Темная материя Крауч Блейк

– О, господи, я, что, и вправду вогнала тебя в краску?

– Да уж.

– Но на мой вопрос ты так и не ответил.

– Не ответил.

– Что так? Есть проблемы?

Она со мной флиртует!

– Нет, все прекрасно. Ты просто меня смущаешь.

Дэниела поднимается и идет к кровати. Садится на краешек матраса и смотрит на меня своими большими, глубокими глазами.

– О чем думаешь? – спрашиваю я.

Она качает головой:

– Если ты не спятил и не несешь чушь, то наш разговор – самое странное событие в человеческой истории.

Я сижу в постели. За окном, над Чикаго, тает день.

Буря, принесшая прошлым вечером дождь, умчалась, и небо чистое и ясное. Деревья покраснели и пожелтели, и воздух, по мере того как день близится к вечеру, заряжается особенной энергией и светится золотом, что вызывает у меня ощущение утраты.

Как у Роберта Фроста – «золото, что сохранить нельзя».

В кухне звякают кастрюли и сковородки, открываются и закрываются шкафчики, и запах жарящегося мяса, проплыв по коридору, проникает в гостевую комнату. Я принюхиваюсь – что-то подозрительно знакомое.

Вылезаю из постели – впервые за весь день на ногах держусь вполне уверенно – и направляюсь в кухню.

Играет Бах. На столе – открытая бутылка красного вина. Дэниела режет лук на столешнице. На ней фартук и очки для плавания.

– Пахнет восхитительно, – говорю я.

– Поработать не хочешь?

Я подхожу к электрической плите и поднимаю крышку с глубокой кастрюли.

Поднявшийся с паром аромат уносит меня домой.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Дэниела.

– Будто заново родился.

– То есть лучше?

– Намного.

Традиционное испанское блюдо – рагу с фасолью, всевозможными бобовыми и мясом. Чоризо, панчетта, кровяная колбаса…

Дэниела готовит это рагу раз или два в год, обычно на мой день рождения или в свободный зимний вечерок, когда за окном порхает снег и мы не прочь выпить вина, после чего, не глядя на часы, заняться вместе готовкой.

Я помешиваю в кастрюле и кладу крышку на место.

– Это фасолевое рагу, – объясняет Дэниела, – из…

– Из рецептов твоей матери, – срывается у меня с языка, прежде чем я успеваю остановиться. – А если точнее, твоей бабушки.

Она останавливается.

Оборачивается.

– Давай помогу, – говорю я.

– Что еще ты обо мне знаешь?

– Послушай, согласно моей версии, мы вместе пятнадцать лет. Так что я знаю почти все.

– А согласно моей, мы были знакомы только два с половиной месяца, да и то давным-давно. Однако же ты знаешь о рецепте, который передавался в нашей семье из поколения в поколение.

На секунду в кухне повисает тишина.

Воздух как будто заряжается позитивной энергией, звенящей на некоей частоте у самого порога нашего восприятия.

– Если хочешь помочь, – говорит наконец Дэниела, – то я сейчас готовлю заправку для рагу и могла бы сказать, из чего, но ты ведь и сам, возможно, знаешь.

– Тертый чеддер, кинза и сметана?

Она едва заметно улыбается и поднимает бровь.

– Как я и сказала, ты уже и сам все знаешь.

Мы обедаем за столом у большого окна. В стекле отражаются огоньки свечей, а за ним сияет большой город – наше местное созвездие.

Все выглядит торжественно. Дэниела прекрасна в отсветах камина, и я спокоен и уверен – впервые с тех пор, как вырвался из лаборатории.

Тарелки пусты, вторая бутылка опустошена. Жена тянется через стеклянный стол и касается моей руки.

– Не знаю, что с тобой происходит, Джейсон, но я рада, что ты меня нашел.

Мне хочется ее поцеловать.

Я потерялся, и она приютила меня.

Приняла, когда мир стал чужим.

Но я не целую ее. Лишь пожимаю ей руку.

– Ты даже не представляешь, что сделала для меня.

Мы убираем со стола, закладываем посуду в посудомойку и беремся за оставшуюся в раковине.

Я мою. Дэниела вытирает и ставит на полку. Как старая семейная пара.

– Райан Холдер, а? – ни с того ни с сего спрашиваю я.

Она останавливается и смотрит на меня.

– Хочешь поделиться своими соображениями по этому поводу?

– Нет, просто…

– Что? Вы жили в одной комнате в общежитии. Он был твоим другом. Не одобряешь?

