Темная материя Крауч Блейк

– Послушай, не хотелось бы жаловаться, – говорит он, – но у меня такое чувство, что я кое-что сделал для тебя и «Скорости». Мы с тобой знаем друг друга давно, и я так понимаю, что ты теперь карьеру в другом месте делаешь, но… Думаю, ты получил от меня, что хотел, и…

– Что?

– Ладно, забудь.

– Нет уж, выкладывай.

– Я только хочу сказать, что ты мог бы выказать немного больше уважения старому колледжскому товарищу.

– О каком составе ты говоришь?

Райан смотрит на меня с плохо скрываемой неприязнью.

– Да пошел ты!

Некоторое время мы молча стоим в стороне, а между тем в зале уже становится тесно.

– Так вы вместе? – спрашиваю я. – Ты и Дэниела?

– Вроде того, – говорит Холдер.

– И что это значит?

– Мы встречаемся… с некоторых пор.

– Ты ведь всегда на нее заглядывался.

Райан только ухмыляется.

Прочесав взглядом толпу, нахожу Дэниелу. Она держится уверенно и с достоинством, в полном соответствии с моментом, и репортеры, слушая ее, торопливо строчат в своих блокнотах.

– Ну, и как оно? – спрашиваю я, хотя и не вполне уверен, что так уж хочу услышать ответ. – У тебя с моей… с Дэниелой?

– Восхитительно. Она – женщина моей мечты.

Райан загадочно улыбается, и следующие три секунды я хочу только одного: убить его.

В час ночи я сижу на диване в квартире Дэниелы, наблюдая за тем, как она провожает задержавшихся гостей. Последние несколько часов стали тяжелым испытанием – я изо всех сил старался поддерживать разговоры с ее друзьями, одновременно выжидая момента, чтобы остаться с ней наедине. Поймать такой момент будет явно непросто: Райан Холдер, человек, который спит с моей женой, все еще здесь и сейчас развалился в кожаном кресле напротив, и у меня такое чувство, что устроился он надолго, может быть, на всю ночь.

В стакане со льдом еще остался виски, и я потягиваю его понемногу. Я не пьян, но мне хорошо, кайфово, и алкоголь служит неплохим буфером между моей душой и той кроличьей норой, в которую я провалился.

Этой страной чудес, претендующей на то, чтобы быть моей жизнью.

Хочет ли Дэниела, чтобы я ушел? Может быть, я – тот самый последний гость, до которого никак не дойдет, что он злоупотребляет радушием хозяев?

Она закрывает дверь и накидывает цепочку. Затем сбрасывает туфли, ковыляет к дивану и падает на подушку.

– Ну и вечерок.

Затем выдвигает ящик стола возле дивана и достает зажигалку и трубку из цветного стекла.

С «травкой» Дэниела попрощалась, когда забеременела Чарли, и больше к старой привычке не возвращалась. Она затягивается и предлагает трубку мне. Вечерок и впрямь выдался такой, что страньше и быть не может, так что… почему бы и нет?

Словив кайф, мы все сидим в мягко звенящей тишине просторного лофта, стены которого служат демонстрационной площадкой для самых разнообразных произведений искусства. Дэниела подняла жалюзи на огромном, выходящем на юг окне, служащем своего рода задником гостиной, и за стеклом открывается мигающая картина делового центра.

Райан возвращает трубку Дэниеле. Она начинает набивать ее заново, а мой старинный приятель откидывается на спинку кресла и смотрит в потолок, облизывая передние зубы. Я невольно улыбаюсь – эта привычка сохранилась у него еще со школы, когда мы только пробовали «травку».

Смотрю в заполненное огоньками окно. Спрашиваю:

– Насколько хорошо вы двое меня знаете?

Оба, похоже, слегка встрепенулись.

Дэниела кладет трубку на стол и, подтянув колени к груди, поворачивается ко мне.

Райан открывает глаза. Выпрямляется.

– Ты что имеешь в виду? – спрашивает моя жена.

– Вы мне доверяете?

Она наклоняется, тянется ко мне и касается моей руки. Словно удар током.

– Конечно, дорогой.

– Даже когда мы не общались, – говорит Холдер, – я всегда уважал тебя за честность и прямоту.

– Всё в порядке? – озабоченно спрашивает Дэниела.

Я знаю, что делать этого нельзя. Ни в коем случае.

Но делаю.

– Чисто гипотетически. Ученый, преподаватель физики. Живет здесь, в Чикаго. Он не так успешен, как всегда мечтал, но он счастлив, почти всем доволен и женат… – Я смотрю на Дэниелу и вспоминаю слова Райана, сказанные им в галерее. – На женщине своей мечты. У них есть сын. У них все хорошо. Однажды вечером этот человек идет в бар повидаться со старым другом, приятелем по колледжу, недавно получившим престижную награду. И на обратном пути с ним что-то случается. Он не попадает домой. Его похищают. Дело темное, но когда он наконец приходит в себя, то оказывается в некоей лаборатории в Южном Чикаго и обнаруживает, что все изменилось. Дом – другой. Он больше не учитель. И больше не женат на той женщине.

– Так он думает, что все изменилось, или все действительно изменилось? – спрашивает Дэниела. – Что именно ты хочешь сказать?

– Я говорю, что, с его точки зрения, этот мир – уже не его мир.

– У него опухоль мозга, – говорит Райан.

Я смотрю на своего старого друга.

– Магнитно-резонансная томография этого не подтверждает.

– Тогда… может быть, его разыгрывают. Устраивают такой спектакль, в котором предусмотрена каждая мелочь. Я как-то видел такое в кино.

– В доме все по-другому, все не так, как было, хотя прошло лишь восемь часов. И дело не только в том, что на стенах другие картины. Там новая техника. Новая мебель. Даже выключатели перенесены. Такой сложный розыгрыш никто устраивать не станет. Да и зачем? В чем смысл? Он ведь обычный человек. Зачем кому-то так стараться?

– Ну, тогда он просто рехнулся, – заключает Холдер.

– Я не сумасшедший.

В комнате повисает тишина.

Дэниела берет меня за руку.

– Что ты пытаешься нам сказать?

Я смотрю на нее.

– Сегодня в галерее ты упомянула, что толчком к твоей инсталляции послужил наш с тобой разговор.

– Ну да.

– Можешь рассказать мне об этом разговоре?

– А ты не помнишь?

– Ни слова.

– Такого не может быть.

– Пожалуйста, Дэниела.

Пауза. Жена долго всматривается в мои глаза, словно ищет в них подтверждение тому, что я не шучу, потом говорит:

– Думаю, это было весной. Мы не виделись довольно долго и не разговаривали по-настоящему с тех пор, как много лет назад каждый пошел своим, отдельным путем. Я, конечно, не выпускала тебя из виду, следила за твоими успехами и всегда гордилась тобой. В общем, однажды вечером ты пришел ко мне в студию. Без предупреждения, ни с того ни с сего. Сказал, что в последнее время часто думаешь обо мне. Я решила было, что ты просто пытаешься закадрить меня, раздуть старый огонек, но потом поняла, что дело в чем-то другом. Ты серьезно ничего не помнишь?

– Совершенно. Как будто меня здесь и не было вовсе.

– Мы заговорили о твоих исследованиях, о твоем участии в некоем секретном проекте, и ты сказал – я хорошо это помню, – что, возможно, видишь меня в последний раз. И тогда я поняла, что ты пришел не кадрить меня, а попрощаться. Потом ты говорил, что жизнь – это решения, которые мы принимаем, череда выборов, которые мы делаем каждый день, и что ты в нескольких случаях сделал неверный выбор, а самый главный неправильный выбор – в отношении меня. Все было очень эмоционально. В конце концов ты ушел, и я ничего не слышала о тебе до сегодняшнего дня. А теперь у меня вопрос к тебе.

– Спрашивай. – В голове у меня туман после выпивки и «травки», и когда я пытаюсь разобраться в том, что она говорит, меня слегка качает.

– Первое, о чем ты спросил меня сегодня в галерее, знаю ли я, где Чарли. Кто это?

Мне многое нравится в Дэниеле и едва ли не больше всего искренность. Она так устроена, что ее сердце напрямую соединено с языком. Что чувствует, то и говорит – откровенно и бесхитростно, простодушно. Никаких фильтров, никакой самоцензуры. Она никогда не руководствуется расчетом, собственной выгодой.

Вот почему теперь, когда я смотрю ей в глаза и понимаю, что Дэниела нисколько не лукавит, сердце разве что не разрывается пополам.

– Не важно, – отвечаю я.

– Конечно, важно. Мы не виделись полтора года, и ты первым делом спросил меня о том, что не важно?

Я допиваю то, что оставалось в стакане. Разжевываю с хрустом тающий кубик льда.

– Чарли – наш сын.

Дэниела бледнеет.

– Подождите-ка, – резко вступает Райан. – Я думал, мы здесь просто треплемся по пьяной лавочке. Так это что? – Он смотрит на Дэниелу, потом на меня. – Шутка?

– Нет.

– У нас нет никакого сына, и тебе это прекрасно известно, – говорит Дэниела. – Мы не были вместе пятнадцать лет. И это, Джейсон, ты тоже прекрасно знаешь.

Наверное, я мог бы попытаться убедить ее. Я так много знаю об этой женщине – всякие детские тайны, которые она сама открыла за последние пять лет нашего брака. Вот только не дадут ли такие «разоблачения» обратный эффект? Что, если Дэниела сочтет их не доказательствами, а некими трюками? Мошенничеством, фокусами. Пожалуй, самое лучшее – убедить ее, что я говорю правду, и быть предельно искренним.

– Вот что я знаю. Мы с тобой живем в моем доме на Логан-сквер. У нас есть сын, и его зовут Чарли. Я преподаю в Лейкмонт-колледже. Ты – примерная жена и мать, пожертвовавшая артистической карьерой, чтобы стать образцовой домохозяйкой. А ты, Райан… Ты – знаменитый нейробиолог. Ты получил премию Павиа. Ты читаешь лекции по всему миру. Понимаю, это звучит бредово, но у меня нет опухоли мозга, на меня никто не влияет, и я не рехнулся.

Холдер смеется, но в его смехе отчетливо проскальзывает нотка беспокойства.

– Ладно, предположим на минутку, что все, сказанное тобой, – правда. Или, по крайней мере, что ты действительно в это веришь. В этой истории есть неизвестная переменная – то, над чем ты работал последние годы. Этот секретный проект. Что ты можешь рассказать о нем?

– Ничего.

Райан с некоторым трудом поднимается на ноги.

– Уходишь? – спрашивает Дэниела.

– Да. Уже поздно. С меня хватит.

– Послушай, – говорю я. – Дело ведь не в том, что я что-то скрываю и не хочу рассказывать. Не могу. Я ничего этого не помню. Я преподаю физику в колледже. Когда очнулся в лаборатории, меня почему-то приняли за своего, но это не так. Я их не знаю.

Холдер берет шляпу и направляется к двери. Уже у порога он оборачивается и смотрит на меня.

– Ты болен. Давай я отвезу тебя в больницу.

– В больнице я уже был и возвращаться не собираюсь.

Райан переводит взгляд на Дэниелу:

– Хочешь, чтобы он ушел?

Неужели моя жена решит, что не может мне довериться? Она колеблется – наверное, взвешивает, хочет ли остаться наедине с сумасшедшим – и наконец качает головой:

– Всё в порядке.

– Райан, какой состав ты для меня приготовил? – спрашиваю я.

Холдер обжигает меня сердитым взглядом и как будто собирается ответить и даже расслабляется, прикидывая, наверное, безумец я или просто обкурившийся придурок.

Но уже в следующий момент его лицо снова каменеет – решение принято.

– Спокойной ночи, Дэниела, – холодным, твердым голосом произносит он, после чего поворачивается и выходит.

Хлопает дверь.

В гостевую комнату Дэниела входит в брюках для занятий йогой и топике на бретельках. В руке у нее чашка чая.

Я успел принять душ. Легче не стало, но от меня хотя бы не несет больше нездоровой больничной вонью и «Клороксом».

Сижу на краю матраса. Дэниела протягивает чашку:

– Ромашковый.

Грею ладони на горячей керамике.

– Ты вовсе не обязана это делать. Мне есть куда пойти.

– Не спорь. Ты останешься здесь, у меня. Всё, точка.

Дэниела перелезает через мои ноги и садится рядом, прислонившись спиной к спинке дивана.

Я пробую чай. Теплый, успокаивающий, немножко сладкий.

Она внимательно, словно оценивая заново, смотрит на меня.

– Когда ты пришел в больницу, какой диагноз тебе там поставили?

– Они и сами толком не определились. Решили сбыть меня с рук.

– Поместить в психушку?

– Да.

– А ты не согласился?

– Не согласился. Ушел.

– То есть тебя хотели подвергнуть принудительному заключению?

– Вот именно.

– А может быть, для тебя в данный момент это был бы лучший вариант? Что бы ты сам подумал, если б услышал от кого-то то, что сам рассказываешь сейчас мне?

– Подумал бы, что он спятил. И был бы не прав.

– Хорошо, тогда скажи, что, на твой взгляд, с тобой происходит?

– Не могу сказать, что у меня есть ответ.

– Но ты же ученый! Какая-то теория у тебя есть.

– Мне недостает информации.

– А что подсказывает чутье?

Я отпиваю ромашкового чаю, наслаждаясь разливающимся внутри телом.

– Мы живем в повседневности, совершенно позабыв о том факте, что являемся частью реальности намного более странной и обширной, чем можем себе представить.

Она берет меня за руку, и, хотя эта женщина не та Дэниела, которую я знаю, мне никуда не деться от того простого факта, что я безумно люблю ее. Даже здесь и сейчас, сидя на кровати в этом чужом мире.

Я смотрю в ее испанские глаза, внимательные и ясные, и лишь усилием воли заставляю себя не давать воли рукам.

– Страшно? – спрашивает она.

Я думаю о похитителе, державшем меня на мушке револьвера. О команде из лаборатории, преследовавшей меня до дома и пытавшейся задержать. О мужчине с сигаретой у фонарного столба под окном отеля. Помимо очевидного факта несовпадения элементов моей личности и данной реальности, за пределами этой квартиры есть вполне реальные люди, жаждущие найти меня.

Они уже доставили мне немало неприятностей и, возможно, не прочь продолжить.

И тут же отрезвляющая, как холодный душ, мысль: а что, если они проследили за мной до этого дома?

Не подверг ли я опасности Дэниелу?

Нет.

Если она не моя жена, а только подружка из прошлого пятнадцатилетней давности, то откуда им может быть известно о ней?

– Джейсон, тебе страшно? – повторяет она.

– Очень.

Она протягивает руку, касается моего лица.

– У тебя синяки.

– Я не знаю, откуда они.

– Расскажи мне о нем.

– О ком?

– О Чарли.

– Для тебя это все, наверное, странно…

– Да уж.

– Ну, как я уже говорил, ему сейчас четырнадцать. Почти пятнадцать. День рождения – двадцать первого октября. Родился недоношенным в «Чикаго-Мёрси». Весил всего один фунт и пятнадцать унций. В первый год ему пришлось нелегко, но он – настоящий боец. Сейчас он здоров, а ростом почти с меня.

В глазах Дэниелы стоят слезы.

– Волосы темные, как у тебя, и замечательное чувство юмора. Учится хорошо. Творческая натура, весь в маму. Обожает японские комиксы и скейтборд. Любит рисовать всякие жуткие пейзажи. Думаю, уже можно сказать, что парень в тебя.

– Прекрати.

– Что?

Дэниела зажмуривается, и слезы выскальзывают из уголков ее глаз и скатываются по щекам.

– У нас нет никакого сына.

– Можешь поклясться, что не помнишь его? Что это не какая-то игра? Если ты скажешь сейчас, я не…

– Джейсон, мы расстались пятнадцать лет назад. Если уж совсем точно, ты бросил меня.

– Такого не может быть.

– Накануне я сказала тебе, что беременна. Ты взял время подумать. Потом пришел ко мне и сказал, что принял самое трудное в своей жизни решение. Что ты занят исследованием. Что это исследование в результате принесет тебе большую награду. Ты сказал, что весь следующий год проведешь в «чистой комнате» и что я заслуживаю лучшего. Что наш ребенок заслуживает лучшего.

– Все было не так, – говорю я. – Я сказал, что нам будет нелегко, но мы справимся. Мы с тобой поженились. У нас родился Чарли. Меня лишили финансирования. Ты забросила живопись. Я пошел преподавать в колледж. Ты стала домохозяйкой.

– И тем не менее мы сегодня здесь. Мы не женаты. У нас нет детей. Ты только что пришел с открытия инсталляции, которая должна принести мне славу. Ты сам отмечен какой-то наградой. Я не знаю, что творится у тебя в голове. Может быть, у тебя конкурирующие воспоминания, но я знаю, что реально, а что нет.

Над чашкой поднимается дымок.

– Думаешь, я сумасшедший?

– Понятия не имею, но ты определенно нездоров.

Дэниела смотрит на меня со свойственным ей состраданием.

Словно талисман, я трогаю ниточку на безымянном пальце.

– Послушай, может быть, ты веришь тому, что я говорю, может быть, не веришь, но ты должна знать, что я в это верю. Я бы никогда не стал тебе лгать.

Этот момент – самый сюрреалистический с тех пор, как я пришел в себя в лаборатории. Я сижу в гостевой комнате в квартире женщины, которая является моей женой, но не признает этого; мы говорим о сыне, которого у нас, похоже, нет, и о жизни, которая не наша.

Я просыпаюсь посреди ночи. Сердце колотится, как сумасшедшее, тьма кружится, и во рту пересохло до тошноты.

Целую жуткую, пугающую минуту я не могу сообразить, где нахожусь.

Дело не в выпивке и не в «травке».

Дело в каком-то более глубоком уровне дезориентации.

Заворачиваюсь в одеяло, но меня все равно трясет. Боль распространяется по всему телу и нарастает с каждой секундой. Дрожат ноги, раскалывается голова.

Когда я открываю глаза в следующий раз, комнату уже заливает солнечный свет. Дэниела стоит у кровати и смотрит на меня с нескрываемым беспокойством.

– Ты горишь, Джейсон. Я отвезу тебя в больницу.

– Все хорошо.

– По тебе не скажешь. – Любимая кладет мне на лоб холодное полотенце. – Ну как, лучше?

– Лучше, но, пожалуйста, не беспокойся. Я возьму такси и вернусь в отель.

– Только попробуй!

После полудня лихорадка спадает.

Дэниела готовит простенький куриный супчик с лапшой, и я съедаю его в постели. Она сидит в кресле в уголке, и в ее глазах та самая, хорошо знакомая мне отстраненность.

Она что-то обдумывает и даже не замечает, что я смотрю на нее. Я бы и не смотрел, но не могу оторваться. Да, это моя Дэниела, но…

Волосы у нее короче.

Она в лучшей форме.

Пользуется косметикой.

В этой одежде – джинсах и облегающей футболке – тридцать девять ей никак не дашь.

– Я счастлива? – спрашивает она.

– В каком смысле?

– В той нашей жизни, о которой ты говоришь… я счастлива?

– Ты же вроде бы не хотела об этом говорить.

– Всю ночь не спала. Только об этом и думала.

– По-моему, ты счастлива.

– Хотя и не занимаюсь искусством?

– Вот этого тебе определенно не хватает. Ты встречаешься с друзьями, с теми, кто добился успеха, и я знаю, что ты радуешься за них, но вижу, что тебя это задевает. Как задевает и меня. У нас с тобой это что-то вроде связующего агента.

– Хочешь сказать, мы оба – лузеры?

– Мы не лузеры.

– А мы счастливы? Я имею в виду, вместе.

Я отставляю в сторону чашку с супом.

– Да. Как и в каждом браке, бывают трудные моменты, но у нас есть сын и дом. Мы – семья. И ты – мой лучший друг.

Дэниела смотрит мне в глаза и хитровато улыбается.

– Как у нас по части секса?

Я только смеюсь.