Диктатор Харрис Роберт
Марк Туллий ошеломленно уставился на эти шрамы.
– Кто это с тобой сделал?!
Теренция снова натянула платье, и ее служанка опустилась на колени, чтобы завязать пояс.
– Кто это сделал? – тихо повторил Цицерон. – Клодий?
Жена повернулась к нему лицом. Глаза ее были не влажными, а сухими и полными огня.
– Шесть месяцев назад я отправилась повидаться с его сестрой, как женщина с женщиной, чтобы молить за тебя. Но Клодия не женщина, она – фурия! Она сказала, что я не лучше, чем сам предатель, что мое присутствие оскверняет ее дом. Она позвала своего управляющего и велела ему гнать меня бичом вон из дома. С ней были ее низкие дружки, и они смеялись над моим позором.
– Твоим позором?! – вскричал Марк Туллий. – Это лишь их позор! Ты должна была мне рассказать!
– Рассказать тебе?! Тебе, который поздоровался со всем Римом прежде, чем поздороваться с собственной женой? – Женщина словно выплюнула эти слова. – Ты можешь остаться и умереть в городе, если желаешь. А я заберу Туллию и Марка в Тускул и посмотрю, какую жизнь мы сможем вести там.
На следующее утро Теренция и Помпония уехали вместе со своими детьми, а несколько дней спустя (после полного взаимных слез прощания) Квинт тоже покинул Рим, чтобы закупать зерно для Помпея в Сардинии.
Бродя по пустому дому, Цицерон остро ощущал их отсутствие. Он сказал мне, что чувствует каждый удар, который вынесла Теренция, словно бич опускался на его собственную спину, что он истерзал свой мозг в попытках найти способ отомстить за нее, но ничего не смог придумать… До тех пор пока однажды, совершенно неожиданно, перед ним не мелькнул огонек такой возможности.
Случилось так, что в то время выдающийся философ Дион Александрийский был убит в Риме под кровом своего друга и хозяина Тита Копония. Это убийство вызвало огромный скандал. Дион приехал в Италию предположительно с дипломатической охранной грамотой, как глава делегации сотни выдающихся египтян, чтобы подать прошение Сенату против восстановления на троне их ссыльного фараона Птолемея XII по прозвищу Флейтист.
Естественно, подозрение пало на самого Птолемея, гостившего у Помпея в его загородном имении в Альбанских горах. Фараон, которого его народ ненавидел за введенные им налоги, предлагал громадное вознаграждение в шесть тысяч золотых талантов, если Рим обеспечит реставрацию его власти, и взятка произвела на Сенат такое же впечатление, какое произвели бы несколько монет, брошенных богачом в толпу умирающих с голоду нищих. В борьбе за честь позаботиться о возвращении Птолемея выявились три главных кандидата: Лентул Спинтер, уходящий в отставку консул[30], который должен был стать губернатором Сицилии и, таким образом, на законных основаниях командовать армией на границах с Египтом; Марк Красс, жаждавший заполучить такие же богатство и славу, какие были у Помпея и Цезаря; и сам Помпей, притворившийся, что это поручение ему неинтересно, но за сценой действовавший активнее остальных в попытках его добиться.
Цицерон не имел никакого желания впутываться в это дело – оно ничего ему не давало. Но он был обязан поддержать Спинтера в благодарность за то, что тот пытался покончить с его изгнанием, и осторожно действовал за сценой в его пользу. Однако, когда Помпей попросил Марка Туллия прибыть и повидаться с фараоном, чтобы обсудить смерть Диона, тот понял, что не может отвергнуть этот призыв.
В последний раз мы посещали дом Помпея Великого почти два года назад, когда Цицерон явился, чтобы умолять помочь ему сопротивляться нападкам Клодия. Тогда Помпей притворился, что его нет дома, дабы уклониться от встречи. Память об этой трусости все еще терзала меня, но мой господин отказался цепляться за воспоминания о прошлом:
– Если я так поступлю, это меня ожесточит, а ожесточенный человек ранит только себя самого. Мы должны смотреть в будущее.
Итак, мы с грохотом проехали долгий путь до виллы Гнея Помпея, миновав по дороге несколько групп людей с оливковой кожей, в экзотических широких одеяниях, дрессирующих зловещих желтоватых борзых с остроконечными ушами, которых так любят египтяне.
Птолемей вместе с Помпеем ожидал Цицерона в атриуме. Фараон был низеньким, пухлым, гладким и смуглым, как и его придворные, и разговаривал настолько тихо, что человек невольно подавался вперед, чтобы уловить, о чем же тот говорит. Одет он был в римском стиле, в тогу.
Марк Туллий поклонился и поцеловал фараону руку, после чего меня пригласили сделать то же самое. Надушенные пальцы Птолемея были толстыми и мягкими, как у ребенка, но я с отвращением заметил обломанные грязные ногти. Из-за фараона застенчиво выглядывала его юная дочь, сложив на животе руки с переплетенными пальцами. У нее были огромные, черные, как уголь, глаза и ярко-красные накрашенные губы – маска безвозрастной шлюхи, даже в одиннадцать лет… Во всяком случае, так мне теперь кажется, хотя, возможно, я несправедлив и позволяю своей памяти искажать факты из-за того, чему суждено было произойти, потому что это была будущая царица Клеопатра, позже причинившая Риму столько бед.
