Штрафник-истребитель. «Искупить кровью!» Корчевский Юрий

– О! Я еще тебе не сказал: женщины любят успешных, у которых положение, деньги, слава, а ты сейчас – никто. Со стороны на себя посмотри. То-то! Партизан, а не боец Красной армии!

– Да я и есть партизан, – согласился Михаил, – у штрафника прав меньше, чем у любого бойца строевой части.

– Сами виноваты – и ты, и я, – то ли только для себя, то ли еще и для Михаила рассудил Василий. – Потому – неча на зеркало пенять, коли рожа крива.

Михаил, безразлично махнув рукой, улегся на траву под крыло биплана. После ночных полетов хотелось одного – спать, а еще обида какая-то в душе свербила после встречи с женщинами-летчицами. Ему ведь просто поговорить с ними хотелось, женского общения не хватало. «Да черт с ними! Мне уже недолго в штрафниках летать», – подумал Михаил и уснул.

Проснувшись, он сходил в столовую вместе с Василием поужинать. Обеденные столы для штрафников стояли в столовой отдельно от остальных.

На стоянке их встретил механик и доложил о готовности самолета к вылету. Экипажу уже стало известно, что необходимо было уничтожить населенный пункт со скоплением живой силы и техники врага, причем основная роль отводилась женским эскадрильям.

Небо быстро темнело. Сначала взлетели обе женские эскадрильи, потом черед дошел и до штрафников.

Летели поодиночке – какой групповой полет может быть ночью? Столкнуться можно в два счета. Ведь зажигать аэронавигационные огни нельзя – с земли обстреляют.

Передовую прошли на высоте трехсот метров.

Михаил, уловив сигнал штурмана, поднес к уху резиновый шланг переговорного устройства и услышал его голос:

– Держи курс 285 градусов.

Михаил плавненько довернул вправо.

Километров через десять-пятнадцать показалась цель. Собственно, курс теперь виден и так, поскольку населенный пункт горел – женские эскадрильи отбомбились по нему раньше.

– Так держи и снижайся!

Михаил сбросил газ, самолет планировал на цель. Летучесть у тихоходного биплана по сравнению с «Яком» была просто феноменальной. Выключи мотор у «Яка» – и он почти камнем падает. Здесь же Михаил убрал газ до минимума, а самолетик высоту лишь едва потерял, и теперь перед целью высота была чуть больше двухсот метров.

– Три градуса влево! – это штурман корректирует курс. И самолетик сразу «вспухает», полегчав от сброшенных бомб.

Михаил сразу дал газ и взял ручку управления на себя, набирая высоту. Вираж вправо – пора уходить на свой аэродром. Задача выполнена. Уж куда они попали, а куда не попали – неизвестно, но внизу – в селе, занятом немцами, горят избы, боевая техника. Запах дыма чувствуется даже на высоте.

Но и немцы в долгу не оставались, стреляли в небо из пулеметов и автоматов. Прожекторов не было, звук слабенького мотора «У-2» тоже невозможно было услышать за разрывами бомб и гулом огня. Потому они и стреляли наугад.

Но видно, зацепили-таки пулей самолетик. Мотор несколько раз чихнул и остановился. Остро запахло бензином. В расчалках крыльев свистел ветер, а неподвижный винт торчал впереди капота.

Михаил посмотрел на приборы – высота всего 370 метров.

– Василий, сколько до передовой?

– Не дотянем – больше двадцати километров!

– Вот неудача!

Михаил свесил голову за борт – надо было подыскивать место для посадки. Для «У-2» места немного надо, сотни метров с запасом хватит. Только как в темноте углядеть эту площадку?

Штурман закричал без всякого переговорного устройства:

– Слева, слева пустырь или поле – поворачивай!

Михаил нажал правую педаль. Штурману надо верить: карту местности он назубок знает, да и смотрел Михаил вправо, потому и не заметил площадку с другой стороны.

А площадочка теперь перед носом, и с обеих сторон от нее лес темнеет. Как только в темноте Василий поляну эту углядел? Неужто как кошка в темноте видит? Лишь бы площадка относительно ровной оказалась. А если это участок вырубленного леса, с пеньками?

