Хозяйка Англии Чедвик Элизабет

Глава 24

Нормандия, май 1137 года

Вилл Д’Обиньи дал женщине монетку в обмен на небольшую стопку выстиранных рубашек и брэ, которую она положила на его походный сундук. Пижоном он не был, но чистое белье любил, и после того, как на новом месте расставлен шатер и накормлены лошади, первым делом искал хорошую прачку.

– С ними прям с ног сбилась, – бормотала женщина, пряча серебряный пенни в кошель у пояса. – Эти фламандцы думают, будто рубашку постирать и высушить – это так же быстро, как поджарить хлеб на огне. – Шевельнув дородными плечами и наскоро опустившись в запоздалом реверансе, она потопала прочь из его шатра.

Вилл усмехнулся. Оставив оруженосца убирать свежие рубашки на место, он вслед за женщиной вышел в яркое летнее утро и посмотрел на жужжащий как улей лагерь. В марте король пересек пролив между Англией и Нормандией с целью закрепить свои права в провинции и договориться с королем Франции Людовиком. Изначально планировалось двинуться маршем на замки императрицы и выжать ее оттуда, однако это намерение не осуществилось, потому что в границы герцогства вторгся Жоффруа Анжуйский и опустошал селение за селением. Он разрушил Базош-о-Улм и стер с лица земли городскую церковь, где укрывались местные жители. Вильгельм Ипрский, капитан королевских наемников, пытался сойтись с Жоффруа в открытом бою, да только нормандские сеньоры Стефана не желали подчиняться незаконнорожденному фламандскому наемнику с темным прошлым. В лагере царило напряжение и не слишком скрываемое недовольство.

Вилл старался вести себя тихо и держаться подальше от любых проблем, насколько это было возможно. Воинскими талантами Ипра он восхищался, хотя ему не нравилось, что основу армии Стефана составляют не англичане, а фламандцы. Но самого Ипра в лагере сейчас не было – уехал патрулировать округи почти сутки назад.

Стефан готовился пойти в Лизьё и заставить Жоффруа сразиться. В то же время он вел переговоры с различными нормандскими сеньорами и пытался заручиться их поддержкой. Днем ранее Вилл подавал вино Ротру де Мортаню, который согласился на условия Стефана. Сегодня Стефан ждал сеньоров Танкарвиля и Эгля.

Возле лагерного костра Вилл взял хлеб, разломил его и сунул внутрь толстый кусок бекона, поджаренный его поваром в огромной сковороде. С аппетитом жуя, он отправился посмотреть на своих лошадей.

Форсилез, его пегий боевой конь, качнул головой и дохнул на хозяина теплым, пахнущим сеном воздухом. Вилл скормил ему горбушку и провел рукой по крепкой черно-белой спине. Пока жеребец не теряет форму, несмотря на три месяца в походных условиях, и Вилл был доволен его выносливостью.

Раздался топот копыт, и Вилл обернулся – как раз вовремя, чтобы увидеть, как промчался мимо Вильгельм Ипрский со свитой. Капитан наемников был мрачен. Случилось что-то плохое, это точно. Проглотив остатки завтрака, Вилл заторопился к шатру Стефана, где его и так уже ждали.

Говоря со Стефаном, Ипр сдерживал ярость, и от этого она казалась еще более неистовой.

– Он знал! – рычал наемник. – Роберт Глостерский знал о ловушке, которую я расставил для него. Сколько нормандцев в нашем лагере работают на него, а не на нас? – Он бросил испепеляющий взгляд на Вилла, который наполнял кувшины вином к скорой встрече с Эглем и де Танкарвилем.

Вилл обернулся к Стефану:

– Сир, вы хотите, чтобы я ушел?

Стефан отрицательно мотнул головой:

– Я верю в твою сдержанность, Вилл. Не думаю, что это ты собираешь здесь сведения для графа Глостера или графа Анжу.

– Но кто-то же собирает! – воскликнул Ипр. – Потому что сукин сын внезапно развернулся и пошел прочь от того места, где, как мне известно, он должен был встретиться с посланцем Жоффруа Анжуйского. Мои осведомители – надежные люди.