Как только с любезностями было покончено и Клеопатра удалилась вместе со своими служанками, Помпей сразу перешел к делу:
– Убийство Диона начинает ставить в неловкое положение и меня, и его величество. А теперь, в довершение всего, Тит Копоний, у которого гостил Дион, и брат Тита Гай выдвинули обвинение в убийстве. Конечно, все это смехотворно, но их от этого явно не отговорить.
– А кто обвиняемый? – спросил Цицерон.
– Публий Асикий.
Мой хозяин немного помолчал, вспоминая:
– Не один ли это из управляющих твоим поместьем?
– Он самый. Именно поэтому положение становится неловким.
Цицерону хватило такта не спрашивать, виновен Асикий или нет. Он рассматривал вопрос исключительно с юридической точки зрения.
– До тех пор пока дело не закрыто, – сказал он Помпею, – я бы настоятельно советовал его величеству убраться как можно дальше от Рима.
– Почему?
– Потому что на месте братьев Копониев я бы первым делом позаботился о том, чтобы тебя вызвали в суд для дачи показаний.
– А они могут такое сделать? – спросил Помпей.
– Они могут попытаться. Чтобы избавить его величество от затруднений, я бы посоветовал ему находиться далеко отсюда, когда вызов доставят, – по возможности за пределами Италии.
– Но что насчет Асикия? – спросил Гней Помпей. – Если его сочтут виновным, это может бросить на меня большую тень.
– Согласен.
– Тогда нужно, чтобы его оправдали. Надеюсь, ты возьмешься за данное дело? Я бы расценил это как одолжение с твоей стороны.
Цицерону очень не хотелось этого. Но триумвир настаивал, и, в конце концов, Марку Туллию, как всегда, осталось только согласиться.
Перед нашим уходом Птолемей в знак благодарности преподнес Цицерону маленькую древнюю статуэтку павиана, объяснив, что это – Хедж-Вер, бог письменности. Я полагал, что статуэтка очень ценная, но моему господину она страшно не понравилась.
– Зачем мне их примитивные отсталые боги? – пожаловался он мне после и, должно быть, выбросил ее, потому что я больше никогда ее не видел.
Позже обвиняемый Асикий пришел, чтобы повидаться с нами. Раньше он был командиром легионеров и служил с Помпеем в Испании и на Востоке. Судя по его виду, этот человек был очень даже способен на убийство. Он показал Цицерону присланную ему повестку. Обвинение заключалось в том, что управляющий Помпея посетил рано утром дом Копония с поддельным рекомендательным письмом. Дион как раз вскрывал его, когда Асикий выхватил маленький нож, спрятанный в рукаве, и пырнул пожилого философа в шею. Удар не убил Диона на месте, и на его крики сбежались домочадцы. Согласно написанному в повестке, Асикия узнали прежде, чем тот сумел силой проложить себе дорогу из дома.
Цицерон не расспрашивал, как все было на самом деле. Он лишь сообщил Асикию, что для него лучший шанс оправдаться – это найти хорошее алиби. Кто-то должен будет поручиться, что он находился с ним в момент убийства, причем, чем больше свидетелей удастся предъявить и чем меньше эти люди будут связаны с Помпеем (или, если уж на то пошло, с Цицероном), тем лучше.
– Это не так уж трудно, – сказал Асикий. – У меня как раз есть товарищ, известный плохими отношениями с Помпеем и с тобой.
– Кто же это? – спросил Марк Туллий.
– Твой старый протеже Марк Целий Руф.
– Руф? А он-то как замешан в этом деле?
– Какая разница? Он поклянется, что я был с ним в час, когда убили старика. И он теперь сенатор, не забывай, – его слово имеет вес.
Я почти не сомневался, что Цицерон велит Асикию найти себе другого адвоката, так велика была его неприязнь к Руфу. Однако, к моему удивлению, он ответил:
– Очень хорошо. Скажи ему, чтобы пришел повидаться со мной, и мы сделаем его свидетелем.
После того как Асикий ушел, Цицерон спросил меня:
– Руф ведь близкий друг Клодия? Разве он не живет в одном из его домов? И, если уж на то пошло, разве он не любовник его сестры, Клодии?
– Раньше он наверняка им был, – кивнул я.
– Так я и думал.
Упоминание о Клодии заставило Цицерона призадуматься.
– Итак, что же движет Руфом, когда он предлагает алиби доверенному лицу Помпея?
В тот же день, попозже, Марк Целий Руф явился к нам в дом. Ему исполнилось двадцать пять лет, и он был самым молодым членом Сената и очень активно выступал на заседаниях суда. Было странно видеть, как он с важным видом входит в дверь, облаченный в сенаторскую тогу с пурпурной каймой. Всего пять лет назад этот молодой человек был учеником Цицерона, но потом обратился против бывшего наставника и, в конце концов, победил его в суде, выступив обвинителем против Гибриды – соконсула Марка Туллия. Цицерон мог бы ему это простить – ему всегда нравилось наблюдать, как ученик делает карьеру адвоката, – но дружба Руфа с Клодием была слишком большим предательством, и поэтому Цицерон крайне холодно поздоровался и притворился, что читает документы, пока Целий Руф диктовал мне свои показания. Однако Цицерон, по-видимому, внимательно прислушивался, потому что, когда Руф описал, как принимал у себя в доме Асикия в момент убийства, и назвал адрес этого дома на Эсквилине[31], Цицерон внезапно вскинул глаза и спросил:
– Но разве ты не снимаешь жилье у Клодия на Палатине?