Но на этот раз повезло, только посадка чуть жестковатой получилась. Колеса шасси ударились о землю, самолет подпрыгнул, но потом побежал по земле, слегка подпрыгивая и покачиваясь, и остановился.

Летчики прислушались. Стояла оглушительная тишина.

Потом Василий щелкнул привязными ремнями и выбрался из кабины.

– Чего сидишь? – обратился он к Михаилу. – Уходить надо.

– Не торопись. Я думаю, затащим самолетик в лесок, дождемся утра и посмотрим, что с двигателем. Может, удастся исправить?

– Я в технике мало что понимаю, не мое это.

– Конечно, художники – люди творческие, им не до техники.

Михаил выбрался из кабины и прошел к близкой опушке. Место ровное, и закатить самолет под деревья можно запросто.

Взявшись вдвоем за хвост, они развернули самолет оперением вперед, поднатужились, а дальше уже легче было – покатили аэропланчик. Они завели его под деревья, и даже нос самолетика из-под веток деревьев не выглядывал.

– Ну вот, другое дело. – Михаил удовлетворенно оглядел укрытую ветвями деревьев машину. – Теперь и отдохнуть можно.

– А если немцы?

– Убегать будем. Отстреливаться же не из чего. Или у тебя пистолет есть?

– Откуда? Я же штрафник.

– Вот я и говорю – убегать…

Они сели под дерево, на мягкую подстилку из опавшей хвои. Василий грустно проговорил:

– Через полчаса нас или погибшими, или предателями считать будут.

– Почему через полчаса?

– Топливо у нас через полчаса закончиться должно. Если не вернемся…

– Да черт с ними, – досадливо отмахнулся Михаил, – отсюда еще выбраться надо.

– Ага, над целью тебя никто не видел, и где ты был, где сидел – неизвестно. Может, немцам наши секреты выдавал.

– И много ты секретов знаешь, чтобы их выдать?

– Ну, только если расположение аэродрома…

– Не густо! Потому сиди спокойно. К немцам резона идти нет – сдавать-то им нечего, а с пустыми руками – не солидно. – Михаил засмеялся.

Василий шумно выдохнул:

– Я уж испугался было, когда ты про немцев заговорил, решил – ты всерьез.

– Ты что, сдурел? Я хоть и штрафник, человек для особиста и женщин падший, но понятие о чести, о Родине и долге перед ней у меня есть.

– Прости, обидеть не хотел.

– Не извиняйся, но больше так думать даже не моги – прибью.

Пилоты замолчали и молча сидели довольно долго.

Под утро стало заметно прохладнее – даже попрыгать пришлось, чтобы согреться. Само собой, здесь – не юг. Днем солнце греет – лето все-таки, однако ночи прохладные. И комарье еще донимает, так и зудят над ухом.

На востоке начало светлеть. Где-то далеко залаяли собаки.

– Не нас ли с собаками ищут? – всполошился Василий.

– Не должны. Ночью нас видно не было, мотор не работал, стало быть, и не слышал никто. Теперь надо сидеть тихо, из леса не показываться. Даст Бог – пронесет.

Рассвело. Михаил стал осматривать мотор. Двигатель цел, свечи, провода – все на месте, ни одной царапины. Но ведь пахло бензином, когда мотор заглох.

Пальцами он начал ощупывать бензопровод. Есть! Нашел! Шальной пулей перебило бензопровод – тоненькую трубочку, ведущую от бензобака к мотору. Надо же, ровно срезало, как бритвой. Тут и дела-то – найти кусок резинового шланга и надеть на перебитые концы. Но это легко сделать на аэродроме, когда под рукой есть и шланги разных диаметров, и хомуты для них. Да с хомутами для затяжки еще ладно: ну, будет бензин подсачиваться – переживем. Где шланг взять? И кусочек-то нужен небольшой, сантиметров восемь. Десять – так уж совсем хорошо.

Михаил стал осматривать моторный отсек. Пожалуй, вот от этого шланга можно отрезать небольшой кусок.

– Василий, у тебя нож есть?

– Не положено штрафнику.

– Я тебя не спрашиваю, что положено, а что не положено. Острое что-нибудь есть?

Василий со вздохом полез в кабину, покопался там и протянул Михаилу перочинный нож.

– Ну видишь, а говорил «не положено, не положено»… Вот заложу я тебя особисту.

– Ты же сам попросил, – растерянно проговорил Василий.

– Успокойся, пошутил я, – усмехнулся Михаил.

Лезвие у ножа было короткое и туповатое, но кусок резиновой трубки Михаил отрезал. Надел отрезок на концы перебитого бензопровода. Закрепить бы их чем-нибудь. От вибрации мотора резина соскочить с трубки может, тогда опять садиться придется. Но дважды с вынужденной посадкой вряд ли повезет.

Михаил снял сапоги, стянул бриджи.

– Ты чего удумал? – изумился Василий.

Михаил молча отрезал завязки от исподнего у щиколоток и снова обулся. Уже бывшими завязками туго перетянул концы резиновой трубки. Может – и ненадолго, но сколько-то продержится, глядишь – успеем долететь.

– Похоже, исправил я двигатель. Когда вылетать будем?

– Может, ночи дождемся? Днем или с земли собьют, или «мессеры» в воздухе настигнут.

– Так-то оно так. А тут днем немцы на нас наткнуться могут или местные жители.

– Что предлагаешь?

– Сейчас и взлетать. На бреющем, над головами. Глядишь, на наглости и вывезет.

– Рискованно.

– Конечно! А без риска на войне как? Давай выкатим его на поляну.

Летчики, пригнувшись, обошли ближнюю полосу леса – никого. Вернувшись, они ухватились за хвостовые элементы биплана, напряглись и, крякнув, сдвинули самолет с места. Дальше – легче. Уже меньшими усилиями они вытолкнули его из-под деревьев.

– Ты прокручивай винт, – предложил Михаил Василию, – а я ручным шприцем подкачаю.

Михаил забрался в кабину, открыл бензокран, подкачал ручным насосом бензин. Василий несколько раз провернул воздушный винт.

– Зажигание!

Михаил включил оба магнето, Василий с силой дернул за лопасть винта и отскочил. Мотор чихнул и завелся. Завелся! Михаил чуть не заорал от радости.

Василий обежал самолет, держась от винта подальше, и забрался в кабину. Михаил услышал, как щелкнули замки привязных ремней.

– Поехали! – почти по-гагарински крикнул Михаил и добавил газу.

Самолетик выбрался на поляну и начал разгон. Михаил поглядывал на указатель скорости. Пора! Пилот плавно потянул на себя ручку, и «У-2» легко взмыл в небо. Михаил посмотрел в зеркальце заднего вида, установленное на стойке центроплана. В нем было видно довольное лицо Василия. Ох, рано успокоился штурман, надо еще до своих долететь, а это сложно. Самолетик фанерный, защиты броневой, как у штурмовика, нет, и скорость маленькая – максимальная, при полных оборотах мотора – всего-то 150 километров. Но на таком режиме можно лететь не больше пяти минут, иначе мотор перегреется, а нормальная, эксплуатационная, – 110 километров в час. А это, как ни крути, отличная мишень для желающих пострелять!

Учитывая, что немцы яро ненавидели «У-2», так беспокоившие их по ночам, палить будут из всех стволов. Одно спасение: лететь на бреющем как можно ниже и на малом газу, чтобы звуки мотора были тихими. На выхлопном коллекторе и так стоял шумопламегаситель. Без него ночные полеты были бы невозможны из-за того, что пламя выхлопа слепило летчика, но звук у него все равно получался изрядным.

Они так и поступили. Пилот шел над землей, едва не касаясь колесами шасси кустарников, ведь шасси на «У-2» не убирались. Нырял в ложбинки, вжимался в просеки в лесу, несколько километров даже над рекой летел. Один из берегов у нее высокий, скрывал самолет.

Михаил сосредоточился на пилотировании и видел сквозь целлулоид козырька только узкий сектор обзора перед собой. Малейшая ошибка – и… катастрофа.

Василий сзади бубнил чего-то в переговорное устройство, но Михаил не мог отвлечься. Слева, вдалеке, раздалась пулеметная очередь. Может – по самолету, может – уже над передовой.

Михаил мельком глянул вверх. Высоко – тысячах на трех метров – летела парочка истребителей, но вряд ли они могли заметить их маленький самолетик. Он так и не разобрал – свои это были истребители или чужие.