Вилл заметил:

– Я и не знал, что милорд Глостер нам враг.

Ипр скривил губы:

– Он, конечно, принес присягу нашему королю, но на самом деле Глостер всего лишь тянет время в ожидании, когда сможет примкнуть к другой стороне.

– А что насчет того посланца от графа? – спросил Стефан. – Он приехал к месту встречи?

– Мы не заметили его, нашли только следы копыт, сир. Анжуйцы неуловимы, как дым и тени, и шныряют, где хотят, а когда Глостер увидел мои войска, то сразу сбежал.

Вилл вернулся к своим кувшинам. Насколько он понял, Ипр убежден в том, что Роберт Глостерский передает секретные сведения анжуйцам и планирует перейти на их сторону. Может, так оно и есть, но раз Ипр не застал Роберта на месте преступления, то предпринять ничего нельзя. Зато неудавшаяся ловушка грозит серьезными последствиями, и Стефан с Ипром должны понимать, что вступили на опасный путь.

И эти последствия не заставили себя долго ждать. Два дня – с тех самых пор, как Ипр пытался застичь его за вероломными переговорами с врагами, – Роберт Глостерский не показывался при дворе. И лишь когда Стефан свертывал лагерь перед выходом на Лизьё, Роберт прибыл во главе своих рыцарей и был с радостью встречен нормандцами и англичанами, поскольку его любили и поскольку он был старшим сыном покойного короля. Вилл вместе с несколькими другими придворными, включая Ипра, был как раз при Стефане, когда в королевский шатер с суровым видом вошел Роберт.

Стефан немедленно встал со своего места, а Роберт опустился перед ним на колено.

– Сир, – коротко поздоровался он.

Король поцеловал его и поднял на ноги.

– Рад видеть тебя, – сказал он. – Нам с тобой нужно уладить одно недоразумение.

– О да, – ответил Роберт. – Я не допущу, чтобы за мной следила ваша фламандская шавка и мешала мое имя с грязью! Не допущу, чтобы на меня нападали, когда я еду по своим законным делам.

– С каких это пор встреча с анжуйскими шпионами называется законным делом? – шагнул вперед Ипр.

– Это переходит всякие границы! – оскалился Роберт. – Но вам неизвестно понятие чести, ведь вас изгнали из семьи за бесчестные поступки!

Ипр вспыхнул:

– Не говорите мне о границах, милорд. Вы сами так далеко зашли, что обратно уже никогда не найдете дороги.

– Тихо! – поднял руку Стефан. – Моим лордам не пристало пререкаться. Я сказал, что нам нужно уладить недоразумение, а не раздуть из него ссору.

– Тогда посадите своего пса на привязь и как следует отстегайте его, – прорычал Роберт. – Я не отрицаю того, что встречался с анжуйцами, но целью той встречи было не предательство, а разведка. Как у всякого военачальника, у меня есть осведомители, и я бы принес вам от них новые данные, если бы мне не помешал этот недоумок. А так у меня нет никаких сведений о том, что делает противник. Если Ипр действовал от своего имени, мне непонятно, почему пес сидит на месте хозяина, а если нет, то что мне думать о ваших мотивах, сир?

Стефан покраснел:

– Мои мотивы – обычная предусмотрительность. А что мне думать о твоих мотивах, когда ты не приходишь открыто и не сообщаешь о том, что намерен встречаться со шпионом из вражеского лагеря? Что мне должно прийти в голову в таком случае?

Глостер расправил плечи:

– Подобные встречи требуют осторожного подхода. Я рассудил, что будет надежнее держать все при себе до тех пор, пока не получу сведения. Но конечно, теперь у меня ничего нет. Я остался с пустыми руками, и не по своей вине.

– Вы собирались предать короля! – выпалил Ипр.

Глостер едва глянул в сторону наемника:

– У вас есть доказательства? Само собой, если бы ваша засада удалась, то вы приволокли бы мой труп королю и наплели бы лжи прямо над смертельной раной у меня между лопаток. – Он направил негодующий взгляд на Стефана. – Я принес вам присягу верности с тем условием, что вы будете править справедливо и честно. И где же эти справедливость и честность?

– А ты поклялся быть верным, – парировал Стефан.

– Разве я хоть в чем-то предал вас?

Стефан поднял руки:

– Нет-нет, но ты никак не пояснил своих намерений. Давай же отнесемся к этому как к досадному недоразумению, каковым и является происшедшее. Обещаю, этого не повторится, но ты в свою очередь будь добр, сообщай мне о своих планах, не делай из них тайны. И если никто не возражает, пусть между нами воцарится мир, потому что нам пора вести армию в бой.

Глостер кивнул в знак согласия:

– Хорошо, но больше я такого не потерплю.

Стефан приблизился к нему и одарил поцелуем примирения.

– Договорились, – удовлетворенно произнес король. – А теперь помирись и с Вильгельмом.

Лицо и шея Ипра налились кровью: казалось, что он давится невысказанными проклятьями. Глостер на секунду замер, а потом схватил фламандца за плечи. Мужчины обнялись в ритуале примирения, однако их вынужденное объятие было исполнено ненависти. Псов посадили на привязь, но намордников не надели.

Вилл решил держаться от них обоих подальше, чтобы его случайно не покусали. А в том, что дело дойдет до кровопролития, он не сомневался. Схватку всего лишь отложили.

А вот что правда, а что нет, он понятия не имел. У каждого была своя версия событий, и каждый подбрасывал ветки в свой костер, пока единственно нужное пламя угасало, забытое, в стороне.

Следуя своему решению, Вилл сторонился неприятностей, но лишь чуть более недели. Король разбил новый лагерь под Ливаро с намерением вернуть себе Лизьё и заставить Жоффруа Анжуйского принять бой. Вилл лично убедился в том, что его люди поставили палатки и накормили лошадей, после чего удалился в свой шатер.

Опустив за собой откидную дверь, он встал на колени перед маленьким походным алтарем и поблагодарил Бога за то, что тот даровал ему еще один день. Он просил у Господа защиты от зла и молил о прощении своих грехов. На алтаре стояла изящная миниатюрная шкатулка, которую подарила ему королева Аделиза в те дни, когда он сопровождал ее в поездках. Вилл поставил вещицу на широкую ладонь и провел большим пальцем по изысканной лазоревой эмали и серебряной инкрустации. Внутри лежало несколько кусочков бесценного ладана и крошечная серебряная ложечка с изображением Девы Марии на рукоятке. Д’Обиньи скупо расходовал ладан, возжигал его только по особым случаям – хотел сохранить ее подарок как можно дольше. Кроме того, ладан, поднесенный Младенцу Иисусу в Вифлееме, был очень дорогим товаром, который не следует растрачивать по пустякам. В дыме ладана – дыхание Бога и царей.

Он часто думал о королеве, когда молился. В его воображении образ «царицы небес» был неразрывно связан с воспоминанием об Аделизе, какой она была на торжественных церемониях: в короне, серебряном платье и голубой мантии. Такой она и осталась для него, хотя он знал, что сейчас вдовствующая королева скромно живет в Уилтоне, посвятив себя богоугодным делам. Вилл мечтал о том, чтобы по возвращении в Англию заехать к ней в Уилтон, выразить ей свое почтение.

Его меланхоличные размышления были грубо оборваны криками извне. Он поставил на место шкатулку с ладаном и поспешил выглянуть наружу, но не успел и шагу ступить, как в него врезался нормандский воин с залитым кровью лицом. Тут же на нормандца набросился фламандец и ударил его кулаком в уже разбитый нос. От столкновения и неожиданности Вилл оступился, но оправился, схватил фламандца за плечи и толкнул в сторону. Блеснул кинжал, и Вилла полоснула по ребрам боль. Второго удара он сумел избежать, поймал фламандца за запястье, резко вывернул ему руку и обезоружил. Несколько рыцарей Д’Обиньи, стоявшие в оцепенении, пришли в себя и бросились на помощь своему господину. Фламандца общими усилиями связали, но из ночной темноты возникли его товарищи, желая спасти его, а за ними погнались еще нормандцы – повсюду вспыхивали яростные драки. Вилл нырнул обратно в свой шатер, схватил щит и меч, нахлобучил шлем. В боку колотилась боль в такт биению сердца. Он не знал, насколько сильно кровотечение, однако на внешней стороне его гамбезона[2] пятно еще не проступило.

Выскочив наружу, Вилл собрал вокруг себя своих воинов и погнал без разбору и фламандцев, и нормандцев прочь со своей части лагеря.

Лязг оружия, вопли, стоны разорвали покой ночи. Галопом проскакали две сорвавшиеся с привязи лошади. На противоположном конце лагеря полыхал, объятый пламенем, большой круглый шатер нормандского сеньора Гуго де Гурне. Вилл подхватил кувшин воды от палатки своего повара и побежал тушить пожар. На ходу он приказал рыцарям тащить туда бочки с песком, заготовленным для чистки доспехов. Через лагерь промчались всадники, размахивая копьями и мечами: это личная охрана короля явилась наводить порядок и ловить зачинщиков.

– Сучье фламандское племя! – сплюнул нормандский рыцарь, который бок о бок с Виллом сбивал пламя с шатра де Гурне кожаной накидкой.

– Это они начали? – спросил запыхавшийся Вилл.

– Из-за провизии! – крикнул тот между взмахами накидкой. – Одного из этих ублюдков поймали, когда он тащил бочонок вина из наших припасов… Мол, они имеют право забирать у нас еду, потому что у нас есть запасы, а у них нет. А после прибежали его дружки… Не стоять же нам просто так, пока нас обкрадывают.

Рыцари Вилла стали забрасывать огонь песком, но было ясно, что шатер Гуго де Гурне не спасти. Оставалось только следить, чтобы пламя не перебросилось на соседние палатки. Де Гурне с черным от копоти лицом кипел от ярости, глядя на то, как догорает его стоянка.

– Я больше не потерплю такого поведения от фламандцев короля. С меня хватит! – прошипел он сквозь зубы и обернулся к одному из рыцарей. – Соберите то, что уцелело. Мы уезжаем. – И с этими словами де Гурне двинулся прочь.

– А как же осада Лизьё? – бросил ему вслед Вилл, прижимая ладонь к боку, где уже расползалось красное пятно.

– Плевать. – Де Гурне дернул плечом. – Пусть король ведет в поход фламандцев, раз он их так любит. Роберт Глостерский прав. Стефан все спускает им с рук, этим фламандцам никто не указ. На жалобы в совете король не обращает внимания, так, может, обратит внимание на то, что лагерь опустел. И вам советую: забирайте своих людей и уходите. – Он отвернулся, чтобы отдать распоряжения слугам и рыцарям.

Вилл добрел до своего жилища и велел позвать к себе лекаря. После ночной стычки раненых было много, и к тому времени, когда лекарь добрался до шатра Д’Обиньи, Вилл уже стянул с себя одежду и приложил к ране льняную тряпку. После тушения пожара у него осталось несколько сильных ожогов и обгоревшие брови. Лекарь прищелкивал языком, вдевая в иголку конский волос.

– Повезло вам, что лезвие скользнуло вдоль ребер, а не пошло вглубь, – заметил он, – а то были бы сейчас мертвецом. Много я сегодня таких повидал. Эх, сколько же людей зашьют в саваны из-за какой-то глупой драки, и еще больше тех, кого придется латать.

Когда лекарь приступил к работе, Вилл сжал кулаки и зажмурился.

– Не один де Гурне покинул лагерь, – продолжал костоправ, накладывая швы. – Я насчитал не меньше дюжины нормандских сеньоров, выезжающих со всем своим добром. Армия короля стала значительно слабее.

Вилл поморщился. Скорее всего, кого-то Стефан уговорит вернуться, но в любом случае теперь ни о каком нападении на Лизьё и речи быть не может. Слишком сильны разногласия, а разделенные не побеждают.

После ранения у Вилла началась лихорадка, а от попытки проехать верхом лопнуло несколько швов и возобновилось кровотечение, так что до самого выздоровления пришлось ему сидеть в лагере и смотреть, как дробится и распадается армия Стефана, словно накатившая на камень волна. Поход на Лизьё сначала отложили, а потом и вовсе отменили.

В тот день, когда рана Вилла зажила полностью, под флагом перемирия в лагерь въехал сам злодей – Жоффруа Анжуйский, и игра стала совсем иной.

Глава 25

Аржантан, июнь 1137 года

Не в силах сдержать бурлящую энергию, Жоффруа мерил шагами покои жены. В руке он держал кубок с вином. Матильда следила за ним настороженным взглядом: супруг, казалось, был крайне доволен собой, а она ему не доверяла. Он прибыл некоторое время назад, однако пока не сказал ни слова, предпочтя по возвращении домой прежде поздороваться с сыновьями и углубиться в хозяйственные мелочи.

– Что вы сделали? – спросила Матильда.

Жоффруа остановился и повернулся к ней. Ходил он, слегка припадая на одну ногу, после того ранения под Ле-Сапом.

– Это все, что может сказать мне любящая жена после разлуки?

– Я ожидала, что ваш поход продлится дольше. Или вы здесь, чтобы поведать о вашей полной победе над Стефаном и о том, что он бежал до самого Виссана?

Жоффруа пожал плечами:

– Примерно так и есть.

Вошел слуга с мягкими белыми полотенцами и лоханью горячей воды, в которой плавали розовые лепестки. Когда все было готово для умывания графа, Матильда шевельнула рукой, и слуга удалился.

Жоффруа сел на скамью у огня и вытянул ноги в сапогах.

– В самом деле?

Опустившись перед мужем на колени, Матильда принялась стаскивать с него сапоги из мягкой телячьей кожи, сшитые так мастерски, что стежков было почти не различить. Мыть ноги мужчины, вернувшегося с войны или с охоты, – долг жены, но Матильда ненавидела исполнять его для Жоффруа. Он это знал и не упускал случая лишний раз заставить ее сделать это.

– Не проще ли было послать с этой вестью гонца?

– Зачем, если я сам могу навестить Аржантан, увидеть вас и сыновей? Так я убью двух зайцев сразу, и со Стефаном я сделал то же самое. – Жоффруа чуть не вскрикнул, когда она взялась за ту ногу, которую пронзил кинжал. – Поосторожней!

– Не хнычьте.

Матильда направила на него взгляд, в котором на поверхности был лед, а в глубине полыхало пламя. Они давно уже не делили постель, но она по-прежнему испытывала к мужу сильное влечение. Ей хотелось расцарапать ему спину и увидеть красный бисер крови, горящий на его лопатках, словно рубины. В глазах Жоффруа отразились те же чувства. Она поспешила сосредоточиться на том, чтобы стянуть с него чулки и портянки, обмыть его ноги теплой водой. Подошву левой обезобразил лиловый шрам, и вся ступня отекла, поскольку Жоффруа полдня не вынимал ноги из стремян. Зато правая ступня с высоким сводом и белая как алебастр могла бы сойти за ангельскую.

– Стефан отступил, – сказал Жоффруа. – Распустил войска по домам и сам отправился в Англию. Его поход закончен, возможно – навсегда.

Матильда оторвалась от лохани и озадаченно посмотрела на мужа:

– Почему вы не преследуете его?

Он самодовольно улыбнулся:

– Потому что Стефан заплатил мне, чтобы в ближайшие три года я этого не делал. Примерно по две тысячи марок за год.

Негодование мгновенно пронзило всю ее сущность.

– Вы договорились о трехлетнем перемирии, не получив моего позволения?

– Оставьте этот тон, жена, – нахмурился Жоффруа. – Я знаю, что делаю.

– Не сомневаюсь, но вы не посоветовались со мной!

Он раздраженно фыркнул:

– Да не было у меня времени на то, чтобы советоваться, к тому же вы упрямее осла и не умеете договариваться, даже когда речь идет о вашей выгоде.

Матильда сунула мужу в руки полотенце – она больше не намерена прислуживать ему, что бы ни велел ей долг.

– И все равно переговоры должна была вести я! Так какие же у вас планы, господин мой муж? Подарите мне каплю вашей мудрости.

– Клянусь Господом на кресте, от вашего вида скиснет и парное молоко. Я расскажу вам, как только вы сбавите гонор и откроете уши.

Матильда не шевельнулась, чтобы забрать у Жоффруа полотенце, и ему пришлось нагнуться и самому вытереть ноги.

– Я слушаю, – напомнила она.

– Но услышите ли? – Он отбросил полотенце в сторону. – Стефан не в состоянии управлять своей армией. Нормандцы, может, и ненавидят меня, но его тоже не любят, а он ничего не сделал, чтобы умиротворить их. Вместо этого натравил на них своих фламандцев и позволил недовольству в войсках перерасти в раскол. Теперь Стефан не может доверять нормандцам на поле боя. В свою очередь и нормандцы не доверяют королю с тех пор, как люди Ипра напали на вашего брата. Я говорил с Робертом и привез письма от него, которые вам наверняка будут интересны. Заигрывания вашего брата со Стефаном исчерпали себя. К следующей весне Кан будет нашим. – Он поднял золотистую бровь. – Стефан думает, что сможет откупиться от неприятностей, но мы используем его деньги, чтобы купить оружие и людей. – Презрительная улыбка скользнула по его лицу. – Он сам оплатил свое крушение.

Все это было очень умно, как одеяние, скроенное и сшитое из идеально подогнанных кусков. В логике Жоффруа не нашлось ни одного слабого места, хотя от его самодовольного вида Матильду тошнило.

– Мой отец сколачивал казну всем на благо, а Стефан разбазаривает ее, будто она бездонная. Так и утечет богатство у него между пальцами.

– По крайней мере, оно льется в нашу сторону. У нас две тысячи марок. Ваш брат вот-вот откажется от своей присяги, а войско Стефана раздроблено и повернуло вспять. К следующему году у него будет еще меньше денег, чтобы подкармливать прихлебателей, тогда как мы станем более подготовленными и сильными. Перемирие – тогда лишь перемирие, когда обе стороны исполняют его условия. – Босой, он встал и провел пальцем по щеке Матильды. – Его дни на троне сочтены. Стефан еще не знает об этом, но ему достало сообразительности лишь однажды, когда он украл ваше наследство, и даже это сделали за него другие.

Жоффруа обхватил Матильду за талию и притянул к себе.

– Меня долго не было, – произнес он. – Вы скучали по мне?

Она пошла за ним к кровати. Ей не терпелось прочитать письма Роберта, но если о перемирии уже договорились, то никакой срочности не было.

– Как о выдернутом зубе.

Он мрачно рассмеялся:

– Любовь моя, вы не перестаете радовать меня.

В ее глазах сверкнул огонь вызова и страсти.

– Лжец, – заявила Матильда.

Вожделение она умела сдерживать и игнорировать, но только когда рядом не было Жоффруа. Стоило им оказаться вместе, как между ними вспыхивала искра. И это не любовь, а потребность, и чувство это было взаимно.

– Не больший, чем вы, – ответил он, увлекая ее на постель.

Глава 26

Фагглстоун, Беркшир, весна 1138 года

Аделиза смотрела, как могильщики закидывают землей гроб молодой женщины из лепрозория, умершей прошлым вечером. Усопшую звали Годиф, а отец ее в свое время был одним из лакеев Генриха.

Вдовствующая королева помолилась, раздала подаяние и оплатила заупокойную мессу. Стоя у могилы с монахинями и служителями лепрозория, она дрожала под меховой накидкой. Жизнь так коротка и полна страданий. Годиф была милым, кротким созданием, никогда не роптала на болезнь, изувечившую ее тело. Теперь несчастная в лучшем мире, иначе и быть не может. Аделиза потерла закоченевшие руки. Слезы выступили у нее на глазах. Она оплакивала Годиф. Оплакивала себя.

Когда могилу закопали, Аделиза вернулась в монастырь. Уже два года она провела здесь, поселившись в небольшом домике, который выстроили специально для нее. Монахини называли его домом королевы, и она не поправляла их. К скорби по Генриху примешивалась горечь от потери высокого положения и влияния, которое перешло теперь новой королеве – супруге Стефана. Новый монарх лишил вдову патронажа над Уолтхемским аббатством и назначил попечительницей свою жену, что глубоко задело Аделизу: Уолтхем, как и Уилтон, был делом всей ее жизни, но Стефан заявил, что патронаж над этим аббатством – прерогатива правящей королевы.

У Аделизы оставался замок Арундел и доход от Шрусбери, но ей больше не принадлежала обязанность и привилегия восседать на троне на торжественных церемониях, и ее не желали видеть при дворе. Да и сама она не стремилась туда, поскольку после Генриха там все изменилось. Исчезла его безграничная власть, а когда бразды правления не держит крепкая рука, то ничто не мешает различным партиям сеять вражду и подозрения.

Все, что с таким упорством создавал Генрих, теперь было разрушено и заменено чем-то менее жизнеспособным, менее честным. Деньги текли из казны, как кровь из вскрытой вены, и никто не пытался остановить поток. Напротив, каждый рвался утолить из него жажду наживы. По дворцовым коридорам заносчивым петухом расхаживал Галеран де Мелан. Генрих Винчестерский наряжался так, будто уже стал архиепископом Кентерберийским. Гуго Биго раздулся от собственной важности и ожидал, что Стефан продолжит осыпать его дарами и пожалует ему графский титул. Гуго не упускал случая прозрачно намекнуть на то, что именно ему довелось услышать последние слова старого короля, которыми тот освободил всех от клятвы на верность Матильде.

У нее в доме радушно горел очаг, и Мелизанда – родственница и камеристка – поставила под окном кувшин с весенними цветами. Едва уловимый аромат ладана витал в воздухе, смешиваясь с запахом свежей выпечки, исходящим от корзинки с маленькими буханками. Аделиза отдала накидку Юлиане, другой камеристке, и расправила платье. Приятно оказаться в своих личных покоях, и в то же время ее не покидало легкое чувство вины. В этих стенах жизнь текла ровная, спокойная и безмятежная, но иногда Аделизе казалось, будто она слабодушно укрылась здесь от трудностей.

Она подошла к букету и прикоснулась к лепесткам.

– Госпожа, у вас посетитель, – объявил ее камергер Ротард. – Господин Вильгельм Д’Обиньи в гостиной.

Аделиза удивилась, услышав его имя. Она и обрадовалась приезду Вилла, и насторожилась. В последний раз они виделись на похоронах Генриха, и она не представляла, что привело его к ней.

– Он объяснил, зачем приехал?

– Нет, госпожа, сказал только, что желает засвидетельствовать свое почтение.

– Так пригласите же его.

Ротард удалился. Стараясь подавить смятение и горя любопытством, Аделиза попросила Юлиану принести серебряные кубки из небольшого комода. Мелизанда взбила подушки на скамье перед очагом и подложила в огонь новое полено.

Как только Вилл Д’Обиньи вошел, комната наполнилась такой ядреной мужской энергией, что у Аделизы перехватило дыхание – слишком уж она привыкла к жизни среди монахинь.

– Госпожа, моя королева. – Сняв головной убор, он опустился на колено у ее ног и склонил голову. Его волосы остались такими, какими она их запомнила: массой темных, блестящих кудрей, густых и упругих.

– Это больше не мой титул, – возразила Аделиза и жестом велела ему встать, – но тем не менее благодарю вас за это обращение; с вашей стороны было галантно так назвать меня.

Он выпрямился:

– Госпожа, для меня вы всегда останетесь королевой.

Аделиза отступила немного, чтобы ей не приходилось запрокидывать голову, глядя на него. В лучах солнца, падающих через окно, хорошо был заметен коньячный оттенок его глаз и зеленоватые искры вокруг зрачков. И так же хорошо было видно, что он покраснел.

– Прошу вас, присядьте, – произнесла она и показала на скамью. – Не хотите ли вина?

Со смущенной улыбкой он сел.

– Это мне следовало наливать вам вино.

– Вовсе нет. Может, вы с отцом и были королевскими виночерпиями, но сейчас вы мой гость, и я очень рада вашему визиту. – Она протянула ему больший из двух кубков, но в его широкой ладони сосуд все равно казался маленьким. – Что привело вас в Уилтон?

Румянец Вилла запылал еще ярче.

– Я был в Винчестере с королем, а оттуда до Уилтона недалеко. Недавно один из сержантов моей семьи скончался от лепры, и я захотел пожертвовать немного денег какому-нибудь лепрозорию. К тому же в будущем я собираюсь основать свой лазарет для больных лепрой и был бы признателен вам за советы, как это лучше сделать.

– Неужели? – Его внимание согрело Аделизе душу. – Тогда мне нужно знать, какого размера вы будете строить лечебницу и кого собираетесь принимать туда – мужчин, женщин или и тех и других.

Они поговорили о деталях будущего заведения, и их беседа доставила Аделизе немало удовольствия. Этот предмет она могла обсуждать со знанием дела, и ей было лестно, что Вилл Д’Обиньи предпочел приехать к ней, а не искать совета у церковников. Когда они пили по второму кубку вина, она ему так и сказала.

Вилл уставился взглядом в колени.

– Мне нужно было мнение разумного человека, – признался он, – такого, которому я доверяю. И я хотел узнать, как вы поживаете.

– Как любезно с вашей стороны! – воскликнула она. – Как видите, я здорова. У меня есть все, что нужно, и я довольна, что могу исполнить долг перед Господом.

Он искоса глянул на нее:

– Но монахиней вы не станете?

– О, этого я не достойна. – Аделиза опустила ресницы. – Я жду от Господа знамения, чтобы Он показал, чего хочет от меня. – Она отставила кубок, понимая, что в любой миг может расплакаться и что выпила и сказала больше, чем следовало. – Вы не останетесь отужинать со мной?

Он покачал головой и поднялся со скамьи:

– Более я не стану обременять вас своим присутствием. И так уже утомил.

– Нет-нет, – торопливо заверила она Вилла. – Просто мне взгрустнулось, только и всего.

После этих ее слов Вилл чуть не провалился сквозь землю от охватившего его стыда.

– Простите, что испортил настроение.

Аделиза положила ладонь ему на рукав.

– Вам не за что извиняться. Было приятно побеседовать с вами. – Ради того, чтобы изгнать тревогу из его глаз, она сумела улыбнуться.

Д’Обиньи кашлянул, борясь со смущением.

– Вы не будете возражать, если я еще раз навещу вас?

– Буду рада, – ответила она вежливо, а на самом деле разрывалась между удовольствием от его просьбы и опаской.

Аделиза вышла проводить Вилла. Под стенами конюшни в вонючей луже из дождевой воды и фекалий играл маленький мальчуган лет пяти или шести в шерстяной котте ярко-синего цвета и коричневой шапке: он прыгал в лужу и выскакивал обратно, каждый раз поднимая кучу брызг и отчаянно визжа. Вилл хохотнул и сложил на груди руки.

– Не миновать сорванцу трепки, если мать поймает его в таком виде, – заметил он.

– Мы похоронили его мать перед самым вашим приездом, – ответила Аделиза. – Бедняжка жила в нашем лепрозории. А мальчик, должно быть, улизнул от няньки. Он быстрый, как угорь. – Она хлопнула в ладони. – Адам! – Ее тон не допускал возражений или промедления.

Мальчик обернулся на окрик, и тут же на его бледном личике отразилось раскаяние.

– Я просто хотел сломать небо на картинке, – протянул он тонким голосом.

– Только посмотри на себя! Где Хелла?

Ребенок выпятил нижнюю губу:

– Не знаю.

– Зачем ты хотел сломать небо? – поинтересовался Вилл.

– Потому что мне нужно заглянуть на небеса и снова увидеть мою маму, – объяснил мальчик. – А руками мне небо не разбить, потому что оно слишком высоко.

Аделиза издала сдавленный звук и отвернулась, зажав рот пальцами. Вилл присел на корточки перед мальчишкой, упершись ладонями в длинные мощные бедра.

– Но и ногами отраженное небо не разбить, дитя, – мягко произнес он. – Да ты и сам это знаешь, правда? – (Мальчик кивнул, кусая губы.) – Твоя мама хочет, чтобы ты скорбел о ней, как хороший сын, но разве она не захочет также, чтобы ты продолжал жить дальше и вырос большим, сильным мужчиной, который заботится о других людях?

Еще один кивок и застенчивый взгляд темно-синих глаз.

Вилл оглядел мальчика с ног до головы.