– Я переехал, – небрежно ответил Марк Целий, однако его тон был чересчур беспечным, и Цицерон сразу это заметил.
– Вы с ним поссорились, – показав пальцем на бывшего ученика, сказал он.
– Вовсе нет!
– Ты поссорился с этим дьяволом и его сестрицей из ада. Вот почему ты делаешь Помпею одолжение. Ты всегда был никудышным лгуном, Руф. Я вижу тебя насквозь так ясно, словно ты сделан из воды.
Целий засмеялся. Он был очень обаятелен: говорили, что это самый красивый юноша в Риме.
– Похоже, ты забыл, что я больше не живу в твоем доме, Марк Туллий. Я не должен отчитываться перед тобой, с кем я дружу, – заявил он нахально, а затем легко вскочил на ноги. Он был не только красивым, но и очень высоким. – А теперь – всё. Я обеспечил твоему подзащитному алиби, как меня попросили, и наши дела закончены.
– Наши дела будут закончены, когда я об этом скажу! – весело крикнул ему вслед Цицерон.
Он не потрудился встать, когда гость уходил.
Я проводил Руфа из дома, а когда вернулся, Марк Туллий все еще улыбался.
– Именно этого я и дожидался, Тирон, я чувствую! Он поссорился с теми двумя монстрами. А если это так, то они не успокоятся, пока не уничтожат его. Нам нужно навести справки в городе. Исподтишка. Если понадобится, раздадим деньги информаторам. Но мы должны выяснить, почему он покинул тот дом!
Суд над Асикием закончился в тот же день, в какой и начался. Все дело сводилось к слову нескольких домашних рабов против слова сенатора, и, выслушав показания Руфа под присягой, претор приказал судье вынести оправдательный приговор. То была первая из многих юридических побед, одержанных Цицероном после возвращения, и вскоре он стал нарасхват, появляясь на форуме почти каждый день, как и во времена своего расцвета.
Правда, в ту пору в Риме вообще усугубилось насилие, и поэтому его услуги требовались все чаще. Бывали дни, когда суды не могли заседать, потому что это было слишком рискованно. Несколько дней спустя после того, как на Цицерона набросились на Священной дороге, Клодий и его приверженцы напали на жилище Милона и попытались поджечь этот дом. Гладиаторы Тита Анния отбросили их и в отместку заняли загоны для голосований[32] в тщетной попытке помешать избранию Клодия эдилом[33].
Во всем этом хаосе Цицерон углядел благоприятную возможность. Один из новых трибунов, Канний Галл, изложил перед народом законопроект, требуя, чтобы одному лишь Гнею Помпею было поручено вернуть Птолемею египетский трон. Этот законопроект настолько взбесил Красса, что тот заплатил Публию Клодию за организацию народной кампании против Помпея. И, когда Клодий, в конце концов, победил на выборах и стал эдилом, он пустил в ход свои полномочия судьи, чтобы вызвать Помпея для дачи показаний в деле, которое сам Клодий возбудил против Милона.
Слушание проходило на форуме перед многотысячной толпой. Я наблюдал за ним вместе с Цицероном. Помпей Великий поднялся на ростру, но едва он произнес несколько фраз, как сторонники Клодия начали заглушать его пронзительным свистом и медленными аплодисментами. Был своеобразный героизм в том, что Помпей просто опустил плечи и продолжал читать свой текст, хотя никто не мог его расслышать. Наверное, это продолжалось час или больше, а потом Клодий, стоявший в нескольких шагах от ростры, начал всерьез натравливать на Помпея толпу.
– Кто морит людей голодом до смерти? – закричал он.
– Помпей! – заревели его сторонники.
– Кто хочет отправиться в Александрию?
– Помпей!
– А кто должен туда отправиться, по-вашему?
– Красс!
У Гнея Помпея был такой вид, будто в него ударила молния. Никогда еще его так не оскорбляли. Толпа начала волноваться, как штормовое море, – один ее край напирал на другой, здесь и там закручивались маленькие водовороты драк, и внезапно сзади появились лестницы, которые быстро передали над головами собравшихся вперед. Лестницы вскинули и прислонили к ростре, и по ним начала карабкаться группа подозрительных типов – как оказалось, головорезов Милона. Как только эти люди добрались до возвышения, они ринулись на Клодия и швырнули его вниз, с высоты в добрых двенадцать футов, на головы зрителей. Раздались вопли и приветственные крики. Что произошло после, я не видел, поскольку сопровождающие Цицерона быстро выпроводили нас с форума, подальше от опасного места. Но позже мы выяснили, что Клодий остался невредим и спасся.
На следующее утро Марк Туллий отправился обедать с Гнеем Помпеем и вернулся домой, потирая руки от удовольствия.
– Что ж, если не ошибаюсь, это начало конца нашего так называемого триумвирата – по крайней мере, что касается Помпея. Он клянется, что Красс стоит за заговором с целью убить его, говорит, что никогда больше не будет доверять Крассу, и угрожает, что при необходимости Цезарю придется вернуться в Рим и ответить за свою проделку – за то, что тот создал Клодия и уничтожил конституцию. Я еще никогда не видел Помпея в такой ярости. Ну, а со мной он не мог бы вести себя еще дружелюбнее. Он заверил, что во всех своих делах я могу рассчитывать на его поддержку. Но это еще не все, дальше – больше: когда Помпей как следует приложился к вину, он, в конце концов, рассказал, почему Руф сменил покровителя. Я был прав: между Руфом и Клодией произошел ужасный разрыв – такой, что она заявляет, будто он пытался ее отравить! Естественно, Клодий принял сторону сестры, вышвырнул Руфа из своего дома и потребовал вернуть то, что тот задолжал. Поэтому Руфу пришлось обратиться к Помпею в надежде, что египетское золото оплатит его долги. Разве все это не чудесно?