По борту раздались шлепки. Это Василий стучал, требуя взять в руки переговорное устройство.

– Чего тебе? Видишь – занят.

– Сергей, мы уже над своими летим, только что передовую перемахнули. Набирай высоту.

Уф! Такого приятного известия Михаил не слышал давно. Он добавил газу – и вверх. Смахнул рукавом пот со лба. Схлынуло чудовищное напряжение.

– Левее двадцать градусов, – скомандовал Василий.

Они вышли прямехонько на свой аэродром. Михаил, не делая лишних движений, убрал газ, притер машину на три точки на полосу и зарулил к стоянке. К самолету бросились механики, споро развернули и, хвостом вперед, подкатили под деревья.

Над позициями наших войск, над аэродромами часто висела «рама», как называли немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик «Фокке-вульф 189». Потому днем старались убрать самолеты и другую военную технику в укрытие. И не от хорошей жизни: следом за «рамой» часто прилетали бомбардировщики, поэтому усложнять себе и так непростую фронтовую жизнь никто не хотел.

Михаил и Василий выбрались из кабины. Их тут же обступили летчики и свободный техперсонал.

– Вас уже и не ждал никто, думали – сбили немцы!

– Ну да, было такое – обстреляли нас. Бензопровод, сволочи, перебили. Площадку для вынужденной просто чудом удалось найти. Подремонтировались маленько – и домой. Вы бы, парни, покапитальнее исправили бензопровод, а заодно посмотрели, что там, в капоте – я ведь на скорую руку все делал.

Механики полезли под капот, а Михаил и Василий направились в штаб эскадрильи – доложить комэску о своем возвращении и о выполненном задании.

– Ну-ка, садитесь – и давайте поподробнее, а то я уже собрался на вас похоронки писать! – распорядился комэск.

Михаил и Василий все подробно рассказали: о вынужденной посадке за линией фронта, о ремонте бензопровода подручными средствами, ночевке в лесополосе – под носом у немцев, и удачном возвращении.

Командир только головой покрутил, не переставая удивляться.

– Молодцы, выкрутились из ситуации! Свои жизни сумели сохранить и самолет сберечь. За выполненное задание и проявленную смекалку объявляю вам благодарность. Идите, отдыхайте, – ночью снова полеты.

– Служим Советскому Союзу! – дружно гаркнули Михаил и Василий.

Пилоты направились в столовую. Хотелось кушать. Война – войной, а обед должен быть. Вроде время еще и не обеденное, но пилотов покормили.

Они вышли на крыльцо. Василий потянулся.

– Эх, сейчас бы водочки стаканчик!

– Размечтался! С чего бы это?

– Пойдем, отойдем немного.

Они отошли к казарме. Василий объяснил:

– Ты знаешь, я и хотел вернуться, и боялся. Думаю, вот приземлимся сейчас, а нас – к особисту, душу мотать: где были, что делали на вражеской территории. Мы и так штрафники, нам веры нет, а тут – прилетели аж через десять часов. А ну как подозрения у особистов могут возникнуть: «Да, может, вас немцы уже завербовали?»

– Типун тебе на язык!

– Фу, пока вроде обошлось. Ты скажи лучше, где ты так на бреющем научился летать? Ну и натерпелся я страху! Колесами шасси ветки ломал – едва не по головам у немцев.

– Да уж! – вспомнил Михаил свою работу на «кукурузнике». – А немцев-то я и не видел. Одна забота была – не врезаться бы во что-нибудь.

– И что – не видел даже, что по нам из пулемета стреляли?

– Слышал, так вроде далеко; да и некогда было смотреть.

– Рисковый ты парень! Где научился таким маневрам?

– Я же тебе говорил – до войны летчиком был. Приходилось в сельхозавиации поля от вредителей обрабатывать. Там и научился. Разбрызгивать химикаты только с бреющего полета надо.

– Я раньше думал, что бреющий полет – метафора, преувеличение. Оказалось – правда. Но, честно скажу тебе, мне не понравилось – страшно очень. Я, как сели, пальцы от бортов едва оторвал – даже занемели.

– Ты пальцы береги, тебе ими еще рисовать после войны.

– Когда она еще кончится? Да и будем ли живы?

– Непременно! А война, конечно, не скоро еще закончится – она ведь только началась.

Михаил едва не ляпнул про победный май тысяча девятьсот сорок пятого года, но вовремя удержался.

Далее выспались, пообедали – и на стоянку. А там удивились: вместо бомб в кабину штурмана пачки бумаги загрузили. Оказалось – листовки на немецком языке.

– Отдел пропаганды привез. Разбросаете над передним краем в ближних тылах. Надо немцам объяснить их положение, не все же они оголтелые фашисты. Может, одумается кто, оружие сложит, на нашу сторону перейдет, – на полном серьезе объяснил подошедший политрук.

У Михаила заходили желваки на скулах, но он сдержался, вовремя вспомнив, что он находится в штрафной эскадрилье. Хотел он политруку сказать, что врага бить надо, смертным боем бить, пока не издохнет, а кому живым повезет уползти назад, в Германию, так чтобы он и внукам своим дорогу к нам заказал. А он – листовки! Сколько бумаги зря извели, лучше бы бойцам раздали – письма домой написать или на самокрутки, – больше пользы было бы. Но приказы в армии не обсуждают.

Стемнело. Сначала вылетели женские эскадрильи, а потом уж, как повелось, – штрафники. Самолет Михаила поднялся последним.

Когда добрались до линии фронта, штурман скомандовал:

– Иди вдоль передовой!

Василий разрывал руками тонкие бечевки, перетягивающие пачки бумаги, и сбрасывал за борт стопки листовок. Они разлетались и, кружась, как большие хлопья снега, опускались на землю. И немцы снизу не стреляли – не хотели себя обнаруживать. Ночью любая вспышка света далеко видна, выстрелишь – а тебе на голову с «небесного тихохода» бомбочки посыплются.

В этот раз они вернулись быстро – весь полет едва в полчаса уложился. Михаил трижды моргнул аэронавигационными огнями, на короткое время вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. И, едва колеса самолета коснулись земли, он тут же погас. Немцы не дремали – их разведчики тоже летали по ночам, выискивая полевые аэродромы и передвижение техники. Любая колонна – хоть танковая, хоть автомобильная – на марше фары включит. Хоть на фарах и стоят маски с узкими щелочками или стекло на них синей краской закрашено, а все равно с воздуха видно.

Вторым, третьим и четвертым заходами уже грузились как обычно – бомбами. Если загружались по норме, то брали на борт 120 килограммов; с перегрузом, когда бензобак уже ополовинен – 150 килограммов. Бомбы брали в основном противопехотные, по 10–25 килограммов каждая. А скажем, «пятидесятку» или «сотку» подвешивать было просто некуда. Зато бомбили точно, несмотря на темноту, – глаза адаптировались и четко различали окопы, траншеи, пулеметные гнезда и небольшие постройки. Были мастера своего дела, которые ухитрялись бомбой прямо в окоп вражеский угодить или в траншею, чтобы враг даже в своем окопе не чувствовал себя в безопасности. Бомбардировщики серьезные – вроде «Пе-2» – бомб на борт брали больше, калибром крупнее, но точность попадания была ниже.

За эффективность бомбометания немцы ненавидели «У-2». Гитлер за каждый сбитый истребителем «кукурузник» награждал пилота железным крестом, чего не происходило, если «мессер» сбивал советский бомбардировщик или штурмовик. Хотя асы, сбившие за войну по 300–400 самолетов, у немцев и были, например Эрик Хартман; наши асы планку в 70 самолетов не преодолели, да и таких были единицы вроде Покрышкина и Кожедуба.

Последний, пятый за ночь вылет был уже под утро. Было еще темно, но далеко на востоке небо уже серело.

Подвесили бомбы, взлетели. Однако обнаружилось, что по переднему краю сегодня уже успели до них пройтись бомбами, поэтому Михаил забрался подальше.

Они зашли на цель – деревню Мельниково, а над ней уже наш «У-2» старается. И неспроста. Внизу – взрывы, сразу стрельба началась. У немцев в деревне «Эрликон» оказался – автоматическая скорострельная 20-миллиметровая зенитная пушка. Для поражения целей, летящих на высоте до двух тысяч метров, очень эффективная штука.

Михаил постарался курсом на пушечку эту выйти, а Василий все бомбы разом и сбросил. Пилот дал по газам и с набором высоты стал уходить. Сзади внизу жахнуло так, что самолет воздушной волной подбросило. Это и понятно, все бомбы разом взорвались. Зато зенитка замолчала, да и рядом мало что могло уцелеть.

Михаил заложил вираж – надо домой возвращаться.

В пылу боя они и не заметили, как другой «У-2» исчез из поля зрения.

Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу.

– Погляди слева, по-моему – самолет на земле горит, из наших.

Михаил повернул голову. Внизу, на земле, в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как он только углядел?

На поле лежал скапотировавший «У-2». Винтом в землю, хвост – в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным – видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно – авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь. Не тот ли это «У-2», что бомбил деревушку перед нами?

Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на «пешке» сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у «пешки» на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у «кукурузника». У «пешки» посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть – горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте – это самое сложное.

Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотор, он выбрался из кабины, оглянулся.

– Ты чего сидишь? Помогай, вдруг наши еще живы?

Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину – пуста. Во вторую – никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе.

– Василий, иди вправо, я – влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.

Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета – ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо, как бы и самим в беду не попасть», – на бегу размышлял Михаил.

Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит – жив.

– Василий, помоги!

Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было.

– Пошли со мной, – позвал Михаил Василия, – где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы – кто-то ему помогал. Значит, искать надо.

Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого.

– Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь!

– Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро.

– Сам знаю, меньше болтай.

Вдруг из темноты раздался голос:

– Руки вверх!

– Не дури, свои мы! – сказал Василий и вдруг изумился: – А голос-то женский!

– Поднимите руки, а то стрелять буду! – Щелкнул затвор пистолета.

Михаил выругался:

– Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!

Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет – пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.

– Ей-богу, дура! Кинулись спасать!

Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил:

– Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый!

– Раненая! Наверняка тоже летчица – не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу.

Рядом с самолетом появилась фигура:

– Парни, а я? – всхлипнула летчица.

– Ты же стрелять в нас хотела!

– Откуда мне было знать, вдруг вы – немцы?

– Ты что, слепая и глухая? Не видела, как мы сели? И самолет наш не видела?

Василий едко добавил:

– И места у нас больше нет.

В самом деле – на самолете две тесные кабинки, где только двое и помещаются. С трудом можно в заднюю кабину двоих втиснуть, где один будет сидеть на коленях у второго. А вот в переднюю кабину двоих не посадишь – будет невозможно управлять самолетом.

Женщина-пилот, видимо, сама поняла ситуацию и упавшим голосом спросила:

– Что же мне делать? Застрелиться?

– Ага! Давай! Сначала в нас стрелять хотела, теперь – сама, – огрызнулся Василий.

Михаил молчал, просчитывая варианты.

Самолетик берет на борт кроме летчика и штурмана 120 килограммов бомб. Сейчас бомб нет, к тому же 90-литровый бензобак полон только на треть. По весу, похоже, можно взять, однако тяжеловато. Но взлететь можно. Только куда ее посадить? Места в кабинках нет.

Вдали послышался треск мотоциклетных моторов, метнулся луч фары. Времени на обдумывание не оставалось. Решение пришло мгновенно.

– Расстегивай ремень, – сказал он летчице.

Та сначала оторопела, потом схватилась за кобуру.

– Сначала я тебя застрелю, а потом сама застрелюсь!

– Дура! Как есть дура! Слышишь, мотоциклы? Это немцы. Лезь на центроплан, ложись вплотную к фюзеляжу и пояс расстегни.

Женщина подчинилась – ситуация была критической, выбирать не приходилось.

Михаил подтянул ее поближе к передней кромке крыла и пристегнул поясом к растяжке. Попробовал пояс на прочность, сильно его дернув. Ремень был хороший: офицерский, прочный – из свиной кожи.

– Ты что удумал? – спросила ничего не понимающая женщина.

– Видела, как в Тушино, на парадах, парашютисты с «У-2» прыгали?

– Так они на крыльях стояли, по одному с каждой стороны.

– А ты лежа полетишь, можно сказать – спальное место.

– Я боюсь! – В голосе женщины послышались панические нотки. – Пусть вот он ляжет, – она показала на Василия.