоффруа не торопился возражать и обдумывал ее слова.

– Вы правы, – наконец признал он. – И нам нет смысла держаться вместе, когда по отдельности мы успеем сделать больше. Вы добивайтесь от Аржантана, Монтобана, Домфрона и Эгзема присяги на верность. Я доеду с вами до Алансона, а оттуда сверну к Майену, чтобы договориться с лордом Юэлем о поддержке, и догоню вас позднее. – Он направил на нее взгляд сине-зеленых глаз. – У нас с вами много серьезных разногласий, однако наша общая цель поднимает нас выше ссор. Если мы хотим, чтобы наш сын правил Нормандией и Англией, то должны добыть их для него.

Матильда ответила ему жестко:

– Сначала ими править буду я.

В голосе Жоффруа зазвучало раздражение.

– Как угодно, но сперва нужно завоевать их, а без моей помощи это невозможно. Если же вы действительно станете править Англией и Нормандией, то вам понадобится надежный и способный представитель, ведь вы не сможете оказаться во всех местах сразу. Нормандия не королевство, а всего лишь герцогство, но она ключ ко всему остальному. – Он махнул рукой на скамью рядом с ним. – Господи, да сядьте же, пока усталость не свалила вас с ног. До утра вы уже ничего больше не сделаете.

Она осталась стоять.

– Сделаю, – возразила Матильда. – Я должна помолиться за упокой души отца.

Жоффруа скривил губы:

– Душе вашего отца понадобится немало молитв, но от вас не будет никому пользы, если вы не отдохнете.

Не отвечая, Матильда повернулась и пошла в дворцовую церковь. Жоффруа, конечно, прав, но она упряма, и помолиться за отца – ее святой долг. Декабрьская ночь была студеной, и Матильду передернула дрожь, когда она упала ниц перед алтарем. Единственным источником тепла в церкви были свечи, горящие перед иконами и в подсвечниках, и ее дыхание поднималось облачками белого пара. Поблескивали отраженным пламенем золотое распятие на алтаре и эмалевый триптих с изображением Мадонны с Младенцем. Колени мерзли на каменных плитах пола, в желудке тянуло от голода – у Матильды с утра не было и минуты на еду.

– Почему? – спросила она. – Почему, отец мой? Неужели вы освободили лордов от принесенной клятвы? Вы хотели видеть меня королевой или все это было лишь игрой, чтобы удержать нас на коротком поводке?

Она вспомнила, как он держал на руках Генриха, как горделиво улыбался, как называл внука маленьким королем, хотя по глазам его было видно, что никого он королем, кроме себя, не считает. Теперь отец больше не король в мире живых, а всего лишь голая душа на том свете. Бразды правления выпали из его кулака, а тем, кто захочет занять его место в седле и удержаться, придется драться не на жизнь, а на смерть.

У Матильды теснило в груди, болело сердце, но она сдержала слезы, потому что слезы – признак слабости, а в ее броне не должно быть подобных трещин. Ей предстоит борьба за королевство и герцогство. Раскинув руки, распластав тело, она молила Господа и Его пресвятую мать ниспослать ей силу, чтобы довести эту борьбу до конца.

К тому времени, когда вдали показались башни Аржантана, Матильда едва держалась на лошади. Десять дней назад она заподозрила, что снова понесла, теперь же уверилась в этом: непрекращающаяся тошнота и слабость не оставляли сомнений. А она не могла позволить себе ни часа недомогания: необходимо закрепить за собой Южную Нормандию и доказать, что она, Матильда, являет собой силу, с которой нужно считаться, потому что если замки отвергнут ее, то отвергнут и Генриха, и всех ее потомков.

Жоффруа сопроводил ее до Алансона, а потом поехал на восток, чтобы заручиться поддержкой Юэля де Майенна, но начала выделил супруге эскорт из хорошо вооруженных рыцарей и сержантов. Однако ни с сопротивлением, ни с враждебностью она не сталкивалась. Встречные путники вели себя настороженно, крестьяне держались на расстоянии, владельцы поместий и небольших замков подъезжали, чтобы выразить почтение и заверить Матильду в своей преданности, и это обнадеживало.

Под крепостными стенами она отбросила все опасения и выпрямила спину. Аржантан принадлежит ей по праву. Она приехала не как проситель, а как госпожа.

Должно быть, слухи опередили ее, потому что ворота стояли открытыми настежь, и навстречу ей выехала кавалькада рыцарей со знаменами. Возглавлял их маршал по имени Варрин Альгасон, мужчина средних лет с суровым лицом и такой же крепкий, как его коренастый жеребец.

– Госпожа, добро пожаловать.

Спешившись, Альгасон опустился на колено. Звеня кольчугой и оружием, его примеру последовали рыцари. В протянутой руке маршала лежали ключи от замка.

Матильда попросила его встать и приблизиться к ней, а потом наклонилась в седле, чтобы одарить его поцелуем мира и принять ключи.

– Какие новости?

Альгасон покачал головой:

– Из Руана ничего не было, помимо известия о кончине короля.

Она промолчала, решив отложить все разговоры на потом. Ее проводили в крепость, в хорошо обставленные покои. Служанки раздобыли теплой воды, чтобы она ополоснула руки и лицо после долгой дороги, а Альгасон распорядился принести вина и печенья.