Штрафник-истребитель. «Искупить кровью!» Корчевский Юрий

Ехали долго, останавливаясь у каждого столба и пропуская воинские эшелоны.

По прибытии на небольшую станцию всех вывели из вагона и разделили по спискам. Группу, в которую попал Михаил, погрузили на полуторку и в сопровождении конвоя доставили на место. Куда – никто не говорил. Выгрузили, разрешили оправиться по нужде и загнали в барак.

Утром объявили подъем и построение. Все восемь человек построились в одну шеренгу. Перед строем появились капитан в летной форме и особист. Энкавэдэшник сверил наличие людей по списку, выкрикивая фамилии, и передал бумаги летчику. Капитан сделал шаг вперед.

– Граждане осужденные! Родина дала вам шанс кровью смыть позор преступлений, которые вы совершили. Я – капитан Федоров, командир группы «штрафников», эскадрилья которых приписана к тридцать второму истребительному авиаполку. Вы подчиняетесь непосредственно мне. Забудьте свои прежние звания и награды. «Кубари» и «шпалы», у кого они еще остались на петлицах, снять. Отныне вы все – рядовые красноармейцы и подчиняетесь распорядку боевой работы полка. Личное оружие – запрещено, выход за пределы расположения эскадрильи приравнивается к побегу. За побег, трусость в бою, невыполнение боевого приказа – расстрел. Личные победы в воздушных боях не засчитываются. Вопросы?

– На чем летать будем?

– Хороший вопрос. На «Як-1», как и все летчики полка. Разойдись!

Ошарашенные услышанным, штрафники потянулись назад, в барак – снимать с петлиц знаки различия. Вид у всех был нестроевой: ремней нет, оружия нет, знаки различия сняты. Не военнослужащие, а группа дезертиров каких-то.

Сидевший на нарах рядом с Михаилом летчик снимал «шпалы». Михаил сразу же избавился от «кубарей» – долго ли снять по одному кубику с петлицы.

– Вы откуда, товарищ? – спросил Михаил сидящего рядом летчика.

– Мы теперь все граждане, а не товарищи, – буркнул в ответ штрафник.

– Не собачьтесь, – сказал с соседних нар штрафник, снявший с петлиц по три «кубаря» – он был старшим лейтенантом. – Мы теперь все в равном положении – что лейтенанты, что майоры. Просто красноармейцы. И в бою должны прикрывать друг друга, чтобы не быть сбитым. Только представьте – ваш самолет подбит над немецкой территорией. Выпрыгнули вы с парашютом или сели – не принципиально. Вопрос в другом: в эскадрилье могут посчитать, что вы к немцам переметнулись. А чего еще от штрафников ждать? И застрелиться в таком случае нечем будет, поскольку личное оружие нам не положено.

Штрафники притихли. Каждый осмысливал услышанное. Перспектива быть сбитым над занятой немцами территорией ужасала. И не столько собственной гибелью – свыклись на фронте с мыслью, что косая рядом ходит, и даже не пленом. Страшно было от одной мысли, что сочтут перебежчиком, предателем, по своей воле приземлившимся у немцев. Тогда и на самом пятно позорное, несмываемое будет, и родственников репрессируют.

В наступившей тишине бывший батальонный комиссар, споровший с рукава красную суконную звезду, сказал:

– При каждом фронте созданы по три штрафные эскадрильи – бомбардировочной, истребителей и штурмовиков.

Чуть помолчав, он добавил:

– Я сам приказ Сталина читал – в политотделе армии. Опытных летчиков не хватает, большие потери личного состава несем, потому отсидку в лагере заменили штрафными эскадрильями.

В бараке царила тишина. Все были угнетены услышанным и потому не сразу услышали, как вошел Федоров:

– Выходи строиться.

Летчики снова построились в неровную шеренгу.

– Сразу видно – летуны. Вольница, мать вашу! Даже построиться ровно не можете.

Пилоты подровняли строй.

– Сейчас пойдем получать шлемофоны и обмундирование – не в шинелях же вам летать. Налево!

На вещевом складе штрафники получили шлемофоны и ватники. Надев полученное, они построились. Видок у пилотов был еще тот. Кто-то проговорил:

– Да на высоте я в кирзовых сапогах и фуфайке в сосульку превращусь.

– Разговорчики в строю!

Каждый из штрафников был опытным пилотом, все имели на своем счету сбитые вражеские самолеты, и каждый понимал, что без унтов, меховой куртки или комбинезона на высоте более 2,5–3 тысячи метров делать нечего. За бортом минусовая температура, а кабины негерметичные, щелявые, сквозняк по ним гуляет.

– Напра-во! Шагом марш!

Летчики подошли к стоянкам самолетов. Там, потрепанные, с латками на крыльях и фюзеляжах, стояли истребители «Як-1»; возле них – механики, причем одеты они были так же, как и летчики, только вместо шлемофонов на головах были пилотки без звездочек. Стало быть, тоже штрафники.

– Красноармеец Хижняков, принимайте самолет.

Названный пилот выходил из шеренги и шел к истребителю.

– В тринадцать часов обед и сбор в казарме, – предупредил Федоров.

Всем пилотам показали их самолеты и стоянки. У Михаила механиком оказался молодой, разбитной парень. Звали его Павлом.

– Гражданин пилот, самолет к вылету готов! – доложил он Михаилу.

– Ты давно в эскадрилье?

– Третий день.

– Какие тут порядки?

– Как в лагере.

– Понятно. А за что сюда попал?

– По пьянке замполиту по морде дал.

– Нашел, кого бить.

– Пьяный же был, – вздохнул механик. – А вы?

– Тоже за драку. Двух уголовников, которые женщину грабили, насмерть забил.

– Здорово! А женщина-то что – не сказала разве, что вы ей на помощь пришли?

– Хуже – сама в милицию позвонила, что это я их…

– Вот сука!

– Ладно, хватит об этом. Сам виноват, в следующий раз мимо пройду. Ты про самолет расскажи.

– Чего рассказывать? Если честно – рухлядь. Фюзеляж и крылья – сами видите, мотор свой ресурс почти отработал. Пока работает вроде бы неплохо, но моточасы почти на исходе.

– Оружейник пулеметы и пушку проверял?

– Говорит – все в порядке, а там кто его знает.

– Облетать бы аэроплан.

– Да кто же вам даст? В обоих концах взлетной полосы – счетверенные зенитные установки «максимов» стоят. Они приказ имеют: коли вылет не по приказу – стрелять на поражение.

– Сурово!

– Я же сказал: порядки – как на зоне.

– Я там не был, потому – не знаю.

– И я не был. Дружбан рассказывал – он еще до войны сидел.

Михаил посидел в кабине, запустил двигатель, послушал его работу, подвигал педалями и ручкой управления. Выбравшись из кабины, спросил у Павла:

– Где здесь столовая?

– Вон там. – Павел показал рукой. – Но кормежка поганая – не то что в моем бывшем авиаполку. Да сами узнаете, когда попробуете.

Кормили и в самом деле неважно. Жидкий суп с перловкой и капустой, перловая каша с куском соленой донельзя селедки, три куска черного хлеба с чаем без сахара. Сдохнуть – не сдохнешь, но на подвиги не потянет. Плохо, что черный хлеб – от него на высоте кишечник дует. И сахара нет, а он нужен для остроты зрения. Наверное, так заключенных в лагерях кормят. И не пойдешь, не пожалуешься, потому как осужденный – штрафник и есть. И прав никаких нет – только воевать. Как говорилось еще до войны: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

После обеда, каким бы он ни был, в казарму, если угодно – в барак, пришел капитан Федоров вместе со штурманом эскадрильи. Они относились к так называемому постоянному составу полка, штрафники же – к переменному. Изучали полетные карты предстоящих боевых действий. Штурман указывал на характерные особенности местности. Федоров вкратце объяснил, кто противостоит нашим авиачастям.

– На аэродроме Дугино базируется пятьдесят третья бомбардировочная эскадра «Легион Кондор». Опытные летчики, еще в Испании воевали, потом – во Франции. На аэродроме Дятлиха – пятьдесят вторая истребительная эскадра – на «Ме-109Е». Тоже не подарок. По показаниям сбитых немецких летчиков, воевали на Западном фронте, против Англии, потом – Польская кампания. Асы тертые! Потому ухо нужно востро держать. Тактика у них излюбленная: нападать с высоты – из-за облаков, бить сверху и в хвост. Я тут ваши летные книжки просмотрел. Наиболее опытных назначаю ведущими – состав звеньев назову сразу. Прежние заслуги и звания не в счет. Хижняков – ведущий первой пары, Иванов – ведомый.

– Есть!

– Борисов – ведущий второй пары, ведомым – Алейников.

– Есть.

Федоров разбил всех восьмерых пилотов на пары.

– Конечно, слетаться бы надо, да времени нет, это уж как получится на боевом задании. Изучайте карты, завтра – вылет.

Ночью пилоты спали плохо. Михаил и сам крутился в постели и чувствовал, что другие не спят – ворочаются, вздыхают. Дураку понятно, что штрафников бросят в самое пекло. Да ведь все штрафники – пилоты опытные, не боя боятся – боятся быть сбитым над чужой территорией.

Потом Михаилу пришла в голову старая поговорка: «Мертвые сраму не имут». И в самом деле, воевать он будет, как и раньше, за чужие спины не будет прятаться, а если собьют – так у него родни нет, горевать некому. С тем и уснул.

После подъема он поглядел на своих друзей по несчастью – лица хмурые.

– Чего головы повесили? Не на Колыму лес валить идете – в бой против врага! Бить его можно и нужно, а в телогрейке вы будете или в реглане – какая разница!

Лица людей немного просветлели. И в самом деле: самолет – вот он, руки и голова – на месте. А там уж – как судьба-злодейка распорядится.

После завтрака они разошлись по стоянкам, ожидая сигнала. Еще вчера вечером Федоровым был оговорен порядок вылета, боевое построение и цель – разведанный аэродром врага с пикировщиками «Ю-87».

Взлетела зеленая ракета, зарокотали двигатели истребителей.

Первая пара вырулила на полосу и пошла на взлет, за ней – вторая, где ведущим был Михаил.

Взлетели все восемь самолетов. Последней поднялась в небо пара, ведущим в которой был сам Иван Евграфович Федоров. Он и возглавил эскадрилью штрафников. К слову сказать, сам капитан носил репутацию воздушного хулигана: угнал из Горького новенький «ЛаГГ» и приземлился на нем на аэродроме 3-й воздушной армии, воевавшей на Калининском фронте. Среди авиаторов за ним закрепилось прозвище «анархист», в дальнейшем ставшее его позывным. Но это произошло уже попозже, когда на истребителях появились радиостанции.

Далеко слева остались Великие Луки, впереди – передовая.

Набрали высоту. Группа держалась плотно, отставших не было – сказывался летный опыт.

Передовую миновали незамеченными, скрываясь за облаками. Еще полчаса лету, доворот на десять градусов влево – и пике. Первая пара сразу же стала подавлять зенитную оборону врага, еще одна пара осталась на высоте – барражировать, чтобы вовремя связать боем немецких истребителей, если они появятся. Остальные огненной метлой прошлись по замаскированным стоянкам «Юнкерсов», поливая их огнем пулеметов и пушек. Над аэродромом тут же поднялись густые черные столбы дыма от горящих бомбардировщиков.

За первой атакой последовала вторая.

Михаил жал и жал на гашетки, не жалея боеприпасов. В воздухе бомбардировщики – под охраной «худых», поди еще к ним доберись. А на аэродроме они видны как на ладони.

Михаил обернулся. Похоже – ни одного целого немецкого бомбардировщика на аэродроме не осталось. С удовлетворением отметил, что ведомый, как привязанный, следовал за ним.

Федоров качнул самолет с крыла на крыло – сигнал «всем уходить». С минуты на минуту должны были появиться «мессеры», а боекомплект на исходе.

Они успели уйти вовремя. Сели на своем аэродроме все самолеты. Летчики выглядели бодрыми, в глазах – не тоска, как утром, а живой блеск. Как говорится, «Лиха беда – начало», и здесь жить можно.

И пошло: каждый день – два-три вылета. Группа слеталась, летчики стали понимать друг друга. Дрались остервенело. Немцы узнавали их эскадрилью по бортовым номерам, даже прозвище дали – «фалконтиры», иначе – озверевшие соколы. И когда встречались с ними в небе, принимали воздушный бой, только если имели численное превосходство.

Михаил припомнил один бой, когда четверка «Яков» под руководством Федорова встретила двенадцать «мессеров». «Худые», предвидя легкую добычу, навалились с двух сторон, зайдя сверху – со стороны солнца, которое слепило пилотов «Яков». Однако четверка разбилась на пары и вступила в бой. Ревели моторы, стоял треск пулеметных и пушечных очередей, истребители крутились в смертельной карусели, как рой рассерженных пчел. Не принять воздушный бой, увернуться – значит струсить, тогда на земле штрафников ждал неминуемый расстрел. Нет, уж лучше славная гибель в бою, на глазах у товарищей по оружию, а еще лучше – одержать победу и остаться в живых, даже если враг имеет численное превосходство.

Уклониться от воздушного боя даже при таких заведомо невыгодных условиях – это не для Федорова. Совершив горизонтальный маневр, он ухитрился зайти в хвост «худому» и сбить его. Оставшийся в одиночестве ведомый «мессер» стал добычей ведомого командира полка.

Повезло и Михаилу. На боевом развороте ему удалось с близкого расстояния всадить пушечную очередь в кабину «мессера». Задымив, тот перевернулся и стал падать, беспорядочно кувыркаясь.

Потеряв три самолета, немцы решили уклониться от дальнейшего продолжения боя. Они оторвались от наших истребителей на пикировании и ушли. Знали, сволочи, слабые места нашего «Яка». Кстати, почти до самого конца войны даже новые наши истребители не могли догнать «мессеров» в пикировании, чем и пользовались вовсю фашистские летчики.

Летчики эскадрильи штрафников вернулись на аэродром победителями. Жаль только, что сбитые ими самолеты не заносились на личный счет пилота, а записывались на счет полка. И сбито было, таким образом, до 1943 года 350 вражеских самолетов. А в 1943 году авиагруппа была преобразована в 273-й истребительный авиаполк под командованием того же Федорова. И к началу преобразования в группе числилось уже 64 пилота-штрафника. Причем все летчики были реабилитированы, награждены орденами и медалями. А сам Федоров впоследствии дорастет до полковника и станет командовать авиадивизией. И «Золотую Звезду» Героя Советского Союза получит, но уже значительно позже – после войны, в 1948 году.

Михаил уже свыкся со временем, в котором оказался, с его порядками – даже со статусом штрафника. Но в свое время тянуло, особенно вечером – даже в груди щемило. Очень хотелось спокойной жизни – без НКВД, без фашистов и «мессеров», без стрельбы. Как было бы здорово сейчас прощаться со своей девушкой, назначая новое свидание, есть мороженое – да просто сидеть в кино. И ведь все это у него было, только не ценил, не понимал, что это и есть счастье – когда здоров ты и твои близкие, когда твоей стране ничего не угрожает, когда жизнь катится по наезженной колее. И в своих снах он чаще видел себя в той мирной и далекой уже жизни, а проснувшись, долго не мог прийти в себя. Как-то проснулся, сел на нарах, глуповато улыбаясь, весь еще там, в далеком по отношению к ним будущем.

Сосед по нарам, Пашка Сыромятников, сразу определил:

– Сон небось хороший приснился?

– Ага, – из прежней жизни.

– Вот-вот, и у меня почему-то сны бывают о довоенной жизни. Как с женой и дочкой в парк ходили, как мороженое ели – в вафельных кружочках, как на каруселях катались и в тире из «воздушки» стреляли. Здорово было! Вернется ли эта жизнь?

– Вернется, – уверенно сказал Михаил. – Вот закончится эта война, и вернется.

Пашка помрачнел.

– Больно уж немец силен. Не думаю, что война быстро кончится. А жизнь после должна наладиться, иначе для чего же столько людей положили?

Пашка наклонился к уху Михаила.

– Слыхал, у штрафников на «Ил-2» позавчера летчика-штрафника расстреляли перед строем? Мне мой механик вечером рассказал.

– Нет. Расскажи.

– Хорошо. Только смотри – никому.

– Могила!

– Какие-то клятвы у тебя мрачные! Ладно, слушай. Вылетела эскадрилья на штурмовку. Отбомбились по железнодорожной станции, вторым заходом реактивными снарядами прошлись. А у одного пилота снаряды не пустились. Бомбы сбросил, боезапас из пушек расстрелял, а ракеты остались висеть на внешней подвеске. Так с ними и сел. А они же видны – торчат из-под крыльев. К нему сразу – особист и оружейник. Проверили: бомбы сброшены, снаряды к пушкам израсходованы, а реактивные – вот они. Припаяли «трусость в бою». Свои же – из постоянного состава – и расстреляли перед строем. Штрафники яму с телом засыпали, так их еще и пройти по могиле заставили, а политрук кричал: «Пусть это место чертополохом зарастет!» А на следующий день этот штурмовик другой пилот повел, и у него тоже реактивные снаряды с направляющих не сошли. Оказалось потом – заводской дефект, только человека уже нет.

– Ни хрена себе!

– О чем вы там шепчетесь? – спросил бывший батальонный комиссар.

– О бабах – о чем же еще можно, – слукавил Михаил. Политработникам – даже бывшим – он не верил, а энкавэдэшников побаивался и ненавидел. Цепные псы Сталина – вроде опричников у Ивана Грозного. Причем и политработники и особисты твердо убеждены в своей непогрешимости и праве судить людей.

В летную работу в штрафной эскадрилье Михаил уже втянулся. Федоров был командиром жестким, но справедливым и, если обвинения были несправедливыми, летчиков в обиду не давал.

Михаилу запомнился такой случай. Истребителям был дан приказ – прикрывать от налета вражеских бомбардировщиков наши войска. Облачность была низкой – метров на 200–300, потому наши истребители барражировали над облаками. Если бы бомбардировщики и появились, то бомбили бы с высоты 800–1000 метров.

Командующий Конев, будучи на передовой, истребителей не увидел и счел, что его приказ штрафники не выполнили. Он заявился на аэродром со взводом автоматчиков, чтобы расстрелять пилотов. Федоров вступился, объяснил, почему истребителей не было видно с земли. Конев понял и уехал. Пилоты остались живы. Но будь Федоров потрусливее, побоялся перечить высокому начальству – лежать бы эскадрилье в сырой земле. А сколько было на фронте случаев бессмысленной расправы?

Эскадрилья и так несла потери, правда – меньшие, чем можно было ожидать. Командование посылало их на самые сложные, самые рискованные задания. Кроме воздушных боев истребители – из-за нехватки штурмовиков – посылались на штурмовку населенных пунктов, передовых позиций, колонн вражеской техники. Но у штурмовиков двигатель и кабина броней прикрыты, а у истребителей – никакой защиты. Ну нельзя же всерьез воспринимать тонкий фанерный борт «Яка» как надежную защиту от зениток врага? А немцы прикрывали свои тылы, базы, войска довольно плотным огнем зенитной артиллерии.

Бомбовая нагрузка у истребителей была мала – две бомбы по пятьдесят килограммов или одна «сотка». Так что урон противнику наносился небольшой – истребители больше создавали паники и беспокойства.

В день приходилось делать по два, три, четыре вылета. К вечеру пилоты выматывались так, что едва могли выбраться из кабины. Механики старались помочь летчикам, как могли. Приносили на стоянки обеды из столовой и, пока самолеты заправлялись, пока пополнялся боезапас, пилоты могли поесть.

Как-то, вернувшись с боевого задания, Михаил от усталости едва выбрался из кабины. День клонился к вечеру, было тепло. Пилот решил не идти в казарму, а поспать на стоянке, на свежем воздухе, благо рядом были утепленные чехлы для укрывания двигателя зимой.

Он растянулся во весь рост и мгновенно уснул. Посреди ночи проснулся по нужде и услышал, как на соседней стоянке едва слышно хлопнул лючок. Неужели механик ночью самолет ремонтирует? Тогда почему в темноте, почему света фонаря не видно? А может, почудилось? Сколько ни прислушивался потом Михаил – тишину не прервал ни один звук.

Уже успокоенный, Михаил улегся на чехлы и вдруг услышал, как на стоянке, рядом с его самолетом, послышались осторожные крадущиеся шаги. Михаил приподнял голову. У самолета двигалась темная тень.

Что за ерунда? Его механик Павел еще вечером закончил возиться с самолетом.

Опять раздался характерный звук закрывающегося лючка.

Михаил насторожился. На стоянке явно происходило что-то неладное.

Он встал и осторожно направился к носу машины.

– Эй ты, кто такой и что здесь делаешь?

Человек метнулся в сторону, Михаил – за ним. Раздался легкий хлопок – вроде как бутылку с шампанским открыли. Левую руку Михаила обожгло болью. «Да у него пистолет с глушителем», – дошло до Михаила. Правой рукой он ухватился за кобуру на привычном месте, а там пусто – штрафникам личного оружия не положено.

Михаил что есть силы заорал: «Тревога!» – и снова услышал негромкий хлопок выстрела. Однако в последнюю секунду он успел упасть за колесо шасси.

Михаила услышали – вспыхнул прожектор у посадочной полосы. Его луч заметался по полю аэродрома и уткнулся в фигуру бегущего человека. Тот упал, пополз. Но прожектор был мощным, и человек был виден как на ладони.

Со стороны периметра, где находилась охрана, ударил один винтовочный выстрел, другой…

Неизвестный вскочил и, петляя, бросился бежать к границе аэродрома, явно пытаясь прорваться к близкому лесу.

С той стороны, где находился прожектор, открыла огонь счетверенная зенитная установка. От попадания множества пуль человека подбросило и швырнуло на землю.

На аэродроме взвыла сирена. А из своих землянок уже выбегала рота охраны аэродрома, со стороны штаба эскадрильи тоже бежали военные. Только из казармы штрафников никто не появился – им было запрещено ночное передвижение.

Когда мимо стоянки пробегал солдат охраны, Михаил его окликнул:

– Эй! Боец!

Солдат наставил на Михаила винтовку.

– Выходи ко мне с поднятыми руками!

Михаил выбрался из-под крыла самолета, подняв правую руку – левая висела плетью.

– Левую руку подними! А то выстрелю!

– Не могу, ранен я.

Солдат обернулся, закричал:

– Товарищ сержант, я человека на стоянке задержал!

К солдату подбежал запыхавшийся сержант, и с ним – двое бойцов.

– Ты что, гад, на стоянке ночью делаешь?

– Летчик я – из штрафников. Спал на стоянке, на чехлах. Услышал, как кто-то у самолета возится, окликнул его, а он в меня выстрелил.

Михаил кивнул на левую руку: ниже плеча на гимнастерке расползалось темное пятно.

– Что-то врешь ты – выстрелов никто не слышал.

– Наверное, у него пистолет с глушителем. Я и тревогу поднял, кричал.

– То, что кричали «тревога», часовые слышали, но не факт, что это был ты. Ничего, особист разберется.

Особист был легок на помине.

– Сержант! Доложите, что произошло?

– Так, товарищ лейтенант, сначала кто-то крикнул «Тревога!». Мы всполошились, прожектор зажгли. Видим – человек убегает. Мы по нему сначала из винтовок стрелять начали он к лесу подался. Тогда кто-то из зенитчиков его из пулемета срезал.

– А этот почему ранен? О, да это же штрафник!

Особист посветил в лицо Михаилу фонариком.

– Борисов? – удивился особист.

– Так точно, он самый!

– Объяснитесь.

Михаил коротко и четко доложил свое видение событий.

– Хорошо. Сержант! Перевяжите ему руку и не спускайте с него глаз! Бойцы, вы – за мной!

Особист ушел с бойцами к месту, где лежал убитый неизвестный.

Обратно они вернулись не скоро – где-то через час. Особист держал в руке пистолет «Вальтер» с глушителем на стволе, а бойцы несли за ним на плащ-накидке убитого.

– Гляди-ка, Борисов, не соврал. А я вначале не поверил. Как думаешь, что ему у самолетов надо было?

– Не знаю, но лючок у самолета он открывал – звук у лючка, когда его закрываешь, очень характерный. И на соседней стоянке, что справа, тоже такой звук был.

– Что-то с двигателем сотворил, гад! Только его сейчас не спросишь. Спасибо зенитчикам – метко стреляют. Сержант, механика ко мне!

Через четверть часа перепуганный Павел уже стоял на стоянке перед особистом.

– Открой-ка, боец, все лючки, проверь – все ли там в порядке? А то вот летчик твой утверждает, что чужой по самолетам лазил.

Самого Михаила к самолету не подпустили, и он только издали смотрел, как механик начал вскрывать лючки. Рядом стоял особист, подсвечивая фонариком.

Послышались матюки, механик вытащил из моторного отсека какой-то предмет и осторожно понес его на вытянутых руках к взлетной полосе, подальше от самолета. Там он бережно положил этот предмет на землю.

Особист подошел к Михаилу.

– И впрямь тебе не почудилось, хороший у тебя слух. Нашли немецкую магнитную мину с часовым механизмом. Ты бы завтра взлетел, а она бы ахнула. Где еще этот диверсант побывал?

– Не знаю, спал я. Но проснулся оттого, что на соседней стоянке тоже лючок открывали.

Особист по тревоге поднял всех механиков эскадрильи и заставил их осмотреть все полости под лючками, подкапотное пространство рядом с двигателем, кабины пилотов – все, где можно было установить мины. По большей части фанерный фюзеляж и крылья «Яков» не позволяли поставить на них магнитную мину – только к железным частям, вроде двигателя, вооружения и шасси. Их и осматривали в первую очередь.

Были обнаружены и сняты четыре мины, еще одну нашли поутру на поле. Видимо, диверсант выкинул ее во время бегства.

– Молодец, Борисов! Я это учту, когда судимость снимать будем, – удовлетворенно сказал особист.

Утром, при свете дня, механики еще раз осмотрели самолеты. Больше мин они не обнаружили. Вызванные саперы унесли все найденные мины в овраг и там взорвали смертельный сюрприз.

В одежде убитого никаких документов найдено не было, но маркировка на минах не оставляла сомнений: производство германское, такими минами пользуются диверсанты. И подготовка диверсии была специальной. Это не вредитель какой-нибудь доморощенный – из потенциальных врагов, ждущих прихода немцев, как освободителей.

Полеты в этот день начались поздно, а охрану аэродрома усилили настолько, насколько это было возможно. Большую территорию все же тяжело охранять: колючей проволоки нет, а посты редкие. Да и оборудовать периметр всерьез никто не собирался. Аэродромы часто менялись, под них присматривались любые мало-мальски пригодные поля и поляны подходящих размеров.

А Михаила отправили в госпиталь в Великие Луки. Он думал, что поедет свободным человеком: получившие ранения в штрафных ротах и батальонах и смывшие кровью прегрешения перед Родиной от дальнейшего отбывания наказания освобождались. Но это положение не касалось летчиков. То ли их впопыхах не внесли в приказ, то ли это было сделано умышленно.

Узнав об этом, Михаил огорчился.

В госпитале ему пришлось пролежать три недели, пока рана не затянулась. Возвращения в штрафную эскадрилью он уже не боялся, зная, что и там можно жить и воевать с достоинством.

Однако же по выписке из госпиталя он совершенно неожиданно для себя попал в эскадрилью легких ночных бомбардировщиков, иначе говоря – «У-2», или «кукурузников». Объяснялось это тем, что после ранения по состоянию здоровья он в течение месяца не сможет управлять истребителем, где требования к здоровью пилота были высоки.