– Ты всегда ему нравилась.

– Мы ревнуем?

– Конечно.

– Ох, перестань! Райан – хороший человек.

Дэниела снова берется за полотенце.

– И насколько все серьезно? – спрашиваю я.

– Мы встречаемся иногда. Но свои зубные щетки друг у друга еще не оставляем.

– Думаю, Райан был бы не против. По-моему, он от тебя без ума.

– Еще бы ему не быть! – усмехается Дэниела. – Я ведь потрясающая.

Я лежу в постели в гостевой комнате. Окно приоткрыто, и через него вливается шум спящего города.

Прошлой ночью я задал себе простой вопрос: где Дэниела?

А потом нашел ее – успешную художницу. Одинокую.

Мы так и не поженились. У нас не было сына.

Если только я не стал жертвой некоего в высшей степени изощренного розыгрыша, то само существование Дэниелы говорит в пользу вывода, к которому я склоняюсь постепенно в последние сорок восемь часов.

Это не мой мир.

Но что именно означают эти четыре слова? Я еще не уверен. И даже не знаю, как приступить к оценке их полной значимости.

Вот почему я повторяю их снова.

Пробую на вкус.

Прислушиваюсь к ним.

Это не мой мир.

Тихий стук в дверь. Я вскидываю голову.

– Входи.

Дэниела входит и забирается на кровать.

Я сажусь.

– Всё в порядке?

– Не могу уснуть.

– Что случилось?

Она целует меня. Не так, как та женщина, с которой я прожил пятнадцать лет, но так, как та, с которой я только что встретился пятнадцать лет назад.

Чистая энергия притяжения.

Я уже на ней, мои руки на ее бедрах, тянут вверх атласную сорочку…

…и замирают.

– Почему остановился? – выдыхает Дэниела.

И я почти говорю: «Не могу, ты не моя жена», однако даже это неправда.

Она, Дэниела, – единственный в этом безумном мире человек, который помог мне. Да, может быть, я пытаюсь оправдаться, но я так запутался, так напуган и в таком отчаянном положении, что не только хочу этого, но и не могу без этого. Как, наверное, и она.

Я смотрю в ее глаза, затуманенные и искрящиеся в проникающем через окно свете.

В эти глаза можно падать и падать – до бесконечности.

Она не мать моего сына, не моя жена, мы не прожили вместе пятнадцать лет, но я все равно люблю ее, а не просто ту версию Дэниелы, что живет у меня в голове, в моей истории. Я люблю эту женщину, ту, что подо мной, здесь и сейчас, где бы это ни было, потому что она та же: те же глаза, тот же голос, тот же запах и тот же вкус.

То, что следует дальше, нельзя назвать сеансом образцового супружеского секса. Это – совсем другое: безрассудное, как на заднем сиденье машины, рисковое, потому что никто не думает о какой-то там защите, сумасшедшее и дикое сражение противоположностей.

Потные, обессилевшие, сплетенные в объятиях, мы лежим и смотрим на огни нашего города.

Я чувствую, как рядом, понемногу сбавляя бег, стучит ее сердце. Тук-тук-тук…

Медленнее.

Медленнее.

– Все хорошо? – шепотом спрашивает Дэниела. – Я, кажется, слышу, как где-то здесь крутятся колесики.

– Не представляю, что бы я делал, если б не нашел тебя.

– Нашел же. И что бы ни случилось, я здесь, с тобой. Ты ведь это знаешь, да?

Ее пальцы пробегают по моим рукам. Останавливаются на ниточке, повязанной вокруг безымянного пальца.

– Что это?

– Доказательство.

– Доказательство?

– Что я не сумасшедший.

Снова молчание.

Не знаю, который час, но определенно после двух ночи.

Закрываются бары. На улицах тихо и спокойно, как бывает всегда, кроме штормовых ночей.

Окно приоткрыто, и вползающий через щель в комнату холодный воздух щекочет наши влажные от пота тела.

– Мне нужно вернуться домой, – говорю я.

– На Логан-сквер?

– Да.

– Зачем?

– Похоже, там у меня домашний офис. Хочу посмотреть в компьютере, над чем работал, чем занимался. Может быть, найду какие-то бумаги, записки, проливающие свет на то, что со мной происходит.

– Могу отвезти тебя туда утром пораньше.

– Лучше не надо.

– Почему?

– Может быть небезопасно.

– Как это…

Из гостиной доносится громкий стук, как будто кто-то колотит кулаком в дверь. В моем представлении так обычно стучат полицейские.

– И кого это могло принести в такой час? – спрашиваю я.

Дэниела выбирается из постели и, обнаженная, выходит из комнаты.

Не сразу, но я нахожу в смятом одеяле свои «боксеры» и уже натягиваю их, когда она появляется из своей спальни в банном халате.

Мы вместе выходим в гостиную.

Стук в дверь не прекращается.

– Не открывай, – шепчу я.

– Конечно.

Она наклоняется и смотрит в глазок. И как раз в этот момент звонит телефон.

Мы оба вздрагиваем.

Дэниела идет через комнату к кофейному столику, на котором лежит трубка.

Я смотрю в глазок и вижу стоящего в коридоре спиной к двери мужчину. В руке у него сотовый.

– Алло? – говорит Дэниела.

Человек в коридоре весь в черном – ботинки «Док Мартенс», джинсы, кожаная куртка.

– Кто это? – спрашивает Дэниела.

Я подхожу к ней, киваю в сторону двери и одними губами шепчу:

– Он?

Она кивает.

– Что ему нужно?

Она указывает на меня.

Теперь и я слышу мужской голос, доносящийся одновременно из-за двери и из беспроводного телефона.

– Не понимаю, о чем вы говорите. Я живу одна, и не в моих привычках впускать в квартиру незнакомых мужчин посреди ночи.

Дверь с грохотом распахивается, цепочка рвется и летит по полу, а через порог переступает человек с пистолетом и накрученной на ствол длинной черной трубкой.

Держа нас обоих на прицеле, незнакомец ногой толкает дверь, и в лофт вползает запах сигаретного дыма.

– Вы пришли за мной, – говорю я. – Она здесь ни при чем.

Незваный гость на пару дюймов ниже меня, но плотнее. Голова бритая, глаза серые, и взгляд не столько холодный, сколько отстраненный, словно видящий перед собой не человека, а информацию. Единицы и нули. Как машина.

У меня пересыхает во рту.

Между происходящими событиями и моим их восприятием образуется странный зазор. Первое не смыкается со вторым, второе отстает от первого. Нужно что-то делать, что-то сказать, но я парализован внезапностью появления этого человека.

– Я пойду с вами. Только…

Ствол немного сдвигается в сторону от меня и чуточку вверх.

– Подождите, – говорит Дэниела, – не…

Ее обрывают огненная вспышка и глухой хлопок выстрела.

На мгновение меня ослепляет легкий красный туман, а когда он рассеивается, Дэниела сидит на диване, и между ее большими, темными глазами зияет мертвая точка.

Я с криком бросаюсь к ней, но парализующая боль сковывает все тело, зажимает мышцы, и я падаю на кофейный столик, круша стекло и говоря себе, что всего этого не может быть.

Незнакомец поднимает мои беспомощные руки, заводит их мне за спину и связывает запястье крест-накрест кабельной стяжкой.

Слышу рвущийся звук. Он накрывает мой рот полоской плотной клейкой ленты и садится поблизости в кожаное кресло.

Я кричу сквозь ленту, умоляю, прошу, чтобы всего этого не было, но оно есть, и с этим ничего не поделать, ничего не изменить.

Рядом, за моей спиной, звучит мужской голос – спокойный и занимающий более высокий регистр, чем я мог бы представить.

– Привет, я здесь… Нет, почему бы тебе не заглянуть… Вот именно. Там, где мусорные баки. Ворота и задняя дверь открыты. Двоих должно хватить. Мы в неплохой форме, но лучше не задерживаться. Да… Да… О’кей, мысль хорошая.

Парализующий эффект тазера начинает ослабевать, но пошевелиться не хватает сил.

С того места, где я лежу, мне видны ноги Дэниелы ниже колен. Тонкая струйка крови стекает по правой лодыжке, ползет по подъему, между пальцами и собирается в лужицу на полу.

У незнакомца звонит телефон.

– Да, малышка, знаю… не хотел будить тебя… Да. Кое-что подвернулось. Не знаю, может быть, утром. А что, если я, как только вернусь, угощу тебя завтраком в «Голден эппл»? – Он смеется. – О’кей. Тоже тебя люблю. Сладких снов.

В глазах дрожат слезы.

Я снова кричу через ленту. Кричу, пока не срываю голос, и думаю, что лучше бы он застрелил меня или вырубил, сделал что угодно, чтобы только унять эту жуткую боль.

Но ему, похоже, нет до меня никакого дела.

Он просто сидит, не обращая внимания на мои вопли и рев.