Я согласился, что все это просто замечательно, хотя и не мог понять, почему это привело Цицерона в такое экстатическое веселье.
– Принеси мне списки преторов, быстро! – велел он.
Я сходил за расписанием судов, на которых мы должны были присутствовать в ближайшие семь дней. Марк Туллий велел посмотреть, когда в следующий раз должен будет появиться Руф. Я провел пальцем по списку судебных заседаний и дел и наконец нашел его имя. Согласно расписанию, ему предстояло выступить в конституционном суде в качестве обвинителя в деле о взятке через пять дней.
– Кого он обвиняет? – спросил Цицерон.
– Бестию, – сказал я.
– Бестию! Этого негодяя!
Мой господин лег на спину на кушетке в знакомой позе, какую обычно принимал, составляя план: руки сомкнуты за головой, взгляд устремлен в потолок. Луций Кальпурний Бестия был его старым врагом, одним из ручных трибунов Катилины. Ему повезло, что его не казнили за предательство вместе с другими пятью заговорщиками. А теперь – вот он, все еще активно участвует в политической жизни и обвиняется в скупке голосов во время последних выборов преторов. Я гадал, какой интерес Бестия может представлять для Цицерона, и после долгого молчания, которое Марк Туллий не нарушил ни единым словом, спросил его об этом.
Его голос звучал так отрешенно, словно я потревожил его во сне.
– Я просто думаю, – медленно проговорил он, – как я могу его защитить.
V
На следующее утро Цицерон отправился к Бестии, взяв меня с собой. Старый негодяй владел домом на Палатине. Выражение его лица, когда перед ним предстал его давний враг, было удивленным до комизма. С Бестией был его сын Атратин, умный парень, только что облачившийся в тогу взрослого мужчины; ему не терпелось начать карьеру.
Когда Марк Туллий объявил, что желает обсудить его будущее обвинение в суде, Луций Кальпурний, само собой, решил, что сейчас ему вручат еще один иск, и повел себя очень угрожающе. Только благодаря вмешательству юноши, благоговевшего перед Цицероном, Бестию уговорили сесть и выслушать то, что хотел сказать его знаменитый посетитель.
– Я пришел, чтобы предложить тебе свои услуги в роли защитника, – сказал мой хозяин.
Бестия уставился на него с разинутым ртом.
– Зачем, во имя богов, тебе это нужно?!
– Я обязался в этом месяце выступить в интересах Публия Сестия. Это правда, что ты спас ему жизнь во время драки на форуме, когда я был в изгнании?
– Да, правда.
– Ну, тогда, Бестия, судьба снова поставила нас по одну и ту же сторону баррикад. Если я буду защищать тебя, я смогу описать тот случай до мельчайших подробностей, и это послужит основой защиты Сестия, дело которого будет слушаться в том же суде. Это мне поможет. Кто другие твои адвокаты?
– Первым будет выступать Геренний Бальб, а потом – мой сын, вот он.
– Хорошо. Тогда с твоего согласия я буду говорить третьим и добьюсь прекращения дела – обычно я предпочитаю такой исход. Я дам хорошее представление, не беспокойся. Через день-другой все должно быть закончено.
К тому времени поведение Бестии изменилось: он больше не был полон подозрения и едва мог поверить в свою удачу. Величайший адвокат Рима желал говорить в его защиту!
И, когда пару дней спустя Марк Туллий неторопливо вошел в здание суда, многих его появление заставило задохнуться от изумления. Руф был ошеломлен больше всех. Сам факт, что не кто иной, как Цицерон (против которого Бестия некогда строил заговор с целью убить его) выступил теперь в роли его сторонника, уже почти гарантировал оправдательный приговор. Так и оказалось. Мой господин произнес убедительную речь, после которой коллегия судей проголосовала и сочла Бестию невиновным.
Суд уже закрывался, когда Целий Руф подошел к Цицерону. В кои-то веки обычное обаяние этого молодого человека исчезло. Он рассчитывал на легкую победу, а вместо этого его карьера наткнулась на препятствие.
– Что ж, надеюсь, ты удовлетворен, – горько сказал он бывшему учителю, – хотя такой триумф не принесет тебе ничего, кроме бесчестья.
– Мой дорогой Руф, – ответил тот, – ты что, ничему не научился? В юридических дебатах не больше чести, чем в соревновании по борьбе.
– Чему я научился, Цицерон, так это тому, что ты по-прежнему держишь на меня зло и не остановишься ни перед чем, чтобы отомстить своим врагам.
– О, мой дорогой, бедный мальчик, я не считаю тебя своим врагом! Ты не настолько важная персона. Я ловлю рыбу покрупнее.
Это не на шутку взбесило Целия.
– Что ж, можешь передать своему подопечному, – сказал он, – что, поскольку он продолжает настаивать на своей кандидатуре, завтра я выдвину против него второе обвинение. И, когда ты в следующий раз начнешь его защищать, если осмелишься, предупреждаю честно: я буду тебя ждать!
Молодой человек был верен своему слову: очень скоро Бестия и его сын принесли показать Цицерону новый вызов в суд. Бестия с надеждой спросил:
– Ты снова будешь меня защищать, надеюсь?
– О нет, это было бы очень глупо! – возразил Марк Туллий. – Нельзя устроить дважды один и тот же сюрприз. Нет, боюсь, я не могу снова быть твоим адвокатом.
– Что же тогда делать?
– Ну, могу сказать, что я бы сделал на твоем месте.
– Что?
– Я бы подал против него встречный иск.
– А повод?
– Политическое насилие. Это дело имеет приоритет над делами о подкупах. Таким образом, у тебя будет преимущество: он предстанет перед судом первым, до того, как сможет доставить в суд тебя.
Некоторое время Бестия совещался с сыном.
– Нам это нравится, – объявил он затем. – Но можем ли мы и вправду составить против него дело? Он действительно совершал политическое насилие?
– Конечно, – ответил Цицерон. – Разве ты не слышал? Он был замешан в убийстве нескольких человек из тех египетских посланников. Поспрашивай в городе, – продолжал он, – и ты найдешь множество людей, готовых об этом посудачить. Одного человека ты обязательно должен повидать – хотя, конечно, потом должен говорить, что никогда не слышал от меня этого имени. Как только я его произнесу, ты поймешь почему. Тебе надо побеседовать с Клодием или, еще лучше, с его сестрой. Говорят, Руф раньше был ее любовником, а когда их пыл остыл, попытался избавиться от нее с помощью яда. Ты же знаешь, что это за семейка, они любят мстить. Ты должен предложить им позволить присоединиться к твоей тяжбе. Если рядом с тобой встанет Клодий, ты будешь непобедим. Но помни – я тебе ничего подобного не говорил.
Я работал бок о бок с Цицероном много лет и привык к его хитроумным трюкам, так что не думал, что он еще чем-нибудь сможет меня удивить. Тот день доказал, что я ошибался.
Бестия без конца благодарил его, поклялся действовать осторожно и ушел, полный целеустремленности.
Несколько дней спустя на форуме было вывешено объявление о судебном заседании: Бестия и Клодий объединили свои силы, чтобы осудить Руфа как за нападение на посланников из Александрии, так и за покушение на Клодию.
Вести об этом вызвали сенсацию. Почти все решили, что Руфа признают виновным и приговорят к пожизненному изгнанию и что карьера самого молодого римского сенатора закончена. Когда я показал Цицерону список обвинений, тот сказал:
– Ну и ну! Бедняга Руф… Должно быть, он ужасно себя чувствует. Думаю, мы должны навестить его и приободрить.
И вот мы отправились на поиски дома, который снимал Марк Целий. Цицерон, который в свои пятьдесят лет начал чувствовать, что у него немеют ноги и руки холодными зимними утрами, ехал в носилках, в то время как я шел рядом пешком.
Оказалось, что Руф занимает второй этаж многоквартирного дома в не самой фешенебельной части Эсквилина – недалеко от ворот, где вели свои дела владельцы похоронных бюро.
В доме было темно даже в разгар дня, и Цицерону пришлось попросить рабов зажечь свечи. В их тусклом свете мы обнаружили, что хозяин дома спит пьяным сном, свернувшись под грудой одеял на кушетке. Он застонал, перевернулся и взмолился, чтобы его оставили в покое, но бывший наставник стащил с него одеяла и велел подниматься.
– На кой? – продолжал протестовать молодой человек. – Со мной все кончено!
– С тобой не кончено. Прекрати упрямиться: эта женщина в точности там, где она нам и требуется.
– «Нам»? – переспросил Целий, прищурив на Цицерона налитые кровью глаза. – Когда ты говоришь «нам», подразумевает ли это, что ты на моей стороне?
– Не просто на твоей стороне, мой дорогой Руф. Я собираюсь быть твоим адвокатом!
– Подожди… – Молодой человек осторожно дотронулся до лба, словно проверяя, цел ли он. – Подожди минутку… Так ты все это спланировал?
– Считай, что получаешь политическое образование. А теперь давай сойдемся на том, что все, что было между нами, стерто с табличек, и сосредоточимся на том, чтобы победить общего врага.
Марк Целий начал ругаться. Цицерон некоторое время слушал его, а потом перебил:
– Брось, Руф! Это выгодная сделка для нас обоих. Ты избавишься от той гарпии раз и навсегда, а мне удастся защитить честь моей жены.
С этими словами Марк Туллий протянул бывшему ученику руку. Сперва тот отпрянул, надулся, покачал головой и что-то пробормотал, но затем, наверное, понял, что выбора у него нет. Как бы то ни было, в конце концов, он тоже протянул руку, и Цицерон тепло ее пожал – и, таким образом, ловушка, приготовленная для Клодии, захлопнулась.
Суд был назначен на начало апреля, а значит, должен был совпасть с открытием праздника Великой Матери с ее знаменитым парадом скопцов. Но все равно суду наверняка суждено было привлечь к себе большое внимание, тем более что Цицерона объявили одним из адвокатов Целия Руфа. Другими адвокатами должны были стать сам обвиняемый и Марк Красс, в доме которого Руф также обучался в ранней юности. Я уверен, что Красс предпочел бы не оказывать такую услугу своему бывшему протеже, особенно учитывая присутствие Цицерона на скамье рядом с Целием, но правила патронажа накладывали на триумвира это тяжелое обязательство.
Другую сторону снова представляли юный Атратин и Геренний Бальб, оба взбешенные двуличностью Марка Туллия, которого не особо заботило их мнение, и Клодий, представлявший интересы своей сестры. Он, без сомнения, тоже предпочел бы находиться на празднике Великой Матери, за которым как эдил обязан был надзирать, но он вряд ли мог отказаться от присутствия в суде, раз на кону стояла честь его семьи.
Я с любовью храню воспоминания о Цицероне того времени, за несколько недель до суда над Руфом. Мой господин как будто снова держал в руках все нити жизни, точно так же, как в пору своего расцвета. Он активно выступал в судах и в Сенате, а потом отправлялся обедать со своими друзьями. Он даже переехал обратно в дом на Палатине, хоть и не до конца отстроенный. Там все еще воняло известью и краской и рабочие оставляли повсюду следы грязи, натасканной из сада, но Марк Туллий так наслаждался возращением в собственный дом, что все это его не заботило. Его мебель и книги были принесены со склада, домашние боги расставлены на алтаре, и Теренцию вместе с Туллией и Марком вызвали из Тускула.
Теренция осторожно вошла в дом и ходила из комнаты в комнату, с отвращением морща нос из-за острого запаха свежей штукатурки. Ей с самого начала не очень нравилось это место, и теперь она не собиралась менять свое мнение. Но Цицерон уговорил ее остаться.
– Женщина, которая причинила тебе столько боли, никогда больше тебя не обидит. Может, она и подняла на тебя руку, но даю слово: я освежую ее заживо.
А еще он, к своей огромной радости, узнал, что после двух лет разлуки Тит Помпоний Аттик наконец-то возвращается из Эпира.
Едва добравшись до городских ворот, Аттик тут же явился осмотреть заново отстроенный дом Цицерона. В отличие от Квинта, он ничуть не изменился. Его улыбка была такой же неизменной, и он все так же перебарщивал с очаровательностью манер:
– Тирон, мой дорогой, огромноетебе спасибо за то, что ты так преданно заботишься о моем старейшем друге! – воскликнул он, увидев меня.
Фигура его была по-прежнему элегантной, а серебряные волосы – все такими же гладкими и хорошо постриженными. Изменилось только то, что теперь за ним шла застенчивая юная девушка, по меньшей мере на тридцать лет моложе его, которую он представил Цицерону… как свою невесту!
Я думал, что Марк Туллий упадет в обморок от потрясения. Девушку звали Филия. Она была из безвестной семьи, не имеющей денег, да и особой красотой не отличалась – просто тихая, домашняя, сельская девочка. Однако Аттик был до безумия в нее влюблен.
Сперва Цицерон крайне огорчился.
– Это нелепо, – проворчал он мне, когда пара ушла. – Он даже на три года старше меня! Он старается заполучить жену или сиделку?
Думаю, больше всего его задевало то, что Тит Помпоний никогда раньше о ней не упоминал, и беспокоило, что она может помешать непринужденной близости их дружбы. Но Аттик был так откровенно счастлив, а Филия – так скромна и жизнерадостна, что вскоре Цицерон изменил мнение о ней в лучшую сторону, и иногда я видел, что он поглядывает на нее почти тоскливо, особенно когда Теренция пребывала в сварливом настроении.
Филия быстро стала близкой подругой и наперсницей Туллии. Они были одного возраста и похожи характерами, и я часто видел, как они идут куда-нибудь вместе, держась за руки. Туллия к тому времени уже год как овдовела и, при поддержке Филии, объявила теперь, что готова снова выйти замуж. Цицерон навел справки о подходящих парах и вскоре предложил Фурия Крассипа – молодого, богатого, красивого аристократа из древней, но непримечательной семьи, страстно желающего сделать карьеру сенатора. Крассип также недавно унаследовал красивый дом и парк сразу за городскими стенами.
Туллия спросила моего мнения о нем.
– Неважно, что я думаю, – ответил я. – Вопрос в следующем: тебе он нравится?
– Думаю, да, – призналась молодая женщина.
– Думаешь или уверена?
– Уверена.
– Тогда этого достаточно.
По правде говоря, я считал, что Крассип влюблен скорее в мысль о том, что Цицерон станет его тестем, чем в мечту, что Туллия станет его женой. Но я придержал эту точку зрения при себе. Была назначена дата свадьбы.
Кто знает тайны чужого брака? Уж конечно, не я. Марк Туллий, например, давно жаловался мне на раздражительность Теренции, на ее одержимость деньгами и на ее предрассудки, а также на холодность и грубый язык. Однако весь тщательно продуманный юридический спектакль, который он ухитрился дать в центре Рима, был ради нее – то был способ загладить все беды, свалившиеся на нее из-за краха его карьеры. В первый раз за долгое время их брака он положил к ее ногам самый великий дар, какой мог предложить, – свое ораторское искусство.
Впрочем, Теренция никогда особо не хотела слушать его речи. Она вряд ли когда-либо слышала публичные выступления Цицерона и точно никогда не бывала на его выступлениях в суде. Не имела она никакого желания начинать слушать их и сейчас. Ее муж пустил в ход немалую долю своего красноречия, чтобы убедить ее хотя бы покинуть дом и спуститься на форум тем утром, когда он должен был выступать там по делу Руфа.
К тому времени судебное заседание шло уже второй день. Обвинение по делу уже было изложено, и Руф с Крассом ответили на него. Оставалось только выслушать выступление Цицерона. Пока другие говорили, он сидел, с трудом скрывая свое нетерпение: детали дела были для него неважны, и адвокаты нагнали на него скуку. Атратин смущающе-пронзительным голосом описал Марка Целия Руфа как безнравственного, постоянно предающегося наслаждениям, погрязшего в долгах «красавчика Ясона в вечной погоне за золотым руном», которому Птолемей заплатил, чтобы тот запугивал александрийских посланников и устроил убийство Диона.
Следующим выступал Клодий. Он описал, как его сестра, «эта скромная и утонченная вдова», была одурачена Целием Руфом и дала ему золото по доброте душевной – ибо полагала, что деньги будут потрачены на общественные развлечения. Но Руф воспользовался деньгами, чтобы подкупить убийц Диона, а потом дал яд слугам Клодии, чтобы убить ее и замести следы.
Красс, в своей медлительной и тяжеловесной манере, и Руф, с типичной для него живостью, дали отпор каждому из обвинений. Но мнения склонялись к тому, что обвинение добилось успеха и юного подлеца, скорее всего, признают виновным. Таково было положение вещей, когда на форуме появился Цицерон.
Я проводил Теренцию на ее место, в то время как ее муж проложил себе дорогу через тысячи зрителей и поднялся по ступеням храма туда, где заседал суд.
Жюри состояло из семидесяти пяти присяжных. Рядом с ними сидел претор Домиций Кальвин со своими ликторами и писцами, а слева размещались обвинители, за которыми в боевом порядке выстроились их свидетели. Среди свидетелей в первом ряду, в скромном одеянии, но привлекая к себе всеобщее внимание, была и Клодия. Ей почти исполнилось сорок, но она все еще была красива: величественная особа со знаменитыми огромными темными глазами, которые могли в один миг приглашать к интимности, а в следующий – грозили убить. Было известно, что они с Клодием необычайно близки – настолько близки, что их даже часто обвиняли в инцесте.
Я видел, как Клодия слегка повернула голову, чтобы проследить за Цицероном, пока тот шел на свое место. Выражение ее лица было презрительно-равнодушным. Но она, должно быть, гадала, что будет дальше.
Марк Туллий поправил складки тоги. Записок у него с собой не было. Громадную толпу накрыла тишина.
Цицерон посмотрел туда, где сидела Теренция, а потом повернулся к жюри:
– Сограждане, все, кто не знает наших законов и обычаев, могут недоумевать – почему мы здесь, во время общенародного праздника, когда все остальные суды приостановили свою деятельность? Почему мы здесь, чтобы судить трудолюбивого молодого человека блестящего интеллекта – тем более когда оказывается, что его атакует тот, кого некогда он сам преследовал по суду, – и богатую куртизанку?
Тут по форуму прокатился оглушительный рев – такой звук толпа издает при начале игр, когда знаменитый гладиатор делает свой первый выпад. Вот на это они и явились посмотреть!
Клодия уставилась перед собой, словно превратившись в мраморную статую. Я уверен – они с братом никогда бы не выдвинули свои обвинения, если б думали, что против них может выступить Цицерон. Но теперь путь к отступлению был для них отрезан.
Дав понять, что будет дальше, мой хозяин продолжал возводить здание своего дела. Он нарисовал портрет Руфа, в котором того никогда не узнали бы его знакомые – здравомыслящего, тяжко трудящегося слуги государства, чьей главной неудачей было то, что «он родился не лишенным красоты». Это и привлекло к нему внимание Клодии, «Медеи Палатина», жившей в доме, расположенном по соседству с домом, в который он переехал.
Цицерон встал позади сидящего Целия и сжал его плечо.
– Перемена места жительства стала для этого молодого человека причиной всех его злосчастий и всех сплетен, потому что Клодия – женщина не только благородного происхождения, но и пользующаяся дурной славой, о которой я скажу не более того, что требуется для опровержения обвинений.
Оратор помедлил, чтобы подогреть в толпе чувство ожидания.
– Как многим из вас известно, я нахожусь в состоянии большой личной вражды с мужем этой женщины…
Тут он остановился и раздраженно щелкнул пальцами.
– Я имел в виду – с братом: вечно я в этом путаюсь.
Марк Туллий идеально выбрал время для такого высказывания, и по сей день даже люди, ничего больше не знающие о Цицероне, цитируют эту шутку.
Почти все в Риме в тот или иной миг испытали высокомерие Клавдиев, поэтому то, как их высмеяли, было неотразимым. Это произвело впечатление не только на публику, но и на жюри, и даже претор представлял собой изумительное зрелище.
Теренция в замешательстве повернулась ко мне:
– Почему все смеются?
Я не знал, что ей ответить.
Когда порядок был восстановлен, Цицерон продолжал с угрожающим дружелюбием:
– Что ж, мне воистину жаль, что я сделал эту женщину своим врагом, тем более что для всех остальных мужчин она – подруга. Итак, позвольте сперва спросить ее – предпочитает ли она, чтобы я обошелся с ней сурово, в старомодной манере, или мягко, как это принято сейчас?
И тут, к очевидному ужасу Клодии, Марк Туллий двинулся к ней. Он улыбался, протянув руку, приглашая ее выбрать: словно тигр, играющий со своей добычей. Остановился оратор в каком-то шаге от нее.
– Если она предпочитает старый метод, то я должен призвать из мертвых одного из длиннобородых мужей древности, дабы тот упрекнул ее…
Я часто размышлял, как в тот миг должна была повести себя Клодия, и при более глубоком обдумывании решил, что для нее лучше всего было бы посмеяться вместе с Цицероном… Попытаться завоевать симпатии толпы какой-нибудь небольшой пантомимой, которая показала бы, что она принимает участие в шутке. Но эта женщина была из рода Клавдиев. Никогда раньше никто не осмеливался открыто над ней смеяться, не говоря уже о простых людях на форуме, так что она была в ярости и к тому же, наверное, в панике, поэтому ответила наихудшим образом из всех возможных: повернулась спиной к Цицерону, как надувшийся ребенок.
Оратор пожал плечами.
– Очень хорошо, позвольте мне призвать члена ее семьи… А именно – Аппия Клавдия Слепого[34]. Он почувствует наименьшее сожаление, поскольку не сможет видеть ее. Если б он появился, вот что он сказал бы…
Теперь Цицерон обратился к Клодии «призрачным» голосом, закрыв глаза и протянув вперед руки. При виде этого даже Публий Клодий начал смеяться.
– О, женщина, что ты содеяла с Руфом, этим юнцом, который достаточно молод, чтобы быть сыном твоим? Почему ты была либо так близка с ним, что дала ему золото, либо вызвала такую его ревность, каковая послужила бы оправданием отравлению? Почему Руф находился с тобою в столь тесной связи? Он твой кровный родственник? Родственник со стороны мужа? Друг усопшего мужа твоего? Нет, нет, о, нет! Тогда что могло быть промеж вас, кроме безрассудной страсти? О, горе мне! Для того ли я провел водопровод в Рим, чтобы ты могла пользоваться им после своих кровосмесительных связей? Для того ли я построил Аппиеву дорогу, чтобы ты могла то и дело разъезжать по ней с мужьями других женщин?
С этими словами призрак старого Аппия Клавдия испарился, и Цицерон обратился к спине отвернувшейся Клодии своим обычным голосом:
– Но, если ты предпочитаешь более близкого родственника, позволь поговорить с тобой голосом вот этого твоего младшего брата, который любит тебя сильнее всех… Вообще-то, еще будучи мальчиком нервного нрава и находясь во власти ночных кошмаров, он привык всегда ложиться в постель со своей старшей сестрой. Представляю, как он говорит тебе…
Тут Марк Туллий идеально изобразил светскую сутулую позу Клодия и его плебейский протяжный выговор:
– «О чем тут беспокоиться, сестрица?» Итак, вообрази некоего молодого человека. Он красив. Он высок. Ты не можешь им надышаться. Ты знаешь, что достаточно стара, чтобы быть его матерью. Но ты богата, поэтому покупаешь ему вещи, чтобы приобрести его привязанность. Это длится недолго. Он называет тебя каргой. Ну так забудь о нем – просто найти себе другого, двух других, десяток… В конце концов, именно так ты обычно и поступаешь.
Клодий больше не смеялся. Он смотрел на Цицерона так, словно ему хотелось перебраться через скамьи в суде и задушить его. Зато публика хохотала без удержу.
Я огляделся по сторонам и увидел мужчин и женщин, у которых по щекам текли слезы. Сочувствие – вот сущность ораторского искусства. Цицерон полностью привлек на свою сторону эту необъятную толпу – после того, как он заставил людей смеяться вместе с ним, ему было легко заставить их разделить его ярость, когда он приготовился убивать.
– Теперь я забываю, Клодия, все зло, которое ты мне причинила, я отбрасываю память о том, что я выстрадал, я обхожу молчанием твои жестокие поступки в отношении моей семьи во время моего отсутствия… Но вот о чем я спрашиваю тебя: если женщина, не имеющая мужа, открывает свой дом всем мужским желаниям и публично ведет жизнь куртизанки, если она имеет привычку посещать пирушки вместе с совершенно чужими ей мужчинами, если она делает это в Риме, в своем парке за городскими стенами и среди толп у Неаполитанского залива, если ее объятья и ласки, ее увеселения на берегу и на море, ее званые обеды делают ее не только куртизанкой, но и бесстыдной и своенравной развратницей, – если она занимается всем этим, а молодой человек уличен в связях с такой женщиной, следует ли считать его развратителем или развращенным, соблазнителем или соблазненным? Все обвинение исходит от враждебной, имеющей дурную славу, безжалостной, запятнанной преступлениями и похотью семьи. Изменчивая и раздраженная матрона состряпала это обвинение. Сограждане жюри, не дозвольте, чтобы Марк Целий Руф был принесен в жертву ее похоти! Если вы вернете Руфа в целости и сохранности мне, его семье и государству, вы найдете в нем человека, связанного обязательствами, преданного вам и вашим детям. И вы прежде всех других, сограждане, пожнете богатые и постоянные плоды его трудов и усилий.
На том все и кончилось.
Еще минуту Цицерон стоял, протянув одну руку к жюри, а другую – к Руфу.
Царила тишина. А потом как будто громадная подземная сила поднялась из-под форума, и мгновение спустя воздух стал дрожать от топота тысяч пар ног и одобрительного рева толпы. Кое-кто начал показывать на Клодию и кричать, многократно повторяя одно и то же слово:
Читать бесплатно другие книги:
