Темная материя Крауч Блейк
Приканчивают бутылочку «Темпранильо».
Заказывают другую.
Подумывают о том, чтобы провести ночь в городе.
Дэниела думает, что уже давненько не видела своего мужа таким страстным, таким уверенным в себе.
В нем снова горит огонь. Он снова влюблен в жизнь.
Где-то на середине второй бутылки Джейсон ловит ее в тот момент, когда она смотрит в окно, и спрашивает:
– О чем думаешь?
– Опасный вопрос.
– Понимаю.
– О тебе.
– А что такое?
– У меня такое чувство, будто ты пытаешься переспать со мной. – Женщина смеется. – В том смысле, что ты стараешься там, где стараться вовсе не обязательно. Мы – старая пара, а ты ведешь себя так, словно… э…
– Ухаживаю за тобой?
– Точно. Пойми меня правильно, я не жалуюсь. Вовсе нет. Это так восхитительно! Наверное, проблема в том, что я не понимаю, откуда это все идет. Ты в порядке? Не случилось ли чего, о чем ты мне не говоришь?
– У меня все хорошо.
– Значит, причина в том, что тебя на днях едва не сбило такси?
– Не знаю, промелькнула ли у меня тогда вся жизнь перед глазами, но, когда я пришел домой, все вдруг предстало в ином свете. Более реальном. В особенности ты. Даже сейчас я как будто вижу тебя впервые, и у меня живот сводит от волнения. Думаю о тебе каждую секунду. Думаю обо всех тех решениях, которые и создали этот момент. Благодаря которым мы сидим сейчас здесь, вдвоем, за этим прекрасным столиком. Думаю о тех событиях, которые могли бы помешать этому случиться, и о том, как все… не знаю…
– Что?
– Как все хрупко. – Джейсон ненадолго замолкает. Лицо у него задумчивое. А потом он снова начинает говорить: – Даже страшно становится, когда понимаешь, что каждая наша мысль, каждое решение, каждый выбор создает ответвление, новый мир. Вот сегодня, после бейсбола, мы пошли сначала на Военно-морской пирс, а потом отправились сюда, на обед – так? Но это только одна версия случившегося. В другой реальности вместо пирса мы могли пойти на симфонический концерт. Или остались бы дома. Или попали бы в автоаварию на Лейкшор-драйв и вообще никуда не доехали бы.
– Но ведь никаких других реальностей не существует.
– Вообще-то они столь же реальны, как и та, в которой в данный момент существуем мы.
– Разве такое возможно?
– Это загадка. Но ключи есть. Большинство астрофизиков считают, что источником силы, удерживающей вместе звезды и галактики – того, благодаря чему работает вся вселенная, – является некая теоретически существующая субстанция, ни измерить, ни наблюдать которую непосредственно мы не можем. Нечто, называемое темной материей. И именно из темной материи состоит большая часть известной вселенной.
– И все-таки что она собой представляет?
– Никто толком не знает. Физики продолжают выстраивать новые теории, стараясь объяснить ее происхождение и суть. Мы знаем, что она обладает гравитацией, как обычная материя, но при этом состоит, должно быть, из чего-то совершенно нового.
– Новая форма материи.
– Совершенно верно. Некоторые сторонники теории струн полагают, что она может быть ключом к существованию мультивселенной.
Дэниела на секунду задумывается, а потом спрашивает:
– Все эти реальности, где они?
– Представь, что ты – рыба, плавающая в пруду. Ты можешь двигаться вперед и назад, из стороны в сторону, но никак не вверх, из воды. Если за тобой наблюдает кто-то, стоящий у пруда, ты даже не догадываешься о его существовании. Для тебя вся вселенная – твой маленький пруд. А теперь представь, что кто-то наклоняется и вынимает тебя из воды. Ты видишь, что весь твой мир – лужица. Ты видишь другие пруды. Деревья. Небо. Ты понимаешь, что являешься всего лишь частичкой огромной, намного более загадочной реальности, чем та, которую представляла себе.
Дэниела откидывается на спинку стула. Отпивает вина.
– Значит, все эти тысячи других прудов здесь, вокруг нас, прямо сейчас, но нам они не видны?
– Совершенно верно.
В таком духе Джейсон говорил и раньше. Не давал ей уснуть допоздна, излагая самые необычайные теории, иногда проверял на ней какие-то мысли, по большей части пытаясь просто произвести впечатление.
Тогда это срабатывало.
Срабатывает и теперь.
Женщина ненадолго отворачивается и глядит в окно возле их столика. Мимо неспешно бежит вода, и свет от окружающих зданий сливается в бесконечное мерцание, скользящее по похожей на выдувное стекло поверхности реки.
Потом она снова смотрит на Джейсона поверх ободка бокала. Их глаза встречаются, и огонек стоящей на столе свечи дрожит между ними.
– И ты думаешь, что где-то там, в одном из тех прудов, есть другой ты, обрекший себя на это исследование? Тот, кто осуществил все те планы, которые когда-то, пока жизнь не встала на пути, строил ты?
Мужчина улыбается:
– Такая мысль приходила мне в голову.
– И есть другая я, ставшая знаменитой художницей? Обменявшая вот это все на то?
Джейсон подается вперед, отодвигает в сторону тарелки и берет обе руки Дэниелы в свои.
– Если там и есть миллион прудов, в которых живут миллионы тебя и меня – живут по-разному, иначе и похоже, – лучше этого, лучше того, что происходит здесь и сейчас, нет и быть не может. И в этом я уверен тверже, чем в чем-либо другом.
Глава 7
Голая лампочка под потолком бросает резкий, моргающий свет на крохотную, тесную камеру. Я лежу на железной кровати. Лодыжки и запястья скованы зажимами и соединены цепями посредством замковых карабинов с рым-болтами в стене.
Дверь закрыта на три запора, но меня так напичкали седативами, что я и пальцем шевельнуть не могу.
Она открывается.
На Лейтоне смокинг.
Очки в проволочной оправе.
Он подходит ближе, и его дыхание приносит запах – сначала одеколона, а потом алкоголя. Шампанское? Откуда его вытащили? С какой-нибудь вечеринки? Бенефиса? К атласному лацкану его смокинга все еще приколота розовая ленточка.
Он опускается на край тонкого, как лист бумаги, матраса.
Лицо у него серьезное.
И на удивление печальное.
– Знаю, Джейсон, ты хочешь сказать мне кое-что. Надеюсь все же, что сначала позволишь сделать это мне. Основную вину за случившееся я принимаю на себя. Ты вернулся, и мы оказались не готовы принять тебя таким, какой ты есть… не совсем здоровым. Мы подвели тебя, и мне очень жаль. Что еще сказать, не знаю. Скажу так. Мне не нравится то, что случилось. Твое возвращение должно было стать праздником.
Даже в этом состоянии, под седативами, меня трясет от горя.
И гнева.
– Человек, который пришел в квартиру Дэниелы, – это ты послал его за мной? – спрашиваю я.
– Ты не оставил мне выбора. Даже малейшая вероятность того, что ты рассказал ей об этой лаборатории…
– Ты приказал ему убить ее?
– Джейсон…
– Ты?
Вэнс не отвечает, но мне достаточно и этого.
Смотрю ему в глаза и думаю только о том, с каким удовольствием разодрал бы в клочья эту физиономию.
– Ты – гребаный…
Я срываюсь. Всхлипываю.
Не могу выбросить из головы жуткий образ: струйка крови, стекающая по голой ноге Дэниелы.
– Мне так жаль, брат. – Лейтон наклоняется, кладет руку мне на локоть, и я чуть не выворачиваю плечо, пытаясь отстраниться.
– Не трогай меня!
– Ты провел в этой палате почти двадцать четыре часа. Мне вовсе не доставляет удовольствия держать тебя прикованным к стене и пичкать успокоительными, но в этом отношении ничего не изменится, пока ты будешь представлять опасность для себя и других. Тебе надо поесть и попить. Готов?
Я смотрю на трещину на стене и представляю, как бью Вэнса головой о стену, пока та не треснет. Как вколачиваю ее в бетон, пока от нее не останется ничего, кроме кровавой каши.
– Джейсон, либо ты позволишь им покормить тебя, либо я сам вставлю тебе в желудок гастрономическую трубку.
Я хочу сказать, что убью его. Убью его и всех, кто есть в этой лаборатории. Я уже готов это сказать, но в последний момент благоразумие берет верх – как-никак я в полной его власти, и он может делать со мной что хочет.
– Знаю, получилось нехорошо, – продолжает он. – Сцена в квартире вышла ужасная, и мне очень жаль. Я бы предпочел обойтись без всего этого, но бывает так, что ситуация заходит слишком далеко. Ты только знай – мне очень, очень жаль, что тебе пришлось это увидеть.
Лейтон поднимается, идет к двери, открывает ее и, остановившись на пороге, оборачивается и смотрит на меня. На одну половину его лица падает свет, другая остается в тени.
– Может быть, тебе тяжело слышать это сейчас, но без тебя никакой лаборатории не было бы. Если б не ты, не твоя работа, не твой гений, здесь не было бы никого из нас. И забыть это я не позволю никому. И прежде всего – тебе самому.
Я спокоен.
Делаю вид, что спокоен.
Потому что, оставаясь прикованным к кровати в этой проклятой тесной камере, предпринять что-либо невозможно.
Лежа на кровати, я смотрю на установленную над дверью камеру наблюдения и прошу прислать Лейтона.
Минут через пять он расстегивает зажимы.
– Ты даже не представляешь, как я рад снять с тебя эти штуки. Наверное, не меньше тебя самого.
Он помогает мне подняться.
От кожаных петель на запястьях остались потертости.
Во рту пересохло.
До смерти хочется пить.
– Как себя чувствуешь? – спрашивает Вэнс. – Лучше?
Я думаю, что, пожалуй, был прав, когда, в первый раз придя в себя в этом заведении, решил притвориться тем, кем они меня считают. А чтобы такой вариант прошел, нужно сделать вид, будто я потерял память и ничего не помню. Пусть сами заполнят пробелы. Потому что если во мне не признают того, за кого принимают, я просто-напросто стану им не нужен.
И тогда покинуть лабораторию живым мне уже не получится.
– Испугался, – говорю я. – Потому и убежал.
– Понимаю.
– Извини, что доставил вам столько неприятностей, но ты должен понять – я в полной растерянности. Вместо последних десяти лет – огромный зияющий провал.
– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь тебе восстановить этот участок памяти. Проведем магнитно-резонансную томографию. Проверим тебя на наличие посттравматического стрессового расстройства. В ближайшее время с тобой побеседует наш психиатр, Аманда Лукас. Я даю тебе слово – мы не остановимся, пока не сделаем все возможное. Пока не вернем тебя.
– Спасибо.
– Ты бы сделал для меня то же самое. Послушай, я понятия не имею, через что тебе пришлось пройти в последние четырнадцать месяцев, но человек, которого я знаю одиннадцать лет, мой коллега и друг, создавший этот центр вместе со мной, заперт где-то там, в твоей голове, и я найду его во что бы то ни стало.
Ко мне вдруг приходит ужасная мысль – а если он прав?
Я думаю, что знаю, кто я такой.
Но какая-то часть меня сомневается. Что, если память о моей настоящей жизни, той жизни, в которой я – муж, родитель, преподаватель, – не верна?
Что, если это всего лишь побочный эффект повреждения мозга, полученного в ходе работы в этой лаборатории?
Что, если на самом деле я – тот, за кого меня принимают все в этой лаборатории?
Нет.
Я знаю, кто я.
Лейтон так и сидит на краю матраса. Теперь он подтягивает ноги и прислоняется к спинке кровати.
– Должен спросить. Что ты делал в квартире той женщины?
Солгать.
– Я и сам толком не пойму.
– Откуда ты ее знаешь?
Слезы и злость. Я едва сдерживаю и то и другое.
– Встречался с ней когда-то. Давно.
– Вернемся к началу. Три дня назад ты сбежал отсюда через окно ванной. Как ты потом попал к себе домой на Логан-сквер?
– Доехал на такси.
– Ты разговаривал с таксистом? Рассказывал ему о том, откуда пришел?
– Естественно, нет.
– Хорошо. Куда ты пошел после того, как ускользнул от нас у себя дома?
Солгать.
– Провел всю ночь на улице. Не понимал, где нахожусь. Было страшно. На следующий день увидел афишу с извещением об открытии выставки Дэниелы. Там ее и нашел.
– Кроме Дэниелы, ты еще с кем-нибудь разговаривал?
Райан.
– Нет.
– Уверен?
– Да. Мы вернулись в ее квартиру и оставались там вдвоем до…
– Ты должен понять – этому центру мы посвятили все. Твоей работе мы посвятили все. Любой из нас отдаст жизнь, если потребуется его защитить. Любой, включая тебя.
Выстрел.
Черная дыра между глазами.
– Мне горько видеть тебя таким, Джейсон. Сердце разрывается.
В голосе Вэнса искренняя горечь и сожаление.
Горечь и сожаление в его глазах.
– Мы были друзьями? – спрашиваю я.
Он кивает и крепко, словно сдерживая волну эмоций, сжимает зубы.
– Мне только трудно понять, как убийство кого бы то ни было ради защиты центра может быть приемлемо как для тебя, так и для других, – добавляю я.
– Тот Джейсон Дессен, которого я знал, никогда бы и не подумал о том, что случилось с Дэниелой Варгас. Я, конечно, не говорю, что ему это понравилось бы. Никому бы не понравилось. Меня от такого просто тошнит. Но он согласился бы, что так надо.
Я качаю головой.
– Ты забыл, что мы построили вместе.
– Так покажи.
Мне позволяют умыться, дают новую одежду, кормят.
После ланча мы с Лейтоном спускаемся в служебном лифте на подземный уровень четыре.
Когда я в прошлый раз проходил по этому коридору, он был обшит пластиком, и тогда я понятия не имел, где нахожусь.
Мне никто не угрожает.
Никто не говорит, что мне запрещено выходить.
Но я уже заметил, что мы с Вэнсом почти не остаемся одни. Где-то неподалеку постоянно маячат двое мужчин, которые держатся как полицейские. Я помню их еще по первому вечеру.
– Основных уровней четыре, – говорит Лейтон. – На первом – спортзал, рекреационная, столовая и несколько спален. На втором – лаборатории, «чистые комнаты», конференц-залы. Третий подуровень отведен под конструирование. На четвертом – изолятор и центр управления.
Мы приближаемся к внушительной двойной двери, за которой, судя по ее грозному виду, вполне могут храниться государственные секреты.
Вэнс останавливается у сенсорного экрана на стене, достает из кармана ключ-карту и подносит ее к сканеру.
– Имя, пожалуйста, – говорит компьютеризованный женский голос.
Мой спутник наклоняется к экрану:
– Лейтон Вэнс.
– Пароль.
– Один-один-восемь-семь.
– Голосовая идентификация подтверждена. Добро пожаловать, доктор Вэнс.
Я вздрагиваю от резкого звона зуммера, эхо которого убегает, стихая, по коридору.
Дверь медленно открывается.
Я вхожу в ангар и в падающем из-под высокого потолка свете вижу куб цвета орудийного металла со стороной в двенадцать футов.
Пульс резко ускоряется.
Я смотрю и не верю своим глазам.
– Красавец, да? – спрашивает Лейтон, заметив, должно быть, мое состояние.
Не то слово!
Сначала я думаю, что гудение внутри ангара как-то связано с освещением, но потом понимаю – нет, тут что-то другое. Гул такой глубокий, что отдается в крестце, словно ультранизкочастотная вибрация тяжелого, массивного двигателя.
Как будто загипнотизированный, я подхожу к боксу.
Никогда и не мечтал даже, что увижу его, так сказать, во плоти и в этом масштабе.
Вблизи поверхность совсем не гладкая, и свет отражает так, что она кажется многогранной, почти полупрозрачной.
Лейтон указывает на сверкающий под лампами идеально чистый бетонный пол.
– Вот здесь тебя и нашли. Ты был без сознания.
Мы медленно обходим куб.
Я протягиваю руку, провожу по его поверхности пальцами.
Холодная.
– Одиннадцать лет назад, после того как ты получил премию Павиа, мы пришли к тебе и сказали, что у нас есть пять миллиардов долларов. Можно было бы построить космический корабль, но мы отдали деньги тебе. Чтобы посмотреть, чего ты способен достичь, располагая неограниченными ресурсами.
– Мои работы здесь? – спрашиваю я. – Мои записи?
– Конечно.
Мы доходим до дальней стороны бокса.
Лейтон ведет меня дальше, за угол.
На этой стороне в кубе вырезана дверь.
– Что внутри? – спрашиваю я.
– Посмотри сам.
Основание дверной коробки находится примерно в футе от пола ангара.
Я поворачиваю вниз ручку, толкаю дверь и уже делаю шаг…
Вэнс кладет руку мне на плечо.
– Дальше нельзя. Ради твоей же безопасности.
– Это опасно?
– Ты вошел в него третьим. Еще двое вошли после тебя. Пока что вернулся только ты один.
– Что случилось с остальными?
– Мы не знаем. Использовать внутри записывающие устройства не получается. Единственный отчет, на который можно рассчитывать на данном этапе, – это рассказ кого-то, кому удастся вернуться. Как тебе.
Внутри бокса пусто, неприглядно и темно.
Стены, пол и потолок изготовлены из того же, что и снаружи, материала.
– Звуконепроницаемый, герметичный, защищенный от ионизирующего излучения и, как ты, возможно, уже догадался, генерирует сильное магнитное поле, – говорит Лейтон.
Я закрываю дверь и слышу, как внутри срабатывает запирающее устройство и штифт замка становится на место.
Смотрю на куб и как будто вижу восставшую из мертвых неосуществленную мечту.
Мне было около тридцати, когда я работал с подобием такого вот куба. Только тот имел сторону длиной в один дюйм и предназначался для помещения макроскопического объекта в суперпозицию.
Или в «кошачье состояние», как говорим иногда с претензией на юмор мы, физики.
Речь, разумеется, идет о коте Шредингера, знаменитом мысленном эксперименте.
Представьте, что внутри герметично закрытого стального ящика находятся кот, колба с ядом и радиоактивный источник. Если внешний сенсор регистрирует радиоактивность – в данном случае распад атома, – колба разбивается, и высвободившийся яд убивает кота. При этом шансы на то, что атом распадется или не распадется, равны.
Остроумный способ связать два мира: наш, классический, и субатомный.
Копенгагенская интерпретация квантовой механики предлагает следующее: до момента вскрытия ящика, до непосредственного наблюдения, атом пребывает в суперпозиции неопределенного состоянии распада и нераспада. Что означает, в свою очередь, что кот одновременно жив и мертв.
И только после того, как ящик открывается и происходит акт наблюдения, волновая функция редуцирует в одно из двух состояний.
Другими словами, мы видим только один из двух возможных исходов.
Например, мертвого кота.
И это становится нашей реальностью.
Но тут начинается самое чудное.
Есть ли где-нибудь другой мир, столь же реальный, как и известный нам, где, открыв стальной ящик, мы обнаруживаем живого, мурлычущего кота?
Многомировая интерпретация квантовой механики дает положительный ответ.
Когда мы открываем ящик, возникает развилка.
Читать бесплатно другие книги:
